Страница:
6
Она шагала еще медленнее, поднимаясь по Эльк-стрит, улице маленьких магазинчиков и лавчонок, перед ней сменяли друг друга вывески химчистки, цветочного магазина, гастронома с деликатесными продуктами, у входа в который она увидела лоток с разнообразными фруктами, лавки канцелярских товаров. Она валилась с ног от усталости, ей казалось, что еще немного, и сна усядется прямо здесь, на тротуаре, не в силах стоять, не говоря уже о том, чтобы идти. Некоторый подъем Рози ощутила, когда увидела табличку с названием Дарэм-авеню, но прилив сил быстро иссяк. Куда мистер Слоуик говорил ей повернуть, направо или налево? Она забыла. Свернув направо, она вскоре обнаружила, что нумерация домов возрастает; номер крайнего дома находился в середине пятой сотни.
– Первая попытка неудачна, – прошептала она, разворачиваясь. Спустя десять минут она стояла перед очень большим белым панельным домом (стены которого действительно давно не видели свежей краски) высотой в три этажа, отступившим от тротуара за широкую ухоженную лужайку. Окна были занавешены. На крыльце стояло около дюжины плетеных из лозы стульев, но в этот час они были пусты. Она не заметила таблички с названием «Дочери и сестры», однако номер на колонне слева от ведущих к двери ступенек и описание дома совпадали с теми, что дал ей мистер Слоуик. Она медленно зашагала по дорожке, опустив руку с сумочкой, и поднялась по ступенькам.
«Тебя прогонят, – прошептал голос. – Они тебя прогонят, и ты вернешься назад на автовокзал. И постараешься сделать это пораньше, чтобы занять самый удобный кусочек пола».
Кнопка звонка оказалась заклеенной изоляционной лентой, над замочной скважиной была прибита металлическая пластина. Слева от двери она увидела щель для карточки электронного замка, явно установленного совсем недавно, а над ней крепилось переговорное устройство. Небольшая табличка под переговорным устройством предупреждала, что посетителям следует «НАЖАТЬ/ГОВОРИТЬ».
Рози нажала кнопку переговорного устройства. За время продолжительных утренних скитаний она репетировала разные варианты вступительных объяснений, обдумала несколько способов представиться, но теперь, когда она наконец добралась сюда, даже самые простые из найденных гамбитов начисто вылетели из памяти. Разум словно заклинило. Она просто отпустила кнопку и ждала. Одна за другой проходили секунды, каждая падала, как тяжелый свинцовый слиток. Она снова протянула руку к кнопке переговорного устройства, когда из динамика раздался женский голос, прозвучавший с жестяной бесстрастностью.
– Мы можем вам помочь?
Хотя ее испугал усатый мужчина перед баром «Маленький глоток», хотя ее ошарашила молодая беременная женщина, ни в том, ни в другом случае она не плакала. Теперь же при звуках женского голоса по ее щекам потекли слезы – и никакие усилия не могли их остановить.
– Надеюсь, что да, – сказала Рози, вытирая влагу с лица свободной рукой. – Я прошу прощения, но в этом городе я никого не знаю, я совершенно одна, и мне негде остановиться. Если у вас нет свободных мест, я, конечно, уйду, но не могли бы вы впустить меня хоть ненадолго, чтобы я могла отдохнуть и, если позволите, выпить стакан воды?
Последовало новое ожидание. Рози потянулась было к кнопке переговорного устройства, но в этот момент жестяной голос спросил, кто направил ее сюда.
– Человек из киоска «Помощь путешественникам» на автовокзале. Дэвид Слоуик.
– Она задумалась на мгновение, затем быстро затрясла головой. – Нет, я ошиблась.
Питер. Его зовут Питер, а не Дэвид.
– Он дал вам визитную карточку?
– Да.
– Найдите ее, пожалуйста.
Она открыла сумочку и принялась рыться в ней, пытаясь откопать куда-то запропастившуюся визитку. За секунду до того, как свежие колкие потоки слез потекли из глаз, она наткнулась на квадратик белой бумаги. Визитная карточка лежала под пакетиком салфеток «Клинекс».
– Вот она, – сказала Рози. – Что я должна сделать? Опустить ее в щель для писем?
– Нет, – ответил голос. – Прямо над вами находится видеокамера.
Она испуганно вскинула голову. В самом деле, установленная над дверью видеокамера наблюдала за ней круглым черным глазом.
– Поднесите ее к камере, пожалуйста. Не лицевой стороной, а оборотной.
Поднимая визитную карточку, она вспомнила, что удивилась, когда Слоуик поставил на чистой стороне большую, едва поместившуюся подпись. Теперь она поняла, зачем это было сделано.
– Все в порядке, – произнес голос. – Я позвоню, чтобы вас впустили.
– Спасибо, – поблагодарила Рози. Она достала салфетку и принялась вытирать щеки, но это не помогло: слезы текли все сильнее, и она не могла остановить плач.
– Первая попытка неудачна, – прошептала она, разворачиваясь. Спустя десять минут она стояла перед очень большим белым панельным домом (стены которого действительно давно не видели свежей краски) высотой в три этажа, отступившим от тротуара за широкую ухоженную лужайку. Окна были занавешены. На крыльце стояло около дюжины плетеных из лозы стульев, но в этот час они были пусты. Она не заметила таблички с названием «Дочери и сестры», однако номер на колонне слева от ведущих к двери ступенек и описание дома совпадали с теми, что дал ей мистер Слоуик. Она медленно зашагала по дорожке, опустив руку с сумочкой, и поднялась по ступенькам.
«Тебя прогонят, – прошептал голос. – Они тебя прогонят, и ты вернешься назад на автовокзал. И постараешься сделать это пораньше, чтобы занять самый удобный кусочек пола».
Кнопка звонка оказалась заклеенной изоляционной лентой, над замочной скважиной была прибита металлическая пластина. Слева от двери она увидела щель для карточки электронного замка, явно установленного совсем недавно, а над ней крепилось переговорное устройство. Небольшая табличка под переговорным устройством предупреждала, что посетителям следует «НАЖАТЬ/ГОВОРИТЬ».
