Страница:
– Ты это о чем?
– Видишь ли... Он почему-то уверен, что сегодня одиннадцатое ноября.
Джоунси никак не мог сообразить, о чем толкует Бив. Одиннадцатого ноября они приехали сюда, как всегда, в старом «скауте» Генри.
– Бив, сегодня среда. Четырнадцатое. Бивер невольно улыбнулся. Зубочистка, уже успевшая треснуть, переместилась в другой уголок рта.
– Мне-то это известно. И тебе тоже. А вот Рику – нет. Он считает, что сегодня день Господень.
– Бив, припомни, что он тебе сказал?
Вряд ли что-то существенное: в конце концов сколько времени может уйти на яичницу? Бив задумался, а Джоунси тем временем принялся мыть посуду. Он ничего не имел против походной жизни, но терпеть не мог разводить свинарник в отличие от многих вырвавшихся на волю мужчин.
– Сказал, что их компания заявилась с утра в субботу, чтобы не терять день. В воскресенье он чинил крышу. И добавил: «По крайней мере я не нарушил заповедь, касающуюся работы в день субботний. Когда заблудишься в лесу, думаешь только об одном: как бы не спятить».
– Ага, – хмыкнул Джоунси.
– Пожалуй, я бы не поклялся под присягой, что он в самом деле считает, будто сегодня – одиннадцатое. Может, он имеет в виду прошлую неделю, четвертое ноября, потому что все твердил о воскресенье. Кроме того, поверить невозможно, что он скитался десять дней.
Джоунси кивнул. Десять дней вряд ли. А вот три.., такому, пожалуй, можно поверить.
– Это объясняет кое-что, им сказанное, – начал Джоунси – Он...
Пол скрипнул, и оба, подскочив от неожиданности, обернулись к закрытой двери спальни. Но оттуда никто не поранился. Совсем забыли, что доски пола и стен вечно поскрипывают, даже когда ветра нет. Они пристыженно переглянулись.
– Да, я сегодня на взводе, – сказал Бивер, то ли поняв что-то по лицу Джоунси, то ли верно прочитав его мысли. – Признайся, старик, тебе тоже немного не по себе. Откуда он только выполз!
– "Не по себе" – это слабо сказано!
– Звук такой, словно он забил в задницу какое-то несчастное создание, погибающее от удушья! – Бив сам удивился собственному остроумию. Они расхохотались одновременно, задыхаясь, зажимая рты, стараясь, чтобы гость не услышал и не понял, что смеются над ним. Джоунси приходилось особенно трудно: он чувствовал необходимость разрядки и в то же время понимал, что находится на грани истерики. Сгибаясь пополам, он охал, фыркал, захлебывался, не вытирая катившихся слез.
Наконец Бивер схватил его за руку и вывел на крыльцо. Они долго стояли, раздетые, в глубоком снегу, радуясь возможности посмеяться вволю в таком месте, где свист ветра заглушал остальные звуки.
6.
Когда они снова вошли в дом, руки Джоунси совсем онемели, пришлось сунуть их под горячую воду, и Джоунси пожаловался, что совсем не ощущает тепла. Но на душе было на удивление спокойно. Иногда полезно вволю посмеяться! Он даже почти забыл о Пите и Генри. Как они там? Сумеют ли благополучно вернуться?
– Ты сказал, это кое-что объясняет, – напомнил Бив, принимаясь за очередную зубочистку. – Что именно?
– Он не знал о том, что ожидается снег, – медленно выговорил Джоунси, пытаясь поточнее воспроизвести слова Маккарти. – Жаловался па синоптиков. "Вот тебе и «ясно и умеренно холодно», кажется, он именно так сказал. Но это имело бы смысл, если последний прогноз он слышал одиннадцатого или двенадцатого, ведь почти до самой ночи действительно было ясно.
– Да, и умеренно, мать его, холодно, – согласился Бивер и, вытащив посудное полотенце с выцветшим узором из божьих коровок, принялся вытирать тарелки. – Что он еще сказал?
– Что они остановились в Кинео.
– Кинсо?! Да это в сорока – пятидесяти милях к западу отсюда! Он . – Бивер вынул зубочистку изо рта, исследовал следы зубов и сунул обратно. – Понятно.
– Да, он не смог бы проделать все это за одну ночь, но если скитался три дня...
– И четыре ночи, если он заблудился днем в субботу, это четыре ночи...
– Да, и четыре ночи. Если предположить, что все это время он шел строго на запад... – Джоунси произвел мысленные подсчеты. По пятнадцать миль в день. – Вполне возможно, я бы сказал.
– Но как же он не замерз? – Бивер бессознательно понизил голос. – Правда, куртка у него длинная и белье с подогревом, но с самого Хэллоуина температура не поднималась выше двадцати градусов. Может, объяснишь, как это он шлялся по лесу четыре ночи и не замерз?! И даже не обморозился, если не считать этой штуки у него на щеке.
– Понятия не имею. А, кстати, почему он не оброс?
– Ну? – У Бивера поехала челюсть. Зубочистка опасно свисала с нижней губы. Наконец, опомнившись, он медленно кивнул. – Да. Щетина почти не видна.
– Да, па трехдневную не похожа.
– Похоже, он брился не далее чем вчера, верно?
– Верно. – Джоунси представил себе блуждающего по лесу Маккарти, испуганного, замерзшего и голодного (хотя по виду не скажешь, что он пропустил так уж много обедов), но все же каждое утро подходящего к ручью, чтобы разбить ботинком лед, а йотом вынуть верный «Жиллетт» из.., откуда? Из кармана куртки?
– А вдруг сегодня утром он потерял бритву, оттуда и щетина? – предположил Бив. Он снова улыбался, но, кажется, не слишком весело.
– Ну да. Заодно с ружьем. Видел его зубы? Бивер многозначительно поморщился:
– Четырех недостает. Двух сверху, двух снизу. Выглядит в точности как тот малый, что вечно красуется на обложке журнала «Мэд» <"Безумие" (англ).>.
– Ничего страшного, старина. У меня самого парочка смылась в самовольную отлучку. – Он приподнял губу, обнажая левую десну в не слишком приятной кривой ухмылке. – Видишь? Так и живу.
Джоунси покачал головой. Это дело другое.
– Пойми, малый – адвокат. Он постоянно на людях. Внешность – часть его имиджа. Он на этом живет. С такой вывеской? Эти провалы на самом виду! Клянусь, он не знал, что они вывалились.
– Не думаешь, что он оказался в зоне повышенной радиации? – хмуро спросил Бивер. – Зубы выпадают на хрен при лучевой болезни, я как-то в кино видел. Один из тех ужастиков, которые ты вечно смотришь. Как, по-твоему, такое могло быть? А если он и эту красную метку тогда же и получил?
