Ким Анатолий. Поселок кентавров

   Женокобылица молча взирала на него, щуря раскосые глаза, и он, видя в них немой вопрос, давал объяснения:
   – Ну да, этого самого: бельберепским лемге тебе в текус.
   Но тут четвероногая хвостатая женщина закрывала глаза и, обронив на грудь голову, сцепив на животе руки, погружалась в неодолимую дрему.
   А иноземец бормотал, уставясь пустыми глазами в ее лохматую макушку:
   – Какими тяжкими путями я добирался до вашей проклятой страны! Но это во второй раз.
   В первый же раз мне пришлось сделать всего два шага, чтобы оказаться у вас.
   Передо мною раскрылась завеса мира!.. Это случилось, когда я шел с караваном по финикийской каменной пустыне.
   От каравана я отстал, но зато оказался почему-то в вашей Кентаврии, и карманы мои были полны пуговицами.
 

ОТСТУПЛЕНИЕ 4.

 
   Когда люди начали умирать в караване от кровавой „ холеры, купец стал срезать с их одежды пуговицы, ибо заметил, что у каждого на одежде они особенные.
   Он хотел эти пуговицы сохранить в память о погибших. Караван был огромным, каждый день умирало много людей, и скоро карманы у купца наполнились пуговицами.
   А от каравана осталось всего шесть человек. Тут начался холерный понос у самого купца, и он подумал с горечью, что напрасно собирал чужие пуговицы. Когда он, ослабев, свалился с седла, пятеро спутников даже не оглянулись и уехали дальше.
   Вслед за ними ушла и его лошадь – в числе других лошадей, которые оседланными, но без седоков следовали за караваном. Купец увидел неда*леко от того места, где лежал, белый песчаный оползень на крутом склоне холма, заросшем небольшими раскидистыми деревцами. И в неимоверной тоске захотелось ему умереть, лежа на этом белом склоне.
   Он поднялся на ноги и, пересиливая смертную слабость, направился к холму. До песка он, кажется, добрался – и тут разошлась перед ним завеса мира, ставшая на миг видимой для него. Надо было совершить усилие и пройти сквозь эту завесу – он сделал всего два шага.
   И вдруг оказался сидящим на площади в окруже*нии большой толпы кентавров. Он был жив и, оказывается, совершенно здоров, и в карманах у него гремели пуговицы.
   Объедение лачачой и сопутствующие обжорству брачные игры продолжались ровно столько дней, сколько нужно было, чтобы съесть урожай корнеплодов. За это время все дряхлые старики, слабые на ноги, умирали голодной смертью и высыхали где-нибудь на задворках, не удосуженные быть похороненными. В поселке почти никого, кроме больных и неходячих кентавриархов, не оставалось в эти дни.
   Даже старухи с младенцами на руках ночев!али в лугах, расположив*шись под открытым небом возле костров, потому что кормящие молоком матери стерегли свой урожай и бегать домой к грудным кентнврашкам не могли. Старенькие няньки теперь были у них под рукой, за услуги свои получали любимое лакомство.
   Кентаврская же молодежь в дни сбора лачачи сбивалась в собственные кентавронческие табуны и отправлялась в лес на кормежку.
   Обычно еду для детей и стариков приносили из лесу матерые кентавроны, ведь на слабых и малых могли напасть хищники, но в страдные дни взрослые переставали заботиться о молодом поколении, потому что были заняты иным делом. Тогда дети заботились о себе сами.
   У юных кентавричек в эти дни появлялись свои заботы. Понаблюдав из-за кустов за тем, как их родительницы, охваченные мужскими руками, вытягива*ются и раскачиваются взад-вперед, младые полукобылицы сами желали заняться тем же.
   И находили, что едва покрытые лошадиной шерсткой бесчинствующие на улицах поселка сверстники, то и дело пребольно хватающие их за груди, вполне годятся для этого дела.
   Так что в пору любовных оргий взрослых розовые подростки устраивали себе не менее веселые игры с совместными походами в лес.
