– Две бутылки с собой, два пирога здесь, – повторила молодая официантка. Она опять нервно улыбнулась им, пока ее глаза изучали обручальное кольцо Мэри, сахарницу, вентилятор под потолком. – Пирог вам прямо сюда? – Она нагнулась и положила на стойку две салфетки и две вилки. – В-вы… – начал Кларк, но Мэри твердо и быстро перебила его:
– Нет.
Хромированный поднос находился на дальнем конце стойки. Как только официантка направилась туда, Мэри прошипела:
– Зачем ты это делаешь, Кларк? Ты же знаешь, я хочу поскорее убраться отсюда!
– Эта официантка. Рыжая. Это же…
– Да перестань глазеть на нее! – злобно прошептала Мэри. – Ты как пацан, заглядывающий девочкам под юбки!
Он отвел взгляд… но с немалым усилием.
– Это же вылитая Джанис Джоплин, или я сумасшедший!
Пораженная, Мэри сова посмотрела на официантку. Та слегка повернулась в профиль, разговаривая с поваром на кухне, но Мэри видны были две трети ее лица, и этого оказалось достаточно. У нее как будто щелкнуло в голове, и лицо рыжей совместилось с лицом на пластинках, которые у нее хранились до сих пор. Это были пластинки в виниловых конвертах, выпущенные в том году, когда еще ни у кого не было переносных магнитофонов «сони», а компакт-диски воспринимались как чистая фантастика; пластинки, которые теперь уложены в картонный ящик из-под виски и пылятся где-то в углу чердака; пластинки с такими названиями, как «Большой брат и акционерная компания», «Дешевая дрожь» и «Жемчужина». И лицо Джанис Джопин – доброе, некрасивое лицо, которое очень быстро сделалось старым, огрубевшим и измученным. Кларк прав: лицо этой женщины – точная копия лица на тех старых пластинках.
Но было не только лицо: и Мэри ощутила, как в ее душу заползает ужас и сердце колотится в предчувствии опасности.
Был еще голос.
В памяти у нее всплыл леденящий душу, взмывающий вверх звук – почти вой – в начале песни «Кусочек моего сердца». Она наложила этот мрачный, пропитой выкрик на голос рыжей официантки, от которого несло виски и «Мальборо», как только что накладывала друг на друга лица, и поняла, что если официантка запоет эту песню, она запоет ее голосом умершей знаменитости из Техаса.
«Потому что она и есть умершая знаменитость из Техаса. Поздравляю, Мэри, тебе пришлось ждать до тридцати двух лет, но ты своего добилась -увидела наконец свое первое привидение».
Она попробовала спорить с собой, пыталась убедить себя, что совпадение разных факторов, среди которых не последнее место занимал стресс от того, что они заблудились, заставило ее придавать слишком большое значение случайному сходству, но все эти рациональные соображения не могли состязаться с уверенностью, засевшей глубоко внутри: она видит призрак.
В ее теле происходили какие-то странные глубинные изменения. Биение сердца достигло уже галопа, и оно готово было взорваться, как марафонец на олимпийской жаре. От прилива адреналина мышцы живота напряглись, а в диафрагме сделалось тепло, как после глотка виски. Подмышки и виски увлажнились потом. Самым удивительным был свет, заливавший все – неон на циферблате часов, отделанный нержавеющей сталью проход на кухню, вращающиеся круги на лицевой панели музыкального автомата – так, что все казалось и призрачным и в то же время чересчур реальным. До нее доносилось жужжание вентилятора, рассекавшего лопастями воздух, слабый ритмичный звук, будто кто-то выбивал шелковую занавеску, запах мяса, жарящегося на невидимом вертеле в соседнем помещении. И в то же время было ощущение, что она вот-вот свалится с вертящегося стула на пол в глубоком обмороке. «Возьми себя в руки, женщина! – строго приказала она себе. – У тебе приступ страха, вот и все, – никаких призраков, никаких гоблинов, никаких демонов. Просто старомодный приступ всеохватывающего ужаса, такое с тобой и раньше случалось перед экзаменами, в первый день работы в школе и когда ты первый раз выступала на родительском собрании. Ты знаешь, что это такое, и можешь с ним справиться. Никто тут не собирается падать в обморок, так что возьми себя в руки, слышишь?»
Она изо всех сил сжала пальцы на ногах, сосредоточившись на этом ощущении, пытаясь тем самым вернуться в реальным мир, подальше от ослепительного порога, за которым маячила потеря сознания.
«Дорогая, – голос Кларка откуда-то издалека, – с тобой все в порядке?»
– Да, конечно. – Ее собственный голос тоже слышался из далекой дали… но все равно, понимала она, ближе, чем если бы она попыталась заговорить еще пятнадцать секунд назад. Все еще сжимая пальцы ног, она взяла оставленную официанткой салфетку, чтобы рассмотреть ткань, – еще один способ вернуться в мир и справиться с панически, иррациональным (действительно иррациональным, правда же? – ясное дело! ) чувством, которое с такой силой охватило ее. Она поднесла салфетку к лицу, чтобы вытереть пот, и увидела, что на обороте что-то написано прыгающим карандашом, который рвал бумагу в клочья. Мэри прочла написанное большими печатными буквами:
«УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА, ПОКА ЕЩЕ МОЖЕТЕ».
– Мэри, что это?
Официантка с лихорадкой на губе и бегающими, испуганными глазами возвращалась с пирогом. Мэри уронила салфетку на колени.
– Ничего, – спокойно произнесла она. Когда официантка расставляла тарелки, Мэри заставила себя заглянуть девушке в глаза.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что, – пробормотала та, лишь на краткий миг встретившись глазами Мэри, после чего снова бесцельно заскользила взглядом по залу.
