Оптимисты-радикалы, изобретатели «мирового экономического чуда», не понимали, что если не начать перестройку всей экономической системы, то будет невозможен и сам экономический прогресс. Речь идет о выборе между созданием новой, предсказуемой мировой экономики и движением наугад, как это сейчас и происходит, вплоть до того момента, как экономический рост прекратится сам по себе. К разрешению этой проблемы миру необходимо приступить незамедлительно, поскольку последствия будут тем тяжелее, чем больше будет потеряно времени. Вплоть до того, что нам придется действовать в условиях, когда произойдут уже такие необратимые изменения в окружающей среде, последствия которых будут ощущать на себе все последующие поколения.
Между тем сторонникам глобализации по-американски даже не приходило в голову, что экономическое развитие, сопровождающееся неконтролируемым ростом, рано или поздно вступит в конфликт с реальным положением дел, с реальными людьми, которых нельзя втиснуть во вздыбленные графики информации. Ведь экономики без людей не существует. На ком, как не на них, в конечном счете, отразится кривая экономического роста. А если эта кривая направлена в бесконечность, конфликта не избежать. Будет нарушена и вся экология человечества с коллективной историей и традициями народов. Вздыбленные графики роста не сулят ничего хорошего, когда их механически переносят с университетской доски в жизнь конкретных людей. Но в те годы общественное мнение было уверено, что Запад на правильном пути, что Америка представляет все самое лучшее и передовое. И что всем остальным, в том числе и нам, европейцам, не остается ничего другого, как, не сбавляя скорости, следовать за ней. В противном случае мы окажемся в числе проигравших и будем неизбежно отброшены к странам третьего мира. Поэтому категорический императив звучал так: делать все, как Америка, чтобы не остаться позади в лихорадочном состязании между государствами, народами, культурами, цивилизациями.
Первые признаки приближавшейся опасности должны были насторожить Запад. Если не Америку, которая самовлюбленно красовалась перед зеркалом, то, по крайней мере, Европу, у которой не было причин особенно задирать нос, но которая прошла большой исторический путь, позволявший отличить глубинные и постепенные исторические процессы от пузырей на поверхности. Европа же, наоборот, увязавшись за Америкой, неслась сломя голову. Все политические силы, включая левых, поддерживали одни и те же модели модернизации, несмотря на то, что они уже обнаружили свою стратегическую несостоятельность. Левым силам в Европе прежде других следовало бы осознать, что экономический рост в условиях американской глобализации ведет к увеличению, а не уменьшению неравенства. И никто в левых партиях не попытался разобраться, каким образом можно поддерживать на высоком уровне экономический рост в течение долгого времени, при условии, конечно, что такой рост вообще имеет место. Никто из политиков и экономистов левой ориентации даже не пытался разобраться, каким образом можно было бы уменьшить неравенство.
Ирония судьбы! Советская система рухнула главным образом из-за того, что была неспособна к обновлению. Прошло 10 лет, и те, кто приветствовал крушение СССР, оказались не в состоянии разглядеть, что в механизме глобализации по-американски не заложены коррективы модернизации, что модернизация, предоставленная самой себе, могла произвести на свет чудовищ. Эти люди не понимали, как не понимали в свое время необходимость перемен члены Политбюро ЦК КПСС, что капитализм снова нуждается в реформировании. На этот раз реформы следовало бы провести не из-за страха перед коммунистическим противником, а добровольно. Но, убедившись, что коммунизм оказался нежизнеспособным, они пришли к выводу, что капитализму не нужны реформы. Потребовался аналитик глобального капитализма из самой Америки – блестящий, лишенный предрассудков, – который смог бы объяснить европейскому левому движению, куда нас ведет американская глобализация. «Повсеместно логика «турбокапитализма» основывается на том, что ничто не должно мешать повышению эффективности производства: ни ограничительные меры правительства, ни местные обычаи, ни прежние экономические интересы, ни неограниченные привилегии, ни свойственное человеку желание стабильности. Ничто не должно препятствовать конкуренции, которая сама обеспечит эффективность, оставив за чертой бедности тех, кто не соответствует предъявляемым ею требованиям: отдельных людей, предприятия, отрасли экономики, районы и целые страны, а иногда и все вместе взятое (Люттвак Е. Указ. соч. С. 259). Кроме того, саркастически замечает Люттвак, «для сегодняшних левых, олицетворением которых стал Тони Блэр, главная экономическая истина отражена в лозунге всех председателей центральных банков, который гласит: инфляция – это самый жестокий из всех налогов» (там же. С. 226).
Как-то все прониклись идеей, что страны мира соревнуются на одной беговой дорожке. Все бегут в одном направлении «для достижения общего максимального результата», не понимая, что эта гонка изначально сфальсифицирована и никакого соревнования между нациями нет и в помине. Об этом прекрасно сказал Джордже Руффоло, придерживающийся слишком левых взглядов, чтобы современные левые прислушались к его мнению. Если мы возьмем, к примеру, сальдо баланса текущих платежей, то сразу же обнаружим, что «американская экономика со своей чудовищной внешней задолженностью является наименее конкурентоспособной». Если вести речь о честном состязании, то достижения рыночной экономики (высокая производительность, уровень технологической модернизации и т.д.) должны рассматриваться в сочетании с другими компонентами, «которые обеспечивают консолидацию общества, право на труд, развивают образование, здравоохранение, гарантируют безопасность граждан и охрану окружающей среды». А «создание условий для такого гармоничного развития зависит от коллективной политической воли (…) и не может быть отдано на откуп непредсказуемому рынку» (La Repubblica. 2001. 14 авг.). Но в наших ушах постоянно звучала другая песня: всемирная история закончилась, и война с бедностью, как оригинально отметил Фукуяма, «закончилась раз и навсегда поражением бедных». Стоило ли еще терять время на эту переставшую быть актуальной проблему?