   Один лишь кентавр Пассий в эту пору ничего не хотел кроме того, чтобы поесть чего-нибудь; с тем и ходил каждый день в лес.
   Проходя мимо полей с обжирающимися и брачующимися, он делал вид, что совершенно не интересу*ется ими, и даже голову отворачивал в сторону. На своей обрюзгшей курносой физиономии он хранил твердокаменное выражение и только звучно плевался от избытка набегающей слюны.
   Однажды, встретившись с торговцем, который выбирался с какого-то поля с пустыми руками и бормотал под нос кентаврские ругательства, Пассий приветствовал его на греческом языке:
   – Удачи тебе, любимец Гермеса!
   – Э, никто уж не любит,- отмахнулся с досадой торговец.- Вот, пел перед ней и прыгал, как козел, а она, гада, ккапистая текус, даже лачачинки не дала! Куда идешь, досточтимый Пассий?
   – В лес пожрать то, что боги дадут, а не эти калкарайки,- ответствовал кентавриарх.- Пойдем имеете, рекеле чужеземец.
   – Что ж…- согласился торговец.
   В прошлый раз он мгновенно попал в страну кентавров, пройдя сквозь завесу мира, но зато выбирался дьа месяца, карабкаясь по горам и каменным распадкам. И воображая эту тяжкую дорогу назад, и мир людей, да еще и без драгоценных кимну и анто, он обмирал в тоске и думал: «Зачем я пришел сюда? Для чего боги открыли мне эту кошмарную страну?»
   Когда они вдвоем, мохнатый кентавриарх со свисающим почти до земли брюхом и унылый человек в изодранном платье, шли по вытоптанной копытами дорожке, мимо них пронеслась, обгоняя, ватажка кентавричек, словно стайка щебечущих ласточек.
   И пока два пустых желудка медленно продвигались к лесу, их успели обскакать еще несколько табунков молодых кентавриц и кентавронцев.
   Они тонкими голосами напевали:
   – Инкерс працу келеле! Катвах десас текусме!
   Старый Пассий только башкою вертел туда и сюда, выслушивая все эти несусветные оскорбления, да испуганно при этом моргал сырыми набрякшими глазами.
   Торговец же попытался ответить, выкрикнув вслед обидчикам: «Бель-береп калкарай…» Но тут один из кентавронцев отстал от дружков, развернулся и, с хмуроватым видом подскакав к торговцу, принялся гваздать его задними копытами, повернувшись к нему юным задом, и при этом все время норовил заехать по скулам.
   Лишь тогда отвязался злой кентавренок от человека, когда тот догадался нырнуть под грузное брюхо Пассия.
   Кентавриарх остановился, благожелательно растопырив ноги, тяжело вздохнул и столь пристально уставил*ся на драчуна, что тот не выдержал взгляда, отвел глаза в сторону и, развернув*шись на одной ножке, стреканул с места в карьер – догонять свою компанию.
   – Нелепость моего положения еще и в том,- говорил торговец, выползая из-под брюха стоявшего враскоряк кентавра,- что я ведь не Ц вашего полужи*вотного мира, а из человеческого. И все, что я испытываю здесь, не имеет к моей жизни никакого отношения.
   – Точно так же я думал про себя, когда был у вас в плену,- пробормотал кентавр, с рассеянным видом пустив струю ккапи в затылок торговцу.
   Утираясь пучком травы, купец отполз в сторону и уселся на землю сохнуть. Старик Пассий тоже присел на дорогу, упершись передними ногами, а челове*ческие руки скрестив на груди: Огромное брюхо его при этом пузырем легло на вытоптанную траву, елдорай согнуло пополам.
   – Почему эти жеребятки бегут в лес?- вслух рассуждал торговец.- Вон их сколько проскакало туда, а из деревни скачут все новые засранцы.
