Быстрая Молния первым из стаи ощутил запах стада оленей-карибу — то, что множество волчьих носов вынюхивали в воздухе. Через четверть мили ветер донес этот запах до всех, и Балу повернул свою орду на юго-запад. Скорость бега возросла, и чудовищная тень сотни мчащихся тел начала постепенно растягиваться и распадаться на отдельных волков. Никто не подавал никаких сигналов. Балу, вожак, не издал ни звука. Но со стороны могло бы показаться, будто какая-то неслышимая команда передавалась от волка к волку, и сотня животных повиновалась ей. При свете дня это было бы величественным зрелищем, невольно вызывающим тревожное предчувствие надвигающейся трагедии. Стая растянулась по фронту цепочкой длиной в одну восьмую мили. Самые сильные и проворные, словно призванные инстинктом к выполнению наиболее трудной задачи, находились по обоим концам наступающей боевой линии. До карибу оставалось менее одной мили.
Плотная серая мгла скрывала растянувшуюся дугой смертоносную цепь, и ветер дул от обреченного стада. Ничто — ни запах, ни зрение, ни слух — не предупреждало их об опасности.
Неожиданно Быстрая Молния рванулся вперед. Впервые за время охоты он продемонстрировал свою невероятную быстроту. Инстинкт стаи, закон лидерства, присутствие молодой волчицы, которая изо всех сил старалась не отстать, — все это больше не сдерживало его. Одним прыжком он настиг Балу. Затем обогнал его; Скорость, с которой он бежал, не уступала скорости самого ветра. За полмили он опередил стаю на значительное расстояние и очутился в одиночестве. Запах живого мяса щекотал его ноздри. Серые очертания маячили в ночи перед ним, и, словно выпущенная прямо в цель стрела, он стремглав метнулся к своим жертвам. В это мгновение до него донесся яростный волчий вой: безмолвная до сих пор, стая в момент атаки издала охотничий клич. Быстрая Молния подхватил его. Благодаря ветру клич этот был слышен на расстоянии пяти миль. Словно дикая орда лишенных жалости гуннов, волки набросились на карибу.
Стадо паслось, рассыпавшись на обширном пространстве. Плоскими разветвленными рогами карибу выкапывали из-под снега зеленый кудрявый мох, и нападение Быстрой Молнии было для них первым предупреждением. От него одного они моментально убежали бы без малейшего замешательства, но с приближением стаи ужас овладел ими, и по замерзшей равнине внезапно разнесся топот копыт, прозвучавший словно рокот отдаленного грома. Сбиваться в кучу в момент опасности — таков овечий инстинкт. Точно так же поступают северные олени-карибу.
Бросок Быстрой Молнии занес его на сотню ярдов внутрь расположения стада и его клыки уже были на горле молодого бычка, когда испуганные животные начали сбиваться в кучу. В толчее и тесноте они сдавили его со всех сторон. Всей тяжестью своих ста сорока фунтов он повис на яремной вене избранной им жертвы. Вокруг него раздавались тупые удары сталкивающихся тел, треск рогов и копыт, рычащая и воющая сумятица нападавшей стаи, но ни один звук не проникал из его плотно стиснутой пасти. Его собратья трудились по двое, но трое и даже вчетвером над одним карибу, но в обычае Быстрой Молнии было убивать свою жертву самостоятельно. Огромное стадо беспрерывно двигалось, и когда в самом его центре бычок со вцепившимся в него Быстрой Молнией рухнул на снег, но ним прошлась масса тел; копыта топтали их, скрип и треск рогов раздавались над ними, но Быстрая Молния ни на секунду не ослабил сжатия своих челюстей. Все глубже впивались его клыки. Он даже перестал дышать; могучие жизненные силы, таившиеся в нем, были предельно напряжены. Упершись передними лапами, он собрал мышцы тела в тугую пружину, рванул на себя — и кровь молодого карибу хлынула потоком на истоптанный копытами снег.
