В самих отношениях между мужчиной и женщиной, с момента ее освобождения его любовью, кроется, однако, глубокая ирония. То, что существует лишь для другого, получает вдруг преобладающее значение: мужчина признается в любви — женщина выбирает; женщина по самому существу своему есть лицо побежденное, мужчина же — победитель, и тем не менее победитель преклоняется пред побежденной… И все-таки, все это, в сущности, настолько естественно, что надо быть очень грубым, глупым и ничего не смыслящим в делах любви, чтобы вздумать игнорировать то, что раз навсегда установилось так, а не иначе. В основе таких отношений лежит глубокая причина: женщина ведь непосредственное бытие, мужчина — размышление, потому она и не выбирает сама по себе; она может выбирать лишь тогда, когда мужчина уже признается ей в своей любви. Таким образом, объяснение со стороны мужчины — вопрос, выбор женщины — лишь ответ на этот вопрос, так что, если в одном отношении мужчина стоит, пожалуй, выше женщины, зато в другом — бесконечно ниже. Итак, самая сущность бытия женщины для другого состоит в ее чистой девственности, последняя же, как сказано, понятие отвлеченное и становится действительностью лишь тогда, когда отдается другому, т. е. перестает существовать, исполняя свое назначение. Если же она захочет проявиться в жизни в какой-нибудь другой форме, то единственно возможной является в таком случае форма прямо противоположная: абсолютная неприступность. Но эта же самая противоположность доказывает, что существование женщины — "бытие для другого". Диаметральная противоположность тому, чтобы отдаться всецело, есть полная девственная неприступность, которая в своем истинном значении существовала лишь в виде отвлеченного понятия, не поддающегося никаким объяснениям и представлениям, но зато и не переходящего в жизнь. Если такая девственность пойдет дальше, то проявится она уже в форме отвлеченной жестокости, которая представляет собою карикатурную крайность истинной девственной неприступности. Этим объясняется, почему мужчина никогда не может быть так бессознательно жесток, как девушка. В мифах, народных сказаниях и легендах — везде, где только изображается стихийная сила, не знающая пощады в своей бессознательной жестокости, она олицетворяется девственным существом. Сколько, например, бессознательной жестокости в рассказах о девушках, которые безжалостно дают погибнуть своим женихам! Какой-то сказочный "Синяя Борода" убивал своих жен на другой же день после свадьбы, но ему ведь не доставляло наслаждения убивать их — напротив, наслаждение уже предшествовало убийству; жестокость совершалась, следовательно, не ради самой жестокости, а вследствие особых причин. Возьмем затем Дон Жуана. Он обольщает девушек и бросает их, но и для него наслаждение не в том, чтобы бросить, а в том, чтобы обольстить — и здесь нет признаков упомянутой отвлеченной, девственной жестокости. Словом, чем больше я думаю о существе женщины, тем более убеждаюсь, что моя практика вполне гармонирует с моей теорией. Практика моя основана на убеждении, что женщина есть "бытие для другого". Поэтому минута приобретает здесь бесконечное значение: "бытие для другого" исчерпывается одной минутой. Может пройти много или мало времени, прежде чем минута эта настанет, но раз она настала — абсолютное бытие прекращается, переходя лишь в относительное, а затем и конец всему! Я знаю, мужья много говорят о том, что женщина есть "бытие для другого" в высшем смысле, что она для них — все в продолжение всей их совместной жизни. Что ж? Приходится простить этим добрым людям их заблуждение, хотя, правду сказать, я думал, что они, утверждая это, только отводят глаза друг другу. Во всяком обществе существуют ведь известные установленные обычаи, в особенности же известные «обманы»; к последним относится, между прочим, и этот взаимный отвод глаз. Уловить минуту, понять, что она настала, впрочем, не легкая задача, и нечего удивляться, если профаны навязывают себе, благодаря тугому соображению, скуку на целую жизнь. Минута — все, и в эту минуту женщина также — все; последствий я вообще не признаю. Мало того, одного из таких последствий, детей, я (хоть и считаю себя последовательным мыслителем) даже представить себе не могу, не понимаю даже возможности его — для этого, вероятно, нужно быть женатым. Вчера мы с Корделией были в гостях в одном знакомом семействе, живущем на даче. Общество почти все время проводило в саду, занимаясь различными играми. Играли, между прочим, в серсо. Я воспользовался случаем занять место одного господина, игравшего с Корделией. Какую бездну женственности и грации проявила она в бессознательном увлечении игрой. Какая чудная гармония отражалась во всех ее движениях, воздушных и легких, как танцы эльфов при лунном свете! Какая смелость, энергия, какой вызывающий взгляд! Самая сущность этой игры кольцами представляла для меня особенный интерес. Корделия же, по-видимому, не догадывалась об этом, и вскользь брошенный мною одному из партнеров намек на прекрасный обычай обмениваться кольцами поразил ее как молния. С этой минуты игра осветилась каким-то особенным внутренним светом, получила глубокое значение… для нас обоих. Энергия самой Корделии все разгоралась… Вот наконец я схватил оба кольца и немного подержал их оба на своей палке, разговаривая с окружающими… Она поняла эту паузу. Я перебросил кольца к ней, она схватила их и как бы невзначай взметнула оба сразу прямо вверх, так что они разлетелись в разные стороны и мне нельзя было поймать их. Движение это сопровождал взгляд, полный безграничной отваги.