– Решила все-таки попробовать пирог, я вижу, – говорил ее муж своим доводящим до бешенства тоном – мол, де, Кларку лучше знать. «Женщины! -возглашал этот тон. – Господи, они же ничто. Их мало подвести к колодцу -надо еще ткнуть носом, чтобы они начали пить. Такая работа. Трудно быть мужчиной, но я стараюсь изо всех сил.
– С виду ничего, – произнесла она, удивляясь своему ровному тону. Она широко улыбнулась ему, уверенная, что рыжая, похожая как две капли воды на Джанис Джоплин, бдительно следит за ними.
– Не могу успокоиться, как она похожа… – начал Кларк, но на этот раз Мэри пнула его в лодыжку как следует, без дураков. Он обиженно зашипел, глаза расширились, но прежде чем он раскрыл рот, она сунула ему в руку салфетку с нацарапанным призывом.
Он нагнулся. Взглянул туда. Она поймала себя на том, что молится, самым настоящим образом молится – впервые, наверное, за двадцать лет. «Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы он понял, что это не шутка.
Заставь его понять, что эта женщина не просто похожа на Джанис Джопин -это и есть Джанис Джоплин, и я ужасно себя чувствую в этом городе, действительно ужасно».
Он поднял голову, и сердце у нее упало. На лице присутствовали растерянность и раздражение, но и только. Он раскрыл рот, собираясь заговорить… и раскрыл его так широко, словно кто-то убрал штифты, скреплявшие челюсти.
Мэри тоже повернулась в ту сторону. Повар в белоснежном халате и бумажной пилотке набекрень вышел из кухни и прислонился к кафельной стене, сложив руки на груди. Он разговаривал с рыжей, а молодая официантка наблюдала за ними со смесью ужаса и усталости.
«Если поскорее не уйти отсюда, останется только усталость, – подумала Мэри. – Или апатия».
Повар был немыслимым красавцем – таким, что Мэри даже не могла определить его возраст. Где-то от тридцати до сорока пяти, но точнее не могла. Он взглянул на них широко расставленными голубыми глазами в обрамлении роскошных густых ресниц, слегка улыбнулся и опять повернулся к рыжей. Он сказал что-то, вызвавшее у той короткий квакающий смешок.
– Господи, это де Рик Нельсон, – прошептал Кларк. – Не может быть, немыслимо, он же погиб в авиакатастрофе шесть или семь лет назад, но это так!
Мэри собиралась было возразить, что он ошибается, что это просто смешно, хотя сама никак не могла поверить, что рыжая официантка – это давно умершая блюзовая певица Джанис Джоплин. Не успела она открыть рот, как снова послышался щелчок – тот самый, знаменовавший переход туманного сходства в однозначное узнавание. Кларк первым назвал имя, потому что он был на девять лет старшее ее, он слушал радио и смотрел «Американские оркестры» по телевидению еще в те времена, когда Рик Нельсон был просто Рикки Нельсоном, и такие песни, как «Бибоп бэби»: и «Одинокий город», были гвоздями сезона, а не пыльным старьем, которое немногие специализированные радиостанции время от времени прокручивают для седеющих детей послевоенного поколения. Кларк первым увидел это и, когда показал ей, она уже не могла сопротивляться очевидному.
Как сказала рыжеволосая официантка? «Вы обязательно должны попробовать вишневый пирог! Рик только что испек!»
Там, в нескольких метрах от них, жертва смертельной авиакатастрофы рассказывали анекдот – похабный, судя по выражению их лиц, – жертве злоупотребления наркотиками.
Рыжая откинула голову и разразилась своим будто ржавым смехом. Повар ухмылялся, у него появились приятные ямочки на полных щеках. А молодая официантка, та, что с лихорадкой на губе и с перепуганными глазами, смотрела на Кларка и Мэри, как бы спрашивая: «Вы на это смотрите? Вы это видите?»
Кларк все еще таращил глаза на повара и официантку с тревожным выражением изумленного узнавания; лицо у него вытянулось, словно в комнате смеха.
«Они это увидят, если уже не заметили, – думала Мэри, – и мы потерям всякий шанс выбраться из этого кошмара. Думаю, тебе пора принимать командование, детка, и побыстрее. Вопрос только: что ты собираешься делать?»
Она потянулась к его руке, обираясь сдавить ее, потом решила, что этим не закрыть его отвисшую челюсть. Вместо этого она ущипнула его за мошонку… изо всех сил. Кларк дернулся и так резко повернулся к ней, что она чуть не свалилась со стула.
– Я забыла бумажник в машине, – сказала она. Голос казался ей самой слишком тонким и слишком громким. – Сходи за ним, пожалуйста, Кларк.
Она пристально смотрела ему в глаза, растянув губы в улыбке. Где-то она читала – в каком-то паршивом женском журнальчике в парикмахерской, -что, если живешь с одним и тем же мужчиной десять или двадцать лет, между вами устанавливается какое-то подобие телепатической связи. Такая связь, утверждалось в статье, может оказаться очень кстати, когда ваш дражайший вздумает привести босса домой, предварительно не позвонив, и вы захотите послать его в винный магазин за бутылочкой «Амаретто» или в универсам за сливками. Теперь она пыталась – всю себя вкладывая в это – передать ему нечто гораздо более важное.
«Иди, Кларк. Пожалуйста, иди. Даю тебе десять секунд, потом беги. И если ты не окажешься за рулем со вставленным ключом зажигания, я чувствую, нам тут придется очень хреново».
И в то же время другая, глубоко скрытая Мэри с робкой надеждой вопрошала: «Это все ведь сон, да? По-моему…»
Кларк внимательно вглядывался в нее глазами, увлажнившимися от боли, которую она ему причинила… но хотя бы не жаловался на это. Он мельком посмотрел на рыжеволосую и повара, увидел, что они поглощены разговором (теперь, похоже, она рассказывает анекдот), затем повернулся к ней.