Два десятка оленей лежали бездыханными, когда Быстрая Молния оторвался от своей жертвы и, шатаясь, поднялся на ноги. Наиболее слабая часть стада была уничтожена. Тысяча крепких и сильных животных, составлявших основное ядро, были рассеяны и в беспорядке умчались на юг и на запад. Топот их копыт и треск рогов медленно перекатывающимся громом замирали в отдалении. Никакой голод не в состоянии преодолеть страсть волчьей стаи к убийству, и осатаневшие от крови алчные разбойники снежных пустынь бросали еще теплые тела убитых оленей, пускаясь в погоню за новыми. Лишь усталость и измождение могли остановить бойню. Пока челюсти не утомились, а ноги были в состоянии продолжать бег, волки висели на хвосте стада. Когда последний из хищников повернул обратно, в радиусе трех миль на запятнанном кровью снегу лежали шесть десятков мертвых карибу.
Пиршество началось над тушами тех животных, которые были убиты последними. Со вторым оленем Быстрой Молнии пришлось повозиться. Это была долгая и упорная битва. Его толкали, бодали, топтали копытами, и бой был бы для него намного тяжелее, если бы к нему не присоединилась еще одна пара челюстей. В мучительном напряжении борьбы Быстрая Молния краем глаза заметил стройное тело, мелькнувшее рядом с ним и вступившее в драку. До него донеслось свирепое рычание и яростные удары крепких зубов. И когда с жертвой было покончено, он увидел, что на помощь ему пришла молодая волчица. Челюсти ее были окровавлены, раны кровоточили; тяжело дыша, словно загнанная до изнеможения, но все же торжествующая и довольная, она приблизилась к Быстрой Молнии и встала рядом с ним.
Они убили! Они оба совершили это — Быстрая Молния и она! И здесь, на багровом поле смертельной жатвы, в душе Быстрой Молнии возникло нечто новое, чего он не знал еще час тому назад, когда Мюэкин, юная волчица, бежала рядом с ним. И на этом поле, залитом кровью и открытом всем ветрам, инстинкт ее пола подсказал Мюэкин, что она наконец победила.
С новым воодушевлением Быстрая Молния вырвал большую дыру в боку карибу, и Мюэкин терпеливо дожидалась, пока дыра будет достаточно велика, чтобы она могла присоединиться к нему. Затем, улегшись рядом друг с другом, они приступили к пиршеству. Горячее тело молодой волчицы тесно прижималось к Быстрой Молнии, переполняя его чувством обладателя и хозяина. Он ел без жадности и отрывал куски мяса так, чтобы Мюэкин было удобнее добираться до них. И когда мимо пробегали другие волки, сверкая клыками, или поблизости раздавалось их рычание, глаза Мюэкин ревниво следили за ними. Она первая заметила большую серую тень, которая возникла по ту сторону их карибу. Фигура остановилась, глядя на них сверху вниз сверкающими глазами. Быстрая Молния с набитой мясом пастью услышал предостерегающее рычание волчицы. Он не обратил на него внимания. Он не любил ссор. Дюжина волков могла бы лакомиться его карибу, не вызывая в нем никаких отрицательных эмоций. Но обильная добыча не смягчила инстинктов Мюэкин. Возбуждение от совместной охоты и чувство верности своему другу огнем пылали в ее крови. Большая серая тень оказалась вожаком стаи, Балу, который нагло втерся между ними и принялся бесцеремонно рвать куски от их общей добычи. В следующее мгновение Мюэкин бросилась на него, словно разъяренная мстительная фурия. Ее блестящие клыки цвета слоновой кости впились в его плечо, и Балу, свирепо зарычав от боли, быстро обернулся к ней.
Все это увидел Быстрая Молния, подняв голову над тушей карибу, и прыжок, который бросил его на Балу, был быстрее прыжка юной волчицы. Челюсти вожака уже сомкнулись на горле Мюэкин, когда он столкнулся с ним, и оба огромных зверя покатились по снегу, рыча и кусая друг друга. Быстрая Молния вскочил на ноги, на долю секунды опередив своего противника. Мюэкин ползла к нему на животе. Кровь струилась из ее разорванного горла, и дыхание вырывалось из груди со странными всхлипывающими звуками. До Быстрой Молнии доносился ее задыхающийся жалобный плач, пробуждая в нем снова — сильнее и настойчивее, чем когда-либо, — дух Скагена, его древнего предка. Призрак Скагена призывал его к отмщению; из туманного прошлого сердце собаки взывало не только о мести, но и о справедливости, о защите слабого, о том примитивном благородстве собаки, которое — в противоположность волкам — устанавливало первенство самки и требовало ее защиты. Для Балу не составляло разницы, кому он разорвал глотку, волчице или волку. Но на Быструю Молнию впервые в жизни нахлынуло слепое и страшное желание отомстить.
