Страница:
– Извини… Это уже, к счастью, меня не касается.
– Естественно, – буркнул Мостовой, теперь уже, в свою очередь, легко пропустив мимо ушей это ее «к счастью», и, посмотрев Ольге в глаза, устало ухмыльнулся: «А ведь ты тоже, родная, заметно изменилась. Да и все мы меняемся с возрастом. Не без этого…»
– Слушай, Андрюша, ты так неожиданно… – спохватилась Ольга. – У меня же совсем пустой холодильник!
– Ничего не надо, я все принес. Зашел в магазин по пути.
– Ну что ты там принес? Все равно мне надо. Я же борщ как раз варю. Хватилась, а томат-паста кончилась. Посидишь немного? Я мигом. У нас здесь маркет – за углом. Да ты же знаешь, – и зачем-то накрыла его руку, лежащую на кухонном столе своей теплой ладошкой. Мягкой ухоженной ладошкой с закругленными, трубочкой, ноготками с идеальным светло-перламутровым маникюром. Со знакомым круглым пятнышком детского ожога в ложбинке между большим и указательным пальцами, к которому когда-то так сладко было прикасаться губами. И уже давно забытое чувство ответной нежности шевельнулось у него внутри. Шевельнулось, но тут же и затихло.
– Посиди… Я быстро, – после небольшой паузы, по-видимому, вполне удовлетворившись результатом своей мелкой безобидной провокации, улыбнулась Ольга. – Можешь курить здесь. Сейчас дам пепельницу. Только окно открой пошире.
– Не надо, – откликнулся Мостовой. – Я лучше на балконе…
Дикая сумасшедшая какофония огромного города неприятно ударила по ушам. Мостовой недовольно скривился, бросив взгляд на забитый бесконечным автомобильным потоком Староневский проспект, зажмурился от холодной мороси, моментально забившей глаза. Тщетно попытался размять отсыревшую сигарету. Прикурил, чувствуя, как смог мерзкой вонючей отравой вливается в легкие вместе с табачным дымом. И курить моментально расхотелось. Сделал только пару коротких неглубоких затяжек и, растерев о донышко стеклянной банки недокуренную сигарету, вернулся обратно в кухню и плотно прикрыл за собой балконную дверь.
Стойкий, прилипчивый запах волглой хвои. Тихий, занудливый шелест дождя в сосновом бору на северной окраине Озерковского кладбища. Лица отца и мамы – с покрытой дрожащими прозрачными каплями овальной фотографии на темном граните… Еще молодых – едва за пятьдесят, глядящих прямо в глаза с каким-то непонятным немым укором…
Только сидя в самолете, расслабился, выдохнул с полным облегчением. Встреча с Ольгой и дочерью получилась и скомканной, и тягомотной одновременно. Впрочем, того и ожидал. Ведь нет ничего глупее попытки вернуться в прошлое. И неважно – каким это прошлое для тебя было: светлым и безмятежным или совершенно безрадостным. Это как глупая блажь – поковыряться на старом пепелище. Да если и отыщешь что-то важное – так все равно давно и окончательно испорчено огнем и водой. Ни к чему эту находку уже не приспособить. Никуда уже она не годится.
Но ощущение того, что все-таки сделал что-то, пусть и неприятное, но крайне важное для себя, Мостового уже не покидало. Как будто камень с души снял…
Чуть больше получаса до «Павелецкого» в скоростном экспрессе из «Домодедово» – словно продолжение затянувшегося полета. Гудящий, раздражающий людской муравейник в переходе с «Кольцевой». Гулкая полупустая платформа «Владыкино». Знакомый дешевый частный магазинчик – на углу панельной пятиэтажки.
Не утерпел. Заскочил в соседний подъезд. В два длинных глотка прикончил плоскую фляжку бренди, и мгновенно оттаяло, потеплело внутри.
Выходя из грязного обшарпанного, залитого водой перехода к гостинице «Алтай», едва не угодил под машину, резко, с громким визгом затормозившую в полуметре. Вяло отбрехался «по матушке» в ответ на дикий вопль возмущенного водилы.
По пути к номеру грубо отбрил нарисовавшегося в пустынном, темном и мрачном, пахнущем пыльными дорожками коридоре назойливого сутенера. Закрыл дверь на два оборота и, распахнув настежь окно, рухнул в одежде на застланную свежим накрахмаленным бельем узкую односпальную кровать. Надо было встать и раздеться. А иначе – какой сон? Но шевелиться совершенно не хотелось. Сил уже не было.
ВАН ДЭН-лао[4]
ЛИ ВЭЙГУ
АНДРЕЙ
– Естественно, – буркнул Мостовой, теперь уже, в свою очередь, легко пропустив мимо ушей это ее «к счастью», и, посмотрев Ольге в глаза, устало ухмыльнулся: «А ведь ты тоже, родная, заметно изменилась. Да и все мы меняемся с возрастом. Не без этого…»
– Слушай, Андрюша, ты так неожиданно… – спохватилась Ольга. – У меня же совсем пустой холодильник!
– Ничего не надо, я все принес. Зашел в магазин по пути.
– Ну что ты там принес? Все равно мне надо. Я же борщ как раз варю. Хватилась, а томат-паста кончилась. Посидишь немного? Я мигом. У нас здесь маркет – за углом. Да ты же знаешь, – и зачем-то накрыла его руку, лежащую на кухонном столе своей теплой ладошкой. Мягкой ухоженной ладошкой с закругленными, трубочкой, ноготками с идеальным светло-перламутровым маникюром. Со знакомым круглым пятнышком детского ожога в ложбинке между большим и указательным пальцами, к которому когда-то так сладко было прикасаться губами. И уже давно забытое чувство ответной нежности шевельнулось у него внутри. Шевельнулось, но тут же и затихло.
– Посиди… Я быстро, – после небольшой паузы, по-видимому, вполне удовлетворившись результатом своей мелкой безобидной провокации, улыбнулась Ольга. – Можешь курить здесь. Сейчас дам пепельницу. Только окно открой пошире.