Рассказывают об одном французском солдате, участвовавшем в походе на Россию, которому надо было ампутировать ногу вследствие гангрены: когда мучительная операция окончилась, он схватил ногу за ступню и… подбросил ее вверх с криком: "Vive l'Empereur!". Такой же вдохновенный порыв охватил и ее, когда, прекрасная и торжественная, бросив оба кольца вверх, она воскликнула про себя: "Да здравствует любовь!"… Я счел одинаково рискованным и последовать за ней в этом сверхъестественном разбеге ее души, и предоставить ей увлечься этим душевным движением одной: за таким сильным возбуждением следует обыкновенно упадок душевных сил. Потому я счел за лучшее успокоить ее своим равнодушным видом, притворяясь, что ничего не заметил и не понял, и игра продолжалась… Подобный образ действий придаст ее силам еще большую упругость.
x x x
Если бы в наше время возможно было ожидать сочувствия к подобного рода исследованиям, я назначил бы премию человеку, сумеющему ответить на вопрос: кто, с эстетической точки зрения, более целомудрен — молодая девушка или новобрачная, несведущая или сведущая, и кому из них можно предоставить поэтому большую свободу?
…Но, увы. Подобные вопросы не занимают никого в наш серьезный век. Вот в Древней Греции такое исследование возбудило бы всеобщее внимание, взволновало бы все государство, особенно — самих молодых девушек и женщин. В жизни замужней женщины есть две эпохи, когда она бывает интересна, — в самой первой молодости и затем много лет спустя, когда сделается гораздо старше. Есть, впрочем, в ее жизни минута, когда она бывает милее, прелестнее молодой девушки, внушает к себе большее уважение. К сожалению, такая минута случается в действительной жизни очень редко, место ей скорее в воображении… Представьте себе женщину — молодую, цветущую, пышную… Она держит в руках ребенка, в созерцание которого ушла всей душой. Это самая чудная картина, для которой только может дать сюжет действительная жизнь, — это какой-то поэтический миф! Но поэтому его и нужно видеть лишь в художественном изображении, а не в действительности.
На этой картине не должно быть других фигур, никаких декораций — все это только мешает впечатлению. В церкви, при крестинах, например, часто можно встретить мать с ребенком на руках, но окружающая обстановка, не говоря уже о раздражающем крике ребенка и о беспокойных лицах родителей, встревоженных мыслью о будущем крикуна, сводит впечатление к нулю… Особенно мешает в этом случае присутствие отца — один вид его уничтожает почти всякую иллюзию, а как увидишь затем (страшно сказать даже) целое войско кумовей и кумушек — что же останется тогда?! Картина же матери с ребенком на руках, рисуемая воображением, прелестна, и, случись мне наблюдать ее в действительности, признаюсь, у меня не хватило бы ни духу, ни безумной дерзости отважиться на эротическое нападение — я был бы обезоружен…
x x x
Моя душа полна одной Корделией! И все-таки конец близок: мое сердце настойчиво требует новизны. Я уже слышу вдали крик петуха. Может быть, и она слышит его, но думает, что он возвещает не зарю пробуждения, но зарю новой любви. Зачем девушка так хороша и зачем ее прелесть так недолговечна? Наслаждайся и не рассуждай? Люди, углубляющиеся в подобные размышления, не умеют наслаждаться… Не мешает, впрочем, время от времени подчиняться подобными вопросами: они нагоняют на тебя меланхолическую грусть, а эта последняя придает мужественной красоте человека особенно выгодный оттенок и является одним из эротических орудий мужчины. Да, раз девушка отдалась — все кончено. К молодой девушке я всегда приближаюсь с каким-то внутренним трепетом… сердце бьется… я чувствую, какая вечная сила вложена в ее существо. Перед замужней женщиной я ничего подобного не ощущаю. Слабый, искусственный отпор с ее стороны не имеет ровно никакого значения в эстетическом смысле, и отступить с большим уважением перед чепчиком замужней женщины, чем перед непокрытой головкой молодой девушки, — бессмыслица. Диана всегда была моим идеалом. Это олицетворение чистой девственности и абсолютной неприступности сильно интересует меня. Тем не менее, я не могу не коситься на нее слегка. Она хорошо знала, что все ее значение в одной девственности, потому и осталась строго целомудренной. Кроме того, мне удалось подслушать в одном таинственном историко-филологическом уголке намеки на то, что и Диана имела представление об ужасных родовых муках, вынесенных ее матерью, и что это обстоятельство испугало ее больше всего. Впрочем, она совершенно права, и я согласен с Еврипидом: лучше три раза побывать на войне, чем один раз родить. Я, конечно, не мог бы влюбиться в Диану, но дорого дал бы за разговор с нею, за основательный разговор, "по душам", что называется. Я уверен, что она очень шаловлива и довольно-таки сведуща. Пожалуй, эта целомудренная богиня куда менее наивна, чем сама Венера, и меня ничуть не манит подсматривать за ней в купальне. Другое дело — поговорить с ней! Я бы тщательно подготовился к этой беседе и, приступая к ней вооруженный с ног до головы, привел бы в движение все мои эротические силы!
