Страница:
Томми Вильямс поступил в Шоушенк в ноябре 1962 год. Томми считал себя уроженцем Массачусетса, но за свою двадцатисемилетнюю жизнь вдоволь попутешествовал по всей Новой Англии. Он был профессиональным вором. Томми был женат, и жена навещала его каждую неделю. Она вбила себе в голову, что Томми будет лучше -а уж ей и трехлетнему сынишке и подавно – если он получит аттестат. Она уговорили мужа, и Томми Вильяме начал регулярно посещать библиотеку.
Для Энди все это было рутинным занятием. Он видел, как Томми набирал изрядное количество тестов высшей школы. Он хотел освежить в памяти предметы, которые когда-то проходил – таковых было немного – а затем пройти тесты. Он также получил по почте большое количество курсов по предметам, которые он провалил или просто пропустил без внимания в школе.
Томми явно не был хорошим учеником, и я не знаю, получил ли он свидетельства об окончании высшей школы, да это и не важно для моего рассказа. Важно, что он очень привязался к Энди, как большинство людей, которые сколько-либо долго с ним общались.
Пару раз он спрашивал Энди: «Что такой продувной парень, как ты, забыл в тюряге?» – вопрос, который звучит как грубый эквивалент светской любезности: «Что такая милая девушка, как Вы, делает в таком месте, как здесь?». Но Энди ничего не отвечал, только улыбался и переводил разговор на другую тему. Естественно, Томми стал спрашивать окружающих, и когда он получил ответ, он был шокирован до глубины души.
Человек, который рассказал ему, почему Энди в тюрьме, был его партнером на гладильной машине в прачечной. Мы называли эту машину мясорубкой, и вы можете себе представить, что случилось бы с человеком, работающем на ней, если бы он ослабил свою бдительность. Партнером Томми был Чарли Лафроб, который отбывал свои двенадцать лет за убийство. Он с наслаждением принялся пересказывать все подробности истории Дюфресна; замечательным развлечением для нас, старых обитателей тюрьмы, было введение новичков в курс всех наших дел. Чарли дошел уже до того места, как присяжные, придя с обеда, объявили Энди виновным, как вдруг послышался неожиданный свист, и мясорубка остановилась. В тот день машина обрабатывала свежевыстиранные сорочки для приюта Элиот. Они выскакивали из машины сухими и выглаженными со скоростью штука в секунду. Томми и Чарли должны были подхватывать их и складывать в тележку, выстеленную чистой бумагой.
Но Томми Вильяме продолжал стоять, открыв рот и тупо уставившись на Чарли. Он был завален грудой рубашек, которые падали на липкий грязный пол прачечной.
A тот день за прачечной присматривал Хомер Джесуб, и он уже спешил к машине, громко ругаясь на ходу. Томми даже не повернулся к нему. Он спросил Чарли, будто старина Хомер, который проломил за свою жизнь больше черепов, чем он мог сосчитать, и вовсе отсутствовал.
– Как ты сказал, как звали того инструктора из гольфклуба?
– Квентин, – произнес смущенный и почти напуганный Чарли. Он рассказывал потом, что мальчишка был бледен, как полотно. – Кажется, Глен Квентин. Или что-то вроде этого, точно не помню…
– Эй, немедленно! – прорычал Хомер. Шея его налилась кровью. – Бросьте рубашки в холодную воду! Пошевеливайся, урод! Быстро, а то…
– Глен Квентин, о боже, – произнес Томми Вильяме, это были его последние слова, потому что Хомер Джесуб, этот образец гуманности, уже опустил свою дубинку на череп бедного парня. Томми упал на пол лицом вниз, при этом лишившись трех передних зубов. Очнулся он уже в одиночке, где и провел всю следующую неделю на диете Нортона. Плюс черная отметка в его карточке.
Было это в феврале 1963 года, и Томми Вильяме обошел шесть или семь долгосрочников, и услышал в точности ту же историю, что и от Чарли. Я знаю это, потому что был одним из них. Но когда я спросил Томми зачем ему это, вразумительного ответа не получил.
И вот в один прекрасный день Томми пришел в библиотеку и вывалил Энди разом всю информацию. В первый и последний раз, по крайней мере с тех пор, как он в смущении говорил со мной о Рите Хейворт, Энди потерял присущее ему самообладание… Только на этот раз в куда большей степени.
Я видел его на следующий день, он выглядел как человек, который наступил на грабли и получил хороший удар промеж глаз. Руки Энди дрожали, и когда я заговорил с ним, он не отвечал. После полудня он нашел Билли Хенлона, дежурного охранника, и договорился с ним об аудиенции у коменданта на следующий день. Позже Энди рассказывал, что в ту ночь он не спал ни минуты. Он прислушивался к завываниям холодного зимнего ветра, смотрел на длинные колеблющиеся тени на цементном полу камеры, которую он называл домом с тех пор, как Трумен стал президентом, и пытался все спокойно обдумать. Он говорил, что Томми принес ключ, который подходил к клетке, находящейся где-то в глубине его сознания. К такой же клетке, как его собственная камера, только вместо человека в ней был тигр. Тигр по имени надежда. Вильяме принес ключ, который открыл дверцу, и тигр вырвался на волю разгуливать по его сознанию. Четырьмя годами раньше Томми Вильяме был арестован в районе Роуд Айленд, когда он вел краденую машину, набитую краденым товаром. Томми признался в своем преступлении, и ему смягчили приговор: два с небольшим года лишения свободы. Прошло одиннадцать месяцев, и сокамерник Томми вышел на свободу, а его место занял некий Элвуд Блейч. Блейч отбывал наказание за кражу со взломом.
– Я никогда раньше не встречал настолько нервозного типа, – говорил мне Томми, – такой человек не должен быть взломщиком, особенно вооруженным. Малейший шум, и он подскочит на три фута в воздух и начнет палить не глядя во все стороны… Однажды ночью он совершенно меня достал, потому что какой-то малый в нашем коридоре постукивал по прутьям своей решетки чашкой. Блейча это бесило.
Я провел с ним семь месяцев, прежде чем меня выпустили. Я не могу сказать, что мы беседовали с моим соседом. Вы не можете разговаривать с Элом Блейчем. Это он разговаривает с вами. Треплется все время, и заткнуть его не возможно. А если вы попытаетесь вставить хоть слово, он грозит своим волосатым кулаком, вращает глазами. У меня мороз пробегал по коже, когда он так делал. Огромный тип, довольно высокий, почти совершенно лысый, с глубоко посаженными злобными зелеными глазками. Господи Иисусе, только бы никогда не увидеть его опять.
