Страница:
Лоренцо с благодарностью посмотрел на Софию, но, встретив ее взгляд полный любви, отвел глаза. Он вспомнил свой сон и подумал, что не стоит любви этой девушки. Он никому не принес счастья, он убил своих друзей.
Когда они остались вдвоем, Лоренцо сказал: "Теперь я могу остаться один, я уже выздоровел. Иди спокойно, со мной ничего плохого не случится."
И как бы в доказательство, он встал около постели, но ноги отказали, и он чуть было не упал, если бы София не подхватила его.
"Вот видишь, ты еще не можешь быть один. Я бы осталась с тобой навсегда. Я люблю тебя и хочу всегда быть с тобой, заботиться о тебе. И стать твоей женой." - сказала она.
"Это совершенно невозможно. Мне не нужна жена, я должен быть один. Я проклят и приношу другим только несчастье. Так уже было, и не нужно больше поторений. Уходи!"
Лоренцо выздоравливал медленно, был слаб, ели ходил, почти ничего не ел. Но несмотря на недавний разговор, София, как и прежде каждое утро приходила к нему, умывала его, убирала, стирала. Они почти не говорили друг с другом. Глядя на грустную Софию, Лоренцо чувствовал раскаяние - он обидил девушку, которой обязан жизнью. Но воспоминания о своем вещем сне, о Винченцо, о Ромеро были еще так свежи, что он несмотря ни на что лучше бы умер, чем подверг Софию опасности погибнуть от человека, которого она любит.
Однажды она не пришла. Сам того не ожидая, Лоренцо почувствовал, что ему чего-то не хватает. София ведь всегда появлялась по утрам. А тут она не пришла. Шатаясь, Лоренцо вышел из комнаты и увидел ее в кухне за плитой.
"Почему ты не пришла?" - спросил он.
"Я купила курицу и готовлю бульон. Будешь его пить и скоро выздоровеешь." - сказала она и улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Оба почувствовали, что между ними опять восстановились прежние дружеские отношения. Бульон действительно оказался чудесным целителем - Лоренцо чувствовал себя лучше и лучше и креп с каждым днем.
Наступила зима, стало совсем холодно, и выступать на улице было невозможно. Чтобы как-то заработать на жизнь, актеры пошли работать на ближайшие фермы; работа была тяжелая, плохо оплачивалась, но другого выхода у них не было, нужно было зарабатывать.
После работы они собирались вместе и обсуждали планы на будующую жизнь.
"Лоренцо, где ты выучился этому танцу, который танцевал последний раз в кабачке?" - спросил Джон. - "Это было и прекрасно и страшно. Недаром та женщина приняла тебя дьявола. Расскажи нам о себе, мы ведь ничего не знаем, хотя и знакомы уже несколько месяцев."
Лоренцо посмотрел на Джона и понял, что рассказывать о себе он не хочет, вовсе не потому, что не доверяет своим друзьям, просто они не поймут его. Да и что говорить им, о себе мальчике на берегу моря, о Винченцо, с которым купался и загарал, а потом танцевал, о синьоре Мауриццио, почти без колебаний принявшего его предложение поставить балет для его бродячего театрика, - Лоренцо теперь уже знал, что спектакль, где только танцуют, называется балетом, - о черте, лежавшем на сцене с кинжалом в груди, о своей жизни в цыганском таборе, о Ромеро у погасшего костра, который был его другом, учил танцевать фламенко и с которым они хотели вместе танцевать на улице, а потом о смерти дорогого ему человека в обличьи черта. Все эти картины промелькнули у него перед глазами в один миг, но он видел их так отчетливо, как будто это случилось не несколько лет назад, а только вчера. Он еще раз мрачно посмотрел на своих друзей и твердо решил ничего им о себе не говорить.
Он вспомнил свой сон и тот страшный голос.
"Все сбывается. Я не могу полюбить Софию и не верю своим друзьям. Да и что расскажу им о Винченцо и Ромеро? То, что не каждый может отказаться от богатства, от привычной жизни и променять все это на жизнь бродячего артиста. И не каждый может найти в себе мужество уйти из родного табора. Странно, но последнее время мне снится не Винченцо, только Ромеро. Ведь когда-то Винченцо был частью моей жизни. Очевидно, это все потому, что Ромеро, изменил мою жизнь, научив фламенко, а Винченцо был только другом детства."
"Я долгое время жил среди цыган в таборе, а танец называется фламенко." - только и ответил он. - "Моя жизнь не была такой уж интересной, чтобы о ней рассказывать."
"Танец действительно великолепный." - продолжал Джон. - "Так и вижу тебя танцующим фламенко, как бы парящим в воздухе среди задутых грозой свечей. Может быть, ты и нас научишь танцевать?"
"Конечно. Можем начать хоть завтра."
"Нет, это невозможно!" - раздался голос Софии. - "Ты еще до конца не выздоровел. Через неделю - другую, когда ты встанешь совсем на ноги, будешь нас учить, но не раньше!" - Она сказала это так твердо, что никто не посмел ей возразить. Даже Лоренцо промолчал.
Почувствовав себя лучше, Лоренцо собрал труппу и предложил начать обучение на следующий день, вечером после работы. Начали они с разучивания движений руками. Затем начались занятия по обучению сапатеадо - движениям ногами. Лоренцо был еще сам очень слаб, и первые занятия проводил, сидя на стуле, но со временем уже смог показывать стоя, что стоило ему большого труда - странно, думал он, чтобы молодой сильный человек после болезни чувствовал себя немощным стариком. Потом группа освоила координацию танцевальных движений рук и ног, что для Лоренцо казалось самым сложным, он вспоминал, как Ромеро учил его танцевать фламенко. Потребовалось несколько недель, чтобы Лоренцо, наконец, сказал: "Вот теперь я доволен, вы делаете все правильно." Хотя Лоренцо и был удовлетворен, он понимал, что танцорам не хватало выразительности, которая отличала танцы цыган, но он был уверен, что это прийдет со временем.
Зима кончилась, и уже нужно было оставить гостеприимный дом Райтов, двигаться дальше вместе с весной.
"Вы стали для нас родными, такого радушия я уже давно ни от кого не видел. Значит, в Америке еще стались хорошие люди, значит, не все думают только о своем кошельке. Примите наши танцы на прощание в качестве благодарности за все." - сказал Джон. обнял мистера Райта и поцеловал его жену.
Семья Райтов смотрела на танцующих как завороженные. Когда же Лоренцо танцевал фламенко, миссис Райт расплакалась. Он со страхом посмотрел на женщину, неужели повториться то, что было уже в кабачке. Но миссис Райт сказала:
"Я прожила долгую жизнь, сама в молодости любила потанцевать, со многими танцевала, но такого танцора, как ты, никогда не встречала. Теперь могу умереть спокойно. Ты, Лоренцо, - великий танцор. Жаль, что мои дети не умеют так танцевать, да не всем Бог посылает такой талант."