   – Они собираются в лесу все вместе, чтобы раньше времени, чем коша им можно тыкаться, совершать совместную ырыд илеши калкарай,- с задумчивым видом отвечал старый кентавр.-
   Видывал я такое в селениях карликов киркеров, у них молодежь, перед тем как всему племени вымереть, начинала бешено илеши ырыд калкарай…
   – Но этим не спасешься,- злорадно молвил купец, осторожно слизывая кровь с разбитой губы.- Что толку для племени, если его сосунки начинают калкараить своими зелеными огурчиками.
   – Спасения в этом нет,- согласился кентавриарх,- однако что поделаешь, если им хочется стукнуть елдораем по брюху, как мечом по щиту? Это утеши*тельно и для молодежи и для стариков.
   – Так что же, старина? Чуете вы, что ли, свою скорую погибель?- спросил человек.
   – Не мы чуем,- ответил кентавр.- Она чует.
   – Кто это?
   – Серемет лагай.
   – Вот как… Но вы же любите умирать,- молвил человек,- ваши старики
   только об этом и говорят.
   – Мы не любим умирать,- отвечал кентавр,- мы любим помахать. Но для меня это не имеет больше никакого значения,- продолжал он, вздохнув грустно.- Когда я был в плену у людей, то видел, что ваши самцы и самки тоже любят помахать не хуже кентавров.
   Я понял, что в этом вся истина – сулукве. Но однажды ночью некая знатная дама с большим белым задом стала текусме со мной через решетку клетки, в которой меня возили напоказ по разным городам и селам.
   Ее поймали прямо на мне, потому что с нами случилось то же самое, что бывает между собаками И у меня хозяин тут же вырезал елдолачу…
   С этого дня вся сулукве этого мира для меня уже ничего не значит, иноземец, но ты об этом никому из кентавров не рассказываи и не объясняй им – они ведь ни о чем таком не знают, не понимают, и не надо их пугать.
   – Что ж, в твоих словах есть своя сулукве,- согласился торговец.- А как же ты, бедняга, сумел убежать из плена и вернуться домой?
   – Передо мною разодралась завеса мира,- был ответ.
   – Как?! И перед тобой также?- воскликнул иноземец.
   И поскользнувшись на жидком раккапи, оставленном на дороге каким-то поносным кентавренком, он чуть не упал. Они были уже на полпути к лесу, где закурились там и сям беловатые хвосты дыма, поднимаясь из темно-зеленых куш.
   – Это, я понимаю, случается в самое неожиданное время и самым непонят*ным образом,- с задумчивым видом произнес Пассий.
   – Совершенно непонятно и неизвестно когда!- подтвердил человек.- Ведь так и не нашел я ту прореху, через которую первый раз пришел сюда.
   А второй раз путь мой к вам был долгим и страшным – как и путь отсюда, дорогой Пассий. И никакой завесы передо мною уже не раскрылось. Так кто же, по-твоему, раздергивает эту проклятую занавеску?
   – Тот, кто и сейчас внимательно наблюдает за нами, иноземец,- сказал кентавр.- И кому смешно, что я тащусь сейчас по дороге со своим бесполезным елдораем. Кому смешно, что мы такие смешные.
   – Когда я много дней шел сюда по горам со шкатулкой пуговиц под мышкой
   и с лаконийским мечом в руке, то мне и вправду показалось, что кто-то смеется
   надо мной,- бормотал торговец.
   – А что смешного в том, что Я хочу стать богатым? Ведь в этом вся сулукве нашей человеческой жизни – каждый хочет разбогатеть. Вы, животные, не понимаете этого, значит, вы не знаете сулукве, не знаете, зачем вы живете… '
   Когда они подошли к лесу, в глубине его мелькали, словно чьи-то красные зрачки, огненные пятна начинающегося лесного пожара.
   И на свету пламени мелькали темные и шустрые, как муравьи, фигурки кентаврят.
   – А я хотел поесть хотя бы грибов мрычи!- разочарованно воскликнул Пассий.- Ведь похоже на то, иноземец, что все пропало. Лес сгорит, и нашему народу грозит голод!