Рози нажала кнопку переговорного устройства. За время продолжительных утренних скитаний она репетировала разные варианты вступительных объяснений, обдумала несколько способов представиться, но теперь, когда она наконец добралась сюда, даже самые простые из найденных гамбитов начисто вылетели из памяти. Разум словно заклинило. Она просто отпустила кнопку и ждала. Одна за другой проходили секунды, каждая падала, как тяжелый свинцовый слиток. Она снова протянула руку к кнопке переговорного устройства, когда из динамика раздался женский голос, прозвучавший с жестяной бесстрастностью.
– Мы можем вам помочь?
Хотя ее испугал усатый мужчина перед баром «Маленький глоток», хотя ее ошарашила молодая беременная женщина, ни в том, ни в другом случае она не плакала. Теперь же при звуках женского голоса по ее щекам потекли слезы – и никакие усилия не могли их остановить.
– Надеюсь, что да, – сказала Рози, вытирая влагу с лица свободной рукой. – Я прошу прощения, но в этом городе я никого не знаю, я совершенно одна, и мне негде остановиться. Если у вас нет свободных мест, я, конечно, уйду, но не могли бы вы впустить меня хоть ненадолго, чтобы я могла отдохнуть и, если позволите, выпить стакан воды?
Последовало новое ожидание. Рози потянулась было к кнопке переговорного устройства, но в этот момент жестяной голос спросил, кто направил ее сюда.
– Человек из киоска «Помощь путешественникам» на автовокзале. Дэвид Слоуик.
– Она задумалась на мгновение, затем быстро затрясла головой. – Нет, я ошиблась.
Питер. Его зовут Питер, а не Дэвид.
– Он дал вам визитную карточку?
– Да.
– Найдите ее, пожалуйста.
Она открыла сумочку и принялась рыться в ней, пытаясь откопать куда-то запропастившуюся визитку. За секунду до того, как свежие колкие потоки слез потекли из глаз, она наткнулась на квадратик белой бумаги. Визитная карточка лежала под пакетиком салфеток «Клинекс».
– Вот она, – сказала Рози. – Что я должна сделать? Опустить ее в щель для писем?
– Нет, – ответил голос. – Прямо над вами находится видеокамера.
Она испуганно вскинула голову. В самом деле, установленная над дверью видеокамера наблюдала за ней круглым черным глазом.
– Поднесите ее к камере, пожалуйста. Не лицевой стороной, а оборотной.
Поднимая визитную карточку, она вспомнила, что удивилась, когда Слоуик поставил на чистой стороне большую, едва поместившуюся подпись. Теперь она поняла, зачем это было сделано.
– Все в порядке, – произнес голос. – Я позвоню, чтобы вас впустили.
– Спасибо, – поблагодарила Рози. Она достала салфетку и принялась вытирать щеки, но это не помогло: слезы текли все сильнее, и она не могла остановить плач.
7
В тот же вечер, в то время, когда Норман Дэниэлс, лежа на кушетке в гостиной, глядел в потолок и размышлял над тем, с какой стороны приступить к поиску этой сучки («Прорыв, – думал он, – мне нужен какой-то прорыв, какая-то зацепка, пусть даже крошечная, чтобы я смог начать»), его жена встретилась с Анной Стивенсон. Перед встречей Рози охватило странное, но принесшее облегчение спокойствие, – спокойствие, которое можно найти в знакомом сне. Отчасти она до сих пор считала, что все происходящее – не более чем сон.
Ей принесли поздний завтрак (или, возможно, то был ранний ленч), после чего отвели в одну из спален на первом этаже, где она проспала мертвым сном шесть часов. Затем, прежде чем проводить в кабинет Анны, ее покормили снова – жареным цыпленком с картофельным пюре и зеленым горошком. Она ела с виноватой жадностью, не в силах отделаться от мысли, что набивает желудок не имеющей калорий снящейся ей пищей. На десерт подали порцию апельсинового джема, в котором, словно жуки в янтаре, плавали кусочки фруктов. Она ощущала на себе взгляды других сидевших за столом женщин, но их любопытство казалось вполне дружелюбным. Они переговаривались между собой, однако Рози не могла уследить за темой бесед. Кто-то упомянул «Индиго герлс», и она отметила про себя, что знает о существовании таковых – однажды, поджидая Нормана с работы, она видела короткий сюжет про них в передаче «Окрестности Остина».
Пока она расправлялась с десертом, кто-то из женщин включил запись «Маленького Ричарда», и две другие женщины вышли из-за стола, чтобы станцевать джиттербаг. Они делали резкие движения бедрами и извивались. Их приветствовали смехом и аплодисментами. Рози посмотрела на танцующих отстраненно и подумала, что, возможно, здесь и вправду обитают лесбиянки, получающие государственное пособие. Позже, когда со столов убирали, Рози предложила свою помощь, но ей не позволили.
– Идите за мной, – позвала ее одна из женщин. Если Рози правильно запомнила, ее звали Консуэло. Лицо женщины уродовал широкий шрам, опускавшийся от левого глаза по щеке чуть ли не до подбородка. – Анна хочет с вами встретиться.
– Кто такая Анна?
– Анна Стивенсон, – ответила Консуэло, указывая путь по короткому коридору, соединяющемуся с кухней. – Наша шефиня.
– А какая она?
– Сами увидите.
Консуэло распахнула перед Рози дверь комнаты, по всей видимости, служившей когда-то кладовой, однако остановилась за дверью, не проявляя желания войти.
Первым предметом, который бросился в глаза Рози, был занимавший чуть ли не весь кабинет стол, беспорядочно заваленный горой бумаг. Такого ей видеть еще не приходилось. Сидевшая за столом женщина, несмотря на некоторую полноту, была, несомненно, очень красива. С короткими, аккуратно уложенными седыми волосами она напомнила Рози Беатрис Артур, исполнявшую роль Мод в старом телевизионном комедийном сериале. Строгое сочетание белой блузки и черного джемпера еще более подчеркивало сходство, и Рози робко приблизилась к столу. Она почти не сомневалась, что теперь, накормив ее и позволив поспать несколько часов, они снова выгонят ее на улицу. Она приготовилась к этому, уговаривая себя согласиться с неизбежным без споров и мольбы; в конце концов, это их дом, и спасибо уже за то, что ее покормили два раза. К тому же ей не придется занимать участок пола на вокзале для себя, по крайней мере пока – оставшихся денег достаточно, чтобы провести несколько ночей в недорогом отеле или мотеле. Все могло быть хуже.
Гораздохуже.