Каждую ночь начинался словесный понос. Я был вынужден все это выслушивать. Где он вырос, как сбегал из приютов, чем зарабатывал на жизнь, какие делишки проворачивал и каких женщин трахал. Мне ничего не оставалось, как выслушивать весь этот треп. Возможно, моя физиономия и не покажется вам слишком красивой, но она мне дорога, и я очень не хотел, чтобы этот тип видоизменил ее в припадке ярости.
Если ему верить, он взломал не менее двух сотен контор. Мне сложно поверить, что это мог проделать такой психопат, который взвивается, как укушенный, стоит кому-то рядом пукнуть громче обычного. Но он клялся, что говорит правду. А теперь… слушай меня внимательно. Ред. Я знаю, что люди иногда выдают желаемое за действительное, и что никогда не стоит доверять своей памяти… Но прежде, чем я услышал впервые про парня по имени Квентин, я, помнится, думал: «Если бы старина Эл когда-нибудь ограбил мой дом, узнав это, я чувствовал бы себя счастливейшим из смертных, что остался жив». Можешь себе представить, как этот тип в спальне какой-нибудь дамы роется в ее шкатулке с драгоценностями, а она переворачивается во сне на другой бок или кашляет? У меня мурашки по коже.пробегают, стоит только подумать об этом, клянусь именем моей мамочки.
И он говорил, что убивал людей, когда они его дергали. Так и говорил, и я ему верил. Эл был похож на человека, который способен убивать. Боже, какой же он был нервный! В точности как пистолет со взведенным курком. Знал я одного парнишку, у которого был «Смит Энд Вессон» со взведенным курком, и ничего хорошего в этом я не видел. К тому же, спусковой крючок на этом пистолете нажимался так легко, что он мог прийти в движение просто от громкого звука. Вот такую штуковину напоминал мне Эл Блейч, и я не сомневаюсь, что он прирезал кого-нибудь из-за своих чертовых нервов.
Однажды ночью я спросил его просто чтоб хоть что-нибудь сказать: «Ну и кого же ты убил?» Он рассмеялся и ответил: «Один тип сейчас на зоне в Майне. Мотает срок за двух людей, которых прикончил я. Его жена с одним козлом была в домике, куда я пробрался, так все и случилось».
Насколько я помню, он не называл имя женщины. А может, я просто пропустил мимо ушей. Да и какая разница? В Новой Англии Дюфресны встречаются так же часто, как Смиты и Джонсы на остальной территории страны. Главное, что Эл назвал убитого им парня, он сказал, парня звали Глен Квентин, и он был богатенький хер, тренер гольфа. Эл говорил, что парень, по его предположению, держал дома тысяч пять долларов. А это по тем временам были деньги. И я спросил: «Когда это было?» Блейч сказал, что сразу после войны.
Он продолжал рассказывать эту байку: он вошел в домик, вез там перерыл, а парочка проснулась, и тут начались неприятности. Меня это достало, сказал Эл. «Возможно, парень начал храпеть, и тебя достало это? Так?» – спросил я. А Эл, продолжая свой рассказ, упомянул юриста, чья жена лежала в постели с Квентином. «Теперь этот юрист мотает срок в Шоушенке», – закончил Эл и загоготал. Боже, как я счастлив, что больше не увижу этого гнусного типа.
Полагаю, теперь вы можете понять, почему Энди скверно чувствовал себя после того, как Томми рассказал эту историю, почему он волновался и хотел срочно видеть коменданта. Элвот Блейч был осужден на шестилетний срок, когда Томми сидел с ним в камере. И теперь, в 1963, он мог быть уже на свободе… Или же собираться выйти на свободу. Вот что волновало Энди: с одной стороны, весьма вероятно, что Блейч все еще в камере, а с другой стороны, не менее вероятно, что он уже освобожден. И ищи теперь ветра в поле.
Конечно, в рассказе Томми были неувязки, но разве их нет в реальной жизни? Блейч упоминал о юристе, а Энди был банкиром, но необразованный человек легко может перепутать эти две профессии. Не забывайте, что прошло двенадцать лет с тех пор, как Блейч читал заголовки газет, кричащих о деле Энди. Может показаться странным, что он сказал Томми, что полез за деньгами и действительно нашел тысячу долларов, а полиция не обнаружила никаких следов грабежа. На этот счет могу выдвинуть несколько предположений. Во-первых, если хозяин имущества мертв, вы ни за что не выясните, что у него пропало, если кто-нибудь другой вам об этом не скажет. Во-вторых, кто сказал, что Блейч не солгал насчет этих тысяч долларов? Возможно, он просто не хотел признаваться в том, что ни за что убил людей. В-третьих, следы взлома и грабежа могли наличествовать, а полиция их проглядела: копы бывают на редкость дубоголовыми. Или даже, обнаружив эти следы, о них могли не упоминать, чтобы не разрушать версию прокурора. Прокурор, как уже упоминалось, шел на повышение, а привлечь внимание центральных органов к такому заурядному процессу, как кража, было бы сложнее.
Из этих трех версий лично я склоняюсь ко второй. Видал я таких Элвудов за свою долгую жизнь в Шоушенке. Такого рода малые хотят, чтобы вы думали, будто на каждом своем деле они наваривали миллионы и не стали бы стараться за что-то меньшее, чем королевский бриллиант. Даже если в результате их поймали на десятидолларовой мелочевке, за которую и посадили.
Была одна деталь в рассказе Томми, которая убедила Энди без тени сомнения. Блейч не описывал внешность Квентина. Он назвал его «богатым хером» и упомянул, что парень был инструктором гольфа. Когда-то давно Энди с женой выбирались в клуб пообедать, и случалось это пару раз в неделю на протяжении нескольких лет, а затем Энди частенько приходил туда напиться после того, как он узнал все о Линде. При клубе была дискотека, и в 1947 один из работавших там жокеев запомнился Энди. Он в точности соответствовал описанию Элвуда Блейча. Высокий крепкий мужчина, почти совсем лысый, с глубоко посаженными зелеными глазами. Он всегда смотрел так, будто оценивает вас взглядом. Он не проработал там долго, но Энди запомнил этого человека: он обладал слишком примечательной внешностью.
Энди явился к Нортону в дождливый ветреный день когда большие серые облака ползли по небу над серыми стенами, в день, когда с полей, лежащих вокруг тюрьмы, сходил последний снег, обнажая безжизненные пожелтевшие клочки прошлогодней травы.
У Нортона был солидных размеров офис в административном отделе тюрьмы, а прямо за его столом располагалась дверь, ведущая в комнату помощника коменданта. Помощник в тот день отсутствовал, а в его конторе был один из заключенных, убогий прихрамывающий тип, имя которого я уже не припомню. Все звали его Честером. Ему было поручено поливать цветы в помещении и натирать полы. И у меня есть сильное подозрение, что земля в цветочных горшках в тот день осталась сухой, а все, что Честер в тот день натирал – это собственное грязное ухо о замочную скважину.