Балу вскочил на ноги и встал перед ним как раз в тот момент, когда предсмертный жалобный стон в горле Мюэкин перешел в мучительный приступ удушья. Медленно, шаг за шагом, не более дюйма за раз, принялись они кружить друг перед другом, и волки, которые находились поблизости, оставили пиршество и собрались в тесный кружок, внимательно наблюдая за соперниками налитыми кровью глазами. Uchu Nipoowiri — Круг Смерти! — из которого лишь один мог выйти живым. Балу, настоящий волк, двигался вокруг осторожными, крадущимися шагами. Уши его стояли торчком, но все тело было расслаблено, словно набирающая силу пружина, и его пушистый хвост волочился сзади по снегу. Быстрая Молния, хоть внешностью и напоминавший волка, держался иначе. Он весь напрягся от головы до кончика хвоста, словно натянутая тетива; каждая мышца в нем готова была к битве не на жизнь, а на смерть. Балу был в два раза старше его, что давало Быстрой Молнии преимущество в силе и выносливости. Но Балу всю жизнь был бойцом. Хитрый и коварный, он знал множество уловок и в искусстве боя был ловок и решителен, как лиса; внезапно он метнулся вперед, притворившись, будто собирается увильнуть в сторону, и этот выпад был таким неожиданным, что, прежде чем Быстрая Молния сумел увернуться или отразить его, клыки Балу вспороли на его бедре глубокую рану длиной в шесть дюймов.
Как ни ловко и умно была осуществлена атака старого бойца, его уход в защиту был выполнен еще более мастерски. Получив первый удар, Быстрая Молния немедленно бросился на соперника всей своей гигантской мощью. Но Балу снова поступил вопреки всяким предвидениям: вместо того чтобы отскочить вправо или влево, он неожиданно распластался на снегу, и Быстрая Молния по инерции перелетел через него, оставив противника под собой. Точно опытный боксер, который педантично использует малейшую удобную возможность, Балу сделал неуловимое для глаза движение головой в сторону и вверх, и зубы его, подобно ножам, вонзились в незащищенный живот врага. Это была глубокая рана, глубже, чем на бедре, и кровь обильно заструилась из нее. Еще каких-нибудь полдюйма, и внутренности Быстрой Молнии были бы выпущены наружу. Оба удара Балу нанес секунд за двадцать, не более, и в обычной волчьей драке на его стороне имелось бы неоспоримое преимущество, ибо волк, дважды напавший и оба раза потерпевший поражение, перестает быть смелым, уверенным в себе бойцом, но чувствует свою неполноценность и ищет спасения в защите, а не в нападении. Вот тут-то бойцовский характер, унаследованный от старого Скагена, позволил Выстрой Молнии объявить шах и мат триумфу и стратегии Балу. Вторично он прыгнул на врага и снова получил рану, теперь уже в плечо. На мгновение он даже потерял равновесие и упал, но его замешательство длилось не более полсекунды. Вскочив, он в третий раз напал на Валу, и клыки их впервые лязгнули друг о друга. Рычание клокотало в горле Быстрой Молнии. Зубы его со скрежетом вцепились в челюсть вожака, и тот рухнул на снег в безуспешных попытках освободиться. Почти четверть минуты челюсти их были сомкнуты вместе. Затем Балу вывернулся и вновь своим смертоносным боковым выпадом нанес Быстрой Молнии глубокую рану в грудь.
Кровь Быстрой Молнии уже окрасила в алый цвет окруженную волками арену, и запах ее наполнял воздух. Кровь также текла и из раненой челюсти Балу. Около сорока волков собрались в зловещий кружок вокруг бойцов, и другие присоединялись к ним, услышав шум или почуяв запах битвы. Мюэкин больше не двигалась с тех пор, как попыталась приблизиться к Быстрой Молнии. Лужа крови растекалась у нее под горлом, и глаза постепенно тускнели. Но она следила за противниками, стараясь не выпускать их из поля зрения, пока глаза ее еще способны были смотреть.