Рано утром труппа отправилась на север, в след за теплом, и опять они оказались в Нью-Йорке. Уже с первого выступления стало ясно - успех обеспечен. Площадь каждый раз была запружена толпой восторженных зрителей, хлопающих беспрерывно и не скупившихся на приношения. Итальянские и французские танцы перемежались фламенко - Лоренцо танцевал либо один, либо с другими танцорами. Его неизменной партнершей была София. Она танцевала превосходно, Лоренцо даже думал, что она танцует не хуже некоторых цыганок, а то и лучше многих из табора. Она очень талантлива, думал он глядя на нее, но одного таланта мало, неужели любовь, неразделенная любовь, сделала из нее такую удивительную танцовщицу. Он даже пожалел о том, что не может полюбить ее, и тут же стал себя ругать - у него нет права на любовь, он приносит дорогим ему людям только горе и смерть.
Они уже закончили танцевать и собирались уходить, но в это время к ним подошел человек хорошо, даже щеголевато одетый, в дорогом костюме и до блеска начищенных ботинках, при галстуке, в фетровой шляпе, и представился.
"Меня зовут Хаим Ваксман, я - еврей из Кишенева. Убежал оттуда от погромов. У меня здесь свое дело, зарабатываю я неплохо, все время занят, но уже несколько дней все забросил и с утра до вечера смотрю ваши выступления. Глядя на вас, мне пришла в голову одна идея - если вы не будете возражать, я стану импрессарио группы, мы снимем помещение, сделаем из него театр, и вы будете там выступать. Танцоры у вас не только профессиональные, но и превосходные. Так что успех обеспечен, за проигрышные дела я не берусь."
"У нас нет таких денег, чтобы платит вам за работу." - сказал Джон, покачивая головой.
"Пока деньги у меня есть, и я все сделаю бесплатно, но потом, когда прийдет успех, конечно, будете мне платить. Соглашайтесь."
Актеры переглянулись и выжидательно посмотрели на Джона.
"Я согласен, остальные, думаю, тоже. Мне самому уже приходила в голову такая мысль, но у меня нет опыта. Что делать, я ведь простой уличный танцор." - сказал он.
Хаим оказался не только деловым импрессарио, но и человеком обоятельным и остроумным. Его тонкий еврейский юмор нравился актерам, хотя они не всегда его оценивали по заслугам. Хаим арендовал зал, переоборудовав его в театральное помещение, развесил по городу афиши. Несколько дней в театре было немного зрителей, но вскоре от желающих не было отбоя, зал был всегда переполнен, пришлось даже поставить дополнительные стулья.
Один лишь Лоренцо ходил мрачный, почти ни с кем не разговаривал, забывался он только во время танца. Только София заметила перемену настроения Лоренцо и после долгого раздумья все таки решилась на разговор. она боялась разрушить неосторожным словом их отношения, которые и без того были непрочными и только сейчас начали медленно перерастать в настоящую дружбу, когда доверяют другому свой самые сокровенные мысли.
Лоренцо долго молчал.
"Я хочу поехать в Испанию и танцевать там фламенко. Только тогда, когда испанцы узнают танец, который родился на их земле, я буду чувствовать себя счастливым и считать, что выполнил то, ради чего родился. Но что скажут остальные, вы ведь американцы, а жизнь в Европе совершенно не похожа на американскую. Да и что скажет Хаим, он приложил столько сил для нашего успеха. Я уже решил, если вы не будете согласны поехать в Испанию, я уеду туда один."
"Почему ты забываешь обо мне? Хорошо, ты не хочешь, чтобы я стала твоей женой, но знай, что я твой верный друг и поеду за тобой, куда ты хочешь." сказала она. - "Думаю, что и другие не будут против того, чтобы увидеть Европу, мы ведь там никогда не были. Но почему ты хочешь поехать именно в Испанию?"
"Мой друг Ромеро, который научил меня танцевать фламенко, хотел, чтобы испанцы через этот танец поняли, что цыгане такие же люди, как и они, ничуть не хуже. Он умер, но я должен исполнить его желание."
В тот же вечер, когда вся труппа была в сборе, Лоренцо предложил поехать и выступать в Испании, добавив при этом, что хочет танцевать фламенко там, где родился этот танец, что это было желание его умершего друга, и если труппа хочет остаться в Америке, то он поедет один или, скорее всего, вместе с Софией. Все притихли, даже Джон, не зная, что сказать. Один лишь Хаим, переводя взгляд с одного на другого, твердо сказал:
"Я приложил много сил, чтобы обеспечить вам успех, но, если этого хочет Лоренцо, мы не имеем права ему отказать. Такие танцоры, как он, могут требовать все, что хотят, и мы должны ему повиноваться - гении встречаются не так уж часто. Поедем вместе с ним, а я обещаю, что сделаю все для вашего успеха."
Все радостно зашумели.
"Но это не должно быть простое выступление." - сказал Лоренцо. "Конечно, мы будем как всегда танцевать французские и итальянские танцы, и фламенко тоже. Мне хотелось бы, чтобы мы показали и балет, спектакль, где только танцуют, а сюжет был понятен из танца. Это должен быть рассказ о любви, которая побеждает несмотря на все дьявольские препятствия. Я уже его вижу так отчетливо, он стоит у меня перед глазами, как буд-то танцевал его много раз."
По приезде в Испанию, они по рекомендации Хаима решили дать несколько представлений на площади перед церковью и, когда убедились, что спектакль проходит с большим успехом, перенесли его в небольшой театр.
Лоренцо долго не решался объявить, что фламенко - цыганский танец, но потом подумал, что не сказать этого будет предательством памяти Ромеро. Испанцы должны знать, что я танцую в его честь, я исполняю только его завет, подумал Лоренцо, и перед началом очередного представления объявил об этом зрителям. Он ожидал свиста, криков возмущения, всего, чего угодно, но только не аплодисментов.
Каждое выступление стоило ему много душевных сил, он выкладывался до конца. Закончив танцевать, он уходил в свою комнату и почти ни с кем не разговаривал.
"Что с тобой? Посмотри на себя, ты ходишь как лунатик с потухшими глазами, даже есть перестал. Расскажи мне, что с тобой, может быть я могу помочь тебе." - спросила обеспокоенная София.
"Мне никто помочь не может. Из меня уходит жизнь. Такое ощущение, что приближаетя какое-то несчастье."
Опять приближалось полнолуние. Лоренцо с ужасом смотрел на луну, каждый раз спрашивая себя, какое несчастье принесет она в этот раз. Он чувствовал себя изнеможенным.