Он услышал, как дверь, ведущая в кабинет коменданта из коридора, отворилась и захлопнулась, и Нортон сказал:
– Добрый день, Дюфресн, чем могу Вам помочь?
– Видите ли, – начал Энди, и старина Честер признавался нам, что едва смог узнать его голос. – Видите ли, комендант, произошло нечто… Со мной случилось нечто такое, что я… я затрудняюсь, с чего и начать.
– Ну что ж, почему бы Вам не начать сначала? – спросил Нортон своим елейным голоском, словно предназначенным для зачитывания псалмов.
– Наверное, это будет лучше всего.
Энди так и поступил. Он напомнил Нортону подробности преступления, за которое попал в Шоушенк. Затем в точности пересказал всю историю, которую услышал от Томми Вильямса. Он назвал Томми, и возможно вам это покажется не слишком мудрым в свете последующих событий, но что ему оставалось делать? Ведь иначе его история звучала бы и вовсе неправдоподобно.
Когда он закончил, некоторое время Нортон молчал. Я ясно вижу его, откинувшегося на спинку кресла под портретом Рида, висящим на стене: пальцы сплетены, губы сжаты, лоб собран в морщины, почетный значок на груди тускло поблескивает.
– Да, – наконец произнес комендант, – это одна из самых дурацких историй, которую я когда-либо слышал. И знаете, Дюфресн, что меня больше всего удивляет?
– Что, сэр?
– Что Вы всему этому поверили.
– Сэр! Я не понимаю, что Вы хотите этим сказать? – Произнес Дюфресн, и Честер говорил потом, что он едва мог узнать голос человека, тринадцать лет назад справившегося с» Байроном Хедлеем. Сейчас Энди с трудом выговаривал слова, голос его дрожал.
– Что ж, произнес Нортон, – для меня вполне очевидно, что этот молокосос Вильяме был Вами совершенно очарован. Попал под Ваше влияние, скажем прямо. Он услышал Вашу горестную историю, и вполне естественно с его стороны было желание как бы… оправдать Вас и приободрить. Вполне естественно. Он молод, не слишком рассудителен. Он никак не мог предвидеть, в какое состояние это Вас приведет. Все, что. я могу предложить…
– Разве я бы об этом не подумал? – Перебил Энди. – Но я никогда не говорил Томми от том человеке, работавшем при клубе. Более того, никому не мог об этом говорить, в этом просто не было необходимости. Но описание сокамерника Томми и того парня, которого я помню… они же идентичны!
– Прекрасно, но теперь Вы склоняетесь к одностороннему восприятию действительности, – Ответил Нортон. Фразочки типа «одностороннее восприятие действительности» усваиваются в большом количестве людьми, проходящими обучение, чтобы потом работать в исправительных учреждениях. И они применяют эти словечки к месту и не к месту.
– Но это не так, сэр.
– Это Ваша точка зрения. Моя же принципиально иная. И учтите, что у меня нет никаких фактов, кроме Вашего слова, что действительно такой человек работал в клубе «Фальмауф Хилл». – Нет, сэр, не только, потому что… – Подождите, – остановил его Нортон, голос его становился все громче и уверенней, – давайте посмотрим на дело с другой стороны. Предположим на секунду, просто предположим, не более, что действительно существовал человек по имени Элвуд Блеч.
– Блайч, поправил Энди.
– Пусть Блайч, какая разница. И будем считать, что он действительно являлся сокамерником Томаса Вильямса в Роуд Айленд. Шансы очень высоки, что он сейчас уже на свободе. Более чем высоки. Ведь мы даже не знаем, сколько времени он провел в тюрьме, прежде чем попал в камеру Вильсона, не так ли? Известно только, что он был осужден на шесть лет.
– Нет. Мы не знаем, сколько времени он отсидел. Но я полагаю, есть шанс, что он все еще там. Даже если это не так, в тюрьме сохранились сведения о его последнем адресе, имена близких друзей и родственников.
– То и другое, как Вы понимаете, может ровным счетом ничего не значить. Концы вводу, и все тут.
Энди секунду помолчал, затем взорвался:
– Да, но есть шанс, так ведь?
– Да, конечно. Итак, Дюфресн, предположим далее, что Блейч не только существует, но и находится поныне в Роуд Айленд. И что же, по-вашему, он скажет, когда мы придем к нему с показаниями Вашего Томми? Возможно, он упадет на колени, возведет глаза к небу и, рыдая, признается во всех своих грехах?
– Как можно быть настолько тупым? – пробормотал Энди так тихо, что Честер едва мог его слышать. Зато коменданта он услышал превосходно.
– Что?! Как Вы меня назвали?!
– Тупым! – закричал в ответ Энди, – или это намеренно?
– Дюфресн, Вы отняли пять минут моего времени – нет, семь – а я сегодня очень занят. Итак, полагаю, нашу встречу можно объявить законченной и…
– В клубе хранятся все старые бланки и карточки, Вы хоть это понимаете? – продолжал кричать Энди. – У них и налоговые бланки, и В-формы, и компенсационные карточки для уволенных, и на каждой его имя! Кто-нибудь из администрации, кто работал в клубе прежде, остался там и сейчас! Возможно, и сам старик Бриггс, ведь прошло пятнадцать лет, а не вечность! Они вспомнят его! Если Томми подтвердит все, что рассказывал ему Блейч, и Бриггс удостоверит, что Блейч действительно работал при клубе, мое дело возобновят! Я смогу…
– Охрана! Охрана! Уберите этого человека!
– В чем дело? – дрогнувшим голосом спросил Энди. – Это моя жизнь, моя возможность выйти на волю, Вы это понимаете? Почему бы не сделать всего лишь один запрос, чтоб подтвердить историю Томми? Послушайте, я заплачу…
Затем, по словам Честера, последовал легкий шум: охранники схватили Энди и потащили его прочь из кабинета.
– В карцер, – сухо сказал Нортон, и я представляю себе, как он при этом провел рукой по своему значку. – На хлеб и воду.
И Энди, окончательно вышедшего из-под контроля, увели. Честер говорил, что он слышал, как уже в дверях Энди продолжал кричать на коменданта: – Это моя жизнь! Неужели не понятно, это моя жизнь! Двадцать дней провел Энди на «диете Нортона». Это была его первая стычка с Сэмом Нортоном и первая черная отметка в карточке с тех пор, как он вступил в нашу маленькую счастливую семейку.