– Не надо, – откликнулся Мостовой. – Я лучше на балконе…
Дикая сумасшедшая какофония огромного города неприятно ударила по ушам. Мостовой недовольно скривился, бросив взгляд на забитый бесконечным автомобильным потоком Староневский проспект, зажмурился от холодной мороси, моментально забившей глаза. Тщетно попытался размять отсыревшую сигарету. Прикурил, чувствуя, как смог мерзкой вонючей отравой вливается в легкие вместе с табачным дымом. И курить моментально расхотелось. Сделал только пару коротких неглубоких затяжек и, растерев о донышко стеклянной банки недокуренную сигарету, вернулся обратно в кухню и плотно прикрыл за собой балконную дверь.
Стойкий, прилипчивый запах волглой хвои. Тихий, занудливый шелест дождя в сосновом бору на северной окраине Озерковского кладбища. Лица отца и мамы – с покрытой дрожащими прозрачными каплями овальной фотографии на темном граните… Еще молодых – едва за пятьдесят, глядящих прямо в глаза с каким-то непонятным немым укором…
Только сидя в самолете, расслабился, выдохнул с полным облегчением. Встреча с Ольгой и дочерью получилась и скомканной, и тягомотной одновременно. Впрочем, того и ожидал. Ведь нет ничего глупее попытки вернуться в прошлое. И неважно – каким это прошлое для тебя было: светлым и безмятежным или совершенно безрадостным. Это как глупая блажь – поковыряться на старом пепелище. Да если и отыщешь что-то важное – так все равно давно и окончательно испорчено огнем и водой. Ни к чему эту находку уже не приспособить. Никуда уже она не годится.
Но ощущение того, что все-таки сделал что-то, пусть и неприятное, но крайне важное для себя, Мостового уже не покидало. Как будто камень с души снял…
Чуть больше получаса до «Павелецкого» в скоростном экспрессе из «Домодедово» – словно продолжение затянувшегося полета. Гудящий, раздражающий людской муравейник в переходе с «Кольцевой». Гулкая полупустая платформа «Владыкино». Знакомый дешевый частный магазинчик – на углу панельной пятиэтажки.
Не утерпел. Заскочил в соседний подъезд. В два длинных глотка прикончил плоскую фляжку бренди, и мгновенно оттаяло, потеплело внутри.
Выходя из грязного обшарпанного, залитого водой перехода к гостинице «Алтай», едва не угодил под машину, резко, с громким визгом затормозившую в полуметре. Вяло отбрехался «по матушке» в ответ на дикий вопль возмущенного водилы.
По пути к номеру грубо отбрил нарисовавшегося в пустынном, темном и мрачном, пахнущем пыльными дорожками коридоре назойливого сутенера. Закрыл дверь на два оборота и, распахнув настежь окно, рухнул в одежде на застланную свежим накрахмаленным бельем узкую односпальную кровать. Надо было встать и раздеться. А иначе – какой сон? Но шевелиться совершенно не хотелось. Сил уже не было.
ВАН ДЭН-лао[4]
– Да, Ван лаоши[5], я все понял… Вам не следует беспокоиться. Я все проверю… И на полигоне, и в лаборатории. И он поймет, что с вами нельзя шутить, – заверил Ли Вэйгу и склонил голову в почтительном полупоклоне.
Ван Дэн-лао посмотрел на приемыша долгим испытующим взглядом. Он все-таки успел заметить, как в его глазах сверкнула искорка радости, и старые сомнения опять проснулись внутри. Но он не позволил им разрастись и набрать силу. Для этого пока еще не было никаких серьезных оснований. Мальчишка, кажется, не особенно изменился после длительного общения с этими слабыми, никчемными, потерявшими элементарное достоинство русскими. По крайней мере, это пока совсем незаметно… А научиться надежно скрывать от окружающих свои эмоции он еще, конечно же, успеет. Ведь ему едва исполнилось тридцать три. И только через два года он получит свою новую почетную приставку к фамилии.
– Хорошо, – согласился Ван Дэн-лао, – тогда ты можешь отдохнуть перед дорогой. – И, по-отечески потрепав Вэйгу по плечу, прибавил: – И будь теперь построже с ними. В особенности – с Бельдиным. Он очень скользкий и ненадежный человек… Я уверен, что ты не забыл своего просчета с Глотовым?.. Можешь не отвечать, сяо Ли… Я знаю, что это так…
После ухода Вэйгу Ван Дэн-лао долго стоял, скрестив руки на груди, пристально, как будто в первый раз, разглядывая ажурный колченогий столик с головами грифонов по углам, покрытый темным матовым лаком. Потом, не без усилия, словно настраиваясь на какую-то тяжелую, но необходимую работу, скользнул взглядом на старинный дисковый телефон с изящной золоченой трубкой в виде изрыгающего пламя летящего дракона. Но так и не решился протянуть к ней руку. Время еще позволяло слегка отсрочить смертельно опасный, но давным-давно назревший звонок в Сянган.
Его долготерпению действительно пришел конец. Он больше не мог и не хотел мириться с совершенно очевидной несправедливостью. Он был просто обязан наконец исправить это крайне унизительное для себя положение. Хотя бы для того, чтобы в какой-то мере восстановить утраченное самоуважение.
«Этот старый скряга, – неосторожно возвращаясь к застарелой незаслуженной обиде, опять продолжал исходить кипящей желчью Ван Дэн-лао, – покупает у меня тигриную шкуру за какие-то жалкие двадцать пять тысяч… И тут же, выставляя ее на аукцион, назначает стартовую цену в пятьдесят, а то и в семьдесят пять… Уходит же этот ценнейший штучный товар минимум за сто, а иногда и за двести пятьдесят тысяч долларов! Без малого четверть миллиона каждый раз неизменно оседает в его бездонном кармане!.. Ну разве это справедливо?! Или та же медвежья желчь, кабарожья струя?.. Любое снадобье, приготовленное в его аптеках на их основе, стоит уже в пятьдесят-шестьдесят раз дороже изначальных ингредиентов! А оттого и прибыль его во столько же раз выше моей!.. Теперь же, когда речь идет об алмазах, стоимость вопроса вообще возрастает стократно!!! И это при его минимальном риске, ведь он же принимает товар только в Гуанчжоу. А оттуда уже просто рукой подать до Сянгана!.. Всего каких-то жалких семьдесят пять миль!.. А мне-то приходится доставлять груз буквально через весь материковый Китай?!»