Но всемирное шоу продолжалось, постоянно набирая обороты, и становилось все более фантастическим. В том числе и благодаря его американским импресарио, которые превзошли самих себя в увеличении производительности «фабрики грез». Они проявили незаурядную дальновидность, когда практически с самых истоков разработки информационно-коммуникационных технологий взяли их на свое вооружение. Предостережения свыше, даже такие, как катастрофа в Джакарте,унесшая жизни тысяч людей; десять неожиданных испытаний ядерного оружия Индией и Пакистаном; обвал российского рубля и бразильского реала, были просто проигнорированы. Международный валютный фонд (редкое сообщество явных соперников, которые представляют прообраз будущего глобального суперобщества) рассылал своих эмиссаров по всему свету. Они повсюду предлагали одни и те же универсальные рекомендации и выступали за расширение отношений с теми, кто следовал этим рекомендациям. Похвалы удостоились, например, Южная Корея и Таиланд за «впечатляющий рост макроэкономических показателей». Они не замечали, что в обстановке слабого контроля со стороны государства, бессмысленной эйфории, вульгарной некомпетентности и неприкрытых махинаций, совершавшихся под прикрытием лозунга дерегуляции экономики, некоторые корейские предприятия получили на каждый доллар своего капитала по 100 долларов инвестиций из-за рубежа. Так на корейском рынке оказались спекулятивные капиталы в триллионы долларов. Рынки «азиатских тигров», как принято было называть эти страны, раздулись, как воздушные шары. Впрочем, если раздута биржа на Уолл-стрит, то почему это не могут себе позволить биржи Сеула, Бангкока, Сингапура, Куала-Лумпура?
В такой близкой к помешательству атмосфере мы пришли к 10 сентября 2001 г. Со стороны, впрочем, казалось, что все идет превосходно, но на самом деле было далеко не так. Четырьмя годами ранее демократ Билл Клинтон, открывая саммит «восьмерки» в Денвере (штат Колорадо), с большим энтузиазмом заявил о наступлении «американского столетия». К этому моменту за плечами Клинтона были 7 лет впечатляющего экономического роста. Миллионы американцев превратились в акционеров и получали фантастические дивиденды. Четыре года спустя республиканец Джордж Буш вновь диктовал повестку дня саммита «восьмерки» в Генуе.
Но ситуация к тому времени изменилась кардинальным образом. Рост американской экономики остановился. Соединенным Штатам было необходимо убедить остальной мир поддержать пошатнувшуюся американскую экономику. Между тем в предыдущие десять лет весь мир не желал ничего другого, как продолжения роста американской экономики, и вовсе не нуждался ни в убеждении, ни в принуждении поддержать ее. Теперь об экономическом процветании, как в период президентства Клинтона, не было и речи. Что же оставалось в распоряжении США к 10 сентября 2001 г.? Оставалась огромная военная и технологическая мощь. Сохранялись командные позиции в главных системах коммуникации и контроль над мировыми средствами массовой информации. В руках у США по-прежнему находились рычаги мировой финансовой системы. Было ли этого достаточно для поддержания доминирующего положения Америки? Возможно, но стало уже очевидным, что для гарантии своего господства Америке придется прибегнуть к некоторым мерам принуждения. Насколько серьезным – должно было выясниться в ближайшем будущем. Но Джордж Буш не стал ждать. Он выдвинул новую стратегическую доктрину, в которой говорилось, что Америка не намерена обсуждать проблемы своей национальной обороны с кем бы то ни было. США готовились к принятию односторонних решений в этой сфере. Больше никаких переговоров по разоружению, лишь твердая решимость в одностороннем порядке привести свои вооружения и вооруженные силы в соответствие с новыми принципами. А о результатах весь мир, в том числе и союзников по НАТО, можно будет проинформировать позднее.
Бросалась в глаза поспешность, с которой было принято это решение. Джордж Буш, ставший президентом США благодаря поддержке энергетического лобби, действовал так, словно чувствовал, что его поджимает время. Первые признаки грядущих трудностей уже давали о себе знать. Америка должна была заранее обеспечить себе абсолютное превосходство. Это могло вызвать кризис в отношениях с союзниками? Что ж, тем хуже для союзников. Господствующую идеологию стали определять пришедшие к власти правые силы. В ней, однако, сохранились черты преемственности с политикой неолиберализма, которую проводил предшественник Буша Билл Клинтон. Европейские левые силы не обратили внимания на то, что соотношение доходов 20 процентов самых богатых и 20 процентов из числа самых бедных возросло с 1:30 в 1960 г. до 1:78 в 1994 г. и достигло 1:84 в 1999 г. Но этого не могла не заметить мировая финансовая и технократическая олигархия. Не мог не вызывать беспокойства и тот факт, что совокупное состояние первых десяти миллиардеров мира (по данным журнала «Fortune») выросло с 133 млрд долларов в 1996 г. до 200 млрд в 2000 г., что в 1,3 раза превышало ежегодный совокупный доход 48 беднейших стран мира. В мире явно назревал всеобщий социальный кризис. Не менее серьезным, хотя пока менее ощутимым стал кризис, вызванный нарушением экологического равновесия. Он несомненно даст о себе знать в самое ближайшее время.