– Ну да, схватил дозу, когда взорвался ядерный реактор в Марс-хилле, – хмыкнул Джоунси и тут же пожалел о срыве при виде недоумевающей физиономии Бивера. – Бив, когда у тебя лучевая болезнь, волосы выпадают гоже.
Бивер мгновенно просветлел:
– Точно! Мужик в том фильме под конец облысел, как Телли, как-там-его, тот, что играл копа по телевизору. – И помедлив, добавил:
– Потом он умер. Тот, что в кино, конечно, не Телли, хотя если задуматься...
– Но у этого волосы на месте, – перебил Джоунси. Дай только Биверу волю, и тот немедленно начнет растекаться мыслию по древу.
Он заметил, что в отсутствие чужака ни один из них не называл его Риком или Маккарти. Только «малый».., словно оба подсознательно стремились низвести его до уровня, ниже человеческого.., превратить в нечто неопределенное, незначительное, словно это позволит придать меньше значения, если.., словом, если...
– Ну да, – подтвердил Бивер. – Волос у него хоть отбавляй.
– Может, у него амнезия?
– Кто знает? Хотя он помнит свое имя, с кем приехал, всякое такое. Слушай, вот пернул-то! Как в трубу дунул! А вонь! Настоящий эфир!
– Верно. Как пусковая жидкость. Кстати, от диабетиков в коме иногда пахнет. Читал в каком-то триллере.
– Похоже на пусковую жидкость?
– Не помню.
Они долго стояли молча, глядя друг на друга, прислушиваясь к завыванию ветра. Джоунси вдруг сообразил, что забыл рассказать Биверу о молнии, которую якобы видел чужак, но к чему трудиться? И без того достаточно.
– Я думал, что он блеванет, когда наклонился вперед и свесил голову, – сказал Бивер. – Ты тоже? Джоунси кивнул.
– И выглядит он плохо, совсем паршиво.
– Куда уж хуже.
Бивер вздохнул, бросил зубочистку в мусорное ведро и глянул в окно, на сплошную стену снега.
– Черт, хоть бы Генри и Пит были здесь! – Он пригладил волосы. – Особенно Генри.
– Бив, Генри – психиатр.
– Знаю, но это все, что у нас есть по медицинской части, а малый явно нуждается в лечении.
Собственно говоря, Генри действительно был врачом, без этого он не получил бы диплома психоаналитика, но, насколько знал Джоунси, никогда не занимался ничем, кроме психиатрии.
– Все еще уверен, Бив, что они успеют вернуться?
– Был. Полчаса назад, но сам видишь, что творится. Будем надеяться, – мрачно проговорил Бив. В эту минуту в нем ничего не осталось от всегда беспечного, жизнерадостного Бивера Кларендона. – Будем надеяться.
Глава 3.
1.
Пристально следя за светом фар «скаута», буравившим дырки в снежной завесе, которая накрыла Дип-кат-роуд, Генри пробивался к «Дыре в стене» и попутно обдумывал способы, как это сделать.
Разумеется, под рукой всегда был Выход Хемингуэя, когда-то в Гарварде, на последнем курсе, он даже написал статью с таким названием, так что, должно быть, уже тогда имел в виду именно такое решение, не просто выполнял очередное задание очередного курса, нет, что-то было в этом глубоко личное.., скрытая тяга.., даже в то время.
Так вот, Выход Хемингуэя был короток и прост: дробовик. И будь сейчас у Генри оружие.., не то что он бы непременно сделал это в обществе друзей. У их четверки бывало немало хороших моментов в «Дыре в стене» и было бы нечестно все портить. Такое навсегда осквернило бы «Дыру» для Пита и Джоунси, да и для Бивера тоже, возможно, больше всего именно для Бивера, а это уж подлость. Но скоро все свершится, он чувствовал, как оно приближается, словно зуд в носу, перед тем как чихнуть, но, наверное, это так и будет выглядеть. Всего лишь «ап-чхи» – и привет тьма, старая подруга.
Согласно Выходу Хемингуэя, следует снять туфлю и носок, упереть приклад в пол, сунуть дуло в рот, большим пальцем спустить курок.
Памятка себе, подумал Генри, выравнивая вильнувший «скаут». Хорошо еще, что колеи остались, да, собственно говоря, эта дорога и есть две колеи, вырытые трелевочными машинами, безостановочно ползущими по ней летом. Если сделаешь это таким образом, прими сначала слабительное и подожди, пока сходишь в туалет, ни к чему доставлять лишние хлопоты тем, кто тебя найдет.
– Пожалуй, не стоит так спешить, – сказал Пит. У его ног стояла неизменная бутылка с пивом, уже наполовину опустошенная. Но одной бутылки недостаточно, чтобы вернуть Питу благодушное настроение. Еще три-четыре, и Генри вполне может переть по этой дороге под шестьдесят в час, а Пит при этом будет громко подпевать этому мудацкому диску «Пинк Флойд». А он вполне способен выжать шестьдесят, и ничего «скауту» не сделается, разве что бампер немного погнется. Оказаться в колеях Дип-кат, пусть и забитых снегом, все равно что лететь по рельсам. Если снег будет так валить и дальше, их дело плохо, ну а пока.., все в порядке.
– Не волнуйся, Пит, все тип-топ.
– Хочешь пива?
– Только не за рулем.
– Даже в такой глухомани?
– Позже.
Пит притих, предоставив Генри тоскливую работенку: следить за светом фар и пробираться по извилистой дороге между деревьями. Оставив его наедине со своими мыслями, чего тот и добивался. Все равно что трогать и трогать языком больной зуб, проверяя, ноет или нет. Но именно этого он и хотел.
Существуют таблетки. Существует старый надежный способ; включенная электробритва в ванне с водой. Можно утонуть. Прыгнуть с обрыва. Револьвер в ухо – слишком ненадежно. Как и резать вены на запястьях, это только для психопатов, разыгрывающих самоубийство. Генри крайне заинтересовал японский способ: надеть петлю на шею. Привязать другой конец к большому камню. Положить камень на сиденье стула, сесть на пол и прижаться к чему-нибудь спиной, так, чтобы нельзя было упасть назад. Опрокинуть стул. Камень откатится. Человек может прожить от трех до пяти минут в состоянии усугубляющейся асфиксии. Серое перетекает в черное – привет тьма, старая подруга.
Он прочел об этом методе в одном из любимых Джоунси детективов Кинси Милхоуна. Детективы и ужастики – две составляющие радостей Джоунси. Но Генри больше склонялся к Выходу Хемингуэя.
Пит прикончил первую бутылку и, довольно улыбаясь, дернул пробку второй.
– И что ты об этом думаешь?