Она понимала, что так оно и есть, однако сдержанное поведение женщины за столом и острый взгляд ее голубых глаз – глаз, которые, наверное, видели сотни подобных ей женщин, за прошедшие годы заходивших в этот кабинет, – вызывали в ней чувство робости.
– Присаживайтесь, – пригласила ее хозяйка кабинета, и когда Рози устроилась на единственном в комнате стуле, кроме того, на котором сидела седая женщина (для чего ей пришлось снять с сиденья ворох бумаг и положить их на пол – ближайшая полка была забита до отказа), Анна представилась и попросила ее назвать свое имя.
– На самом деле меня зовут Роуз Дэниэлс, – сообщила она, – но я решила вернуться к Макклей-дон – своей девичьей фамилии. Наверное, это противоречит закону, но я больше не хочу пользоваться фамилией мужа. Он меня бил, поэтому я сбежала. – Она подумала, что женщина за столом может решить, будто первый же подзатыльник мужа вынудил ее к бегству, и невольно прикоснулась рукой к носу, который все еще болел у основания переносицы. – Наш брак продолжался довольно долго, но я только сейчас набралась храбрости.
– О каком сроке идет речь?– Четырнадцать лет. – Рози почувствовала, что больше не в силах выдержать прямой, откровенный взгляд Анны. Она опустила глаза и уставилась на свои руки на коленях. Пальцы рук переплелись с таким напряжением, что костяшки побелели.
«Сейчас она спросит, почему же я так долго не просыпалась. Она не скажет вслух, что некоторая больная часть моего существа получала
удовольствиеот побоев, но она так думает».
Вместо того, чтобы выяснять подробности, женщина спросила, как давно Рози оставила мужа.
Над этим вопросом следовало тщательно подумать, и не только потому, что она попала из одного часового пояса в другой. Часы, проведенные в автобусе, а затем непривычный сон в разгаре дня окончательно запутали ее ощущение времени.
– Примерно тридцать шесть часов назад, – ответила она, выполнив в уме необходимые расчеты. – Плюс-минус.
– Понятно. – Рози ожидала, что сейчас Анна извлечет из бумажных джунглей на столе пару бланков и либо попросит ее заполнить их, либо займется этим сама, но женщина лишь продолжала глядеть на нее, возвышаясь над сложной топографией стола. – А теперь расскажите мне все. Все.
Рози сделала глубокий вдох и рассказала Анне о цапле крови на пододеяльнике. Поначалу она опасалась, что у собеседницы останется впечатление, будто она настолько ленива – или безрассудна, – что бросила мужа после четырнадцати лет совместной жизни из-за примитивного нежелания менять постельное белье; как это глупо ни звучит, она ужасно боялась, что Анна именно так и подумает. Она не могла объяснить те сложные чувства, которые пробудил в ней вид капли крови, ей не хотелось признаваться, что ее охватил настоящий гнев– гнев, показавшийся совершенно новым и одновременно знакомым, как старый друг, – однако она сообщила Анне, что раскачивалась на кресле Винни-Пуха с такой силой, что боялась сломать его.
– Так я называла свое кресло-качалку, – добавила она, чувствуя, что ее щеки вот-вот задымятся от залившей их горячей краски стыда. – Понимаю, эте глупо...
Анна Стивенсон подняла руку, прерывая ее оправдания.
– Что вы сделали после того, как решили уйти? Расскажите об этом.
Рози поведала ей о кредитной карточке, о том, как боялась, что интуиция Нормана подскажет ему либо вернуться домой, либо позвонить. Она не могла заставить себя признаться этой суровой красивой женщине, что от страха ей пришлось зайти во двор чужого дома, чтобы справить нужду, но она рассказала о том, как воспользовалась кредитной карточкой, какую сумку сняла, как выбрала этот город, показавшийся ей достаточно удаленным и потому безопасным, – к тому же именно сюда отправлялся ближайший автобус. Слова вырывались быстрыми автоматными очередями, после чего следовала пауза, в течение которой она собиралась с мыслями, размышляя, о чем говорить дальше, и испытывая изумление, почти не веря в то, что все-таки она решилась на столь отчаянный шаг. В конце она сообщила Анне о том, как заблудилась утром, и показала ей визитную карточку Питера Слоуика. Взглянув на нее мельком, Анна протянула карточку назад.
– Вы хорошо его знаете? – спросила Рози. – Мистера Слоуика?
Анна улыбнулась – Рози показалось, что в улыбке мелькнула едва заметная горечь.
– О да, – ответила она. – Он мой старый друг.
Оченьстарый. Настоящий друг. И друг таких женщин, как вы.
– Вот таким образом я очутилась здесь, – закончили свою историю Рози. – Не знаю, что ждет меня в дальнейшем; пока что я добралась только до этих пор.
Подобие улыбки тронуло уголки рта Анны Стивенсон.
– Да. И до этих пор вы вели себя просто замечательно.
Собрав в кулак всю отвагу, – от которой за последние тридцать шесть часов остались лишь жалкие крохи, – Рози спросила, можно ли ей провести в «Дочерях и сестрах» ночь.
– И не одну, если понадобится, – ответила Анна Стивенсон. – В техническом смысле это убежище – находящийся в частных руках промежуточный полустанок. Вы можете пробыть здесь до восьми недель впрочем, и это не самый большой срок. Мы не придерживаемся жестких рамок относительно пребывания в «Дочерях и сестрах». – В ее голосе проскочил легких оттенок гордости (скорее всего, бессознательной), и Рози вспомнила фразу, которую выучила лет этак с тысячу назад, на втором году изучения французского языка: «L'etat, c'est moi» – государство – это я. Затем воспоминания были вытеснены потрясением, которое она испытала, когда до нее дошел действительный смысл сказанного.
– Восемь... восемь...
Она подумала о бледном молодом человеке, сидевшем на автостанции в Портсайде. Того, который держал на коленях табличку с надписью «БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ», и внезапно поняла, что бы он почувствовал, если бы кто-то из прохожих вдруг опустил в коробку из-под сигар стодолларовую банкноту.
– Простите, мне показалось, что вы сказали восемь
недель!
«Вам нужно чаще мыть уши, милая, – представила она холодный ответ Анны Стивенсон. –
Дней, я сказала восемь
дней. Неужели вы подумали, что мы могли бы позволить таким, как вы, торчать здесь восемь недель? Вы совсем сошли с ума!»
