[101], песня разносится по улице, вместе с остальными парнями я возвращаюсь из «Казбаха», приняв душ и проглотив какой-то немецкой дряни, мы снова идем к тем же барам, англичан там теперь намного бодь-ше, два полицейских микроавтобуса стоят через дорогу, приближается вечер, англичане бухают и поют ДВЕ МИРОВЫЕ ВОЙНЫ И ОДИН КУБОК МИРА, тыкая пальцами в сторону полисов, издеваясь над ними, потом заряжают БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, и я гадаю, понимают ли полисы, что мы имеем в виду сожженный Дрезден, хотя, наверное, вместо «Харриса» нужно петь про Сталина, чтобы они поняли, потому что эти пидоры не понимают английский юмор, но мы пока ведем себя вполне мирно, я чувствую, как амфетамины аккуратно сносят крышу, я ощущаю себя просто охуительно, смотрю на фонари, медленно обвожу взглядом улицу, и на несколько секунд мне начинает казаться, что мы в Гонконге или где-то в этом роде, перед тем как мы вернули его китайцам, типичное проявление английского джентльменства, мы выполнили все пункты соглашения, хотя, наверное, нам так или иначе пришлось бы сделать это, ведь у китайцев огромная армия, миллион людей в униформе, но кого ебут эти косые, все дело только в деньгах, фонари зажигаются, потому что солнце уже садится, вдруг раздается взрыв восторга, потому что по улице идет чикса, и англичане заряжают ТРАХАЕШЬСЯ ЛИ ТЫ, ТРАХАЕШЬСЯ ЛИ ТЫ… стройная длинноногая девушка лет двадцати в миниюбке… ТРАХАЕШЬСЯ ЛИ ТЫ В ЗАДНИЦУ?, и чикса понимает, ее лицо заливается краской, несмотря на бронзовый загар, но она оборачивается и отрицательно покачивает головой, и английские парни награждают ее аплодисментами, это старая футбольная штука, и я вспоминаю Чарити Шилд, когда Дэвид Бэкхем вышел на разминку и опрометчиво приблизился к трибуне, на которой находились 30 или 40 тысяч «Челси», и внезапно вся эта масса того, что предположительно должно было быть Новыми Футбольными Фанами – добропорядочными, в клубных майках, с женами и детьми дядями из миддл-класса – внезапно 30 тысяч парней (в основном рабочих парней – тридцатилетних парней – короткостриженых парней – парней как мы – парней как я), внезапно 30 тысяч народу зарядили, издеваясь над парнем, ОНА – ШЛЮХА, так как счастливчик Дэвид гуляет с одной из Spice Girls, и он иронически приставил руку к уху, дескать, придумайте что-нибудь пооригинальней, уроды, и через пару секунд 30 или 40 тысяч «Челси» уже распевали ТРАХАЕШЬ ЛИ ТЫ ЕЕ В ЗАДНИЦУ?, и повторяли до тех пор, пока не набежали стюарды, а Бэкхем не свалил подальше от нас. Это воспоминание заставляет меня улыбнуться. Заставляет подумать о том, что неплохо было бы подойти к этой фройляйн и засунуть прямо здесь. Даже чикса четырьмя рядами ниже пела тогда, на Уэмбли, и перед моими глазами возникает следующая игра, в Ковентри, когда в перерыве на поле выпустили стайку тринадцати-четырнадцатилетних девчонок в мини и с меховыми хуевинами, и они начали танцевать и хлопать в ладоши, малолетние поп-звезды, теперь это любят, возрастные барьеры все ниже, теперь модно быть шлюхой с пеленок, но несколько парней вспомнили Дэвида Бэкхема и попытались повторить, но никто не поддержал их, потому что эти девчонки были совсем еще детьми, и когда они приблизились к нашей трибуне, где было 4 тысячи «Челси», в основном бритых и почти бритых потеющих на солнце парней, большинству из которых уже за тридцать, и девчонки продолжали свои танцы, и внезапно «Челси» зарядили им ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРИДЕШЬ, Я ЗАСУНУ ТЕБЕ В ЖОПУ ПУЧОК СЕЛЬДЕРЕЯ, и я стою в Берлине и смотрю на идущую по улице чиксу, пью пиво с остальными парнями, неподалеку парни, которые ездят за сборной с начала восьмидесятых, они поют старую песню, очень старую, я сжимаю в руке бутылку, черт, чуть не пролил, и я думаю о том, что мы, наверное, здорово портим жизнь животам из Футбольной Ассоциации, десятилетиями, где бы ни играла сборная, мы тут как тут, трахаем местных женщин и пиздим местных хулиганов, портим пиджакам впечатление от заморских поездок, и я чувствую себя охуенно, чувствую себя охуительно, я знаю, что впереди нас ждет веселый вечер, потому что мы с Харрисом собираемся оставить остальной английский моб – они вполне довольны собой и не ищут сейчас приключений, ведут себя как джентльмены и не ругаются нехорошими немецкими словами, радуют Тони Блэра[102] и прочих больших людей – мы идем, поворачиваем за угол и заходим в офис такси.