Генри словно выдернули силком из той вселенной, где живые действительно хотели жить. И как обычно в последнее время, он нетерпеливо поморщился. Но сейчас главное, чтобы никто из них ничего не заподозрил, а ему казалось, что Джоунси уже насторожился, да и Бивер вроде бы тоже. Эти двое иногда могли заглянуть внутрь. Пит, разумеется, ни сном ни духом, но и он способен сболтнуть в самый неподходящий момент, мол, каким озабоченным выглядит старина Генри, должно быть, что-то неприятное на уме, а Генри совсем это ни к чему. Для их четверки, старой канзасской банды Алых Пиратов третьего-четвертого классов, эта поездка в «Дыру в стене» будет последней, и нужно, чтобы о ней сохранились самые светлые воспоминания. Пусть они будут потрясены и ошеломлены случившимся, даже Джоунси, который чаще других видел Генри насквозь. Пусть твердят, что для них это полнейшая неожиданность. Все лучше, чем если оставшиеся трое будут сидеть по углам, опустив головы, боясь встретиться взглядами, думая, что им следовало бы догадаться, что все признаки были налицо, а они так ничего и не предприняли.
Поэтому он вернулся в другую реальность, убедительно изображая неподдельный интерес. А кому это удастся лучше, чем шринку?
– О чем я должен думать?
– Да об этой чепухе у Госслина, тупица, – пояснил Пит, закатив глаза. – О том вздоре, о котором толковал старик Госслин.
– Пит, его не зря зовут стариком. Ему уже восемьдесят, не меньше, а единственное, в чем не испытывают недостатка старики и старухи, так это истерия – типичный психоз пожилого возраста.
«Скаут» тоже не весенний цыпленочек – четырнадцать лет и второй круг по орбите одометра – выскочил из колеи, и его незамедлительно занесло, невзирая ни на какой четырехколесный привод. Генри выровнял машину, едва не засмеявшись, когда Пит уронил бутылку на пол и пронзительно взвизгнул:
– Эй, мать твою, какого черта! Смотри, что делаешь!
Генри сбавил скорость, почувствовал, что «скаут» стал слушаться, и снова нажал на педаль намеренно быстро и сильно. Машина снова пошла юзом, на этот раз против часовой стрелки. Очередной вопль Пита... Он повторил маневр, «скаут» вновь ввалился в колеи и на этот раз побежал гладко как по маслу. Неоспоримое преимущество решения покончить с жизнью – малые неприятности больше не действуют на нервы. Все по фигу.
Свет прорезал слепящую белизну, состоящую из миллиардов пляшущих снежинок, среди которых, если верить расхожей мудрости, нет ни одной одинаковой.
Пит поднял бутылку (выплеснулось совсем немного) и похлопал себя по груди.
– Ты не слишком гонишь?
– Ни чуточки, – сказал Генри и продолжил спокойно, словно ничего не случилось (на самом деле машина рыскнула) или течение его мыслей не прерывалось (оно и не прерывалось):
– Массовая истерия – явление вполне обычное среди очень старых и очень молодых. Подробно описанный феномен как в моей области, так и в смежной профессии, социологии. – Он глянул на спидометр, увидел, что идет под тридцать пять миль, что и в самом деле довольно быстро для подобной погоды, и сбросил скорость. – Лучше? Пит кивнул:
– Не обижайся, ты классный водила, но, старина, в такой снег! Кроме того, машина нагружена! – Он помахал большим пальцем в сторону двух пакетов и двух коробок на заднем сиденье. – Кроме сосисок, у нас там макароны «крафт» с сыром. Бивер без этой жратвы жить не может.
– Знаю. Мне они тоже нравятся. Вспомни истории о сатанистах в штате Вашингтон. Пресса в середине девяностых буквально с ума сходила. Следы привели к старикам, живущим с детьми, а в одном случае – с внуками, в двух городишках к югу от Сиэтла. Многочисленные жалобы о сексуальных издевательствах над детьми в детских садах, очевидно, посыпались, когда девочки-подростки, работающие неполный рабочий день, подняли ложную тревогу одновременно в Делавэре и Калифорнии. Возможно, совпадение, возможно, просто назрела подходящая обстановка для подобных сенсаций, и девочки этим воспользовались.
Как гладко скатываются с языка слова, словно в самом деле имеют какой-то смысл. Генри разглагольствовал, а сидевший рядом человек слушал в немом восхищении, и никто (особенно Пит) не мог предположить, что он выбирает между дробовиком, веревкой, выхлопной трубой и таблетками. Голова была словно забита магнитофонной пленкой, а сам он – нечто вроде плейера, непрерывно пропускающего сквозь себя кассету за кассетой.
– В Салеме, – продолжал Генри, – истерия поразила как стариков, так и молодых девушек, и voila <вот (фр.).> – тут тебе и процесс о салемских ведьмах.
– Мы с Джоунси этот фильм видели, – сказал Пит. – Там Винсент Прайс играл. Я от страха в штаны наложил!
– Еще бы, – засмеялся Генри. На какое-то безумное мгновение ему показалось, что Пит имеет в виду «Плавильную печь». – А когда истерические идеи обретают силу? Как только урожай собран, настает плохая погода, когда самое время рассказывать страшные истории и выдумывать всякие пакости. В Уинатчи, штат Вашингтон, – сатанизм и жертвоприношения детей в лесу. В Салеме – ведьмы. А в Джефферсон-трект, обиталище единственного и неповторимого магазина Госслина, – странное свечение в небе, пропавшие охотники и войсковые маневры, не говоря уже о фантастических красных штуках, растущих на деревьях.
– Не знаю насчет вертолетов и солдат, но так много народу видели эти огни, что пришлось даже созвать городское собрание. Сам старик Госслин мне сказал, пока ты выбирал консервы. Кроме того, несколько человек из Кинео действительно исчезли, какая уж тут истерия! – возразил Пит.
– Позволь заметить, что невозможно созвать городское собрание в Джефферсон-трект, поскольку это не город. Даже Кинео – всего лишь тауншип, имеющий, правда, название. Во-вторых, собрание будет проходить вокруг печки старого Госслина, и половина присутствующих успеют накачаться мятным джином или бренди, – заметил Генри.
Пит хихикнул.
– В-третьих, что им еще делать? И четвертое, насчет охотников: многие, возможно, попросту устали от охоты и отправились по домам или надрались и решили разбогатеть в новом казино в Каррабассете.
– Ты думаешь? – Пит выглядел подавленным, и Генри, ощутив внезапный прилив горячей любви к другу, похлопал его по коленке.
– Не страдай, – сказал он. – Мир полон непонятого и непознанного.
Будь мир действительно таким, сомнительно, чтобы Генри так стремился бы покинуть его, но если что психиатры и умели в совершенстве (кроме как выписывать рецепты на прозак, паксил и амбиен <Названия транквилизаторов и антидепрсссантов>), так это лгать.
– Исчезновение четверых охотников сразу кажется мне более чем странным.