Расскажу теперь немного о Шоушенкском карцере, раз уж к слову пришлось. Эта старая добрая традиция восходит к началу девятнадцатого века. В те дни никто не тратил времени на такие вещи, как «искупление», «реабилитация» и прочую ерунду. Вещи подразделялись четко и ясно на черное и белое. Либо вы виновны, либо нет. Если виновны – вас полагается либо повесить, либо посадить в тюрьму. И если вы приговорены к лишению свободы, вас не будут отвозить в какое-то заведение, нет, вам придется рыть себе тюрьму своими руками, и власти провинции Майн выделят для этого лопату. Вы выроете яму таких размеров, каких вам под силу, копая от восхода солнца до захода. Затем, получив пару шкур и корзину, вы спускаетесь вниз, а яму сверху накрывают решеткой, сквозь которую будут бросать немного зерен или кусочек червивого мяса, а по редким праздникам вас будут потчевать ячменной похлебкой. Испражняться придется в корзину, а в шесть утра, когда приходит тюремщик, эту же самую корзину вы отдаете ему для воды. А в дождливую погоду приходится спасаться под ней от потоков воды.
Никто не проводил «в дыре» слишком долгое время – самое большее, насколько я знаю, тридцать месяцев. Это был четырнадцатилетний психопат, кастрировавший школьного товарища, но он был молод и здоров, когда его посадили.
Не забывайте при этом, что за любое более тяжелое преступление, чем пустячная кража или мелкое богохульство, вас повесят. А за такие мелкие преступления вы проводите три, или шесть, или девять месяцев в дыре, и выходите оттуда абсолютно бледным, полуослепшим, начинаете бояться открытого пространства, зубы ваши шатаются и готовы окончательно вывалиться, ноги покрыты грибком. Старая добрая провинция Майн…
Шоушенкский карцер являет собой некое более цивилизованное подобие средневековой тюрьмы… События в человеческой жизни развиваются в трех направлениях: хорошо, плохо и ужасно. И если вы углубляетесь в кромешную тьму ужасного, все труднее становится делать какие-либо различия.
Чтобы попасть в карцер, вы спускаетесь на двадцать три ступеньки в подвал. Единственный звук, проникающий туда – звук падающей воды. Все освещение представлено тусклой шестидесятиваттной лампочкой. Камеры там одиночные, они имеют форму бочонка, как те чуланчики, что богатые люди в своем доме скрывают за какой-нибудь картиной. Как и в чулане, двери раздвигающиеся, окон нет никаких, даже решетчатых, и единственное освещение – лампочка, которую выключают в восемь вечера, на час раньше, чем гасят огни в остальных помещениях тюрьмы. Вам приходится находиться в кромешной тьме, хотите вы этого или нет. В камере есть вентиляция, и можно слышать, как в вентиляционной системе шуршат и снуют крысы. В камере есть прикрученная к стене койка и большой кан без сидения. Таким образом, у вас есть возможность проводить время тремя способами: сидеть, испражняться или спать. Богатый выбор. Двадцать дней в таком месте тянутся, как год, тридцать – как два года, сорок дней могут показаться десятилетием.
Единственное, что можно сказать в защиту одиночки – у вас появляется время подумать. Энди занимался этим все двадцать дней своего пребывания на «диете Нортона», а когда вышел, попросил о новом свидании с комендантом. Запрос был отклонен. Такая встреча, сказал комендант, будет «непродуктивна». Вот еще одно словцо, которому обучают на такого рода должности.
Энди терпеливо повторил свой запрос. И снова. И снова. Он действительно изменился, Энди Дюфресн. Той весной 1963 года на лице его появились морщины, а в волосах седые пряди. Исчезла та маленькая усмешка, которая всегда так восхищала меня. Он стал часто смотреть в пустоту, а я знаю, что когда у заключенного появляется такой взгляд, он считает оставшиеся годы в тюрьме, месяцы, недели, дни.
Энди возобновлял свой запрос снова и снова. Он был терпелив. У него не было ничего, кроме времени… Началось лето. В Вашингтоне президент Кеннеди обещал избирателям новое наступление на нищету и нарушения прав человека, не зная, что жить ему осталось всего полгода. В Ливерпуле появилась группа «Битлз» и стала популярна как одна из самых сильных музыкальных групп Англии, но я полагаю, в Штатах их еще не слушали. Бостонская команда «Ред Соке» четыре года до того, что люди в Новой Англии назовут «Чудом-67», прозябала в бездействии в последних разрядах Американской Лиги. Вот что происходило в большом мире, где жили свободные люди.
Нортон встретился с Энди в конце июня, и подробности их разговора я узнал от самого Дюфресна спустя семь лет.
– Можете не волноваться, что я сболтнул что-нибудь, – говорил Энди Нортону тихим мягким голосом. – Информация о наших финансовых делах останется в тайне, я буду нем как рыба, и…
– Достаточно, – перебил его Нортон. Он откинулся в кресле так, что голова его почти касалась вышитых букв, оповещающих о грядущем пришествии. Лицо коменданта было холодней могильного камня.
– Но…
– Больше не упоминайте при мне о деньгах. Ни в этом кабинете, ни где-либо еще. Если Вы не хотите, конечно, чтобы библиотека опять превратилась в одну маленькую комнату типа чулана, как это было раньше. Надеюсь, это понятно?
– Я просто попытался Вас успокоить, только и всего. – Учтем на будущее. И если я когда-нибудь еще буду нуждаться в успокоениях такого сукиного сына, я о них попрошу специально. Я согласился на эту встречу, потому что Вы утомили меня своими запросами, Дюфресн. Этому пора положить конец. Я выслушивал бы идиотские истории типа Вашей дважды в неделю, если бы пустил это дело на самотек. И каждый, кому не лень, использовал бы меня как жилетку, в которую можно поплакаться. Я раньше относился к Вам с большим уважением. Но теперь это закончилось. Вот и все. Надеюсь, мы поняли друг друга?
– Да, ответил Энди, – но я хотел бы нанять адвоката. – О боже, и для чего?
– Думаю, мы можем это обсудить. С показаниями Томми Вильямса, моими показаниями и информацией, полученной из клуба, можно начать новое дело.
– Томми Вильяме выбыл из Шоушенка.
– Что?! – Он был переведен. – Переведен куда?
– Кешмен.
Энди замолчал. Его никто не назвал бы недостаточно сообразительным, но тут и круглый идиот мог бы догадаться, что дело нечисто. Кешмен – тюрьма к северу от Арустука, слабо охраняемая. Заключенные часто посылаются на уборку картофеля, и это довольно тяжелая работа, но им выплачивают хороший заработок. А также у этих людей есть реальная возможность обучаться в CVI, престижном техническом институте, если у кого возникает желание. Что самое главное для таких людей, как Томми, людей с молодой женой и ребенком, отпускная программа в Кетмене довольно свободная. Что означает реальный шанс хотя бы по выходным жить как нормальный человек.