   Жаркое лето высушило лес, и он воспламенился в одно мгновение от костров, разведенных юными кентавронцами. Теперь они, бегая по огненным смыкающимся лабиринтам, на всем скаку падали в огонь, вдохнув полную грудь пламенного жара.
   Некоторые успевали выбежать на край леса и, роняя клочья догорающих попон, стремительно неслись по чистому полю. Стараясь ускакать от огненной муки, иные оказывались довольно далеко от опушки леса – там и валились наземь в рое искр, взятые смертью на всем скаку.
   Старый кентавр и пришлый торговец стояли и смотрели издали, как огнен*ное бедствие уничтожает большой лес с главным пропитанием кентаврского народа и как гибнет в пожаре молодежь, цвет нации. Небесный ветер между тем обрушился с неимоверной мощью на горящий лес и погнал пламя в его глубину по широкому и длинному ущелью как по трубе.
   Хвойные и эвкалиптовые деревья, основное население леса, вспыхивали и сгорали в одно мгновение, принесенные в жертву какому-то неизвестному и непостижимому замыслу, Кентавр и человек понимали это, глядя на огненный бурлящий ад, который устремил свой поток в сторону гор.
   – Ну вот, теперь вам всем будет и на самом деле серемет лагай,- кривя разбитые ударом кентавронца губы, молвил торговец.- И мне, похоже, незачем уже дожидаться здесь осени. Пропали мои корешки и смола ян/яо!
   – А я боюсь, Быстрой смерти моему народу не видать,- вздохнул мудры? кентавр.
   – И для меня ясно одно: с этого дня начну медленно, а не быстро подыхать с голоду. Если только ты не поможешь нам, иноземец.
   – Ты шутишь, наверное, Пассий!- воскликнул купец.- Мне и самому жрать нечего!
   – Шучу, конечно,- подтвердил кентавр.
   И еще более голодными, чем были, они возвращались назад, уже ни о че1* не заговаривая друг с другом.
   Когда возле самого поселка они собиралио разойтись по разным дорогам, то увидели темную густую толпу кентавров выбегавших из ворот.
   Не обращая внимания на горевший лес. добрая сотш разномастных воинов понеслась галопом к реке, на бегу надевая деревянны‹ доспехи и опоясываясь мечами.
   – Толкло! томсао!- кричали некоторые из них и добавляли для ободрениея самих себя:- Хардон лемге!
   Молодой кентаврон Потогришечек, лохматый, бородатый и румяный, коре*настый, приземистый и маленький, не выдержал больше и, торопясь скорее к счастью, кинулся первым к огромному светящемуся телу, которое кентавры быстро назвали влдолача, яйцо то есть.
   За Потогришечеком рванулись еще несколько кентавронов, но тут налетел на них сзади подоспевший Пуду и с ходу уложил одного ударом кизиловой бадды.
   Он хотел зацепить и Потогришечека, тот едва успел увернуться и отскакать назад к остальным.
   – Кентаврио-о-он! Стройся!- грозно заревел главнокомандующий, попутно пытаясь зацепить еще кого-нибудь своей дубиной. – Воевать, калкарай малма-рай!- ревел он.- К бою готовьсь!
   И пришедшие в себя солдаты вновь обретали чувство дисциплины, выбегали на ровное место и привычно выстраивались в две шеренги. Возбужденное безудержное хвостомахание постепенно упорядочилось, строй выровнял носки копыт.
   Пуду отошел в сторону и для вящего порядка заставил кентаврион помаршировать на месте, считая:
   – Ду! Прал! Дайн! Чимбо!
   Четыре круглоголовых томсао между тем разомкнули строй пошире, и тот, кто поднимал над собой лачачину да внушал соблазнительные мысли, теперь отбросил в сторону не нужный больше корнеплод и стал копаться четырьмя своими ручными присосками у себя за поясом. По его примеру и три остальных томсло полезли за пояса и вынули оттуда какие-то скрюченные предметы о двух концах.
   Удачно выстроив кентаврион, военачальник Пуду приказал взять дротики в зубы и приготовить луки к стрельбе.