«Что же я делаю?! – спохватился Ван Дэн-лао, и его круглое лоснящееся лицо перекосило от внезапного испуга. – Надо немедленно остановиться!.. Надо немедленно успокоиться… В таком состоянии ни в коем случае нельзя вести разговор с этим прожженным хунхузом… Это совершенно недопустимо!»
Ему опять предстояло унижаться и лебезить, но он прекрасно понимал, что на этот раз и этого будет мало. Убедить Энди Лу пойти на уступки ничуть не легче, чем уговорить кобру поделиться пойманной добычей. Одно-единственное неверное, неосторожное движение – и тут же последует молниеносный бросок, от которого уже не увернуться. И недели не пройдет, как прибудет в Хэйхе отправленный им из Сянгана «гонец смерти»[6]. И тогда уже ничего не исправишь, не отыграешь назад… С Энди Лу шутки плохи.
Необходимо было предельно сосредоточиться и продумать все до тонкостей. Взвесить на самых точных, безупречно откалиброванных весах каждый нюанс, каждое слово, каждую интонацию предстоящего разговора. Ведь «даже Будда, если он из глины, не уцелеет, переходя реку вброд»[7]. И, чтобы как можно быстрее вернуть себе утраченное душевное равновесие, Ван Дэн-лао несколько раз глубоко и протяжно вздохнув, задержал дыхание и прикрыл глаза. Но это не сработало. Не помогло. Не принесло никакого облегчения. Раздражение по-прежнему не отпускало. И тогда он решил прибегнуть к самому надежному, не раз проверенному, действительно радикальному средству. Решительно пересек комнату и опустился на широкую и низкую софу, покрытую огромной тигриной шкурой. Откинулся на спину и замер в ожидании. И только теперь, ощутив под ладонями густой и пахучий зимний кошачий мех, почувствовал, что его инь и ян начинают постепенно приходить в привычную полноценную гармонию, и в растревоженной душе наконец наступает долгожданный покой.
И, погружаясь в вязкую и сладкую истому, он, вспомнив вдруг старое китайское поверье о том, что долгий контакт с тигриной шкурой может превратить человека в зверя, самодовольно ухмыльнулся: «Не мне же, в конце концов, этого бояться?.. Ведь я же и так – настоящий Ван…»[8]
Ван Дэн-лао посмотрел на приемыша долгим испытующим взглядом. Он все-таки успел заметить, как в его глазах сверкнула искорка радости, и старые сомнения опять проснулись внутри. Но он не позволил им разрастись и набрать силу. Для этого пока еще не было никаких серьезных оснований. Мальчишка, кажется, не особенно изменился после длительного общения с этими слабыми, никчемными, потерявшими элементарное достоинство русскими. По крайней мере, это пока совсем незаметно… А научиться надежно скрывать от окружающих свои эмоции он еще, конечно же, успеет. Ведь ему едва исполнилось тридцать три. И только через два года он получит свою новую почетную приставку к фамилии.
– Хорошо, – согласился Ван Дэн-лао, – тогда ты можешь отдохнуть перед дорогой. – И, по-отечески потрепав Вэйгу по плечу, прибавил: – И будь теперь построже с ними. В особенности – с Бельдиным. Он очень скользкий и ненадежный человек… Я уверен, что ты не забыл своего просчета с Глотовым?.. Можешь не отвечать, сяо Ли… Я знаю, что это так…
После ухода Вэйгу Ван Дэн-лао долго стоял, скрестив руки на груди, пристально, как будто в первый раз, разглядывая ажурный колченогий столик с головами грифонов по углам, покрытый темным матовым лаком. Потом, не без усилия, словно настраиваясь на какую-то тяжелую, но необходимую работу, скользнул взглядом на старинный дисковый телефон с изящной золоченой трубкой в виде изрыгающего пламя летящего дракона. Но так и не решился протянуть к ней руку. Время еще позволяло слегка отсрочить смертельно опасный, но давным-давно назревший звонок в Сянган.
Его долготерпению действительно пришел конец. Он больше не мог и не хотел мириться с совершенно очевидной несправедливостью. Он был просто обязан наконец исправить это крайне унизительное для себя положение. Хотя бы для того, чтобы в какой-то мере восстановить утраченное самоуважение.
«Этот старый скряга, – неосторожно возвращаясь к застарелой незаслуженной обиде, опять продолжал исходить кипящей желчью Ван Дэн-лао, – покупает у меня тигриную шкуру за какие-то жалкие двадцать пять тысяч… И тут же, выставляя ее на аукцион, назначает стартовую цену в пятьдесят, а то и в семьдесят пять… Уходит же этот ценнейший штучный товар минимум за сто, а иногда и за двести пятьдесят тысяч долларов! Без малого четверть миллиона каждый раз неизменно оседает в его бездонном кармане!.. Ну разве это справедливо?! Или та же медвежья желчь, кабарожья струя?.. Любое снадобье, приготовленное в его аптеках на их основе, стоит уже в пятьдесят-шестьдесят раз дороже изначальных ингредиентов! А оттого и прибыль его во столько же раз выше моей!.. Теперь же, когда речь идет об алмазах, стоимость вопроса вообще возрастает стократно!!! И это при его минимальном риске, ведь он же принимает товар только в Гуанчжоу. А оттуда уже просто рукой подать до Сянгана!.. Всего каких-то жалких семьдесят пять миль!.. А мне-то приходится доставлять груз буквально через весь материковый Китай?!»
«Что же я делаю?! – спохватился Ван Дэн-лао, и его круглое лоснящееся лицо перекосило от внезапного испуга. – Надо немедленно остановиться!.. Надо немедленно успокоиться… В таком состоянии ни в коем случае нельзя вести разговор с этим прожженным хунхузом… Это совершенно недопустимо!»
Ему опять предстояло унижаться и лебезить, но он прекрасно понимал, что на этот раз и этого будет мало. Убедить Энди Лу пойти на уступки ничуть не легче, чем уговорить кобру поделиться пойманной добычей. Одно-единственное неверное, неосторожное движение – и тут же последует молниеносный бросок, от которого уже не увернуться. И недели не пройдет, как прибудет в Хэйхе отправленный им из Сянгана «гонец смерти»[6]. И тогда уже ничего не исправишь, не отыграешь назад… С Энди Лу шутки плохи.