Но Анна утвердительно кивнула головой.
– Хотя очень редко женщины, которые попадают к нам, остаются так долго. И мы испытываем по этому поводу законную гордость, я бы сказала. Вам придется в конце заплатить за пребывание и питание, хотя мы склонны полагать, что цены в нашем заведении вполне приемлемы. – Она снова на миг гордо улыбнулась. – Вам следует знать, что мы не в состоянии предложить что-то очень комфортное или роскошное. Большая часть второго этажа переделана под спальные помещения. У нас тридцать кроватей – правильнее назвать их койками, – одна из них случайно оказалась свободной, почему мы, собственно, и получили возможность принять вас. Комната, в которой вы спали сегодня днем, принадлежит одной из сотрудниц. Их три.
– А разве вам не обязательно получать чье-то разрешение?– прошептала Рози. – Обсуждать мою кандидатуру на заседании какого-нибудь комитета или что-то в этом роде?
– Я и есть комитет, – заявила Анна, и позже Рози подумала, что, наверное, прошло много лет с тех пор, когда эта женщина в последний раз слышала нотки легкого высокомерия в своем голосе. – «Дочери и сестры» были основаны моими родителями, которые не испытывали стеснения в средствах. Я унаследовала доверительный фонд, из которого и поступают средства на содержание, Я сама выбираю, кого приглашать к нам, а кому отказать... хотя реакция других женщин на потенциальных обитательниц «Дочерей и сестер» очень важна. Я бы сказала, она имеет решающее значение – вы произвели благоприятное впечатление.
– Это хорошо, да? – слабым голосом спросила Рози.
– Совершенно верно. – Анна зашуршала бумагами, передвигая документы с места на место, и в конце гонцов обнаружила то, что искала, за компьютером «Пауэр бук», пристроившимся на левом крыле стола. Она протянула лист бумаги с отпечатанным на нем текстом и синим логотипом «Дочерей и сестер» вверху. – Вот. Прочтите и подпишите. Смысл текста сводится к тому, что вы согласны заплатить за свое пребывание у нас из расчета шестнадцать долларов в сутки, куда входят питание и проживание. При необходимости оплата может быть произведена позже. В общем-то, это даже не официальный документ; так, обещание. Мы рады, если те, кто останавливался у нас, платят половину перед уходом, даже если отлучаются на время.
– Я могу заплатить, – заверила ее Рози. – У меня еще кое-что осталось. Не знаю, как благодарить вас, миссис Стивенсон.
– Оставьте миссис для деловых партнеров, для вас я Анна, – поправила она Рози, глядя, как та ставит подпись в нижней части листа. – И не нужно благодарить ни меня, ни Питера Слоуика. Вас привело сюда Провидение – Провидение с большой буквы, как в романах Чарльза Диккенса. Я видела слишком много женщин, которые приползали сюда совсем разбитыми, а выходили целыми, чтобы не верить в это. Питер – один из немногих людей в городе, которые направляют женщин ко мне, но сила, приведшая вас к нему, Рози... это Провидение.
– С большой буквы.
– Верно. – Она мимоходом взглянула на подпись на листке и положила его на полку справа от себя, где, Рози не сомневалась, листок затеряется в общей куче бумаг еще до окончания дня.
– Ну вот, – произнесла Анна тоном человека, который только что покончил с неприятными, но необходимыми формальностями и теперь может свободно перейти к тому, что ему действительно нравится. – Что вы можете делать?
–
Делать? – переспросила Рози. Ей неожиданно стало плохо. Она поняла, что сейчас произойдет.
– Да,
делать. Что вы умеете делать? Скоропись, например?
– Я... – Она сглотнула. Когда-то, в старшей школе, она два года училась скорописи и получала отличные оценки, но те дни давно прошли, и сейчас она вряд ли вообще сможет писать без орфографических ошибок. – Нет. Когда-то училась, но не более того.
– Другие секретарские навыки?
Рози медленно покачала головой. В глазах снова защипало. Она отчаянно заморгала, пытаясь сдержать теплые слезы. Переплетенные пальцы рук опять засверкали белыми костяшками.
– Печатать на машинке умеете?
– Нет.
– Математика? Бухгалтерский учет? Банковское дело?
– Нет!
Анна Стивенсон поискала в бумажных дебрях карандаш, извлекла его и в задумчивости постучала резинкой на конце карандаша по белым зубам.
– Вы могли бы работать официанткой?
Рози невыносимо хотелось дать хоть один положительный ответ, но она представила огромные подносы, которые приходится таскать официанткам весь день напролет... а потом вспомнила о своей пояснице и почках.
– Нет, – прошептала она. Она проиграла битву со слезами; маленькая комната и женщина, сидящая за столом напротив, расплылись, их заволокло туманом. – Во всяком случае, не сейчас. Может, через месяц-другой. Спина... она слишком слаба сейчас.
Господи, до чего же похоже на ложь! Услышав подобные фразы по телевизору, Норман цинично смеялся и принимался разглагольствовать о благотворительных «кадиллаках» и талонах на бесплатное питание для миллионеров.
Однако Анна Стивенсон, похоже, не очень обеспокоилась.
– Что же вы все-таки
умеетеделать, Рози? Хоть какими-то профессиональными навыками вы обладаете?
– Да! – воскликнула она, приходя в ужас от резких, сердитых интонаций в собственном голосе и не желая не только спрятать, но даже приглушить их. – Да, почему же нет? Я могу вытирать пыль, я могу мыть сосуду, я могу стелить постели, я могу пылесосить ковры, я могу приготовить ужин для двоих человек, я могу заниматься любовью с мужем раз в неделю. И еще я могу сносить побои. Да, это мое главное умение. Как вы думаете, в окрестных спортивных залах нет открытой вакансии спарринг-партнера для начинающих заниматься боксом?
А потом она по-настоящему разрыдалась. Она рыдала, уткнувшись лицом в ладони, как часто делала за годы, прошедшие со дня их свадьбы, рыдала в полный голос и ожидала, когда Анна наконец скажет, чтобы она выметалась на улицу, что они могут найти на свободную койку другую женщину, которая не станет демонстрировать свое остроумие.
Что-то коснулось ее руки. Открыв глаза, Рози увидела перед собой коробочку с салфетками «Клинекс», которую протягивала ей Анна Стивенсон. И – невероятно, но это так – Анна Стивенсон улыбалась.