   Полководческая наука предписывала при встрече с неизвестным противником не сразу сходиться врукопашную, а сначала попытаться достать его издали стрелами.
   Все враги, думал Пуду; кто не кентавр, тот и враг. Пускай его сначала куснет стрела, а там посмотрим, лемге хардон.
   Но в продолжение сей полководческой мысли кто-то считывал ее прямо с мозговой извилины Пуду и возражал на нее обратной мыслью: а что, если стрелу не пускать и не воевать, а сейчас же начать переделку всей жизни,?аф?
   На что мозг главнокомандующего кентавра отвечал: раккапи все это, никакой переделки не получится, обман все это! А надо бить врага до полного уничтожения…
   – Кентаврион! Готовьсь!- скомандовал он, стукнув по земле дубиной, которую крепко сжимал обеими руками.
   Стрелы полетели в четверых, короткие тяжелые кентаврские стрелы. Но еще в воздухе они превратились в мягкие веревки и бесславно упали в траву, не долетев до цели.
   Мало этого – упавшие стрелы, ставшие веревками, вдруг зашипели, задымились с одного конца и начали гореть огненными комочками, которые быстро передвигались к другому концу стрелы, как бы пожирая ее.
   Подобравшись же вплотную к бронзовым наконечникам стрел, бегущие огоньки мгновенно сливались с ними в едином оглушительном хлопке с разлетающимися искрами. И на лугу словно заплясали огненные блохи, окутанные клочьями голубого дыма.
   Четверо стояли неподвижно, выставив перед собою блестящие изогнутые предметины, а необычайно возбужденные кентавры с громовым хохотом побро*сали строй и кинулись рассматривать вблизи скачущие огненные трескунчики.
   Четвероногая пехота уже не обращала снимания ни на маячивших перед нею в строю томсло, ни на свирепую колотьбу дубиною командира, который словно с ума сошел.и крушил направо и налево, разбивая набалдашником кизиловой дубины хохочущие головы своих солдат.
   Удивленные томсло наблюдали за кентаврской Быстрой смертью и не могли взять в толк, почему серемет лагай сопровождается столь бурным весельем, боковым дурашливым поскоком прыгающих кентавров, умирающих под ударами кизиловой балды с широко разинутой от смеха зубастой пастью.
   И вот по знаку одного из томсло все четверо навели свои изогнутые предметы на прыгавших в веселье конелюдей, и раздались пронзительные «пик! пик! пик!» И лишь прозвучали эти писки, стали мгновенно исчезать в воздухе один за другим, целиком, особи резвящихся кентавров.
   И только соловый Лютее, съевший когда-то семь ящериц, исчез не сразу, а после семи прозвучавших «пиков*, точнее, Лютее после выстрела сначала исчезал, но тут же появлялся снова, хохоча и прыгая, как прежде. Но после третьего выстрела он исчез кентавра продолжали бесноваться на месте. После четвертого выстрела произош*ло нечто замечательное: левая нога отделилась от правой, обретя совершенно независимое скакание, хвост также отделился, продолжая самостоятельно ма*хать, распалось единое тело, и обнаружилось, что оно до сих пор было не чем иным, как союзом независимых членов! И на уничтожение каждого из них понадобилось по одному выстрелу.
   Эти ли мгновенные исчезновения кентавров, внушение свыше или попросту возымевшие действие доводы кизиловой дубины Пуду, но что-то повлияло на поведение разложившегося воинства. Остаток кентавриона вдруг сам, безо всякой команды бросился в сторону на широкий бугор и выстроился на его вершине в две шеренги.
   И остался на ровном лугу один командир Пуду да молодой бородач Потог-ришечек подхватил с земли отброшенную пришлым томсло лачачину, которую шустряк давно заприметил, и пустился галопом наутек, прижимая добычу к груди. Одинокое «пик» прозвучало вослед убегающему, но, видимо, стрелявший промахнулся: Потогришёчек благополучно исчез за бугром.
   И тогда четырехпа*лые каратели (или спасатели?) открыли беспорядочную стрельбу по оставшемуся в одиночестве кентавроводцу Пуду. Но все было напрасно: он не исчезал. Видимо, Пуду (как и Лютее), евший мясо в молодости, будучи солдатом македонской армии, съел этого мяса столько, что его тело стало непроницаемым для лучевых снарядов пикающего оружия пришельцев. И только задняя правая нога его, когда-то раненная стрелою, вдругш без крови отскочила от бедра и заскакала независимо.
   В это время кентавроны, выстроившиеся на вершине бугра, начали без всякой команды маршировать, да так ладно и с таким усердием, что даже хвостами замахали совершенно одновременно и единообразно! Калкарай малма-рай.'Так именно предписывал их командир Пуду и многие годы тщетно пытался добиться такого хвостомахания от подчиненных.
   А теперь он на трех ногах продвигался к марширующим, тихонько рыча от радости и едва сдерживая слезы восторга. Между тем, выйдя строевым скорым шагом на самый верх широкого бугра, уцелевший кентаврион как бы затанцевал весело… Затем сделал четкий поворот направо, оказавшись фронтом к прибли*жавшемуся командиру, и стал звонко чеканить копытами шаг на месте!
   Полководец Пуду наконец приблизился к своему войску, стал под бугорочек и хриплым от волнения голосом начал держать счет:
   – Ду! Прол! Цайн! Чимбо!
   Войско безупречно печатало шаг, держало строй; Пуду отступил, любуясь им. И тут же рухнул на землю, тяжело завалившись назад. Он еще не привык к тому, что не хватает ноги, и попытался опереться на пустоту. Когда- он упал, грохнув всеми своими членами и грузными мышцами, остаток кентавриона на бугре продолжал маршировать, как на параде.
   Одинокая задняя нога Пуду, когда-то раненная стрелой и теперь отделившаяся от него, резво подскочила к нему по;гужайке и стала льнуть нежно, словно соскучившаяся по хозяину собака. Оглушенный падением кентавр, тщетно пытавшийся подняться на ноги, сначала просто отстранил ее рукою, затем, когда нога вновь полезла ласкаться, Пуду схватил свою чимбо танопото за мохнатую бабку и далеко отшвырнул лошади*ную ногу от себя.
   Но с этим последним усилием Великий Кентавр всех времен потерял всю свою решимость и командирскую волю. Он не захотел больше подниматься и продолжать командовать своими солдатами. Как-то очень быстро успокоившись, громадный кентавр лежал на брюхе, подвернув под себя передние ноги-, и, сутуло выгорбив человеческую спину, потупив голову..ковырял пальцем в носу.
   Между тем отстрел кентавров продолжался, и они исчезали один за другим из пространства, вычеркнутые пикающими выстрелами оружия томсло. «Пик!»- и как не было здоровенного лохматого кентавра с его боевой попоной, деревян*ным панцирем и тяжелым яблоневым луком. «Пик!»- и нет в строю уже и другого солдата, только что рядом месившего воздух ногами в старательном шаге на месте.
   За исключением двух случаев, когда разделился на суверенные члены единый организм Лютеса и не удалась попытка вычеркнуть из пространства воителя Пуду, оружие томсло действовало вполне успешно. И вскоре на бугре гваздал копытами в строевом шаге на месте всего один воин из исчезнувшего в Четверо пришельцев, стоявших перед своим полупрозрачным плодом размером с гору, опустили руки с зажатым в них орудием. Трое это сделали почти одновременно, и лишь один опустил оружие вычеркивания чуть позже, ибо он удалял из пространства последнего кентаврона, одиноко маршировавшего на вершине бугра.
   По его исчезновении все четверо сошлись вместе и о чем-то говорили между собою, издали поглядывая на безучастно лежавшего, словно усталая лошадь, поверженного наземь великого военачальника и реформатора кентавров.