Необходимо было предельно сосредоточиться и продумать все до тонкостей. Взвесить на самых точных, безупречно откалиброванных весах каждый нюанс, каждое слово, каждую интонацию предстоящего разговора. Ведь «даже Будда, если он из глины, не уцелеет, переходя реку вброд»[7]. И, чтобы как можно быстрее вернуть себе утраченное душевное равновесие, Ван Дэн-лао несколько раз глубоко и протяжно вздохнув, задержал дыхание и прикрыл глаза. Но это не сработало. Не помогло. Не принесло никакого облегчения. Раздражение по-прежнему не отпускало. И тогда он решил прибегнуть к самому надежному, не раз проверенному, действительно радикальному средству. Решительно пересек комнату и опустился на широкую и низкую софу, покрытую огромной тигриной шкурой. Откинулся на спину и замер в ожидании. И только теперь, ощутив под ладонями густой и пахучий зимний кошачий мех, почувствовал, что его инь и ян начинают постепенно приходить в привычную полноценную гармонию, и в растревоженной душе наконец наступает долгожданный покой.
И, погружаясь в вязкую и сладкую истому, он, вспомнив вдруг старое китайское поверье о том, что долгий контакт с тигриной шкурой может превратить человека в зверя, самодовольно ухмыльнулся: «Не мне же, в конце концов, этого бояться?.. Ведь я же и так – настоящий Ван…»[8]
ЛИ ВЭЙГУ
Трогаясь с места, слишком сильно нажал на педаль газа своего новенького серебристого «Geely Vision». Машина рванулась вперед и едва не задела бампером неожиданно вылетевший на встречную полосу микроавтобус. В самый последний момент успел ударить по тормозам. Кровь прилила к лицу, но Ли Вэйгу быстро справился с собой и продолжил движение. Перевел обогреватель на усиленный режим работы, и в салон тут же полилось мягкое обволакивающее тепло. Приспустил боковое стекло и прикурил.
Очень скоро пришлось до предела снизить скорость и включить «дворники». Мелкий моросящий дождик как-то совершенно незаметно перешел в сильный снегопад. Крупные мокрые хлопья закружили в воздухе, с каждой минутой все больше ухудшая видимость.
«Нет, – мысленно возразил Ли Вэйгу, возвращаясь к прерванным размышлениям, – хозяин, конечно же, не прав, утверждая, что все, без исключения, русские – люди безвольные и никчемные. Это, естественно, не так. Они такие же разные, как и мы… Порою просто удивляют своей целеустремленностью и твердым характером… Если бы не эта их поголовная, просто какая-то патологическая тяга к алкоголю, привычка непременно заливать вином буквально все – и радости, и печали… По какой-то непонятной причине совершенно не понимают, что это только мешает делу. Каждый раз отбрасывает на несколько шагов назад… Да еще это глупое и недостойное мужчины желание облегчить душу в пьяном состоянии… Сколько этих жалких, слезных пьяных откровений пришлось уже выслушать за долгие годы общения с ними!.. Да тут никакого пресловутого азиатского терпения не хватит!»
Рассуждал неторопливо и обстоятельно. Как и привык: всегда и по любому поводу. А ведь еще каких-то пятнадцать лет назад даже самый строй его мыслей был до крайности примитивен и неуклюж. И дело было не только в возрасте… Просто тогда он был никем… Жалкий, забитый изгой… Без имени… Без фамилии… Без всякого права на жизнь…
Третий незаконнорожденный[9] ребенок в нищей семье крестьянина Ли Дзявея из небольшой деревушки, приткнувшейся к излучине мутной извилистой речушки в полутораста километрах от Хейхе…
Не жил, существовал, как загнанный, затравленный зверек, вздрагивая от каждого шороха, в темном углу крытого прелой соломой покосившегося сарая. Да и сама эта жалкая, скотская жизнь его тогда буквально висела на волоске. Стоило любому посетившему местечко чинуше, даже самому мелкому и незначительному, заглянуть в этот темный вонючий сарай, как она могла тут же оборваться. Оборваться через минуту…
Но все в его жизни вдруг изменилось в одночасье. Так, видно, было угодно провидению.
Богатый и влиятельный Ван Дэн-лао, владелец самого дорогого в Хэйхе ресторана «Синь янь», подарил ему новую жизнь. Купил ему настоящее имя и фамилию. И в благодарность за это он совершенно растворился в своем новом хозяине. С собачьей преданностью в глазах бросался выполнять любые его поручения. А уже через полгода научился безошибочно предугадывать все его желания – даже самые потаенные, тщательно скрываемые от окружающих, обещая в минимальный срок стать безупречным образцовым слугой.
И Ван Дэн-лао, присмотревшись к мальчишке повнимательней, решил в очередной раз одарить его своей милостью – позволил получить начальное образование. А потом и среднее. И Вэйгу не разочаровал хозяина. За два года по уровню знаний абсолютно сравнялся с одноклассниками, а кое в чем и даже обогнал их за счет своей неуемной тяги к чтению. Он стремился всегда и во всем быть только первым, до последнего юаня оправдывая вложенные в него немалые средства.
Когда Вэйгу исполнилось двадцать лет, Ван Дэн-лао назначил его в помощники к Ву Дай Линю, контролирующему один из самых трудных и проблемных участков нелегального контрабандного бизнеса – работу с русскими поставщиками. И здесь Вэйгу не оплошал. Показал себя с самой лучшей стороны. В минимальный срок изучил все нюансы непростого и опасного дела.
Казалось бы, дальнейшая судьба его теперь была окончательно определена, но провидение снова вмешалось в ход событий. Уже понимая, что из мальчишки может получиться нечто большее, чем еще один, пусть и на редкость преданный слуга, хозяин решил продолжить его образование в России. К тому времени отношения между стремительно меняющимися соседними странами начали понемногу налаживаться. Появились реальные возможности для ведения теперь уже и вполне легального совместного бизнеса. И Ван Дэн-лао, дабы опередить потенциальных конкурентов, немедленно принял участие в создании в Хабаровске одной из первых российско-китайских консалтинговых компаний. После успешного окончания Хабаровского института экономики и права Ли Вэйгу, по милости хозяина, занял в этой уже успешно миновавшей период становления компании место полномочного представителя китайской стороны. Взялся за дело засучив рукава, стараясь не ударить в грязь лицом перед своим щедрым покровителем, и очень скоро удвоил, а потом и утроил количество заключаемых компанией контрактов, тем самым многократно увеличивая получаемую Ван Дэн-лао прибыль.
