Его пальцы сжали карточку, готовые разорвать ее на клочки. Надорвав уже картон, Дэвид внезапно удержал свой бессознательный порыв. С карточки снова смотрела на него девушка, смотрела ясными большими глазами, удивленная его слабостью, пораженная внезапным покушением на нее, изумленно вопрошавшая его. Только теперь Дэвид увидел в ее глазах вопрос, которого раньше не замечал. Казалось, она собирается его о чем-то спросить, с ее губ, казалось, готовы /сорваться слова, слова, предназначенные ему, именно ему.
Пальцы Дэвида разжались. Он расправил разорванный конец картона, действуя так осторожно, словно то была рана на его собственном теле. Эта карточка имела много общего с ним самим: она затерялась, лишилась своего места, своего дома; как и ему, отныне ей предстоит скитаться, зависеть от милости судьбы. Почти с нежностью он снова завернул ее в газету и положил на стол.
Дэвид медленно разделся. Перед тем как завернуться в одеяло, он дотронулся рукой до своего лба: лоб лихорадочно горел. Это было в порядке вещей и не обеспокоило Дэвида. Последнее время, почти всегда ночью, его охватывало лихорадочное состояние. За ним на следующий день обычно следовала жестокая головная боль.
Он потушил свет и, вытянувшись под теплым одеялом, стал со страхом ожидать начала своих обычных мук. Они терзали его каждую ночь, постепенно лишая его последних сил. Его ослабевшие, разбитые нервы отказывались служить! Его охватывала безграничная скорбь, впереди не виднелось никакого просвета! И все из-за нее, златокудрой богини, которая смеялась ему в лицо, чей смех никогда не перестанет звучать в его ушах. Он заскрежетал зубами и судорожно вцепился пальцами в одеяло. Неужели после всего происшедшего, она, эта женщина, бывшая его женой, до сих пор держит его в своих оковах, порабощая его мысли? Почему он не может встать, пожать плечом, рассмеяться и благодарить судьбу хоть бы за то, что у них не было детей? Почему он не в силах так поступить? Почему? Почему?
Еще долго, казалось, повторял Дэвид этот вопрос. Ему чудилось, что он громко, с дикой яростью выкрикивал его. Наконец он очутился совсем близко от девушки, которая стояла на скале и ждала его. Напоминая чудесный цветок, девушка наклонилась к нему; ее руки простерлись, рот приоткрылся, ее глаза засияли. Она прислушивалась к его крику: почему? Почему?
Дэвид спал. Это был глубокий спокойный сон. Ему снилось, что он лежит около тенистого озерка; ветер нежно шелестит верхушками каких-то странных деревьев; тихо журчит прихотливый ручеек.
Глава VI. ПОБЕДА ДЭВИДА
Глава VII. ДЭВИД ВСТРЕЧАЕТСЯ С БЭРИ
Глава VIII. ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЕВЕР
Пальцы Дэвида разжались. Он расправил разорванный конец картона, действуя так осторожно, словно то была рана на его собственном теле. Эта карточка имела много общего с ним самим: она затерялась, лишилась своего места, своего дома; как и ему, отныне ей предстоит скитаться, зависеть от милости судьбы. Почти с нежностью он снова завернул ее в газету и положил на стол.
Дэвид медленно разделся. Перед тем как завернуться в одеяло, он дотронулся рукой до своего лба: лоб лихорадочно горел. Это было в порядке вещей и не обеспокоило Дэвида. Последнее время, почти всегда ночью, его охватывало лихорадочное состояние. За ним на следующий день обычно следовала жестокая головная боль.
Он потушил свет и, вытянувшись под теплым одеялом, стал со страхом ожидать начала своих обычных мук. Они терзали его каждую ночь, постепенно лишая его последних сил. Его ослабевшие, разбитые нервы отказывались служить! Его охватывала безграничная скорбь, впереди не виднелось никакого просвета! И все из-за нее, златокудрой богини, которая смеялась ему в лицо, чей смех никогда не перестанет звучать в его ушах. Он заскрежетал зубами и судорожно вцепился пальцами в одеяло. Неужели после всего происшедшего, она, эта женщина, бывшая его женой, до сих пор держит его в своих оковах, порабощая его мысли? Почему он не может встать, пожать плечом, рассмеяться и благодарить судьбу хоть бы за то, что у них не было детей? Почему он не в силах так поступить? Почему? Почему?
Еще долго, казалось, повторял Дэвид этот вопрос. Ему чудилось, что он громко, с дикой яростью выкрикивал его. Наконец он очутился совсем близко от девушки, которая стояла на скале и ждала его. Напоминая чудесный цветок, девушка наклонилась к нему; ее руки простерлись, рот приоткрылся, ее глаза засияли. Она прислушивалась к его крику: почему? Почему?
Дэвид спал. Это был глубокий спокойный сон. Ему снилось, что он лежит около тенистого озерка; ветер нежно шелестит верхушками каких-то странных деревьев; тихо журчит прихотливый ручеек.
Глава VI. ПОБЕДА ДЭВИДА
На смену ночной буре пришел ясный солнечный день. Когда Торо встал, зимнее солнце весело сверкало в верхушках деревьев. Было девять часов. Стоял сильный мороз. Окна покрылись толстым слоем инея, золотившегося в лучах солнца. Прежде чем развести огонь в большой печи, владелец питомника открыл дверь своей хижины, чтобы посмотреть на градусник, и услышал, как трещат от мороза деревья в лесу. В это утро градусник показывал сорок семь градусов ниже нуля. Мороз изрядный. Торо вернулся в хижину и, поеживаясь, закрыл дверь. Затем он направился к печке, но, не дойдя до нее, остановился в изумлении.
Накануне отец Ролан просил его не шуметь утром, чтобы дать Дэвиду возможность поспать часов до двенадцати — ведь тот был болен, устал и нуждался в отдыхе. И вдруг Дэвид стоял на пороге своей комнаты и весело кивал головой. Казалось, что за прошедшую ночь он помолодел лет на пять.
Торо улыбнулся, обнажив зубы.
— Добрый день, — заговорил он на своем ломаном французском языке. — Мне было предписано не шуметь, чтобы не мешать вам спать.
Кивком головы француз указал на комнату отца Ролана.
— Меня разбудило солнце, — сказал Дэвид. — Идите сюда. Мне хочется, чтобы вы посмотрели.
Торо подошел и встал рядом с ним. Дэвид указал ему на то окно комнаты, которое было обращено к восходящему солнцу. Оно тоже покрылось инеем, сверкавшим золотистым огнем.
— Думаю, что этот свет разбудил меня, — произнес Дэвид. — Как чудесно!