– Наверно, упал под сиденье, – говорили она этим слишком тонким, слишком громким голосом, не давая ему вставить слово. – Знаешь, красный.
После недолгого молчания – ей оно показалось бесконечным – Кларк слегка кивнул.
– Ладно, – сказал он, и она мысленно благословила его за почти небрежный тон, – но посмотри, не трогая мой пирог, пока меня нет.
– Возвращайся, пока я не успела справиться со своим, и все будет в порядке, – сказала она и положила в рот кусочек пирога. Он оказался абсолютно безвкусным, но она улыбалась. Улыбалась, как «мисс Нью-Йорк -королева яблок», каковой она когда-то была.
Кларк начал отодвигать стул, и тут откуда-то донеслись усиленные аппаратурой гитарные переборы – не аккорды, а просто треньканье. Кларк рванулся, и Мэри схватила его за руку, чтобы удержать. Сердце у нее, уже было успокоившееся, понеслось тем же отвратительным галопом.
Рыжеволосая, и повар, и даже молоденькая официантка – к счастью, ни на какую знаменитость не похожая, – лениво выглянули в витринное окно ресторана «Рок-энд-Буги».
– Не увлекайся, дорогой, – сказала рыжая. – Они просто настраиваются к вечернему концерту.
– Верно, – подтвердил повар. Он обратил на Мэри взгляд своих васильковых глаз. – У нас тут в городе почти каждый вечер концерт.
«Да, – подумала Мэри. – Конечно. Разумеется».
Со стороны мэрии докатился голос, одновременно бесцветный и божественный, и такой громкий, что зазвенели стекла. Мэри, которая в свое время перебывала на многих рок-концертах, сразу определила, что происходит: усталые долгогривые подсобники носятся по сцене перед тем, как погаснет свет, с ловким изяществом пробираясь сквозь джунгли усилителей и микрофонов, то и дело становясь на колени, чтобы соединить силовые кабели. – Проверка! – заорал тот же голос. – Проверка – раз, проверка – раз, проверка – раз!
Опять перебор гитар, еще не совсем аккорд, но ближе к нему. Потом барабанная дробь. Быстрый рифф на трубе – отрывок из темы «Мгновенная карма» – в сопровождении легкого громыхания бонг. «СЕГОДНЯ КОНЦЕРТ» – было написано на лозунге, протянутом вдоль здания мэрии в духе Нормана Рокуэлла, а Мэри, выросшая в Элмайре, штат Нью-Йорк, с детства навидалась концертов на открытых площадках. Те концерты действительно были в стиле Нормана Рокуэлла: оркестр, одетый в форму добровольной пожарной охраны, потому что настоящая музыкантская форма была им не по карману), исполнял на ходу марши Соуза, слегка фальшивя, а местный «парикмахерский квартет» импровизировал на темы «Шенандоа»: и «У меня девушка из Каламазу».
Она предположила, что концерты в Рок-н-Ролл-Рае мало похожи на эти детские представления, когда она с друзьями, зажигая бенгальские огни, бегала по улицам в сгущающихся сумерках.
– Пойду за твоим бумажником, – сказал он. – Ешь пирог.
– Спасибо, Кларк. – Она откусила еще кусочек безвкусного пирога и посмотрела, как он направляется к двери. Он шевствовал нарочито медленно, что при ее лихорадочном состоянии казалось глупым и даже отталкивающим. «Я понятия не имею, что нахожусь в одном помещении с парочкой знаменитых трупов, – казалось, говорила легкая, небрежная походка Кларка. – С чего бы мне волноваться?»
Ей подумалось, что здешние концерты на открытом воздухе больше напоминают Гойю, чем Рокуэлла.
«Поторопись! – захотелось крикнуть ей. – Забудь, что ты идешь по канату и мотай быстрее!»
В тот момент, когда Кларк взялся за ручку, зазвонил звонок, и дверь открылась, впуская еще двоих мертвых техасцев. Тот, что в темных очках, был Рой Орбисон. Тот, что в пенсне, – Бадди Холли.
«Свинопасы из Техаса», – перепугано подумала Мэри, ожидая, что они сейчас схватят ее мужа и уволокут куда-то.
– Извиняюсь, эр, – вежливо произнес тот, что в темных очках, и вместо того, чтобы хватать Кларка, отступил в сторону.
Кларк молча кивнул – говорить он, естественно, не мог, как поняла Мэри, – и вышел на улицу, «оставив ее здесь одну с мертвяками». Из этой мысли естественно вытекала следующая, еще более ужасная: «Кларк уедет сам, без нее. Вдруг она поверила, что так и будет. Не потому, что он так хочет, и не потому, что трус, – в такой ситуации нельзя говорить о смелости или трусости, и она полагала, что единственная причина, почему они не свалились в обмороке на пол, бессвязно лепеча и пуская слюну, не в том, что все происходило так быстро, а в том, что он просто не смог бы сделать ничего другого. То пресмыкающееся, притаившееся на самом донышке мозга, что отвечает за самосохранение, просто выползло бы из темноты своей норки и приняло бы командование на себя.
«Тебе пора уматывать отсюда, Мэри,» – сказал внутренний голос, принадлежавший ее собственному пресмыкающемуся, и тон этого голоса напугал ее. Он был разумнее, чем ему полагалось в такой ситуации, но ей показалось, что разумная сдержанность в любой момент может уступить место воплям безумия.
Мэри сняла ногу с выступа под стойкой и опустили ее на пол, стараясь подготовить себя к бегству, но не успела она собраться с мыслями, как узкая рука опустилась ей на плечо и она увидела перед собой добродушное, улыбающееся лицо Бадди Холли.