– Не думаю, что вам придется становиться чьим-нибудь спарринг-партнером, – проговорила она, – Мне кажется, все у вас со временем образуется – так ведь всегда бывает, поверьте. Возьмите салфетку и утрите слезы.
И пока Рози приводила себя в относительный порядок, Анна рассказала ей об отеле «Уайтстоун», с которым «Дочери и сестры» поддерживают давние и взаимовыгодные отношения. Отель «Уайтстоун» принадлежит корпорации, в директорский совет которой в свое время входил отец Анны, и немало женщин с удовольствием брались за работу в отеле. Оплачиваемую, разумеется. Анна сообщила Рози, что ей придется трудиться ровно столько, сколько позволит больная спина, а если через двадцать один день общее физическое состояние не улучшится, работу нужно будет оставить, чтобы пройти в больнице тщательное медицинское обследование.
– Кроме того, вы начнете работать в паре с женщиной, которая уже знает, что к чему. Скажем так, с консультантом, который живет в «Дочерях и сестрах» постоянно. Она будет обучать вас и отвечать за вас. Если вы украдете что-нибудь, отвечать придется ей, а не вам... но вы ведь не склонны к воровству, я надеюсь?
Рози затрясла головой.
– Кроме кредитной карточки мужа, я за всю жизнь ничего не украла, да и ею воспользовалась только раз. Чтобы он меня не выследил.
– Вы останетесь в «Уайтстоуне», пока не подыщете себе что-нибудь более подходящее, а это обязательно случится – не забывайте о Провидении.
– С большой буквы.
– Да. Мы просим вас лишь об одном: постарайтесь выполнять свои обязанности в «Уайтстоуне» как можно лучше – хотя бы ради тех женщин, которые придут после вас, если не по другим причинам. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Да, – кивнула Роза. – Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью.
– Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью. Совершенно верно. Хорошо, что вы оказались здесь, Рози Макклендон.
Анна встала из-за стола и протянула обе руки жестом, в котором чувствовалось уже не едва заметное, а явно бросающееся в глаза неосознанное высокомерие, которое Рози увидела в ней и раньше. Помедлив мгновение, Рози встала и приняла протянутые руки. Их вальцы соединились над заваленным бумагами столом.
– Мне осталось сообщить вам еще о трех вещах, – сказала Анна, – Это важно, поэтому я прошу, чтобы вы успокоились и выслушали меня внимательно. Сможете?
– Да, – ответила Рози, очарованная взглядом голубых глаз Анны Стивенсон.
– Во-первых, то, что вы взяли кредитную карточку, не означает воровства. Деньги принадлежат не только ему, но и вам в одинаковой степени. Во-вторых, в том, что вы хотите вернуть свою девичью фамилию, нет ничего, противоречащего закону. Она остается за вами на протяжении всей жизни. В-третьих, вы можете стать свободной, если захотите.
Она умолкла, глядя на Рози своими замечательными голубыми глазами, не отпуская ее рук.
– Вы меня понимаете?
Вы можете стать свободной, если захотите. Свободной от его кулаков, свободной от его мыслей, свободной от
него. Хотите ли вы этого? Хотите ли вы стать свободной?
– Да, – произнесла Рози низким дрожащим голосом. – Больше всего на свете я хочу стать свободной.
Анна Стивенсон наклонилась через стол и легко поцеловала Рози в щеку. В то же время она мягко сжала ее ладони.
– Тогда вы попали туда, куда вам нужно. Добро пожаловать, дорогая.
Ей принесли поздний завтрак (или, возможно, то был ранний ленч), после чего отвели в одну из спален на первом этаже, где она проспала мертвым сном шесть часов. Затем, прежде чем проводить в кабинет Анны, ее покормили снова – жареным цыпленком с картофельным пюре и зеленым горошком. Она ела с виноватой жадностью, не в силах отделаться от мысли, что набивает желудок не имеющей калорий снящейся ей пищей. На десерт подали порцию апельсинового джема, в котором, словно жуки в янтаре, плавали кусочки фруктов. Она ощущала на себе взгляды других сидевших за столом женщин, но их любопытство казалось вполне дружелюбным. Они переговаривались между собой, однако Рози не могла уследить за темой бесед. Кто-то упомянул «Индиго герлс», и она отметила про себя, что знает о существовании таковых – однажды, поджидая Нормана с работы, она видела короткий сюжет про них в передаче «Окрестности Остина».
Пока она расправлялась с десертом, кто-то из женщин включил запись «Маленького Ричарда», и две другие женщины вышли из-за стола, чтобы станцевать джиттербаг. Они делали резкие движения бедрами и извивались. Их приветствовали смехом и аплодисментами. Рози посмотрела на танцующих отстраненно и подумала, что, возможно, здесь и вправду обитают лесбиянки, получающие государственное пособие. Позже, когда со столов убирали, Рози предложила свою помощь, но ей не позволили.
– Идите за мной, – позвала ее одна из женщин. Если Рози правильно запомнила, ее звали Консуэло. Лицо женщины уродовал широкий шрам, опускавшийся от левого глаза по щеке чуть ли не до подбородка. – Анна хочет с вами встретиться.
– Кто такая Анна?
– Анна Стивенсон, – ответила Консуэло, указывая путь по короткому коридору, соединяющемуся с кухней. – Наша шефиня.
– А какая она?
– Сами увидите.
Консуэло распахнула перед Рози дверь комнаты, по всей видимости, служившей когда-то кладовой, однако остановилась за дверью, не проявляя желания войти.
Первым предметом, который бросился в глаза Рози, был занимавший чуть ли не весь кабинет стол, беспорядочно заваленный горой бумаг. Такого ей видеть еще не приходилось. Сидевшая за столом женщина, несмотря на некоторую полноту, была, несомненно, очень красива. С короткими, аккуратно уложенными седыми волосами она напомнила Рози Беатрис Артур, исполнявшую роль Мод в старом телевизионном комедийном сериале. Строгое сочетание белой блузки и черного джемпера еще более подчеркивало сходство, и Рози робко приблизилась к столу. Она почти не сомневалась, что теперь, накормив ее и позволив поспать несколько часов, они снова выгонят ее на улицу. Она приготовилась к этому, уговаривая себя согласиться с неизбежным без споров и мольбы; в конце концов, это их дом, и спасибо уже за то, что ее покормили два раза. К тому же ей не придется занимать участок пола на вокзале для себя, по крайней мере пока – оставшихся денег достаточно, чтобы провести несколько ночей в недорогом отеле или мотеле. Все могло быть хуже.
Гораздохуже.
Она понимала, что так оно и есть, однако сдержанное поведение женщины за столом и острый взгляд ее голубых глаз – глаз, которые, наверное, видели сотни подобных ей женщин, за прошедшие годы заходивших в этот кабинет, – вызывали в ней чувство робости.
– Присаживайтесь, – пригласила ее хозяйка кабинета, и когда Рози устроилась на единственном в комнате стуле, кроме того, на котором сидела седая женщина (для чего ей пришлось снять с сиденья ворох бумаг и положить их на пол – ближайшая полка была забита до отказа), Анна представилась и попросила ее назвать свое имя.
– На самом деле меня зовут Роуз Дэниэлс, – сообщила она, – но я решила вернуться к Макклей-дон – своей девичьей фамилии. Наверное, это противоречит закону, но я больше не хочу пользоваться фамилией мужа. Он меня бил, поэтому я сбежала. – Она подумала, что женщина за столом может решить, будто первый же подзатыльник мужа вынудил ее к бегству, и невольно прикоснулась рукой к носу, который все еще болел у основания переносицы. – Наш брак продолжался довольно долго, но я только сейчас набралась храбрости.
– О каком сроке идет речь?– Четырнадцать лет. – Рози почувствовала, что больше не в силах выдержать прямой, откровенный взгляд Анны. Она опустила глаза и уставилась на свои руки на коленях. Пальцы рук переплелись с таким напряжением, что костяшки побелели.
«Сейчас она спросит, почему же я так долго не просыпалась. Она не скажет вслух, что некоторая больная часть моего существа получала
удовольствиеот побоев, но она так думает».
Вместо того, чтобы выяснять подробности, женщина спросила, как давно Рози оставила мужа.
Над этим вопросом следовало тщательно подумать, и не только потому, что она попала из одного часового пояса в другой. Часы, проведенные в автобусе, а затем непривычный сон в разгаре дня окончательно запутали ее ощущение времени.
– Примерно тридцать шесть часов назад, – ответила она, выполнив в уме необходимые расчеты. – Плюс-минус.
– Понятно. – Рози ожидала, что сейчас Анна извлечет из бумажных джунглей на столе пару бланков и либо попросит ее заполнить их, либо займется этим сама, но женщина лишь продолжала глядеть на нее, возвышаясь над сложной топографией стола. – А теперь расскажите мне все. Все.
Рози сделала глубокий вдох и рассказала Анне о цапле крови на пододеяльнике. Поначалу она опасалась, что у собеседницы останется впечатление, будто она настолько ленива – или безрассудна, – что бросила мужа после четырнадцати лет совместной жизни из-за примитивного нежелания менять постельное белье; как это глупо ни звучит, она ужасно боялась, что Анна именно так и подумает. Она не могла объяснить те сложные чувства, которые пробудил в ней вид капли крови, ей не хотелось признаваться, что ее охватил настоящий гнев– гнев, показавшийся совершенно новым и одновременно знакомым, как старый друг, – однако она сообщила Анне, что раскачивалась на кресле Винни-Пуха с такой силой, что боялась сломать его.
– Так я называла свое кресло-качалку, – добавила она, чувствуя, что ее щеки вот-вот задымятся от залившей их горячей краски стыда. – Понимаю, эте глупо...
Анна Стивенсон подняла руку, прерывая ее оправдания.
– Что вы сделали после того, как решили уйти? Расскажите об этом.
Рози поведала ей о кредитной карточке, о том, как боялась, что интуиция Нормана подскажет ему либо вернуться домой, либо позвонить. Она не могла заставить себя признаться этой суровой красивой женщине, что от страха ей пришлось зайти во двор чужого дома, чтобы справить нужду, но она рассказала о том, как воспользовалась кредитной карточкой, какую сумку сняла, как выбрала этот город, показавшийся ей достаточно удаленным и потому безопасным, – к тому же именно сюда отправлялся ближайший автобус. Слова вырывались быстрыми автоматными очередями, после чего следовала пауза, в течение которой она собиралась с мыслями, размышляя, о чем говорить дальше, и испытывая изумление, почти не веря в то, что все-таки она решилась на столь отчаянный шаг. В конце она сообщила Анне о том, как заблудилась утром, и показала ей визитную карточку Питера Слоуика. Взглянув на нее мельком, Анна протянула карточку назад.
– Вы хорошо его знаете? – спросила Рози. – Мистера Слоуика?
Анна улыбнулась – Рози показалось, что в улыбке мелькнула едва заметная горечь.
– О да, – ответила она. – Он мой старый друг.
Оченьстарый. Настоящий друг. И друг таких женщин, как вы.
– Вот таким образом я очутилась здесь, – закончили свою историю Рози. – Не знаю, что ждет меня в дальнейшем; пока что я добралась только до этих пор.
Подобие улыбки тронуло уголки рта Анны Стивенсон.
– Да. И до этих пор вы вели себя просто замечательно.
Собрав в кулак всю отвагу, – от которой за последние тридцать шесть часов остались лишь жалкие крохи, – Рози спросила, можно ли ей провести в «Дочерях и сестрах» ночь.
– И не одну, если понадобится, – ответила Анна Стивенсон. – В техническом смысле это убежище – находящийся в частных руках промежуточный полустанок. Вы можете пробыть здесь до восьми недель впрочем, и это не самый большой срок. Мы не придерживаемся жестких рамок относительно пребывания в «Дочерях и сестрах». – В ее голосе проскочил легких оттенок гордости (скорее всего, бессознательной), и Рози вспомнила фразу, которую выучила лет этак с тысячу назад, на втором году изучения французского языка: «L'etat, c'est moi» – государство – это я. Затем воспоминания были вытеснены потрясением, которое она испытала, когда до нее дошел действительный смысл сказанного.
– Восемь... восемь...
Она подумала о бледном молодом человеке, сидевшем на автостанции в Портсайде. Того, который держал на коленях табличку с надписью «БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ», и внезапно поняла, что бы он почувствовал, если бы кто-то из прохожих вдруг опустил в коробку из-под сигар стодолларовую банкноту.
– Простите, мне показалось, что вы сказали восемь
недель!
«Вам нужно чаще мыть уши, милая, – представила она холодный ответ Анны Стивенсон. –
Дней, я сказала восемь
дней. Неужели вы подумали, что мы могли бы позволить таким, как вы, торчать здесь восемь недель? Вы совсем сошли с ума!»
Но Анна утвердительно кивнула головой.
– Хотя очень редко женщины, которые попадают к нам, остаются так долго. И мы испытываем по этому поводу законную гордость, я бы сказала. Вам придется в конце заплатить за пребывание и питание, хотя мы склонны полагать, что цены в нашем заведении вполне приемлемы. – Она снова на миг гордо улыбнулась. – Вам следует знать, что мы не в состоянии предложить что-то очень комфортное или роскошное. Большая часть второго этажа переделана под спальные помещения. У нас тридцать кроватей – правильнее назвать их койками, – одна из них случайно оказалась свободной, почему мы, собственно, и получили возможность принять вас. Комната, в которой вы спали сегодня днем, принадлежит одной из сотрудниц. Их три.
– А разве вам не обязательно получать чье-то разрешение?– прошептала Рози. – Обсуждать мою кандидатуру на заседании какого-нибудь комитета или что-то в этом роде?
– Я и есть комитет, – заявила Анна, и позже Рози подумала, что, наверное, прошло много лет с тех пор, когда эта женщина в последний раз слышала нотки легкого высокомерия в своем голосе. – «Дочери и сестры» были основаны моими родителями, которые не испытывали стеснения в средствах. Я унаследовала доверительный фонд, из которого и поступают средства на содержание, Я сама выбираю, кого приглашать к нам, а кому отказать... хотя реакция других женщин на потенциальных обитательниц «Дочерей и сестер» очень важна. Я бы сказала, она имеет решающее значение – вы произвели благоприятное впечатление.
– Это хорошо, да? – слабым голосом спросила Рози.
– Совершенно верно. – Анна зашуршала бумагами, передвигая документы с места на место, и в конце гонцов обнаружила то, что искала, за компьютером «Пауэр бук», пристроившимся на левом крыле стола. Она протянула лист бумаги с отпечатанным на нем текстом и синим логотипом «Дочерей и сестер» вверху. – Вот. Прочтите и подпишите. Смысл текста сводится к тому, что вы согласны заплатить за свое пребывание у нас из расчета шестнадцать долларов в сутки, куда входят питание и проживание. При необходимости оплата может быть произведена позже. В общем-то, это даже не официальный документ; так, обещание. Мы рады, если те, кто останавливался у нас, платят половину перед уходом, даже если отлучаются на время.
– Я могу заплатить, – заверила ее Рози. – У меня еще кое-что осталось. Не знаю, как благодарить вас, миссис Стивенсон.
– Оставьте миссис для деловых партнеров, для вас я Анна, – поправила она Рози, глядя, как та ставит подпись в нижней части листа. – И не нужно благодарить ни меня, ни Питера Слоуика. Вас привело сюда Провидение – Провидение с большой буквы, как в романах Чарльза Диккенса. Я видела слишком много женщин, которые приползали сюда совсем разбитыми, а выходили целыми, чтобы не верить в это. Питер – один из немногих людей в городе, которые направляют женщин ко мне, но сила, приведшая вас к нему, Рози... это Провидение.
– С большой буквы.
– Верно. – Она мимоходом взглянула на подпись на листке и положила его на полку справа от себя, где, Рози не сомневалась, листок затеряется в общей куче бумаг еще до окончания дня.
– Ну вот, – произнесла Анна тоном человека, который только что покончил с неприятными, но необходимыми формальностями и теперь может свободно перейти к тому, что ему действительно нравится. – Что вы можете делать?
–
Делать? – переспросила Рози. Ей неожиданно стало плохо. Она поняла, что сейчас произойдет.
– Да,
делать. Что вы умеете делать? Скоропись, например?
– Я... – Она сглотнула. Когда-то, в старшей школе, она два года училась скорописи и получала отличные оценки, но те дни давно прошли, и сейчас она вряд ли вообще сможет писать без орфографических ошибок. – Нет. Когда-то училась, но не более того.
– Другие секретарские навыки?
Рози медленно покачала головой. В глазах снова защипало. Она отчаянно заморгала, пытаясь сдержать теплые слезы. Переплетенные пальцы рук опять засверкали белыми костяшками.
– Печатать на машинке умеете?
– Нет.
– Математика? Бухгалтерский учет? Банковское дело?
– Нет!
Анна Стивенсон поискала в бумажных дебрях карандаш, извлекла его и в задумчивости постучала резинкой на конце карандаша по белым зубам.
– Вы могли бы работать официанткой?
Рози невыносимо хотелось дать хоть один положительный ответ, но она представила огромные подносы, которые приходится таскать официанткам весь день напролет... а потом вспомнила о своей пояснице и почках.
– Нет, – прошептала она. Она проиграла битву со слезами; маленькая комната и женщина, сидящая за столом напротив, расплылись, их заволокло туманом. – Во всяком случае, не сейчас. Может, через месяц-другой. Спина... она слишком слаба сейчас.
Господи, до чего же похоже на ложь! Услышав подобные фразы по телевизору, Норман цинично смеялся и принимался разглагольствовать о благотворительных «кадиллаках» и талонах на бесплатное питание для миллионеров.
Однако Анна Стивенсон, похоже, не очень обеспокоилась.
– Что же вы все-таки
умеетеделать, Рози? Хоть какими-то профессиональными навыками вы обладаете?
– Да! – воскликнула она, приходя в ужас от резких, сердитых интонаций в собственном голосе и не желая не только спрятать, но даже приглушить их. – Да, почему же нет? Я могу вытирать пыль, я могу мыть сосуду, я могу стелить постели, я могу пылесосить ковры, я могу приготовить ужин для двоих человек, я могу заниматься любовью с мужем раз в неделю. И еще я могу сносить побои. Да, это мое главное умение. Как вы думаете, в окрестных спортивных залах нет открытой вакансии спарринг-партнера для начинающих заниматься боксом?