— В доме очень холодно, и иней лежит толстым слоем, — сказал Торо. — Едва я затоплю печь, он быстро растает. И тогда вы увидите солнце — настоящее солнце.
Дэвид смотрел, как француз разводил огонь. Он хорошо спал эту ночь и ни разу не проснулся за те шесть часов, которые провел в постели. Впервые за много месяцев он спал так крепко. А сейчас у него не болела голова, он легко дышал, воздух действовал на него точно какое-то укрепляющее средство. Огонь разгорелся, и вместе с теплом распространился приятный запах сосновой смолы. В комнату вошла Мари, на ходу кончая заплетать свои блестящие черные волосы. Дэвид кивнул ей. Мари улыбнулась, сверкнув своими белыми зубами. Дэвид почувствовал радость, радость за Торо, на долю которого выпало такое счастье. Оба они, и мужчина и женщина, были счастливы.
Торо пробил лед в воде и наполнил таз. Дэвид не привык мыться по утрам ледяной водой, но он отважно принялся за дело. Маленькие осколки льда кололи кожу, холодная вода обжигала тело. Вытираясь грубым полотенцем, Дэвид почувствовал, что его зубы стучат.
Мари и Торо, умывшись вслед за Дэвидом, занялись приготовлением завтрака. Дэвид неожиданно для себя обнаружил, что он с интересом наблюдает за всякими мелочами. Он следил за взмахом длинного ножа, которым Торо проворно нарезал рыбу, за тем, как Мари обваливала в муке отрезанные толстые куски и бросала их в котелок, наполненный горячим жиром. Запах свежей, только вчера пойманной Торо в проруби рыбы возбудил в Дэвиде аппетит. Это было нечто неожиданное, столь же неожиданное, как и все то, что с ним происходило со вчерашнего вечера.
Он направился в свою комнату, чтобы надеть воротник, галстук и пиджак; но едва он увидел на столе завернутую в газету карточку, как его мысли приняли другое направление. В одно мгновение Дэвид схватил карточку. Теперь, днем, при свете солнца, он ожидал, что увидит в ней перемену. Но перемены не оказалось: девушка была такой же, как и ночью — в ее глазах светился вопрос, на губах все еще дрожали непроизнесенные слова. Внезапно Дэвид вспомнил о том, что ему приснилось этой ночью: как он лежал у спокойного темного озера, вокруг него раздавался нежный шепот леса, а на скале, словно охраняя его, стояла девушка.
Он вспомнил, что в одном из его саквояжей лежала лупа. Уверяя себя, что он делает это исключительно из праздного любопытства, Дэвид достал лупу и стал тщательно рассматривать неразборчивую надпись на обороте карточки. Теперь он ясно различил дату, обнаружил следы написанных карандашом и стершихся цифр. Дата относилась к августу прошлого года. Он сам не мог отдать себе отчета, почему это открытие так подействовало на него, почему мысль о том, что девушка так недавно стояла на этой скале, принесла ему удовлетворение. Бессознательно Дэвид начал относиться к девушке на карточке, как к живому существу. Она смотрела на него дружелюбно. Под ее взглядом он уже не чувствовал себя таким одиноким. Вряд ли она могла сильно измениться с прошлого года, с того момента, когда кто-то испугал ее там, у скалы.
Заслышав голос отца Ролана, Дэвид снова завернул карточку, но уже не в потрепанную газету, а в шелковый носовой платок, который он поспешно вытащил из своего саквояжа. Затем он спрятал карточку в саквояж и запер его на ключ. Когда Дэвид снова вышел из своей комнаты, Торо рассказывал отцу Ролану о том, как рано встал его гость. Здороваясь с Дэвидом, отец Ролан внимательно посмотрел ему в глаза и заметил происшедшую в нем перемену.
— Вижу, что вы хорошо провели ночь! — воскликнул он.
— Великолепно! — подтвердил Дэвид.
В окно в тех местах, где иней уже оттаял, проникали золотые солнечные лучи. Положив руку на плечо Дэвида, отец Ролан указал на окно.
— Подождите, пока вы попадете туда, — произнес он. — Это только начало, Дэвид.
Все уселись за стол. Завтрак состоял из рыбы и кофе, хлеба и картофеля и… бобов. В конце завтрака Дэвид неожиданно спросил у отца Ролана.
— Слышали ли вы когда-нибудь о реке Стайкайн?
Отец Ролан выпрямился и, перестав есть, так взглянул на Дэвида, словно этот вопрос задел его за живое.
— Я знаю одного человека, который много лет прожил на реке Стайкайн, — ответил он после небольшой паузы. — Ему хорошо знакомо все течение реки. Она протекает по северной части Британской Колумбии и берет начало недалеко от Юкона. Это дикая страна, страна, менее известная теперь, чем шестьдесят лет тому назад, когда там царила золотая лихорадка. Тэвиш мне много рассказывал о той стране. Странный человек — этот Тэвиш. Его хижина лежит на нашем пути к озеру Год.
— Не говорил ли он вам когда-нибудь, — произнес Дэвид с какой-то странной дрожью в голосе, — … не говорил ли он вам когда-нибудь о маленькой речке, о притоке Файрпен?
— Файрпен… Файрпен, — пробормотал отец Ролан. — Тэвиш рассказывал мне о многих местах, но такого названия я не помню. Файрпен! Постойте, он говорил! Я теперь вспомнил. Он жил там один год, тот год, когда он перенес оспу. Он едва не умер там. Мне хочется, Дэвид, чтоб вы встретились с Тэвишем. Мы остановимся на ночлег в его хижине. Он любопытный тип.
Внезапно он вернулся к вопросу Дэвида, спросив:
— А что вы хотите знать о реке Стайкайн и Файрпен-Крике?
— Я читал об этих местах и заинтересовался ими, — ответил Дэвид.
— Судя по тому, что говорил Тэвиш, это очень дикая страна. Однако шестьдесят лет тому назад, во время золотой лихорадки, там, наверно, было много белых. Я думаю, теперь их там немного. Тэвиш сможет дать вам точные сведения: он вернулся оттуда только в сентябре прошлого года.
Дэвид больше не задавал вопросов и все свое внимание перенес на рыбу. В это время во дворе раздался лай лисиц, постепенно перешедший в настоящий рев. Торо улыбнулся.
— Я должен был накормить лисиц еще два часа тому назад; а они знают время кормления, — объяснил он.
Встав из-за стола, он произнес, обращаясь к Дэвиду:
— Я сейчас буду их кормить. Может быть, вы хотите посмотреть?
Вместо Дэвида ответил отец Ролан.
— Через десять минут мы будем готовы. Пойдемте со мной Дэвид. Я для вас кое-что приготовил.