x x x
Я часто раздумывал о том, какое положение, какую минуту следует считать самой соблазнительной? Ответ зависит, конечно, от того, что соблазняет данного человека, как и каково его эстетическое развитие. Что же до меня самого, то я лично стою за день свадьбы и особенно за известную минуту его. Это минута, когда невеста стоит в своем венчальном наряде, и весь блеск и пышность его бледнеют перед ее красотой, а она сама бледнеет перед чем-то неизвестным, неизведанным, ожидающим ее сейчас, когда сердце ее почти останавливается в груди, взор теряется в пространстве, ножка скользит, когда торжественность положения подкрепляет ее, надежда поднимает на своих крыльях, когда она вся уходит в самое себя, не принадлежа более миру, чтобы принадлежать «ему» одному, когда грудь ее волнуется, слеза дрожит на ресницах, когда загадка готова разрешиться, зажигает факел и жених ожидает ее!.. Но эта минута так скоро исчезает в вечности; довольно ведь одного шага, и… Да, одного шага; однако и этого иногда достаточно, чтобы оступиться! В такую минуту и незначительная сама по себе девушка проявляет в себе нечто высшее; какая-нибудь Церлина и та становится интересной…
x x x
Остался ли я в своих отношениях к Корделии верен священным обязательствам моего союза? Да, т. е. обязательствам союза с эстетикой. Моя сила в том и заключается, что я постоянно остаюсь верен идее. В этом тайна моей силы, как тайна силы Самсона была в его волосах, но никакой Далиле не вырвать у меня признания. Обольстить девушку попросту, добиться одного физического обладания ею — для такого дела у меня, пожалуй, не хватит энергии и силы характера; лишь мысль о том, что я служу идее, может придать мне силу быть строгим к самому себе, воздерживаться от всякого запрещенного наслаждения и неуклонно идти к цели. Не преступил ли я хоть раз во все это время законов интересного? Ни разу. Я имею право смело сказать это самому себе. Интересный фон для всех моих действий был набросан уже самой помолвкой; интерес именно в том и заключался, что помолвка эта была лишена того оттенка, который обыкновенно называют «интересным», и вследствие этого обстановка ее составила интересное противоречие с ее внутренним содержанием. Если бы наша помолвка оставалась в тайне между мной и Корделией, она бы тоже была интересна, но уже только в обыкновенном смысле. И вот теперь… союз наш порвется — она сама его порвет, чтобы перейти границы обыденного и унестись в высшие сферы. Так и должно быть: это обещает фазис интересного, и это-то привлекает ее сильнее всего.
Рассказывают об одном французском солдате, участвовавшем в походе на Россию, которому надо было ампутировать ногу вследствие гангрены: когда мучительная операция окончилась, он схватил ногу за ступню и… подбросил ее вверх с криком: "Vive l'Empereur!". Такой же вдохновенный порыв охватил и ее, когда, прекрасная и торжественная, бросив оба кольца вверх, она воскликнула про себя: "Да здравствует любовь!"… Я счел одинаково рискованным и последовать за ней в этом сверхъестественном разбеге ее души, и предоставить ей увлечься этим душевным движением одной: за таким сильным возбуждением следует обыкновенно упадок душевных сил. Потому я счел за лучшее успокоить ее своим равнодушным видом, притворяясь, что ничего не заметил и не понял, и игра продолжалась… Подобный образ действий придаст ее силам еще большую упругость.
x x x
Если бы в наше время возможно было ожидать сочувствия к подобного рода исследованиям, я назначил бы премию человеку, сумеющему ответить на вопрос: кто, с эстетической точки зрения, более целомудрен — молодая девушка или новобрачная, несведущая или сведущая, и кому из них можно предоставить поэтому большую свободу?
…Но, увы. Подобные вопросы не занимают никого в наш серьезный век. Вот в Древней Греции такое исследование возбудило бы всеобщее внимание, взволновало бы все государство, особенно — самих молодых девушек и женщин. В жизни замужней женщины есть две эпохи, когда она бывает интересна, — в самой первой молодости и затем много лет спустя, когда сделается гораздо старше. Есть, впрочем, в ее жизни минута, когда она бывает милее, прелестнее молодой девушки, внушает к себе большее уважение. К сожалению, такая минута случается в действительной жизни очень редко, место ей скорее в воображении… Представьте себе женщину — молодую, цветущую, пышную… Она держит в руках ребенка, в созерцание которого ушла всей душой. Это самая чудная картина, для которой только может дать сюжет действительная жизнь, — это какой-то поэтический миф! Но поэтому его и нужно видеть лишь в художественном изображении, а не в действительности.
На этой картине не должно быть других фигур, никаких декораций — все это только мешает впечатлению. В церкви, при крестинах, например, часто можно встретить мать с ребенком на руках, но окружающая обстановка, не говоря уже о раздражающем крике ребенка и о беспокойных лицах родителей, встревоженных мыслью о будущем крикуна, сводит впечатление к нулю… Особенно мешает в этом случае присутствие отца — один вид его уничтожает почти всякую иллюзию, а как увидишь затем (страшно сказать даже) целое войско кумовей и кумушек — что же останется тогда?! Картина же матери с ребенком на руках, рисуемая воображением, прелестна, и, случись мне наблюдать ее в действительности, признаюсь, у меня не хватило бы ни духу, ни безумной дерзости отважиться на эротическое нападение — я был бы обезоружен…
x x x
Моя душа полна одной Корделией! И все-таки конец близок: мое сердце настойчиво требует новизны. Я уже слышу вдали крик петуха. Может быть, и она слышит его, но думает, что он возвещает не зарю пробуждения, но зарю новой любви. Зачем девушка так хороша и зачем ее прелесть так недолговечна? Наслаждайся и не рассуждай? Люди, углубляющиеся в подобные размышления, не умеют наслаждаться… Не мешает, впрочем, время от времени подчиняться подобными вопросами: они нагоняют на тебя меланхолическую грусть, а эта последняя придает мужественной красоте человека особенно выгодный оттенок и является одним из эротических орудий мужчины. Да, раз девушка отдалась — все кончено. К молодой девушке я всегда приближаюсь с каким-то внутренним трепетом… сердце бьется… я чувствую, какая вечная сила вложена в ее существо. Перед замужней женщиной я ничего подобного не ощущаю. Слабый, искусственный отпор с ее стороны не имеет ровно никакого значения в эстетическом смысле, и отступить с большим уважением перед чепчиком замужней женщины, чем перед непокрытой головкой молодой девушки, — бессмыслица. Диана всегда была моим идеалом. Это олицетворение чистой девственности и абсолютной неприступности сильно интересует меня. Тем не менее, я не могу не коситься на нее слегка. Она хорошо знала, что все ее значение в одной девственности, потому и осталась строго целомудренной. Кроме того, мне удалось подслушать в одном таинственном историко-филологическом уголке намеки на то, что и Диана имела представление об ужасных родовых муках, вынесенных ее матерью, и что это обстоятельство испугало ее больше всего. Впрочем, она совершенно права, и я согласен с Еврипидом: лучше три раза побывать на войне, чем один раз родить. Я, конечно, не мог бы влюбиться в Диану, но дорого дал бы за разговор с нею, за основательный разговор, "по душам", что называется. Я уверен, что она очень шаловлива и довольно-таки сведуща. Пожалуй, эта целомудренная богиня куда менее наивна, чем сама Венера, и меня ничуть не манит подсматривать за ней в купальне. Другое дело — поговорить с ней! Я бы тщательно подготовился к этой беседе и, приступая к ней вооруженный с ног до головы, привел бы в движение все мои эротические силы!