Жизнь его постепенно устоялась и наладилась. Все в ней теперь было удобно и продумано до мелочей. Уютная двухкомнатная квартира с дорогим евроремонтом в престижной многоэтажке на Шеронова. Отличная машина, с тремя восьмерками[10] на номере, совсем недавно сошедшая с конвейера Пекинского автозавода, приобретенная в пику более дорогим и престижным «японкам» вовсе не из-за отсутствия средств, а лишь исходя из сугубо патриотических побуждений. Обставленный добротной современной мебелью офисный кабинет в старинном здании, находящемся буквально в двух шагах от городской администрации. Молоденькая безотказная секретарша Маша, за щедрое вознаграждение, кроме всего прочего, предоставляющая ему интимные услуги «без отрыва от производства», прямо на рабочем месте…
Неожиданный вызов в Хэйхе грянул для него как гром среди ясного неба. И особенно огорчило Вэйгу то обстоятельство, что хозяин на этот раз приказал ему временно сдать дела помощнику. А это означало, что нынешний вояж предполагает собой длительную отлучку из Хабаровска. Но после шести лет безмятежной жизни уже совсем не хотелось, даже «на время», возвращаться в опасный нелегальный хозяйский бизнес и снова ходить по лезвию ножа. Его нисколько не прельщала гнусная перспектива при любой допущенной ошибке угодить в цепкие руки российских спецслужб или стать разменной картой в банальных, но от этого ничуть не менее опасных бандитских разборках. Или, что еще хуже – поменять свой давно уже обжитой комфортабельный офисный кабинет на лишенную света камеру на нижнем[11] этаже китайской тюрьмы. И долгие годы, а может быть, и до самой смерти, окончательно оглохнув и ослепнув, ползать на карачках по скользкой жиже, поминутно отбиваясь от крыс. От такой перспективы все сжималось у него внутри, и начинало погано сосать под ложечкой. Ему впервые захотелось ослушаться хозяина. Но, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, он, сцепив зубы, все-таки вернулся в Китай.
Как он и ожидал, новое поручение хозяина было связано с огромным риском. Ему надлежало посетить с «инспекторской» проверкой укрытый в глухой приморской тайге нелегальный алмазный прииск – место очередных крупных хозяйских инвестиций. А скорее всего – и не только хозяйских. Можно было с большой долей уверенности предположить, что через Ван Дэн-лао туда закачиваются средства весьма высокопоставленной пекинской номенклатуры… И особое внимание во время этой «инспекционной» поездки Вэйгу должен был уделить состоянию дел в расположенной на территории этого прииска лаборатории, производящей психотропные вещества по личному заказу хозяина. Естественно, не будучи специалистом ни в одной из этих областей, Ли Вэйгу не мог самостоятельно разобраться во всевозможных технических тонкостях, но этого от него и не требовалось. Соответствующие специалисты, загодя направленные Ван Дэн-лао на прииск, давно уже дожидались его на месте. В его же задачу входило общее руководство их работой, как особо доверенного хозяйского лица. Его личное непредвзятое впечатление от увиденного – вот что, очевидно, было очень важным для хозяина… Кроме всего прочего, ему надлежало выполнить и еще одно строго конфиденциальное хозяйское поручение. И, как догадывался Ли Вэйгу, именно это и было главным во всей его опасной инспекционной поездке… Одно утешало Ли Вэйгу – Ван Дэн-лао пообещал после возвращения и доклада о результатах опасного таежного вояжа отпустить его в Хабаровск и больше уже никогда не привлекать к участию в своем насквозь криминальном контрабандном бизнесе. А ради этого, конечно же, стоило постараться! Конечно – стоило! Игра в этом случае, безусловно, стоила свеч…
Въехав в Суйфенхэ с северной стороны, Ли Вэйгу, уверенно пропетляв по грязным кривым закоулкам, выбрался на прямую, как стрела, дорогу и через несколько минут подъехал к буддийскому храму. Оставив машину на стоянке, медленно, в раздумье, поднялся по крутым щербатым ступеням и замер, остановившись у подножья статуи богини милосердия и сострадания всеблагой шестирукой Гуань-Инь. Но на колени опускаться не стал, а только почтительно склонил голову и зашептал слова своей незатейливой, но искренней импровизированной молитвы. Холодный осенний ветер лез за воротник, злобно швырял в лицо пригоршни мокрого снега, слепил, вышибая слезу, пронизывал его насквозь. А он все шептал и шептал, униженно и отрешенно, все больше и больше входя в раж, надеясь, что всемилостивый бодхисатва[12] услышит наконец и поймет все то, что давно тревожит, гнетет его. Поймет и поможет ему освободиться от «цепей» и обрести свободу. Поможет ему стать хозяином своей судьбы.
Очень скоро пришлось до предела снизить скорость и включить «дворники». Мелкий моросящий дождик как-то совершенно незаметно перешел в сильный снегопад. Крупные мокрые хлопья закружили в воздухе, с каждой минутой все больше ухудшая видимость.
«Нет, – мысленно возразил Ли Вэйгу, возвращаясь к прерванным размышлениям, – хозяин, конечно же, не прав, утверждая, что все, без исключения, русские – люди безвольные и никчемные. Это, естественно, не так. Они такие же разные, как и мы… Порою просто удивляют своей целеустремленностью и твердым характером… Если бы не эта их поголовная, просто какая-то патологическая тяга к алкоголю, привычка непременно заливать вином буквально все – и радости, и печали… По какой-то непонятной причине совершенно не понимают, что это только мешает делу. Каждый раз отбрасывает на несколько шагов назад… Да еще это глупое и недостойное мужчины желание облегчить душу в пьяном состоянии… Сколько этих жалких, слезных пьяных откровений пришлось уже выслушать за долгие годы общения с ними!.. Да тут никакого пресловутого азиатского терпения не хватит!»