Он умер в 1959 году, как ей запомнилось из фильма, в котором его играл Гэри Бьюзи. С тех пор прошло больше тридцати лет, однако Бадди Холли все еще походил на двадцатитрехлетнего недотепу, которому на вид можно дать и семнадцать; зрачки у него будто плавали за стеклами очков, а кадык подпрыгивал вверх-вниз, как обезьянка на палочке. На нем был уродливый клетчатый пиджак и галстук-тесемочка. На галстуке был зажим в виде огромной хромированной велосипедной вилки. Лицо и вкус неотесанного лоха, скажете вы, но в уголках рта скрывалось нечто слишком мудрое, даже заумное, а когда он крепко сжал ее плечо, она почувствовала плотные мозоли на подушечках пальцев – от гитары.
– Привет, чувишка, – сказал он; изо рта у него разило чесноком. Вдоль левого стекла очков зигзагом извивалась тоненькая, как волосок, трещинка. – Я тебя здесь раньше не видал.
Невероятно, но она продолжала подносить ко рту очередной кусочек пирога, хотя прежний вывалился обратно на тарелку. Более того, она ответила слабой вежливой улыбкой.
– Нет, – сказала она. Она интуитивно чувствовала, что нельзя дать понять этому человеку, что узнала его; тогда исчезнет даже ничтожный шанс, что им с Кларком удастся вырваться. – Мы с мужем просто… ну, проездом тут.
«А может, Кларк уже едет, отчаянно стараясь на превысить разрешенную скорость, вытирая пот с лица и то и дело переводя взгляд с зеркала на ветровое стекло и обратно? Неужели?»
Человек в клетчатом спортивном пиджаке ухмыльнулся, обнажая слишком большие и слишком острые зубы.
– Ага, я хорошо знаю, как это, – услышал свисток, а теперь собираетесь ловить кайф. Так, что ли?
– По-моему, это был свисток, – строго произнесла Мэри, отчего вновь вошедшие удивленно переглянулись, а потом громко расхохотались. Молодая официантка переводила с одного на другого взгляд испуганных, налитых кровью глаз.
– Не слабо, – заметил Бадди Холли. – Однако тебе с супругом стоило бы покантоваться тут. Хотя бы остаться на сегодняшний концерт. Тут у нас классное шоу, я тебе скажу. – Мэри вдруг сообразила, что глаз за треснувшим стеклом наполнен кровью. Когда Холли ухмыльнулся шире, скосив глаза, алая капелька вытекла у него из-под века и покатилась по щеке, словно слеза. – Точно, Рой?
– Да, мэм, – подтвердил тот, что в темных очках. – Пока не увидите, не поверите.
– Я верю, что это так, – тихо произнесла Мэри. Да, Кларк уехал. Теперь она была в этом уверена. Нашпигованный Гормонами Храбрец смылся, как заяц, и она полагала, что вскоре перепуганная девушка с лихорадкой на губе отведет ее в подсобку, где ее уже ожидают ацетатный передник с блокнотом для заказов.
– Об этом стоит написать домой, – гордо продолжал Холли. – Я имею в виду рассказать. – Капля крови скатилась с его лица и упала на сиденье, которое только что оставил Кларк. – Оставайся. Будешь довольна. – Он посмотрел на приятеля, ожидая поддержки.
Человек в темных очках стоял рядом с поваром и официантками; он обнял рыжую за талию, а та положила свою руку поверх его и улыбалась. Мэри заметила, что ногти коротких, некрасивых пальцев этой женщины обгрызена до краев. У Роя Орбисона в вырезе рубашки красовался мальтийский крест. Он кивнул и тоже расплылся в улыбке:
– С удовольствием примем вас, мэм, и не только на сегодня, -расслабься и отдохни, как говорили у нас дома.
– Я спрошу мужа, – услышала она собственные слова, а про себя добавила: «Если, конечно, увижу его».
– Давай, дорогуша! – ободряюще сказал Холли. – Это будет в самый раз! – Затем, как ни странно, он напоследок еще раз сжал ей плечо и отошел в сторону, освободив ей путь к двери. Еще более странно – она как будто видела характерные радиатор и звезду «Мерседеса» за окном.
Бадди направился к своему приятелю Рою, подмигнул ему (вытекла еще одна кровавая слеза), потом подошел сзади к Джанис и ущипнул ее. Она возмущенно вскрикнула, при этом у нее изо рта полезли черви. В основном они попадали на пол, но некоторые застряли на нижней губе, непристойно подергиваясь.
Молодая официантка отвернулась с гримасой мрачного отвращения, заслонив лицо рукой. А для Мэри Уиллингем, которая вдруг сообразила, в какие страшные игры с ней играют, бегство из замысла превратилось в настоятельную необходимость. Она вскочила со стула и ринулась к двери.
– Эй! – завопила рыжая. – Эй, ты не заплатила за пирог! И за пепси тоже! Здесь тебе не благотворительная столовая, сука! Рик! Бадди! Держите ее!
Мэри ухватилась за дверную ручку, но она выскользнула у нее из пальцев. Сзади послышался топот ног. Она снова взялась за ручку, на этот раз сумела ее повернуть и так сильно распахнула дверь, что звонок сорвался. Узкая рука с твердыми мозолями на подушечках пальцев схватили ее за локоть. Теперь пальцы не просто давили, а впивались в кожу; она почувствовала, что нервы у нее на пределе – сначала боль тонкой струйкой разошлась от локтя вплоть до левой стороны челюсти, а потом рука онемела. Она ткнула правым кулаком, словно крокетным молотком, в то, что показалось ей тонкой тазовой костью над пахом. Раздался сдавленный вопль -значит, они чувствуют боль, мертвяки они там или нет, и хватка вокруг ее руки ослабла. Мэри рванулась и проскочила в дверь; волосы на ее голове встали дыбом, будто густая солнечная корона безысходного ужаса.