x x x
Я часто раздумывал о том, какое положение, какую минуту следует считать самой соблазнительной? Ответ зависит, конечно, от того, что соблазняет данного человека, как и каково его эстетическое развитие. Что же до меня самого, то я лично стою за день свадьбы и особенно за известную минуту его. Это минута, когда невеста стоит в своем венчальном наряде, и весь блеск и пышность его бледнеют перед ее красотой, а она сама бледнеет перед чем-то неизвестным, неизведанным, ожидающим ее сейчас, когда сердце ее почти останавливается в груди, взор теряется в пространстве, ножка скользит, когда торжественность положения подкрепляет ее, надежда поднимает на своих крыльях, когда она вся уходит в самое себя, не принадлежа более миру, чтобы принадлежать «ему» одному, когда грудь ее волнуется, слеза дрожит на ресницах, когда загадка готова разрешиться, зажигает факел и жених ожидает ее!.. Но эта минута так скоро исчезает в вечности; довольно ведь одного шага, и… Да, одного шага; однако и этого иногда достаточно, чтобы оступиться! В такую минуту и незначительная сама по себе девушка проявляет в себе нечто высшее; какая-нибудь Церлина и та становится интересной…
x x x
Остался ли я в своих отношениях к Корделии верен священным обязательствам моего союза? Да, т. е. обязательствам союза с эстетикой. Моя сила в том и заключается, что я постоянно остаюсь верен идее. В этом тайна моей силы, как тайна силы Самсона была в его волосах, но никакой Далиле не вырвать у меня признания. Обольстить девушку попросту, добиться одного физического обладания ею — для такого дела у меня, пожалуй, не хватит энергии и силы характера; лишь мысль о том, что я служу идее, может придать мне силу быть строгим к самому себе, воздерживаться от всякого запрещенного наслаждения и неуклонно идти к цели. Не преступил ли я хоть раз во все это время законов интересного? Ни разу. Я имею право смело сказать это самому себе. Интересный фон для всех моих действий был набросан уже самой помолвкой; интерес именно в том и заключался, что помолвка эта была лишена того оттенка, который обыкновенно называют «интересным», и вследствие этого обстановка ее составила интересное противоречие с ее внутренним содержанием. Если бы наша помолвка оставалась в тайне между мной и Корделией, она бы тоже была интересна, но уже только в обыкновенном смысле. И вот теперь… союз наш порвется — она сама его порвет, чтобы перейти границы обыденного и унестись в высшие сферы. Так и должно быть: это обещает фазис интересного, и это-то привлекает ее сильнее всего.
16-го сентября
Узы порвались! Исполненная сладкого желания, силы и отваги, летит она, как орлица, только что почуявшая возможность расправить свои молодые крылья. Лети, моя орлица, лети! Будь этот царственный полет удалением от меня, я огорчился бы, бесконечно огорчился бы, как Пигмалион, если бы его ожившая статуя вновь окаменела. Я сам сделал Корделию легкой, как мысль, и вдруг эта мысль перестала бы принадлежать мне — было бы отчего сойти с ума! Положим, случись это минутой раньше — меня оно не тронуло бы, минутой позже — я тоже отнесся бы к этому равнодушно, но теперь! Эта минута значит для меня больше, чем сама вечность!.. Впрочем, ей не улететь от меня. Лети же, моя орлица, лети, несись на своих гордых крыльях, скользи в воздухе!.. Скоро я присоединюсь к тебе, скоро укроюсь с тобой в глубоком уединении! Тетку несколько озадачило это известие. Она, однако, слишком либеральна, чтобы вздумать неволить Корделию, хотя я, — отчасти для того, чтобы окончательно усыпить всякие подозрения, отчасти, чтобы немножко подразнить Корделию, — не раз принимался упрашивать ее принять участие в моей беде. Тетушка, впрочем, искренно сочувствует мне, принимает во мне самое горячее участие, нисколько и не подозревая, что я желаю одного — избавиться от всякого участия и вмешательства в мои дела…
x x x
Корделия получила позволение уехать на несколько дней в деревню к своим знакомым. Это превосходно. Ей нельзя, следовательно, будет всецело отдаться своему возбужденному настроению. Совсем же улечься ему не даст некоторое сопротивление извне. Я не перестану поддерживать с нею письменные сношения и постараюсь подкрепить ее, внушая ей несколько эксцентричное презрение к людям и ко всему обыденно-житейскому… И вот наконец настанет день — за ней придет экипаж, и мой верный слуга проводит ее на место свидания… Если я могу кому-нибудь доверить такое важное поручение, так это именно моему Юхану: после себя я не знаю более подходящего человека. Гнездышко же убрано мной самим с большим старанием: все, что только может соблазнить ее душу и убаюкать ее в блаженном сне, все соединено тут, ничто не забыто.
x x x
Моя Корделия!