Теперь Быстрая Молния видел своего неуловимого врага сквозь огненную завесу слепой и бешеной ярости. Он не ощущал своих ран. Из далекого двадцатилетнего прошлого вновь возник Скаген, его предок, и теперь душа Скагена сражалась в могучем теле Быстрой Молнии. Он больше не отскакивал и не кружил по-волчьи. Его массивные плечи угрожающе напряглись, голова опустилась, уши тесно прижались к затылку, и ни один звук не вырвался из его горла, когда он бросился на Балу. На всем Севере не было пары волков, которые могли бы устоять против Скагена, а Скагеном теперь был Быстрая Молния. Снова и снова Балу кусал и рвал его тело, но сквозь эти укусы Быстрая Молния неотвратимо стремился к смертельному захвату. Дважды он почти поймал Балу. На третий раз он добился своего: клыки его сомкнулись на затылке врага. Это был чисто собачий захват. Он не терзал, не трепал и не душил противника. Его челюсти просто сжались, как сжались бы челюсти Скагена, и одновременно с нетерпеливо сузившимся кружком возбужденных волков позвоночник Балу хрустнул, и битва была окончена.
Прошла целая минута, прежде чем Быстрая Молния ослабил захват и, шатаясь, заковылял прочь. В ту же минуту ожидающая орда набросилась на Балу, разрывая на куски его мертвое тело. Таков был закон стаи, вековой волчий инстинкт надругательства над поверженным.
Быстрая Молния остался стоять в одиночестве у тела маленькой волчицы. Мюэкин тщетно пыталась поднять голову. Ее глаза затягивались смертельным туманом. Дважды она с трудом открыла их, и Быстрая Молния, жалобно скуля, коснулся носом ее носа. Мюэкин попыталась ответить, но ее усилия закончились странным всхлипывающим стоном. Затем внезапная сильная дрожь потрясла ее прекрасное юное тело. Последний вздох — и она уже больше не старалась дышать или открывать глаза.
Быстрая Молния стоял над ней, зная, что наступила смерть. Он подождал немного, словно отдавая скорбную дань погибшей, затем сел на окровавленный снег, поднял голову к небу, и волки, которые разрывали тело Валу, услышали и поняли все: властный клич превосходства, триумфа и господства над стаей вырвался из груди Быстрой Молнии. Но в этом победном кличе, далеко разнесшемся над белыми ледяными просторами, звучала скорбная и печальная нота.
Душа Скагена явилась через двадцать лет, чтобы принять власть над волками.
Глава 2. Голодная стая
Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно — настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.
Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли «капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона „М“ в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.
Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.
— Сегодня Мику-Хао, — сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.
О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было свое мнение о грандиозной охоте на волков, организовать и спланировать которую он добросовестно помогал Пеллетье. Целых две недели его неуклюжие пальцы заворачивали ядовитый стрихнин в шарики из жира карибу. В стрихнин он верил. Разбросанная по широким просторам ледяных пустынь, ядовитая приманка кое-кому, несомненно, принесет гибель. Но что касается охоты…
— Это наш единственный шанс, и их тоже, — продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. — Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере, тысяч пять карибу! И если Оле Джон не подведет нас со своими оленями, мы это сделаем! В случае удачи мы каждую зиму будем устраивать облавы на волков вдоль всего побережья, и если мы за это не получим нашивки сержанта и капрала… — Он с надеждой улыбнулся О'Коннору.
— …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, — закончил за него ирландец. — Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!
Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.
Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.
Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.
Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое — руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других — копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.
Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи — по часам Пеллетье — наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад — и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.
На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.
В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.
Плотная серая мгла скрывала растянувшуюся дугой смертоносную цепь, и ветер дул от обреченного стада. Ничто — ни запах, ни зрение, ни слух — не предупреждало их об опасности.