Они вошли в маленькую комнату, в которой провел ночь отец Ролан. Указав рукой на свою кровать, он произнес:
— Ну, Дэвид, переоденьтесь!
Дэвид с некоторым беспокойством обратил внимание на костюмы, в которых появились утром отец Ролан и Торо: на них были толстые шерстяные фуфайки, теплые штаны, спускавшиеся немного ниже колен, длинные ненецкие чулки и мокасины из оленьей кожи. Сейчас, когда Дэвид посмотрел на кровать, его беспокойство по поводу собственного костюма рассеялось. Он начал переодеваться и меньше, чем через четверть часа, принял вид, соответствующий его новой жизни. Когда отец Ролан снова вошел в комнату, чтобы научить его, как следует подвязывать мокасины, он принес с собой меховую шапку.
В ответ на вопросительный взгляд Дэвида отец Ролан сказал:
— У меня всегда есть несколько запасных костюмов, а шапку сделала Мари. Она сняла мерку с вашей шляпы, и пока мы спали сшила из меха водяного кота эту прелестную шапку.
— Мари… сшила… для меня? — спросил Дэвид.
Отец Ролан утвердительно кивнул головой.
— Сколько я должен уплатить?..
— В лесу, Дэвид, между друзьями не бывает разговоров о плате.
— В таком случае, может быть, Мари разрешит мне подарить ей что-нибудь, сделать маленький подарок в знак моей благодарности… моей дружбы?..
Не дожидаясь ответа отца Ролана, Дэвид прошел в свою комнату. Открыв ключом один из своих саквояжей — тот, в который раньше положил карточку девушки, — он вынул из него маленькую коробочку, и, вернувшись к отцу Ролану, протянул ему. Суровые складки образовались вокруг рта Дэвида.
— Отдайте это от моего имени Мари, — сказал он.
Отец Ролан взял коробочку и, не взглянув на нее, посмотрел Дэвиду прямо в глаза.
— Что в ней? — спросил он.
— Медальон, — ответил Дэвид. — Ее медальон. В нем есть портрет, ее портрет, единственный, который я имею. Будьте добры, уничтожьте, пожалуйста, портрет, прежде чем отдадите медальон Мари.
Отец Ролан увидел, как внезапно что-то затрепетало в горле Дэвида. Он с такой силой сжал в руке маленькую коробочку, что едва не раздавил ее. Его сердце забилось от радости. Встретив взгляд Дэвида, он произнес только одно слово, которым выразил наполнявшее его чувство. Это слово было — победа!
Накануне отец Ролан просил его не шуметь утром, чтобы дать Дэвиду возможность поспать часов до двенадцати — ведь тот был болен, устал и нуждался в отдыхе. И вдруг Дэвид стоял на пороге своей комнаты и весело кивал головой. Казалось, что за прошедшую ночь он помолодел лет на пять.
Торо улыбнулся, обнажив зубы.
— Добрый день, — заговорил он на своем ломаном французском языке. — Мне было предписано не шуметь, чтобы не мешать вам спать.
Кивком головы француз указал на комнату отца Ролана.
— Меня разбудило солнце, — сказал Дэвид. — Идите сюда. Мне хочется, чтобы вы посмотрели.
Торо подошел и встал рядом с ним. Дэвид указал ему на то окно комнаты, которое было обращено к восходящему солнцу. Оно тоже покрылось инеем, сверкавшим золотистым огнем.
— Думаю, что этот свет разбудил меня, — произнес Дэвид. — Как чудесно!
— В доме очень холодно, и иней лежит толстым слоем, — сказал Торо. — Едва я затоплю печь, он быстро растает. И тогда вы увидите солнце — настоящее солнце.
Дэвид смотрел, как француз разводил огонь. Он хорошо спал эту ночь и ни разу не проснулся за те шесть часов, которые провел в постели. Впервые за много месяцев он спал так крепко. А сейчас у него не болела голова, он легко дышал, воздух действовал на него точно какое-то укрепляющее средство. Огонь разгорелся, и вместе с теплом распространился приятный запах сосновой смолы. В комнату вошла Мари, на ходу кончая заплетать свои блестящие черные волосы. Дэвид кивнул ей. Мари улыбнулась, сверкнув своими белыми зубами. Дэвид почувствовал радость, радость за Торо, на долю которого выпало такое счастье. Оба они, и мужчина и женщина, были счастливы.
Торо пробил лед в воде и наполнил таз. Дэвид не привык мыться по утрам ледяной водой, но он отважно принялся за дело. Маленькие осколки льда кололи кожу, холодная вода обжигала тело. Вытираясь грубым полотенцем, Дэвид почувствовал, что его зубы стучат.
Мари и Торо, умывшись вслед за Дэвидом, занялись приготовлением завтрака. Дэвид неожиданно для себя обнаружил, что он с интересом наблюдает за всякими мелочами. Он следил за взмахом длинного ножа, которым Торо проворно нарезал рыбу, за тем, как Мари обваливала в муке отрезанные толстые куски и бросала их в котелок, наполненный горячим жиром. Запах свежей, только вчера пойманной Торо в проруби рыбы возбудил в Дэвиде аппетит. Это было нечто неожиданное, столь же неожиданное, как и все то, что с ним происходило со вчерашнего вечера.
Он направился в свою комнату, чтобы надеть воротник, галстук и пиджак; но едва он увидел на столе завернутую в газету карточку, как его мысли приняли другое направление. В одно мгновение Дэвид схватил карточку. Теперь, днем, при свете солнца, он ожидал, что увидит в ней перемену. Но перемены не оказалось: девушка была такой же, как и ночью — в ее глазах светился вопрос, на губах все еще дрожали непроизнесенные слова. Внезапно Дэвид вспомнил о том, что ему приснилось этой ночью: как он лежал у спокойного темного озера, вокруг него раздавался нежный шепот леса, а на скале, словно охраняя его, стояла девушка.
Он вспомнил, что в одном из его саквояжей лежала лупа. Уверяя себя, что он делает это исключительно из праздного любопытства, Дэвид достал лупу и стал тщательно рассматривать неразборчивую надпись на обороте карточки. Теперь он ясно различил дату, обнаружил следы написанных карандашом и стершихся цифр. Дата относилась к августу прошлого года. Он сам не мог отдать себе отчета, почему это открытие так подействовало на него, почему мысль о том, что девушка так недавно стояла на этой скале, принесла ему удовлетворение. Бессознательно Дэвид начал относиться к девушке на карточке, как к живому существу. Она смотрела на него дружелюбно. Под ее взглядом он уже не чувствовал себя таким одиноким. Вряд ли она могла сильно измениться с прошлого года, с того момента, когда кто-то испугал ее там, у скалы.
