Страница:
Стивен Кинг
Долорес Клейборн
Моей матери Рут Пиллсбури Кинг
«Чего хочет женщина?»
Зигмунд Фрейд
«У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е, поймите, что это значит для меня»
Арета Франклин
Что ты сказал, Энди Биссет? Понимаю ли я свои права так, как ты их мне объяснил? Господи! Что делает некоторых мужчин такими тупыми?
Нет, не перебивай, а просто выслушай меня. Мне кажется, тебе придется слушать меня всю ночь, так что успеешь привыкнуть к моим возражениям. Конечно, я поняла все, прочитанное тобой! Неужели я выгляжу так, будто растеряла все свои мозги со времени нашей последней встречи в супермаркете? Это было в понедельник днем, если ты не забыл. Я еще сказала, что ты получишь чертей от жены за покупку вчерашнего хлеба: сохранишь копейку — потеряешь миллион, как говорит народная мудрость, — клянусь, я была права, разве не так?
Я отлично понимаю свои права, Энди: моя мама учила меня никогда не позволять себя дурачить. Но и обязанности свои я знаю, помогай мне Бог.
Все, что я скажу, может быть использовано в суде против меня, так, кажется, ты сказал? Сотри эту дурацкую ухмылку с лица, Фрэнк Пролкс. Конечно, теперь ты вон какой отчаянный полицейский, но я-то помню времена, когда ты бегал в обмоченных штанишках с такой же глупой улыбкой на мордашке. Не так уж и давно это было. Дам тебе маленький совет — когда имеешь дело с такой старой перечницей, как я, лучше прибереги усмешку для другого случая. Я же тебя насквозь вижу.
Ладно, пошутили и будет; хорошего понемножку. Я собираюсь рассказать вам такое, чего хватило бы на всех грешников в аду и что может быть использовано против меня в суде, если кто-нибудь захочет засадить меня за решетку за старые дела. Самое смешное, что живущие на нашем острове осведомлены почти обо всем, так что я всего лишь ворошу старое дерьмо, как говорил старина Нили Робишо, когда бывал в подпитии. А пьян он был постоянно, это может подтвердить любой, кто его знал.
Но все же мне нужно рассказать об одном дельце, поэтому я и пришла сюда сама. Я не убивала эту суку Веру Донован — неважно, что вы думаете по этому поводу сейчас, но я собираюсь убедить вас в этом. Я не сталкивала ее с этой проклятой лестницы. Я не буду возражать, если ты, Энди, посадишь меня за старые грехи, но мои руки не запачканы кровью этой старой мегеры. Думаю, ты поверишь мне, когда я закончу свой рассказ, Энди. Ты всегда был хорошим мальчиком и превратился в порядочного и славного мужчину. Но не слишком-то задирай нос; ты вырос таким же, как большинство мужчин, у которых всегда под рукой найдется женщина постирать им белье, вытереть нос и развернуть на 180 градусов, если вдруг они ступят на дурную дорожку.
Да, перед тем как начать, я хотела бы задать вопрос: я знаю тебя, Энди, и, конечно же, Фрэнка, но кто эта женщина с магнитофоном?
О Господи, Энди, я знаю, что это стенографистка! Разве я не говорила тебе, что мама научила меня уму-разуму? В ноябре мне стукнет шестьдесят шесть лет, но я еще не выжила из ума. Я знаю, что женщина с магнитофоном и блокнотом — стенографистка. На своем веку я столько перевидала судебных заседаний.
Как тебя зовут, милая?
Ага… и откуда же ты?
Да брось ты, Энди! Какие там у тебя еще дела нынешним вечером? Может, ты собрался подловить парочку бродяг, намывающих золото без лицензии? Твое сердце просто разорвется от такой удачи. Ха! Вот, так-то лучше.
Тебя зовут Нэнси Бэннистер, ты из Кеннебанка, а я — Долорес Клейборн и живу здесь, на острове Литл-Толл. Мы уже выяснили, что нам придется поработать на совесть, рока вы не убедитесь, что я не вру. Так что, если я буду говорить слишком быстро или слишком медленно, скажите мне, не стесняйтесь. Я хочу, чтобы вы поняли каждое слово. Начну с того, что двадцать девять лет назад, когда шеф полиции Биссет еще ходил под стол пешком, я убила своего мужа Джо Сент-Джорджа.
Мне противно вспоминать об этом, Энди. Не знаю, отчего ты так удивляешься. Ты ведь знаешь, что я убила Джо. Да и все на Литл-Толле знают. Просто ни у кого нет доказательств. Я ни за что бы не призналась перед Франком Пролксом и Нэнси Бэннистер из Кеннебанка, если бы не эта, самая ужасная выходка со стороны старой мегеры Веры Донован. В ее репертуаре их было не так уж и много, если это может хоть как-то утешить вас.
Нэнси, дорогая, подвинь этот магнитофон поближе ко мне — если уж что-то должно быть сделано, то делать это нужно хорошо. И зачем это японцы выдумали такие маленькие глупые штучки? Да, конечно… но мы-то обе знаем, что эта запись может засадить меня в женскую исправительную колонию до конца моих дней. Однако у меня нет выбора. Клянусь всеми святыми, я всегда знала, что Вера Донован погубит меня — я поняла это, как только увидела ее. Посмотри, что вытворила эта проклятая старая вешалка — что она сделала со мной. Теперь-то уж она крепко вцепилась зубами в мои кишки. Вот так и поступают с тобой богачи: если они не могут забить тебя, то тогда уж точно зацелуют до смерти.
Что?
О Господи! Я перейду к главному, Энди, если ты оставишь меня в покое! Я как раз решаю, с чего мне начать — с конца или с начала. А как насчет того, чтобы немного выпить?
Ха, плевать я хотела на твой кофе! Можешь залить себе в глотку хоть целый кофейник, а мне лучше дай стакан воды, если ты такой уж жадный, что зажал глоточек виски из бутылки, стоящей у тебя в шкафчике. Я не…
Ты имеешь в виду, откуда мне это известно? Те, кто не знают тебя так хорошо, как я, могут подумать, что ты только вчера появился на свет, Энди Биссет. Ты что же, думаешь, жители острова судачат только о том, как я убила собственного мужа? Черт побери, это старые новости. А этот напиток и сейчас находится в тебе.
Спасибо, Фрэнк. Ты тоже всегда был хорошим мальчиком, только вот на тебя было жалко смотреть, когда мать давала тебе оплеуху в церкви за поганую привычку ковырять в носу. Иногда ты так далеко засовывал палец в нос, что просто удивительно, как это ты не расковырял все свои мозги. Чего это ты краснеешь? Еще не родился такой ребенок, который бы не раздобыл немного зеленого золота из недр своей сопелки. В конце концов, ты был достаточно воспитан, чтобы не запускать руку в штаны, по крайней мере в церкви, а ведь полно таких пацанов, которые никогда…
Да, Энди, хорошо — я уже перехожу к главному.
И вот что, давайте договоримся. Я буду рассказывать не с начала и не с конца, а с середины, постепенно двигаясь в обе стороны. А если тебе это не понравится, Энди Биссет, то ты можешь записать все это на листках с пометкой «совершенно секретно» и отослать своему капеллану.
У нас с Джо было трое детей, и, когда он умер летом 1963-го, Селене было пятнадцать, Джо-младшему — тринадцать, а Малышу Питу — всего-навсего девять. Джо не оставил мне и ломаного гроша…
Мне кажется, тебе надо как-то отметить это, Нэнси. Я просто старуха с отвратительным характером, ругающаяся на чем свет стоит, но чего можно ожидать при такой паскудной жизни?
Так о чем это я? Что я говорила?
А… да. Спасибо, милочка.
Джо оставил мне только лачугу в Ист-Хед да шесть акров земли, почти заросших ежевикой и сахарным тростником, который, сколько его ни вырубай, все равно лезет наружу. Что еще? Дай-ка вспомню. Три грузовичка, но на них уже невозможно было ездить — два пикапа-подборщика и один для перевозки груза — четыре корда note 1 леса, счет от бакалейщика, счет от торговца скобяными товарами, счет из нефтяной компании, счет из похоронного бюро… А для полного счастья, еще и недели не пролежал Джо в земле, как заявился Гарри Дусетт с проклятой долговой распиской, и в ней черным по белому было написано, что Джо должен ему двадцать долларов за пари на бейсбольном матче.
Он оставил все это мне, но уж не думаете ли вы, что Джо оставил мне какую-нибудь страховку? Вот уж нет, сэр! Хотя, возможно, этот факт был благословением Господним, особенно в той ситуации. Но дело совсем в другом; сейчас я пытаюсь рассказать вам, что Джо Сент-Джордж вовсе и не был мужчиной; он был мельничным жерновом, висевшим на моей шее. Даже хуже, потому что жернов не напивается вдрызг, а потом не приходит домой, пропитанный запахом пива, да еще горя желанием кинуть пару палок поутру. Конечно, все это еще не могло стать причиной его убийства, но для начала было вполне достаточно.
Остров — не совсем подходящее место для убийства, должна я вам сказать. Всегда найдется человек, сующий нос не в свои дела, когда ты наконец-то решишься на такое. Вот почему я убила его именно тогда и именно так, но я еще доберусь до этого. Сейчас же достаточно будет сказать, что я сделала это три года спустя после гибели мужа Веры Донован в автомобильной катастрофе где-то под Балтимором — они жили в этом городе, когда не приезжали на лето в Литл-Толл. В те времена все болтики и шурупы в голове Веры Донован были еще крепко и надежно завинчены.
Видите ли, оказавшись по милости Джо абсолютно без денег, я попала в чертовски затруднительное положение — мне казалось, в мире нет более отчаявшегося и растерянного человека, чем одинокая женщина с тремя детьми на руках. Я уже подумывала о том, чтобы уложить свои манатки и попробовать устроиться в какую-нибудь бакалейную лавку в Джон-спорте или пойти работать официанткой в один из тамошних ресторанчиков, когда эта безмозглая кошка решила перебраться на наш остров и жить здесь круглый год. Многие подумали, что она тронулась умом, приняв такое решение, но я вовсе не удивилась — она и до этого много времени проводила здесь.
Парень, работавший у Веры в те дни (я не помню его имени, но ты знаешь, о ком я говорю, Энди, — тот придурок, носивший такие облегающие штаны, что выставлял всему миру на обозрение свои огромные, как бочонки, яйца), вызвал меня и сказал, что Миссус (он всегда называл ее только так: Миссус; ну разве это не глупо?) хотела бы знать, не соглашусь ли я работать у нее полный рабочий день в качестве экономки. Ну что ж, я работала у нее в летнее время с 1950 года, поэтому вполне естественно, что она сначала обратилась ко мне, а не к кому-нибудь другому, но тогда это казалось мне подарком в ответ на все мои молитвы. Я сразу же согласилась и проработала у Веры вплоть до вчерашнего утра, когда она разбила свою тупую башку о ступеньки лестницы.
Чем занимался ее муж, Энди? Кажется, он делал самолеты?
Ах, вот как. Да, я действительно слышала об этом, но ты же знаешь, как болтливы люди на острове. Наверняка я знаю только то, что они были обеспеченными людьми, очень обеспеченными, и Вера унаследовала все богатство после смерти мужа — кроме того, конечно, что забрало у нее правительство, но, я думаю, эта сумма была просто мизерной по сравнению с тем, что эта семейка задолжала казне. Майкл Донован слыл хитрой бестией, к тому же у него был желчный характер. Старый лис. И хотя никто не верил в это. Вера Донован, судя по последним десяти годам ее жизни, в хитрости и коварстве ни в чем не уступала своему мужу… хитрила она до последней минуты. Интересно, знала ли Вера, в какую пропасть ввергнет меня, если не просто умрет от сердечного приступа в своей постели, а сделает нечто другое? Я целый день просидела на шаткой лестнице в Ист-Хед, задавая себе этот… и еще тысячу других вопросов. Сначала я подумала, что нет, она не знала, потому что даже у овсянки было больше мозгов, чем у Веры Донован в последнее время, а потом я вспомнила, как она относилась к пылесосу, и подумала, возможно… вполне возможно, что она знала.
Но теперь это уже не имеет значения. Самое главное сейчас — то, что я попала из огня да в полымя, и мне необходимо защищаться, пока я еще не совсем поджарилась. Если только я еще смогу защититься.
Я начала с работы экономкой у Веры Донован, но потом стала кем-то вроде оплачиваемой компаньонки. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы почувствовать разницу. Как Верина экономка я должна была давиться дерьмом по восемь часов в день пять раз в неделю, а в качестве ее компаньонки мне приходилось делать то же самое двадцать четыре часа в сутки.
Первый сердечный приступ случился с Верой летом 1968-го, когда она смотрела по телевизору съезд демократов, проходивший в Чикаго. Приступ был незначительным, и Вера винила во всем сенатора Хьюберта Хамфри. «Я слишком долго смотрела на эту счастливую задницу, — говорила Вера, — от этого у меня поднялось чертово давление. Я должна была предвидеть, что к этому все и идет, но мне казалось, победить должен Никсон».
В 1975-м у Веры был более серьезный приступ, но теперь уже невозможно было обвинить в случившемся политиков. Доктор Френо сказал, что ей следует бросить курить и пить, но он мог бы и поберечь слова — такая породистая кошка, как Вера Поцелуй-Меня-в-Задницу Донован не будет прислушиваться к советам простого сельского врача, каковым был Чип Френо. «Я еще переживу его, — обычно говорила Вера, — и на его могиле выпью виски с содовой за упокой его души».
Какое-то время казалось, что именно так все и будет — он продолжал бранить ее, а Вера держалась на плаву, как лайнер «Куин Мэри». Но затем, в 1981 году, Вера наткнулась на огромный риф, а ее управляющий домом погиб в автомобильной катастрофе на материке в следующем году. Вот тогда-то я и перебралась жить к ней. Это было в октябре 1982 года.
Так ли уж это было необходимо? Не знаю. Кажется, нет. У меня было «социальное обеспечение», как называла это Хэтти Мак-Леод. Не так уж и много, но дети уже выросли. Малыш Пит предстал перед Высшим Судом — бедная заблудшая овечка, так что мне удалось скопить немного деньжат. Жизнь на острове всегда была дешевле, чем на материке. Так или иначе, но не было крайней необходимости перебираться жить к Вере.
Но к тому времени мы уже привыкли друг к другу. Мужчине это трудно понять. Мне кажется, Нэнси, с ее блокнотом, карандашами и магнитофоном, частично понимает меня, жаль, что ей здесь не дано право слова. Мы привыкли друг к другу, как привыкают к своему соседству две старые летучие мыши, висящие вниз головой в одной и той же пещере уже много лет, хотя их и нельзя назвать лучшими друзьями. Разница была невелика. Единственное, что изменилось в моей жизни, — теперь в шкафу рядом с моей рабочей одеждой висели выходные платья, потому что к концу 1982 года я проводила у Веры все дни и почти все ночи. С деньгами стало немного получше, но не настолько, чтобы внести первую плату за «кадиллак», — понятно, о чем я говорю? Ха!
Мне кажется, я сделала это в основном потому, что больше никого не было рядом с ней. У Веры был поверенный в делах по имени Гринбуш, но он жил в Нью-Йорке и не собирался приезжать на Литл-Толл, чтобы она могла орать на него из окна своей спальни, что простыни нужно вешать на шесть прищепок, а не на четыре, он не собирался убирать ее гостиную и менять ей белье, вытирая ее толстую задницу, пока она обвиняла бы его в краже десяти центов из фарфоровой копилки-свиньи и кричала, что отдаст его за это под суд. Гринбуш умыл руки; это я подтирала за ней дерьмо, выслушивала весь этот бред о простынях, пыли и фарфоровой копилке.
Ну и что из этого? Я не ждала никакой награды, мне не нужна была медаль за самоотверженность. В своей жизни я выгребла столько дерьма, а еще больше выслушала (не забывайте — как-никак я была замужем за Джо Сент-Джорджем почти шестнадцать лет), но я же не стала от этого рахитичкой. Мне кажется, я прилепилась к ней потому, что у нее больше никого не было; ей пришлось выбирать между мной и домом для престарелых. Дети никогда не проведывали ее, и мне было жалко Веру именно по этой причине. Я вовсе не ждала, что они будут активно вмешиваться в ее жизнь, помогать и ухаживать за ней, но я не видела причин, почему бы им не забыть старую ссору, чем бы это там ни было, и не провести день или даже уик-энд с ней. Не сомневаюсь, Вера была заслуживающей презрения стервой, но ведь она была их матерью. К тому же она была уже стара. Конечно, теперь я знаю намного больше, чем тогда, на..
Что?
Да, это правда. Сдохнуть мне на этом месте, если я вру, как любят говорить мои внуки. Ты можешь позвонить Гринбушу, если не веришь мне. Представляю, какая появится умильная, приторно-елейная статейка в местной газете о том, как все было чудесно; когда новость вырвется наружу, именно так и будет, так бывает всегда.
Ну что ж, у меня для тебя тоже есть новость — не было ничего замечательного и чудесного. Душевный онанизм, вот что это было. Что бы здесь ни случилось, люди скажут, что я полоскала Вере мозги и она плясала под мою дудку, а потом я убила ее. Энди, мне известно это так же, как и тебе. Никакая сила ни на земле, ни на небесах не запретит людям предполагать самое ужасное, если им это нравится.
Но, черт побери, в этом нет ни единого слова правды. Я же ничего не заставляла делать Веру, да и она сделала так не потому, что любила меня или я ей нравилась. Мне кажется, она могла сделать так потому, что считала себя должницей, — Вера могла считать, что очень многим обязана мне, но не в ее правилах было сообщать кому-либо о своих решениях. Возможно, сделанное ею было выражением благодарности… не за то, что я убирала за ней дерьмо или меняла грязные простыни, а за то, что я была рядом, когда по ночам ее обступали тени прошлого, а зайчики из пыли выбирались из-под кровати. Пока ты не понимаешь этого, я знаю, но ты поймешь. Прежде чем открыть дверь и выйти из этой комнаты, я обещаю, что ты все поймешь.
Вера была стервой по трем причинам. Я знала женщин, которые имели больше причин для подобного звания, но и трех причин хватало для безумной старухи, почти полностью прикованной к инвалидной коляске и кровати. Этого было вполне достаточно для такой особы.
Первая причина стервозности заключалась в самой ее натуре. Вера просто не могла не быть стервой. Помнишь, что я говорила о прищепках? Простыни нужно было вешать на шесть прищепок, и упаси Бог использовать только четыре! Ну так вот, это только один пример.
Все должно было делаться определенным образом, уж коли ты работаешь на миссис Поцелуй-Меня-в-Задницу Веру Донован, и не приведи Господь забыть хоть одну мелочь. Она сразу же говорила, каким образом все должно было делаться, а я расскажу тебе, как все делалось. Если человек забывал о чем-то в первый раз, то знакомился с острым как лезвие язычком Веры. Забыв дважды, он лишался зарплаты за неделю. Ну а если вы умудрились забыть в третий раз, то вас увольняли, даже не выслушав извинений. Это было правилом Веры Донован, и я сразу же усвоила его. Было очень трудно, но мне казалось это нормальным. Если вам дважды сказали, что выпечку, вынув из духовки, нужно ставить только на эту полочку, а не на подоконник, чтобы она там побыстрее остыла, как частенько это делают задрипанные ирландцы, а вы так и не усвоили этого, то вряд ли вам когда-нибудь удастся запомнить это.
Три оплошности — и вы оказываетесь за дверями, вот такое было правило, исключений быть просто не могло, поэтому мне пришлось столкнуться с множеством разных людей, проработав столько лет в этом доме. Я частенько слышала, как люди говорили, что работать у Веры Донован — все равно что пройти сквозь дверь-вертушку. Можно сделать один круг или два, а некоторым удается прокрутиться даже десять, а то и двенадцать раз, но в конечном итоге все равно оказываешься на улице. Поэтому, когда я впервые устроилась к Вере на работу (это было в 1949 году), я шла туда, как в пещеру к разъяренному дракону. Но она оказалась вовсе не такой уж страшной, как о ней говорили. Если держать ухо востро, то можно было удержаться на своем месте. Мне это удавалось, так же как и придурку-управляющему. Только вот все время приходилось быть начеку, потому что она была такой пронырой и лучше разбиралась в натуре местных жителей, чем те, кто приезжал на наш остров только на летний отдых… к тому же Вера могла быть подлой. Даже в те времена, когда на нее еще не свалились другие проблемы, она была ужасно ехидной. Для нее это было своеобразным хобби.
— Что тебе здесь нужно? — спросила меня Вера, когда я пришла устраиваться на работу. — По-моему, тебе лучше сидеть дома, присматривать за ребенком и готовить вкусные обеды для «света твоих очей».
— Миссис Калем с удовольствием будет присматривать за Селеной четыре часа в день, — ответила я. — К тому же я смогу работать только неполный рабочий день, мэм.
— А мне и нужна служанка на полдня, именно так и написано в моем объявлении о найме в местной газете, если я не ошибаюсь, — моментально парировала Вера, только обнажив свой острый язычок, а не полосуя меня им, как лезвием бритвы, как это бывало впоследствии. Насколько я помню, в тот день Вера вязала. О, эта женщина вязала со скоростью света — за день она могла свободно связать целую пару носков, даже если приступала к работе после десяти утра. Но, как она говорила, для этого ей нужно было быть в настроении.
— Да, м-м-м, — ответила я, — именно так там и было сказано.
— Меня не зовут Дам-м-мм, — проворчала она, откладывая вязанье в сторону. — Меня зовут Вера Донован. Если я возьму тебя на работу, то ты будешь звать меня миссис Донован (по крайней мере, пока мы не узнаем друг друга достаточно хорошо, чтобы произвести некоторые изменения), а я буду называть тебя Долорес. Ясно?
— Да, миссис Донован, — ответила я.
— Ну что ж, неплохо для начала. А теперь ответь на мои вопросы. Что ты делаешь здесь, тогда как тебе нужно управляться по хозяйству в собственном доме, Долорес?
— Мне бы хотелось заработать немного денег на Рождество, — ответила я. Я заранее придумала такой ответ на тот случай, если она спросит. — И если вы останетесь довольны моей работой (и если мне понравится работать у вас, конечно), то, может быть, я останусь работать и дольше.
— Если тебе понравится работать у меня, — повторила Вера, закатив глаза, как будто она услышала самую непроходимую глупость в своей жизни, — как это кому-то могло не понравиться работать на великую Веру Донован? Затем она повторила еще раз.
— Деньги на Рождество. — Вера сделала паузу, внимательно разглядывая меня, а потом еще более саркастично повторила: — Деньги на P-a-a-жди-и-и-ство!
Как она и подозревала, я пришла устраиваться на работу потому, что в моем доме не было и крупинки риса note 2, к тому же мое замужество уже тогда было далеко не безоблачным, и единственное, чего она хотела, так это чтобы я вспыхнула и отвела взгляд. Тогда бы она знала наверняка. Поэтому я не покраснела и не отвела глаз, хота мне было всего лишь двадцать два, к тому же Вера попала в самую точку. Никому в мире я не призналась бы, в каком затруднительном положении я находилась, — даже под самыми ужасными пытками. Объяснение насчет того, что деньги нужны мне на Рождество, было достаточным для Веры — неважно, насколько саркастично это звучало в ее устах. Единственное, в чем я позволила себе признаться, так это в том, что с деньгами в это лето в моем доме было немного туговато. И только годы спустя я смогла признаться в настоящей причине того, почему я предстала перед ликом разъяренного дракона: мне нужно было найти способ вернуть хоть немного денег из тех, которые Джо пропивал или проигрывал в покер. В те дни я еще верила в то, что любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине сильнее, чем пристрастие к выпивке или картам, — такая любовь, считала я, обязательно поднимается ввысь, как сливки в кувшине с молоком. Но за последующие десять лет я многое поняла. Жизнь — отличный учитель.
— Ладно, — произнесла Вера, — посмотрим, что получится, Долорес Сент-Джордж… но даже если ты и удержишься на месте, то учти: если через год я замечу, что ты снова беременна, то больше я тебя в своем доме не увижу.
Дело было в том, что уже тогда я ходила на втором месяце, но и в этом я бы ни за что не призналась. Я хотела получать десять долларов в неделю за свою работу, и я получила их, и, вы уж мне поверьте, я отработала каждый цент. В то лето работа так и горела в моих руках, и когда приблизился День Труда note 3, Вера предложила мне продолжить работу и после их отъезда в Балтимор — кто-то ведь должен был поддерживать порядок в таком огромном доме, — и я согласилась.
Я работала почти до самого рождения Джо-младшего и снова приступила к работе, даже не докормив его грудью. Летом я оставляла его с Арлен Калем: Вера не потерпела бы плачущего младенца в своем доме — кто угодно, только не она, — но когда они с мужем уезжали, я приводила с собой Джо-младшего и Селену. Девочку уже вполне можно было оставлять и без присмотра. Хотя ей шел только третий годик. Селена была вполне самостоятельным ребенком. А вот Джо-младшего я брала с собой на работу каждый день. Он сделал свои первые шаги в хозяйской спальне, но, можете мне поверить, Вера даже не догадывалась об этом.
Она позвонила мне через неделю после родов (сначала я не хотела посылать ей открытку с сообщением о рождении ребенка, но потом решила, что если она подумает, будто я просто набиваюсь на подарок, то это ее проблемы), поздравила меня с рождением сына, а потом сказала то, что казалось мне настоящей причиной ее звонка, — она оставляет меня на работе. Я думаю, Вере хотелось польстить мне, и я действительно была польщена. Это был самый весомый комплимент, который только могла отвесить женщина типа Веры Донован, и для меня такая похвала значила намного больше, чем чек на двадцать пять долларов, полученный мною от Веры по почте в декабре того же года. Вера была тяжелым человеком, но честным, к тому же она всегда была настоящей хозяйкой в своем доме. Ее муж большую часть времени проводил в Балтиморе, редко бывая на острове, но даже когда он приезжал сюда, все равно сразу было понятно, кто тут главнокомандующий. Может быть, в его подчинении и находились сотни две или три помошников, бегающих перед ним «на цырлах», но на Литл-Толле хозяйкой была Вера, и когда она приказывала ему снять туфли и не тащить грязь на ее ослепительно чистый ковер, он подчинялся.
Нет, не перебивай, а просто выслушай меня. Мне кажется, тебе придется слушать меня всю ночь, так что успеешь привыкнуть к моим возражениям. Конечно, я поняла все, прочитанное тобой! Неужели я выгляжу так, будто растеряла все свои мозги со времени нашей последней встречи в супермаркете? Это было в понедельник днем, если ты не забыл. Я еще сказала, что ты получишь чертей от жены за покупку вчерашнего хлеба: сохранишь копейку — потеряешь миллион, как говорит народная мудрость, — клянусь, я была права, разве не так?
Я отлично понимаю свои права, Энди: моя мама учила меня никогда не позволять себя дурачить. Но и обязанности свои я знаю, помогай мне Бог.
Все, что я скажу, может быть использовано в суде против меня, так, кажется, ты сказал? Сотри эту дурацкую ухмылку с лица, Фрэнк Пролкс. Конечно, теперь ты вон какой отчаянный полицейский, но я-то помню времена, когда ты бегал в обмоченных штанишках с такой же глупой улыбкой на мордашке. Не так уж и давно это было. Дам тебе маленький совет — когда имеешь дело с такой старой перечницей, как я, лучше прибереги усмешку для другого случая. Я же тебя насквозь вижу.
Ладно, пошутили и будет; хорошего понемножку. Я собираюсь рассказать вам такое, чего хватило бы на всех грешников в аду и что может быть использовано против меня в суде, если кто-нибудь захочет засадить меня за решетку за старые дела. Самое смешное, что живущие на нашем острове осведомлены почти обо всем, так что я всего лишь ворошу старое дерьмо, как говорил старина Нили Робишо, когда бывал в подпитии. А пьян он был постоянно, это может подтвердить любой, кто его знал.
Но все же мне нужно рассказать об одном дельце, поэтому я и пришла сюда сама. Я не убивала эту суку Веру Донован — неважно, что вы думаете по этому поводу сейчас, но я собираюсь убедить вас в этом. Я не сталкивала ее с этой проклятой лестницы. Я не буду возражать, если ты, Энди, посадишь меня за старые грехи, но мои руки не запачканы кровью этой старой мегеры. Думаю, ты поверишь мне, когда я закончу свой рассказ, Энди. Ты всегда был хорошим мальчиком и превратился в порядочного и славного мужчину. Но не слишком-то задирай нос; ты вырос таким же, как большинство мужчин, у которых всегда под рукой найдется женщина постирать им белье, вытереть нос и развернуть на 180 градусов, если вдруг они ступят на дурную дорожку.
Да, перед тем как начать, я хотела бы задать вопрос: я знаю тебя, Энди, и, конечно же, Фрэнка, но кто эта женщина с магнитофоном?
О Господи, Энди, я знаю, что это стенографистка! Разве я не говорила тебе, что мама научила меня уму-разуму? В ноябре мне стукнет шестьдесят шесть лет, но я еще не выжила из ума. Я знаю, что женщина с магнитофоном и блокнотом — стенографистка. На своем веку я столько перевидала судебных заседаний.
Как тебя зовут, милая?
Ага… и откуда же ты?
Да брось ты, Энди! Какие там у тебя еще дела нынешним вечером? Может, ты собрался подловить парочку бродяг, намывающих золото без лицензии? Твое сердце просто разорвется от такой удачи. Ха! Вот, так-то лучше.
Тебя зовут Нэнси Бэннистер, ты из Кеннебанка, а я — Долорес Клейборн и живу здесь, на острове Литл-Толл. Мы уже выяснили, что нам придется поработать на совесть, рока вы не убедитесь, что я не вру. Так что, если я буду говорить слишком быстро или слишком медленно, скажите мне, не стесняйтесь. Я хочу, чтобы вы поняли каждое слово. Начну с того, что двадцать девять лет назад, когда шеф полиции Биссет еще ходил под стол пешком, я убила своего мужа Джо Сент-Джорджа.
Мне противно вспоминать об этом, Энди. Не знаю, отчего ты так удивляешься. Ты ведь знаешь, что я убила Джо. Да и все на Литл-Толле знают. Просто ни у кого нет доказательств. Я ни за что бы не призналась перед Франком Пролксом и Нэнси Бэннистер из Кеннебанка, если бы не эта, самая ужасная выходка со стороны старой мегеры Веры Донован. В ее репертуаре их было не так уж и много, если это может хоть как-то утешить вас.
Нэнси, дорогая, подвинь этот магнитофон поближе ко мне — если уж что-то должно быть сделано, то делать это нужно хорошо. И зачем это японцы выдумали такие маленькие глупые штучки? Да, конечно… но мы-то обе знаем, что эта запись может засадить меня в женскую исправительную колонию до конца моих дней. Однако у меня нет выбора. Клянусь всеми святыми, я всегда знала, что Вера Донован погубит меня — я поняла это, как только увидела ее. Посмотри, что вытворила эта проклятая старая вешалка — что она сделала со мной. Теперь-то уж она крепко вцепилась зубами в мои кишки. Вот так и поступают с тобой богачи: если они не могут забить тебя, то тогда уж точно зацелуют до смерти.
Что?
О Господи! Я перейду к главному, Энди, если ты оставишь меня в покое! Я как раз решаю, с чего мне начать — с конца или с начала. А как насчет того, чтобы немного выпить?
Ха, плевать я хотела на твой кофе! Можешь залить себе в глотку хоть целый кофейник, а мне лучше дай стакан воды, если ты такой уж жадный, что зажал глоточек виски из бутылки, стоящей у тебя в шкафчике. Я не…
Ты имеешь в виду, откуда мне это известно? Те, кто не знают тебя так хорошо, как я, могут подумать, что ты только вчера появился на свет, Энди Биссет. Ты что же, думаешь, жители острова судачат только о том, как я убила собственного мужа? Черт побери, это старые новости. А этот напиток и сейчас находится в тебе.
Спасибо, Фрэнк. Ты тоже всегда был хорошим мальчиком, только вот на тебя было жалко смотреть, когда мать давала тебе оплеуху в церкви за поганую привычку ковырять в носу. Иногда ты так далеко засовывал палец в нос, что просто удивительно, как это ты не расковырял все свои мозги. Чего это ты краснеешь? Еще не родился такой ребенок, который бы не раздобыл немного зеленого золота из недр своей сопелки. В конце концов, ты был достаточно воспитан, чтобы не запускать руку в штаны, по крайней мере в церкви, а ведь полно таких пацанов, которые никогда…
Да, Энди, хорошо — я уже перехожу к главному.
И вот что, давайте договоримся. Я буду рассказывать не с начала и не с конца, а с середины, постепенно двигаясь в обе стороны. А если тебе это не понравится, Энди Биссет, то ты можешь записать все это на листках с пометкой «совершенно секретно» и отослать своему капеллану.
У нас с Джо было трое детей, и, когда он умер летом 1963-го, Селене было пятнадцать, Джо-младшему — тринадцать, а Малышу Питу — всего-навсего девять. Джо не оставил мне и ломаного гроша…
Мне кажется, тебе надо как-то отметить это, Нэнси. Я просто старуха с отвратительным характером, ругающаяся на чем свет стоит, но чего можно ожидать при такой паскудной жизни?
Так о чем это я? Что я говорила?
А… да. Спасибо, милочка.
Джо оставил мне только лачугу в Ист-Хед да шесть акров земли, почти заросших ежевикой и сахарным тростником, который, сколько его ни вырубай, все равно лезет наружу. Что еще? Дай-ка вспомню. Три грузовичка, но на них уже невозможно было ездить — два пикапа-подборщика и один для перевозки груза — четыре корда note 1 леса, счет от бакалейщика, счет от торговца скобяными товарами, счет из нефтяной компании, счет из похоронного бюро… А для полного счастья, еще и недели не пролежал Джо в земле, как заявился Гарри Дусетт с проклятой долговой распиской, и в ней черным по белому было написано, что Джо должен ему двадцать долларов за пари на бейсбольном матче.
Он оставил все это мне, но уж не думаете ли вы, что Джо оставил мне какую-нибудь страховку? Вот уж нет, сэр! Хотя, возможно, этот факт был благословением Господним, особенно в той ситуации. Но дело совсем в другом; сейчас я пытаюсь рассказать вам, что Джо Сент-Джордж вовсе и не был мужчиной; он был мельничным жерновом, висевшим на моей шее. Даже хуже, потому что жернов не напивается вдрызг, а потом не приходит домой, пропитанный запахом пива, да еще горя желанием кинуть пару палок поутру. Конечно, все это еще не могло стать причиной его убийства, но для начала было вполне достаточно.
Остров — не совсем подходящее место для убийства, должна я вам сказать. Всегда найдется человек, сующий нос не в свои дела, когда ты наконец-то решишься на такое. Вот почему я убила его именно тогда и именно так, но я еще доберусь до этого. Сейчас же достаточно будет сказать, что я сделала это три года спустя после гибели мужа Веры Донован в автомобильной катастрофе где-то под Балтимором — они жили в этом городе, когда не приезжали на лето в Литл-Толл. В те времена все болтики и шурупы в голове Веры Донован были еще крепко и надежно завинчены.
Видите ли, оказавшись по милости Джо абсолютно без денег, я попала в чертовски затруднительное положение — мне казалось, в мире нет более отчаявшегося и растерянного человека, чем одинокая женщина с тремя детьми на руках. Я уже подумывала о том, чтобы уложить свои манатки и попробовать устроиться в какую-нибудь бакалейную лавку в Джон-спорте или пойти работать официанткой в один из тамошних ресторанчиков, когда эта безмозглая кошка решила перебраться на наш остров и жить здесь круглый год. Многие подумали, что она тронулась умом, приняв такое решение, но я вовсе не удивилась — она и до этого много времени проводила здесь.
Парень, работавший у Веры в те дни (я не помню его имени, но ты знаешь, о ком я говорю, Энди, — тот придурок, носивший такие облегающие штаны, что выставлял всему миру на обозрение свои огромные, как бочонки, яйца), вызвал меня и сказал, что Миссус (он всегда называл ее только так: Миссус; ну разве это не глупо?) хотела бы знать, не соглашусь ли я работать у нее полный рабочий день в качестве экономки. Ну что ж, я работала у нее в летнее время с 1950 года, поэтому вполне естественно, что она сначала обратилась ко мне, а не к кому-нибудь другому, но тогда это казалось мне подарком в ответ на все мои молитвы. Я сразу же согласилась и проработала у Веры вплоть до вчерашнего утра, когда она разбила свою тупую башку о ступеньки лестницы.
Чем занимался ее муж, Энди? Кажется, он делал самолеты?
Ах, вот как. Да, я действительно слышала об этом, но ты же знаешь, как болтливы люди на острове. Наверняка я знаю только то, что они были обеспеченными людьми, очень обеспеченными, и Вера унаследовала все богатство после смерти мужа — кроме того, конечно, что забрало у нее правительство, но, я думаю, эта сумма была просто мизерной по сравнению с тем, что эта семейка задолжала казне. Майкл Донован слыл хитрой бестией, к тому же у него был желчный характер. Старый лис. И хотя никто не верил в это. Вера Донован, судя по последним десяти годам ее жизни, в хитрости и коварстве ни в чем не уступала своему мужу… хитрила она до последней минуты. Интересно, знала ли Вера, в какую пропасть ввергнет меня, если не просто умрет от сердечного приступа в своей постели, а сделает нечто другое? Я целый день просидела на шаткой лестнице в Ист-Хед, задавая себе этот… и еще тысячу других вопросов. Сначала я подумала, что нет, она не знала, потому что даже у овсянки было больше мозгов, чем у Веры Донован в последнее время, а потом я вспомнила, как она относилась к пылесосу, и подумала, возможно… вполне возможно, что она знала.
Но теперь это уже не имеет значения. Самое главное сейчас — то, что я попала из огня да в полымя, и мне необходимо защищаться, пока я еще не совсем поджарилась. Если только я еще смогу защититься.
Я начала с работы экономкой у Веры Донован, но потом стала кем-то вроде оплачиваемой компаньонки. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы почувствовать разницу. Как Верина экономка я должна была давиться дерьмом по восемь часов в день пять раз в неделю, а в качестве ее компаньонки мне приходилось делать то же самое двадцать четыре часа в сутки.
Первый сердечный приступ случился с Верой летом 1968-го, когда она смотрела по телевизору съезд демократов, проходивший в Чикаго. Приступ был незначительным, и Вера винила во всем сенатора Хьюберта Хамфри. «Я слишком долго смотрела на эту счастливую задницу, — говорила Вера, — от этого у меня поднялось чертово давление. Я должна была предвидеть, что к этому все и идет, но мне казалось, победить должен Никсон».
В 1975-м у Веры был более серьезный приступ, но теперь уже невозможно было обвинить в случившемся политиков. Доктор Френо сказал, что ей следует бросить курить и пить, но он мог бы и поберечь слова — такая породистая кошка, как Вера Поцелуй-Меня-в-Задницу Донован не будет прислушиваться к советам простого сельского врача, каковым был Чип Френо. «Я еще переживу его, — обычно говорила Вера, — и на его могиле выпью виски с содовой за упокой его души».
Какое-то время казалось, что именно так все и будет — он продолжал бранить ее, а Вера держалась на плаву, как лайнер «Куин Мэри». Но затем, в 1981 году, Вера наткнулась на огромный риф, а ее управляющий домом погиб в автомобильной катастрофе на материке в следующем году. Вот тогда-то я и перебралась жить к ней. Это было в октябре 1982 года.
Так ли уж это было необходимо? Не знаю. Кажется, нет. У меня было «социальное обеспечение», как называла это Хэтти Мак-Леод. Не так уж и много, но дети уже выросли. Малыш Пит предстал перед Высшим Судом — бедная заблудшая овечка, так что мне удалось скопить немного деньжат. Жизнь на острове всегда была дешевле, чем на материке. Так или иначе, но не было крайней необходимости перебираться жить к Вере.
Но к тому времени мы уже привыкли друг к другу. Мужчине это трудно понять. Мне кажется, Нэнси, с ее блокнотом, карандашами и магнитофоном, частично понимает меня, жаль, что ей здесь не дано право слова. Мы привыкли друг к другу, как привыкают к своему соседству две старые летучие мыши, висящие вниз головой в одной и той же пещере уже много лет, хотя их и нельзя назвать лучшими друзьями. Разница была невелика. Единственное, что изменилось в моей жизни, — теперь в шкафу рядом с моей рабочей одеждой висели выходные платья, потому что к концу 1982 года я проводила у Веры все дни и почти все ночи. С деньгами стало немного получше, но не настолько, чтобы внести первую плату за «кадиллак», — понятно, о чем я говорю? Ха!
Мне кажется, я сделала это в основном потому, что больше никого не было рядом с ней. У Веры был поверенный в делах по имени Гринбуш, но он жил в Нью-Йорке и не собирался приезжать на Литл-Толл, чтобы она могла орать на него из окна своей спальни, что простыни нужно вешать на шесть прищепок, а не на четыре, он не собирался убирать ее гостиную и менять ей белье, вытирая ее толстую задницу, пока она обвиняла бы его в краже десяти центов из фарфоровой копилки-свиньи и кричала, что отдаст его за это под суд. Гринбуш умыл руки; это я подтирала за ней дерьмо, выслушивала весь этот бред о простынях, пыли и фарфоровой копилке.
Ну и что из этого? Я не ждала никакой награды, мне не нужна была медаль за самоотверженность. В своей жизни я выгребла столько дерьма, а еще больше выслушала (не забывайте — как-никак я была замужем за Джо Сент-Джорджем почти шестнадцать лет), но я же не стала от этого рахитичкой. Мне кажется, я прилепилась к ней потому, что у нее больше никого не было; ей пришлось выбирать между мной и домом для престарелых. Дети никогда не проведывали ее, и мне было жалко Веру именно по этой причине. Я вовсе не ждала, что они будут активно вмешиваться в ее жизнь, помогать и ухаживать за ней, но я не видела причин, почему бы им не забыть старую ссору, чем бы это там ни было, и не провести день или даже уик-энд с ней. Не сомневаюсь, Вера была заслуживающей презрения стервой, но ведь она была их матерью. К тому же она была уже стара. Конечно, теперь я знаю намного больше, чем тогда, на..
Что?
Да, это правда. Сдохнуть мне на этом месте, если я вру, как любят говорить мои внуки. Ты можешь позвонить Гринбушу, если не веришь мне. Представляю, какая появится умильная, приторно-елейная статейка в местной газете о том, как все было чудесно; когда новость вырвется наружу, именно так и будет, так бывает всегда.
Ну что ж, у меня для тебя тоже есть новость — не было ничего замечательного и чудесного. Душевный онанизм, вот что это было. Что бы здесь ни случилось, люди скажут, что я полоскала Вере мозги и она плясала под мою дудку, а потом я убила ее. Энди, мне известно это так же, как и тебе. Никакая сила ни на земле, ни на небесах не запретит людям предполагать самое ужасное, если им это нравится.
Но, черт побери, в этом нет ни единого слова правды. Я же ничего не заставляла делать Веру, да и она сделала так не потому, что любила меня или я ей нравилась. Мне кажется, она могла сделать так потому, что считала себя должницей, — Вера могла считать, что очень многим обязана мне, но не в ее правилах было сообщать кому-либо о своих решениях. Возможно, сделанное ею было выражением благодарности… не за то, что я убирала за ней дерьмо или меняла грязные простыни, а за то, что я была рядом, когда по ночам ее обступали тени прошлого, а зайчики из пыли выбирались из-под кровати. Пока ты не понимаешь этого, я знаю, но ты поймешь. Прежде чем открыть дверь и выйти из этой комнаты, я обещаю, что ты все поймешь.
Вера была стервой по трем причинам. Я знала женщин, которые имели больше причин для подобного звания, но и трех причин хватало для безумной старухи, почти полностью прикованной к инвалидной коляске и кровати. Этого было вполне достаточно для такой особы.
Первая причина стервозности заключалась в самой ее натуре. Вера просто не могла не быть стервой. Помнишь, что я говорила о прищепках? Простыни нужно было вешать на шесть прищепок, и упаси Бог использовать только четыре! Ну так вот, это только один пример.
Все должно было делаться определенным образом, уж коли ты работаешь на миссис Поцелуй-Меня-в-Задницу Веру Донован, и не приведи Господь забыть хоть одну мелочь. Она сразу же говорила, каким образом все должно было делаться, а я расскажу тебе, как все делалось. Если человек забывал о чем-то в первый раз, то знакомился с острым как лезвие язычком Веры. Забыв дважды, он лишался зарплаты за неделю. Ну а если вы умудрились забыть в третий раз, то вас увольняли, даже не выслушав извинений. Это было правилом Веры Донован, и я сразу же усвоила его. Было очень трудно, но мне казалось это нормальным. Если вам дважды сказали, что выпечку, вынув из духовки, нужно ставить только на эту полочку, а не на подоконник, чтобы она там побыстрее остыла, как частенько это делают задрипанные ирландцы, а вы так и не усвоили этого, то вряд ли вам когда-нибудь удастся запомнить это.