– Нет.
Хромированный поднос находился на дальнем конце стойки. Как только официантка направилась туда, Мэри прошипела:
– Зачем ты это делаешь, Кларк? Ты же знаешь, я хочу поскорее убраться отсюда!
– Эта официантка. Рыжая. Это же…
– Да перестань глазеть на нее! – злобно прошептала Мэри. – Ты как пацан, заглядывающий девочкам под юбки!
Он отвел взгляд… но с немалым усилием.
– Это же вылитая Джанис Джоплин, или я сумасшедший!
Пораженная, Мэри сова посмотрела на официантку. Та слегка повернулась в профиль, разговаривая с поваром на кухне, но Мэри видны были две трети ее лица, и этого оказалось достаточно. У нее как будто щелкнуло в голове, и лицо рыжей совместилось с лицом на пластинках, которые у нее хранились до сих пор. Это были пластинки в виниловых конвертах, выпущенные в том году, когда еще ни у кого не было переносных магнитофонов «сони», а компакт-диски воспринимались как чистая фантастика; пластинки, которые теперь уложены в картонный ящик из-под виски и пылятся где-то в углу чердака; пластинки с такими названиями, как «Большой брат и акционерная компания», «Дешевая дрожь» и «Жемчужина». И лицо Джанис Джопин – доброе, некрасивое лицо, которое очень быстро сделалось старым, огрубевшим и измученным. Кларк прав: лицо этой женщины – точная копия лица на тех старых пластинках.
Но было не только лицо: и Мэри ощутила, как в ее душу заползает ужас и сердце колотится в предчувствии опасности.
Был еще голос.
В памяти у нее всплыл леденящий душу, взмывающий вверх звук – почти вой – в начале песни «Кусочек моего сердца». Она наложила этот мрачный, пропитой выкрик на голос рыжей официантки, от которого несло виски и «Мальборо», как только что накладывала друг на друга лица, и поняла, что если официантка запоет эту песню, она запоет ее голосом умершей знаменитости из Техаса.
«Потому что она и есть умершая знаменитость из Техаса. Поздравляю, Мэри, тебе пришлось ждать до тридцати двух лет, но ты своего добилась -увидела наконец свое первое привидение».
Она попробовала спорить с собой, пыталась убедить себя, что совпадение разных факторов, среди которых не последнее место занимал стресс от того, что они заблудились, заставило ее придавать слишком большое значение случайному сходству, но все эти рациональные соображения не могли состязаться с уверенностью, засевшей глубоко внутри: она видит призрак.
В ее теле происходили какие-то странные глубинные изменения. Биение сердца достигло уже галопа, и оно готово было взорваться, как марафонец на олимпийской жаре. От прилива адреналина мышцы живота напряглись, а в диафрагме сделалось тепло, как после глотка виски. Подмышки и виски увлажнились потом. Самым удивительным был свет, заливавший все – неон на циферблате часов, отделанный нержавеющей сталью проход на кухню, вращающиеся круги на лицевой панели музыкального автомата – так, что все казалось и призрачным и в то же время чересчур реальным. До нее доносилось жужжание вентилятора, рассекавшего лопастями воздух, слабый ритмичный звук, будто кто-то выбивал шелковую занавеску, запах мяса, жарящегося на невидимом вертеле в соседнем помещении. И в то же время было ощущение, что она вот-вот свалится с вертящегося стула на пол в глубоком обмороке. «Возьми себя в руки, женщина! – строго приказала она себе. – У тебе приступ страха, вот и все, – никаких призраков, никаких гоблинов, никаких демонов. Просто старомодный приступ всеохватывающего ужаса, такое с тобой и раньше случалось перед экзаменами, в первый день работы в школе и когда ты первый раз выступала на родительском собрании. Ты знаешь, что это такое, и можешь с ним справиться. Никто тут не собирается падать в обморок, так что возьми себя в руки, слышишь?»
Она изо всех сил сжала пальцы на ногах, сосредоточившись на этом ощущении, пытаясь тем самым вернуться в реальным мир, подальше от ослепительного порога, за которым маячила потеря сознания.
«Дорогая, – голос Кларка откуда-то издалека, – с тобой все в порядке?»
– Да, конечно. – Ее собственный голос тоже слышался из далекой дали… но все равно, понимала она, ближе, чем если бы она попыталась заговорить еще пятнадцать секунд назад. Все еще сжимая пальцы ног, она взяла оставленную официанткой салфетку, чтобы рассмотреть ткань, – еще один способ вернуться в мир и справиться с панически, иррациональным (действительно иррациональным, правда же? – ясное дело! ) чувством, которое с такой силой охватило ее. Она поднесла салфетку к лицу, чтобы вытереть пот, и увидела, что на обороте что-то написано прыгающим карандашом, который рвал бумагу в клочья. Мэри прочла написанное большими печатными буквами:
«УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА, ПОКА ЕЩЕ МОЖЕТЕ».
– Мэри, что это?
Официантка с лихорадкой на губе и бегающими, испуганными глазами возвращалась с пирогом. Мэри уронила салфетку на колени.
– Ничего, – спокойно произнесла она. Когда официантка расставляла тарелки, Мэри заставила себя заглянуть девушке в глаза.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что, – пробормотала та, лишь на краткий миг встретившись глазами Мэри, после чего снова бесцельно заскользила взглядом по залу.
– Решила все-таки попробовать пирог, я вижу, – говорил ее муж своим доводящим до бешенства тоном – мол, де, Кларку лучше знать. «Женщины! -возглашал этот тон. – Господи, они же ничто. Их мало подвести к колодцу -надо еще ткнуть носом, чтобы они начали пить. Такая работа. Трудно быть мужчиной, но я стараюсь изо всех сил.