Заслышав голос отца Ролана, Дэвид снова завернул карточку, но уже не в потрепанную газету, а в шелковый носовой платок, который он поспешно вытащил из своего саквояжа. Затем он спрятал карточку в саквояж и запер его на ключ. Когда Дэвид снова вышел из своей комнаты, Торо рассказывал отцу Ролану о том, как рано встал его гость. Здороваясь с Дэвидом, отец Ролан внимательно посмотрел ему в глаза и заметил происшедшую в нем перемену.
— Вижу, что вы хорошо провели ночь! — воскликнул он.
— Великолепно! — подтвердил Дэвид.
В окно в тех местах, где иней уже оттаял, проникали золотые солнечные лучи. Положив руку на плечо Дэвида, отец Ролан указал на окно.
— Подождите, пока вы попадете туда, — произнес он. — Это только начало, Дэвид.
Все уселись за стол. Завтрак состоял из рыбы и кофе, хлеба и картофеля и… бобов. В конце завтрака Дэвид неожиданно спросил у отца Ролана.
— Слышали ли вы когда-нибудь о реке Стайкайн?
Отец Ролан выпрямился и, перестав есть, так взглянул на Дэвида, словно этот вопрос задел его за живое.
— Я знаю одного человека, который много лет прожил на реке Стайкайн, — ответил он после небольшой паузы. — Ему хорошо знакомо все течение реки. Она протекает по северной части Британской Колумбии и берет начало недалеко от Юкона. Это дикая страна, страна, менее известная теперь, чем шестьдесят лет тому назад, когда там царила золотая лихорадка. Тэвиш мне много рассказывал о той стране. Странный человек — этот Тэвиш. Его хижина лежит на нашем пути к озеру Год.
— Не говорил ли он вам когда-нибудь, — произнес Дэвид с какой-то странной дрожью в голосе, — … не говорил ли он вам когда-нибудь о маленькой речке, о притоке Файрпен?
— Файрпен… Файрпен, — пробормотал отец Ролан. — Тэвиш рассказывал мне о многих местах, но такого названия я не помню. Файрпен! Постойте, он говорил! Я теперь вспомнил. Он жил там один год, тот год, когда он перенес оспу. Он едва не умер там. Мне хочется, Дэвид, чтоб вы встретились с Тэвишем. Мы остановимся на ночлег в его хижине. Он любопытный тип.
Внезапно он вернулся к вопросу Дэвида, спросив:
— А что вы хотите знать о реке Стайкайн и Файрпен-Крике?
— Я читал об этих местах и заинтересовался ими, — ответил Дэвид.
— Судя по тому, что говорил Тэвиш, это очень дикая страна. Однако шестьдесят лет тому назад, во время золотой лихорадки, там, наверно, было много белых. Я думаю, теперь их там немного. Тэвиш сможет дать вам точные сведения: он вернулся оттуда только в сентябре прошлого года.
Дэвид больше не задавал вопросов и все свое внимание перенес на рыбу. В это время во дворе раздался лай лисиц, постепенно перешедший в настоящий рев. Торо улыбнулся.
— Я должен был накормить лисиц еще два часа тому назад; а они знают время кормления, — объяснил он.
Встав из-за стола, он произнес, обращаясь к Дэвиду:
— Я сейчас буду их кормить. Может быть, вы хотите посмотреть?
Вместо Дэвида ответил отец Ролан.
— Через десять минут мы будем готовы. Пойдемте со мной Дэвид. Я для вас кое-что приготовил.
Они вошли в маленькую комнату, в которой провел ночь отец Ролан. Указав рукой на свою кровать, он произнес:
— Ну, Дэвид, переоденьтесь!
Дэвид с некоторым беспокойством обратил внимание на костюмы, в которых появились утром отец Ролан и Торо: на них были толстые шерстяные фуфайки, теплые штаны, спускавшиеся немного ниже колен, длинные ненецкие чулки и мокасины из оленьей кожи. Сейчас, когда Дэвид посмотрел на кровать, его беспокойство по поводу собственного костюма рассеялось. Он начал переодеваться и меньше, чем через четверть часа, принял вид, соответствующий его новой жизни. Когда отец Ролан снова вошел в комнату, чтобы научить его, как следует подвязывать мокасины, он принес с собой меховую шапку.
В ответ на вопросительный взгляд Дэвида отец Ролан сказал:
— У меня всегда есть несколько запасных костюмов, а шапку сделала Мари. Она сняла мерку с вашей шляпы, и пока мы спали сшила из меха водяного кота эту прелестную шапку.
— Мари… сшила… для меня? — спросил Дэвид.
Отец Ролан утвердительно кивнул головой.
— Сколько я должен уплатить?..
— В лесу, Дэвид, между друзьями не бывает разговоров о плате.
— В таком случае, может быть, Мари разрешит мне подарить ей что-нибудь, сделать маленький подарок в знак моей благодарности… моей дружбы?..
Не дожидаясь ответа отца Ролана, Дэвид прошел в свою комнату. Открыв ключом один из своих саквояжей — тот, в который раньше положил карточку девушки, — он вынул из него маленькую коробочку, и, вернувшись к отцу Ролану, протянул ему. Суровые складки образовались вокруг рта Дэвида.
— Отдайте это от моего имени Мари, — сказал он.
Отец Ролан взял коробочку и, не взглянув на нее, посмотрел Дэвиду прямо в глаза.
— Что в ней? — спросил он.
— Медальон, — ответил Дэвид. — Ее медальон. В нем есть портрет, ее портрет, единственный, который я имею. Будьте добры, уничтожьте, пожалуйста, портрет, прежде чем отдадите медальон Мари.
Отец Ролан увидел, как внезапно что-то затрепетало в горле Дэвида. Он с такой силой сжал в руке маленькую коробочку, что едва не раздавил ее. Его сердце забилось от радости. Встретив взгляд Дэвида, он произнес только одно слово, которым выразил наполнявшее его чувство. Это слово было — победа!
Глава VII. ДЭВИД ВСТРЕЧАЕТСЯ С БЭРИ
Отец Ролан сунул в карман коробочку с медальоном и вместе с Дэвидом вернулся в комнату, где их ждал Торо. Они втроем вышли из хижины. Едва они показались перед домом, как собаки встретили их оглушительным воем. Дэвид увидел десятка два рвавшихся на своих цепях диких, свирепых собак с длинной шерстью и белыми острыми клыками.
Мукоки принес мешок с мороженой рыбой. Торо взвалил его на плечи и отправился за хижину, туда, где гуще росли сосны. Дэвид и отец Ролан последовали за ним. Вскоре они приблизились к первому домику для лисиц.