А потом она по-настоящему разрыдалась. Она рыдала, уткнувшись лицом в ладони, как часто делала за годы, прошедшие со дня их свадьбы, рыдала в полный голос и ожидала, когда Анна наконец скажет, чтобы она выметалась на улицу, что они могут найти на свободную койку другую женщину, которая не станет демонстрировать свое остроумие.
Что-то коснулось ее руки. Открыв глаза, Рози увидела перед собой коробочку с салфетками «Клинекс», которую протягивала ей Анна Стивенсон. И – невероятно, но это так – Анна Стивенсон улыбалась.
– Не думаю, что вам придется становиться чьим-нибудь спарринг-партнером, – проговорила она, – Мне кажется, все у вас со временем образуется – так ведь всегда бывает, поверьте. Возьмите салфетку и утрите слезы.
И пока Рози приводила себя в относительный порядок, Анна рассказала ей об отеле «Уайтстоун», с которым «Дочери и сестры» поддерживают давние и взаимовыгодные отношения. Отель «Уайтстоун» принадлежит корпорации, в директорский совет которой в свое время входил отец Анны, и немало женщин с удовольствием брались за работу в отеле. Оплачиваемую, разумеется. Анна сообщила Рози, что ей придется трудиться ровно столько, сколько позволит больная спина, а если через двадцать один день общее физическое состояние не улучшится, работу нужно будет оставить, чтобы пройти в больнице тщательное медицинское обследование.
– Кроме того, вы начнете работать в паре с женщиной, которая уже знает, что к чему. Скажем так, с консультантом, который живет в «Дочерях и сестрах» постоянно. Она будет обучать вас и отвечать за вас. Если вы украдете что-нибудь, отвечать придется ей, а не вам... но вы ведь не склонны к воровству, я надеюсь?
Рози затрясла головой.
– Кроме кредитной карточки мужа, я за всю жизнь ничего не украла, да и ею воспользовалась только раз. Чтобы он меня не выследил.
– Вы останетесь в «Уайтстоуне», пока не подыщете себе что-нибудь более подходящее, а это обязательно случится – не забывайте о Провидении.
– С большой буквы.
– Да. Мы просим вас лишь об одном: постарайтесь выполнять свои обязанности в «Уайтстоуне» как можно лучше – хотя бы ради тех женщин, которые придут после вас, если не по другим причинам. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Да, – кивнула Роза. – Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью.
– Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью. Совершенно верно. Хорошо, что вы оказались здесь, Рози Макклендон.
Анна встала из-за стола и протянула обе руки жестом, в котором чувствовалось уже не едва заметное, а явно бросающееся в глаза неосознанное высокомерие, которое Рози увидела в ней и раньше. Помедлив мгновение, Рози встала и приняла протянутые руки. Их вальцы соединились над заваленным бумагами столом.
– Мне осталось сообщить вам еще о трех вещах, – сказала Анна, – Это важно, поэтому я прошу, чтобы вы успокоились и выслушали меня внимательно. Сможете?
– Да, – ответила Рози, очарованная взглядом голубых глаз Анны Стивенсон.
– Во-первых, то, что вы взяли кредитную карточку, не означает воровства. Деньги принадлежат не только ему, но и вам в одинаковой степени. Во-вторых, в том, что вы хотите вернуть свою девичью фамилию, нет ничего, противоречащего закону. Она остается за вами на протяжении всей жизни. В-третьих, вы можете стать свободной, если захотите.
Она умолкла, глядя на Рози своими замечательными голубыми глазами, не отпуская ее рук.
– Вы меня понимаете?
Вы можете стать свободной, если захотите. Свободной от его кулаков, свободной от его мыслей, свободной от
него. Хотите ли вы этого? Хотите ли вы стать свободной?
– Да, – произнесла Рози низким дрожащим голосом. – Больше всего на свете я хочу стать свободной.
Анна Стивенсон наклонилась через стол и легко поцеловала Рози в щеку. В то же время она мягко сжала ее ладони.
– Тогда вы попали туда, куда вам нужно. Добро пожаловать, дорогая.
8
Было начало мая, наступила настоящая весна, та пора, когда умы молодых людей, как утверждают знатоки, постепенно склоняются к любви – прекрасное время года и замечательное чувство, – однако мысли Нормана Дэниэлса были заняты совершенно иным. Он ожидал прорыва, крошечной зацепки, и теперь она появилась. На это ушло слишком много времени – почти три недели, черт бы их побрал, – но она все-таки появилась.
Он сидел на скамейке в парке в восьмистах милях от города, где его жена в этот момент меняла простыни в гостиничных номерах, – крупный мужчина в легком джемпере и серых габардиновых брюках свободного покроя. В одной руке он держал полупрозрачный зеленый теннисный мяч. Мышцы предплечья ритмично напрягались и опадали в такт движению пальцев, сжимавших и отпускавших мяч.
Другой мужчина пересек улицу, остановился на краю тротуара, оглядел парк, затем заметил мужчину на скамейке и направился к нему. Он слегка наклонился, когда над его головой бесшумно пролетела пластмассовая летающая тарелочка, затем замер как вкопанный, когда мимо него пронеслась большая немецкая овчарка, преследующая тарелочку. Этот, второй мужчина был гораздо моложе того, что сидел на скамейке. На его привлекательном, но не внушающем доверия лице красовались тоненькие усики в стиле Эррола Флинна. Он остановился перед мужчиной, сжимавшим в правой руке теннисный мяч, и неуверенно посмотрел на него.
Он сидел на скамейке в парке в восьмистах милях от города, где его жена в этот момент меняла простыни в гостиничных номерах, – крупный мужчина в легком джемпере и серых габардиновых брюках свободного покроя. В одной руке он держал полупрозрачный зеленый теннисный мяч. Мышцы предплечья ритмично напрягались и опадали в такт движению пальцев, сжимавших и отпускавших мяч.
Другой мужчина пересек улицу, остановился на краю тротуара, оглядел парк, затем заметил мужчину на скамейке и направился к нему. Он слегка наклонился, когда над его головой бесшумно пролетела пластмассовая летающая тарелочка, затем замер как вкопанный, когда мимо него пронеслась большая немецкая овчарка, преследующая тарелочку. Этот, второй мужчина был гораздо моложе того, что сидел на скамейке. На его привлекательном, но не внушающем доверия лице красовались тоненькие усики в стиле Эррола Флинна. Он остановился перед мужчиной, сжимавшим в правой руке теннисный мяч, и неуверенно посмотрел на него.