– Нисколько, – усмехнулся Генри. – Одного, вот это странно. Двоих.., пожалуй, тоже. А вот сразу четверых? Да они попросту собрались вместе и отбыли, можешь не сомневаться.
– Сколько еще до «Дыры в стене», Генри? – Что, разумеется, означает: «У меня еще есть время для одной бутылочки пивка?»
Генри обнулил одометр у Госслина, старая привычка, еще со времен работы на «скорой» в штате Массачусетс, где платили по двенадцать центов за милю и всех престарелых психопатов, которых ты был в состоянии обслужить. Расстояние между магазином и «Дырой» легко запомнить: 22,2 мили. На одометре – 12,7, что означает...
– НЕ ЗЕВАЙ! – взвизгнул Пит, и Генри перевел взгляд на ветровое стекло.
«Скаут» как раз взобрался на вершину крутого, поросшего деревьями гребня. Здесь снег был еще гуще, но Генри ясно различал человека, сидевшего на дороге футах в ста впереди. Неизвестный был закутан в мешковатое пальто с капюшоном, поверх которого ярким пятном выделялся оранжевый жилет, развевавшийся, как плащ супермена. На голове косо сидела меховая ушанка с пришитыми к ней оранжевыми лентами, тоже трепетавшими на ветру, напоминая цветные полоски, которыми иногда украшают площадку с подержанными автомобилями. Неизвестный сидел посреди дороги, как индеец, решивший выкурить трубку мира, и даже не пошевелился, когда узкие лучи света настигли его. Генри успел заметить глаза мумии: широко открытые, но неподвижные, такие неподвижные и блестящие, ничего не выражающие, и подумал: И мои такими же будут, если не держать себя в руках.
Времени затормозить не оставалось, особенно в таком снегу. Генри крутанул руль вправо и почувствовал толчок, когда «скаут» вновь выбился из колеи. Он мельком увидел белое застывшее лицо, и в голове вихрем пронеслась мысль:
Черт побери, да это женщина!
«Скаут» немедленно занесло, но на этот раз Генри намеренно постарался завязнуть в снегу, отчетливо, каким-то внутренним чутьем зная (времени подумать не оставалось), что это единственный шанс сиделицы-на-дороге, притом весьма слабый.
Пит взвыл, и Генри уголком глаза заметил, как тот бессознательно отстраняющим жестом вытянул руки. «Скаут» переваливался с ухаба на ухаб, и Генри вывернул руль, пытаясь уберечь незнакомку от удара в лицо. Руль с противной, головокружительной легкостью скользил под затянутыми в перчатки руками. Секунды три «скаут» полз по покрытой снегом Дип-кат-роуд под углом сорок пять градусов, отчасти из-за беспощадного ветра, отчасти благодаря водительскому мастерству Генри Девлина. Снег клубился вокруг мелкой белой пылью; огни фар желтыми пятнами плясали по ссутулившимся под тяжестью сугробов соснам, слева от дороги. Все это продолжалось секунды три – целую вечность. Генри видит, как мимо проносится силуэт, словно движется она, а не машина, только женщина так и не шевельнулась, даже когда ржавый край бампера проскочил от ее лица где-то в полудюйме. Всего полудюйм морозного воздуха между острой железкой и ее щекой!
Обошлось! – ликовал Генри. – Обошлось, стерва ты этакая! Последняя туго натянутая нить самообладания лопнула, и «скаут» развернуло боком. Машину затрясло, как в горячке, когда колеса снова отыскали колею, только на этот раз влепились поперек. Трудяга-"скаут" все еще пытался встать на верный путь, найти устойчивое положение, «задом наперед, все наоборот», – как пели они в начальной школе, стоя в строю, но налетел то ли на камень, то ли на бревно и с ужасающим грохотом опрокинулся, сначала набок, со стороны пассажирского сиденья, засыпав все вокруг осколками битых стекол, а потом на крышу. Одна половина ремня безопасности порвалась, и Генри вышибло из кресла. Он приземлился на левое плечо, ударившись мошонкой о рулевую колонку, и сразу ощутил свинцовую тяжесть в паху. Сломанная ручка управления поворотником вонзилась в бедро, по ноге побежала теплая струйка крови, сразу намочившая джинсы. «Кларет, – как объявлял когда-то радиокомментатор боксерских матчей. – Глядите, ребята, кларет потек». Пит то ли выл, то ли визжал, то ли то и другое вместе.
Несколько минут двигатель продолжал работать, но потом сила притяжения сделала свое дело, и мотор заглох. Некогда сильная машина превратилась всего лишь в уродливый горб на дороге, хотя колеса все еще вертелись, а свет продолжал обшаривать занесенные снегом сосны по левой стороне. Вскоре одна фара погасла, но другая еще не сдавалась.
2.
Генри много и долго беседовал с Джоунси о несчастном случае (правда, не столько говорил, сколько слушал, терапия в основном и состояла в способности творчески выслушивать пациента) и знал, что Джоунси не запомнил самого столкновения. Насколько мог сказать Генри, он сам после аварии ни на мгновение не терял сознания, и цепочка воспоминаний не разрывалась. Он отчетливо помнил, что возится с застежкой ремня, пытаясь поскорее избавиться от этого дерьма, а Пит тем временем орет, что у него нога сломана, его чертова нога сломана. Помнил ритмичное «шурх-шурх» «дворников», мерцание индикаторов на приборной доске, которая теперь оказалась над головой. Он нашел застежку ремня, тут же потерял, снова нашел и нажал на кнопку. Ремень поддался, и Генри неловко упал, стукнувшись о крышу плечом и разбив пластиковый потолочный плафон. Неуклюже пошарив рукой по дверце, он нашел ручку, попытался открыть, но ничего не получалось.
– Моя нога! Ах ты с-сука!..
– Заткнись, – велел Генри. – Ничего с твоей ногой не случилось.
Можно подумать, он точно знал.
Генри снова отыскал ручку, нажал, но дверца не открывалась. Наконец он сообразил, в чем дело: машина лежит вверх колесами, и он тянет не в ту сторону. Он возобновил усилия под беспощадным светом обнажившейся лампы бывшего потолочного плафона, и дверца щелкнула. Он толкнул се ладонью, почти уверенный, что ничего не выйдет: раму наверняка погнуло, и повезет еще, если удастся отвести, приоткрыть щель дюймов на шесть.
Но дверца заскрипела, и в лицо ударила целая пригоршня снега, обожгла холодом лицо и шею. Генри приналег плечом, но только когда ноги оторвались от рулевой колонки, сообразил, что фактически висит в воздухе. И сейчас, сделав нечто вроде сальто, вдруг обнаружил, что пристально рассматривает свой, затянутый в джинсы пах, словно решил попробовать поцеловать ноющие яйца, как обычно делают дети, когда хотят, чтобы «бо-бо» прошло. Диафрагма сплюснулась вдвое под самым невероятным углом, и дышать становилось все труднее.