Мы заказываем две машины, за рулем которых нигерийцы -здоровые мужики, сбежавшие от правительства и нефтеперерабатывающей промышленности – нас восемь, собравшихся на стрелку с немцами – мы хотим внести свой вклад в развитие международных отношений – Билли говорит, что это неонацисты с Востока – дома вокруг исписаны футбольными граффити – безработица и слишком много свободного времени – плюс ненависть к старому режиму – тяжелая наследственность – я сижу у окна и смотпю на закат – черт, как время бежит – смотрю на часы, может, они сломались – вдыхаю свежий воздух – прислонившись головой к стеклу – водила жмет на газ – классическая музыка играет по радио – приветливый такой чел этот водила – не знает, кого везет – знал бы он, кто такой этот Билли бой – интересно, как он относится к ультраправым? – водила говорит, что его родители и братья умерли, и он отправился попытать счастья в Европу – рассказывает нам про племенные войны, и как это плохо – его голос звенит у меня в ушах – потом умолкает – я смотрю на проезжающие мимо машины, автобусы и пешеходов – и внезапно вижу Рейхстаг – ебаный в рот, это же Рейхстаг и Бранденбургские ворота! – Я смотрю на них, не веря своим глазам – перед глазами какие-то яркие круги -слишком много пива, и это дерьмо еще – перебрал, если честно – но я же англосакс, я люблю лагер – хуйня все это – это хорошо, я еще бы попил – в машине тишина – даже музыка не играет, и я думаю, что случилось – такси стоит, я не хочу даже смотреть – наверное, Брайти сказал, что ненавидит ниггеров, а Харрис – что любит резать людей своим ножом – так, не до смерти – и Харрису этого, видимо, мало, потому что он лезет вперед и хватает водилу за голову – крепко хватает – ниггер сопротивляется, пытается вырваться – не хочет подохнуть, как вся его родня – не хочет подыхать, как немецкие дети в той деревне – надеется, что ангелы спасут его – хочет жить, сука – но Харрис держит его крепко, и рейхсфюрер Брайт выполняет свою арийскую миссию – достает бритву и смеется черномазому в лицо – перерезает судорожно всхлипывающую глотку – я вижу его искаженное яростью рыло – кровищи-то, бля! – эти ниггеры обезьян ебут – в задницу – засовывают по самые не балуйся – только самок, само собой, потому что в этих племенах никого так не ненавидят, как пидоров – наверное, у этих обезьян немного выбора – ставят на них приманки, а потом тащут в деревню, чтобы отпиздить и выебать – настучать по башке и запихать в жопу – пучок сельдерея – рейхсфюрер Брайт наклоняется так близко, что черномазый может почувствовать лагер в его дыхании – наклоняется близко, чтобы сказать какую-нибудь хуйню – эта тишина определенно меня заебывает – это же пиздец – пиздец – Брайти просто пошутил, я не хочу смотреть, как умирают люди – солнце, пиво и наркотики утомили меня – в голове происходит черт знает что – кровь бьет фонтаном из перерезанной сонной артерии прямо в крышу салона – немцы считают, что их машины самые лучшие, а империя будет стоять тысячу лет – но на дверях ржавчина, и внутри бензином воняет – кровь заливает крышу и мое лицо – а глаза смотрят в мрачную темень на улице -каменные джунгли – я поднимаю руку, чтобы стереть кровь со лба – но это просто пот – и машина едет дальше, я слышу знакомую музыку, это ди-джей Брайт взялся за дело – водила смеется и говорит, что ему нравится такая музыка – слющай, ти гдэ касэту купыл, а? – и Брайти, похоже, совсем в говно, потому что начинает спрашивать водилу, как умерли его близкие, сколько им тогда было, и как это тяжело, расти сиротой, и ты лучше остановись за углом, парень, потому что место, куда мы собираемся, не очень гостеприимное – пока, приятель, мы хлопаем дверью, я стою на тротуаре – ввосьмером мы переходим улицу и идем в бар, который находится неподалеку от места, которое Харрис называет Александерплац.