Для Энди все это было рутинным занятием. Он видел, как Томми набирал изрядное количество тестов высшей школы. Он хотел освежить в памяти предметы, которые когда-то проходил – таковых было немного – а затем пройти тесты. Он также получил по почте большое количество курсов по предметам, которые он провалил или просто пропустил без внимания в школе.
Томми явно не был хорошим учеником, и я не знаю, получил ли он свидетельства об окончании высшей школы, да это и не важно для моего рассказа. Важно, что он очень привязался к Энди, как большинство людей, которые сколько-либо долго с ним общались.
Пару раз он спрашивал Энди: «Что такой продувной парень, как ты, забыл в тюряге?» – вопрос, который звучит как грубый эквивалент светской любезности: «Что такая милая девушка, как Вы, делает в таком месте, как здесь?». Но Энди ничего не отвечал, только улыбался и переводил разговор на другую тему. Естественно, Томми стал спрашивать окружающих, и когда он получил ответ, он был шокирован до глубины души.
Человек, который рассказал ему, почему Энди в тюрьме, был его партнером на гладильной машине в прачечной. Мы называли эту машину мясорубкой, и вы можете себе представить, что случилось бы с человеком, работающем на ней, если бы он ослабил свою бдительность. Партнером Томми был Чарли Лафроб, который отбывал свои двенадцать лет за убийство. Он с наслаждением принялся пересказывать все подробности истории Дюфресна; замечательным развлечением для нас, старых обитателей тюрьмы, было введение новичков в курс всех наших дел. Чарли дошел уже до того места, как присяжные, придя с обеда, объявили Энди виновным, как вдруг послышался неожиданный свист, и мясорубка остановилась. В тот день машина обрабатывала свежевыстиранные сорочки для приюта Элиот. Они выскакивали из машины сухими и выглаженными со скоростью штука в секунду. Томми и Чарли должны были подхватывать их и складывать в тележку, выстеленную чистой бумагой.
Но Томми Вильяме продолжал стоять, открыв рот и тупо уставившись на Чарли. Он был завален грудой рубашек, которые падали на липкий грязный пол прачечной.
A тот день за прачечной присматривал Хомер Джесуб, и он уже спешил к машине, громко ругаясь на ходу. Томми даже не повернулся к нему. Он спросил Чарли, будто старина Хомер, который проломил за свою жизнь больше черепов, чем он мог сосчитать, и вовсе отсутствовал.
– Как ты сказал, как звали того инструктора из гольфклуба?
– Квентин, – произнес смущенный и почти напуганный Чарли. Он рассказывал потом, что мальчишка был бледен, как полотно. – Кажется, Глен Квентин. Или что-то вроде этого, точно не помню…
– Эй, немедленно! – прорычал Хомер. Шея его налилась кровью. – Бросьте рубашки в холодную воду! Пошевеливайся, урод! Быстро, а то…
– Глен Квентин, о боже, – произнес Томми Вильяме, это были его последние слова, потому что Хомер Джесуб, этот образец гуманности, уже опустил свою дубинку на череп бедного парня. Томми упал на пол лицом вниз, при этом лишившись трех передних зубов. Очнулся он уже в одиночке, где и провел всю следующую неделю на диете Нортона. Плюс черная отметка в его карточке.
Было это в феврале 1963 года, и Томми Вильяме обошел шесть или семь долгосрочников, и услышал в точности ту же историю, что и от Чарли. Я знаю это, потому что был одним из них. Но когда я спросил Томми зачем ему это, вразумительного ответа не получил.
И вот в один прекрасный день Томми пришел в библиотеку и вывалил Энди разом всю информацию. В первый и последний раз, по крайней мере с тех пор, как он в смущении говорил со мной о Рите Хейворт, Энди потерял присущее ему самообладание… Только на этот раз в куда большей степени.
Я видел его на следующий день, он выглядел как человек, который наступил на грабли и получил хороший удар промеж глаз. Руки Энди дрожали, и когда я заговорил с ним, он не отвечал. После полудня он нашел Билли Хенлона, дежурного охранника, и договорился с ним об аудиенции у коменданта на следующий день. Позже Энди рассказывал, что в ту ночь он не спал ни минуты. Он прислушивался к завываниям холодного зимнего ветра, смотрел на длинные колеблющиеся тени на цементном полу камеры, которую он называл домом с тех пор, как Трумен стал президентом, и пытался все спокойно обдумать. Он говорил, что Томми принес ключ, который подходил к клетке, находящейся где-то в глубине его сознания. К такой же клетке, как его собственная камера, только вместо человека в ней был тигр. Тигр по имени надежда. Вильяме принес ключ, который открыл дверцу, и тигр вырвался на волю разгуливать по его сознанию. Четырьмя годами раньше Томми Вильяме был арестован в районе Роуд Айленд, когда он вел краденую машину, набитую краденым товаром. Томми признался в своем преступлении, и ему смягчили приговор: два с небольшим года лишения свободы. Прошло одиннадцать месяцев, и сокамерник Томми вышел на свободу, а его место занял некий Элвуд Блейч. Блейч отбывал наказание за кражу со взломом.
– Я никогда раньше не встречал настолько нервозного типа, – говорил мне Томми, – такой человек не должен быть взломщиком, особенно вооруженным. Малейший шум, и он подскочит на три фута в воздух и начнет палить не глядя во все стороны… Однажды ночью он совершенно меня достал, потому что какой-то малый в нашем коридоре постукивал по прутьям своей решетки чашкой. Блейча это бесило.
Я провел с ним семь месяцев, прежде чем меня выпустили. Я не могу сказать, что мы беседовали с моим соседом. Вы не можете разговаривать с Элом Блейчем. Это он разговаривает с вами. Треплется все время, и заткнуть его не возможно. А если вы попытаетесь вставить хоть слово, он грозит своим волосатым кулаком, вращает глазами. У меня мороз пробегал по коже, когда он так делал. Огромный тип, довольно высокий, почти совершенно лысый, с глубоко посаженными злобными зелеными глазками. Господи Иисусе, только бы никогда не увидеть его опять.
Каждую ночь начинался словесный понос. Я был вынужден все это выслушивать. Где он вырос, как сбегал из приютов, чем зарабатывал на жизнь, какие делишки проворачивал и каких женщин трахал. Мне ничего не оставалось, как выслушивать весь этот треп. Возможно, моя физиономия и не покажется вам слишком красивой, но она мне дорога, и я очень не хотел, чтобы этот тип видоизменил ее в припадке ярости.
Если ему верить, он взломал не менее двух сотен контор. Мне сложно поверить, что это мог проделать такой психопат, который взвивается, как укушенный, стоит кому-то рядом пукнуть громче обычного. Но он клялся, что говорит правду. А теперь… слушай меня внимательно. Ред. Я знаю, что люди иногда выдают желаемое за действительное, и что никогда не стоит доверять своей памяти… Но прежде, чем я услышал впервые про парня по имени Квентин, я, помнится, думал: «Если бы старина Эл когда-нибудь ограбил мой дом, узнав это, я чувствовал бы себя счастливейшим из смертных, что остался жив». Можешь себе представить, как этот тип в спальне какой-нибудь дамы роется в ее шкатулке с драгоценностями, а она переворачивается во сне на другой бок или кашляет? У меня мурашки по коже.пробегают, стоит только подумать об этом, клянусь именем моей мамочки.
И он говорил, что убивал людей, когда они его дергали. Так и говорил, и я ему верил. Эл был похож на человека, который способен убивать. Боже, какой же он был нервный! В точности как пистолет со взведенным курком. Знал я одного парнишку, у которого был «Смит Энд Вессон» со взведенным курком, и ничего хорошего в этом я не видел. К тому же, спусковой крючок на этом пистолете нажимался так легко, что он мог прийти в движение просто от громкого звука. Вот такую штуковину напоминал мне Эл Блейч, и я не сомневаюсь, что он прирезал кого-нибудь из-за своих чертовых нервов.
Однажды ночью я спросил его просто чтоб хоть что-нибудь сказать: «Ну и кого же ты убил?» Он рассмеялся и ответил: «Один тип сейчас на зоне в Майне. Мотает срок за двух людей, которых прикончил я. Его жена с одним козлом была в домике, куда я пробрался, так все и случилось».
Насколько я помню, он не называл имя женщины. А может, я просто пропустил мимо ушей. Да и какая разница? В Новой Англии Дюфресны встречаются так же часто, как Смиты и Джонсы на остальной территории страны. Главное, что Эл назвал убитого им парня, он сказал, парня звали Глен Квентин, и он был богатенький хер, тренер гольфа. Эл говорил, что парень, по его предположению, держал дома тысяч пять долларов. А это по тем временам были деньги. И я спросил: «Когда это было?» Блейч сказал, что сразу после войны.
Он продолжал рассказывать эту байку: он вошел в домик, вез там перерыл, а парочка проснулась, и тут начались неприятности. Меня это достало, сказал Эл. «Возможно, парень начал храпеть, и тебя достало это? Так?» – спросил я. А Эл, продолжая свой рассказ, упомянул юриста, чья жена лежала в постели с Квентином. «Теперь этот юрист мотает срок в Шоушенке», – закончил Эл и загоготал. Боже, как я счастлив, что больше не увижу этого гнусного типа.
Полагаю, теперь вы можете понять, почему Энди скверно чувствовал себя после того, как Томми рассказал эту историю, почему он волновался и хотел срочно видеть коменданта. Элвот Блейч был осужден на шестилетний срок, когда Томми сидел с ним в камере. И теперь, в 1963, он мог быть уже на свободе… Или же собираться выйти на свободу. Вот что волновало Энди: с одной стороны, весьма вероятно, что Блейч все еще в камере, а с другой стороны, не менее вероятно, что он уже освобожден. И ищи теперь ветра в поле.
Конечно, в рассказе Томми были неувязки, но разве их нет в реальной жизни? Блейч упоминал о юристе, а Энди был банкиром, но необразованный человек легко может перепутать эти две профессии. Не забывайте, что прошло двенадцать лет с тех пор, как Блейч читал заголовки газет, кричащих о деле Энди. Может показаться странным, что он сказал Томми, что полез за деньгами и действительно нашел тысячу долларов, а полиция не обнаружила никаких следов грабежа. На этот счет могу выдвинуть несколько предположений. Во-первых, если хозяин имущества мертв, вы ни за что не выясните, что у него пропало, если кто-нибудь другой вам об этом не скажет. Во-вторых, кто сказал, что Блейч не солгал насчет этих тысяч долларов? Возможно, он просто не хотел признаваться в том, что ни за что убил людей. В-третьих, следы взлома и грабежа могли наличествовать, а полиция их проглядела: копы бывают на редкость дубоголовыми. Или даже, обнаружив эти следы, о них могли не упоминать, чтобы не разрушать версию прокурора. Прокурор, как уже упоминалось, шел на повышение, а привлечь внимание центральных органов к такому заурядному процессу, как кража, было бы сложнее.
Из этих трех версий лично я склоняюсь ко второй. Видал я таких Элвудов за свою долгую жизнь в Шоушенке. Такого рода малые хотят, чтобы вы думали, будто на каждом своем деле они наваривали миллионы и не стали бы стараться за что-то меньшее, чем королевский бриллиант. Даже если в результате их поймали на десятидолларовой мелочевке, за которую и посадили.
Была одна деталь в рассказе Томми, которая убедила Энди без тени сомнения. Блейч не описывал внешность Квентина. Он назвал его «богатым хером» и упомянул, что парень был инструктором гольфа. Когда-то давно Энди с женой выбирались в клуб пообедать, и случалось это пару раз в неделю на протяжении нескольких лет, а затем Энди частенько приходил туда напиться после того, как он узнал все о Линде. При клубе была дискотека, и в 1947 один из работавших там жокеев запомнился Энди. Он в точности соответствовал описанию Элвуда Блейча. Высокий крепкий мужчина, почти совсем лысый, с глубоко посаженными зелеными глазами. Он всегда смотрел так, будто оценивает вас взглядом. Он не проработал там долго, но Энди запомнил этого человека: он обладал слишком примечательной внешностью.
Энди явился к Нортону в дождливый ветреный день когда большие серые облака ползли по небу над серыми стенами, в день, когда с полей, лежащих вокруг тюрьмы, сходил последний снег, обнажая безжизненные пожелтевшие клочки прошлогодней травы.
У Нортона был солидных размеров офис в административном отделе тюрьмы, а прямо за его столом располагалась дверь, ведущая в комнату помощника коменданта. Помощник в тот день отсутствовал, а в его конторе был один из заключенных, убогий прихрамывающий тип, имя которого я уже не припомню. Все звали его Честером. Ему было поручено поливать цветы в помещении и натирать полы. И у меня есть сильное подозрение, что земля в цветочных горшках в тот день осталась сухой, а все, что Честер в тот день натирал – это собственное грязное ухо о замочную скважину.