Первый кризис сегодня называют «столкновением цивилизаций». Не все согласны с таким определением, полагая, что кризис явно вызван социальным расслоением. Может быть, это и так, хотя у меня на данный счет есть кое-какие сомнения. Думаю, что, поскольку сами противники по обе стороны баррикады считают этот кризис «столкновением цивилизаций», будет правильно, если мы используем именно этот термин, который со всей полнотой отражает происходящие сегодня события. Что он обозначал раньше, было непонятно. Царившее в последние годы в мире единомыслие не допускало, что могло что-нибудь произойти. Внушалась мысль, что все хорошо и так будет всегда. Но теперь мы знаем, что означает 11 сентября 2001 г.
Первая война XXI века
Гиндукуш
Между тем сторонникам глобализации по-американски даже не приходило в голову, что экономическое развитие, сопровождающееся неконтролируемым ростом, рано или поздно вступит в конфликт с реальным положением дел, с реальными людьми, которых нельзя втиснуть во вздыбленные графики информации. Ведь экономики без людей не существует. На ком, как не на них, в конечном счете, отразится кривая экономического роста. А если эта кривая направлена в бесконечность, конфликта не избежать. Будет нарушена и вся экология человечества с коллективной историей и традициями народов. Вздыбленные графики роста не сулят ничего хорошего, когда их механически переносят с университетской доски в жизнь конкретных людей. Но в те годы общественное мнение было уверено, что Запад на правильном пути, что Америка представляет все самое лучшее и передовое. И что всем остальным, в том числе и нам, европейцам, не остается ничего другого, как, не сбавляя скорости, следовать за ней. В противном случае мы окажемся в числе проигравших и будем неизбежно отброшены к странам третьего мира. Поэтому категорический императив звучал так: делать все, как Америка, чтобы не остаться позади в лихорадочном состязании между государствами, народами, культурами, цивилизациями.
Первые признаки приближавшейся опасности должны были насторожить Запад. Если не Америку, которая самовлюбленно красовалась перед зеркалом, то, по крайней мере, Европу, у которой не было причин особенно задирать нос, но которая прошла большой исторический путь, позволявший отличить глубинные и постепенные исторические процессы от пузырей на поверхности. Европа же, наоборот, увязавшись за Америкой, неслась сломя голову. Все политические силы, включая левых, поддерживали одни и те же модели модернизации, несмотря на то, что они уже обнаружили свою стратегическую несостоятельность. Левым силам в Европе прежде других следовало бы осознать, что экономический рост в условиях американской глобализации ведет к увеличению, а не уменьшению неравенства. И никто в левых партиях не попытался разобраться, каким образом можно поддерживать на высоком уровне экономический рост в течение долгого времени, при условии, конечно, что такой рост вообще имеет место. Никто из политиков и экономистов левой ориентации даже не пытался разобраться, каким образом можно было бы уменьшить неравенство.
Ирония судьбы! Советская система рухнула главным образом из-за того, что была неспособна к обновлению. Прошло 10 лет, и те, кто приветствовал крушение СССР, оказались не в состоянии разглядеть, что в механизме глобализации по-американски не заложены коррективы модернизации, что модернизация, предоставленная самой себе, могла произвести на свет чудовищ. Эти люди не понимали, как не понимали в свое время необходимость перемен члены Политбюро ЦК КПСС, что капитализм снова нуждается в реформировании. На этот раз реформы следовало бы провести не из-за страха перед коммунистическим противником, а добровольно. Но, убедившись, что коммунизм оказался нежизнеспособным, они пришли к выводу, что капитализму не нужны реформы. Потребовался аналитик глобального капитализма из самой Америки – блестящий, лишенный предрассудков, – который смог бы объяснить европейскому левому движению, куда нас ведет американская глобализация. «Повсеместно логика «турбокапитализма» основывается на том, что ничто не должно мешать повышению эффективности производства: ни ограничительные меры правительства, ни местные обычаи, ни прежние экономические интересы, ни неограниченные привилегии, ни свойственное человеку желание стабильности. Ничто не должно препятствовать конкуренции, которая сама обеспечит эффективность, оставив за чертой бедности тех, кто не соответствует предъявляемым ею требованиям: отдельных людей, предприятия, отрасли экономики, районы и целые страны, а иногда и все вместе взятое (Люттвак Е. Указ. соч. С. 259). Кроме того, саркастически замечает Люттвак, «для сегодняшних левых, олицетворением которых стал Тони Блэр, главная экономическая истина отражена в лозунге всех председателей центральных банков, который гласит: инфляция – это самый жестокий из всех налогов» (там же. С. 226).
Как-то все прониклись идеей, что страны мира соревнуются на одной беговой дорожке. Все бегут в одном направлении «для достижения общего максимального результата», не понимая, что эта гонка изначально сфальсифицирована и никакого соревнования между нациями нет и в помине. Об этом прекрасно сказал Джордже Руффоло, придерживающийся слишком левых взглядов, чтобы современные левые прислушались к его мнению. Если мы возьмем, к примеру, сальдо баланса текущих платежей, то сразу же обнаружим, что «американская экономика со своей чудовищной внешней задолженностью является наименее конкурентоспособной». Если вести речь о честном состязании, то достижения рыночной экономики (высокая производительность, уровень технологической модернизации и т.д.) должны рассматриваться в сочетании с другими компонентами, «которые обеспечивают консолидацию общества, право на труд, развивают образование, здравоохранение, гарантируют безопасность граждан и охрану окружающей среды». А «создание условий для такого гармоничного развития зависит от коллективной политической воли (…) и не может быть отдано на откуп непредсказуемому рынку» (La Repubblica. 2001. 14 авг.). Но в наших ушах постоянно звучала другая песня: всемирная история закончилась, и война с бедностью, как оригинально отметил Фукуяма, «закончилась раз и навсегда поражением бедных». Стоило ли еще терять время на эту переставшую быть актуальной проблему?