Три оплошности — и вы оказываетесь за дверями, вот такое было правило, исключений быть просто не могло, поэтому мне пришлось столкнуться с множеством разных людей, проработав столько лет в этом доме. Я частенько слышала, как люди говорили, что работать у Веры Донован — все равно что пройти сквозь дверь-вертушку. Можно сделать один круг или два, а некоторым удается прокрутиться даже десять, а то и двенадцать раз, но в конечном итоге все равно оказываешься на улице. Поэтому, когда я впервые устроилась к Вере на работу (это было в 1949 году), я шла туда, как в пещеру к разъяренному дракону. Но она оказалась вовсе не такой уж страшной, как о ней говорили. Если держать ухо востро, то можно было удержаться на своем месте. Мне это удавалось, так же как и придурку-управляющему. Только вот все время приходилось быть начеку, потому что она была такой пронырой и лучше разбиралась в натуре местных жителей, чем те, кто приезжал на наш остров только на летний отдых… к тому же Вера могла быть подлой. Даже в те времена, когда на нее еще не свалились другие проблемы, она была ужасно ехидной. Для нее это было своеобразным хобби.
— Что тебе здесь нужно? — спросила меня Вера, когда я пришла устраиваться на работу. — По-моему, тебе лучше сидеть дома, присматривать за ребенком и готовить вкусные обеды для «света твоих очей».
— Миссис Калем с удовольствием будет присматривать за Селеной четыре часа в день, — ответила я. — К тому же я смогу работать только неполный рабочий день, мэм.
— А мне и нужна служанка на полдня, именно так и написано в моем объявлении о найме в местной газете, если я не ошибаюсь, — моментально парировала Вера, только обнажив свой острый язычок, а не полосуя меня им, как лезвием бритвы, как это бывало впоследствии. Насколько я помню, в тот день Вера вязала. О, эта женщина вязала со скоростью света — за день она могла свободно связать целую пару носков, даже если приступала к работе после десяти утра. Но, как она говорила, для этого ей нужно было быть в настроении.
— Да, м-м-м, — ответила я, — именно так там и было сказано.
— Меня не зовут Дам-м-мм, — проворчала она, откладывая вязанье в сторону. — Меня зовут Вера Донован. Если я возьму тебя на работу, то ты будешь звать меня миссис Донован (по крайней мере, пока мы не узнаем друг друга достаточно хорошо, чтобы произвести некоторые изменения), а я буду называть тебя Долорес. Ясно?
— Да, миссис Донован, — ответила я.
— Ну что ж, неплохо для начала. А теперь ответь на мои вопросы. Что ты делаешь здесь, тогда как тебе нужно управляться по хозяйству в собственном доме, Долорес?
— Мне бы хотелось заработать немного денег на Рождество, — ответила я. Я заранее придумала такой ответ на тот случай, если она спросит. — И если вы останетесь довольны моей работой (и если мне понравится работать у вас, конечно), то, может быть, я останусь работать и дольше.
— Если тебе понравится работать у меня, — повторила Вера, закатив глаза, как будто она услышала самую непроходимую глупость в своей жизни, — как это кому-то могло не понравиться работать на великую Веру Донован? Затем она повторила еще раз.
— Деньги на Рождество. — Вера сделала паузу, внимательно разглядывая меня, а потом еще более саркастично повторила: — Деньги на P-a-a-жди-и-и-ство!
Как она и подозревала, я пришла устраиваться на работу потому, что в моем доме не было и крупинки риса note 2, к тому же мое замужество уже тогда было далеко не безоблачным, и единственное, чего она хотела, так это чтобы я вспыхнула и отвела взгляд. Тогда бы она знала наверняка. Поэтому я не покраснела и не отвела глаз, хота мне было всего лишь двадцать два, к тому же Вера попала в самую точку. Никому в мире я не призналась бы, в каком затруднительном положении я находилась, — даже под самыми ужасными пытками. Объяснение насчет того, что деньги нужны мне на Рождество, было достаточным для Веры — неважно, насколько саркастично это звучало в ее устах. Единственное, в чем я позволила себе признаться, так это в том, что с деньгами в это лето в моем доме было немного туговато. И только годы спустя я смогла признаться в настоящей причине того, почему я предстала перед ликом разъяренного дракона: мне нужно было найти способ вернуть хоть немного денег из тех, которые Джо пропивал или проигрывал в покер. В те дни я еще верила в то, что любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине сильнее, чем пристрастие к выпивке или картам, — такая любовь, считала я, обязательно поднимается ввысь, как сливки в кувшине с молоком. Но за последующие десять лет я многое поняла. Жизнь — отличный учитель.
— Ладно, — произнесла Вера, — посмотрим, что получится, Долорес Сент-Джордж… но даже если ты и удержишься на месте, то учти: если через год я замечу, что ты снова беременна, то больше я тебя в своем доме не увижу.
Дело было в том, что уже тогда я ходила на втором месяце, но и в этом я бы ни за что не призналась. Я хотела получать десять долларов в неделю за свою работу, и я получила их, и, вы уж мне поверьте, я отработала каждый цент. В то лето работа так и горела в моих руках, и когда приблизился День Труда note 3, Вера предложила мне продолжить работу и после их отъезда в Балтимор — кто-то ведь должен был поддерживать порядок в таком огромном доме, — и я согласилась.
Я работала почти до самого рождения Джо-младшего и снова приступила к работе, даже не докормив его грудью. Летом я оставляла его с Арлен Калем: Вера не потерпела бы плачущего младенца в своем доме — кто угодно, только не она, — но когда они с мужем уезжали, я приводила с собой Джо-младшего и Селену. Девочку уже вполне можно было оставлять и без присмотра. Хотя ей шел только третий годик. Селена была вполне самостоятельным ребенком. А вот Джо-младшего я брала с собой на работу каждый день. Он сделал свои первые шаги в хозяйской спальне, но, можете мне поверить, Вера даже не догадывалась об этом.
Она позвонила мне через неделю после родов (сначала я не хотела посылать ей открытку с сообщением о рождении ребенка, но потом решила, что если она подумает, будто я просто набиваюсь на подарок, то это ее проблемы), поздравила меня с рождением сына, а потом сказала то, что казалось мне настоящей причиной ее звонка, — она оставляет меня на работе. Я думаю, Вере хотелось польстить мне, и я действительно была польщена. Это был самый весомый комплимент, который только могла отвесить женщина типа Веры Донован, и для меня такая похвала значила намного больше, чем чек на двадцать пять долларов, полученный мною от Веры по почте в декабре того же года. Вера была тяжелым человеком, но честным, к тому же она всегда была настоящей хозяйкой в своем доме. Ее муж большую часть времени проводил в Балтиморе, редко бывая на острове, но даже когда он приезжал сюда, все равно сразу было понятно, кто тут главнокомандующий. Может быть, в его подчинении и находились сотни две или три помошников, бегающих перед ним «на цырлах», но на Литл-Толле хозяйкой была Вера, и когда она приказывала ему снять туфли и не тащить грязь на ее ослепительно чистый ковер, он подчинялся.