– Видишь ли... Он почему-то уверен, что сегодня одиннадцатое ноября.
Джоунси никак не мог сообразить, о чем толкует Бив. Одиннадцатого ноября они приехали сюда, как всегда, в старом «скауте» Генри.
– Бив, сегодня среда. Четырнадцатое. Бивер невольно улыбнулся. Зубочистка, уже успевшая треснуть, переместилась в другой уголок рта.
– Мне-то это известно. И тебе тоже. А вот Рику – нет. Он считает, что сегодня день Господень.
– Бив, припомни, что он тебе сказал?
Вряд ли что-то существенное: в конце концов сколько времени может уйти на яичницу? Бив задумался, а Джоунси тем временем принялся мыть посуду. Он ничего не имел против походной жизни, но терпеть не мог разводить свинарник в отличие от многих вырвавшихся на волю мужчин.
– Сказал, что их компания заявилась с утра в субботу, чтобы не терять день. В воскресенье он чинил крышу. И добавил: «По крайней мере я не нарушил заповедь, касающуюся работы в день субботний. Когда заблудишься в лесу, думаешь только об одном: как бы не спятить».
– Ага, – хмыкнул Джоунси.
– Пожалуй, я бы не поклялся под присягой, что он в самом деле считает, будто сегодня – одиннадцатое. Может, он имеет в виду прошлую неделю, четвертое ноября, потому что все твердил о воскресенье. Кроме того, поверить невозможно, что он скитался десять дней.
Джоунси кивнул. Десять дней вряд ли. А вот три.., такому, пожалуй, можно поверить.
– Это объясняет кое-что, им сказанное, – начал Джоунси – Он...
Пол скрипнул, и оба, подскочив от неожиданности, обернулись к закрытой двери спальни. Но оттуда никто не поранился. Совсем забыли, что доски пола и стен вечно поскрипывают, даже когда ветра нет. Они пристыженно переглянулись.
– Да, я сегодня на взводе, – сказал Бивер, то ли поняв что-то по лицу Джоунси, то ли верно прочитав его мысли. – Признайся, старик, тебе тоже немного не по себе. Откуда он только выполз!
– "Не по себе" – это слабо сказано!
– Звук такой, словно он забил в задницу какое-то несчастное создание, погибающее от удушья! – Бив сам удивился собственному остроумию. Они расхохотались одновременно, задыхаясь, зажимая рты, стараясь, чтобы гость не услышал и не понял, что смеются над ним. Джоунси приходилось особенно трудно: он чувствовал необходимость разрядки и в то же время понимал, что находится на грани истерики. Сгибаясь пополам, он охал, фыркал, захлебывался, не вытирая катившихся слез.
Наконец Бивер схватил его за руку и вывел на крыльцо. Они долго стояли, раздетые, в глубоком снегу, радуясь возможности посмеяться вволю в таком месте, где свист ветра заглушал остальные звуки.
6.
Когда они снова вошли в дом, руки Джоунси совсем онемели, пришлось сунуть их под горячую воду, и Джоунси пожаловался, что совсем не ощущает тепла. Но на душе было на удивление спокойно. Иногда полезно вволю посмеяться! Он даже почти забыл о Пите и Генри. Как они там? Сумеют ли благополучно вернуться?
– Ты сказал, это кое-что объясняет, – напомнил Бив, принимаясь за очередную зубочистку. – Что именно?
– Он не знал о том, что ожидается снег, – медленно выговорил Джоунси, пытаясь поточнее воспроизвести слова Маккарти. – Жаловался па синоптиков. "Вот тебе и «ясно и умеренно холодно», кажется, он именно так сказал. Но это имело бы смысл, если последний прогноз он слышал одиннадцатого или двенадцатого, ведь почти до самой ночи действительно было ясно.
– Да, и умеренно, мать его, холодно, – согласился Бивер и, вытащив посудное полотенце с выцветшим узором из божьих коровок, принялся вытирать тарелки. – Что он еще сказал?
– Что они остановились в Кинео.
– Кинсо?! Да это в сорока – пятидесяти милях к западу отсюда! Он . – Бивер вынул зубочистку изо рта, исследовал следы зубов и сунул обратно. – Понятно.
– Да, он не смог бы проделать все это за одну ночь, но если скитался три дня...
– И четыре ночи, если он заблудился днем в субботу, это четыре ночи...
– Да, и четыре ночи. Если предположить, что все это время он шел строго на запад... – Джоунси произвел мысленные подсчеты. По пятнадцать миль в день. – Вполне возможно, я бы сказал.
– Но как же он не замерз? – Бивер бессознательно понизил голос. – Правда, куртка у него длинная и белье с подогревом, но с самого Хэллоуина температура не поднималась выше двадцати градусов. Может, объяснишь, как это он шлялся по лесу четыре ночи и не замерз?! И даже не обморозился, если не считать этой штуки у него на щеке.
– Понятия не имею. А, кстати, почему он не оброс?
– Ну? – У Бивера поехала челюсть. Зубочистка опасно свисала с нижней губы. Наконец, опомнившись, он медленно кивнул. – Да. Щетина почти не видна.
– Да, па трехдневную не похожа.
– Похоже, он брился не далее чем вчера, верно?
– Верно. – Джоунси представил себе блуждающего по лесу Маккарти, испуганного, замерзшего и голодного (хотя по виду не скажешь, что он пропустил так уж много обедов), но все же каждое утро подходящего к ручью, чтобы разбить ботинком лед, а йотом вынуть верный «Жиллетт» из.., откуда? Из кармана куртки?
– А вдруг сегодня утром он потерял бритву, оттуда и щетина? – предположил Бив. Он снова улыбался, но, кажется, не слишком весело.
– Ну да. Заодно с ружьем. Видел его зубы? Бивер многозначительно поморщился:
– Четырех недостает. Двух сверху, двух снизу. Выглядит в точности как тот малый, что вечно красуется на обложке журнала «Мэд» <"Безумие" (англ).>.
– Ничего страшного, старина. У меня самого парочка смылась в самовольную отлучку. – Он приподнял губу, обнажая левую десну в не слишком приятной кривой ухмылке. – Видишь? Так и живу.
Джоунси покачал головой. Это дело другое.
– Пойми, малый – адвокат. Он постоянно на людях. Внешность – часть его имиджа. Он на этом живет. С такой вывеской? Эти провалы на самом виду! Клянусь, он не знал, что они вывалились.
– Не думаешь, что он оказался в зоне повышенной радиации? – хмуро спросил Бивер. – Зубы выпадают на хрен при лучевой болезни, я как-то в кино видел. Один из тех ужастиков, которые ты вечно смотришь. Как, по-твоему, такое могло быть? А если он и эту красную метку тогда же и получил?
