Кемень Деже. Несчастный случай с профессором Баллой

   - Выслушайте меня. Семнадцатого сентября прошлого года в двух километрах от моего санатория произошла авария. Пострадавших - а их было двое - доставили ко мне. У одного была разворочена грудная клетка, у второго тяжелое сотрясение мозга и перелом основания черепа. Не успел я обработать для операции руки, как у Эгона Краммера наступила клиническая смерть. Мои ассистенты тотчас включили аппарат искусственное сердце - легкие, чтобы...
   -...чтобы биологическая смерть не воспрепятствовала вашему опыту?
   - Вы все же хотите перевести наш разговор в область уголовного права! - с раздражением воскликнул Свенсон. - Вы не намерены выслушать меня до конца?
   - Прошу вас, продолжайте.
   - Тело Баллы практически не пострадало. С вашего разрешения я опущу специальную терминологию. На теле имелись только царапины. Но головной мозг претерпел необратимые изменения, и жить профессору Балле оставалось считанные часы. Можно ли в этом случае было думать об операции? Можно. Но лишь об особой операции.
   - Которая превосходно соответствовала бы вашим экспериментам, - добавил Сакач.
   - Да. Но вместе с тем это была единственная возможность проверить на практике то, что годами вынашивалось в голове. Послушайте! - воскликнул Свенсон. - Где вы найдете ученого, который не воспользовался бы такой возможностью? - Он закурил и понизил голос: - Да, это была единственная возможность, позволявшая спасти хотя бы одну жертву катастрофы, которая в противном случае унесла бы две человеческие жизни. Я не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что затронут был не только головной, но и часть спинного мозга. Трудности возникли как раз в связи с восстановлением нервов спинного мозга, остальное было делом техники. Короче говоря, у меня на руках было два трупа, а после шестичасовой операции удалось вернуть к жизни одного человека. Живого, мыслящего человека! Ученого, физика.
   Свенсон посмотрел на Сакача, словно ожидая оправдательного приговора.
   - Отдаю должное вашему мастерству, - ответил тот. - Но как вы относитесь к этической стороне вопроса? Ведь, пользуясь вашим гениальным методом, жизнь одного человека практически можно продлевать до бесконечности все в новых и новых оболочках. Что вы на это скажете?
   - И вы еще спрашиваете? - вскричал Свенсон. - Мое открытие позволяет на годы, десятилетия продлить жизнь великого художника или артиста, талантливого ученого...
   - А вы уверены, - перебил Сакач, - что этот человек останется тем же, кем был до операции? - Свенсон молчал. - Вы сказали, что получили два трупа, а вернули нам живого человека. Согласен. Но спрашиваю вас: кого? Кто тот человек, которому вы вернули жизнь? Эгон Краммер или Иштван Балла?
   - Эгон Краммер покоится на гетеборгском кладбище, - тихо произнес профессор.
   - Краммер? Нет, господин профессор. Его тело! Только тело Краммера похоронено в Гетеборге! А его разум сейчас в Будапеште и ведет, быть может, последнюю борьбу в теле Иштвана Баллы.
   В комнате воцарилась тишина. Немая, глубокая. Ее прервал Сакач.
   - Вам не кажется, господин профессор, что раздвоение личности - это протест природы против перспективы, о которой вы так горячо говорили?
   Свенсон молчал. Потом Сакач спросил:
   - А Краммер? Вернее, Балла... Словом... тот человек, созданное вами чудовище, как он реагировал на то, что произошло без его ведома и согласия? На то, с чем ему оставалось лишь примириться?
   - Почему же, он мог и изменить положение. Он был волен либо оставаться тем, кем стал после несчастного случая, либо...
   - Вы предложили ему искать спасение в самоубийстве?
   - Нет. В этом не было нужды. Жизненный инстинкт в человеке необыкновенно силен. Логический ум быстро осознает, что жизнь даже в таком варианте - величайшая ценность. Мы все рассчитали и продумали. Он верил в успех, верил в то, что сможет продолжать любимую работу.. Физический упадок сил и недомогания человека, приближающегося к шестидесяти годам, компенсировались мировым именем профессора Баллы. Если хотите, он чувствовал себя преторианцем, которого неожиданно возвели в императоры, - простите за тривиальность сравнения. Я принял все меры предосторожности, мы договорились о правилах конспирации. К счастью, он много лет знал своего шефа, его окружение, привычки. Во всяком случае, я предупредил его о величайшей осторожности и постоянном самоконтроле.
   Сакач покачал головой.
   - Удивляюсь вам, но не завидую. Вряд ли это осуществится. Природа, как я уже говорил...