Рассуждал неторопливо и обстоятельно. Как и привык: всегда и по любому поводу. А ведь еще каких-то пятнадцать лет назад даже самый строй его мыслей был до крайности примитивен и неуклюж. И дело было не только в возрасте… Просто тогда он был никем… Жалкий, забитый изгой… Без имени… Без фамилии… Без всякого права на жизнь…
Третий незаконнорожденный[9] ребенок в нищей семье крестьянина Ли Дзявея из небольшой деревушки, приткнувшейся к излучине мутной извилистой речушки в полутораста километрах от Хейхе…
Не жил, существовал, как загнанный, затравленный зверек, вздрагивая от каждого шороха, в темном углу крытого прелой соломой покосившегося сарая. Да и сама эта жалкая, скотская жизнь его тогда буквально висела на волоске. Стоило любому посетившему местечко чинуше, даже самому мелкому и незначительному, заглянуть в этот темный вонючий сарай, как она могла тут же оборваться. Оборваться через минуту…
Но все в его жизни вдруг изменилось в одночасье. Так, видно, было угодно провидению.
Богатый и влиятельный Ван Дэн-лао, владелец самого дорогого в Хэйхе ресторана «Синь янь», подарил ему новую жизнь. Купил ему настоящее имя и фамилию. И в благодарность за это он совершенно растворился в своем новом хозяине. С собачьей преданностью в глазах бросался выполнять любые его поручения. А уже через полгода научился безошибочно предугадывать все его желания – даже самые потаенные, тщательно скрываемые от окружающих, обещая в минимальный срок стать безупречным образцовым слугой.
И Ван Дэн-лао, присмотревшись к мальчишке повнимательней, решил в очередной раз одарить его своей милостью – позволил получить начальное образование. А потом и среднее. И Вэйгу не разочаровал хозяина. За два года по уровню знаний абсолютно сравнялся с одноклассниками, а кое в чем и даже обогнал их за счет своей неуемной тяги к чтению. Он стремился всегда и во всем быть только первым, до последнего юаня оправдывая вложенные в него немалые средства.
Когда Вэйгу исполнилось двадцать лет, Ван Дэн-лао назначил его в помощники к Ву Дай Линю, контролирующему один из самых трудных и проблемных участков нелегального контрабандного бизнеса – работу с русскими поставщиками. И здесь Вэйгу не оплошал. Показал себя с самой лучшей стороны. В минимальный срок изучил все нюансы непростого и опасного дела.
Казалось бы, дальнейшая судьба его теперь была окончательно определена, но провидение снова вмешалось в ход событий. Уже понимая, что из мальчишки может получиться нечто большее, чем еще один, пусть и на редкость преданный слуга, хозяин решил продолжить его образование в России. К тому времени отношения между стремительно меняющимися соседними странами начали понемногу налаживаться. Появились реальные возможности для ведения теперь уже и вполне легального совместного бизнеса. И Ван Дэн-лао, дабы опередить потенциальных конкурентов, немедленно принял участие в создании в Хабаровске одной из первых российско-китайских консалтинговых компаний. После успешного окончания Хабаровского института экономики и права Ли Вэйгу, по милости хозяина, занял в этой уже успешно миновавшей период становления компании место полномочного представителя китайской стороны. Взялся за дело засучив рукава, стараясь не ударить в грязь лицом перед своим щедрым покровителем, и очень скоро удвоил, а потом и утроил количество заключаемых компанией контрактов, тем самым многократно увеличивая получаемую Ван Дэн-лао прибыль.
Жизнь его постепенно устоялась и наладилась. Все в ней теперь было удобно и продумано до мелочей. Уютная двухкомнатная квартира с дорогим евроремонтом в престижной многоэтажке на Шеронова. Отличная машина, с тремя восьмерками[10] на номере, совсем недавно сошедшая с конвейера Пекинского автозавода, приобретенная в пику более дорогим и престижным «японкам» вовсе не из-за отсутствия средств, а лишь исходя из сугубо патриотических побуждений. Обставленный добротной современной мебелью офисный кабинет в старинном здании, находящемся буквально в двух шагах от городской администрации. Молоденькая безотказная секретарша Маша, за щедрое вознаграждение, кроме всего прочего, предоставляющая ему интимные услуги «без отрыва от производства», прямо на рабочем месте…
Неожиданный вызов в Хэйхе грянул для него как гром среди ясного неба. И особенно огорчило Вэйгу то обстоятельство, что хозяин на этот раз приказал ему временно сдать дела помощнику. А это означало, что нынешний вояж предполагает собой длительную отлучку из Хабаровска. Но после шести лет безмятежной жизни уже совсем не хотелось, даже «на время», возвращаться в опасный нелегальный хозяйский бизнес и снова ходить по лезвию ножа. Его нисколько не прельщала гнусная перспектива при любой допущенной ошибке угодить в цепкие руки российских спецслужб или стать разменной картой в банальных, но от этого ничуть не менее опасных бандитских разборках. Или, что еще хуже – поменять свой давно уже обжитой комфортабельный офисный кабинет на лишенную света камеру на нижнем[11] этаже китайской тюрьмы. И долгие годы, а может быть, и до самой смерти, окончательно оглохнув и ослепнув, ползать на карачках по скользкой жиже, поминутно отбиваясь от крыс. От такой перспективы все сжималось у него внутри, и начинало погано сосать под ложечкой. Ему впервые захотелось ослушаться хозяина. Но, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, он, сцепив зубы, все-таки вернулся в Китай.