Но всемирное шоу продолжалось, постоянно набирая обороты, и становилось все более фантастическим. В том числе и благодаря его американским импресарио, которые превзошли самих себя в увеличении производительности «фабрики грез». Они проявили незаурядную дальновидность, когда практически с самых истоков разработки информационно-коммуникационных технологий взяли их на свое вооружение. Предостережения свыше, даже такие, как катастрофа в Джакарте,унесшая жизни тысяч людей; десять неожиданных испытаний ядерного оружия Индией и Пакистаном; обвал российского рубля и бразильского реала, были просто проигнорированы. Международный валютный фонд (редкое сообщество явных соперников, которые представляют прообраз будущего глобального суперобщества) рассылал своих эмиссаров по всему свету. Они повсюду предлагали одни и те же универсальные рекомендации и выступали за расширение отношений с теми, кто следовал этим рекомендациям. Похвалы удостоились, например, Южная Корея и Таиланд за «впечатляющий рост макроэкономических показателей». Они не замечали, что в обстановке слабого контроля со стороны государства, бессмысленной эйфории, вульгарной некомпетентности и неприкрытых махинаций, совершавшихся под прикрытием лозунга дерегуляции экономики, некоторые корейские предприятия получили на каждый доллар своего капитала по 100 долларов инвестиций из-за рубежа. Так на корейском рынке оказались спекулятивные капиталы в триллионы долларов. Рынки «азиатских тигров», как принято было называть эти страны, раздулись, как воздушные шары. Впрочем, если раздута биржа на Уолл-стрит, то почему это не могут себе позволить биржи Сеула, Бангкока, Сингапура, Куала-Лумпура?
В такой близкой к помешательству атмосфере мы пришли к 10 сентября 2001 г. Со стороны, впрочем, казалось, что все идет превосходно, но на самом деле было далеко не так. Четырьмя годами ранее демократ Билл Клинтон, открывая саммит «восьмерки» в Денвере (штат Колорадо), с большим энтузиазмом заявил о наступлении «американского столетия». К этому моменту за плечами Клинтона были 7 лет впечатляющего экономического роста. Миллионы американцев превратились в акционеров и получали фантастические дивиденды. Четыре года спустя республиканец Джордж Буш вновь диктовал повестку дня саммита «восьмерки» в Генуе.
Но ситуация к тому времени изменилась кардинальным образом. Рост американской экономики остановился. Соединенным Штатам было необходимо убедить остальной мир поддержать пошатнувшуюся американскую экономику. Между тем в предыдущие десять лет весь мир не желал ничего другого, как продолжения роста американской экономики, и вовсе не нуждался ни в убеждении, ни в принуждении поддержать ее. Теперь об экономическом процветании, как в период президентства Клинтона, не было и речи. Что же оставалось в распоряжении США к 10 сентября 2001 г.? Оставалась огромная военная и технологическая мощь. Сохранялись командные позиции в главных системах коммуникации и контроль над мировыми средствами массовой информации. В руках у США по-прежнему находились рычаги мировой финансовой системы. Было ли этого достаточно для поддержания доминирующего положения Америки? Возможно, но стало уже очевидным, что для гарантии своего господства Америке придется прибегнуть к некоторым мерам принуждения. Насколько серьезным – должно было выясниться в ближайшем будущем. Но Джордж Буш не стал ждать. Он выдвинул новую стратегическую доктрину, в которой говорилось, что Америка не намерена обсуждать проблемы своей национальной обороны с кем бы то ни было. США готовились к принятию односторонних решений в этой сфере. Больше никаких переговоров по разоружению, лишь твердая решимость в одностороннем порядке привести свои вооружения и вооруженные силы в соответствие с новыми принципами. А о результатах весь мир, в том числе и союзников по НАТО, можно будет проинформировать позднее.
Бросалась в глаза поспешность, с которой было принято это решение. Джордж Буш, ставший президентом США благодаря поддержке энергетического лобби, действовал так, словно чувствовал, что его поджимает время. Первые признаки грядущих трудностей уже давали о себе знать. Америка должна была заранее обеспечить себе абсолютное превосходство. Это могло вызвать кризис в отношениях с союзниками? Что ж, тем хуже для союзников. Господствующую идеологию стали определять пришедшие к власти правые силы. В ней, однако, сохранились черты преемственности с политикой неолиберализма, которую проводил предшественник Буша Билл Клинтон. Европейские левые силы не обратили внимания на то, что соотношение доходов 20 процентов самых богатых и 20 процентов из числа самых бедных возросло с 1:30 в 1960 г. до 1:78 в 1994 г. и достигло 1:84 в 1999 г. Но этого не могла не заметить мировая финансовая и технократическая олигархия. Не мог не вызывать беспокойства и тот факт, что совокупное состояние первых десяти миллиардеров мира (по данным журнала «Fortune») выросло с 133 млрд долларов в 1996 г. до 200 млрд в 2000 г., что в 1,3 раза превышало ежегодный совокупный доход 48 беднейших стран мира. В мире явно назревал всеобщий социальный кризис. Не менее серьезным, хотя пока менее ощутимым стал кризис, вызванный нарушением экологического равновесия. Он несомненно даст о себе знать в самое ближайшее время.