Еще отдельные крики почтенных горожан не слились в общее гоготание капитолийских гусей, но прелесть ядовитых соло тебе, наверное, уже пришлось отведать. Представь же себе все это собрание мужчин и женщин-сплетниц под председательством дамы, бессмертного создания Клавдиуса, председателя Ларса в юбке, — и вот тебе готовая картина, мерило того, чего ты лишилась, — мнения добрых людей. Я прилагаю при сем знаменитую гравюру, изображающую заседание под председательством этого почтенного Ларса. Отдельно ее нельзя было достать, и я купил весь том, вырвал ее и посылаю тебе. Остальное тебе не нужно — я не смею обременять тебя подарками, не имеющими для тебя никакого значения в настоящую минуту, и, напротив, употребляю все усилия, чтобы дать тебе только то, что может доставить хоть минутное удовольствие. Ничего ненужного, ничего лишнего! Неуместная щедрость свойственна лишь природе да человеку, рабски связанному узкими житейскими требованиями. Ты же, моя Корделия, — свободна и ненавидишь все подобное!..
Твой Йоханнес.
x x x
Что ни говори, а весна — прекраснейшая пора для любви, осень — лучшее время для того, чтобы стоять у цели своих желаний. Осень проникнута какой-то грустью, соответствующей тому волнению, которое возбуждает в душе сознание, что долго лелеемое желание твое наконец исполнено и тебе пока нечего более нетерпеливо и страстно ждать… Сегодня я опять посетил дачу, где Корделия найдет обстановку, вполне гармонирующую с ее душевным настроением. Я не хочу приехать вместе с ней и разделить таким образом ее удивление и радость при виде всего окружающего: это могло бы ослабить эротическое напряжение ее души. Очутившись там одна, она скорее отдастся мечтам, повсюду увидит намеки — и волшебный мир любви охватит ее своими чарами… Если же я буду стоять рядом, впечатление пропадет — мое присутствие заставит ее позабыть о том, что уже минуло то время, когда мы вместе могли поддаваться обаянию окружающего. Обстановка дачи рассчитана, впрочем, не на то, чтобы наркотически усыпить душу Корделии, которая, напротив, должна почувствовать себя здесь легкой, свободной и понять, что все это — пустяки в сравнении с ожидающим ее впереди… В продолжение нескольких дней, которые остаются еще до ее приезда, я намерен часто посещать этот уголок, чтобы поддержать в себе нужное настроение…
x x x
Моя Корделия!
Теперь я могу назвать тебя моей: ни один наружный признак не напоминает мне более о моем обладании. Да, скоро ты будешь воистину моя! Когда я крепко сожму тебя в своих объятиях и ты прильнешь ко мне, тогда нам не нужно будет кольца, напоминающего, что мы принадлежим друг другу: сами объятия — не то же ли, что кольцо, только гораздо крепче всякого обыкновенного? И чем теснее, чем плотнее охватит нас это кольцо, тем свободнее будем мы сами. Ведь твоя свобода именно в том, чтобы быть моей, а моя — быть твоим…
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Алфей влюбился на охоте в нимфу Арефузу. Она, однако, не хотела внять его мольбам и все бегала от него, пока, наконец, не превратилась в источник. Алфей так сильно горевал о ней, что сам стал рекою. Но и в новом своем виде он не забыл своей возлюбленной и под землей соединился с дорогим источником. Миновала ли пора метаморфоз? Миновала ли пора любви? С чем же мне сравнить твою чистую, глубокую, не имеющую ничего общего с этим миром душу, как не с источником? И не говорил ли я тебе, что похож на озеро, влюбленное в тебя? Не бросаюсь ли я теперь, когда мы разлучены, в непроглядную глубину, чтобы вновь соединиться с тобой? Только там, под покровом непроницаемой тайны, мы можем принадлежать друг другу, как должно.
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Скоро, скоро ты будешь моей! Когда солнце сомкнет свое всевидящее око, когда минет пора историй и начнутся мифы, когда ночь укроет меня своим темным плащом, я поспешу к тебе, прислушиваясь во тьме, чтобы найти тебя, не к звуку твоего голоса, а к биению сердца.
Твой Йоханнес.
x x x
В дни, когда я не вижусь с нею, меня тревожит мысль: а что если ей придет в голову подумать о будущем? До сих пор я умел усыплять ее воображение эстетическими грезами и таким образом устранять опасность. По-моему, нельзя представить себе ничего более «неэротического», как эта болтовня о будущем, происходящая от того, что нечем наполнить настоящее, и когда я сам с ней, я умею заставить ее забыть и время, и вечность. Кто же не умеет до такой степени овладеть душой девушки, тот лучше и не пытайся обольстить ее — он ведь неминуемо наткнется на два подводных камня: вопрос о будущем и религиозную исповедь. Не мудрено, что Гретхен спрашивала Фауста о вере, он ведь неосторожно явился ей в образе рыцаря, а в борьбе с подобным противником девушка пускает в ход и соответствующие требования.