Он услышал, как дверь, ведущая в кабинет коменданта из коридора, отворилась и захлопнулась, и Нортон сказал:
– Добрый день, Дюфресн, чем могу Вам помочь?
– Видите ли, – начал Энди, и старина Честер признавался нам, что едва смог узнать его голос. – Видите ли, комендант, произошло нечто… Со мной случилось нечто такое, что я… я затрудняюсь, с чего и начать.
– Ну что ж, почему бы Вам не начать сначала? – спросил Нортон своим елейным голоском, словно предназначенным для зачитывания псалмов.
– Наверное, это будет лучше всего.
Энди так и поступил. Он напомнил Нортону подробности преступления, за которое попал в Шоушенк. Затем в точности пересказал всю историю, которую услышал от Томми Вильямса. Он назвал Томми, и возможно вам это покажется не слишком мудрым в свете последующих событий, но что ему оставалось делать? Ведь иначе его история звучала бы и вовсе неправдоподобно.
Когда он закончил, некоторое время Нортон молчал. Я ясно вижу его, откинувшегося на спинку кресла под портретом Рида, висящим на стене: пальцы сплетены, губы сжаты, лоб собран в морщины, почетный значок на груди тускло поблескивает.
– Да, – наконец произнес комендант, – это одна из самых дурацких историй, которую я когда-либо слышал. И знаете, Дюфресн, что меня больше всего удивляет?
– Что, сэр?
– Что Вы всему этому поверили.
– Сэр! Я не понимаю, что Вы хотите этим сказать? – Произнес Дюфресн, и Честер говорил потом, что он едва мог узнать голос человека, тринадцать лет назад справившегося с» Байроном Хедлеем. Сейчас Энди с трудом выговаривал слова, голос его дрожал.
– Что ж, произнес Нортон, – для меня вполне очевидно, что этот молокосос Вильяме был Вами совершенно очарован. Попал под Ваше влияние, скажем прямо. Он услышал Вашу горестную историю, и вполне естественно с его стороны было желание как бы… оправдать Вас и приободрить. Вполне естественно. Он молод, не слишком рассудителен. Он никак не мог предвидеть, в какое состояние это Вас приведет. Все, что. я могу предложить…
– Разве я бы об этом не подумал? – Перебил Энди. – Но я никогда не говорил Томми от том человеке, работавшем при клубе. Более того, никому не мог об этом говорить, в этом просто не было необходимости. Но описание сокамерника Томми и того парня, которого я помню… они же идентичны!
– Прекрасно, но теперь Вы склоняетесь к одностороннему восприятию действительности, – Ответил Нортон. Фразочки типа «одностороннее восприятие действительности» усваиваются в большом количестве людьми, проходящими обучение, чтобы потом работать в исправительных учреждениях. И они применяют эти словечки к месту и не к месту.
– Но это не так, сэр.
– Это Ваша точка зрения. Моя же принципиально иная. И учтите, что у меня нет никаких фактов, кроме Вашего слова, что действительно такой человек работал в клубе «Фальмауф Хилл». – Нет, сэр, не только, потому что… – Подождите, – остановил его Нортон, голос его становился все громче и уверенней, – давайте посмотрим на дело с другой стороны. Предположим на секунду, просто предположим, не более, что действительно существовал человек по имени Элвуд Блеч.
– Блайч, поправил Энди.
– Пусть Блайч, какая разница. И будем считать, что он действительно являлся сокамерником Томаса Вильямса в Роуд Айленд. Шансы очень высоки, что он сейчас уже на свободе. Более чем высоки. Ведь мы даже не знаем, сколько времени он провел в тюрьме, прежде чем попал в камеру Вильсона, не так ли? Известно только, что он был осужден на шесть лет.
– Нет. Мы не знаем, сколько времени он отсидел. Но я полагаю, есть шанс, что он все еще там. Даже если это не так, в тюрьме сохранились сведения о его последнем адресе, имена близких друзей и родственников.
– То и другое, как Вы понимаете, может ровным счетом ничего не значить. Концы вводу, и все тут.
Энди секунду помолчал, затем взорвался:
– Да, но есть шанс, так ведь?
– Да, конечно. Итак, Дюфресн, предположим далее, что Блейч не только существует, но и находится поныне в Роуд Айленд. И что же, по-вашему, он скажет, когда мы придем к нему с показаниями Вашего Томми? Возможно, он упадет на колени, возведет глаза к небу и, рыдая, признается во всех своих грехах?
– Как можно быть настолько тупым? – пробормотал Энди так тихо, что Честер едва мог его слышать. Зато коменданта он услышал превосходно.
– Что?! Как Вы меня назвали?!
– Тупым! – закричал в ответ Энди, – или это намеренно?
– Дюфресн, Вы отняли пять минут моего времени – нет, семь – а я сегодня очень занят. Итак, полагаю, нашу встречу можно объявить законченной и…
– В клубе хранятся все старые бланки и карточки, Вы хоть это понимаете? – продолжал кричать Энди. – У них и налоговые бланки, и В-формы, и компенсационные карточки для уволенных, и на каждой его имя! Кто-нибудь из администрации, кто работал в клубе прежде, остался там и сейчас! Возможно, и сам старик Бриггс, ведь прошло пятнадцать лет, а не вечность! Они вспомнят его! Если Томми подтвердит все, что рассказывал ему Блейч, и Бриггс удостоверит, что Блейч действительно работал при клубе, мое дело возобновят! Я смогу…
– Охрана! Охрана! Уберите этого человека!
– В чем дело? – дрогнувшим голосом спросил Энди. – Это моя жизнь, моя возможность выйти на волю, Вы это понимаете? Почему бы не сделать всего лишь один запрос, чтоб подтвердить историю Томми? Послушайте, я заплачу…
Затем, по словам Честера, последовал легкий шум: охранники схватили Энди и потащили его прочь из кабинета.
– В карцер, – сухо сказал Нортон, и я представляю себе, как он при этом провел рукой по своему значку. – На хлеб и воду.
И Энди, окончательно вышедшего из-под контроля, увели. Честер говорил, что он слышал, как уже в дверях Энди продолжал кричать на коменданта: – Это моя жизнь! Неужели не понятно, это моя жизнь! Двадцать дней провел Энди на «диете Нортона». Это была его первая стычка с Сэмом Нортоном и первая черная отметка в карточке с тех пор, как он вступил в нашу маленькую счастливую семейку.