– С виду ничего, – произнесла она, удивляясь своему ровному тону. Она широко улыбнулась ему, уверенная, что рыжая, похожая как две капли воды на Джанис Джоплин, бдительно следит за ними.
– Не могу успокоиться, как она похожа… – начал Кларк, но на этот раз Мэри пнула его в лодыжку как следует, без дураков. Он обиженно зашипел, глаза расширились, но прежде чем он раскрыл рот, она сунула ему в руку салфетку с нацарапанным призывом.
Он нагнулся. Взглянул туда. Она поймала себя на том, что молится, самым настоящим образом молится – впервые, наверное, за двадцать лет. «Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы он понял, что это не шутка.
Заставь его понять, что эта женщина не просто похожа на Джанис Джопин -это и есть Джанис Джоплин, и я ужасно себя чувствую в этом городе, действительно ужасно».
Он поднял голову, и сердце у нее упало. На лице присутствовали растерянность и раздражение, но и только. Он раскрыл рот, собираясь заговорить… и раскрыл его так широко, словно кто-то убрал штифты, скреплявшие челюсти.
Мэри тоже повернулась в ту сторону. Повар в белоснежном халате и бумажной пилотке набекрень вышел из кухни и прислонился к кафельной стене, сложив руки на груди. Он разговаривал с рыжей, а молодая официантка наблюдала за ними со смесью ужаса и усталости.
«Если поскорее не уйти отсюда, останется только усталость, – подумала Мэри. – Или апатия».
Повар был немыслимым красавцем – таким, что Мэри даже не могла определить его возраст. Где-то от тридцати до сорока пяти, но точнее не могла. Он взглянул на них широко расставленными голубыми глазами в обрамлении роскошных густых ресниц, слегка улыбнулся и опять повернулся к рыжей. Он сказал что-то, вызвавшее у той короткий квакающий смешок.
– Господи, это де Рик Нельсон, – прошептал Кларк. – Не может быть, немыслимо, он же погиб в авиакатастрофе шесть или семь лет назад, но это так!
Мэри собиралась было возразить, что он ошибается, что это просто смешно, хотя сама никак не могла поверить, что рыжая официантка – это давно умершая блюзовая певица Джанис Джоплин. Не успела она открыть рот, как снова послышался щелчок – тот самый, знаменовавший переход туманного сходства в однозначное узнавание. Кларк первым назвал имя, потому что он был на девять лет старшее ее, он слушал радио и смотрел «Американские оркестры» по телевидению еще в те времена, когда Рик Нельсон был просто Рикки Нельсоном, и такие песни, как «Бибоп бэби»: и «Одинокий город», были гвоздями сезона, а не пыльным старьем, которое немногие специализированные радиостанции время от времени прокручивают для седеющих детей послевоенного поколения. Кларк первым увидел это и, когда показал ей, она уже не могла сопротивляться очевидному.
Как сказала рыжеволосая официантка? «Вы обязательно должны попробовать вишневый пирог! Рик только что испек!»
Там, в нескольких метрах от них, жертва смертельной авиакатастрофы рассказывали анекдот – похабный, судя по выражению их лиц, – жертве злоупотребления наркотиками.
Рыжая откинула голову и разразилась своим будто ржавым смехом. Повар ухмылялся, у него появились приятные ямочки на полных щеках. А молодая официантка, та, что с лихорадкой на губе и с перепуганными глазами, смотрела на Кларка и Мэри, как бы спрашивая: «Вы на это смотрите? Вы это видите?»
Кларк все еще таращил глаза на повара и официантку с тревожным выражением изумленного узнавания; лицо у него вытянулось, словно в комнате смеха.
«Они это увидят, если уже не заметили, – думала Мэри, – и мы потерям всякий шанс выбраться из этого кошмара. Думаю, тебе пора принимать командование, детка, и побыстрее. Вопрос только: что ты собираешься делать?»
Она потянулась к его руке, обираясь сдавить ее, потом решила, что этим не закрыть его отвисшую челюсть. Вместо этого она ущипнула его за мошонку… изо всех сил. Кларк дернулся и так резко повернулся к ней, что она чуть не свалилась со стула.
– Я забыла бумажник в машине, – сказала она. Голос казался ей самой слишком тонким и слишком громким. – Сходи за ним, пожалуйста, Кларк.
Она пристально смотрела ему в глаза, растянув губы в улыбке. Где-то она читала – в каком-то паршивом женском журнальчике в парикмахерской, -что, если живешь с одним и тем же мужчиной десять или двадцать лет, между вами устанавливается какое-то подобие телепатической связи. Такая связь, утверждалось в статье, может оказаться очень кстати, когда ваш дражайший вздумает привести босса домой, предварительно не позвонив, и вы захотите послать его в винный магазин за бутылочкой «Амаретто» или в универсам за сливками. Теперь она пыталась – всю себя вкладывая в это – передать ему нечто гораздо более важное.
«Иди, Кларк. Пожалуйста, иди. Даю тебе десять секунд, потом беги. И если ты не окажешься за рулем со вставленным ключом зажигания, я чувствую, нам тут придется очень хреново».
И в то же время другая, глубоко скрытая Мэри с робкой надеждой вопрошала: «Это все ведь сон, да? По-моему…»
Кларк внимательно вглядывался в нее глазами, увлажнившимися от боли, которую она ему причинила… но хотя бы не жаловался на это. Он мельком посмотрел на рыжеволосую и повара, увидел, что они поглощены разговором (теперь, похоже, она рассказывает анекдот), затем повернулся к ней.