[103], и тогда этот чел начинает рассказывать, что в зоопарке есть панда, и что они пытались подружить ее с другой пандой, но ни та, ни другая не хотели ебаться, предпочитая просто жрать бамбук. Мы сидим в этом Нюрнберге, слушаем Иана Стюарта[104] и разговариваем о пандах с современным штурмовиком. Может быть, этот чел сам удолбан, может, он битком напичкан всякой дрянью, сам продает ее на вокзале. Не зря же у них вокзал называется Зоо. Я смеюсь, потому что эти ебанутые продолжают рассказывать, как панды не хотели ебаться, потому что им было в лом, лучше сидеть в баре и пить пиво, а потом пойти жрать бамбук и каштаны, и мы отвечаем, что знаем таких чуваков у себя в Лондоне, таких, как Гарри Робертс, который хороший парень, но распиздяй, и ему все по хую, и еще сотни таких парней, и этот немец чуть на пол не падает от смеха, чуть ли не кричит, что он тоже таких знает, это люди из не-этой жизни, им нужно только жрать и пить пиво. Их полным-полно в Лейпциге и любом другом немецком городе. Я говорю, что их полно везде, потому что на хуй надо думать о сексе, когда можно сидеть перед телеком и дрочить себе на здоровье, глядя, как в кино баб ебут. Кружок «У Нашего Мальчонки Умелые Ручонки», но тут я сам все порчу, начиная говорить про наркотики.

– Да, – говорит этот чел, – это проблема в Германии. Иммигранты наводнили страну наркодилерами и сутенерами. В Германии четыре миллиона турок и миллионы безработных немцев.

Я киваю и заказываю себе еще пива, предоставляю право вести разговор Брайти и Харрису, смотрю вокруг на пьющих и веселящихся парней, несколько совсем лысых, двое в кепках, рядом со мной какой-то коротышка с манерами этакого рубахи-парня объясняет Марку, как европейцы относятся к английским хулиганам, что что бы кто ни говорил, все уважают Англию за те беспорядки, которые мы устраиваем повсюду из года в год. Что бы ни случилось, Англия остается примером для всех футбольных хулиганов. Европейцы не могут ничего поделать с толпами варваров, которые приезжают и переворачивают вверх дном их города, грабят, но не насилуют, громят торговые центры и сеют хаос. Неважно, из Лондона ли они, Бирмингема, Лидса, Ньюкасла, неважно, все равно на континенте их боятся как огня. Он говорит, что англичане – бунтари. Не политики, конечно, а молодежь, рабочие парни, которые напиваются и устраивают беспорядки, это часть саксонской натуры, напиваться и веселиться, а потом пиздить тех, кто посмел над тобой смеяться.

Похоже, этот чел знает, о чем говорит, и я понимаю, что он не хочет никому лизать задницу. Что-то в нем есть такое, что говорит мне, что он сам опасен. Он знает, что мы «Челси», и говорит, что «Челси» – культовый клуб, и таковым его сделали именно фаны. Что европейцы всегда отзываются о «Челси» с уважением, будь то в Скандинавии, Германии, Хорватии. Он не уверен насчет итальянцев и испанцев, потому что они – другое племя, ебаные недочеловеки, и продолжает о том, как Западная Европа поделена между саксами и латиносами, что немцы и англичане – одной крови, и что это была настоящая трагедия, когда мы воевали друг против друга во время войны. Если бы англичане сражались рядом с немцами, русские были бы уничтожены, и славяне стали бы рабами своих западных хозяев. Франция хочет быть латинской страной, хоть это и не очень у них получается, но в любом случае, нельзя ставить французов в один ряд с англичанами или немцами. Кому нужны эти французы.