Все это время отец Ролан ощущал в своем кармане маленькую коробочку с медальоном и не переставал думать о том, как бы поскорее уничтожить находившуюся в нем карточку. Он боялся, что Дэвид, поддавшись слабости, переменит свое решение и возьмет обратно портрет женщины, которая едва не погубила его, и с нетерпением ждал удобного момента. Торо бросил несколько рыб сквозь проволочную решетку первого домика и начал объяснять Дэвиду, почему в каждом из десяти домиков находятся две самки и только один самец и почему для лисиц необходимы теплые домики с зелеными крышами. Этим моментом воспользовался отец Ролан и повернул назад к хижине. Едва хижина скрыла его от глаз Дэвида, как он достал из кармана коробочку, открыл ее, вынул медальон и взглянул на портрет.
Стиснув зубы, с каким-то странным огнем в глазах он вытащил портрет из медальона и разорвал его. Дело было сделано!
Отец Ролан вернулся к лисьему питомнику в тот момент, когда Торо уже кончал свой обход. Дэвида там не было. В ответ на вопрос отца Ролана, Торо кивнул головой по направлению к чаще леса.
— Он сказал, что хочет немного пройтись по лесу.
Отец Ролан что-то пробормотал, а затем с внезапным блеском в глазах проговорил:
— Я покину вас сегодня.
— Сегодня! — удивленно вскрикнул Торо. — Сегодня? Ведь уже скоро полдень!
— Он не способен к большим переходам, — ответил отец Ролан, кинув головой в сторону, куда ушел Дэвид. — Он слишком слаб. Если мы отправимся в полдень, то до темноты у нас будет четыре часа. Мы остановимся у Оленьей реки. До нее всего восемь миль, но на первый раз для моего друга этого достаточно. А кроме того, — он на мгновенье умолк, словно взвешивая свои соображения, — я хочу поскорей увезти его.
Торо поднял с земли пустой мешок и сказал:
— Мы сейчас начнем нагружать сани. На каждую собаку придется, вероятно, по доброй сотне фунтов.
Когда они подходили к хижине, отец Ролан бросил взгляд назад, чтобы убедиться, не вернулся ли Дэвид.
Отойдя на несколько шагов в глубь леса, Дэвид остановился в немом восхищении. Он очутился на крошечной полянке окруженной неподвижными, точно мертвецы, соснами, и елями, покрытыми саваном свежевыпавшего снега. Не слышалось ни щебетания птиц, ни шелеста их крыльев; ни один звук не нарушал чудесной тишины. В эти мгновения Дэвиду казалось, что он стоит на пороге великого загадочного безмолвного Севера. Он знал, что перед ним распахнулась дверь в новый мир, который простирался на сотни, тысячи миль; мир белый, прекрасный, грозный, незыблемый и вечный. В этот мир его звал отец Ролан, и он, Дэвид, почти дал свое согласие. Внезапно Дэвид расхохотался, и в этом горьком смехе звучала насмешка над самим собой. Какое право имеет он вступить в этот мир? Ведь уже сейчас от нескольких сот шагов, пройденных по глубокому снегу, у него разболелись ноги!
В невеселом настроении направился Дэвид по новой дороге к хижине. Он чувствовал все возраставшую жгучую злость на самого себя. С того дня или, вернее, ночи, когда судьба набросила черную завесу на его жизнь, когда его солнце перестало светить ему, Дэвид потерял всякий интерес к окружающему. Его уносило течением, а он не пытался бороться, и беспредельное горе и отчаяние довели до полного истощения его умственные и физические силы. Иногда Дэвида охватывало чувство жалости к самому себе. Но сейчас, в первый раз за все время, он проклинал себя. Сегодня эти несколько сот шагов по снегу были для него пробным камнем. Они показали, как он слаб. Он перестал быть человеком! Он был…
Дэвид сжал руки. В нем вспыхнул гнев. Отправиться с отцом Роланом? Вступить в этот мир, где, как он знал, царил великий закон жизни — закон выживания наиболее приспособленных? Да, он отправится! Его тело и мозг заслужили наказание, и они его получат! Он отправится и будет бороться — или умрет. Эта мысль наполнила сердце Дэвида непреклонной решимостью.
Внезапно глухое, свирепое рычание нарушило мрачные размышления Дэвида. Обогнув стоявшее на его дороге дерево, он очутился лицом к лицу с каким-то животным, распростершимся под толстой сосной. Это была привязанная к дереву собака. Дэвид смотрел на нее с любопытством, не понимая, зачем ее посадили на цепь в таком укромном месте, вдали от хижины. Огромная, походившая на волка собака после первого предупреждающего рычания не издавала ни звука и не шевелилась. Но каждый мускул ее тела, казалось, напрягся, а клыки угрожающе блестели. И в то же время, несмотря на свою свирепую внешность, зверь боялся — производил впечатление загнанного существа, пленника. Дэвид заметил, что у собаки только один здоровый, налившийся кровью и злобно насторожившийся глаз. Второй глаз закрывала опухоль. Кровь текла из губ животного и капала на снег около его передних лап, одна из этих лап была сломана.
— Ах ты, бедняга! — проговорил вслух Дэвид.
Он уселся на ствол упавшего дерева, находившийся на расстоянии нескольких футов от конца удерживавшей собаку цепи и смотря прямо в налитый кровью глаз, еще раз повторил:
— Ах ты, бедняга!
Бэри, пес, не понял его. Он был удивлен тем, что появившийся откуда-то человек не имел при себе дубины. Бэри привык к дубине. С тех пор как он себя помнил, дубина играла главную роль в его жизни. Удар дубины был причиной опухоли на его глазу; удар дубины выбил один из его зубов и разбил губы. Но сидевший перед ним человек не имел дубины и смотрел приветливо.
— Ах ты, бедняга! — повторил Дэвид в третий раз, а затем с возмущением прибавил: — Черт его возьми, этого Торо, что он с тобой сделал!
Дэвид любил собак и не боялся их. Он встал с бревна и подошел ближе. Теперь Бэри мог бы достать его горло, но он не шевелился, только его покрытое густой шерстью тело слегка дрожало. Его единственный красный глаз был устремлен прямо на Дэвида.
Дэвид произнес еще раз:
— Эх ты, бедный, несчастный дикарь!
В его голосе звучали участие и ласка; вытащив свою руку из толстой рукавицы, он собирался было наклониться над Бэри, как вдруг резкий крик остановил его и заставил отскочить назад. В двухстах футах от него стоял Торо вне себя от ужаса. В руке он сжимал винтовку.