– Наверно, упал под сиденье, – говорили она этим слишком тонким, слишком громким голосом, не давая ему вставить слово. – Знаешь, красный.
После недолгого молчания – ей оно показалось бесконечным – Кларк слегка кивнул.
– Ладно, – сказал он, и она мысленно благословила его за почти небрежный тон, – но посмотри, не трогая мой пирог, пока меня нет.
– Возвращайся, пока я не успела справиться со своим, и все будет в порядке, – сказала она и положила в рот кусочек пирога. Он оказался абсолютно безвкусным, но она улыбалась. Улыбалась, как «мисс Нью-Йорк -королева яблок», каковой она когда-то была.
Кларк начал отодвигать стул, и тут откуда-то донеслись усиленные аппаратурой гитарные переборы – не аккорды, а просто треньканье. Кларк рванулся, и Мэри схватила его за руку, чтобы удержать. Сердце у нее, уже было успокоившееся, понеслось тем же отвратительным галопом.
Рыжеволосая, и повар, и даже молоденькая официантка – к счастью, ни на какую знаменитость не похожая, – лениво выглянули в витринное окно ресторана «Рок-энд-Буги».
– Не увлекайся, дорогой, – сказала рыжая. – Они просто настраиваются к вечернему концерту.
– Верно, – подтвердил повар. Он обратил на Мэри взгляд своих васильковых глаз. – У нас тут в городе почти каждый вечер концерт.
«Да, – подумала Мэри. – Конечно. Разумеется».
Со стороны мэрии докатился голос, одновременно бесцветный и божественный, и такой громкий, что зазвенели стекла. Мэри, которая в свое время перебывала на многих рок-концертах, сразу определила, что происходит: усталые долгогривые подсобники носятся по сцене перед тем, как погаснет свет, с ловким изяществом пробираясь сквозь джунгли усилителей и микрофонов, то и дело становясь на колени, чтобы соединить силовые кабели. – Проверка! – заорал тот же голос. – Проверка – раз, проверка – раз, проверка – раз!
Опять перебор гитар, еще не совсем аккорд, но ближе к нему. Потом барабанная дробь. Быстрый рифф на трубе – отрывок из темы «Мгновенная карма» – в сопровождении легкого громыхания бонг. «СЕГОДНЯ КОНЦЕРТ» – было написано на лозунге, протянутом вдоль здания мэрии в духе Нормана Рокуэлла, а Мэри, выросшая в Элмайре, штат Нью-Йорк, с детства навидалась концертов на открытых площадках. Те концерты действительно были в стиле Нормана Рокуэлла: оркестр, одетый в форму добровольной пожарной охраны, потому что настоящая музыкантская форма была им не по карману), исполнял на ходу марши Соуза, слегка фальшивя, а местный «парикмахерский квартет» импровизировал на темы «Шенандоа»: и «У меня девушка из Каламазу».
Она предположила, что концерты в Рок-н-Ролл-Рае мало похожи на эти детские представления, когда она с друзьями, зажигая бенгальские огни, бегала по улицам в сгущающихся сумерках.
– Пойду за твоим бумажником, – сказал он. – Ешь пирог.
– Спасибо, Кларк. – Она откусила еще кусочек безвкусного пирога и посмотрела, как он направляется к двери. Он шевствовал нарочито медленно, что при ее лихорадочном состоянии казалось глупым и даже отталкивающим. «Я понятия не имею, что нахожусь в одном помещении с парочкой знаменитых трупов, – казалось, говорила легкая, небрежная походка Кларка. – С чего бы мне волноваться?»
Ей подумалось, что здешние концерты на открытом воздухе больше напоминают Гойю, чем Рокуэлла.
«Поторопись! – захотелось крикнуть ей. – Забудь, что ты идешь по канату и мотай быстрее!»
В тот момент, когда Кларк взялся за ручку, зазвонил звонок, и дверь открылась, впуская еще двоих мертвых техасцев. Тот, что в темных очках, был Рой Орбисон. Тот, что в пенсне, – Бадди Холли.
«Свинопасы из Техаса», – перепугано подумала Мэри, ожидая, что они сейчас схватят ее мужа и уволокут куда-то.
– Извиняюсь, эр, – вежливо произнес тот, что в темных очках, и вместо того, чтобы хватать Кларка, отступил в сторону.
Кларк молча кивнул – говорить он, естественно, не мог, как поняла Мэри, – и вышел на улицу, «оставив ее здесь одну с мертвяками». Из этой мысли естественно вытекала следующая, еще более ужасная: «Кларк уедет сам, без нее. Вдруг она поверила, что так и будет. Не потому, что он так хочет, и не потому, что трус, – в такой ситуации нельзя говорить о смелости или трусости, и она полагала, что единственная причина, почему они не свалились в обмороке на пол, бессвязно лепеча и пуская слюну, не в том, что все происходило так быстро, а в том, что он просто не смог бы сделать ничего другого. То пресмыкающееся, притаившееся на самом донышке мозга, что отвечает за самосохранение, просто выползло бы из темноты своей норки и приняло бы командование на себя.
«Тебе пора уматывать отсюда, Мэри,» – сказал внутренний голос, принадлежавший ее собственному пресмыкающемуся, и тон этого голоса напугал ее. Он был разумнее, чем ему полагалось в такой ситуации, но ей показалось, что разумная сдержанность в любой момент может уступить место воплям безумия.
Мэри сняла ногу с выступа под стойкой и опустили ее на пол, стараясь подготовить себя к бегству, но не успела она собраться с мыслями, как узкая рука опустилась ей на плечо и она увидела перед собой добродушное, улыбающееся лицо Бадди Холли.