[105] и его рассказы о Кубке Мира 1982 года, как испанская полиция постоянно провоцировала англичан, и как полисы и местные фашисты действовали абсолютно одинаково, старались подкараулить за углом маленькую группу англичан, взять числом, и как англичане были этому только рады. Испанцы вели себя так, потому что мы дали аргентинцам пизды на Фолклендах, это было просто чувство расовой солидарности, и когда несколько лет спустя Англия играла с Аргентиной в Мексике, когда еще Марадона забил Шилтону рукой, английские парни собрали моб после матча, но аргентинцы обосрались, но даже пусть так, я не думаю, что я рад возможному объединению с немцами, потому что я ненавижу саму идею Евросоюза. Мы должны жить отдельно, мы можем вместе пить пиво, но у нас разные дороги. Я хочу сказать Гансу или как его там, что англичане не убивают женщин и детей в концлагерях. Это принципиальная разница. Я знаю, что сейчас это не самая хорошая идея, но я чувствую, как где-то внутри слова выстраиваются в стройные предложения, и я думаю, не стоит ли напомнить ему про бомбежки Лондона и то, как в конце войны нацисты вынашивали планы ликвидировать всех английских военнопленных, и если бы это произошло, мы вряд ли сидели бы здесь вместе. Но я знаю, что сейчас не место и не время, к тому же я никак не могу справиться со своим идиотским смехом, поэтому я отвожу взгляд в сторону и смотрю на сидящих в углу чикс, пытаюсь сконцентрироваться на их буферах и забыть о серьезных вещах. Чикс трое, они выглядят пиздато, сорванная крыша настраивает меня на сексуальную волну, и мне хочется подойти к ним, оттащить в сортир и выебать в задницу одну за другой, но в голове звучит НЕМЦЫ ИДУТ ОДИН ЗА ДРУГИМ, И ВАЛИМ МЫ ИХ ОДНОГО ЗА ДРУГИМ на мотив «Когда Джонни Вернется Домой», это старая песня «Челси» про «Вест Хэм», я переиначиваю ее на новый лад, смотрю на этого человека рядом со мной и борюсь с искушением ударить его головой в переносицу, чего он на меня косится, и я снова перевожу взгляд на женщин.

Я разглядываю, во что они одеты, фокусирую свое внимание на той, что с обесцвеченными перекисью волосами, которая похожа скорее на панкушку, чем на скингёл, но волосы меня не интересуют, меня интересует ее грудь. Все-таки я еще не совсем в хлам, и я отвожу глаза, когда она смотрит на меня. Пусть гадает. Нет смысла искать неприятностей в баре, полном крафтов. На ней высокие ботинки, английские, само собой. Я пытаюсь выкинуть ее из головы и вернуться к разговору, но бар почему-то начинает казаться мне очень душным, музыка – слишком громкой, все хуже, чем раньше. Я хочу пойти на улицу, глотнуть свежего воздуха, и похоже, что все остальные думают так же, потому что мы встаем и идем куда-то, выходим из бара на улицу, Харрис рассказывает, как познакомился с этими парнями на Мальорке, когда отдыхал там с женой и детьми – представляешь, я сижу с детьми на пляже, и тут появляются эти немцы – а Билли познакомился с ними в Лондоне, они как-то приезжали на пару дней. Он говорит, что среди них есть несколько продвинутых ультраправых, но в основном это просто любители помахаться. Они не такие уж крутые, что бы они там про себя ни думали, и я вспоминаю, как нацисты сломали жизнь той тетке, которую я встретил днем, как Союзники разбомбили ее страну, а потом выебали ее саму во все щели, но хотя бы платили за это, потом думаю о том, что немцы ведь тоже ебали русских баб; настоящее кровосмешение. Я думаю о разбомбленных английских городах и всех убитых немцами английских людях. Лучше бы мы прыгнули на них, а не пили вместе с ними пиво. Да, конечно, сейчас это нейтральная территория, и мы можем оттянуться вместе, но все равно это как-то неправильно. Наше дело – приехать в Берлин и погнать подонков. Или я чего-то не догоняю.

