Кертц Кэтрин. Шахматы Дерини

Она нахмурилась, подойдя к часовне, где была похоронена ее мать, сложив
руки на груди и поеживаясь от прохладного ветерка.
Конечно, порой ей приходилось пользоваться своими силами, чтобы
обострить слух, зрение, обоняние, если в этом была нужда. А однажды она
разговаривала на расстоянии с Кевином; тогда оба они были еще слишком юны, и
удовольствие, получаемое от запретного действия, было сильнее страха
наказания.
Иногда она приманивала птиц, чтобы покормить их с руки, -- но этого уж
точно никто не видел.
Но что в такой магии дурного? Как они могут видеть в этом что-то
сатанинское? Они завидуют -- только и всего!
Поставив наконец на этом точку, она вдруг увидела на тропинке напротив
себя высокую фигуру. Седые волосы и серый камзол подсказали ей, что это
архитектор Риммель. Когда она подошла ближе, он сделал шаг в сторону, давая
ей пройти, и отвесил глубокий поклон.
-- Миледи, -- произнес он, едва Бронвин поравнялась с ним.
Она чуть кивнула ему и молча пошла дальше.
-- Миледи, могу ли я сказать вам несколько слов? -- проговорил Риммель,
сделав несколько шагов следом за ней и вновь отвесив поклон, когда Бронвин
обернулась.
-- Конечно. Вы -- мастер Риммель, не так ли?
-- Да, миледи, -- нервно ответил архитектор. -- Я хотел узнать,
понравился ли вашей светлости дворец в Кирле. У меня не было возможности
спросить об этом раньше, но мне бы хотелось знать ваше мнение, пока еще в
проект можно внести изменения.
Бронвин улыбнулась и доброжелательно кивнула.
-- Спасибо, Риммель. Разумеется, я очень вам благодарна. Может быть, мы
посмотрим ваш проект завтра, если вы не возражаете. Я не думаю, что захочу
что-то изменить, но мне будет очень интересно ознакомиться с ним получше.
-- Ваша светлость очень добры, -- произнес Риммель, кланяясь вновь; он
сиял от радости -- Бронвин говорит с ним.
-- Могу ли... могу ли я сопровождать вас? Становится холодно, и сумерки
у нас в Кульде наступают рано.
-- Нет, спасибо, -- ответила Бронвин, покачав головой я раскинув в
стороны руки, как будто радуясь прохладе. -- Я иду на могилу моей матери и
хотела бы побыть там одна, если вы не возражаете.
-- Разумеется, -- понимающе кивнул Риммель. -- Не желает ли ваша
светлость воспользоваться моим плащом? В часовне в это время года сыро, а
ваше платье прекрасно подходит для солнечного дня, но плохая зашита в холоде
склепа.
-- О, спасибо вам, Риммель, -- сказала Бронвин с улыбкой, когда он
накинул серый плащ ей на плечи. -- Я попрошу одного из моих слуг вернуть его
вам сегодня же вечером.
-- Не к спеху, миледи. -- Риммель отступил и галантно поклонился. --
Всего доброго.
Бронвин продолжала спускаться по тропинке, укутавшись в плащ Риммеля;
он некоторое время пристально смотрел ей вслед, а потом повернулся и пошел в
другую сторону. Подойдя к ступеням террасы, он увидел спускающегося Кевина.
Кевин был чисто выбрит, его каштановые волосы были гладко уложены, и он
уже сменил утренний охотничий костюм на короткую коричневую куртку; на левое
его плечо был наброшен плед мак-лайновских цветов. Позванивая шпорами
начищенных сапог, он наконец спустился и, заметив Риммеля, остановился,
приветствуя его.
-- Риммель, я посмотрел этот план, который вы дали мне утром. Вы
можете, если хотите, пройти в мои комнаты и забрать его. По-моему, вы
поработали великолепно.
-- Благодарю вас, милорд.
Немного помолчав, Кевин спросил:
-- Риммель, не видели вы, случаем, леди Бронвин? Я нигде не могу ее
найти.
-- Думаю, вы найдете ее на могиле матери, -- ответил Риммель. -- Я
только что ее встретил, она направлялась туда. Да, я дал ей свой плащ.
Надеюсь, вы ничего не подумаете.
-- Нет, конечно, -- ответил Кевин, дружески похлопав Риммеля по плечу.
-- Благодарю вас.
Сделав прощальный жест, Кевин исчез за поворотом дорожки, а Риммель
направился в комнаты своего господина.
Он размышлял о том, что ему теперь предпринять. Открытое нападение на
очаровательного юного лорда было исключено. Да и сам он не какой-нибудь
разбойник. Но он был влюблен.
Сегодня утром Риммель несколько часов толковал с местными горожанами о
своем горе, не называя, однако, имени Бронвин. Горцы, живущие на границе
Коннаита и дикой Меары, иногда высказывали довольно странные суждения о том,
как можно добиться женской любви.
Риммелю плохо верилось, к примеру, что достаточно приколоть пучок
колокольчиков или ромашек к дверям Бронвин и семь раз сказать: "Аве", чтобы
заслужить ее благосклонность. Или, скажем, положить Кевину на тарелку жабу.
Он просто сделает выговор своим слугам, чтобы были поаккуратнее.
Но многие говорили Риммелю, что если он вправду хочет добиться любви
этой леди, то есть здесь одна старая вдова, живущая в горах, по имени
Бетана, которая помогает обезумевшим от любви молодым людям. Если Риммель
возьмет с собой побольше провизии и немного золота -- Бетана может его
выручить.
И Риммель решил попытать счастья. Он все время осознавал, что совершает
нечто противозаконное, -- Риммель и помыслить не смел бы о таких вещах, не
потеряй он голову от любви к прекрасной Бронвин де Морган. Теперь же видел
только в этой вдове-колдунье свое спасение. Бронвин -- это дивное создание
-- должна принадлежать ему, или и жить незачем. С помощью зелья,
приготовленного ведьмой, Риммель мог бы отвратить Бронвин от лорда Кевина и
заставить ее полюбить себя, простого строителя.
Он вошел в комнаты Кевина и огляделся, ища свой проект. Комната мало
отличалась от соседних спален с тех пор, как все они были приспособлены для
иноземных гостей. Но кое-что здесь все же принадлежало Кевину; Риммель
посмотрел на складную табуретку, прикрытую мак-лайновским пледом, на
нарядный коврик перед кроватью, на покрывало постели -- сюда Кевин через три
дня приведет Бронвин, если он, Риммель, не успеет помешать этому.
Он осмотрелся, решив не загадывать вперед: будь что будет. Его план
лежал на столе. Взяв свитки, он направился к двери, и тут его внимание
привлекла вещица, блеснувшая в солнечном луче, что лежала на крышке
маленького ларца.
В таком обычно хранят жемчуга, кольца, броши, цепочки и орденские
знаки. Его внимание привлек овальный медальон на золотой цепочке, слишком
хрупкий и миниатюрный, чтобы принадлежать мужчине.
Не раздумывая, он взял медальон и открыл его, оглянувшись на дверь и
убедившись, что рядом никого нет.
В медальоне был портрет Бронвин -- такой прекрасной он ее еще никогда
не видел: золотые волосы каскадом спадали на плечи, легкая улыбка играла на
губах.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Риммель сунул медальон в
карман куртки, выбежал из дома и, ничего не видя вокруг, устремился к своим
собственным комнатам. Свидетели этого бегства -- найдись такие -- приняли бы
его за одержимого.

Бронвин оторвала голову от перил, окружавших могилу ее матери, и
посмотрела на ее прижизненное изображение.
Она вдруг поняла, что задета случайно подслушанным разговором больше,
чем ей казалось поначалу, и не знала, что делать. Бронвин не хотела
ссориться с этими женщинами, не хотела требовать, чтобы они извинились за
свою болтовню, -- это все равно ничего бы не изменило.
Она продолжала рассматривать изваяние, внимательно вглядываясь в черты
лица. Как бы поступила на ее месте эта необыкновенная женщина -- ее мать?
Леди Алиса де Корвин де Морган была удивительно красива. Мастер из
Коннаита с редким искусством запечатлел это в скульптуре из алебастра. Даже
сейчас, когда Бронвин повзрослела, она вновь чувствовала себя рядом с ней
ребенком; статуя, казалось, была полна жизни, и стоило лишь произнести
какое-то тайное слово, чтобы она начала дышать и двигаться.
Витраж над могилой был озарен лучами солнца, в маленькой часовне на
всем играли оранжевые, золотые и багровые блики: и на могиле, и на сером
плаще Бронвин, и на алтаре черного дерева несколькими ярдами правее.
Бронвин услышала, как открывается дверь, и, обернувшись, увидела
Кевина, заглядывающего в часовню. Прежде чем подойти к ней и стать рядом с
могилой, он преклонил колени перед распятием.
-- Я уже не знал, где тебя искать, -- тихо сказал он, мягко беря ее за
руку. -- Что-то не так?
-- Нет... то есть да. -- Бронвин покачала головой. -- Я не знаю. --
Опустив глаза, девушка посмотрела на свои руки, тяжело вздохнула, и Кевин
внезапно понял, что она вот-вот заплачет.
-- Что случилось? -- спросил он, обнимая ее за плечи и привлекая к
себе.
Бронвин разрыдалась, уткнувшись носом ему в плечо. Кевин дал ей
поплакать некоторое время, потом сел на ступеньки лестницы и, взяв ее на
руки, стал укачивать, как плачущего ребенка.
-- Сейчас, сейчас... -- тихо бормотал он. -- Все будет в порядке. Ну
что, поговорим?
Когда ее рыдания утихли, Кевин расслабился, отклонился назад,
поглаживая ее волосы, глядя, как колеблется их тень на белом мраморном полу.
-- Помнишь, как мы детьми приходили сюда играть? -- спросил он.
Увидев, что она вытирает слезы, Кевин подал ей платок.
-- Я думаю, мы чуть не довели мою мать до безумия тем летом --
последним, помнишь? В тот год Аларик отправился ко двору. Ему и Дункану было
по восемь, мне -- одиннадцать, а тебе -- года четыре, и ты была очень мила.
Помню, играли в прятки, и мы с Алариком прятались здесь, за алтарем, там,
где висят облачения. А старый отец Ансельм вошел и застиг нас, и грозился
осе рассказать матери.
-- Я помню, -- сказала Бронвин, улыбаясь сквозь слезы. -- А через
несколько лет, когда мне было десять, а тебе семнадцать, ты был уже совсем
взрослый и мы, --- она опустила глаза, -- и ты предложил мне обручиться с
тобою.
-- И никогда не пожалею об этом, -- улыбнулся Кевин, целуя ее в лоб. --
Что случилось, Брон? Могу я чем-нибудь помочь?
-- Нет, -- сказала Бронвин, тоже пытаясь улыбнуться. -- Я сама виновата
-- подслушала кое-какие вещи, которые мне не хотелось бы слышать, и это
расстроило меня больше, чем я думала.
-- Что ты услышала? -- спросил он, отстраняя ее от себя и заглядывая в
лицо. -- Если тебя что-то беспокоит скажи мне, и...
Она покачала головой.
-- Никто ничего не может поделать Я же не виновата в том, что я
такая... Три дамы разговаривали между собой, только и всего. Им не нравится,
что будущий герцог женится на Дерини.
-- Вот незадача, -- сказал Кевин, обнимая ее снова и целуя в макушку.
-- Ну, так уж получилось, что я очень люблю эту Дерини и никого другого
знать не желаю.
Бронвин улыбнулась, потом встала, поправила платье и вытерла глаза.
-- У тебя на все найдется отпет, да? -- сказала она, беря его за руку.
-- Идем. Прости меня за все это. Нам надо торопиться, опоздаем к обеду.
-- К черту обед.
Кевин поднялся и обнял Бронвин.
-- Знаешь что?
-- Что? -- Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
-- Я люблю тебя.
-- Странно.
-- Почему?
-- Потому что я тоже люблю тебя.
Кевин улыбнулся и чмокнул ее.
-- Очень хорошо, что ты сообщила мне об этом, -- сказал он, выводя се
из часовни -- Потому что через три дня ты будешь моей женой.
А в маленькой комнате Риммель, очарованный прекрасной и недоступной
женщиной, лежал на постели и не отрываясь смотрел на ее портрет в медальоне
Завтра он пойдет к этой Бетане, покажет ей портрет и расскажет старой ведьме
о том, что он не может жить без этой женщины.
А потом она сотворит свое колдовство и Бронвин будет принадлежать ему,
Риммелю.

ГЛАВА Х
У темных сил ищи защиты...
Дункан Мак-Лайн изо всех сил подтянул подпругу поправил стремя и не
спеша вернулся к голове своего коня, чтоб дальше ждать под неприветливо
моросящим предутренним дождем на окраине Корота. Вторая пара поводьев,
перекинутая через его левую руку, слегка натягивалась, когда конь Аларика,
стоявший без седока, тряс головой в холодном тумане. Надетая на него сбруя
хрустела под клеенчатым седлом -- животное переступало с ноги на ногу.
Стоящий рядом с ним косматый вьючный пони, нагруженный тюками с
необработанными кожами и мехами, поднял голову, вопросительно фыркнул и тут
же опять заснул.
Дункану уже надоело ждать. Дождь, начавшийся, когда еще только
смеркалось, продолжался всю ночь, большую часть которой Дункан провел в
тесной купеческой лавке, урывками пытаясь поспать.
Но недавно гонец сообщил, что Аларик уже в пути и скоро будет здесь,
поэтому-то Дункан и мок под дождем. Он плотно запахнул тяжелый кожаный плащ
под самым подбородком (такие плащи носят кассанские охотники), поднял
воротник и натянул капюшон как можно ниже, чтобы защититься от ледяного
ветра и дождя. Пелерина у него на плечах уже потемнела от влаги, и вода
просачивалась внутрь. Дункан чувствовал холод своей кольчуги даже сквозь
плотную шерстяную фуфайку, поддетую вниз. Он дышал на пальцы, замерзшие и в
перчатках, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу, и морщился, когда
шевелил окоченевшими пальцами в промокшем сапоге, и недоумевал, куда это
запропастился Аларик.
Только он об этом подумал, как дверь в доме справа от него, словно по
команде, распахнулась и в тот же момент высокая фигура, закутанная в кожаный
плащ, показалась на освещенном пороге. Пройдя между конями, Аларик ободряюще
хлопнул по плечу Дункана, всматривающегося в угрюмое серое небо.
-- Сожалею, что так задержался, -- пробормотал он, откидывая чехол с
седла и насухо протирая его, -- как дела?
-- Да ничего, только вот промок до печенок, -- беспечно ответил Дункан,
в свою очередь открывая седло и вскакивая на коня, -- но этому не помочь
иначе, кроме как поскорей убравшись отсюда. Что тебя задержало?
Морган хмыкнул и подтянул подпругу.
-- Много было вопросов. Если Варин решится выступить против меня в наше
отсутствие, Гамильтон не должен оставаться с пустыми руками. Это еще одна
причина, по которой я хочу сохранить наш отъезд в тайне. Пусть жители
Корвина думают, что их герцог и его верный духовник-кузен уединились в
отдаленных покоях замка, где герцог намерен исповедаться и принести
покаяние.
-- Это ты-то собираешься покаяться? -- фыркнул Дункан; его кузен одним
махом вскочил в седло.
-- Уж не хочешь ли ты сказать, дорогой брат, что мне заказана
чистосердечная вера? -- спросил Морган, усмехнувшись, и, связав тюки,
навьюченные на пони, направил своего коня к коню Дункана.
-- Я -- нет, -- покачал головой Дункан. -- Лучше скажи, мы когда-нибудь
уйдем из этого мрачного места?
-- Уже, -- многозначительно произнес Морган. -- Поехали. Неплохо, если
бы мы были у старого Неота к закату, а туда и в хорошую-то погоду надо
скакать целый день.
-- Замечательно, -- проворчал Дункан себе под нос, когда они двинулись
рысью по пустынным улицам Корота, -- всю жизнь об этом мечтал.

Примерно в это же время, но за много миль отсюда Риммель карабкался по
скалам в горах к северу от Кульда, дрожа от нетерпения. Там, наверху, было
морозно, ветрено, холод пробирал до костей, даже когда солнце приблизилось к
зениту. Несмотря на это, Риммель весь вспотел под кожаным дорожным плащом, а
его холщовая сумка, перекинутая через плечо, становилась с каждым шагом все
тяжелее и тяжелее. Конь, упрятанный в лощине, что была уже далеко позади,
тихо ржал, оставшись в одиночестве на продуваемой ветром площадке, но
Риммель заставлял себя карабкаться все выше и выше.
Нервы его были вконец истощены. Всю длинную, бессонную ночь он убеждал
себя не быть дураком и не трусить, внушал себе, что ему нечего бояться
женщины по имени Бетана, что у нее нет ничего общего с той, другой женщиной,
чары которой коснулись его много лет назад. Но теперь...
Риммель вздрогнул, вспомнив ту ночь. С тех пор прошло уже двадцать
лет... Однажды он с дружком прокрался в сад старой госпожи Эльфриды, чтобы
наворовать капусты и яблок. Оба знали, что об Эльфриде ходят слухи, будто
она ведьма и не жалует бродяг, шатающихся вблизи ее крошечного надела, -- в
дневное время им нередко доводилось отведать ее метлы. Однако они были
настолько уверены, что ночью старуха не сможет их застичь, что почти и не
боялись.
Но потом, там, в саду, они увидели в темноте госпожу Эльфриду, которую
нимбом окружало фиолетовое сияние, и от этого слепящего света Риммель и его
товарищ бежали так быстро, как только несли их ноги.
Они убежали, старуха не преследовала их. Но на следующее утро Риммель
проснулся с белыми волосами, и сколько их ни мыли, сколько ни терли, они
такими и оставались, и не помогали никакие припарки, никакая краска. Его
мать страшно испугалась; она заподозрила, что тут не обошлось без старой
ведьмы, хотя Риммель и повторял неустанно, что никуда не выходил из дома той
ночью, что просто лег спать, как обычно, и спал, пока не проснулся, вот и
все. А вскоре госпожа Эльфрида ушла из деревни и никогда больше не
возвращалась.
Риммель поежился в утреннем холоде, не в силах справиться с тошнотой,
подступившей к горлу от этих воспоминаний. Несомненно, эта Бетана -- такая
же ведьма, да и кем же ей еще быть, если она проделывает те делишки что ей
приписывают. Возможно, она посмеется над его просьбой? Или откажется помочь?
Или заломит такую цену, что он не сможет заплатить?
А если она разозлится? Захочет над ним подшутить? Неправильно заколдует
его? А вдруг через многие годы он узнает, что плата была недостаточна, когда
ужасные беды падут на него, Риммеля, а может, и на лорда Кевина или даже на
саму Бронвин?
Риммель пожал плечами и заставил себя больше не думать об этом. Глупо
предаваться панике, не имеющей, в общем-то, под собой почвы. Накануне
Риммель тщательно разузнал все о Бетане, поговорил с теми, кто пользовался
ее услугами Не было никаких оснований не доверять тому, что о ней говорили,
-- это просто старая безобразная пастушка, которая довольно часто и успешно
выручает тех, кто попал в беду. К тому же у Риммеля не было другого способа
добиться взаимности любимой женщины.
Щурясь на солнце, он остановился, окидывая взглядом путь. Впереди за
низкорослыми соснами в нескольких ярдах от него, виднелось продолговатое
узкое отверстие в голой скале, изнутри завешенное звериной шкурой. Несколько
тощих овец с ягнятами щипали тронутую морозом траву, редкие пучки которой
торчали из щелей голой скалы по обе стороны от пещеры. Среди камней слева от
входа лежал пастушеский посох, но его владельца нигде не было видно.
Риммель глубоко вздохнул и, собравшись с духом, преодолел последние
несколько ярдов, отделявшие его от входа.
-- Есть здесь кто-нибудь? -- позвал он дрожащим голосом, тихо и робко.
-- Я... я ищу госпожу Бетану, пастушку. Я пришел с добром.
Долго стояла тишина, так что Риммель слышал негромкое гудение насекомых
и щебет птиц, слышал, как овцы выдирают жесткую траву рядом, да собственное
прерывистое дыхание. Потом чей-то голос проревел"
-- Войдите!
Риммель обернулся на звук. Сдерживая удивление, он шагнул ко входу в
пещеру и осторожно отодвинул занавеску -- по виду и запаху это была
невыдубленная козья шкура. Ему в голову пришла безумная мысль, что он, быть
может, никогда больше не увидит солнца; Риммель огляделся напоследок, а
затем уставился в глубину пещеры, где царила непроглядная тьма.
-- Войдите, -- еще раз приказал голос, когда Риммель заколебался.
Он стал боязливо продвигаться вперед, все еще придерживая край
занавески, чтобы в пещеру поступало хоть немного света и воздуха, и
оглядываясь украдкой в поисках хозяйки этого жилища. Голос, казалось,
исходил сразу отовсюду -- и спереди, и сзади, и справа, и слева; разглядеть
же он по-прежнему ничего не мог.
-- Отпусти занавеску и стой, где стоишь.
Голос опять напугал Риммеля, хотя он и ожидал его услышать. Он
буквально подпрыгнул от ужаса и выпустил занавеску. Однако на этот раз он
был уверен, что голос во тьме прозвучал слева от него, но не смел пошевелить
ни одним мускулом, боясь ослушаться этого бесплотного голоса. Он с трудом
сглотнул, заставил себя выпрямиться, безвольно уронив руки. У него тряслись
колени, ладони вспотели, и он не смел пошевелиться.
-- Кто ты такой? -- сурово спросил голос.
Теперь ему казалось, что эти громкие и резкие слова донеслись откуда-то
спереди, и только непонятно, кем они произнесены -- мужчиной или женщиной.
Риммель нервно облизал губы.
-- Меня зовут Риммель. Я главный архитектор его светлости герцога
Кассанского.
-- От чьего имени ты пришел, Риммель-архитектор? От своего или же от
имени герцога?
-- От... от своего.
-- Что же ты хочешь от Бетаны? -- спросил голос. -- И не двигайся, пока
тебе не разрешат.
Риммель собрался было повернуться, но тут снова замер и попытался
успокоиться. Возможно, обладатель голоса видел в темноте. Риммель-то точно
этого не мог.
-- Вы и есть госпожа Бетана? -- робко спросил он.
-- Да, я.
-- Я... -- он сглотнул слюну, -- я принес вам еды, госпожа Бетана, --
сказал он, -- я...
-- Положи еду рядом с собой.
Риммель повиновался.
-- Теперь говори, что тебе надо от Бетаны?
Риммель снова сглотнул. Он чувствовал, как капли пота стекают с бровей
прямо в глаза, и не мог поднять руку, чтобы вытереть их. Он с трудом моргнул
и заставил себя говорить.
-- Это... это женщина, госпожа Бетана. Она... я...
-- Продолжай.
Риммель глубоко вздохнул.
-- Я хочу, чтобы эта женщина стала моей женой, госпожа Бетана. Но
она... она помолвлена с другим. Она... обвенчается с ним, если вы не
поможете. Вы ведь можете помочь, правда?
Он сначала ослеп от света, внезапно вспыхнувшего позади него, а потом
увидел свою собственную тень, пляшущую на каменной стене. Свет -- оранжевый,
как от костра, немного рассеял мрак в грязной пещере.
-- Можешь повернуться и подойти.
Со вздохом облегчения Риммель повернулся к источнику света. Примерно в
двенадцати шагах от него на каменном полу стоял фонарь, а рядом с ним
сидела, скрестив ноги, старая карга в лохмотьях. Ее сморщенное и обветренное
лицо окружала грива спутанных седых волос с редкими темными прядями; она
зябко куталась в темный плащ, которым до этого, возможно, и прикрывала
фонарь. Риммель утер глаза рукавом и, поколебавшись, направился к ней. Он
остановился, боязливо рассматривая женщину по имени Бетана.
-- Ну как, мастер Риммель, -- произнесла она, вскинув темные глаза,
поблескивающие в дрожащем свете фонаря, -- противно вам на меня смотреть?
У нее были гнилые желтые зубы и зловонное дыхание. Риммель с трудом
сдержался, чтобы не убежать от отвращения. Бетана хрипло, пронзительно
захихикала и указала костлявой рукой на пол возле себя. При этом у нее на
пальце сверкнуло золото и Риммелю показалось, что это обручальное кольцо.
Да, горожане говорили, что она вдова. Интересно, каков был ее супруг?
Риммель осторожно сел на жесткий каменный пол, скрестив ноги, так же
как и хозяйка пещеры. Когда он уселся, Бетана некоторое время пристально
разглядывала его, не произнося ни слова, своими горящими, подчиняющими себе
глазами. Потом она кивнула.
-- Эта женщина... расскажи мне о ней. Красива ли она?
-- Она... -- Риммель запнулся, так как у него вдруг пересохло в горле.
-- Вот ее портрет, -- сказал он, доставая медальон Бронвин и робко
протягивая его.
Бетана протянула скрюченную руку, взяла медальон и ловко открыла, нажав
на него кривым желтым ногтем. Увидев портрет, она удивленно приподняла бровь
и пристально посмотрела на Риммеля.
-- Это и есть та женщина?
Риммель благоговейно кивнул.
-- И это ее медальон?
-- Был, -- ответил Риммель, -- последним его носил ее жених.
-- А что ты скажешь о ее женихе? -- спросила Бетана. -- Любит ли он ее?
Риммель кивнул.
-- А она его?
Риммель снова кивнул.
-- Но ты тоже любишь ее, так любишь, что не пожалел бы жизни, чтобы
обладать ею?
Риммель кивнул в третий раз, расширив глаза.
На лице Бетаны появилось жалкое подобие веселой улыбки.
-- И я знавала мужчину, который не пожалел бы жизни, чтобы обладать
мною. Не веришь? Не важно. Он подтвердил бы это, я думаю.
Она со щелчком захлопнула медальон и, держа его за цепочку в скрюченной
руке, обернулась и достала желтую бутылку из высушенной тыквы с узким
горлышком. Риммель затаил дыхание и, вытаращив глаза, смотрел, как она со
щелчком вытащила пробку и повернула бутылку горлышком к нему. Тревожное
предчувствие, мучившее его с самого утра, снова овладело Риммелем, но он
отогнал его усилием воли.
-- Подставь руки, Риммель-архитектор, а то я расплещу воду по сухому
камню и навсегда утрачу ее.
Риммель повиновался, и Бетана налила воды из бутылки в его сложенные
ладони.
-- Теперь, -- продолжала она, отставив бутылку в сторону, -- ищи на
поверхности воды следы священных знаков. Следи за следами вихрей времени и
священного дыхания любви на воде, отмечай их путь. Смотри, как она
принуждена будет совершить то, что станет ее падением и что отдаст ее тебе.
Она крутила и раскачивала над сомкнутыми ладонями Риммеля медальон,
поднимая его и опуская, чертя над водой замысловатые узоры и знаки и бормоча
при этом заклинание. Колдунья не отрывала взгляда от гостя, и вскоре его
веки затрепетали, отяжелели и сомкнулись. Зажав в кулаке медальон, она
осушила ладони Риммеля полой своего темного плаща.
Потом Бетана со вздохом снова открыла медальон и стала напряженно
вспоминать подходящие чары, именно такие, которые могут любовь женщины к
одному мужчине превратить в любовь к другому. Да, раньше она уже
пользовалась этими чарами, и не раз.
Но это было давно, когда Бетана была еще не так стара, не так беззуба и
не так забывчива. Сейчас она не знала даже, сможет ли вспомнить все
правильно.
Да утишатся громы небесные? Нет, это заклинание для хорошего урожая.
Правда, они могут пригодиться и этой леди, но позже, когда ей настанет время