   - Быть может, вы правы, - угрюмо сказал Свенсон. - Я потерпел поражение. Ошибся в своих расчетах. Но поймите по-человечески... как ученый... как исследователь... это была случайность...
   - Такие случайности бывают редко. Смею надеяться, что в вашей жизни, господин профессор, она не повторится. - Сакач серьезно посмотрел на Свенсона.
   - Можете быть уверены.
   В полночь Сакач прибыл на Ферихедьский аэродром, через два часа был в постели, проспал звонок будильника и проснулся в восемь утра.
   Первым же инстинктивным движением он потянулся к телефону, чтобы доложить начальству о своем прибытии. Но Гэрэ был где-то в городе. Не успел Сакач положить трубку на рычаг, как раздался резкий звонок. Это была Жофи.
   - Имрэ? Как хорошо, что вы приехали! - В голосе девушки дрожали слезы.
   - Что случилось?
   - Сегодня на рассвете папа выбросился из окна...
   - Габор с вами?
   - Да.
   - Ждите, сейчас приеду...
   Рассказ его был коротким. Габор Шомоди и Жофи с содроганием выслушали его, ни разу не прерывая. Лишь когда он замолчал, Шомоди спросил:
   - Как ты догадался?
   - Не сразу. Помнишь, когда ты пришел ко мне расстроенный, то между прочим обронил такую фразу; "Его словно подменили". Казалось бы, ничего особенного, но мне она почему-то запомнилась. А потом все начало складываться, как в мозаике. Перечислить? Краммер был импульсивным, нервным человеком. В молодости занимался фехтованием, одно время был даже чемпионом среди юниоров по эспадрону. Большинство побед одержал, фехтуя левой рукой. Однажды его дисквалифицировали за то, что он начал фехтовать правой рукой, а во время боя перехватил эспадрон в левую руку. Позднее увлекся пинг-понгом и с такой же страстью водил машину. Курил только сигареты "Фэчке" - считал, что все другие способствуют раку легких. Дверь или окна комнаты, где находился, всегда держал чуть приоткрытыми и не терпел узких, закрытых кабинок лифта, так как страдал легкой формой клаузофобии. Примерно за полгода до поездки в Гетеборг он решил поменять квартиру и после возвращения должен был переселиться в только что отстроенный дом. Летом, правда безуспешно, начал ухаживать за Жофи. Возможно, с этим и связан обмен квартиры. И наконец, по метрическим данным Эгон Краммер, как и все члены его семьи, - выходец из Швейцарии и сохранил веру своих предков. Он лютеранин.
   В поведении профессора Баллы, когда он вернулся из Швеции после операции, проведенной Свенсоном, все эти качества проявились с большей или меньшей отчетливостью, но заметить их было можно. Внимательному наблюдателю несовместимость мозга и тела бросалась в глаза. Для поддержания внешней формы Краммер должен был собрать всю свою волю, проявлять неусыпное внимание. А он то и дело ошибался. Впрочем, это закономерно. Помнишь, Габор, его поведение перед отъездом в Хевиз? Тогда он чул себя не выдал. Или тот случай, когда он сел в тот "вартбург"? А история с чужой квартирой, которую после смерти Краммера отдали другому... Жестикулировал он всегда левой рукой. Все это указывало на безусловную замену личности. Однажды я слушал его на заседании Академии наук и совершенно случайно обратил внимание на тонкий шрам вокруг головы. Тогда я решил во что бы то ни стало раздобыть доказательства и рассеять подозрения.
   - А что означала вся эта история с "Отче наш" у меня на именинах? - спросил Шомоди.
   - Ты не понял? Тогда слушай: то, чему человек обучается в детстве, он запоминает накрепко. Я уже говорил, что Краммер был лютеранин, а Балла - католик. Католики заканчивают "Отче наш" так: но избави нас от лукавого, аминь! А протестанты еще добавляют: ибо твое есть и царствие, и сила, и слава во веки веков, аминь! Молитву у тебя в доме произнес протестант Краммер. Возможно, тебе это покажется смешным, но мне тогда все стало ясно. И я полетел в Гетеборг,
   Жофи, молча слушавшая Сакача, больше не в силах была сдерживаться. Она зарыдала. Шомоди бросился к ней. Сакач отвернулся к окну. Когда Жофи немного успокоилась и за его спиной слышались лишь негромкие всхлипывания, он сказал;
   - Слабое утешение, Жофи, но другого у меня нет: ваш отец скончался семнадцатого сентября прошлого года. То, что произошло сегодня на рассвете в психиатрической больнице, было не смертью профессора Баллы, а заключительным аккордом чудовищного эксперимента, который, к счастью, окончился неудачей.