Он умер в 1959 году, как ей запомнилось из фильма, в котором его играл Гэри Бьюзи. С тех пор прошло больше тридцати лет, однако Бадди Холли все еще походил на двадцатитрехлетнего недотепу, которому на вид можно дать и семнадцать; зрачки у него будто плавали за стеклами очков, а кадык подпрыгивал вверх-вниз, как обезьянка на палочке. На нем был уродливый клетчатый пиджак и галстук-тесемочка. На галстуке был зажим в виде огромной хромированной велосипедной вилки. Лицо и вкус неотесанного лоха, скажете вы, но в уголках рта скрывалось нечто слишком мудрое, даже заумное, а когда он крепко сжал ее плечо, она почувствовала плотные мозоли на подушечках пальцев – от гитары.
– Привет, чувишка, – сказал он; изо рта у него разило чесноком. Вдоль левого стекла очков зигзагом извивалась тоненькая, как волосок, трещинка. – Я тебя здесь раньше не видал.
Невероятно, но она продолжала подносить ко рту очередной кусочек пирога, хотя прежний вывалился обратно на тарелку. Более того, она ответила слабой вежливой улыбкой.
– Нет, – сказала она. Она интуитивно чувствовала, что нельзя дать понять этому человеку, что узнала его; тогда исчезнет даже ничтожный шанс, что им с Кларком удастся вырваться. – Мы с мужем просто… ну, проездом тут.
«А может, Кларк уже едет, отчаянно стараясь на превысить разрешенную скорость, вытирая пот с лица и то и дело переводя взгляд с зеркала на ветровое стекло и обратно? Неужели?»
Человек в клетчатом спортивном пиджаке ухмыльнулся, обнажая слишком большие и слишком острые зубы.
– Ага, я хорошо знаю, как это, – услышал свисток, а теперь собираетесь ловить кайф. Так, что ли?
– По-моему, это был свисток, – строго произнесла Мэри, отчего вновь вошедшие удивленно переглянулись, а потом громко расхохотались. Молодая официантка переводила с одного на другого взгляд испуганных, налитых кровью глаз.
– Не слабо, – заметил Бадди Холли. – Однако тебе с супругом стоило бы покантоваться тут. Хотя бы остаться на сегодняшний концерт. Тут у нас классное шоу, я тебе скажу. – Мэри вдруг сообразила, что глаз за треснувшим стеклом наполнен кровью. Когда Холли ухмыльнулся шире, скосив глаза, алая капелька вытекла у него из-под века и покатилась по щеке, словно слеза. – Точно, Рой?
– Да, мэм, – подтвердил тот, что в темных очках. – Пока не увидите, не поверите.
– Я верю, что это так, – тихо произнесла Мэри. Да, Кларк уехал. Теперь она была в этом уверена. Нашпигованный Гормонами Храбрец смылся, как заяц, и она полагала, что вскоре перепуганная девушка с лихорадкой на губе отведет ее в подсобку, где ее уже ожидают ацетатный передник с блокнотом для заказов.
– Об этом стоит написать домой, – гордо продолжал Холли. – Я имею в виду рассказать. – Капля крови скатилась с его лица и упала на сиденье, которое только что оставил Кларк. – Оставайся. Будешь довольна. – Он посмотрел на приятеля, ожидая поддержки.
Человек в темных очках стоял рядом с поваром и официантками; он обнял рыжую за талию, а та положила свою руку поверх его и улыбалась. Мэри заметила, что ногти коротких, некрасивых пальцев этой женщины обгрызена до краев. У Роя Орбисона в вырезе рубашки красовался мальтийский крест. Он кивнул и тоже расплылся в улыбке:
– С удовольствием примем вас, мэм, и не только на сегодня, -расслабься и отдохни, как говорили у нас дома.
– Я спрошу мужа, – услышала она собственные слова, а про себя добавила: «Если, конечно, увижу его».
– Давай, дорогуша! – ободряюще сказал Холли. – Это будет в самый раз! – Затем, как ни странно, он напоследок еще раз сжал ей плечо и отошел в сторону, освободив ей путь к двери. Еще более странно – она как будто видела характерные радиатор и звезду «Мерседеса» за окном.
Бадди направился к своему приятелю Рою, подмигнул ему (вытекла еще одна кровавая слеза), потом подошел сзади к Джанис и ущипнул ее. Она возмущенно вскрикнула, при этом у нее изо рта полезли черви. В основном они попадали на пол, но некоторые застряли на нижней губе, непристойно подергиваясь.
Молодая официантка отвернулась с гримасой мрачного отвращения, заслонив лицо рукой. А для Мэри Уиллингем, которая вдруг сообразила, в какие страшные игры с ней играют, бегство из замысла превратилось в настоятельную необходимость. Она вскочила со стула и ринулась к двери.
– Эй! – завопила рыжая. – Эй, ты не заплатила за пирог! И за пепси тоже! Здесь тебе не благотворительная столовая, сука! Рик! Бадди! Держите ее!
Мэри ухватилась за дверную ручку, но она выскользнула у нее из пальцев. Сзади послышался топот ног. Она снова взялась за ручку, на этот раз сумела ее повернуть и так сильно распахнула дверь, что звонок сорвался. Узкая рука с твердыми мозолями на подушечках пальцев схватили ее за локоть. Теперь пальцы не просто давили, а впивались в кожу; она почувствовала, что нервы у нее на пределе – сначала боль тонкой струйкой разошлась от локтя вплоть до левой стороны челюсти, а потом рука онемела. Она ткнула правым кулаком, словно крокетным молотком, в то, что показалось ей тонкой тазовой костью над пахом. Раздался сдавленный вопль -значит, они чувствуют боль, мертвяки они там или нет, и хватка вокруг ее руки ослабла. Мэри рванулась и проскочила в дверь; волосы на ее голове встали дыбом, будто густая солнечная корона безысходного ужаса.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента