340]
Важно отметить, что Церковь в своем литургическом понимании подмечает, так сказать, гносеологическую близость богословствования Иоанна и Фомы. Иоанн возлегает на перси Божественного Логоса, Фома осязает Его ребра, Иоанн оттуда почерпает глубокое смотрение богословия, Фома же сподобляется учить нас тайне Воскресения Христова. [ 341] Осязая ребро Спасителя, и, о чудо, не опаляясь, он почерпает «неизследомую богословия пучину», [ 342] «почерпает Божий разум»от Самой воплощенной Божией Премудрости.
Прикосновение к ребру «рукою любопытной» [ 343] утверждает нас не только в Воскресении воплощенного Слова, но и в особых качествах Его прославленного Тела, прославленного в Воскресении, в Фаворском чуде, и дает нам как залог веру в состояние прославленности наших телес.
Сначала говорит Господь: «аще бысте знали»и далее: «и не познал еси», а потом говорит: «не веруеши ли?»Снова сопоставление и различение знания и веры. Кроме того, просьба Апостола Филиппа о лицезрении Бога Отца имеет опять-таки важное значение для нашего правильного понимания веры и ее различных степеней высоты и совершенства. В вере разумной (не в рассудочности и рационализировании) не нужно и недопустимо эмпирическое смотрение, лицезрение. Оно есть знак несовершенной, слабой веры, желание доказательств, подтверждения правильности своей веры. Апостол и говорит, что «Бога никтоже нигдеже виде». Но не только вполне уместно созерцание, но даже оно есть знак особо совершенной веры, особенного достижения в религиозном познании. Созерцание есть ступень и то совершеннейшая в религиозном опыте. (Cognitio immediata seu intuitiva Divinae tssentiae). И ответом Спасителя Апостолу Филиппу из момента веры исключается не созерцание, как благодатное достижение, как особый дар, а только лишь жажда эмпирического зрения, познания в категориях времени и пространства. Так и объясняет это богослужебная песнь:
«Деяние убо восхождение (достижение) истинного видения (чистого созерцания), видение же конец боголюбиваго деяния, блаженне положив, Христа молил еси Отчую славу показати тебе неизреченную. [ 344]
Возлежание Иоанна на персях Господа открывает ему недоведомую глубину догматов; «неверование»Фомы убеждает не только его, но и исцеляет «душегубное неверие»всех и показует нам тайну прославленного тела, благочестивое же дерзновение Филиппа научает нас тайне единосущия.
«Степень догматов благочестивых, твое тайноводство верным явися, тем бо(т. е. тайноводством) Сына познахом соестественна и соединенна суща Родителю». [ 345]
Итак, в примерах Фомы и Филиппа нам не только указывается истинный характер веры, но и, благодаря им, нам вскрываются с Божия произволения особые догматические вопросы.
«Поискал еси Христа, истиннаго Живота, и, взыскав, первый обрел еси, обрет же тайне приял еси, и прием Сего… и был еси сокровище жизни нетленныя». [ 350]
Прославляет Церковь и Апостола и Евангелиста Матфея, «евангелиста от мытарства» [ 351] того, который «мытарства иго отверг и правды игу припряглся» [ 352] (Мф. 9. 9; Мр. 2, 14; Лк. 5. 27).
Поет и величает Апостола Матфея, «исполнение двоенадесятых ученик», [ 353] которого Сам Дух избирает [ 354] (Деян. I, 26).
«Матфие Апостоле, лик божественный наполнил еси, из негоже Иуда испаде». [ 355] Греческий синаксарь (у нас не переведенный) в стихах говорит:
«Исходит Иуда, возвышаясь на петле,
Входит Матфий, возвышаясь на древо». [ 356]
Величает Церковь и чтит и Симона Кананита, «тезоименитаго ревности»(Зилота), [ 357] Варфоломея, «сообразнаго страстем Учителя», [ 358] распятого головой вниз, Иакова «меньшаго», «не яко Алфеева сына, но яко апостола Христова почитающе.» [ 359] Наконец, почитает в лике двенадцати и Иуду Алфеева.
В службе каждого из них Церковь находит ряд примечательных слов и похвал для величания их подвигов, имеющих более личное, биографическое для них значение, посему нами здесь и не упоминаемых, как не столь характерных и для нас важных.
В один день с первоверховным, а также и купно в лике двенадцати, Церковь празднует память и «тринадцатаго Апостола» — Павла. Он и вне их лика, и в то же время и неотделим от них. Он дополняет их и, как уже выше указывалось, неразделим по духу и воспоминаниям с Петром.
Христос Господь, Источник живота, оставляет их как реки, напояющие всю подсолнечную. [ 361] Солнце правды испускает их как лучи просвещения. Краеугольный камень избирает их как камени веры, для созидания [ 362] и составляют они «апостольское сословие». [ 363]
Великий и Страстной Четверг, день установления Таинства Евхаристии, день всеобщего соборования, освящения мира, омовения престола, день омовения ног. «Сеченное сечется море чермное…» — примечательный по глубине мыслей канон великого дня того. Особой важности воспоминания соединяются в этот день: и предание учеником, и Тайная Вечеря, и умовение…
«Днесь Иуда оставляет Учителя и приемлет диавола, днесь Иуда притворяет благочестие отчуждается дарования, сый ученик бывает предатель»… [ 364]
«Ученик хлеб приемый, по хлебе отлучается»… [ 365]
«Лобызаеши и продаеши, Иудо, целуеши и не стыдишися лестию притекий. Кто, ненавидя, лобызает? Кто, любя, предает по цене?» [ 366]
Возлежат ученики с Господом на вечери. Говорит Господь о предателе Иоанну, лежащему пред ним и по временам главу склоняющему Ему на перси, и потому именно Иоанну, замечает синаксарь, что «аще бо ведал Петр слово», (лежащий рядом, позади Спасителя), «аки сый иных теплейший Иуду убил бы бяше».
И вот, Сама воплощенная Премудрость Божия открывает ученикам Своим великое таинство Своего вочеловечения, устанавливает таинство Евхаристии. [ 367] Великий и исключительный момент в догматическом учении о Церкви. Открывается самая евхаристичность Ее. Церковь — Тело Христово, мы — уды Его. Христос в Евхаристии дает нам Свое Тело ради приобщения, то есть соединения, крепкой внутренней связи, и только, приобщаясь Тела можно быть реальным членом Церкви. Вкушаем Тела и Крови, принимаем их в себя так, что они проходят во все составы наши, в кости, в утробу, в сердце, проникают все наше существо, освящают его, обожают и нас, приявших Тела, то есть самой Церкви, вводят в нее,«оцерковляют» нас. Церковь сама себя дает верным. Великий Четверг — установление Таинства Евхаристии, Великий Четверг — исполнение Церкви. Каждый Четверг — постоянное воспоминание сего же.
Церковь не есть лишь иерархия или клир. В Церковь входит и народ, «хранитель благочестия», но именно лишь как хранитель. Управление же Церковью только в руках епископата, а не клира и мирян. Только епископы вещали и решали как полноправные члены соборов. Церкви глубоко чужд и не свойствен демократизм и плебисциты наших дней. Церковь не народоправство церковного народа, она не демократична. Церковью управляет соборное начало иерархов и только их. Но и собор не есть церковный парламент, как и Церковь не есть христианизированная демократия. В четвергах своих Церковь празднует память именно епископов (первых в лице апостольского лика и последующих в лице священноначальника Николая) и только их. Им выделяется особое место в чине церковном, в православной хеортологии (учении о праздниках).
Церковь движима и управляема и освящаема Святым Духом, и посему-то в тот же день Великого и Страстного Четверга совершается в Патриарших церквах после освящения Даров освящение святого мира. Им преподается благодать Святого Духа, как «печать дара Его»всем верным при вступлении на подвижнический путь крестоношения христианского (сразу по крещении, а не по наступлении семилетнего возраста, как мыслят западные еретики). Им помазуются Цари при вступлении на путь царского подвига крестоношения.
А на темной доске дивных древних писем, в иконе «Шестоднева», в четверге его живописаны снова они, «самовидцы Слова и слуги», вокруг Его, склоненного пред ними и умывающего ноги их.
В каждый Великий Четверг мы мысленно молитвенно переносимся в Сионскую горницу, вспоминаем Тайную Вечерю Спасителеву, установление спасительного и животворящего Таинства Святого Тела и Крови. В каждом таинстве умовения ног, совершаемом епископом посреди церкви, мы совершаем молитвенное воспоминание того же великого события; мы как бы сами переживаем с апостолами трепетные моменты того дня. Укрепляется взаимная молитвенная связь наша с ними и в каждой хиротонии, когда через возложение рук святителя с Неба сходит на главу посвящаемого огонь благодати Духа, через руки святителя как бы протягивается невидимая связь ко всем прежде почившим святителям и через них все далее и далее в глубину прошлых веков, к самим апостолам и к Самому Пастыреначальнику. При каждом чтении молитвы хиротонии «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая…»восстанавливается та связь и от дня вот этой хиротонии идет через тьму веков ко дню всеапостольской хиротонии, к сошествию огненных языков Духа, к Тайной Вечери, к «евхаристии Церкви».
В Великий Четверг приобщаются апостолы Телу Христову, в Четверг Вознесения сиротеют. Херувимы удивляются, видя Бога, на облаках восходящего, апостолы рыдают, наполняясь скорбию, «Отец ждет, Егоже в недрах имать соприсносуща». [ 368] Снова остаются одни ученики Его, ожидая обещанного Святого Духа. С ними и Церковь ждет, пятьдесят дней не слыша давно уже не петое «Царю Небесный», чтобы в день Троицы получить Его в огненных языках.
И в день пятидесятый совершается это новое чудо. Церковь на земле основывается, апостолы посвящаются «теловидным сошествием»на них Святого Духа. Глаголятся странные языки, точатся исцеления, совершаются чудеса, служится первая литургия, воспоминание Великого Четверга, приносится Безкровная Жертва (Деян. 2, 46). Завершается чудо. Сперва призвание, потом приобщение тайне Тела и Крови и наконец посвящение, хиротония огненными языками. Сначала как бы наречение, потом и хиротония. Рыбаки, ученики, дети, друзья, братия. Агнцы, овцы, пастыри, епископы. Малое стадо — Вселенская, Соборная Церковь. Заканчивается и завенчивается исполнение Церкви.
«Божественная благодать всегда немощная врачующая, и оскудевающая восполняющая».
«Молитвами святых апостол Твоих и святителя Николая, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных, аминь!» [ 369]
Не рыдай Мене, Мати
Важно отметить, что Церковь в своем литургическом понимании подмечает, так сказать, гносеологическую близость богословствования Иоанна и Фомы. Иоанн возлегает на перси Божественного Логоса, Фома осязает Его ребра, Иоанн оттуда почерпает глубокое смотрение богословия, Фома же сподобляется учить нас тайне Воскресения Христова. [ 341] Осязая ребро Спасителя, и, о чудо, не опаляясь, он почерпает «неизследомую богословия пучину», [ 342] «почерпает Божий разум»от Самой воплощенной Божией Премудрости.
Прикосновение к ребру «рукою любопытной» [ 343] утверждает нас не только в Воскресении воплощенного Слова, но и в особых качествах Его прославленного Тела, прославленного в Воскресении, в Фаворском чуде, и дает нам как залог веру в состояние прославленности наших телес.
* * *
Близнец Фома своим «верным неверием»разумно обосновывает веру, дает гносеологически правильный подход религиозному сознанию. Филипп же Апостол своей жаждой лицезрения — созерцания Бога показывает нам другой характер религиозного ведения, высшую ступень истинной веры. Его вопросом во время прощальной беседы Спасителя с учениками (Ин. 14, 7–10)«покажи нам Отца и довлеет нам», он показывает особую устремленность и напряженность своей веры, желание как бы известных доказательств в религиозном опыте. Этот порыв в еще непросвещенном Духом сознании ученика так понятен, и это внесение некоторого эмпиризма в трансцендентное познание заслуживает краткий упрек Спасителя:
«толикое время с вами есмь и не познал еси Мене, Филиппе; видевый Мене, виде Отца, и како ты глаголеши: покажи нам Отца, не веруеши ли, яко Аз во Отце и Отец во Мне есть?»
Сначала говорит Господь: «аще бысте знали»и далее: «и не познал еси», а потом говорит: «не веруеши ли?»Снова сопоставление и различение знания и веры. Кроме того, просьба Апостола Филиппа о лицезрении Бога Отца имеет опять-таки важное значение для нашего правильного понимания веры и ее различных степеней высоты и совершенства. В вере разумной (не в рассудочности и рационализировании) не нужно и недопустимо эмпирическое смотрение, лицезрение. Оно есть знак несовершенной, слабой веры, желание доказательств, подтверждения правильности своей веры. Апостол и говорит, что «Бога никтоже нигдеже виде». Но не только вполне уместно созерцание, но даже оно есть знак особо совершенной веры, особенного достижения в религиозном познании. Созерцание есть ступень и то совершеннейшая в религиозном опыте. (Cognitio immediata seu intuitiva Divinae tssentiae). И ответом Спасителя Апостолу Филиппу из момента веры исключается не созерцание, как благодатное достижение, как особый дар, а только лишь жажда эмпирического зрения, познания в категориях времени и пространства. Так и объясняет это богослужебная песнь:
«Деяние убо восхождение (достижение) истинного видения (чистого созерцания), видение же конец боголюбиваго деяния, блаженне положив, Христа молил еси Отчую славу показати тебе неизреченную. [ 344]
Возлежание Иоанна на персях Господа открывает ему недоведомую глубину догматов; «неверование»Фомы убеждает не только его, но и исцеляет «душегубное неверие»всех и показует нам тайну прославленного тела, благочестивое же дерзновение Филиппа научает нас тайне единосущия.
«Степень догматов благочестивых, твое тайноводство верным явися, тем бо(т. е. тайноводством) Сына познахом соестественна и соединенна суща Родителю». [ 345]
Итак, в примерах Фомы и Филиппа нам не только указывается истинный характер веры, но и, благодаря им, нам вскрываются с Божия произволения особые догматические вопросы.
* * *
И всех их, учеников Слова, Его сотаинников и апостолов, прославляет Святая Церковь в песнях и иконах, словами и красками поет им и величает их. Прославляет она святого Андрея Первозванного — просветителя наших земель. Прославляет его, как «Предтечевым светом воображеннаго, «Предтечевым гласом оглашеннаго». [ 346] (Апостол Андрей — ученик Иоанна Крестителя, Ин. I, 35). Прославляет его как «единокровнаго» брата верховного (Петра): [ 347] Андрея желаемого Бога во плоти увидел [ 348] и «и обретает Желаемаго». [ 349]«Поискал еси Христа, истиннаго Живота, и, взыскав, первый обрел еси, обрет же тайне приял еси, и прием Сего… и был еси сокровище жизни нетленныя». [ 350]
Прославляет Церковь и Апостола и Евангелиста Матфея, «евангелиста от мытарства» [ 351] того, который «мытарства иго отверг и правды игу припряглся» [ 352] (Мф. 9. 9; Мр. 2, 14; Лк. 5. 27).
Поет и величает Апостола Матфея, «исполнение двоенадесятых ученик», [ 353] которого Сам Дух избирает [ 354] (Деян. I, 26).
«Матфие Апостоле, лик божественный наполнил еси, из негоже Иуда испаде». [ 355] Греческий синаксарь (у нас не переведенный) в стихах говорит:
«Исходит Иуда, возвышаясь на петле,
Входит Матфий, возвышаясь на древо». [ 356]
Величает Церковь и чтит и Симона Кананита, «тезоименитаго ревности»(Зилота), [ 357] Варфоломея, «сообразнаго страстем Учителя», [ 358] распятого головой вниз, Иакова «меньшаго», «не яко Алфеева сына, но яко апостола Христова почитающе.» [ 359] Наконец, почитает в лике двенадцати и Иуду Алфеева.
В службе каждого из них Церковь находит ряд примечательных слов и похвал для величания их подвигов, имеющих более личное, биографическое для них значение, посему нами здесь и не упоминаемых, как не столь характерных и для нас важных.
В один день с первоверховным, а также и купно в лике двенадцати, Церковь празднует память и «тринадцатаго Апостола» — Павла. Он и вне их лика, и в то же время и неотделим от них. Он дополняет их и, как уже выше указывалось, неразделим по духу и воспоминаниям с Петром.
* * *
Итак, Божиему домостроительству, Премудрость Его для проповедания Своего воплощения и откровения от века утаенных таинств избирает немудрых и некнижных простецов, обращает их и Духом Святым просвещает на подвиг проповедания и управления Церковью. Наше богослужебное сознание характеризует высоту их нравственного совершенства особым названием «вторых светов Божией светлости». [ 360] Этот эпитет наше литургическое богословие по преимуществу усвояет ангелам как непосредственным предстоятелям Божьего Престола. Апостолы же им уподобляются, как по своему равноангельскому житию, так, главным образом, вследствие непосредственного предстояния и служения Самому Воплощенному Свету Христу.Христос Господь, Источник живота, оставляет их как реки, напояющие всю подсолнечную. [ 361] Солнце правды испускает их как лучи просвещения. Краеугольный камень избирает их как камени веры, для созидания [ 362] и составляют они «апостольское сословие». [ 363]
* * *
Каждый четверг Церковь празднует их общую память и купно с ними святителя Николая, в лице коих и почитается весь святительский (епископский) чин, и, таким образом, этот день является по преимуществу днем особого прославления Церкви. Здесь совершается как бы молитвенное переживание исполнения Церкви, ее соборности, кафоличности. Но, кроме того, замечательны и некоторые особые дни в течение года, связанные с памятью апостолов.Великий и Страстной Четверг, день установления Таинства Евхаристии, день всеобщего соборования, освящения мира, омовения престола, день омовения ног. «Сеченное сечется море чермное…» — примечательный по глубине мыслей канон великого дня того. Особой важности воспоминания соединяются в этот день: и предание учеником, и Тайная Вечеря, и умовение…
«Днесь Иуда оставляет Учителя и приемлет диавола, днесь Иуда притворяет благочестие отчуждается дарования, сый ученик бывает предатель»… [ 364]
«Ученик хлеб приемый, по хлебе отлучается»… [ 365]
«Лобызаеши и продаеши, Иудо, целуеши и не стыдишися лестию притекий. Кто, ненавидя, лобызает? Кто, любя, предает по цене?» [ 366]
Возлежат ученики с Господом на вечери. Говорит Господь о предателе Иоанну, лежащему пред ним и по временам главу склоняющему Ему на перси, и потому именно Иоанну, замечает синаксарь, что «аще бо ведал Петр слово», (лежащий рядом, позади Спасителя), «аки сый иных теплейший Иуду убил бы бяше».
И вот, Сама воплощенная Премудрость Божия открывает ученикам Своим великое таинство Своего вочеловечения, устанавливает таинство Евхаристии. [ 367] Великий и исключительный момент в догматическом учении о Церкви. Открывается самая евхаристичность Ее. Церковь — Тело Христово, мы — уды Его. Христос в Евхаристии дает нам Свое Тело ради приобщения, то есть соединения, крепкой внутренней связи, и только, приобщаясь Тела можно быть реальным членом Церкви. Вкушаем Тела и Крови, принимаем их в себя так, что они проходят во все составы наши, в кости, в утробу, в сердце, проникают все наше существо, освящают его, обожают и нас, приявших Тела, то есть самой Церкви, вводят в нее,«оцерковляют» нас. Церковь сама себя дает верным. Великий Четверг — установление Таинства Евхаристии, Великий Четверг — исполнение Церкви. Каждый Четверг — постоянное воспоминание сего же.
Церковь не есть лишь иерархия или клир. В Церковь входит и народ, «хранитель благочестия», но именно лишь как хранитель. Управление же Церковью только в руках епископата, а не клира и мирян. Только епископы вещали и решали как полноправные члены соборов. Церкви глубоко чужд и не свойствен демократизм и плебисциты наших дней. Церковь не народоправство церковного народа, она не демократична. Церковью управляет соборное начало иерархов и только их. Но и собор не есть церковный парламент, как и Церковь не есть христианизированная демократия. В четвергах своих Церковь празднует память именно епископов (первых в лице апостольского лика и последующих в лице священноначальника Николая) и только их. Им выделяется особое место в чине церковном, в православной хеортологии (учении о праздниках).
Церковь движима и управляема и освящаема Святым Духом, и посему-то в тот же день Великого и Страстного Четверга совершается в Патриарших церквах после освящения Даров освящение святого мира. Им преподается благодать Святого Духа, как «печать дара Его»всем верным при вступлении на подвижнический путь крестоношения христианского (сразу по крещении, а не по наступлении семилетнего возраста, как мыслят западные еретики). Им помазуются Цари при вступлении на путь царского подвига крестоношения.
А на темной доске дивных древних писем, в иконе «Шестоднева», в четверге его живописаны снова они, «самовидцы Слова и слуги», вокруг Его, склоненного пред ними и умывающего ноги их.
В каждый Великий Четверг мы мысленно молитвенно переносимся в Сионскую горницу, вспоминаем Тайную Вечерю Спасителеву, установление спасительного и животворящего Таинства Святого Тела и Крови. В каждом таинстве умовения ног, совершаемом епископом посреди церкви, мы совершаем молитвенное воспоминание того же великого события; мы как бы сами переживаем с апостолами трепетные моменты того дня. Укрепляется взаимная молитвенная связь наша с ними и в каждой хиротонии, когда через возложение рук святителя с Неба сходит на главу посвящаемого огонь благодати Духа, через руки святителя как бы протягивается невидимая связь ко всем прежде почившим святителям и через них все далее и далее в глубину прошлых веков, к самим апостолам и к Самому Пастыреначальнику. При каждом чтении молитвы хиротонии «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая…»восстанавливается та связь и от дня вот этой хиротонии идет через тьму веков ко дню всеапостольской хиротонии, к сошествию огненных языков Духа, к Тайной Вечери, к «евхаристии Церкви».
В Великий Четверг приобщаются апостолы Телу Христову, в Четверг Вознесения сиротеют. Херувимы удивляются, видя Бога, на облаках восходящего, апостолы рыдают, наполняясь скорбию, «Отец ждет, Егоже в недрах имать соприсносуща». [ 368] Снова остаются одни ученики Его, ожидая обещанного Святого Духа. С ними и Церковь ждет, пятьдесят дней не слыша давно уже не петое «Царю Небесный», чтобы в день Троицы получить Его в огненных языках.
И в день пятидесятый совершается это новое чудо. Церковь на земле основывается, апостолы посвящаются «теловидным сошествием»на них Святого Духа. Глаголятся странные языки, точатся исцеления, совершаются чудеса, служится первая литургия, воспоминание Великого Четверга, приносится Безкровная Жертва (Деян. 2, 46). Завершается чудо. Сперва призвание, потом приобщение тайне Тела и Крови и наконец посвящение, хиротония огненными языками. Сначала как бы наречение, потом и хиротония. Рыбаки, ученики, дети, друзья, братия. Агнцы, овцы, пастыри, епископы. Малое стадо — Вселенская, Соборная Церковь. Заканчивается и завенчивается исполнение Церкви.
«Божественная благодать всегда немощная врачующая, и оскудевающая восполняющая».
«Молитвами святых апостол Твоих и святителя Николая, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных, аминь!» [ 369]
Не рыдай Мене, Мати
(Пятница)
Все богослужение Святой Православной Церкви со всей вселенской чистотой и ясностью раскрывает догматический смысл и значение личности Пресвятой Богородицы; но литургическая концепция Пречистой Девы выявляется с особой полнотой и совершенством в тех песнопениях и чинопоследованиях, которые стоят в непосредственной связи со страданиями Ее Сына, с догматом искупления и моментом Воскресения. В устах православных песнописцев, создателей нашего богослужения, личность Божией Матери, Ее человеческие переживания и Ее сознание выступает с поразительной отчетливостью и яркой поэтической цельностью. Весь богослужебный материал Триоди Постной, равно как и некоторые песнопения Октоиха и Цветной Триоди, являются прекрасным примером церковного творчества именно в этой области. По так называемым «Крестобогородичным» [
370] песнопениям Триодей и Октоиха, «Канону о Распятии и на плач Богородицы», [
371]«Похвалам» и «Канону утрени Великой Субботы» [
372] вырисовывается с особой точностью и красочностью Образ Пречистой Девы Марии у Креста Сына Ее и Господа.
В этих песнопениях с особой поэтической красочностью, большим мастерством и напряженным благоговением описаны минуты невыразимого горя, человеческого, материнского страдания, переживания величайшей потери, некоторой оставленности, одиночества во всем мире. При чтении этих стихов с церковного клироса раздаются неутешные рыдания, точно устами Пресвятой Девы стенает вся Церковь Христова. В этих святых словах изображено все глубокое, просвещенное, озаренное сознание Божией Матери, Ее сознание, озаренное восполняющей силой благодати Святого Духа, Ее боговедение, проникновение в тайны всесовершенного бытия Божия. Кратко описанный в Священном Писании, как бы мельком очерченный образ Пречистой Девы, встает с поразительной яркостью и полнотой в Священном Церковном Предании, в этих немногих и таких знакомых песнопениях Великого Поста. Любовь к контрастам и неожиданным сравнениям характерна для византийского церковного творчества времен св. Феодора, Косьмы и Иоанна Дамаскина, облекает эти молитвенные воздыхания в особенно привлекательную форму и придает им исключительную живость и сочность красок.
В нашем религиозном мышлении образ Богоматери всегда связывается с каким-либо Ее праздником, либо с одной из Ее явленных икон. Земная же жизнь Ее от момента Сретения Ее Елизаветою и до Успения особо не отмечается в нашем религиозном сознании и библейско-историческом повествовании. Ее Личность в этот период всецело поглощается личностью Сына и Господа нашего. Несколько кратких замечаний евангелистов о Ней на протяжении всей проповеди Спасителя, момент Ее предстояния Кресту, ограничивают наши представления о Ее образе. Самый момент Голгофы заполняет собой все искупительные страдания Господа Иисуса, заслоняет чисто человеческое страдание Матери Его. Радость Церкви, радость Вселенной, всей твари о Воскресении заставляют померкнуть всю безконечную и опять-таки и человеческую радость Богоматери.
Литургическое переживание момента Голгофы со всей полнотой и доступной человеческому языку ясностью обрисовывает образ Божией Матери, с любовью и благоговением подходит к самым сокровенным страданиям Богородицы и дает нам верное понятие того, о чем умолчали в Священном Писании святые апостолы, но что сохранило в себе живое церковное ведение.
«Страха ради иудейска, Петр скрыся, и вси отбегоша вернии, оставльше Христа». [ 373]
От усталости и страданий этой ночи подкашивались ноги, казалось — не было более сил идти, следовать за Господом. А Он все шел вперед, подводя страждущую вселенную к ожидаемому и близкому последнему моменту на всем тяжком пути искупления, к крестным страданиям. Агнец, взявший на себя грехи всего мира, торопится на заколение, на язвы за грехи наша, на муки за беззакония наша. И Агница вопрошает Его:
«Чесо ради скорое течение сие, Долготерпеливе, течеши неленостно; Иисусе вожделеннейший, Безгрешне, Многомилостиве Господи, даждь Ми слово, Рабе Твоей». [ 374] Святой Сладкопевец Роман вещает нам далее о переживаниях Богородицы:
«Како идеши, Чадо, чесо ради скорое течение совершаеши?» [ 375]
Как бы вопрос и недоумение рождается в сердце Ее:
«Еда(разве) паки другий брак есть в Кане Галиллейской, и тамо ныне тщишися, да от воды им вино сотвориши? Иду ли с Тобою, Чадо, или паче пожду Тебе? Даждь Ми слово, Слове, не молча мимоиди Мене, чисту соблюдый Мя»… [ 376]
И шествует Агнец к заколению за весь мир, не на новый брак грядет, но на страдание; не к тому, чтобы сказать: «что Мне и Тебе, Жено, не у прииде час Мой?», но чтобы прославить всех в час этот; не от воды вино сотворить, но от пречистого ребра Своего кровь и воду излить, излить кровь Свою Нового Завета, во оставление грехов многих людей. И рыдает Пречистая, следуя за Ним (Лк. 23, 27–28).
И
И от горечи желчи, Пресвятая Богородица, «уязвляшеся сердцем горце». [ 377]
На Голгофском холме стояла Пречистая, и на глазах Ее римские наемники с еврейскими законниками совершали казнь Того, Кто пришел освободить их от клятвы законной. Пригвождали пречистые руки Его и ноги ко Крестному Древу и сие водружали.
«Слава долготерпению Твоему, Господи, слава Тебе!..»
«Гвоздьми Тя Кресту пригвождена Мати Твоя, Слове, зрящи, гвоздьми печали горькия пронзает и стрелами душу»… [ 378]
И вспомнилось тогда проречение старца во храме, в сороковой законный день (Лк. 2, 35).
«Увы, Симеоново совершися пророчество: Твой бо меч пройде сердце Мое, Еммануиле!..» [ 379]
«Меч пройде, о Сыне, Мое сердце, и терзает Владыко, якоже древле Симеон Мне предрече, но возстани и спрослави, Безсмертне, Матерь и Рабу Твою, молюся»… [ 380]
И встают перед очами рождение в Вифлеемской пещере и ясли. И вспоминаются Ею те первые минуты земной жизни Того, Который уже рожден прежде всех веков от Безначального Отца, те первые минуты Ее Материнской радости, когда Она, по выражению церковной песни, «Ему приникше, рабски поклонися» [ 381] в пещере Вифлеемской. Рождение преславное и пречудное, Рождение, в коем, как и до и после него Она пребыла Девою, Рождение браконеискусное, безболезненное, чудесное… и вот теперь чудо новое и таинственное Ей является:
«О, преславного чудесе, о таинства новаго, о ужаснаго начинания! — Дева глаголаше, на Кресте Тя виде. Его же неболезненно породи» [ 382] и далее глаголет Она: «не презри Мене, Щедре, молча, Тя странно рождшую, Боже Всещедре!» [ 383]
«Что чудное и изящное… Болезни, ихже не имех внегда родити Тя, Сыне, острии касаются сердца Моего». [ 384]
«Болезни избегше в Рождестве Твоем, ныне болезненно уязвляюся»… [ 385]
Контраст смерти Безсмертного, страданий Безстрастного, смерти всем жизнь Подающего, подмечены и переданы с особой свойственной церковной поэзии VIII–IX веков тонкостью и жизненностью. Византийское церковное искусство здесь превосходит себя, в этих песнопениях безсмертные святые песнописатели достигают эпогея своего творческого дара. [ 386]
«Дева и Матерь, Твоя, Христе, на древе зряща. Тя мертва простерта, плачущи горько: Сыне Мой, — глаголаше, — что страшное сие таинство, всем даруяй живот вечный, волею на Кресте како умираеши смертию поносною»… [ 387]
«Содержай всю тварь на древо вознесен еси, и умерщвлен всем даруяй живот»… [ 388]
«Чадо, како страждеши естеством безстрастный, всяко хотя род человеческий от тли свободити»… [ 389]
«Жизнь, како умираеши?..» [ 390]
«Како осужден, хотя всем судити, видится висяй славы Господь»… [ 391]
«Гроздь зрелый, како на древо обесился еси. Солнце Славы, како взялся еси… сияние солнца омрачая, Спасе, Страстию Твоею»… [ 392]
«Мановением Твоим колеблеши видимый мир, Распинаемый, пребываеши же висимый»… [ 393]
«Како, Жизнь всех, приобщаешися смерти, оживити умершия хотяй яко благоутробен»… [ 394]
«Что Ти воздаде еврейский беззаконный собор безблагодатный, многих и великих Твоих даров, Сыне, наслаждейся»… [ 395]
В сознании обрадованной Марии радость заменяется горем, вместо тихой улыбки благодатного озарения, слезы капают из Пречистых очей Ее. Песнописец говорит:
«Жрет Тебе(то есть, приносит Тебе в жертву) жертвы слезныя Рождшая Тя, Христе»… [ 396]
«О, сладчайшая Моя Весно»… [ 397]
И после воспоминаний всей жизни Господа, всех Его чудес, Каны Галиллейской, Сретения Симеоном Богоприимцем, Рождества нетрудного и безболезненного, вспоминает Дева и Матерь тихий, мартовский, светлый день Благовещения, день обрадования, чудесного посещения посланцем Вышних Сил Архангелом Гавриилом.
«Вопияше, кричащи, плачем рыдающи: сицевая ли Ми Гавриил радости приносяше Благовещения, Чадо; отъыди исполнити неизреченный совет и божественное смотрение»… [ 398]
«Где, Сыне Мой и Боже, Благовещение древлее, еже Ми Гавриил глаголаше: Царя Тя, Сына и Бога Вышняго нарицаше»… [ 399]
Невольно вспоминается момент той весенней радости Благовещения и сопоставляется со скорбью нынешней весны. Так понятен и близок вопрос «где радость Благовещения?» Неужели же Благовещение было к смерти и только к смерти? Церковное сознание тонко схватывает все это. Литургическое переживание этих двух моментов так ярко и выразительно. Невольно сопоставляешь эти два момента жизни Пресвятой Девы: Благовещение — первую радость пробуждающейся весны, голубое «богородичное» облачение, лазурные тона в церкви, — и Великую Пятницу. Толпы молящихся в весенний, благодатный день, торжественная всенощная при сиянии свечей в переполненном храме и сегодняшнее краткое замечание устава об этой «плачевной» службе: «повечерие же поем в келлиях»; радостный перезвон всех колоколов, медный гимн всех церквей: «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!», и сегодняшнее заунывное, строгое «клепание в било»и келейное пение «Канона о Распятии и на плач Богородицы». На шестой песни раздается трогательно-знакомый погребальный ирмос: «Житейское море воздвизаемое зря, напастей бурею».
В этих песнопениях с особой поэтической красочностью, большим мастерством и напряженным благоговением описаны минуты невыразимого горя, человеческого, материнского страдания, переживания величайшей потери, некоторой оставленности, одиночества во всем мире. При чтении этих стихов с церковного клироса раздаются неутешные рыдания, точно устами Пресвятой Девы стенает вся Церковь Христова. В этих святых словах изображено все глубокое, просвещенное, озаренное сознание Божией Матери, Ее сознание, озаренное восполняющей силой благодати Святого Духа, Ее боговедение, проникновение в тайны всесовершенного бытия Божия. Кратко описанный в Священном Писании, как бы мельком очерченный образ Пречистой Девы, встает с поразительной яркостью и полнотой в Священном Церковном Предании, в этих немногих и таких знакомых песнопениях Великого Поста. Любовь к контрастам и неожиданным сравнениям характерна для византийского церковного творчества времен св. Феодора, Косьмы и Иоанна Дамаскина, облекает эти молитвенные воздыхания в особенно привлекательную форму и придает им исключительную живость и сочность красок.
В нашем религиозном мышлении образ Богоматери всегда связывается с каким-либо Ее праздником, либо с одной из Ее явленных икон. Земная же жизнь Ее от момента Сретения Ее Елизаветою и до Успения особо не отмечается в нашем религиозном сознании и библейско-историческом повествовании. Ее Личность в этот период всецело поглощается личностью Сына и Господа нашего. Несколько кратких замечаний евангелистов о Ней на протяжении всей проповеди Спасителя, момент Ее предстояния Кресту, ограничивают наши представления о Ее образе. Самый момент Голгофы заполняет собой все искупительные страдания Господа Иисуса, заслоняет чисто человеческое страдание Матери Его. Радость Церкви, радость Вселенной, всей твари о Воскресении заставляют померкнуть всю безконечную и опять-таки и человеческую радость Богоматери.
Литургическое переживание момента Голгофы со всей полнотой и доступной человеческому языку ясностью обрисовывает образ Божией Матери, с любовью и благоговением подходит к самым сокровенным страданиям Богородицы и дает нам верное понятие того, о чем умолчали в Священном Писании святые апостолы, но что сохранило в себе живое церковное ведение.
* * *
Церковные песнопения Великого Поста о Богоматери переносят нас непосредственно к моменту страданий Спасителя и предшествовавших сему событий. Настроение и переживания Пречистой Богородительницы вырисовываются ярко на протяжении всех этих событий. Когда «поведоша Его на пропятие и задеша Симона Киринейска понести Крест Его», то за ними всеми шла и группа жен, и среди них «усердно последоваша»Пресвятая Дева. События ночи и утра, суда у первосвященников и Пилата, оставление Господа всеми учениками, все это было в Ее сознании и памяти. Она вспоминает огненного Кифу и возглашает про себя:«Страха ради иудейска, Петр скрыся, и вси отбегоша вернии, оставльше Христа». [ 373]
От усталости и страданий этой ночи подкашивались ноги, казалось — не было более сил идти, следовать за Господом. А Он все шел вперед, подводя страждущую вселенную к ожидаемому и близкому последнему моменту на всем тяжком пути искупления, к крестным страданиям. Агнец, взявший на себя грехи всего мира, торопится на заколение, на язвы за грехи наша, на муки за беззакония наша. И Агница вопрошает Его:
«Чесо ради скорое течение сие, Долготерпеливе, течеши неленостно; Иисусе вожделеннейший, Безгрешне, Многомилостиве Господи, даждь Ми слово, Рабе Твоей». [ 374] Святой Сладкопевец Роман вещает нам далее о переживаниях Богородицы:
«Како идеши, Чадо, чесо ради скорое течение совершаеши?» [ 375]
Как бы вопрос и недоумение рождается в сердце Ее:
«Еда(разве) паки другий брак есть в Кане Галиллейской, и тамо ныне тщишися, да от воды им вино сотвориши? Иду ли с Тобою, Чадо, или паче пожду Тебе? Даждь Ми слово, Слове, не молча мимоиди Мене, чисту соблюдый Мя»… [ 376]
И шествует Агнец к заколению за весь мир, не на новый брак грядет, но на страдание; не к тому, чтобы сказать: «что Мне и Тебе, Жено, не у прииде час Мой?», но чтобы прославить всех в час этот; не от воды вино сотворить, но от пречистого ребра Своего кровь и воду излить, излить кровь Свою Нового Завета, во оставление грехов многих людей. И рыдает Пречистая, следуя за Ним (Лк. 23, 27–28).
И
«пришедше на место, нарицаемое Голгофа, еже есть глаголемо Краниево место, даша Ему пити оцет с желчию смешав: се вкушь, не хотяше пити»(Мф. 27, 33–34).
И от горечи желчи, Пресвятая Богородица, «уязвляшеся сердцем горце». [ 377]
«Бе же час третий и распяше Его»(Мк. 15, 25).
На Голгофском холме стояла Пречистая, и на глазах Ее римские наемники с еврейскими законниками совершали казнь Того, Кто пришел освободить их от клятвы законной. Пригвождали пречистые руки Его и ноги ко Крестному Древу и сие водружали.
«Слава долготерпению Твоему, Господи, слава Тебе!..»
«Гвоздьми Тя Кресту пригвождена Мати Твоя, Слове, зрящи, гвоздьми печали горькия пронзает и стрелами душу»… [ 378]
И вспомнилось тогда проречение старца во храме, в сороковой законный день (Лк. 2, 35).
«Увы, Симеоново совершися пророчество: Твой бо меч пройде сердце Мое, Еммануиле!..» [ 379]
«Меч пройде, о Сыне, Мое сердце, и терзает Владыко, якоже древле Симеон Мне предрече, но возстани и спрослави, Безсмертне, Матерь и Рабу Твою, молюся»… [ 380]
И встают перед очами рождение в Вифлеемской пещере и ясли. И вспоминаются Ею те первые минуты земной жизни Того, Который уже рожден прежде всех веков от Безначального Отца, те первые минуты Ее Материнской радости, когда Она, по выражению церковной песни, «Ему приникше, рабски поклонися» [ 381] в пещере Вифлеемской. Рождение преславное и пречудное, Рождение, в коем, как и до и после него Она пребыла Девою, Рождение браконеискусное, безболезненное, чудесное… и вот теперь чудо новое и таинственное Ей является:
«О, преславного чудесе, о таинства новаго, о ужаснаго начинания! — Дева глаголаше, на Кресте Тя виде. Его же неболезненно породи» [ 382] и далее глаголет Она: «не презри Мене, Щедре, молча, Тя странно рождшую, Боже Всещедре!» [ 383]
«Что чудное и изящное… Болезни, ихже не имех внегда родити Тя, Сыне, острии касаются сердца Моего». [ 384]
«Болезни избегше в Рождестве Твоем, ныне болезненно уязвляюся»… [ 385]
Контраст смерти Безсмертного, страданий Безстрастного, смерти всем жизнь Подающего, подмечены и переданы с особой свойственной церковной поэзии VIII–IX веков тонкостью и жизненностью. Византийское церковное искусство здесь превосходит себя, в этих песнопениях безсмертные святые песнописатели достигают эпогея своего творческого дара. [ 386]
«Дева и Матерь, Твоя, Христе, на древе зряща. Тя мертва простерта, плачущи горько: Сыне Мой, — глаголаше, — что страшное сие таинство, всем даруяй живот вечный, волею на Кресте како умираеши смертию поносною»… [ 387]
«Содержай всю тварь на древо вознесен еси, и умерщвлен всем даруяй живот»… [ 388]
«Чадо, како страждеши естеством безстрастный, всяко хотя род человеческий от тли свободити»… [ 389]
«Жизнь, како умираеши?..» [ 390]
«Како осужден, хотя всем судити, видится висяй славы Господь»… [ 391]
«Гроздь зрелый, како на древо обесился еси. Солнце Славы, како взялся еси… сияние солнца омрачая, Спасе, Страстию Твоею»… [ 392]
«Мановением Твоим колеблеши видимый мир, Распинаемый, пребываеши же висимый»… [ 393]
«Како, Жизнь всех, приобщаешися смерти, оживити умершия хотяй яко благоутробен»… [ 394]
«Что Ти воздаде еврейский беззаконный собор безблагодатный, многих и великих Твоих даров, Сыне, наслаждейся»… [ 395]
В сознании обрадованной Марии радость заменяется горем, вместо тихой улыбки благодатного озарения, слезы капают из Пречистых очей Ее. Песнописец говорит:
«Жрет Тебе(то есть, приносит Тебе в жертву) жертвы слезныя Рождшая Тя, Христе»… [ 396]
«О, сладчайшая Моя Весно»… [ 397]
И после воспоминаний всей жизни Господа, всех Его чудес, Каны Галиллейской, Сретения Симеоном Богоприимцем, Рождества нетрудного и безболезненного, вспоминает Дева и Матерь тихий, мартовский, светлый день Благовещения, день обрадования, чудесного посещения посланцем Вышних Сил Архангелом Гавриилом.
«Вопияше, кричащи, плачем рыдающи: сицевая ли Ми Гавриил радости приносяше Благовещения, Чадо; отъыди исполнити неизреченный совет и божественное смотрение»… [ 398]
«Где, Сыне Мой и Боже, Благовещение древлее, еже Ми Гавриил глаголаше: Царя Тя, Сына и Бога Вышняго нарицаше»… [ 399]
Невольно вспоминается момент той весенней радости Благовещения и сопоставляется со скорбью нынешней весны. Так понятен и близок вопрос «где радость Благовещения?» Неужели же Благовещение было к смерти и только к смерти? Церковное сознание тонко схватывает все это. Литургическое переживание этих двух моментов так ярко и выразительно. Невольно сопоставляешь эти два момента жизни Пресвятой Девы: Благовещение — первую радость пробуждающейся весны, голубое «богородичное» облачение, лазурные тона в церкви, — и Великую Пятницу. Толпы молящихся в весенний, благодатный день, торжественная всенощная при сиянии свечей в переполненном храме и сегодняшнее краткое замечание устава об этой «плачевной» службе: «повечерие же поем в келлиях»; радостный перезвон всех колоколов, медный гимн всех церквей: «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!», и сегодняшнее заунывное, строгое «клепание в било»и келейное пение «Канона о Распятии и на плач Богородицы». На шестой песни раздается трогательно-знакомый погребальный ирмос: «Житейское море воздвизаемое зря, напастей бурею».