Как он и ожидал, новое поручение хозяина было связано с огромным риском. Ему надлежало посетить с «инспекторской» проверкой укрытый в глухой приморской тайге нелегальный алмазный прииск – место очередных крупных хозяйских инвестиций. А скорее всего – и не только хозяйских. Можно было с большой долей уверенности предположить, что через Ван Дэн-лао туда закачиваются средства весьма высокопоставленной пекинской номенклатуры… И особое внимание во время этой «инспекционной» поездки Вэйгу должен был уделить состоянию дел в расположенной на территории этого прииска лаборатории, производящей психотропные вещества по личному заказу хозяина. Естественно, не будучи специалистом ни в одной из этих областей, Ли Вэйгу не мог самостоятельно разобраться во всевозможных технических тонкостях, но этого от него и не требовалось. Соответствующие специалисты, загодя направленные Ван Дэн-лао на прииск, давно уже дожидались его на месте. В его же задачу входило общее руководство их работой, как особо доверенного хозяйского лица. Его личное непредвзятое впечатление от увиденного – вот что, очевидно, было очень важным для хозяина… Кроме всего прочего, ему надлежало выполнить и еще одно строго конфиденциальное хозяйское поручение. И, как догадывался Ли Вэйгу, именно это и было главным во всей его опасной инспекционной поездке… Одно утешало Ли Вэйгу – Ван Дэн-лао пообещал после возвращения и доклада о результатах опасного таежного вояжа отпустить его в Хабаровск и больше уже никогда не привлекать к участию в своем насквозь криминальном контрабандном бизнесе. А ради этого, конечно же, стоило постараться! Конечно – стоило! Игра в этом случае, безусловно, стоила свеч…
Въехав в Суйфенхэ с северной стороны, Ли Вэйгу, уверенно пропетляв по грязным кривым закоулкам, выбрался на прямую, как стрела, дорогу и через несколько минут подъехал к буддийскому храму. Оставив машину на стоянке, медленно, в раздумье, поднялся по крутым щербатым ступеням и замер, остановившись у подножья статуи богини милосердия и сострадания всеблагой шестирукой Гуань-Инь. Но на колени опускаться не стал, а только почтительно склонил голову и зашептал слова своей незатейливой, но искренней импровизированной молитвы. Холодный осенний ветер лез за воротник, злобно швырял в лицо пригоршни мокрого снега, слепил, вышибая слезу, пронизывал его насквозь. А он все шептал и шептал, униженно и отрешенно, все больше и больше входя в раж, надеясь, что всемилостивый бодхисатва[12] услышит наконец и поймет все то, что давно тревожит, гнетет его. Поймет и поможет ему освободиться от «цепей» и обрести свободу. Поможет ему стать хозяином своей судьбы.
АНДРЕЙ
Огромная площадь трех вокзалов гудела, как гигантский пчелиный улей. Громкой разноголосицей буквально хлестало, било по ушам. Мостовой с трудом, чертыхаясь под нос, пробился через мельтешащую перед глазами толпу на знакомую крайнюю платформу. Свежеокрашенная бело-сине-красная «Россия» уже стояла на первом пути. Началась посадка.
Поздоровался с молоденькой конопатенькой проводницей, подал билет и паспорт. Кто-то сзади сильно пихнул его в плечо. Андрей резко обернулся с намерением отпустить по адресу наглеца пару ласковых, но так и застыл с открытым ртом:
– Саня?! Ты?!.. Какими судьбами?!
– А угадай из трех? – весело трепанул Сашка Славкин. Сграбастал, сдавил Мостового, как в тисках. Здоровенный, вечно улыбающийся дылда-баламут, бывший сослуживец, с которым не меньше пяти лет когда-то состояли в тесных дружеских отношениях. Еще молодыми летехами служили в одной части в пятидесяти километрах от Хабаровска. Только Андрей в батальоне связи, а Славкин в разведроте. Потом их пути-дорожки разошлись. Мостового перевели в Зареченск, а друг его в тот же день улетел в Ташкент, что означало тогда однозначно – в самое крутое пекло – в Афган.
– А что в наши-то края?
– Так я ж в Ольховке сейчас… Почти рядом с тобой… Ты-то как, – еще лямку тянешь? – спросил Саня.
– Да что ты?.. Давно на пенсионе. Еще в девяносто пятом – по оргштатным… А ты?
– Аналогично… Как уволился, так и застрял… Слушай, Андрюх, я тут в соседнем – в СВ. Стой здесь. Не садись пока. Сейчас мы все организуем, – протараторил Славкин и бережно с озорными зайчиками в глазах облапил кажущуюся крохой в его широких лапищах проводницу: Ух ты, какая сладенькая!.. Сам бы ел!.. А скажи-ка, прелесть моя, в каком у нас тут вагончике бригадир?
– Во втором, но сейчас он где-то здесь – на перроне. Недавно видела, – явно млея в его объятьях, откликнулась девчушка, скромно пряча загоревшийся взгляд за редкими короткими белесыми ресничками.
– Премного благодарны! – продолжая балагурить, восторженно брякнул Славкин и, нагнувшись к самому девичьему ушку, что-то жарко и быстро зашептал. А через несколько мгновений щеки проводницы зацвели густым румянцем. – Да век воли не видать! – уже погромче, на публику, изрек Санёк и звучно чмокнул ее в пунцовую щечку. – Так что жди, солнышко… Вечерком на огонечек загляну… То бишь – заглянем…
В ресторан не пошли. Хотелось побыть наедине. Немало за прошедшие годы у обоих на душе накипело. Каждому из них было чем со старым другом поделиться.
– Ну, давай, старче, давай-давай, рассказывай, – поторопил Саня, едва дождавшись, пока официант накроет на стол и выйдет из купе.
– Мне… долго, – отнекался Мостовой. – Давай-ка ты, Санёк… Как там Ирина? Детишек завели?
– А то!.. Уже шестнадцать дочери… Но… с Ириной мы давно разошлись… Так уж получилось… Сейчас вот ездил в Саратов навещать… А дочурка у меня – умница! Красавица – вся в мать… Языки «глотает» запросто! Вот окончит школу и – в иняз. Да и вообще – хороший вырос, добрый человечек…
– Ну вот, – хмыкнул Андрей, отвинчивая пробку с коньячной бутылки. – На первый тост, считай, с тобой наскребли… Я же тоже к своим-то ездил… Уже три года с Ольгой врозь живем… Так что давай потянем за холостяцкое святое братство…
– Извини, Андрюша, – мягко возразил Славкин, и улыбка сошла с его лица. – Давай за это – по второй… А первый не чокаясь…
– Прости, Санек… Забыл, что ты воевал… Да и мне, можно сказать, вроде как… тоже пришлось… Так что есть… кого помянуть…
– Где?