Через какое-то время мы приходим на улицу, на которой достаточно много баров. Большинство мажорские, и сквозь окна я вижу, что там одни мудаки. Музыка тоже говно, люди выглядят самодовольными; похоже, они не очень рады нашему появлению. В витрину летит бутылка, и наши радушные хозяева прыгают. Они врываются внутрь, разносят бар и дают пизды некоторым посетителям. Это не настоящий махач. Один группенкореш, топ-бой, видимо, говорит, что это легкое место, а сейчас они собираются прыгнуть на настоящих коммунистов. Людей с твердыми политическими убеждениями, которые могут постоять за себя и свои взгляды, и лучше нам быть ко всему готовыми, потому что это скорее анархисты, чем красные, и я чувствую, как к ненависти в его словах примешивается какое-то подобие уважения. Моб движется дальше, заряжая «зиг хайль!», мы с Марком идем несколько в стороне, Харрис и остальные наши где-то впереди. Мне все это кажется каким-то нереальным, странным, просто диким, я вспоминаю виденные по телеку сюжеты про демонстрации, люди в барах стараются спрятаться, бутылки летят в окна и витрины.

Я смотрю в окно одного из нетронутых баров и внезапно вижу на той стороне глазеющее на нас рыло, и я зову Марка посмотреть, потому что это же он, Жирный Гарри, с бутылкой пива в руке и глупой улыбкой на лице, а свободной рукой он обнимает достаточно привлекательную щелку.

Я останавливаюсь, бар выглядит ничего, я раздумываю, зайти или нет, когда слышу сирены. Это подталкивает меня к действию, я хватаю Марка, потому что я заебался, и все это меня не интересует, потому что мы англичане, и это все неправильно. Я кричу остальным, но они уже свернули за угол, так что у нас появляется шанс…забуриться в бар и преподнести Гарри сюрприз…ебаный в рот, Гарри, где это ты ее откопал…ловко ты от нас слинял…и Гарри смотрел на Тома и Марка и понимал, что они пьяные и удолбанные – он тихо-спокойно наслаждался зрелищем изнутри, и вдруг откуда ни возьмись появляются эти двое. Немецкая банда уже растворилась где-то в переулках, но даже сквозь музыку Гарри слышал грохот осыпающихся витрин. Но теперь ему предстояло решить, как быть с Томом и Марком, он уже предвидел проблемы, его вечер может ничем хорошим не закончиться, потому что они уже завалились в бар, Ингрид увидела их и спросила, кто они такие, и когда Гарри ответил, что это его лондонские приятели, она засмеялась и сказала, что они, похоже, очень рады его видеть.


Гарри был доволен жизнью в целом и этой чиксой в частности. Он просидел в баре пару часов, прежде чем появилась Ингрид. Он не очень беспокоился, придет она или нет, ему сейчас и одному было неплохо, может, она даже не запомнила его, а если запомнила, то думает, что он какой-нибудь проходимец. В одиночестве он сидел у окна, и всем было наплевать, что он иностранец, и что он один. Это не как дома, потому что там, если ты сидишь один в клубе или баре, люди начинают думать, что ты полный мудак, которому даже пива выпить не с кем.

В «Бэнге» все выглядело новеньким, но в заходивших людях не было ничего особенного. Бар оказался тематическим, сделанным под тропический остров. Люди были спокойные и приветливые, но все-таки не настолько, как в Амстердаме, и вообще такие места Гарри не нравились. Он не ожидал здесь, в восточном Берлине, найти улицу, на которой сплошь одни бары и клубы. Остальные улицы выглядели так, как, на его взгляд, и должна выглядеть эта часть города, серая и тоскливая. Он так и видел, как агенты тайной полиции бродят по улицам, выслеживая и вынюхивая, а пограничники отстреливают из автоматов несчастных беглецов, пытающихся удрать на Запад, но такой бар мог находиться где угодно. Но ему было все равно, особенно когда он увидел Ингрид.

– Привет! – сказала она, сразу его заметив.

Она казалась не слишком удивленной, и Гарри тут же почувствовал себя лучше.

– Ты нашел этот бар, – протянула она, усаживаясь рядом.