x x x
Теперь, кажется, все готово к ее приему. Да, у нее не будет недостатка в случаях удивляться моей памяти, моей тонкой предусмотрительности, вернее, не хватит даже времени удивляться. Не забыта ни одна мелочь, которая могла бы иметь для нее значение. Моя заботливая рука видна во всей обстановке, хотя нет и ни одного предмета, который бы прямо указывал на меня. Общее впечатление, однако, вполне зависит от первой минуты. Я позаботился о том, чтоб она получила именно то впечатление, которое нужно: Юхану дана подробнейшая инструкция, а уж он мастер своего дела и сумеет по моему приказанию выронить небрежное замечание, где следует, сумеет и промолчать вовремя, и притвориться незнающим, словом, он незаменим в таких случаях. Местоположение дачи как раз таково, какого бы пожелала сама Корделия. Посредине зала не видишь в окна никакого переднего плана, взор уходит прямо вдаль, в безбрежное море воздуха, и чувство какого-то грустного одиночества невольно овладевает душой. Немного приблизившись к окнам, различаешь на дальнем горизонте мягкие очертания леса, как венком, окаймляющего все видимое пространство… Так и должно быть. Чего желает всегда любовь? Отгородить себе уголок. Ведь и самый рай был чудесным отгороженным уголком земного шара… Если же подойти к окну вплотную — перед глазами блеснет серебряное озеро, притаившееся около дома; у берега привязан челнок… Один вздох переполненной груди, одно движение взволнованной мысли — челнок отчаливает и скользит по светлому озеру, мечтающему о глубокой мгле леса. Мягкое веянье сладкого желания гонит челнок… дальше, дальше… наконец ты исчезаешь в уединении темного леса! Из окон с другой стороны видна бесконечная ширь моря; ничто не останавливает взора, гонимого беспокойной, ничем не сдерживаемой мыслью. Чего жаждет любовь? Бесконечного простора. Чего страшится любовь? Узких границ… За большим залом идет маленькая гостиная, или, вернее, будуар, — двойник такой же комнаты в доме Валь. Плетеная циновка покрывает пол, перед диваном чайный стол, на нем лампа, pendant к той, которую привыкла видеть Корделия. Словом, все то же, но только немного изящнее, богаче — такое изменение я считаю вполне уместным. В большом зале стоит фортепьяно, напоминающее фортепьяно Янсен. Оно открыто, на пюпитре развернутые ноты, это шведская песенка. Дверь в коридор будет стоять полуотворенной, так что, когда Корделия войдет через другие двери (об этом позаботится Юхан), она сразу увидит и фортепьяно, и маленькую гостиную… Воспоминание вспыхнет в ее душе. Юхан проводит ее затем в саму гостиную — иллюзия полная. Она обрадуется — в этом я уверен, взглянув же на стол, увидит книгу. Юхан сейчас же возьмет ее, как бы желая убрать, и заметит вскользь: "Должно быть, барин забыл сегодня утром". Тогда она, во-первых, узнает, что я был здесь сегодня, а во-вторых, захочет посмотреть книгу. Это будет немецкий перевод известной сказки Апулея "Амур и Психея"; вещь не особенно художественная, да этого в данном случае и не нужно: предложить девушке при таких обстоятельствах какое-нибудь поэтическое творение — значит почти оскорбить ее. Как будто она сама не обладает достаточной чуткостью души, способностью воспринять всю поэзию своего положения без того, чтобы чужая мысль предварительно переработала и подготовила ей впечатление!.. Вообще на подобные вещи мало обращают внимание, а между тем здесь все играет очень важную роль. Корделия прочтет книгу, и моя цель будет достигнута: дойдя до того места, где остановился последний читатель, она найдет свежесорванную миртовую веточку и поймет, что последняя служит не только… закладкой.
x x x
Моя Корделия!
Чего бояться?! Раз мы держимся друг друга — мы сильны, сильнее всего мира, сильнее самих богов! Ты помнишь, мы читали, что некогда жило на земле поколение, хоть и состоявшее также из людей, но совершенно не похожих на нас. Каждый находил удовлетворение в самом себе, не ища союза любви с родственной душой. Они были могущественны, так могущественны, что даже вздумали взять приступом небо. Сам юпитер испугался и разделил их так, что из одного стало двое: мужчина и женщина… И если теперь иногда случается, что части, составлявшие некогда одно целое, вновь соединяются в тесном союзе любви, союз этот может заставить трепетать самого Юпитера! Союзники ведь получают силу, не только равную силе одного существа до его разделения; они становятся вдвое сильнее, так как союз любви — нечто высшее.
Твой Йоханнес.
x x x
Корделия получила позволение уехать на несколько дней в деревню к своим знакомым. Это превосходно. Ей нельзя, следовательно, будет всецело отдаться своему возбужденному настроению. Совсем же улечься ему не даст некоторое сопротивление извне. Я не перестану поддерживать с нею письменные сношения и постараюсь подкрепить ее, внушая ей несколько эксцентричное презрение к людям и ко всему обыденно-житейскому… И вот наконец настанет день — за ней придет экипаж, и мой верный слуга проводит ее на место свидания… Если я могу кому-нибудь доверить такое важное поручение, так это именно моему Юхану: после себя я не знаю более подходящего человека. Гнездышко же убрано мной самим с большим старанием: все, что только может соблазнить ее душу и убаюкать ее в блаженном сне, все соединено тут, ничто не забыто.
x x x
Моя Корделия!
Еще отдельные крики почтенных горожан не слились в общее гоготание капитолийских гусей, но прелесть ядовитых соло тебе, наверное, уже пришлось отведать. Представь же себе все это собрание мужчин и женщин-сплетниц под председательством дамы, бессмертного создания Клавдиуса, председателя Ларса в юбке, — и вот тебе готовая картина, мерило того, чего ты лишилась, — мнения добрых людей. Я прилагаю при сем знаменитую гравюру, изображающую заседание под председательством этого почтенного Ларса. Отдельно ее нельзя было достать, и я купил весь том, вырвал ее и посылаю тебе. Остальное тебе не нужно — я не смею обременять тебя подарками, не имеющими для тебя никакого значения в настоящую минуту, и, напротив, употребляю все усилия, чтобы дать тебе только то, что может доставить хоть минутное удовольствие. Ничего ненужного, ничего лишнего! Неуместная щедрость свойственна лишь природе да человеку, рабски связанному узкими житейскими требованиями. Ты же, моя Корделия, — свободна и ненавидишь все подобное!..