– Ну да, схватил дозу, когда взорвался ядерный реактор в Марс-хилле, – хмыкнул Джоунси и тут же пожалел о срыве при виде недоумевающей физиономии Бивера. – Бив, когда у тебя лучевая болезнь, волосы выпадают гоже.
Бивер мгновенно просветлел:
– Точно! Мужик в том фильме под конец облысел, как Телли, как-там-его, тот, что играл копа по телевизору. – И помедлив, добавил:
– Потом он умер. Тот, что в кино, конечно, не Телли, хотя если задуматься...
– Но у этого волосы на месте, – перебил Джоунси. Дай только Биверу волю, и тот немедленно начнет растекаться мыслию по древу.
Он заметил, что в отсутствие чужака ни один из них не называл его Риком или Маккарти. Только «малый».., словно оба подсознательно стремились низвести его до уровня, ниже человеческого.., превратить в нечто неопределенное, незначительное, словно это позволит придать меньше значения, если.., словом, если...
– Ну да, – подтвердил Бивер. – Волос у него хоть отбавляй.
– Может, у него амнезия?
– Кто знает? Хотя он помнит свое имя, с кем приехал, всякое такое. Слушай, вот пернул-то! Как в трубу дунул! А вонь! Настоящий эфир!
– Верно. Как пусковая жидкость. Кстати, от диабетиков в коме иногда пахнет. Читал в каком-то триллере.
– Похоже на пусковую жидкость?
– Не помню.
Они долго стояли молча, глядя друг на друга, прислушиваясь к завыванию ветра. Джоунси вдруг сообразил, что забыл рассказать Биверу о молнии, которую якобы видел чужак, но к чему трудиться? И без того достаточно.
– Я думал, что он блеванет, когда наклонился вперед и свесил голову, – сказал Бивер. – Ты тоже? Джоунси кивнул.
– И выглядит он плохо, совсем паршиво.
– Куда уж хуже.
Бивер вздохнул, бросил зубочистку в мусорное ведро и глянул в окно, на сплошную стену снега.
– Черт, хоть бы Генри и Пит были здесь! – Он пригладил волосы. – Особенно Генри.
– Бив, Генри – психиатр.
– Знаю, но это все, что у нас есть по медицинской части, а малый явно нуждается в лечении.
Собственно говоря, Генри действительно был врачом, без этого он не получил бы диплома психоаналитика, но, насколько знал Джоунси, никогда не занимался ничем, кроме психиатрии.
– Все еще уверен, Бив, что они успеют вернуться?
– Был. Полчаса назад, но сам видишь, что творится. Будем надеяться, – мрачно проговорил Бив. В эту минуту в нем ничего не осталось от всегда беспечного, жизнерадостного Бивера Кларендона. – Будем надеяться.
Глава 3.
«СКАУТ» ГЕНРИ.
1.
Пристально следя за светом фар «скаута», буравившим дырки в снежной завесе, которая накрыла Дип-кат-роуд, Генри пробивался к «Дыре в стене» и попутно обдумывал способы, как это сделать.
Разумеется, под рукой всегда был Выход Хемингуэя, когда-то в Гарварде, на последнем курсе, он даже написал статью с таким названием, так что, должно быть, уже тогда имел в виду именно такое решение, не просто выполнял очередное задание очередного курса, нет, что-то было в этом глубоко личное.., скрытая тяга.., даже в то время.
Так вот, Выход Хемингуэя был короток и прост: дробовик. И будь сейчас у Генри оружие.., не то что он бы непременно сделал это в обществе друзей. У их четверки бывало немало хороших моментов в «Дыре в стене» и было бы нечестно все портить. Такое навсегда осквернило бы «Дыру» для Пита и Джоунси, да и для Бивера тоже, возможно, больше всего именно для Бивера, а это уж подлость. Но скоро все свершится, он чувствовал, как оно приближается, словно зуд в носу, перед тем как чихнуть, но, наверное, это так и будет выглядеть. Всего лишь «ап-чхи» – и привет тьма, старая подруга.
Согласно Выходу Хемингуэя, следует снять туфлю и носок, упереть приклад в пол, сунуть дуло в рот, большим пальцем спустить курок.
Памятка себе, подумал Генри, выравнивая вильнувший «скаут». Хорошо еще, что колеи остались, да, собственно говоря, эта дорога и есть две колеи, вырытые трелевочными машинами, безостановочно ползущими по ней летом. Если сделаешь это таким образом, прими сначала слабительное и подожди, пока сходишь в туалет, ни к чему доставлять лишние хлопоты тем, кто тебя найдет.
– Пожалуй, не стоит так спешить, – сказал Пит. У его ног стояла неизменная бутылка с пивом, уже наполовину опустошенная. Но одной бутылки недостаточно, чтобы вернуть Питу благодушное настроение. Еще три-четыре, и Генри вполне может переть по этой дороге под шестьдесят в час, а Пит при этом будет громко подпевать этому мудацкому диску «Пинк Флойд». А он вполне способен выжать шестьдесят, и ничего «скауту» не сделается, разве что бампер немного погнется. Оказаться в колеях Дип-кат, пусть и забитых снегом, все равно что лететь по рельсам. Если снег будет так валить и дальше, их дело плохо, ну а пока.., все в порядке.
– Не волнуйся, Пит, все тип-топ.
– Хочешь пива?
– Только не за рулем.
– Даже в такой глухомани?
– Позже.
Пит притих, предоставив Генри тоскливую работенку: следить за светом фар и пробираться по извилистой дороге между деревьями. Оставив его наедине со своими мыслями, чего тот и добивался. Все равно что трогать и трогать языком больной зуб, проверяя, ноет или нет. Но именно этого он и хотел.
Существуют таблетки. Существует старый надежный способ; включенная электробритва в ванне с водой. Можно утонуть. Прыгнуть с обрыва. Револьвер в ухо – слишком ненадежно. Как и резать вены на запястьях, это только для психопатов, разыгрывающих самоубийство. Генри крайне заинтересовал японский способ: надеть петлю на шею. Привязать другой конец к большому камню. Положить камень на сиденье стула, сесть на пол и прижаться к чему-нибудь спиной, так, чтобы нельзя было упасть назад. Опрокинуть стул. Камень откатится. Человек может прожить от трех до пяти минут в состоянии усугубляющейся асфиксии. Серое перетекает в черное – привет тьма, старая подруга.
Он прочел об этом методе в одном из любимых Джоунси детективов Кинси Милхоуна. Детективы и ужастики – две составляющие радостей Джоунси. Но Генри больше склонялся к Выходу Хемингуэя.
Пит прикончил первую бутылку и, довольно улыбаясь, дернул пробку второй.
– И что ты об этом думаешь?