Первый кризис сегодня называют «столкновением цивилизаций». Не все согласны с таким определением, полагая, что кризис явно вызван социальным расслоением. Может быть, это и так, хотя у меня на данный счет есть кое-какие сомнения. Думаю, что, поскольку сами противники по обе стороны баррикады считают этот кризис «столкновением цивилизаций», будет правильно, если мы используем именно этот термин, который со всей полнотой отражает происходящие сегодня события. Что он обозначал раньше, было непонятно. Царившее в последние годы в мире единомыслие не допускало, что могло что-нибудь произойти. Внушалась мысль, что все хорошо и так будет всегда. Но теперь мы знаем, что означает 11 сентября 2001 г.
Первая война XXI века
Я стал готовиться к этой поездке в Москве, когда на перевалах Гиндукуша подули ветры новой афганской войны и их свист донесся даже до коридоров Кремля. Там царили беспокойство и неопределенность, поскольку в тот момент – а это был конец рокового сентября 2001 г. – все вопросы еще оставались открытыми, а все высшие должностные лица из спецслужб и Генштаба перебрались в Таджикистан, поближе к будущему театру военных действий, чтобы анализировать последствия мер, которые нужно будет предпринять, и понять, что должно или можно было бы сделать в складывающейся обстановке.
Я тоже намеревался вылететь в Душанбе, чтобы потом перебраться на афганскую территорию. Как и где, я не знал, да и не мог знать. Пока же было очень важно проследить, как развивались события в Москве. Владимир Путин раньше всех других глав государств принес свои соболезнования Джоржу Бушу сразу после трагедии 11 сентября, чтобы не осталось и тени сомнения в «полной солидарности» России с Америкой. Но после первоначального удивления и замешательства стало ясно, что российскому президенту хватило времени точно рассчитать последствия своего заявления, а также предугадать последующие ходы многочисленных политических игроков. А что игроков немало, стало сразу заметно.
Первое соображение касалось Чечни. В тот момент, когда Соединенные Штаты изготовились к схватке с исламским терроризмом, Россия незамедлительно получала целый ряд преимуществ. Во-первых, в обмен даже на минимальную поддержку она могла решительно потребовать прекращения помощи извне для исламских боевиков в Чечне. Если Бушу были необходимы солидарность и поддержка – а он, несомненно, нуждался и в том, и в другом, – то Путин мог теперь попросить его оказать давление на Турцию с тем, чтобы она незамедлительно прекратила всякую экономическую и военную помощь чеченским «бандитам». То же самое касалось и спецслужб Саудовской Аравии. Не знаю точно, имела ли место в действительности такая просьба, а если и имела, то могу только догадываться, как она была сформулирована, но полагаю, что подобное обращение было и что к нему отнеслись положительно. Разумеется, Западу (услуга за услугу) пришлось бы приглушить кампанию критики методов ведения войны в Чечне. Двойной, ощутимый результат для Владимира Путина.
Но, помимо этого, перед российским президентом неожиданно открывались новые возможности для переговоров с администрацией США по таким спорным вопросам, как судьба договора по ПРО от 1972 г. и расширение НАТО на восток. Обе эти проблемы могли быть рассмотрены теперь под совсем другим углом зрения. Если вплоть до 11 сентября Вашингтон относился к расторжению договора по ПРО как делу решенному, не обращая внимания на реакцию из Москвы, то теперь об этом пришлось бы говорить в другом тоне, в духе латинского изречения «do ut des», что означает: «даю, чтобы и ты мне дал». Например, обусловив пересмотр договора по ПРО (формальная уступка американским требованиям) значительным сокращением стратегических наступательных вооружений с обеих сторон, Путин и его советники, вероятно, прекрасно понимали: политический курс Чейни – Рамсфельда – Райс вплоть до 11 сентября должен был прикрыть всякую возможность для переговоров по разоружению. В оправдание своей позиции приводили аргумент, что «холодная война» закончена, а, следовательно, стало необходимо освободиться от всех пут, которые остались после приказавшей долго жить биполярной системы. За этим тезисом, который на первый взгляд казался прописной истиной, скрывалось иное: дорогие русские друзья, вы проиграли «холодную войну», на свете осталась только одна супердержава – это мы. И у нас нет ни малейшего желания вести переговоры о нашей национальной безопасности с кем бы то ни было. Когда мы сочтем нужным, мы сообщим как союзникам и друзьям, так и противникам и врагам, какой порог национальной безопасности мы устанавливаем для себя, а какой должны установить все остальные.
Россия мало что могла противопоставить этой позиции. До сентябрьских событий Путин тянул время изо всех сил. Было бесполезно возмущаться и протестовать. В Москве опасались, что неизбежное решение Вашингтона окончательно обнажит неспособность России возражать, по какому бы то ни было поводу. Хотя в Москве прекрасно понимали, что Вашингтон не собирался ни о чем договариваться, все же надеялись, что «голубю» Колину Пауэллу удастся притормозить развитие ситуации. И вдруг положение меняется на глазах, и Америка, находясь в затруднительном положении, вынуждена пойти на переговоры. Владимир Путин приготовился вырвать у Вашингтона любые возможные уступки. Кроме того, было крайне нежелательно (для Москвы) расширение границ НАТО в Европе. Вместе с расторжением договора по ПРО, расширение НАТО было основным проявлением «одностороннего подхода» в политике администрации Буша.