Твой Йоханнес.
x x x
Что ни говори, а весна — прекраснейшая пора для любви, осень — лучшее время для того, чтобы стоять у цели своих желаний. Осень проникнута какой-то грустью, соответствующей тому волнению, которое возбуждает в душе сознание, что долго лелеемое желание твое наконец исполнено и тебе пока нечего более нетерпеливо и страстно ждать… Сегодня я опять посетил дачу, где Корделия найдет обстановку, вполне гармонирующую с ее душевным настроением. Я не хочу приехать вместе с ней и разделить таким образом ее удивление и радость при виде всего окружающего: это могло бы ослабить эротическое напряжение ее души. Очутившись там одна, она скорее отдастся мечтам, повсюду увидит намеки — и волшебный мир любви охватит ее своими чарами… Если же я буду стоять рядом, впечатление пропадет — мое присутствие заставит ее позабыть о том, что уже минуло то время, когда мы вместе могли поддаваться обаянию окружающего. Обстановка дачи рассчитана, впрочем, не на то, чтобы наркотически усыпить душу Корделии, которая, напротив, должна почувствовать себя здесь легкой, свободной и понять, что все это — пустяки в сравнении с ожидающим ее впереди… В продолжение нескольких дней, которые остаются еще до ее приезда, я намерен часто посещать этот уголок, чтобы поддержать в себе нужное настроение…
x x x
Моя Корделия!
Теперь я могу назвать тебя моей: ни один наружный признак не напоминает мне более о моем обладании. Да, скоро ты будешь воистину моя! Когда я крепко сожму тебя в своих объятиях и ты прильнешь ко мне, тогда нам не нужно будет кольца, напоминающего, что мы принадлежим друг другу: сами объятия — не то же ли, что кольцо, только гораздо крепче всякого обыкновенного? И чем теснее, чем плотнее охватит нас это кольцо, тем свободнее будем мы сами. Ведь твоя свобода именно в том, чтобы быть моей, а моя — быть твоим…
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Алфей влюбился на охоте в нимфу Арефузу. Она, однако, не хотела внять его мольбам и все бегала от него, пока, наконец, не превратилась в источник. Алфей так сильно горевал о ней, что сам стал рекою. Но и в новом своем виде он не забыл своей возлюбленной и под землей соединился с дорогим источником. Миновала ли пора метаморфоз? Миновала ли пора любви? С чем же мне сравнить твою чистую, глубокую, не имеющую ничего общего с этим миром душу, как не с источником? И не говорил ли я тебе, что похож на озеро, влюбленное в тебя? Не бросаюсь ли я теперь, когда мы разлучены, в непроглядную глубину, чтобы вновь соединиться с тобой? Только там, под покровом непроницаемой тайны, мы можем принадлежать друг другу, как должно.
Твой Йоханнес.
x x x
Моя Корделия!
Скоро, скоро ты будешь моей! Когда солнце сомкнет свое всевидящее око, когда минет пора историй и начнутся мифы, когда ночь укроет меня своим темным плащом, я поспешу к тебе, прислушиваясь во тьме, чтобы найти тебя, не к звуку твоего голоса, а к биению сердца.
Твой Йоханнес.
x x x
В дни, когда я не вижусь с нею, меня тревожит мысль: а что если ей придет в голову подумать о будущем? До сих пор я умел усыплять ее воображение эстетическими грезами и таким образом устранять опасность. По-моему, нельзя представить себе ничего более «неэротического», как эта болтовня о будущем, происходящая от того, что нечем наполнить настоящее, и когда я сам с ней, я умею заставить ее забыть и время, и вечность. Кто же не умеет до такой степени овладеть душой девушки, тот лучше и не пытайся обольстить ее — он ведь неминуемо наткнется на два подводных камня: вопрос о будущем и религиозную исповедь. Не мудрено, что Гретхен спрашивала Фауста о вере, он ведь неосторожно явился ей в образе рыцаря, а в борьбе с подобным противником девушка пускает в ход и соответствующие требования.
x x x
Теперь, кажется, все готово к ее приему. Да, у нее не будет недостатка в случаях удивляться моей памяти, моей тонкой предусмотрительности, вернее, не хватит даже времени удивляться. Не забыта ни одна мелочь, которая могла бы иметь для нее значение. Моя заботливая рука видна во всей обстановке, хотя нет и ни одного предмета, который бы прямо указывал на меня. Общее впечатление, однако, вполне зависит от первой минуты. Я позаботился о том, чтоб она получила именно то впечатление, которое нужно: Юхану дана подробнейшая инструкция, а уж он мастер своего дела и сумеет по моему приказанию выронить небрежное замечание, где следует, сумеет и промолчать вовремя, и притвориться незнающим, словом, он незаменим в таких случаях. Местоположение дачи как раз таково, какого бы пожелала сама Корделия. Посредине зала не видишь в окна никакого переднего плана, взор уходит прямо вдаль, в безбрежное море воздуха, и чувство какого-то грустного одиночества невольно овладевает душой. Немного приблизившись к окнам, различаешь на дальнем горизонте мягкие очертания леса, как венком, окаймляющего все видимое пространство… Так и должно быть. Чего желает всегда любовь? Отгородить себе уголок. Ведь и самый рай был чудесным отгороженным уголком земного шара… Если же подойти к окну вплотную — перед глазами блеснет серебряное озеро, притаившееся около дома; у берега привязан челнок… Один вздох переполненной груди, одно движение взволнованной мысли — челнок отчаливает и скользит по светлому озеру, мечтающему о глубокой мгле леса. Мягкое веянье сладкого желания гонит челнок… дальше, дальше… наконец ты исчезаешь в уединении темного леса! Из окон с другой стороны видна бесконечная ширь моря; ничто не останавливает взора, гонимого беспокойной, ничем не сдерживаемой мыслью. Чего жаждет любовь? Бесконечного простора. Чего страшится любовь? Узких границ… За большим залом идет маленькая гостиная, или, вернее, будуар, — двойник такой же комнаты в доме Валь. Плетеная циновка покрывает пол, перед диваном чайный стол, на нем лампа, pendant к той, которую привыкла видеть Корделия. Словом, все то же, но только немного изящнее, богаче — такое изменение я считаю вполне уместным. В большом зале стоит фортепьяно, напоминающее фортепьяно Янсен. Оно открыто, на пюпитре развернутые ноты, это шведская песенка. Дверь в коридор будет стоять полуотворенной, так что, когда Корделия войдет через другие двери (об этом позаботится Юхан), она сразу увидит и фортепьяно, и маленькую гостиную… Воспоминание вспыхнет в ее душе. Юхан проводит ее затем в саму гостиную — иллюзия полная. Она обрадуется — в этом я уверен, взглянув же на стол, увидит книгу. Юхан сейчас же возьмет ее, как бы желая убрать, и заметит вскользь: "Должно быть, барин забыл сегодня утром". Тогда она, во-первых, узнает, что я был здесь сегодня, а во-вторых, захочет посмотреть книгу. Это будет немецкий перевод известной сказки Апулея "Амур и Психея"; вещь не особенно художественная, да этого в данном случае и не нужно: предложить девушке при таких обстоятельствах какое-нибудь поэтическое творение — значит почти оскорбить ее. Как будто она сама не обладает достаточной чуткостью души, способностью воспринять всю поэзию своего положения без того, чтобы чужая мысль предварительно переработала и подготовила ей впечатление!.. Вообще на подобные вещи мало обращают внимание, а между тем здесь все играет очень важную роль. Корделия прочтет книгу, и моя цель будет достигнута: дойдя до того места, где остановился последний читатель, она найдет свежесорванную миртовую веточку и поймет, что последняя служит не только… закладкой.