Генри словно выдернули силком из той вселенной, где живые действительно хотели жить. И как обычно в последнее время, он нетерпеливо поморщился. Но сейчас главное, чтобы никто из них ничего не заподозрил, а ему казалось, что Джоунси уже насторожился, да и Бивер вроде бы тоже. Эти двое иногда могли заглянуть внутрь. Пит, разумеется, ни сном ни духом, но и он способен сболтнуть в самый неподходящий момент, мол, каким озабоченным выглядит старина Генри, должно быть, что-то неприятное на уме, а Генри совсем это ни к чему. Для их четверки, старой канзасской банды Алых Пиратов третьего-четвертого классов, эта поездка в «Дыру в стене» будет последней, и нужно, чтобы о ней сохранились самые светлые воспоминания. Пусть они будут потрясены и ошеломлены случившимся, даже Джоунси, который чаще других видел Генри насквозь. Пусть твердят, что для них это полнейшая неожиданность. Все лучше, чем если оставшиеся трое будут сидеть по углам, опустив головы, боясь встретиться взглядами, думая, что им следовало бы догадаться, что все признаки были налицо, а они так ничего и не предприняли.
Поэтому он вернулся в другую реальность, убедительно изображая неподдельный интерес. А кому это удастся лучше, чем шринку?
– О чем я должен думать?
– Да об этой чепухе у Госслина, тупица, – пояснил Пит, закатив глаза. – О том вздоре, о котором толковал старик Госслин.
– Пит, его не зря зовут стариком. Ему уже восемьдесят, не меньше, а единственное, в чем не испытывают недостатка старики и старухи, так это истерия – типичный психоз пожилого возраста.
«Скаут» тоже не весенний цыпленочек – четырнадцать лет и второй круг по орбите одометра – выскочил из колеи, и его незамедлительно занесло, невзирая ни на какой четырехколесный привод. Генри выровнял машину, едва не засмеявшись, когда Пит уронил бутылку на пол и пронзительно взвизгнул:
– Эй, мать твою, какого черта! Смотри, что делаешь!
Генри сбавил скорость, почувствовал, что «скаут» стал слушаться, и снова нажал на педаль намеренно быстро и сильно. Машина снова пошла юзом, на этот раз против часовой стрелки. Очередной вопль Пита... Он повторил маневр, «скаут» вновь ввалился в колеи и на этот раз побежал гладко как по маслу. Неоспоримое преимущество решения покончить с жизнью – малые неприятности больше не действуют на нервы. Все по фигу.
Свет прорезал слепящую белизну, состоящую из миллиардов пляшущих снежинок, среди которых, если верить расхожей мудрости, нет ни одной одинаковой.
Пит поднял бутылку (выплеснулось совсем немного) и похлопал себя по груди.
– Ты не слишком гонишь?
– Ни чуточки, – сказал Генри и продолжил спокойно, словно ничего не случилось (на самом деле машина рыскнула) или течение его мыслей не прерывалось (оно и не прерывалось):
– Массовая истерия – явление вполне обычное среди очень старых и очень молодых. Подробно описанный феномен как в моей области, так и в смежной профессии, социологии. – Он глянул на спидометр, увидел, что идет под тридцать пять миль, что и в самом деле довольно быстро для подобной погоды, и сбросил скорость. – Лучше? Пит кивнул:
– Не обижайся, ты классный водила, но, старина, в такой снег! Кроме того, машина нагружена! – Он помахал большим пальцем в сторону двух пакетов и двух коробок на заднем сиденье. – Кроме сосисок, у нас там макароны «крафт» с сыром. Бивер без этой жратвы жить не может.
– Знаю. Мне они тоже нравятся. Вспомни истории о сатанистах в штате Вашингтон. Пресса в середине девяностых буквально с ума сходила. Следы привели к старикам, живущим с детьми, а в одном случае – с внуками, в двух городишках к югу от Сиэтла. Многочисленные жалобы о сексуальных издевательствах над детьми в детских садах, очевидно, посыпались, когда девочки-подростки, работающие неполный рабочий день, подняли ложную тревогу одновременно в Делавэре и Калифорнии. Возможно, совпадение, возможно, просто назрела подходящая обстановка для подобных сенсаций, и девочки этим воспользовались.
Как гладко скатываются с языка слова, словно в самом деле имеют какой-то смысл. Генри разглагольствовал, а сидевший рядом человек слушал в немом восхищении, и никто (особенно Пит) не мог предположить, что он выбирает между дробовиком, веревкой, выхлопной трубой и таблетками. Голова была словно забита магнитофонной пленкой, а сам он – нечто вроде плейера, непрерывно пропускающего сквозь себя кассету за кассетой.
– В Салеме, – продолжал Генри, – истерия поразила как стариков, так и молодых девушек, и voila <вот (фр.).> – тут тебе и процесс о салемских ведьмах.
– Мы с Джоунси этот фильм видели, – сказал Пит. – Там Винсент Прайс играл. Я от страха в штаны наложил!
– Еще бы, – засмеялся Генри. На какое-то безумное мгновение ему показалось, что Пит имеет в виду «Плавильную печь». – А когда истерические идеи обретают силу? Как только урожай собран, настает плохая погода, когда самое время рассказывать страшные истории и выдумывать всякие пакости. В Уинатчи, штат Вашингтон, – сатанизм и жертвоприношения детей в лесу. В Салеме – ведьмы. А в Джефферсон-трект, обиталище единственного и неповторимого магазина Госслина, – странное свечение в небе, пропавшие охотники и войсковые маневры, не говоря уже о фантастических красных штуках, растущих на деревьях.
– Не знаю насчет вертолетов и солдат, но так много народу видели эти огни, что пришлось даже созвать городское собрание. Сам старик Госслин мне сказал, пока ты выбирал консервы. Кроме того, несколько человек из Кинео действительно исчезли, какая уж тут истерия! – возразил Пит.
– Позволь заметить, что невозможно созвать городское собрание в Джефферсон-трект, поскольку это не город. Даже Кинео – всего лишь тауншип, имеющий, правда, название. Во-вторых, собрание будет проходить вокруг печки старого Госслина, и половина присутствующих успеют накачаться мятным джином или бренди, – заметил Генри.
Пит хихикнул.
– В-третьих, что им еще делать? И четвертое, насчет охотников: многие, возможно, попросту устали от охоты и отправились по домам или надрались и решили разбогатеть в новом казино в Каррабассете.
– Ты думаешь? – Пит выглядел подавленным, и Генри, ощутив внезапный прилив горячей любви к другу, похлопал его по коленке.
– Не страдай, – сказал он. – Мир полон непонятого и непознанного.
Будь мир действительно таким, сомнительно, чтобы Генри так стремился бы покинуть его, но если что психиатры и умели в совершенстве (кроме как выписывать рецепты на прозак, паксил и амбиен <Названия транквилизаторов и антидепрсссантов>), так это лгать.
– Исчезновение четверых охотников сразу кажется мне более чем странным.