— Назад! Назад! — резко прокричал он. — Ради Бога, назад!
Дэвид не двинулся с места и спокойно перевел взгляд с Торо на собаку. Бэри совершенно изменился: ощетинясь, угрожающе рыча, он смотрел своим единственным глазом на Торо.
Увидев, что Дэвид все еще стоит на месте, француз от ужаса не мог произнести ни слова и взял винтовку на прицел. Дэвид услышал щелканье поднимаемого курка. И Бэри тоже услышал его. Инстинктивно он понял значение этого резкого металлического звука и, тихо взвизгнув, медленно пополз на брюхе к Дэвиду.
Торо опустил винтовку и, не веря своим глазам, наблюдал за происходящей сценой. Дэвид, улыбаясь, смотрел на приближавшегося к нему Бэри. Дюйм за дюймом Бэри подползал к нему на брюхе; добравшись наконец, до Дэвида, он снова обернулся к Торо и угрожающе зарычал. Дэвид нагнулся и погладил собаку. Под его ласковой рукой Бэри вздрогнул всем телом, точно его что-то УКОЛОЛО.
Так Бэри встретился с человеком-другом!
Когда Дэвид снова взглянул на Торо, лицо француза было мертвенно-бледно. С большим трудом тот заговорил:
— Это невероятно. Я до сих пор не могу поверить.
Он вздрогнул. Дэвид с удивлением посмотрел на него, не понимая причины его страха. Торо заметил это и, указав на Бэри сказал:
— Это плохой пес, сударь, плохой! Хуже его нет в здешней стране. Он родился среди волков, и сердце его полно жаждой убийства. В нем четверть волчьей крови. Его волчьей натуры нельзя сломить даже дубиной. Он побывал у шести хозяев, и ни один из них не мог с ним справиться. Я сам бил его до полусмерти, но это не принесло никакой пользы. Он растерзал двух моих собак. Однажды он едва не вцепился мне в горло. Я боюсь его. Месяц тому назад я посадил его здесь на цепь и с тех пор не в состоянии отвязать его: он растерзал бы меня на клочки. Вчера я бил его, едва не убил, и все же он готов был вцепиться мне в горло. Поэтому я решил покончить с ним. Отойдите в сторону, сударь, я сейчас всажу ему пулю в голову!
Торо снова поднял свою винтовку. Дэвид отстранил ее рукой.
— Я могу отвязать его? — спросил он.
Прежде чем француз ответил, он смело подошел к дереву. Бэри не повернул головы, продолжая смотреть на Торо. Через минуту Дэвид держал в своей руке отвязанный от дерева конец цепи.
— Готово! — сказал он с легкой гордостью с голосе. — А я не пользовался дубиной, — прибавил он.
Торо ахнул от изумления. Дэвид снова прикрепил цепь к дереву. Он чувствовал восторг в своем сердце от одержанной победы. Он совершил то, чего Торо не решался сделать. Эти несколько минут воскресили в нем частицу прежнего человека. Бэри пробудил в нем что-то. Бэри и дубина. Дэвид подошел к Торо.
— Я отправлюсь на Север с отцом Роланом, — сказал он. — Может быть, вы отдадите мне эту собаку, Торо? Это избавило бы вас от труда убить ее.
Прежде чем ответить, Торо несколько секунд смотрел на него в недоумении.
— Эту собаку? Вам? На Север? — он с ненавистью и презрением взглянул на Бэри. — Неужели вы этого хотите?
— Да. Вам это, может быть, покажется странным, Торо, но эта безобразная, свирепая собака мне нравится. И мне думается, что и я ей нравлюсь.
— Но взгляните на ее глаз…
— На какой глаз? — спросил Дэвид. — На тот, который закрылся из-за вашей дубины?
— Он этого заслужил, — проворчал Торо. — Он хватил мою руку. Я говорю о другом глазе, о том, который сверкает дьявольским огнем! Я уж вам сказал, что в нем четверть волчьей крови…
— А лапу ему сломали тоже дубиной? — прервал Дэвид.
— Она была уже сломана, когда я купил его год тому назад. Я его не калечил. Ну, что ж, пусть это животное будет вашим. Да хранит вас от него судьба!
— А как его зовут?
— Индеец, к которому он попал еще щенком лет пять тому назад, назвал его Бэри, что на наречии племени Собачьих Ребер значит «Дикая кровь». Ему больше подошла бы кличка «Дьявол».
Пожав плечами, Торо направился к хижине. Последовав за французом, Дэвид оглянулся на Бэри. Громадное животное встало на ноги и, натягивая цепь, жалобно скулило ему вслед.
Мукоки принес мешок с мороженой рыбой. Торо взвалил его на плечи и отправился за хижину, туда, где гуще росли сосны. Дэвид и отец Ролан последовали за ним. Вскоре они приблизились к первому домику для лисиц.
Все это время отец Ролан ощущал в своем кармане маленькую коробочку с медальоном и не переставал думать о том, как бы поскорее уничтожить находившуюся в нем карточку. Он боялся, что Дэвид, поддавшись слабости, переменит свое решение и возьмет обратно портрет женщины, которая едва не погубила его, и с нетерпением ждал удобного момента. Торо бросил несколько рыб сквозь проволочную решетку первого домика и начал объяснять Дэвиду, почему в каждом из десяти домиков находятся две самки и только один самец и почему для лисиц необходимы теплые домики с зелеными крышами. Этим моментом воспользовался отец Ролан и повернул назад к хижине. Едва хижина скрыла его от глаз Дэвида, как он достал из кармана коробочку, открыл ее, вынул медальон и взглянул на портрет.
Стиснув зубы, с каким-то странным огнем в глазах он вытащил портрет из медальона и разорвал его. Дело было сделано!
Отец Ролан вернулся к лисьему питомнику в тот момент, когда Торо уже кончал свой обход. Дэвида там не было. В ответ на вопрос отца Ролана, Торо кивнул головой по направлению к чаще леса.
— Он сказал, что хочет немного пройтись по лесу.
Отец Ролан что-то пробормотал, а затем с внезапным блеском в глазах проговорил:
— Я покину вас сегодня.
— Сегодня! — удивленно вскрикнул Торо. — Сегодня? Ведь уже скоро полдень!
— Он не способен к большим переходам, — ответил отец Ролан, кинув головой в сторону, куда ушел Дэвид. — Он слишком слаб. Если мы отправимся в полдень, то до темноты у нас будет четыре часа. Мы остановимся у Оленьей реки. До нее всего восемь миль, но на первый раз для моего друга этого достаточно. А кроме того, — он на мгновенье умолк, словно взвешивая свои соображения, — я хочу поскорей увезти его.
Торо поднял с земли пустой мешок и сказал:
— Мы сейчас начнем нагружать сани. На каждую собаку придется, вероятно, по доброй сотне фунтов.
Когда они подходили к хижине, отец Ролан бросил взгляд назад, чтобы убедиться, не вернулся ли Дэвид.
Отойдя на несколько шагов в глубь леса, Дэвид остановился в немом восхищении. Он очутился на крошечной полянке окруженной неподвижными, точно мертвецы, соснами, и елями, покрытыми саваном свежевыпавшего снега. Не слышалось ни щебетания птиц, ни шелеста их крыльев; ни один звук не нарушал чудесной тишины. В эти мгновения Дэвиду казалось, что он стоит на пороге великого загадочного безмолвного Севера. Он знал, что перед ним распахнулась дверь в новый мир, который простирался на сотни, тысячи миль; мир белый, прекрасный, грозный, незыблемый и вечный. В этот мир его звал отец Ролан, и он, Дэвид, почти дал свое согласие. Внезапно Дэвид расхохотался, и в этом горьком смехе звучала насмешка над самим собой. Какое право имеет он вступить в этот мир? Ведь уже сейчас от нескольких сот шагов, пройденных по глубокому снегу, у него разболелись ноги!
В невеселом настроении направился Дэвид по новой дороге к хижине. Он чувствовал все возраставшую жгучую злость на самого себя. С того дня или, вернее, ночи, когда судьба набросила черную завесу на его жизнь, когда его солнце перестало светить ему, Дэвид потерял всякий интерес к окружающему. Его уносило течением, а он не пытался бороться, и беспредельное горе и отчаяние довели до полного истощения его умственные и физические силы. Иногда Дэвида охватывало чувство жалости к самому себе. Но сейчас, в первый раз за все время, он проклинал себя. Сегодня эти несколько сот шагов по снегу были для него пробным камнем. Они показали, как он слаб. Он перестал быть человеком! Он был…
Дэвид сжал руки. В нем вспыхнул гнев. Отправиться с отцом Роланом? Вступить в этот мир, где, как он знал, царил великий закон жизни — закон выживания наиболее приспособленных? Да, он отправится! Его тело и мозг заслужили наказание, и они его получат! Он отправится и будет бороться — или умрет. Эта мысль наполнила сердце Дэвида непреклонной решимостью.
Внезапно глухое, свирепое рычание нарушило мрачные размышления Дэвида. Обогнув стоявшее на его дороге дерево, он очутился лицом к лицу с каким-то животным, распростершимся под толстой сосной. Это была привязанная к дереву собака. Дэвид смотрел на нее с любопытством, не понимая, зачем ее посадили на цепь в таком укромном месте, вдали от хижины. Огромная, походившая на волка собака после первого предупреждающего рычания не издавала ни звука и не шевелилась. Но каждый мускул ее тела, казалось, напрягся, а клыки угрожающе блестели. И в то же время, несмотря на свою свирепую внешность, зверь боялся — производил впечатление загнанного существа, пленника. Дэвид заметил, что у собаки только один здоровый, налившийся кровью и злобно насторожившийся глаз. Второй глаз закрывала опухоль. Кровь текла из губ животного и капала на снег около его передних лап, одна из этих лап была сломана.
— Ах ты, бедняга! — проговорил вслух Дэвид.
Он уселся на ствол упавшего дерева, находившийся на расстоянии нескольких футов от конца удерживавшей собаку цепи и смотря прямо в налитый кровью глаз, еще раз повторил:
— Ах ты, бедняга!
Бэри, пес, не понял его. Он был удивлен тем, что появившийся откуда-то человек не имел при себе дубины. Бэри привык к дубине. С тех пор как он себя помнил, дубина играла главную роль в его жизни. Удар дубины был причиной опухоли на его глазу; удар дубины выбил один из его зубов и разбил губы. Но сидевший перед ним человек не имел дубины и смотрел приветливо.
— Ах ты, бедняга! — повторил Дэвид в третий раз, а затем с возмущением прибавил: — Черт его возьми, этого Торо, что он с тобой сделал!
Дэвид любил собак и не боялся их. Он встал с бревна и подошел ближе. Теперь Бэри мог бы достать его горло, но он не шевелился, только его покрытое густой шерстью тело слегка дрожало. Его единственный красный глаз был устремлен прямо на Дэвида.
Дэвид произнес еще раз:
— Эх ты, бедный, несчастный дикарь!
В его голосе звучали участие и ласка; вытащив свою руку из толстой рукавицы, он собирался было наклониться над Бэри, как вдруг резкий крик остановил его и заставил отскочить назад. В двухстах футах от него стоял Торо вне себя от ужаса. В руке он сжимал винтовку.
— Назад! Назад! — резко прокричал он. — Ради Бога, назад!
Дэвид не двинулся с места и спокойно перевел взгляд с Торо на собаку. Бэри совершенно изменился: ощетинясь, угрожающе рыча, он смотрел своим единственным глазом на Торо.
Увидев, что Дэвид все еще стоит на месте, француз от ужаса не мог произнести ни слова и взял винтовку на прицел. Дэвид услышал щелканье поднимаемого курка. И Бэри тоже услышал его. Инстинктивно он понял значение этого резкого металлического звука и, тихо взвизгнув, медленно пополз на брюхе к Дэвиду.
Торо опустил винтовку и, не веря своим глазам, наблюдал за происходящей сценой. Дэвид, улыбаясь, смотрел на приближавшегося к нему Бэри. Дюйм за дюймом Бэри подползал к нему на брюхе; добравшись наконец, до Дэвида, он снова обернулся к Торо и угрожающе зарычал. Дэвид нагнулся и погладил собаку. Под его ласковой рукой Бэри вздрогнул всем телом, точно его что-то УКОЛОЛО.
Так Бэри встретился с человеком-другом!
Когда Дэвид снова взглянул на Торо, лицо француза было мертвенно-бледно. С большим трудом тот заговорил:
— Это невероятно. Я до сих пор не могу поверить.
Он вздрогнул. Дэвид с удивлением посмотрел на него, не понимая причины его страха. Торо заметил это и, указав на Бэри сказал:
— Это плохой пес, сударь, плохой! Хуже его нет в здешней стране. Он родился среди волков, и сердце его полно жаждой убийства. В нем четверть волчьей крови. Его волчьей натуры нельзя сломить даже дубиной. Он побывал у шести хозяев, и ни один из них не мог с ним справиться. Я сам бил его до полусмерти, но это не принесло никакой пользы. Он растерзал двух моих собак. Однажды он едва не вцепился мне в горло. Я боюсь его. Месяц тому назад я посадил его здесь на цепь и с тех пор не в состоянии отвязать его: он растерзал бы меня на клочки. Вчера я бил его, едва не убил, и все же он готов был вцепиться мне в горло. Поэтому я решил покончить с ним. Отойдите в сторону, сударь, я сейчас всажу ему пулю в голову!
Торо снова поднял свою винтовку. Дэвид отстранил ее рукой.
— Я могу отвязать его? — спросил он.
Прежде чем француз ответил, он смело подошел к дереву. Бэри не повернул головы, продолжая смотреть на Торо. Через минуту Дэвид держал в своей руке отвязанный от дерева конец цепи.
— Готово! — сказал он с легкой гордостью с голосе. — А я не пользовался дубиной, — прибавил он.
Торо ахнул от изумления. Дэвид снова прикрепил цепь к дереву. Он чувствовал восторг в своем сердце от одержанной победы. Он совершил то, чего Торо не решался сделать. Эти несколько минут воскресили в нем частицу прежнего человека. Бэри пробудил в нем что-то. Бэри и дубина. Дэвид подошел к Торо.
— Я отправлюсь на Север с отцом Роланом, — сказал он. — Может быть, вы отдадите мне эту собаку, Торо? Это избавило бы вас от труда убить ее.
Прежде чем ответить, Торо несколько секунд смотрел на него в недоумении.
— Эту собаку? Вам? На Север? — он с ненавистью и презрением взглянул на Бэри. — Неужели вы этого хотите?
— Да. Вам это, может быть, покажется странным, Торо, но эта безобразная, свирепая собака мне нравится. И мне думается, что и я ей нравлюсь.
— Но взгляните на ее глаз…
— На какой глаз? — спросил Дэвид. — На тот, который закрылся из-за вашей дубины?
— Он этого заслужил, — проворчал Торо. — Он хватил мою руку. Я говорю о другом глазе, о том, который сверкает дьявольским огнем! Я уж вам сказал, что в нем четверть волчьей крови…
— А лапу ему сломали тоже дубиной? — прервал Дэвид.
— Она была уже сломана, когда я купил его год тому назад. Я его не калечил. Ну, что ж, пусть это животное будет вашим. Да хранит вас от него судьба!
— А как его зовут?
— Индеец, к которому он попал еще щенком лет пять тому назад, назвал его Бэри, что на наречии племени Собачьих Ребер значит «Дикая кровь». Ему больше подошла бы кличка «Дьявол».
Пожав плечами, Торо направился к хижине. Последовав за французом, Дэвид оглянулся на Бэри. Громадное животное встало на ноги и, натягивая цепь, жалобно скулило ему вслед.
Глава VIII. ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЕВЕР
К великому удивлению Торо, отец Ролан ни слова не возразил против того, чтобы Дэвид стал хозяином Бэри. Когда француз, оживленно жестикулируя, описывал происшедшую в лесу сцену, лицо отца Ролана выражало удовлетворение: он понял, что в Дэвиде снова пробудились давно погасшие чувства.
После того как Торо кончил рассказ и недовольно пожимая плечами ушел, Дэвид заговорил:
— Это несчастное животное тоже раздавлено жизнью. Я до такого состояния все-таки никогда не доходил. Никогда. Убить его? Ну, если ваша волшебная Северная страна сумеет сделать человека из такой развалины, как я, — она, наверно, сможет переродить собаку, которую дубиной довели до безумия. Разве не так? ч
Все это говорил совершенно новый Дэвид. В его голосе звучали гнев, глубокая жалость, почти упрек. Щеки его покрылись румянцем, глаза метали искры. Дэвид взглянул на отца Ролана, как бы ожидая ответа, а затем продолжал:
— Как ничтожен человек, который не может удержаться от жалоб на свою судьбу, — проговорил он с холодной улыбкой. — Нужно действовать, а не хныкать. Это животное там, в лесу, всегда готово действовать. Я же вел себя, как побитая дворняжка. Там, в той комнате, мне нужно было бы иметь нравственную смелость Бэри — мне нужно было убить, убить их обоих! Я убежден, что этого требовала справедливость.
Отец Ролан ничего не произнес в ответ. Через несколько секунд он указал на Торо и Мукоки, которые стали нагружать сани.
— Сегодня великолепный день. Сразу после обеда мы тронемся в путь. Надо связать ваши вещи в тюк.
Дэвид молча направился в комнату и занялся укладкой своих вещей. Отложив все не нужное ему для предстоящего путешествия, он упаковал оставшееся имущество в один из своих кожаных саквояжей. Некоторое время он не мог решить, что ему сделать с карточкой девушки. Дэвид дважды запирал ее в саквояж, а под конец положил в боковой карман своей куртки, оправдывая перед самим собой свой поступок теми соображениями, что рано или поздно он покажет карточку отцу Ролану, поэтому лучше иметь ее под рукой.
После того как Торо кончил рассказ и недовольно пожимая плечами ушел, Дэвид заговорил:
— Это несчастное животное тоже раздавлено жизнью. Я до такого состояния все-таки никогда не доходил. Никогда. Убить его? Ну, если ваша волшебная Северная страна сумеет сделать человека из такой развалины, как я, — она, наверно, сможет переродить собаку, которую дубиной довели до безумия. Разве не так? ч
Все это говорил совершенно новый Дэвид. В его голосе звучали гнев, глубокая жалость, почти упрек. Щеки его покрылись румянцем, глаза метали искры. Дэвид взглянул на отца Ролана, как бы ожидая ответа, а затем продолжал:
— Как ничтожен человек, который не может удержаться от жалоб на свою судьбу, — проговорил он с холодной улыбкой. — Нужно действовать, а не хныкать. Это животное там, в лесу, всегда готово действовать. Я же вел себя, как побитая дворняжка. Там, в той комнате, мне нужно было бы иметь нравственную смелость Бэри — мне нужно было убить, убить их обоих! Я убежден, что этого требовала справедливость.
Отец Ролан ничего не произнес в ответ. Через несколько секунд он указал на Торо и Мукоки, которые стали нагружать сани.
— Сегодня великолепный день. Сразу после обеда мы тронемся в путь. Надо связать ваши вещи в тюк.
Дэвид молча направился в комнату и занялся укладкой своих вещей. Отложив все не нужное ему для предстоящего путешествия, он упаковал оставшееся имущество в один из своих кожаных саквояжей. Некоторое время он не мог решить, что ему сделать с карточкой девушки. Дэвид дважды запирал ее в саквояж, а под конец положил в боковой карман своей куртки, оправдывая перед самим собой свой поступок теми соображениями, что рано или поздно он покажет карточку отцу Ролану, поэтому лучше иметь ее под рукой.