   За всей этой великой битвой следило со стен поселка и из-за кустов множество кентаврских глаз. Наблюдателями были кентаврицы всех возрастов и те кентавры, которые опоздали в строй и потому не смогли участвовать в сражении. Поодиночке же или самостоятельно, без команды кентавры сражаться не умели, так их приучил воевода Пуду.
   Когда бой кончился и последний кентавром на бугре, а именно гнедой по имени Вонахорт, исчез в воздухе вслед за писком блестящего оружия томсло, жители поселка взволновались, задвига*лись беспокойно на стенах и под прикрытием кустов. Им хотелось жрать, как всегда, но они находились в тоскливой нерешительности: можно ли теперь разбегаться по своим делам или еще нельзя? И тогда к ним обратился один из пришельцев.
   Вначале он согнул три пальца из четырех, а последний оставил торчать, и этот выпрямленный палец он приставил к своему виску. В таком положении, вращая этим приставленным к башке пальцем, он повернулся на все четыре стороны и сказал, не произнося ни слова вслух:
   – Кентавры, вы есть очень глупый народ. Мы вас хотели спасти, переселить на другую чудесную планету, но вы начали с нами войну. Теперь черт с вами, живите как знаете, а мы уходим домой.
   Внушив это по-кентаврски прямо в мозговые извилины всех аборигенов, пришелец вновь отошел назад к товарищам, и четверо, спрятав оружие за пояса, повернулись и пошли к своему голубовато-серебристому кораблю, названному кентаврами елдоланей.
   И тут из-за куста выскочил торговец-пуговичник – побежал, отчаянно размахивая руками, вслед за гордо уходящими томсло – четырехпалыми, могу*щественными и страшными в своем загадочном могуществе. Но это были именно те, догадался пуговичник, кто имеет власть раздвигать чудесную завесу мира,- и можно было снова попросить сделать это… Однако странно повели себя четверо, увидев бегущего к ним человека, существо, столь похожее на них самих, Они вдруг бросились от него бежать и, достигнув корабля, живо скрылись в нем.
   И тогда купец, охваченный великой тоской и злобой, крикнул им вслед, потрясая над головою кулаками:
   – Выведите меня отсюда, козлы! Неужели вам не жалко человека?! Возьмите меня с собой, бельберей калкарай!Я погибаю!
   Тут он набежал на серо-голубую огромную лачачу, хотел упереться в нее руками, чтобы удержаться с разбега,- но сначала руки, а затем и сам он весь беспрепятственно проскочил сквозь невесомый материал, из которого был построен этот горообразный круглый предмет.
   Купец вбежал таким образом внутрь молочно-голубоватого сияния и ничего особенного не почувствовал, кроме легкого шелеста в ушах. Он с ходу проскочил через все это шаровидно-туманное тело и затем, остановившись, удивленно посмотрел вокруг. Перед ним была знакомая площадь в Мегарах, навстречу ему шел, зевая от сонной скуки, городской философ Евклид.
   Когда сгорел лес и есть стало нечего, кентавры дружно кинулись на поля, охраняемые кентаврицами, и, позабыв о всякой любви, сметали с пути хозяек, чтобц наброситься на собранный ими урожай. В два дня самцы сожрали все, что вырастили трудолюбивые женокобылицы.
   Надо сказать, избитые, рыдавшие на краю своего поля кентаврицы время от времени тоже принимали участие в жадном пиршестве, утоляя свой естественный голод, и кентавры их не прогоня*ли, потому что доблестные мужи обжирались до такого состояния, что в полном изнеможении валились отдыхать прямо на земле, откинув в стороны копыта и блаженно жмуря глаза. тут уж обозленные и обиженные кентавоицы пинали их и кусали, таскали за хвост по земле и, присаживаясь над их сонными головами, мстительно поливали их своей горячей ккапи. А иные из самых разъяренных, пользуясь беспомощным состоянием обжор, сдирали с них попоны с подхвост*никами и, хищно согнувшись над ними, молча мялоу сшунду пилорме, и, чиндо няла елдорай, при этом мяфу содигму прундо симапрандидас!!