Расскажу теперь немного о Шоушенкском карцере, раз уж к слову пришлось. Эта старая добрая традиция восходит к началу девятнадцатого века. В те дни никто не тратил времени на такие вещи, как «искупление», «реабилитация» и прочую ерунду. Вещи подразделялись четко и ясно на черное и белое. Либо вы виновны, либо нет. Если виновны – вас полагается либо повесить, либо посадить в тюрьму. И если вы приговорены к лишению свободы, вас не будут отвозить в какое-то заведение, нет, вам придется рыть себе тюрьму своими руками, и власти провинции Майн выделят для этого лопату. Вы выроете яму таких размеров, каких вам под силу, копая от восхода солнца до захода. Затем, получив пару шкур и корзину, вы спускаетесь вниз, а яму сверху накрывают решеткой, сквозь которую будут бросать немного зерен или кусочек червивого мяса, а по редким праздникам вас будут потчевать ячменной похлебкой. Испражняться придется в корзину, а в шесть утра, когда приходит тюремщик, эту же самую корзину вы отдаете ему для воды. А в дождливую погоду приходится спасаться под ней от потоков воды.
Никто не проводил «в дыре» слишком долгое время – самое большее, насколько я знаю, тридцать месяцев. Это был четырнадцатилетний психопат, кастрировавший школьного товарища, но он был молод и здоров, когда его посадили.
Не забывайте при этом, что за любое более тяжелое преступление, чем пустячная кража или мелкое богохульство, вас повесят. А за такие мелкие преступления вы проводите три, или шесть, или девять месяцев в дыре, и выходите оттуда абсолютно бледным, полуослепшим, начинаете бояться открытого пространства, зубы ваши шатаются и готовы окончательно вывалиться, ноги покрыты грибком. Старая добрая провинция Майн…
Шоушенкский карцер являет собой некое более цивилизованное подобие средневековой тюрьмы… События в человеческой жизни развиваются в трех направлениях: хорошо, плохо и ужасно. И если вы углубляетесь в кромешную тьму ужасного, все труднее становится делать какие-либо различия.
Чтобы попасть в карцер, вы спускаетесь на двадцать три ступеньки в подвал. Единственный звук, проникающий туда – звук падающей воды. Все освещение представлено тусклой шестидесятиваттной лампочкой. Камеры там одиночные, они имеют форму бочонка, как те чуланчики, что богатые люди в своем доме скрывают за какой-нибудь картиной. Как и в чулане, двери раздвигающиеся, окон нет никаких, даже решетчатых, и единственное освещение – лампочка, которую выключают в восемь вечера, на час раньше, чем гасят огни в остальных помещениях тюрьмы. Вам приходится находиться в кромешной тьме, хотите вы этого или нет. В камере есть вентиляция, и можно слышать, как в вентиляционной системе шуршат и снуют крысы. В камере есть прикрученная к стене койка и большой кан без сидения. Таким образом, у вас есть возможность проводить время тремя способами: сидеть, испражняться или спать. Богатый выбор. Двадцать дней в таком месте тянутся, как год, тридцать – как два года, сорок дней могут показаться десятилетием.
Единственное, что можно сказать в защиту одиночки – у вас появляется время подумать. Энди занимался этим все двадцать дней своего пребывания на «диете Нортона», а когда вышел, попросил о новом свидании с комендантом. Запрос был отклонен. Такая встреча, сказал комендант, будет «непродуктивна». Вот еще одно словцо, которому обучают на такого рода должности.
Энди терпеливо повторил свой запрос. И снова. И снова. Он действительно изменился, Энди Дюфресн. Той весной 1963 года на лице его появились морщины, а в волосах седые пряди. Исчезла та маленькая усмешка, которая всегда так восхищала меня. Он стал часто смотреть в пустоту, а я знаю, что когда у заключенного появляется такой взгляд, он считает оставшиеся годы в тюрьме, месяцы, недели, дни.
Энди возобновлял свой запрос снова и снова. Он был терпелив. У него не было ничего, кроме времени… Началось лето. В Вашингтоне президент Кеннеди обещал избирателям новое наступление на нищету и нарушения прав человека, не зная, что жить ему осталось всего полгода. В Ливерпуле появилась группа «Битлз» и стала популярна как одна из самых сильных музыкальных групп Англии, но я полагаю, в Штатах их еще не слушали. Бостонская команда «Ред Соке» четыре года до того, что люди в Новой Англии назовут «Чудом-67», прозябала в бездействии в последних разрядах Американской Лиги. Вот что происходило в большом мире, где жили свободные люди.
Нортон встретился с Энди в конце июня, и подробности их разговора я узнал от самого Дюфресна спустя семь лет.
– Можете не волноваться, что я сболтнул что-нибудь, – говорил Энди Нортону тихим мягким голосом. – Информация о наших финансовых делах останется в тайне, я буду нем как рыба, и…
– Достаточно, – перебил его Нортон. Он откинулся в кресле так, что голова его почти касалась вышитых букв, оповещающих о грядущем пришествии. Лицо коменданта было холодней могильного камня.
– Но…
– Больше не упоминайте при мне о деньгах. Ни в этом кабинете, ни где-либо еще. Если Вы не хотите, конечно, чтобы библиотека опять превратилась в одну маленькую комнату типа чулана, как это было раньше. Надеюсь, это понятно?
– Я просто попытался Вас успокоить, только и всего. – Учтем на будущее. И если я когда-нибудь еще буду нуждаться в успокоениях такого сукиного сына, я о них попрошу специально. Я согласился на эту встречу, потому что Вы утомили меня своими запросами, Дюфресн. Этому пора положить конец. Я выслушивал бы идиотские истории типа Вашей дважды в неделю, если бы пустил это дело на самотек. И каждый, кому не лень, использовал бы меня как жилетку, в которую можно поплакаться. Я раньше относился к Вам с большим уважением. Но теперь это закончилось. Вот и все. Надеюсь, мы поняли друг друга?
– Да, ответил Энди, – но я хотел бы нанять адвоката. – О боже, и для чего?
– Думаю, мы можем это обсудить. С показаниями Томми Вильямса, моими показаниями и информацией, полученной из клуба, можно начать новое дело.
– Томми Вильяме выбыл из Шоушенка.
– Что?! – Он был переведен. – Переведен куда?
– Кешмен.
Энди замолчал. Его никто не назвал бы недостаточно сообразительным, но тут и круглый идиот мог бы догадаться, что дело нечисто. Кешмен – тюрьма к северу от Арустука, слабо охраняемая. Заключенные часто посылаются на уборку картофеля, и это довольно тяжелая работа, но им выплачивают хороший заработок. А также у этих людей есть реальная возможность обучаться в CVI, престижном техническом институте, если у кого возникает желание. Что самое главное для таких людей, как Томми, людей с молодой женой и ребенком, отпускная программа в Кетмене довольно свободная. Что означает реальный шанс хотя бы по выходным жить как нормальный человек.