x x x
Моя Корделия!
Чего бояться?! Раз мы держимся друг друга — мы сильны, сильнее всего мира, сильнее самих богов! Ты помнишь, мы читали, что некогда жило на земле поколение, хоть и состоявшее также из людей, но совершенно не похожих на нас. Каждый находил удовлетворение в самом себе, не ища союза любви с родственной душой. Они были могущественны, так могущественны, что даже вздумали взять приступом небо. Сам юпитер испугался и разделил их так, что из одного стало двое: мужчина и женщина… И если теперь иногда случается, что части, составлявшие некогда одно целое, вновь соединяются в тесном союзе любви, союз этот может заставить трепетать самого Юпитера! Союзники ведь получают силу, не только равную силе одного существа до его разделения; они становятся вдвое сильнее, так как союз любви — нечто высшее.
Твой Йоханнес.
24-го сентября
Ночь тиха… Три четверти двенадцатого… Все спит безмятежно, только не любовь. Вздымайтесь же, таинственные силы любви, соберитесь все в мою грудь! Все молчит… ночная птица бьет крылом, задев в своем низком полете обрызганный росой скат земляного вала… Резкий крик ее будит сонный воздух… И она спешит на свидание… accipio omen! Вся природа полна предзнаменованиями! Я вижу их в полете птиц, в их крике, в шаловливых всплесках рыб в озере, в их исчезновении в глубине, в отзвуках городского шума, в едва слышном стуке колес, в шагах, прозвучавших вдали. В этот ночной час мне не мерещатся призраки, я не нахожусь под властью былого, но грядущего; оно таится и в зеркальной груди озера, и в поцелуях росы, и в тумане, охватившем землю своими плодотворными объятиями. Все рисует мне чудную картину, рассказывает волшебную сказку. Я сам становлюсь мифом о самом себе… Да разве все происходящее теперь — не миф? Я спешу на свидание; кто я, что я — не имеет никакого значения; все конечное, временное исчезло, остается вечное: сила любви, ее желание, ее блаженство! Моя душа напряжена, как натянутый лук, желания лежат в колчане, как стрелы, хотя и не ядовитые, но вполне готовые смешаться с кровью. Я чувствую себя сильным, светлым, всеобъемлющим, как божество! Да, природа создала ее прекрасной. Великое спасибо тебе, чудная природа! Как мать, ты взлелеяла ее. Спасибо за твою заботливость! Благодаря тебе ее чистая, цельная, глубокая натура ничем не искажена. Спасибо и вам, люди, которым она обязана этим. Эстетическое же развитие ее — моя заслуга, и скоро я получу награду. Сколько сил затрачено мною, чтобы подготовить одно мгновение, которое сейчас ожидает меня!.. Смерть и ад, если оно ускользнет от меня!.. Я еще не вижу моего экипажа.
Но, чу! Слышны удары кнута. Это мой Юхан. Поезжай же, насмерть загони лошадей, пусть они рухнут оземь у крыльца, только не медли ни одной секунды, пока мы не на месте!
Но, чу! Слышны удары кнута. Это мой Юхан. Поезжай же, насмерть загони лошадей, пусть они рухнут оземь у крыльца, только не медли ни одной секунды, пока мы не на месте!
25-го сентября
Почему не может продлиться такая ночь? Если Электрион забывался, отчего же солнце не может быть так сострадательно?.. Но теперь все кончено, и я не желаю более видеть ее. Раз девушка отдалась — она потеряла всю свою силу, она всего лишилась. Невинность лишь отрицательный момент у мужчины и — суть существа женщины. Теперь сопротивление перестало быть возможным, — оно не имеет больше смысла, а лишь пока существует оно, и прекрасно любить. Как только оно прекращается, остается одна слабость и привычка. Не хочу никаких напоминаний о моих отношениях с ней; она уже потеряла свой аромат. Да и минули давно те времена, когда обманутая девушка могла превратиться с горя в гелиотроп, я не хочу прощаться с ней: для меня нет ничего противнее женских слез и молений, которые, изменяя все, в сущности ничего не значат. Я любил ее — да, но теперь она не может занимать меня больше. Будь я божеством, я сделал бы для нее то, что Нептун для одной нимфы, — превратил бы ее в мужчину. Интересно, однако, решить вопрос: нельзя ли так поэтически выбраться из сердца девушки, чтобы оставить ее в горделивой уверенности, что это ей надоели отношения? Решение этого вопроса создало бы довольно интересный эпилог к истории любви, богатый психологическими данными из области эротизма.