Гарри не хотел смотреть, но не удержался. На ней была новая миниюбка, еще короче, чем на пароме. Когда она садилась, ему представилась великолепная возможность любоваться ее ножками, вплоть до краешка белоснежных трусиков. Блядь, она охуительная, слишком охуительная для такого жирного пидора, как он, но в жизни не угадаешь, иногда случаются странные вещи, но эти ножки просто сводили его с ума. Он начал представлять, как он стягивает с нее эти белоснежные трусики, только происходило это почему-то в постели Ники, а рядом лежал закрытый фотоальбом и в углу стояла статуэтка Будды; так не пойдет, решил он, и передвинул сцену в другое место. Какая разница, где стоит эта ебаная постель, раз Ингрид устраивает для него стриптиз, и Гарри на секунду показалось, что он просто жирный мелкопоместный бандюк, разглядывающий воскресным вечером повисшую на шесте затасканную шлюху, но Ингрид выглядела в сто раз лучше, и демонстрировала стриптиз не за деньги, а ради чистого искусства. Только он подумал об этом, как Ингрид снова оказалась в постели Ники, и Гарри решительно выкинул эту картину из головы и отправился заказать чего-нибудь выпить для девушки.

– Я сегодня не работаю, – сказала Ингрид, когда он вернулся. – У меня сегодня выходной. Я иногда захожу сюда просто посидеть, мне нравится музыка. Вообще это отличное место.

Гарри хотел сказать что-нибудь, но не мог. При малейшем движении Ингрид ее мини задиралось, и взору представала попка. Это было нечестно, потому что он не мог сосредоточиться, а она, похоже, этого не понимала. Чиксы часто ведут себя так, как будто нет никакого секса, как будто они не понимают, какое действие это оказывает на мужской член, разгуливают полураздетыми, выставив на всеобщее обозрение грудь и ляжки, Ингрид сидела на табурете, всем желающим демонстрируя свое нижнее белье, и он не мог думать ни о чем, кроме того чгобы сорвать с нее последнюю одежду и присунуть. От таких мыслей он ощущал жар во всем теле, все его инстинкты и рефлексы сейчас свелись к ее ножкам, а тут еще Ингрид случайно коснулась его ноги, и он, собрав всю волю в кулак, попытался этого не заметить, потому что не хотел, чтобы у него встал прямо посреди бара. Забавно, Ники ведь тоже очень красивая, и хотя она шлюха и ебется как минимум с десятью парнями за вечер, и между ног у нее пахнет резиной, а изо рта – спермой, все-таки эта немка казалась ему гораздо более грязной. И дело было не в том, что Ники – профессионал, просто она совсем другая. Он боялся, что Ингрид – нимфоманка, и судя по тому, как она одевается, можно предположить, что она любит это, грязная корова. Но даже если она сексуальная маньячка, все равно ему лучше сказать что-нибудь, а то она подумает, что он тормоз или вообще глухонемой. С огромным трудом он перевел взгляд на ее лицо.

– Да, здесь неплохо, – ответил Гарри. – Здорово отличается от амстердамских баров, но наверное это потому, что здесь все новое. А что это за фотографии, там, на стенах?

– Это Хат Рин в Таиланде, – сказала Ингрид. – Туда много народу ездит, особенно те, кто хочет целыми днями сидеть на пляже, употреблять наркотики и слушать рэйв. Я была там пару раз. Это не настоящий Таиланд, но если хочешь получить приемлемое качество по разумной цене, то сойдет.

Гарри снова подумал о Ники; интересно, была ли она когда-нибудь в Хат Рине. Он так не думал, потому что она рассказывала ему о местах, где отдыхали люди, которые любят диско и импортный лагер, и у которых, судя по ее рассказам, водятся бабки. Он представил маленькую Ники, отправившуюся на север, чтобы удовлетворять мужиков, каждый из которых старше ее в два-три раза. Забавно, она рассказывала ему всякие разные истории, но они совершенно не взволновали его. Ему приходилось видеть порнофильмы, где чикс трахали с обеих сторон, или любовью занимались две чиксы и один парень, или, лучше всего, две чиксы, но когда он слушал об этом от нее, реальные рассказы, его член даже не начинал шевелиться. Зря он вообще с ней разговаривал, Картер никогда не совершил бы такой ошибки, но, вспомнив о Картере, он осознал, что наконец остался один, ему теперь не нужна секс-машина.