"Хорошо, что наступил перерыв." - подумал Лоренцо, почти убегая со сцены. - "Я очень устал. Хоть бы дотанцевать до конца представления."
В своей комнате он прилег на кушетку, не стал даже зажигать свет. В этот день он чувствовал себя плохо, на душе было неспокойно. Болела голова, перед глазами ходили цветные круги. Он закрыл глаза и увидел Ромеро, Ромеро - цыгана, своего друга, который был совсем не похож на черта, каким представился он ему в последний раз.
"Он, наверное, был бы рад нашему успеху. Но еще больше он был бы рад, что фламенко пришло в Испанию, и теперь каждый сможет танцевать этот цыганский танец, ничего и никого не боясь. Но он этого не увидит, не узнает, что это осуществилось. Его нет с нами, и в этом виноват только я. Он никогда не узнает, как мне его не хватает, вдвоем мы бы смогли сделать больше."
Собрав последние силы, Лоренцо поднялся с кушетки и сел за стол перед зеркалом.
Полная луна осветила комнату. Лоренцо посмотрел в зеркало и вместо своего отражения увидел черта. Черт смотрел на него, ехидно усмехался, высовывал длинный синий язык.
"Черт, опять этот черт!" - закричал Лоренцо в ужасе. - "Когда он оставит меня в покое, когда перестанет мучить? Я должен раз и навсегда с ним покончить."
Лоренцо схватил кинжал, хотел вонзить его в грудь черта, но попал в свое собственное сердце.
И он услышал голос, который уже раньше слышал во сне, тот низкий голос, от которого дрожало и вибрировало все тело.
"Вот и все. Ты прожил свою жизнь до конца. Теперь ты умрешь. Твоя личная жизнь была несчастливой. Так ты никого и не полюбил и не ответил на любовь других, и убил двух своих самых близких друзей. Но, посвятив ее только одному - любви к танцу, ты не чувствовал себя несчастным. Ты познакомил людей с фламенко, и за это они будут тебе всегда благодарны. Умирай спокойно, ты исполнил свой долг перед человечеством."
Лоренцо глубоко вздохнул и умер.
Епископ запретил отпевать Лоренцо в церкви. Как самоубийцу его похоронили за оградой кладбища.
В ту же ночь, при свете луны, цыгане танцевали фламенко на его могиле.
Прочитав мой рассказ, дон Хосе почти в ультимативной форме потребовал, чтобы я пришел в кафе "Gijon", место наших постоянных встреч.
"Ну, знаете, я не ожидал от вас такого!" - глаза его сверкали. - "Вы мне казались человеком порядочным, но я ошибся. Так полностью исказить то, что явилось результатом моих многолетних исследований, что я по наивности вам рассказал, считая своим другом! Больше того, вы оскорбили не только меня, но мои религиозные чувства. Я понимаю, что вам, человеку безбожному, это совершенно безразлично. Но я хочу все-таки сказать, что добрые дела - а то, что Лоренцо открыл миру фламенко, является, без сомнения, делом добрым, - не могут исходить от Дьявола. Все добрые дела являются только деянием Господним. Почему же Лоренцо не попросил помощи у Бога? Всевышний не оставил бы его. Так нет же! Вы заставили его обратиться к Царю Тьмы, сделав невинного человека грешником. Да, человек, продавший душу Дьяволу, помимо своей воли становится грешником, и все его дальнейшие поступки приносят не только ему самому, но и другим, только боль и страдание. Если вы интересуетесь историей, то вам известны люди, жившие в разное время и в разных странах и продавших душу Дьяволу ради своих корыстных, эгоистических интересов. Например, царь Мидас. Он жил в античные времена и потому не знал о существовании Дьявола, что, в прочем, его не оправдывает. Он поплатился за свою безграничную алчность, умерев от голода среди пищи из золота. Алхимик Фауст, живший в Германии в средние века, который в поисках философского камня провел молодость среди реторт, склянок с хемикалиями и перегонных аппаратов. Состарившись, он вдруг понял, что не вкусил в полной мере земных радостей и продал душу Мефистофелю, чтобы наверстать упущенное, за что и поплатился, попав в ад. Или человек по имени Рафаель во Франции. Этот совершил такой же грешный поступок ради исполнения своих многочисленных и разнообразных желаний, получив в замен кусок кожи из шагрени, который уменьшался с каждой исполненной прихотью владельца, пока не исчез; и тогда этот Рафаэль умер во грехе. Некий Дориан Грей, английский play-boy, тоже продал свою душу Дьяволу ради вечной молодости и даже пошел на убийство. Но ему ничего не помогло, и он умер грешным и старым. Я мог бы привести вам и другие примеры, но назвал лишь те имена, которые первыми пришли мне на ум. Я совершенно уверен, что грех не может двигать вперед искусство. Грех есть грех, из каких бы благих побуждений он не был бы совершен. Впрочем, доказывать вам что-либо бесполезно, вы все равно не поймете."
И он ушел, даже не попрощавшись.
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
"Олаф, дорогой, проснись." - Сильвия придвинула к нему свое плотное, дебелое тело, еще горячее и слегка влажное со сна.
"Который час?" - он посмотрел на будильник. - "Да ведь еще рано, можно поспать целых двадцать минут."
"Ты ведь любишь перед работой... Я думала, что эти двадцать минут мы могли бы провести интереснее, чем просто спать." - Она тяжело дышала.
"Сегодня я не расположен с утра заниматься любовью. У меня предвидится тяжелый день, даже неизвестно, когда я возвращусь домой. Давай лучше спать дальше. Не сердись. Я люблю тебя."
"Я люблю тебя тоже." - сказала Сильвия, вздохнула и отодвинулась от мужа.
Олаф закрыл глаза, но заснуть не смог. Он поворочался в постели какое-то время, понял, что все равно не уснет, с неохотой встал, накинул халат и пошел на кухню готовить утренний кофе.
Спал он плохо. Ему приснился человек которого он встретил не то в одном из баров для голубых, не то в ночью в темных кустах городского парка - ведь во сне все неважное так неопределенно и не остается в памяти. Странно, но лицо этого человека Олаф никак не мог вспомнить, хотя ему казалось, что ночью он видел его совершенно отчетливо, ему даже казалось, что они знакомы, а если формально и не были знакомы и не приветствовали друг друга на улице, их встреча была уже не первой. Но что он запомнил хорошо, это был высокий сильный человек примерно одного с ним возраста с крепкими, одновременно нежными руками и чувстительными полноватыми губами, которые вздрагивали, с благодарностью отвечая на поцелуи. Вспоминая его тело, гладкую кожу и зеленые глаза, блестевшие в темноте, как два прозрачных хризолита, Олаф почувствовал, что возбуждается.