Что мог дать взамен Владимир Путин? Джордж Буш сразу запросил все: воздушное пространство для американских и британских истребителей и бомбардировщиков, предоставление российских военных баз, а также баз в бывших советских республиках Средней Азии, на руководство которых Москва могла бы оказать давление. Не те ли это военные базы в Туркменистане, Узбекистане и Таджикистане, откуда началось советское вторжение в Афганистан? Джордж Буш, несомненно, был бы заинтересован и в прямом участии российских войск на афганской территории. Разве не русские обладают бесценным опытом ведения боевых действий в афганских условиях?
Путина готовы были принять на Западе с распростертыми объятиями, через парадные двери, со всеми почестями. Нужно лишь только согласиться со всеми или, по крайней мере, с основными запросами. День за днем вся система средств массовой информации на Западе получала указания представлять позицию России как полностью совпадающую с позицией Соединенных Штатов и Запада. В этом одновременно были и надежда, и безапелляционное указание. Кроме того, распространялась идея, что война (приготовления к которой шли полным ходом) является не только единственно возможным решением, но и решением абсолютно приемлемым. Даже Китай был зачислен в верные союзники США. «Великий Союз» (по выражению западных газет) приобретал планетарный масштаб. Кто осмелился бы остаться за его пределами? Джордж Буш, придя в себя от потрясения, поспешил заявить: «Кто не с нами, тот против нас». Все сразу поняли, что это не пустые слова.
Тем временем российский президент готовился сделать «ход конем». И сделал. Солидарность? Несомненно. Борьба с терроризмом? Только приветствуем. Разведывательная информация? Пожалуйста. Но, что касается воздушного пространства России, были разрешены полеты только для самолетов с гуманитарными грузами. На просьбу оказать влияние на бывшие братские среднеазиатские республики, чтобы те предоставили свои военные базы и аэропорты, Москва ответила весьма неопределенно: кто хочет, пусть предоставляет, что сможет. Но в одном, Путин и военные из Генштаба были категоричны: мы не пошлем российских солдат сражаться в Афганистан. «Это было бы все равно, что попросить американцев вернуться во Вьетнам», – сказал Путин. И добавил вполголоса, но вполне разборчиво: борьба с международным терроризмом должна быть доведена до конца, но не следует питать иллюзий, что выиграть ее можно только силой оружия. Требуется другая политика, которая бы учитывала условия в современном мире.
Все эти расхождения не понравились Вашингтону и поэтому были публично им проигнорированы. Официальные заявления США были полны энтузиазма по поводу «полного» согласия с Москвой (и Пекином). Западные средства массовой информации единодушно освещали «окончательное» присоединение России к Западу, ее вступление в Великий Союз против нового Сатаны и террора. А Путин, в свою очередь, не стремился опровергать уже сложившееся мнение, которое, по большому счету, его вполне устраивало. Он знал: когда Северный альянс закончит таскать каштаны из огня для американцев, которые расчистят ему дорогу на Кабул бомбами, в значительной мере его окончательная победа – это заслуга России. Ведь именно Россия долгое время поддерживала таджикские отряды Ахмад-шаха Масуда. Без ответа пока оставались два вопроса: каким будет новое кабульское правительство после изгнания талибов, и до какого предела Москва станет следовать за Вашингтоном после того, как шахматная клетка «Кабул» будет занята новой пешкой.
Когда в конце сентября я приехал в Москву, сложилась именно такая ситуация.
Я тоже намеревался вылететь в Душанбе, чтобы потом перебраться на афганскую территорию. Как и где, я не знал, да и не мог знать. Пока же было очень важно проследить, как развивались события в Москве. Владимир Путин раньше всех других глав государств принес свои соболезнования Джоржу Бушу сразу после трагедии 11 сентября, чтобы не осталось и тени сомнения в «полной солидарности» России с Америкой. Но после первоначального удивления и замешательства стало ясно, что российскому президенту хватило времени точно рассчитать последствия своего заявления, а также предугадать последующие ходы многочисленных политических игроков. А что игроков немало, стало сразу заметно.
Первое соображение касалось Чечни. В тот момент, когда Соединенные Штаты изготовились к схватке с исламским терроризмом, Россия незамедлительно получала целый ряд преимуществ. Во-первых, в обмен даже на минимальную поддержку она могла решительно потребовать прекращения помощи извне для исламских боевиков в Чечне. Если Бушу были необходимы солидарность и поддержка – а он, несомненно, нуждался и в том, и в другом, – то Путин мог теперь попросить его оказать давление на Турцию с тем, чтобы она незамедлительно прекратила всякую экономическую и военную помощь чеченским «бандитам». То же самое касалось и спецслужб Саудовской Аравии. Не знаю точно, имела ли место в действительности такая просьба, а если и имела, то могу только догадываться, как она была сформулирована, но полагаю, что подобное обращение было и что к нему отнеслись положительно. Разумеется, Западу (услуга за услугу) пришлось бы приглушить кампанию критики методов ведения войны в Чечне. Двойной, ощутимый результат для Владимира Путина.