– Потом расскажу… – увильнул от ответа Андрей. – Ну, давай, Сань, – поехали.
Пили. Закусывали. Гоготали во все горло, вспоминая свои былые бесчисленные молодецкие забавы и каверзы. И вроде как теплее на душе становилось. И легче вроде.
А потом и о серьезном речь зашла. Куда уж без этого? Да еще и коньяк, конечно, язык подразвязал.
Первым Саня исповедался. Внешне бесстрастно, еще не сильно захмелел к тому времени, делился воспоминаниями о своей тяжелой и страшной боевой работе. Делился скупо, по капле, без каких-либо красочных ненужных описаний. Потому и крепко хватали его слова за сердце. И першило в горле. И руки непроизвольно сжимались в кулаки. И словно виделось все воочию… Газни… Кандагар… Горящий кишлак под Калатом… Оторванные взрывом ножки ребенка… Блестящие цинки «двухсотых» в раскаленном чреве вертолета… Один на одном, как ящички в архиве…
Слушал его молча, не перебивая. Пускай до конца выговорится, облегчит душу. Да и время не торопил. Совсем не хотелось почему-то в свою очередь сокровенным делиться. И даже с ним – с проверенным и верным другом. Уж слишком личное все!.. Слишком!
Поздоровался с молоденькой конопатенькой проводницей, подал билет и паспорт. Кто-то сзади сильно пихнул его в плечо. Андрей резко обернулся с намерением отпустить по адресу наглеца пару ласковых, но так и застыл с открытым ртом:
– Саня?! Ты?!.. Какими судьбами?!
– А угадай из трех? – весело трепанул Сашка Славкин. Сграбастал, сдавил Мостового, как в тисках. Здоровенный, вечно улыбающийся дылда-баламут, бывший сослуживец, с которым не меньше пяти лет когда-то состояли в тесных дружеских отношениях. Еще молодыми летехами служили в одной части в пятидесяти километрах от Хабаровска. Только Андрей в батальоне связи, а Славкин в разведроте. Потом их пути-дорожки разошлись. Мостового перевели в Зареченск, а друг его в тот же день улетел в Ташкент, что означало тогда однозначно – в самое крутое пекло – в Афган.
– А что в наши-то края?
– Так я ж в Ольховке сейчас… Почти рядом с тобой… Ты-то как, – еще лямку тянешь? – спросил Саня.
– Да что ты?.. Давно на пенсионе. Еще в девяносто пятом – по оргштатным… А ты?
– Аналогично… Как уволился, так и застрял… Слушай, Андрюх, я тут в соседнем – в СВ. Стой здесь. Не садись пока. Сейчас мы все организуем, – протараторил Славкин и бережно с озорными зайчиками в глазах облапил кажущуюся крохой в его широких лапищах проводницу: Ух ты, какая сладенькая!.. Сам бы ел!.. А скажи-ка, прелесть моя, в каком у нас тут вагончике бригадир?
– Во втором, но сейчас он где-то здесь – на перроне. Недавно видела, – явно млея в его объятьях, откликнулась девчушка, скромно пряча загоревшийся взгляд за редкими короткими белесыми ресничками.
– Премного благодарны! – продолжая балагурить, восторженно брякнул Славкин и, нагнувшись к самому девичьему ушку, что-то жарко и быстро зашептал. А через несколько мгновений щеки проводницы зацвели густым румянцем. – Да век воли не видать! – уже погромче, на публику, изрек Санёк и звучно чмокнул ее в пунцовую щечку. – Так что жди, солнышко… Вечерком на огонечек загляну… То бишь – заглянем…
В ресторан не пошли. Хотелось побыть наедине. Немало за прошедшие годы у обоих на душе накипело. Каждому из них было чем со старым другом поделиться.
– Ну, давай, старче, давай-давай, рассказывай, – поторопил Саня, едва дождавшись, пока официант накроет на стол и выйдет из купе.
– Мне… долго, – отнекался Мостовой. – Давай-ка ты, Санёк… Как там Ирина? Детишек завели?
– А то!.. Уже шестнадцать дочери… Но… с Ириной мы давно разошлись… Так уж получилось… Сейчас вот ездил в Саратов навещать… А дочурка у меня – умница! Красавица – вся в мать… Языки «глотает» запросто! Вот окончит школу и – в иняз. Да и вообще – хороший вырос, добрый человечек…
– Ну вот, – хмыкнул Андрей, отвинчивая пробку с коньячной бутылки. – На первый тост, считай, с тобой наскребли… Я же тоже к своим-то ездил… Уже три года с Ольгой врозь живем… Так что давай потянем за холостяцкое святое братство…
– Извини, Андрюша, – мягко возразил Славкин, и улыбка сошла с его лица. – Давай за это – по второй… А первый не чокаясь…
– Прости, Санек… Забыл, что ты воевал… Да и мне, можно сказать, вроде как… тоже пришлось… Так что есть… кого помянуть…
– Где?
– Потом расскажу… – увильнул от ответа Андрей. – Ну, давай, Сань, – поехали.
Пили. Закусывали. Гоготали во все горло, вспоминая свои былые бесчисленные молодецкие забавы и каверзы. И вроде как теплее на душе становилось. И легче вроде.
А потом и о серьезном речь зашла. Куда уж без этого? Да еще и коньяк, конечно, язык подразвязал.
Первым Саня исповедался. Внешне бесстрастно, еще не сильно захмелел к тому времени, делился воспоминаниями о своей тяжелой и страшной боевой работе. Делился скупо, по капле, без каких-либо красочных ненужных описаний. Потому и крепко хватали его слова за сердце. И першило в горле. И руки непроизвольно сжимались в кулаки. И словно виделось все воочию… Газни… Кандагар… Горящий кишлак под Калатом… Оторванные взрывом ножки ребенка… Блестящие цинки «двухсотых» в раскаленном чреве вертолета… Один на одном, как ящички в архиве…
Слушал его молча, не перебивая. Пускай до конца выговорится, облегчит душу. Да и время не торопил. Совсем не хотелось почему-то в свою очередь сокровенным делиться. И даже с ним – с проверенным и верным другом. Уж слишком личное все!.. Слишком!