Неожиданно Быстрая Молния рванулся вперед. Впервые за время охоты он продемонстрировал свою невероятную быстроту. Инстинкт стаи, закон лидерства, присутствие молодой волчицы, которая изо всех сил старалась не отстать, — все это больше не сдерживало его. Одним прыжком он настиг Балу. Затем обогнал его; Скорость, с которой он бежал, не уступала скорости самого ветра. За полмили он опередил стаю на значительное расстояние и очутился в одиночестве. Запах живого мяса щекотал его ноздри. Серые очертания маячили в ночи перед ним, и, словно выпущенная прямо в цель стрела, он стремглав метнулся к своим жертвам. В это мгновение до него донесся яростный волчий вой: безмолвная до сих пор, стая в момент атаки издала охотничий клич. Быстрая Молния подхватил его. Благодаря ветру клич этот был слышен на расстоянии пяти миль. Словно дикая орда лишенных жалости гуннов, волки набросились на карибу.
Стадо паслось, рассыпавшись на обширном пространстве. Плоскими разветвленными рогами карибу выкапывали из-под снега зеленый кудрявый мох, и нападение Быстрой Молнии было для них первым предупреждением. От него одного они моментально убежали бы без малейшего замешательства, но с приближением стаи ужас овладел ими, и по замерзшей равнине внезапно разнесся топот копыт, прозвучавший словно рокот отдаленного грома. Сбиваться в кучу в момент опасности — таков овечий инстинкт. Точно так же поступают северные олени-карибу.
Бросок Быстрой Молнии занес его на сотню ярдов внутрь расположения стада и его клыки уже были на горле молодого бычка, когда испуганные животные начали сбиваться в кучу. В толчее и тесноте они сдавили его со всех сторон. Всей тяжестью своих ста сорока фунтов он повис на яремной вене избранной им жертвы. Вокруг него раздавались тупые удары сталкивающихся тел, треск рогов и копыт, рычащая и воющая сумятица нападавшей стаи, но ни один звук не проникал из его плотно стиснутой пасти. Его собратья трудились по двое, но трое и даже вчетвером над одним карибу, но в обычае Быстрой Молнии было убивать свою жертву самостоятельно. Огромное стадо беспрерывно двигалось, и когда в самом его центре бычок со вцепившимся в него Быстрой Молнией рухнул на снег, но ним прошлась масса тел; копыта топтали их, скрип и треск рогов раздавались над ними, но Быстрая Молния ни на секунду не ослабил сжатия своих челюстей. Все глубже впивались его клыки. Он даже перестал дышать; могучие жизненные силы, таившиеся в нем, были предельно напряжены. Упершись передними лапами, он собрал мышцы тела в тугую пружину, рванул на себя — и кровь молодого карибу хлынула потоком на истоптанный копытами снег.
Два десятка оленей лежали бездыханными, когда Быстрая Молния оторвался от своей жертвы и, шатаясь, поднялся на ноги. Наиболее слабая часть стада была уничтожена. Тысяча крепких и сильных животных, составлявших основное ядро, были рассеяны и в беспорядке умчались на юг и на запад. Топот их копыт и треск рогов медленно перекатывающимся громом замирали в отдалении. Никакой голод не в состоянии преодолеть страсть волчьей стаи к убийству, и осатаневшие от крови алчные разбойники снежных пустынь бросали еще теплые тела убитых оленей, пускаясь в погоню за новыми. Лишь усталость и измождение могли остановить бойню. Пока челюсти не утомились, а ноги были в состоянии продолжать бег, волки висели на хвосте стада. Когда последний из хищников повернул обратно, в радиусе трех миль на запятнанном кровью снегу лежали шесть десятков мертвых карибу.
Пиршество началось над тушами тех животных, которые были убиты последними. Со вторым оленем Быстрой Молнии пришлось повозиться. Это была долгая и упорная битва. Его толкали, бодали, топтали копытами, и бой был бы для него намного тяжелее, если бы к нему не присоединилась еще одна пара челюстей. В мучительном напряжении борьбы Быстрая Молния краем глаза заметил стройное тело, мелькнувшее рядом с ним и вступившее в драку. До него донеслось свирепое рычание и яростные удары крепких зубов. И когда с жертвой было покончено, он увидел, что на помощь ему пришла молодая волчица. Челюсти ее были окровавлены, раны кровоточили; тяжело дыша, словно загнанная до изнеможения, но все же торжествующая и довольная, она приблизилась к Быстрой Молнии и встала рядом с ним.
Они убили! Они оба совершили это — Быстрая Молния и она! И здесь, на багровом поле смертельной жатвы, в душе Быстрой Молнии возникло нечто новое, чего он не знал еще час тому назад, когда Мюэкин, юная волчица, бежала рядом с ним. И на этом поле, залитом кровью и открытом всем ветрам, инстинкт ее пола подсказал Мюэкин, что она наконец победила.