Но, помимо этого, перед российским президентом неожиданно открывались новые возможности для переговоров с администрацией США по таким спорным вопросам, как судьба договора по ПРО от 1972 г. и расширение НАТО на восток. Обе эти проблемы могли быть рассмотрены теперь под совсем другим углом зрения. Если вплоть до 11 сентября Вашингтон относился к расторжению договора по ПРО как делу решенному, не обращая внимания на реакцию из Москвы, то теперь об этом пришлось бы говорить в другом тоне, в духе латинского изречения «do ut des», что означает: «даю, чтобы и ты мне дал». Например, обусловив пересмотр договора по ПРО (формальная уступка американским требованиям) значительным сокращением стратегических наступательных вооружений с обеих сторон, Путин и его советники, вероятно, прекрасно понимали: политический курс Чейни – Рамсфельда – Райс вплоть до 11 сентября должен был прикрыть всякую возможность для переговоров по разоружению. В оправдание своей позиции приводили аргумент, что «холодная война» закончена, а, следовательно, стало необходимо освободиться от всех пут, которые остались после приказавшей долго жить биполярной системы. За этим тезисом, который на первый взгляд казался прописной истиной, скрывалось иное: дорогие русские друзья, вы проиграли «холодную войну», на свете осталась только одна супердержава – это мы. И у нас нет ни малейшего желания вести переговоры о нашей национальной безопасности с кем бы то ни было. Когда мы сочтем нужным, мы сообщим как союзникам и друзьям, так и противникам и врагам, какой порог национальной безопасности мы устанавливаем для себя, а какой должны установить все остальные.
Россия мало что могла противопоставить этой позиции. До сентябрьских событий Путин тянул время изо всех сил. Было бесполезно возмущаться и протестовать. В Москве опасались, что неизбежное решение Вашингтона окончательно обнажит неспособность России возражать, по какому бы то ни было поводу. Хотя в Москве прекрасно понимали, что Вашингтон не собирался ни о чем договариваться, все же надеялись, что «голубю» Колину Пауэллу удастся притормозить развитие ситуации. И вдруг положение меняется на глазах, и Америка, находясь в затруднительном положении, вынуждена пойти на переговоры. Владимир Путин приготовился вырвать у Вашингтона любые возможные уступки. Кроме того, было крайне нежелательно (для Москвы) расширение границ НАТО в Европе. Вместе с расторжением договора по ПРО, расширение НАТО было основным проявлением «одностороннего подхода» в политике администрации Буша.
Что мог дать взамен Владимир Путин? Джордж Буш сразу запросил все: воздушное пространство для американских и британских истребителей и бомбардировщиков, предоставление российских военных баз, а также баз в бывших советских республиках Средней Азии, на руководство которых Москва могла бы оказать давление. Не те ли это военные базы в Туркменистане, Узбекистане и Таджикистане, откуда началось советское вторжение в Афганистан? Джордж Буш, несомненно, был бы заинтересован и в прямом участии российских войск на афганской территории. Разве не русские обладают бесценным опытом ведения боевых действий в афганских условиях?
Путина готовы были принять на Западе с распростертыми объятиями, через парадные двери, со всеми почестями. Нужно лишь только согласиться со всеми или, по крайней мере, с основными запросами. День за днем вся система средств массовой информации на Западе получала указания представлять позицию России как полностью совпадающую с позицией Соединенных Штатов и Запада. В этом одновременно были и надежда, и безапелляционное указание. Кроме того, распространялась идея, что война (приготовления к которой шли полным ходом) является не только единственно возможным решением, но и решением абсолютно приемлемым. Даже Китай был зачислен в верные союзники США. «Великий Союз» (по выражению западных газет) приобретал планетарный масштаб. Кто осмелился бы остаться за его пределами? Джордж Буш, придя в себя от потрясения, поспешил заявить: «Кто не с нами, тот против нас». Все сразу поняли, что это не пустые слова.
Тем временем российский президент готовился сделать «ход конем». И сделал. Солидарность? Несомненно. Борьба с терроризмом? Только приветствуем. Разведывательная информация? Пожалуйста. Но, что касается воздушного пространства России, были разрешены полеты только для самолетов с гуманитарными грузами. На просьбу оказать влияние на бывшие братские среднеазиатские республики, чтобы те предоставили свои военные базы и аэропорты, Москва ответила весьма неопределенно: кто хочет, пусть предоставляет, что сможет. Но в одном, Путин и военные из Генштаба были категоричны: мы не пошлем российских солдат сражаться в Афганистан. «Это было бы все равно, что попросить американцев вернуться во Вьетнам», – сказал Путин. И добавил вполголоса, но вполне разборчиво: борьба с международным терроризмом должна быть доведена до конца, но не следует питать иллюзий, что выиграть ее можно только силой оружия. Требуется другая политика, которая бы учитывала условия в современном мире.
Все эти расхождения не понравились Вашингтону и поэтому были публично им проигнорированы. Официальные заявления США были полны энтузиазма по поводу «полного» согласия с Москвой (и Пекином). Западные средства массовой информации единодушно освещали «окончательное» присоединение России к Западу, ее вступление в Великий Союз против нового Сатаны и террора. А Путин, в свою очередь, не стремился опровергать уже сложившееся мнение, которое, по большому счету, его вполне устраивало. Он знал: когда Северный альянс закончит таскать каштаны из огня для американцев, которые расчистят ему дорогу на Кабул бомбами, в значительной мере его окончательная победа – это заслуга России. Ведь именно Россия долгое время поддерживала таджикские отряды Ахмад-шаха Масуда. Без ответа пока оставались два вопроса: каким будет новое кабульское правительство после изгнания талибов, и до какого предела Москва станет следовать за Вашингтоном после того, как шахматная клетка «Кабул» будет занята новой пешкой.
Когда в конце сентября я приехал в Москву, сложилась именно такая ситуация.
Гиндукуш
Гиндукуш, который по древнему преданию означает «Убийца индусов» и олицетворяет собой грозную мощь природы, как бы нависает над Афганистаном. Пянджширское ущелье поднимается вверх вдоль крутых отрогов горных хребтов, которые, в свою очередь, карабкаются ввысь, стремясь дотянуться до своего старшего брата Памира – крыши мира.