– Нисколько, – усмехнулся Генри. – Одного, вот это странно. Двоих.., пожалуй, тоже. А вот сразу четверых? Да они попросту собрались вместе и отбыли, можешь не сомневаться.
– Сколько еще до «Дыры в стене», Генри? – Что, разумеется, означает: «У меня еще есть время для одной бутылочки пивка?»
Генри обнулил одометр у Госслина, старая привычка, еще со времен работы на «скорой» в штате Массачусетс, где платили по двенадцать центов за милю и всех престарелых психопатов, которых ты был в состоянии обслужить. Расстояние между магазином и «Дырой» легко запомнить: 22,2 мили. На одометре – 12,7, что означает...
– НЕ ЗЕВАЙ! – взвизгнул Пит, и Генри перевел взгляд на ветровое стекло.
«Скаут» как раз взобрался на вершину крутого, поросшего деревьями гребня. Здесь снег был еще гуще, но Генри ясно различал человека, сидевшего на дороге футах в ста впереди. Неизвестный был закутан в мешковатое пальто с капюшоном, поверх которого ярким пятном выделялся оранжевый жилет, развевавшийся, как плащ супермена. На голове косо сидела меховая ушанка с пришитыми к ней оранжевыми лентами, тоже трепетавшими на ветру, напоминая цветные полоски, которыми иногда украшают площадку с подержанными автомобилями. Неизвестный сидел посреди дороги, как индеец, решивший выкурить трубку мира, и даже не пошевелился, когда узкие лучи света настигли его. Генри успел заметить глаза мумии: широко открытые, но неподвижные, такие неподвижные и блестящие, ничего не выражающие, и подумал: И мои такими же будут, если не держать себя в руках.
Времени затормозить не оставалось, особенно в таком снегу. Генри крутанул руль вправо и почувствовал толчок, когда «скаут» вновь выбился из колеи. Он мельком увидел белое застывшее лицо, и в голове вихрем пронеслась мысль:
Черт побери, да это женщина!
«Скаут» немедленно занесло, но на этот раз Генри намеренно постарался завязнуть в снегу, отчетливо, каким-то внутренним чутьем зная (времени подумать не оставалось), что это единственный шанс сиделицы-на-дороге, притом весьма слабый.
Пит взвыл, и Генри уголком глаза заметил, как тот бессознательно отстраняющим жестом вытянул руки. «Скаут» переваливался с ухаба на ухаб, и Генри вывернул руль, пытаясь уберечь незнакомку от удара в лицо. Руль с противной, головокружительной легкостью скользил под затянутыми в перчатки руками. Секунды три «скаут» полз по покрытой снегом Дип-кат-роуд под углом сорок пять градусов, отчасти из-за беспощадного ветра, отчасти благодаря водительскому мастерству Генри Девлина. Снег клубился вокруг мелкой белой пылью; огни фар желтыми пятнами плясали по ссутулившимся под тяжестью сугробов соснам, слева от дороги. Все это продолжалось секунды три – целую вечность. Генри видит, как мимо проносится силуэт, словно движется она, а не машина, только женщина так и не шевельнулась, даже когда ржавый край бампера проскочил от ее лица где-то в полудюйме. Всего полудюйм морозного воздуха между острой железкой и ее щекой!
Обошлось! – ликовал Генри. – Обошлось, стерва ты этакая! Последняя туго натянутая нить самообладания лопнула, и «скаут» развернуло боком. Машину затрясло, как в горячке, когда колеса снова отыскали колею, только на этот раз влепились поперек. Трудяга-"скаут" все еще пытался встать на верный путь, найти устойчивое положение, «задом наперед, все наоборот», – как пели они в начальной школе, стоя в строю, но налетел то ли на камень, то ли на бревно и с ужасающим грохотом опрокинулся, сначала набок, со стороны пассажирского сиденья, засыпав все вокруг осколками битых стекол, а потом на крышу. Одна половина ремня безопасности порвалась, и Генри вышибло из кресла. Он приземлился на левое плечо, ударившись мошонкой о рулевую колонку, и сразу ощутил свинцовую тяжесть в паху. Сломанная ручка управления поворотником вонзилась в бедро, по ноге побежала теплая струйка крови, сразу намочившая джинсы. «Кларет, – как объявлял когда-то радиокомментатор боксерских матчей. – Глядите, ребята, кларет потек». Пит то ли выл, то ли визжал, то ли то и другое вместе.
Несколько минут двигатель продолжал работать, но потом сила притяжения сделала свое дело, и мотор заглох. Некогда сильная машина превратилась всего лишь в уродливый горб на дороге, хотя колеса все еще вертелись, а свет продолжал обшаривать занесенные снегом сосны по левой стороне. Вскоре одна фара погасла, но другая еще не сдавалась.
2.
Генри много и долго беседовал с Джоунси о несчастном случае (правда, не столько говорил, сколько слушал, терапия в основном и состояла в способности творчески выслушивать пациента) и знал, что Джоунси не запомнил самого столкновения. Насколько мог сказать Генри, он сам после аварии ни на мгновение не терял сознания, и цепочка воспоминаний не разрывалась. Он отчетливо помнил, что возится с застежкой ремня, пытаясь поскорее избавиться от этого дерьма, а Пит тем временем орет, что у него нога сломана, его чертова нога сломана. Помнил ритмичное «шурх-шурх» «дворников», мерцание индикаторов на приборной доске, которая теперь оказалась над головой. Он нашел застежку ремня, тут же потерял, снова нашел и нажал на кнопку. Ремень поддался, и Генри неловко упал, стукнувшись о крышу плечом и разбив пластиковый потолочный плафон. Неуклюже пошарив рукой по дверце, он нашел ручку, попытался открыть, но ничего не получалось.
– Моя нога! Ах ты с-сука!..
– Заткнись, – велел Генри. – Ничего с твоей ногой не случилось.
Можно подумать, он точно знал.
Генри снова отыскал ручку, нажал, но дверца не открывалась. Наконец он сообразил, в чем дело: машина лежит вверх колесами, и он тянет не в ту сторону. Он возобновил усилия под беспощадным светом обнажившейся лампы бывшего потолочного плафона, и дверца щелкнула. Он толкнул се ладонью, почти уверенный, что ничего не выйдет: раму наверняка погнуло, и повезет еще, если удастся отвести, приоткрыть щель дюймов на шесть.
Но дверца заскрипела, и в лицо ударила целая пригоршня снега, обожгла холодом лицо и шею. Генри приналег плечом, но только когда ноги оторвались от рулевой колонки, сообразил, что фактически висит в воздухе. И сейчас, сделав нечто вроде сальто, вдруг обнаружил, что пристально рассматривает свой, затянутый в джинсы пах, словно решил попробовать поцеловать ноющие яйца, как обычно делают дети, когда хотят, чтобы «бо-бо» прошло. Диафрагма сплюснулась вдвое под самым невероятным углом, и дышать становилось все труднее.