С новым воодушевлением Быстрая Молния вырвал большую дыру в боку карибу, и Мюэкин терпеливо дожидалась, пока дыра будет достаточно велика, чтобы она могла присоединиться к нему. Затем, улегшись рядом друг с другом, они приступили к пиршеству. Горячее тело молодой волчицы тесно прижималось к Быстрой Молнии, переполняя его чувством обладателя и хозяина. Он ел без жадности и отрывал куски мяса так, чтобы Мюэкин было удобнее добираться до них. И когда мимо пробегали другие волки, сверкая клыками, или поблизости раздавалось их рычание, глаза Мюэкин ревниво следили за ними. Она первая заметила большую серую тень, которая возникла по ту сторону их карибу. Фигура остановилась, глядя на них сверху вниз сверкающими глазами. Быстрая Молния с набитой мясом пастью услышал предостерегающее рычание волчицы. Он не обратил на него внимания. Он не любил ссор. Дюжина волков могла бы лакомиться его карибу, не вызывая в нем никаких отрицательных эмоций. Но обильная добыча не смягчила инстинктов Мюэкин. Возбуждение от совместной охоты и чувство верности своему другу огнем пылали в ее крови. Большая серая тень оказалась вожаком стаи, Балу, который нагло втерся между ними и принялся бесцеремонно рвать куски от их общей добычи. В следующее мгновение Мюэкин бросилась на него, словно разъяренная мстительная фурия. Ее блестящие клыки цвета слоновой кости впились в его плечо, и Балу, свирепо зарычав от боли, быстро обернулся к ней.
Все это увидел Быстрая Молния, подняв голову над тушей карибу, и прыжок, который бросил его на Балу, был быстрее прыжка юной волчицы. Челюсти вожака уже сомкнулись на горле Мюэкин, когда он столкнулся с ним, и оба огромных зверя покатились по снегу, рыча и кусая друг друга. Быстрая Молния вскочил на ноги, на долю секунды опередив своего противника. Мюэкин ползла к нему на животе. Кровь струилась из ее разорванного горла, и дыхание вырывалось из груди со странными всхлипывающими звуками. До Быстрой Молнии доносился ее задыхающийся жалобный плач, пробуждая в нем снова — сильнее и настойчивее, чем когда-либо, — дух Скагена, его древнего предка. Призрак Скагена призывал его к отмщению; из туманного прошлого сердце собаки взывало не только о мести, но и о справедливости, о защите слабого, о том примитивном благородстве собаки, которое — в противоположность волкам — устанавливало первенство самки и требовало ее защиты. Для Балу не составляло разницы, кому он разорвал глотку, волчице или волку. Но на Быструю Молнию впервые в жизни нахлынуло слепое и страшное желание отомстить.
Балу вскочил на ноги и встал перед ним как раз в тот момент, когда предсмертный жалобный стон в горле Мюэкин перешел в мучительный приступ удушья. Медленно, шаг за шагом, не более дюйма за раз, принялись они кружить друг перед другом, и волки, которые находились поблизости, оставили пиршество и собрались в тесный кружок, внимательно наблюдая за соперниками налитыми кровью глазами. Uchu Nipoowiri — Круг Смерти! — из которого лишь один мог выйти живым. Балу, настоящий волк, двигался вокруг осторожными, крадущимися шагами. Уши его стояли торчком, но все тело было расслаблено, словно набирающая силу пружина, и его пушистый хвост волочился сзади по снегу. Быстрая Молния, хоть внешностью и напоминавший волка, держался иначе. Он весь напрягся от головы до кончика хвоста, словно натянутая тетива; каждая мышца в нем готова была к битве не на жизнь, а на смерть. Балу был в два раза старше его, что давало Быстрой Молнии преимущество в силе и выносливости. Но Балу всю жизнь был бойцом. Хитрый и коварный, он знал множество уловок и в искусстве боя был ловок и решителен, как лиса; внезапно он метнулся вперед, притворившись, будто собирается увильнуть в сторону, и этот выпад был таким неожиданным, что, прежде чем Быстрая Молния сумел увернуться или отразить его, клыки Балу вспороли на его бедре глубокую рану длиной в шесть дюймов.
Как ни ловко и умно была осуществлена атака старого бойца, его уход в защиту был выполнен еще более мастерски. Получив первый удар, Быстрая Молния немедленно бросился на соперника всей своей гигантской мощью. Но Балу снова поступил вопреки всяким предвидениям: вместо того чтобы отскочить вправо или влево, он неожиданно распластался на снегу, и Быстрая Молния по инерции перелетел через него, оставив противника под собой. Точно опытный боксер, который педантично использует малейшую удобную возможность, Балу сделал неуловимое для глаза движение головой в сторону и вверх, и зубы его, подобно ножам, вонзились в незащищенный живот врага. Это была глубокая рана, глубже, чем на бедре, и кровь обильно заструилась из нее. Еще каких-нибудь полдюйма, и внутренности Быстрой Молнии были бы выпущены наружу. Оба удара Балу нанес секунд за двадцать, не более, и в обычной волчьей драке на его стороне имелось бы неоспоримое преимущество, ибо волк, дважды напавший и оба раза потерпевший поражение, перестает быть смелым, уверенным в себе бойцом, но чувствует свою неполноценность и ищет спасения в защите, а не в нападении. Вот тут-то бойцовский характер, унаследованный от старого Скагена, позволил Выстрой Молнии объявить шах и мат триумфу и стратегии Балу. Вторично он прыгнул на врага и снова получил рану, теперь уже в плечо. На мгновение он даже потерял равновесие и упал, но его замешательство длилось не более полсекунды. Вскочив, он в третий раз напал на Валу, и клыки их впервые лязгнули друг о друга. Рычание клокотало в горле Быстрой Молнии. Зубы его со скрежетом вцепились в челюсть вожака, и тот рухнул на снег в безуспешных попытках освободиться. Почти четверть минуты челюсти их были сомкнуты вместе. Затем Балу вывернулся и вновь своим смертоносным боковым выпадом нанес Быстрой Молнии глубокую рану в грудь.
Кровь Быстрой Молнии уже окрасила в алый цвет окруженную волками арену, и запах ее наполнял воздух. Кровь также текла и из раненой челюсти Балу. Около сорока волков собрались в зловещий кружок вокруг бойцов, и другие присоединялись к ним, услышав шум или почуяв запах битвы. Мюэкин больше не двигалась с тех пор, как попыталась приблизиться к Быстрой Молнии. Лужа крови растекалась у нее под горлом, и глаза постепенно тускнели. Но она следила за противниками, стараясь не выпускать их из поля зрения, пока глаза ее еще способны были смотреть.
Теперь Быстрая Молния видел своего неуловимого врага сквозь огненную завесу слепой и бешеной ярости. Он не ощущал своих ран. Из далекого двадцатилетнего прошлого вновь возник Скаген, его предок, и теперь душа Скагена сражалась в могучем теле Быстрой Молнии. Он больше не отскакивал и не кружил по-волчьи. Его массивные плечи угрожающе напряглись, голова опустилась, уши тесно прижались к затылку, и ни один звук не вырвался из его горла, когда он бросился на Балу. На всем Севере не было пары волков, которые могли бы устоять против Скагена, а Скагеном теперь был Быстрая Молния. Снова и снова Балу кусал и рвал его тело, но сквозь эти укусы Быстрая Молния неотвратимо стремился к смертельному захвату. Дважды он почти поймал Балу. На третий раз он добился своего: клыки его сомкнулись на затылке врага. Это был чисто собачий захват. Он не терзал, не трепал и не душил противника. Его челюсти просто сжались, как сжались бы челюсти Скагена, и одновременно с нетерпеливо сузившимся кружком возбужденных волков позвоночник Балу хрустнул, и битва была окончена.
Прошла целая минута, прежде чем Быстрая Молния ослабил захват и, шатаясь, заковылял прочь. В ту же минуту ожидающая орда набросилась на Балу, разрывая на куски его мертвое тело. Таков был закон стаи, вековой волчий инстинкт надругательства над поверженным.
Быстрая Молния остался стоять в одиночестве у тела маленькой волчицы. Мюэкин тщетно пыталась поднять голову. Ее глаза затягивались смертельным туманом. Дважды она с трудом открыла их, и Быстрая Молния, жалобно скуля, коснулся носом ее носа. Мюэкин попыталась ответить, но ее усилия закончились странным всхлипывающим стоном. Затем внезапная сильная дрожь потрясла ее прекрасное юное тело. Последний вздох — и она уже больше не старалась дышать или открывать глаза.
Быстрая Молния стоял над ней, зная, что наступила смерть. Он подождал немного, словно отдавая скорбную дань погибшей, затем сел на окровавленный снег, поднял голову к небу, и волки, которые разрывали тело Валу, услышали и поняли все: властный клич превосходства, триумфа и господства над стаей вырвался из груди Быстрой Молнии. Но в этом победном кличе, далеко разнесшемся над белыми ледяными просторами, звучала скорбная и печальная нота.
Душа Скагена явилась через двадцать лет, чтобы принять власть над волками.
Глава 2. Голодная стая
I
Наступил Укинанис — Свет Семи Звезд. Но в небе вместо семи зажглись семь миллиардов звезд. Унылая сумеречная мгла миновала, и мир Севера, светлый и умиротворенный, лежал в объятиях Долгой Ночи. Высоко вверху, там, где в летнем небе юга должно было бы находиться полуденное солнце, равномерно серебрилось легкое свечение, словно тускло мерцающее перламутровое сердце самой Ночи, а вокруг этого серебристого сердца располагались звезды. Бесчисленные и бесстрастные, застывшие и безжизненные, вечно сверкающие в небе — без солнца, без луны, без дневного света, которые могли бы затмить их мерцание, — они освещали замерзший мир, подобно многочисленным неподвижным и завистливым очам, ревниво следящим за искрящимся и непревзойденным великолепием Северного Сияния. Этой ночью — или этим днем, ибо день и ночь должны следовать друг за другом по времени суток даже там, где нет ни солнца, ни луны, — Северное Сияние было подобно чародею в радужных и сверкающих одеждах. В течение двух часов Кесик Маниту — Небесная Богиня — давала волшебный спектакль и, словно не желая подчеркивать родственных связей с Северным полюсом, простирала свои таинственные чары и фосфоресцирующее великолепие в той стороне, где должен был находиться западный горизонт. В течение двух часов она развешивала по небосводу широчайшие полотнища бесконечно меняющихся разноцветных знамен; в течение двух часов она резвилась, забавляясь феерической игрой огня и света; она заставила плясать десятки тысяч призрачных танцоров, непревзойденных в гибкости и изяществе, она испещрила небо золотыми, пурпурными, оранжевыми и бриллиантово-голубыми дорожками и затем, словно утомившись от столь замысловатых развлечений, принялась окрашивать арену своих красочных игр в яркий и живой алый цвет В городах, селениях и на открытых просторах за две тысячи миль от ее владений множество людей этой ночью следили за шалостями Кесик Маниту и поражались таинственным и загадочным явлениям «там, у Северного полюса». Но здесь, под непосредственным воздействием ее волшебных чар, душа трепетала от восторга, и сверкающий лед замерзшего мира отражал ее сияние обратно в небесную высь, к звездам и к перламутровому Сердцу Неба.Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно — настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.
Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли «капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона „М“ в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.
Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.
— Сегодня Мику-Хао, — сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.
О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было свое мнение о грандиозной охоте на волков, организовать и спланировать которую он добросовестно помогал Пеллетье. Целых две недели его неуклюжие пальцы заворачивали ядовитый стрихнин в шарики из жира карибу. В стрихнин он верил. Разбросанная по широким просторам ледяных пустынь, ядовитая приманка кое-кому, несомненно, принесет гибель. Но что касается охоты…
— Это наш единственный шанс, и их тоже, — продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. — Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере, тысяч пять карибу! И если Оле Джон не подведет нас со своими оленями, мы это сделаем! В случае удачи мы каждую зиму будем устраивать облавы на волков вдоль всего побережья, и если мы за это не получим нашивки сержанта и капрала… — Он с надеждой улыбнулся О'Коннору.
— …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, — закончил за него ирландец. — Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!
Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.
Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.
Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.
Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое — руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других — копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.
Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи — по часам Пеллетье — наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад — и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.
На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.
В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.