Находясь здесь, перестаешь ощущать стремительный пульс событий. Такое ощущение, что они происходят где-то далеко. В самом ущелье все тихо и спокойно. Условия жизни здесь такие же примитивные и убогие, как и во время двадцатилетней войны, и еще раньше – в довоенный период. Тот, кто родился в этом краю двадцать лет назад, не знает ничего, кроме войны. Война для него – повседневная реальность, сама жизнь. Ничего кроме войны и нищеты, крови и голода.
Белое безмолвие
Горы Афганистана – одни из самых красивых и высоких в мире
Трудно представить, как, не имея практически ничего, люди в ущелье ведут неустанную борьбу за выживание. При дневном свете огромный лагерь беженцев в Анабе выглядит совсем по-другому, чем семь месяцев назад, когда он весь был занесен снегом. Теперь видно, что палаточные навесы крепятся к какому-то подобию стен, которые при ближайшем рассмотрении оказываются из глины. Внутри стены закрыты тканью. Внутреннее убранство лачуг свидетельствует о стойкости этих людей, о том, что они оставили надежду вернуться в свои покинутые дома на равнине, на поля, засеянные минами, к своим фруктовым садам, покалеченным бомбами и снарядами.
На дне ущелья по берегам реки вся земля обрабатывается вплоть до последнего квадратного сантиметра, как в Китае. Сажают главным образом кукурузу, из муки которой пекут лепешки. В ущелье существует свое собственное правительство, не подчиняющееся кабульскому, чеканят собственную монету (она хоть традиционно называется «афгани», но не имеет ничего общего с талибской валютой), работают некоторые административные учреждения, рабочие ремонтируют дороги и укрепляют дорожные насыпи – налицо зачатки организованной жизни и административного управления. Есть даже местная полиция, которая проверяет паспорта и ставит въездные визы, в которых указан срок пребывания. До своей смерти Ахмад-шах Масуд успел приступить к строительству собственного государства.
Потом, как мы знаем, 11 сентября террористы атаковали Нью-Йорк и Вашингтон, и дальнейшие события сменяли друг друга, как в калейдоскопе, с нарастающей скоростью. В ущелье ничего не видно и ничего не слышно, но это еще ни о чем не говорит. Несомненно, полным ходом идут военные приготовления. Не надо быть военным экспертом, чтобы понять: дорога, ведущая из ущелья, – это кратчайший путь до Кабула. Казалось бы, здесь должно быть скопление военной техники, артиллерии, воинских частей. Но ничего нет и в помине. Фронт, этот странный невидимый фронт, проходит в 30 километрах отсюда, но его близкое присутствие здесь никак не ощущается. Покой не нарушают даже отдаленные артиллерийские залпы, которые заставляют нас вздрагивать. Окружающие к ним давно привыкли и не обращают на них никакого внимания.
Находясь здесь, перестаешь ощущать стремительный пульс событий. Такое ощущение, что они происходят где-то далеко. В самом ущелье все тихо и спокойно. Условия жизни здесь такие же примитивные и убогие, как и во время двадцатилетней войны, и еще раньше – в довоенный период. Тот, кто родился в этом краю двадцать лет назад, не знает ничего, кроме войны. Война для него – повседневная реальность, сама жизнь. Ничего кроме войны и нищеты, крови и голода.
Трудно представить, как, не имея практически ничего, люди в ущелье ведут неустанную борьбу за выживание. При дневном свете огромный лагерь беженцев в Анабе выглядит совсем по-другому, чем семь месяцев назад, когда он весь был занесен снегом. Теперь видно, что палаточные навесы крепятся к какому-то подобию стен, которые при ближайшем рассмотрении оказываются из глины. Внутри стены закрыты тканью. Внутреннее убранство лачуг свидетельствует о стойкости этих людей, о том, что они оставили надежду вернуться в свои покинутые дома на равнине, на поля, засеянные минами, к своим фруктовым садам, покалеченным бомбами и снарядами.
На дне ущелья по берегам реки вся земля обрабатывается вплоть до последнего квадратного сантиметра, как в Китае. Сажают главным образом кукурузу, из муки которой пекут лепешки. В ущелье существует свое собственное правительство, не подчиняющееся кабульскому, чеканят собственную монету (она хоть традиционно называется «афгани», но не имеет ничего общего с талибской валютой), работают некоторые административные учреждения, рабочие ремонтируют дороги и укрепляют дорожные насыпи – налицо зачатки организованной жизни и административного управления. Есть даже местная полиция, которая проверяет паспорта и ставит въездные визы, в которых указан срок пребывания. До своей смерти Ахмад-шах Масуд успел приступить к строительству собственного государства.
Потом, как мы знаем, 11 сентября террористы атаковали Нью-Йорк и Вашингтон, и дальнейшие события сменяли друг друга, как в калейдоскопе, с нарастающей скоростью. В ущелье ничего не видно и ничего не слышно, но это еще ни о чем не говорит. Несомненно, полным ходом идут военные приготовления. Не надо быть военным экспертом, чтобы понять: дорога, ведущая из ущелья, – это кратчайший путь до Кабула. Казалось бы, здесь должно быть скопление военной техники, артиллерии, воинских частей. Но ничего нет и в помине. Фронт, этот странный невидимый фронт, проходит в 30 километрах отсюда, но его близкое присутствие здесь никак не ощущается. Покой не нарушают даже отдаленные артиллерийские залпы, которые заставляют нас вздрагивать. Окружающие к ним давно привыкли и не обращают на них никакого внимания.