"Хорошо, что Сильвия еще не встала." - подумал он. - "А то опять начнет приставать со своими ласками."
Сидя в бюро перед компьютером, Олаф поймал себя на том, что никак не мог сосредоточиться на работе, хотя нужно срочно и многое сделать, он, если и не сказал жене всю правду, то обманул ее совсем не на много. Дел на работе было действительно предостаточно. Но мысли его витали далеко, сон не давал ему покоя. Уже несколько дней он чувствовал, что ему чего-то не достает. Любовные занятия с женой перестали приносить прежнее удовольствие, хотелось чего-то другого. Теперь же все стало на свои места - ему не хватало мужчины, мужского тела, мужской ласки.
Первый раз он познал мужскую любовь, когда ему было около шестнадцати, со своим школьным другом Крисом. Крис часто ночевал у Олафа, а Олаф - у Криса, так было принято и всячески приветствовалось. Однажды Олаф залез в ванну к Крису, когда тот мылся перед сном, и с этого все началось. Обоим казалось, что пришла любовь, и они были вместе несколько лет, даже не представляя себе, как могут жить друг без друга. Но потом Олаф уехал в столицу, поступил в университет и перестал вспоминать о школьном друге.
В университе молодые люди только и говорили о девушках, о любовных связях с ними. Олаф решил не отставать от них и тоже подружился с одной. У нее были прямые плечи и узкие бедра, она носила коротко постриженные волосы и была настоящей девочкой-мальчиком, тип, который ему нравился и который был тогда в моде. Но в постели она была настоящей женщиной - нежной, мягкой, уступчивой. Их связь длилась недолго. Затем у Олафа появились другие подружки, и он прослыл сердцеедом. Теперь он не вспоминал о мужской любви и был совершенно уверен, что связь со школьным другом была если не ошибкой, то во всяком случае недоразумением, кратким эпизодом школьной жизни, тем более, что в университете к голубым относились не то что с презрением, но и без особой симпатии. Проходя после занятий по университетскому корридору, он услышал как-то разговор двух студентов.
"Знаешь, а Кнут оказался голубым. Он мне давно не нравился, теперь все стало ясно. В нем есть что-то неестественное, я бы даже сказал, больное, у него на лице написано, что он не такой, как мы." - сказал один из них. - "С тех пор, как я о нем это узнал, мне стало страшно, боюсь с ним разговаривать, а вдруг начнет приставать."
"Можешь не беспокоиться, у нас своя компания, а у них - своя, что-то вроде массонской ложи, и они к себе никого постороннего не пускают." сказал другой.
"Ну, в этом я не уверен. Я слыхал о них такое."
"Не знаю, ничего подобного я не слыхал, такие же, как остальные. Я ничего не имею против голубых, хотя мне не хотелось бы иметь друга-гомосексуалиста."
Олаф похолодел: "Неужели и у меня на лице написано, что в школе между мной и Крисом была любовь ? Теперь меня будут сторониться. Впрочем, это невозможно. Да и кому придет в голову копаться в моей далекой прошлой жизни, с этим уже давно покончено. Что было, то было, и никто об этом никогда не узнает. К тому же, я на курсе прослыл покорителем женских сердец, так что можно не беспокоиться."
Однажды, приехав на летние каникулы в родной город, он неожиданно встретил Криса, своего школьного друга. У Олафа от неожиданности перехватило дыхание, он покрылся потом. Глядя на друга, Олаф отчетливо вспомнил их любовные встречи в темном городском парке, даже зимой, когда было холодно. С бьющимся сердцем он уже собирался предложить Крису пойти в парк, но тут Крис рассказал, что влюблен в одну девушку, они уже помолвлены и вскоре поженятся. Он так красочно описывал свою будующую жену, что Олаф не решился напомнить ему о былых отношениях. На этом все и кончилось.
Возвратившись в университет и продолжая крутить любовь с девушками, Олаф начал смотреть на мужчин другими глазами, хотя и не позволял себе из страха оказаться среди изгоев никаких однополых отношений и продолжал крутить любовь с девушками.
После окончания университета он познакомился с одной, которую звали Сильвией, и, недолго думая, предложил ей стать его женой. Сильвия согласилась. Она была тем типом женщин, которые были особенно привлекательны в глазах Олафа - ни высокая и не маленькая, ни худая и не пышнотелая, у нее были прекрасные темные волосы и выразительные глаза, узкие бедра, прямые плечи и пышная грудь, а познакомившись с ней поближе, он восхищался тем, что ее веселость и неизменно ровное настроение соседствует с благоразумием. Они поженились, вскоре у них родился сын, которого по желанию отца назвали Крисом. Мальчик оказался слабеньким, часто болел, и мать Сильвии, которая жила в маленьком городке, уговорила родителей отдать ей ребенка, увезти его подальше от пыли, автомобильных выхлопов и шума столицы, на природу. Действительно, на парном молоке, свежих овощах и яйцах Крис выправился, поздоровел; бабушка не спешила отправить его обратно к родителям, да и те особенно не настаивали - ничем не обременненые кроме работы, Олаф и Сильвия вели спокойную семейную жизнь супругов, любящих и понимающих друг друга. После родов у Сильвии появилась округлость бедер, да и грудь стала больше. Вначале это расстраивало Олафа, но потом он привык, и ему жена даже больше нравилась в этом новом облике.
"Ты стала настоящей женщиной и я люблю тебя все больше и больше." сказал он ей как-то.
Однажды Олаф поехал по служебным делам в другой город. Оставаться в одиночестве в гостинничном номере было скучно, и он пошел в местный бар скоротать вечер. Там он познакомился с художником и дал себя соблазнить. Потом, вспоминая об этом, Олаф не мог точно определить, кто явился инициатором связи, художник или он сам, но несколько дней, которые они провели вместе, доставили обоим большое удовольствие. Правда, и расстались они без слез - Олаф начал скучать по Сильвии, а художник по своему мольберту.
Несколько дней по возвращении домой Олаф наслаждался привычной жизнью, семейным уютом и любимой женой. Но через некоторое время он почувствовал непонятное беспокойство, как будто ему чего-то не доставало. Вскоре он все понял - ему просто не хватало мужского тела, ему нужен был мужчина, мужская любовь .
Сославшись на занятость по работе, он вечером пошел в бар, где собирались гомосуксуалисты. Хотя Олаф и не был красавцем, безобразным назвать его было тоже нельзя, высокий, с прекрасной фигурой, у него, как говориться, все было на месте, он без труда нашел себе партнера по вкусу, с которым провел с удовольствием несколько часов. С этого времени несколько раз в месяц он ходил в различные бары для голубых, городской парк, или под мост, где росли густые кусты и где всегда можно было найти желающих. Он появлялся неожиданно в самых разнообразных местах, за что и прозвали его Летучим Голандцем.
Когда они остались вдвоем, Лоренцо сказал: "Теперь я могу остаться один, я уже выздоровел. Иди спокойно, со мной ничего плохого не случится."
И как бы в доказательство, он встал около постели, но ноги отказали, и он чуть было не упал, если бы София не подхватила его.
"Вот видишь, ты еще не можешь быть один. Я бы осталась с тобой навсегда. Я люблю тебя и хочу всегда быть с тобой, заботиться о тебе. И стать твоей женой." - сказала она.
"Это совершенно невозможно. Мне не нужна жена, я должен быть один. Я проклят и приношу другим только несчастье. Так уже было, и не нужно больше поторений. Уходи!"
Лоренцо выздоравливал медленно, был слаб, ели ходил, почти ничего не ел. Но несмотря на недавний разговор, София, как и прежде каждое утро приходила к нему, умывала его, убирала, стирала. Они почти не говорили друг с другом. Глядя на грустную Софию, Лоренцо чувствовал раскаяние - он обидил девушку, которой обязан жизнью. Но воспоминания о своем вещем сне, о Винченцо, о Ромеро были еще так свежи, что он несмотря ни на что лучше бы умер, чем подверг Софию опасности погибнуть от человека, которого она любит.
Однажды она не пришла. Сам того не ожидая, Лоренцо почувствовал, что ему чего-то не хватает. София ведь всегда появлялась по утрам. А тут она не пришла. Шатаясь, Лоренцо вышел из комнаты и увидел ее в кухне за плитой.
"Почему ты не пришла?" - спросил он.
"Я купила курицу и готовлю бульон. Будешь его пить и скоро выздоровеешь." - сказала она и улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Оба почувствовали, что между ними опять восстановились прежние дружеские отношения. Бульон действительно оказался чудесным целителем - Лоренцо чувствовал себя лучше и лучше и креп с каждым днем.
Наступила зима, стало совсем холодно, и выступать на улице было невозможно. Чтобы как-то заработать на жизнь, актеры пошли работать на ближайшие фермы; работа была тяжелая, плохо оплачивалась, но другого выхода у них не было, нужно было зарабатывать.
После работы они собирались вместе и обсуждали планы на будующую жизнь.
"Лоренцо, где ты выучился этому танцу, который танцевал последний раз в кабачке?" - спросил Джон. - "Это было и прекрасно и страшно. Недаром та женщина приняла тебя дьявола. Расскажи нам о себе, мы ведь ничего не знаем, хотя и знакомы уже несколько месяцев."
Лоренцо посмотрел на Джона и понял, что рассказывать о себе он не хочет, вовсе не потому, что не доверяет своим друзьям, просто они не поймут его. Да и что говорить им, о себе мальчике на берегу моря, о Винченцо, с которым купался и загарал, а потом танцевал, о синьоре Мауриццио, почти без колебаний принявшего его предложение поставить балет для его бродячего театрика, - Лоренцо теперь уже знал, что спектакль, где только танцуют, называется балетом, - о черте, лежавшем на сцене с кинжалом в груди, о своей жизни в цыганском таборе, о Ромеро у погасшего костра, который был его другом, учил танцевать фламенко и с которым они хотели вместе танцевать на улице, а потом о смерти дорогого ему человека в обличьи черта. Все эти картины промелькнули у него перед глазами в один миг, но он видел их так отчетливо, как будто это случилось не несколько лет назад, а только вчера. Он еще раз мрачно посмотрел на своих друзей и твердо решил ничего им о себе не говорить.
Он вспомнил свой сон и тот страшный голос.
"Все сбывается. Я не могу полюбить Софию и не верю своим друзьям. Да и что расскажу им о Винченцо и Ромеро? То, что не каждый может отказаться от богатства, от привычной жизни и променять все это на жизнь бродячего артиста. И не каждый может найти в себе мужество уйти из родного табора. Странно, но последнее время мне снится не Винченцо, только Ромеро. Ведь когда-то Винченцо был частью моей жизни. Очевидно, это все потому, что Ромеро, изменил мою жизнь, научив фламенко, а Винченцо был только другом детства."
"Я долгое время жил среди цыган в таборе, а танец называется фламенко." - только и ответил он. - "Моя жизнь не была такой уж интересной, чтобы о ней рассказывать."
"Танец действительно великолепный." - продолжал Джон. - "Так и вижу тебя танцующим фламенко, как бы парящим в воздухе среди задутых грозой свечей. Может быть, ты и нас научишь танцевать?"
"Конечно. Можем начать хоть завтра."
"Нет, это невозможно!" - раздался голос Софии. - "Ты еще до конца не выздоровел. Через неделю - другую, когда ты встанешь совсем на ноги, будешь нас учить, но не раньше!" - Она сказала это так твердо, что никто не посмел ей возразить. Даже Лоренцо промолчал.
Почувствовав себя лучше, Лоренцо собрал труппу и предложил начать обучение на следующий день, вечером после работы. Начали они с разучивания движений руками. Затем начались занятия по обучению сапатеадо - движениям ногами. Лоренцо был еще сам очень слаб, и первые занятия проводил, сидя на стуле, но со временем уже смог показывать стоя, что стоило ему большого труда - странно, думал он, чтобы молодой сильный человек после болезни чувствовал себя немощным стариком. Потом группа освоила координацию танцевальных движений рук и ног, что для Лоренцо казалось самым сложным, он вспоминал, как Ромеро учил его танцевать фламенко. Потребовалось несколько недель, чтобы Лоренцо, наконец, сказал: "Вот теперь я доволен, вы делаете все правильно." Хотя Лоренцо и был удовлетворен, он понимал, что танцорам не хватало выразительности, которая отличала танцы цыган, но он был уверен, что это прийдет со временем.
Зима кончилась, и уже нужно было оставить гостеприимный дом Райтов, двигаться дальше вместе с весной.
"Вы стали для нас родными, такого радушия я уже давно ни от кого не видел. Значит, в Америке еще стались хорошие люди, значит, не все думают только о своем кошельке. Примите наши танцы на прощание в качестве благодарности за все." - сказал Джон. обнял мистера Райта и поцеловал его жену.
Семья Райтов смотрела на танцующих как завороженные. Когда же Лоренцо танцевал фламенко, миссис Райт расплакалась. Он со страхом посмотрел на женщину, неужели повториться то, что было уже в кабачке. Но миссис Райт сказала:
"Я прожила долгую жизнь, сама в молодости любила потанцевать, со многими танцевала, но такого танцора, как ты, никогда не встречала. Теперь могу умереть спокойно. Ты, Лоренцо, - великий танцор. Жаль, что мои дети не умеют так танцевать, да не всем Бог посылает такой талант."
Рано утром труппа отправилась на север, в след за теплом, и опять они оказались в Нью-Йорке. Уже с первого выступления стало ясно - успех обеспечен. Площадь каждый раз была запружена толпой восторженных зрителей, хлопающих беспрерывно и не скупившихся на приношения. Итальянские и французские танцы перемежались фламенко - Лоренцо танцевал либо один, либо с другими танцорами. Его неизменной партнершей была София. Она танцевала превосходно, Лоренцо даже думал, что она танцует не хуже некоторых цыганок, а то и лучше многих из табора. Она очень талантлива, думал он глядя на нее, но одного таланта мало, неужели любовь, неразделенная любовь, сделала из нее такую удивительную танцовщицу. Он даже пожалел о том, что не может полюбить ее, и тут же стал себя ругать - у него нет права на любовь, он приносит дорогим ему людям только горе и смерть.
Они уже закончили танцевать и собирались уходить, но в это время к ним подошел человек хорошо, даже щеголевато одетый, в дорогом костюме и до блеска начищенных ботинках, при галстуке, в фетровой шляпе, и представился.
"Меня зовут Хаим Ваксман, я - еврей из Кишенева. Убежал оттуда от погромов. У меня здесь свое дело, зарабатываю я неплохо, все время занят, но уже несколько дней все забросил и с утра до вечера смотрю ваши выступления. Глядя на вас, мне пришла в голову одна идея - если вы не будете возражать, я стану импрессарио группы, мы снимем помещение, сделаем из него театр, и вы будете там выступать. Танцоры у вас не только профессиональные, но и превосходные. Так что успех обеспечен, за проигрышные дела я не берусь."
"У нас нет таких денег, чтобы платит вам за работу." - сказал Джон, покачивая головой.
"Пока деньги у меня есть, и я все сделаю бесплатно, но потом, когда прийдет успех, конечно, будете мне платить. Соглашайтесь."
Актеры переглянулись и выжидательно посмотрели на Джона.
"Я согласен, остальные, думаю, тоже. Мне самому уже приходила в голову такая мысль, но у меня нет опыта. Что делать, я ведь простой уличный танцор." - сказал он.
Хаим оказался не только деловым импрессарио, но и человеком обоятельным и остроумным. Его тонкий еврейский юмор нравился актерам, хотя они не всегда его оценивали по заслугам. Хаим арендовал зал, переоборудовав его в театральное помещение, развесил по городу афиши. Несколько дней в театре было немного зрителей, но вскоре от желающих не было отбоя, зал был всегда переполнен, пришлось даже поставить дополнительные стулья.
Один лишь Лоренцо ходил мрачный, почти ни с кем не разговаривал, забывался он только во время танца. Только София заметила перемену настроения Лоренцо и после долгого раздумья все таки решилась на разговор. она боялась разрушить неосторожным словом их отношения, которые и без того были непрочными и только сейчас начали медленно перерастать в настоящую дружбу, когда доверяют другому свой самые сокровенные мысли.
Лоренцо долго молчал.
"Я хочу поехать в Испанию и танцевать там фламенко. Только тогда, когда испанцы узнают танец, который родился на их земле, я буду чувствовать себя счастливым и считать, что выполнил то, ради чего родился. Но что скажут остальные, вы ведь американцы, а жизнь в Европе совершенно не похожа на американскую. Да и что скажет Хаим, он приложил столько сил для нашего успеха. Я уже решил, если вы не будете согласны поехать в Испанию, я уеду туда один."
"Почему ты забываешь обо мне? Хорошо, ты не хочешь, чтобы я стала твоей женой, но знай, что я твой верный друг и поеду за тобой, куда ты хочешь." сказала она. - "Думаю, что и другие не будут против того, чтобы увидеть Европу, мы ведь там никогда не были. Но почему ты хочешь поехать именно в Испанию?"
"Мой друг Ромеро, который научил меня танцевать фламенко, хотел, чтобы испанцы через этот танец поняли, что цыгане такие же люди, как и они, ничуть не хуже. Он умер, но я должен исполнить его желание."
В тот же вечер, когда вся труппа была в сборе, Лоренцо предложил поехать и выступать в Испании, добавив при этом, что хочет танцевать фламенко там, где родился этот танец, что это было желание его умершего друга, и если труппа хочет остаться в Америке, то он поедет один или, скорее всего, вместе с Софией. Все притихли, даже Джон, не зная, что сказать. Один лишь Хаим, переводя взгляд с одного на другого, твердо сказал:
"Я приложил много сил, чтобы обеспечить вам успех, но, если этого хочет Лоренцо, мы не имеем права ему отказать. Такие танцоры, как он, могут требовать все, что хотят, и мы должны ему повиноваться - гении встречаются не так уж часто. Поедем вместе с ним, а я обещаю, что сделаю все для вашего успеха."
Все радостно зашумели.
"Но это не должно быть простое выступление." - сказал Лоренцо. "Конечно, мы будем как всегда танцевать французские и итальянские танцы, и фламенко тоже. Мне хотелось бы, чтобы мы показали и балет, спектакль, где только танцуют, а сюжет был понятен из танца. Это должен быть рассказ о любви, которая побеждает несмотря на все дьявольские препятствия. Я уже его вижу так отчетливо, он стоит у меня перед глазами, как буд-то танцевал его много раз."
По приезде в Испанию, они по рекомендации Хаима решили дать несколько представлений на площади перед церковью и, когда убедились, что спектакль проходит с большим успехом, перенесли его в небольшой театр.
Лоренцо долго не решался объявить, что фламенко - цыганский танец, но потом подумал, что не сказать этого будет предательством памяти Ромеро. Испанцы должны знать, что я танцую в его честь, я исполняю только его завет, подумал Лоренцо, и перед началом очередного представления объявил об этом зрителям. Он ожидал свиста, криков возмущения, всего, чего угодно, но только не аплодисментов.
Каждое выступление стоило ему много душевных сил, он выкладывался до конца. Закончив танцевать, он уходил в свою комнату и почти ни с кем не разговаривал.
"Что с тобой? Посмотри на себя, ты ходишь как лунатик с потухшими глазами, даже есть перестал. Расскажи мне, что с тобой, может быть я могу помочь тебе." - спросила обеспокоенная София.
"Мне никто помочь не может. Из меня уходит жизнь. Такое ощущение, что приближаетя какое-то несчастье."
Опять приближалось полнолуние. Лоренцо с ужасом смотрел на луну, каждый раз спрашивая себя, какое несчастье принесет она в этот раз. Он чувствовал себя изнеможенным.
"Хорошо, что наступил перерыв." - подумал Лоренцо, почти убегая со сцены. - "Я очень устал. Хоть бы дотанцевать до конца представления."
В своей комнате он прилег на кушетку, не стал даже зажигать свет. В этот день он чувствовал себя плохо, на душе было неспокойно. Болела голова, перед глазами ходили цветные круги. Он закрыл глаза и увидел Ромеро, Ромеро - цыгана, своего друга, который был совсем не похож на черта, каким представился он ему в последний раз.
"Он, наверное, был бы рад нашему успеху. Но еще больше он был бы рад, что фламенко пришло в Испанию, и теперь каждый сможет танцевать этот цыганский танец, ничего и никого не боясь. Но он этого не увидит, не узнает, что это осуществилось. Его нет с нами, и в этом виноват только я. Он никогда не узнает, как мне его не хватает, вдвоем мы бы смогли сделать больше."
Собрав последние силы, Лоренцо поднялся с кушетки и сел за стол перед зеркалом.
Полная луна осветила комнату. Лоренцо посмотрел в зеркало и вместо своего отражения увидел черта. Черт смотрел на него, ехидно усмехался, высовывал длинный синий язык.
"Черт, опять этот черт!" - закричал Лоренцо в ужасе. - "Когда он оставит меня в покое, когда перестанет мучить? Я должен раз и навсегда с ним покончить."
Лоренцо схватил кинжал, хотел вонзить его в грудь черта, но попал в свое собственное сердце.
И он услышал голос, который уже раньше слышал во сне, тот низкий голос, от которого дрожало и вибрировало все тело.
"Вот и все. Ты прожил свою жизнь до конца. Теперь ты умрешь. Твоя личная жизнь была несчастливой. Так ты никого и не полюбил и не ответил на любовь других, и убил двух своих самых близких друзей. Но, посвятив ее только одному - любви к танцу, ты не чувствовал себя несчастным. Ты познакомил людей с фламенко, и за это они будут тебе всегда благодарны. Умирай спокойно, ты исполнил свой долг перед человечеством."
Лоренцо глубоко вздохнул и умер.
Епископ запретил отпевать Лоренцо в церкви. Как самоубийцу его похоронили за оградой кладбища.
В ту же ночь, при свете луны, цыгане танцевали фламенко на его могиле.
Прочитав мой рассказ, дон Хосе почти в ультимативной форме потребовал, чтобы я пришел в кафе "Gijon", место наших постоянных встреч.
"Ну, знаете, я не ожидал от вас такого!" - глаза его сверкали. - "Вы мне казались человеком порядочным, но я ошибся. Так полностью исказить то, что явилось результатом моих многолетних исследований, что я по наивности вам рассказал, считая своим другом! Больше того, вы оскорбили не только меня, но мои религиозные чувства. Я понимаю, что вам, человеку безбожному, это совершенно безразлично. Но я хочу все-таки сказать, что добрые дела - а то, что Лоренцо открыл миру фламенко, является, без сомнения, делом добрым, - не могут исходить от Дьявола. Все добрые дела являются только деянием Господним. Почему же Лоренцо не попросил помощи у Бога? Всевышний не оставил бы его. Так нет же! Вы заставили его обратиться к Царю Тьмы, сделав невинного человека грешником. Да, человек, продавший душу Дьяволу, помимо своей воли становится грешником, и все его дальнейшие поступки приносят не только ему самому, но и другим, только боль и страдание. Если вы интересуетесь историей, то вам известны люди, жившие в разное время и в разных странах и продавших душу Дьяволу ради своих корыстных, эгоистических интересов. Например, царь Мидас. Он жил в античные времена и потому не знал о существовании Дьявола, что, в прочем, его не оправдывает. Он поплатился за свою безграничную алчность, умерев от голода среди пищи из золота. Алхимик Фауст, живший в Германии в средние века, который в поисках философского камня провел молодость среди реторт, склянок с хемикалиями и перегонных аппаратов. Состарившись, он вдруг понял, что не вкусил в полной мере земных радостей и продал душу Мефистофелю, чтобы наверстать упущенное, за что и поплатился, попав в ад. Или человек по имени Рафаель во Франции. Этот совершил такой же грешный поступок ради исполнения своих многочисленных и разнообразных желаний, получив в замен кусок кожи из шагрени, который уменьшался с каждой исполненной прихотью владельца, пока не исчез; и тогда этот Рафаэль умер во грехе. Некий Дориан Грей, английский play-boy, тоже продал свою душу Дьяволу ради вечной молодости и даже пошел на убийство. Но ему ничего не помогло, и он умер грешным и старым. Я мог бы привести вам и другие примеры, но назвал лишь те имена, которые первыми пришли мне на ум. Я совершенно уверен, что грех не может двигать вперед искусство. Грех есть грех, из каких бы благих побуждений он не был бы совершен. Впрочем, доказывать вам что-либо бесполезно, вы все равно не поймете."
И он ушел, даже не попрощавшись.
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
"Олаф, дорогой, проснись." - Сильвия придвинула к нему свое плотное, дебелое тело, еще горячее и слегка влажное со сна.
"Который час?" - он посмотрел на будильник. - "Да ведь еще рано, можно поспать целых двадцать минут."
"Ты ведь любишь перед работой... Я думала, что эти двадцать минут мы могли бы провести интереснее, чем просто спать." - Она тяжело дышала.
"Сегодня я не расположен с утра заниматься любовью. У меня предвидится тяжелый день, даже неизвестно, когда я возвращусь домой. Давай лучше спать дальше. Не сердись. Я люблю тебя."
"Я люблю тебя тоже." - сказала Сильвия, вздохнула и отодвинулась от мужа.
Олаф закрыл глаза, но заснуть не смог. Он поворочался в постели какое-то время, понял, что все равно не уснет, с неохотой встал, накинул халат и пошел на кухню готовить утренний кофе.
Спал он плохо. Ему приснился человек которого он встретил не то в одном из баров для голубых, не то в ночью в темных кустах городского парка - ведь во сне все неважное так неопределенно и не остается в памяти. Странно, но лицо этого человека Олаф никак не мог вспомнить, хотя ему казалось, что ночью он видел его совершенно отчетливо, ему даже казалось, что они знакомы, а если формально и не были знакомы и не приветствовали друг друга на улице, их встреча была уже не первой. Но что он запомнил хорошо, это был высокий сильный человек примерно одного с ним возраста с крепкими, одновременно нежными руками и чувстительными полноватыми губами, которые вздрагивали, с благодарностью отвечая на поцелуи. Вспоминая его тело, гладкую кожу и зеленые глаза, блестевшие в темноте, как два прозрачных хризолита, Олаф почувствовал, что возбуждается.
"Хорошо, что Сильвия еще не встала." - подумал он. - "А то опять начнет приставать со своими ласками."
Сидя в бюро перед компьютером, Олаф поймал себя на том, что никак не мог сосредоточиться на работе, хотя нужно срочно и многое сделать, он, если и не сказал жене всю правду, то обманул ее совсем не на много. Дел на работе было действительно предостаточно. Но мысли его витали далеко, сон не давал ему покоя. Уже несколько дней он чувствовал, что ему чего-то не достает. Любовные занятия с женой перестали приносить прежнее удовольствие, хотелось чего-то другого. Теперь же все стало на свои места - ему не хватало мужчины, мужского тела, мужской ласки.
Первый раз он познал мужскую любовь, когда ему было около шестнадцати, со своим школьным другом Крисом. Крис часто ночевал у Олафа, а Олаф - у Криса, так было принято и всячески приветствовалось. Однажды Олаф залез в ванну к Крису, когда тот мылся перед сном, и с этого все началось. Обоим казалось, что пришла любовь, и они были вместе несколько лет, даже не представляя себе, как могут жить друг без друга. Но потом Олаф уехал в столицу, поступил в университет и перестал вспоминать о школьном друге.
В университе молодые люди только и говорили о девушках, о любовных связях с ними. Олаф решил не отставать от них и тоже подружился с одной. У нее были прямые плечи и узкие бедра, она носила коротко постриженные волосы и была настоящей девочкой-мальчиком, тип, который ему нравился и который был тогда в моде. Но в постели она была настоящей женщиной - нежной, мягкой, уступчивой. Их связь длилась недолго. Затем у Олафа появились другие подружки, и он прослыл сердцеедом. Теперь он не вспоминал о мужской любви и был совершенно уверен, что связь со школьным другом была если не ошибкой, то во всяком случае недоразумением, кратким эпизодом школьной жизни, тем более, что в университете к голубым относились не то что с презрением, но и без особой симпатии. Проходя после занятий по университетскому корридору, он услышал как-то разговор двух студентов.
"Знаешь, а Кнут оказался голубым. Он мне давно не нравился, теперь все стало ясно. В нем есть что-то неестественное, я бы даже сказал, больное, у него на лице написано, что он не такой, как мы." - сказал один из них. - "С тех пор, как я о нем это узнал, мне стало страшно, боюсь с ним разговаривать, а вдруг начнет приставать."
"Можешь не беспокоиться, у нас своя компания, а у них - своя, что-то вроде массонской ложи, и они к себе никого постороннего не пускают." сказал другой.
"Ну, в этом я не уверен. Я слыхал о них такое."
"Не знаю, ничего подобного я не слыхал, такие же, как остальные. Я ничего не имею против голубых, хотя мне не хотелось бы иметь друга-гомосексуалиста."
Олаф похолодел: "Неужели и у меня на лице написано, что в школе между мной и Крисом была любовь ? Теперь меня будут сторониться. Впрочем, это невозможно. Да и кому придет в голову копаться в моей далекой прошлой жизни, с этим уже давно покончено. Что было, то было, и никто об этом никогда не узнает. К тому же, я на курсе прослыл покорителем женских сердец, так что можно не беспокоиться."
Однажды, приехав на летние каникулы в родной город, он неожиданно встретил Криса, своего школьного друга. У Олафа от неожиданности перехватило дыхание, он покрылся потом. Глядя на друга, Олаф отчетливо вспомнил их любовные встречи в темном городском парке, даже зимой, когда было холодно. С бьющимся сердцем он уже собирался предложить Крису пойти в парк, но тут Крис рассказал, что влюблен в одну девушку, они уже помолвлены и вскоре поженятся. Он так красочно описывал свою будующую жену, что Олаф не решился напомнить ему о былых отношениях. На этом все и кончилось.
Возвратившись в университет и продолжая крутить любовь с девушками, Олаф начал смотреть на мужчин другими глазами, хотя и не позволял себе из страха оказаться среди изгоев никаких однополых отношений и продолжал крутить любовь с девушками.
После окончания университета он познакомился с одной, которую звали Сильвией, и, недолго думая, предложил ей стать его женой. Сильвия согласилась. Она была тем типом женщин, которые были особенно привлекательны в глазах Олафа - ни высокая и не маленькая, ни худая и не пышнотелая, у нее были прекрасные темные волосы и выразительные глаза, узкие бедра, прямые плечи и пышная грудь, а познакомившись с ней поближе, он восхищался тем, что ее веселость и неизменно ровное настроение соседствует с благоразумием. Они поженились, вскоре у них родился сын, которого по желанию отца назвали Крисом. Мальчик оказался слабеньким, часто болел, и мать Сильвии, которая жила в маленьком городке, уговорила родителей отдать ей ребенка, увезти его подальше от пыли, автомобильных выхлопов и шума столицы, на природу. Действительно, на парном молоке, свежих овощах и яйцах Крис выправился, поздоровел; бабушка не спешила отправить его обратно к родителям, да и те особенно не настаивали - ничем не обременненые кроме работы, Олаф и Сильвия вели спокойную семейную жизнь супругов, любящих и понимающих друг друга. После родов у Сильвии появилась округлость бедер, да и грудь стала больше. Вначале это расстраивало Олафа, но потом он привык, и ему жена даже больше нравилась в этом новом облике.
"Ты стала настоящей женщиной и я люблю тебя все больше и больше." сказал он ей как-то.
Однажды Олаф поехал по служебным делам в другой город. Оставаться в одиночестве в гостинничном номере было скучно, и он пошел в местный бар скоротать вечер. Там он познакомился с художником и дал себя соблазнить. Потом, вспоминая об этом, Олаф не мог точно определить, кто явился инициатором связи, художник или он сам, но несколько дней, которые они провели вместе, доставили обоим большое удовольствие. Правда, и расстались они без слез - Олаф начал скучать по Сильвии, а художник по своему мольберту.
Несколько дней по возвращении домой Олаф наслаждался привычной жизнью, семейным уютом и любимой женой. Но через некоторое время он почувствовал непонятное беспокойство, как будто ему чего-то не доставало. Вскоре он все понял - ему просто не хватало мужского тела, ему нужен был мужчина, мужская любовь .
Сославшись на занятость по работе, он вечером пошел в бар, где собирались гомосуксуалисты. Хотя Олаф и не был красавцем, безобразным назвать его было тоже нельзя, высокий, с прекрасной фигурой, у него, как говориться, все было на месте, он без труда нашел себе партнера по вкусу, с которым провел с удовольствием несколько часов. С этого времени несколько раз в месяц он ходил в различные бары для голубых, городской парк, или под мост, где росли густые кусты и где всегда можно было найти желающих. Он появлялся неожиданно в самых разнообразных местах, за что и прозвали его Летучим Голандцем.