Страница:
«Сошедшие с рельсов» заиграли что-то веселенькое, и молодежь дружно задергалась, как панки на концерте. Слева посетители постарше выстроились в две линии по дюжине или около того человек в каждой и пустились в пляс. Оглядевшись, Дэвид сообразил, что на самом деле танцевали в один ряд. Всю дальнюю стену занимало зеркало, из-за чего площадка казалась в два раза больше.
Где-то разбился стакан.
– Братишка, а платить-то тебе! – крикнул солист.
Его слова сорвали аплодисменты. Когда в крови бурлит текила, подумал Дэвид, и не такое кажется верхом остроумия. «Сошедшие с рельсов» тем временем устроили инструментальный перерыв.
Над барной стойкой, имевшей форму подковы, висел неоновый красно-бело-синий контур хребта Уинд-Ривер; похоже, в Вайоминге к этой гамме питали особую страсть. Еще одна неоновая вывеска, переливавшаяся теми же цветами, гласила: «ТЫ В КРАЮ ГОСПОДНЕМ, БРАТИШКА». Слева от нее красовался логотип «Будвайзера», справа – «Корз». Перед стойкой в несколько рядов толпились люди. Трое барменов в белых рубашках и красных жилетах орудовали шейкерами, словно шестизарядными револьверами.
Зал был размером со здоровенный амбар – сейчас в нем гудело не меньше пяти сотен человек, – но у Дэвида не возникло сомнений, где искать Уиллу. Мой талисман всегда со мной, подумал он, проталкиваясь через толпу ковбоев и еле удерживаясь, чтобы не заплясать вместе с ними.
За баром и танцплощадкой располагалась небольшая полутемная зала с высокими кабинками. Почти во всех набилось по дружеской компании – со жбаном-другим пива для подкрепления сил; благодаря зеркалу каждая четверка удваивалась до восьмерки. И лишь в одной кабинке еще было куда пристроиться. Там в одиночестве сидела Уилла; ее закрытое платье в цветочек казалось неуместным среди «ливайсов», джинсовых юбок и рубашек с перламутровыми пуговицами. Стол перед ней пустовал – ни выпивки, ни еды.
Сначала Уилла его не увидела, заглядевшись на танцующих. Лицо ее раскраснелось, уголки рта прорезали глубокие морщинки. Здесь она выглядела совершенно чужой, но никогда Дэвид не любил ее больше, чем в эту минуту. Девушка, застывшая на грани улыбки.
– А, Дэвид, – сказала она, когда он протиснулся в кабинку. – Я надеялась, что ты придешь. Даже рассчитывала. Отличные ребята, правда? Такие шумные!
Из-за музыки ей приходилось чуть ли не кричать, но он чувствовал, что ей нравится и это. Мельком взглянув на него, она снова уставилась на танцплощадку.
– Да, ребята что надо, – согласился он. И не покривил душой. Он и сам ощущал, как что-то в нем откликается на музыку – несмотря на вернувшуюся потихоньку тревогу. Теперь, когда Уилла нашлась, у него снова был на уме только чертов поезд. – Солист прямо как Бак Оуэнс.
– Да? – Она с улыбкой посмотрела на него. – А кто такой Бак Оуэнс?
– Да не важно. Пора возвращаться на станцию. Если только ты не хочешь застрять тут еще на несколько дней.
– А что, это идея. Мне здесь нра… ух ты, смотри!
Над площадкой описал дугу стакан, блеснув на миг золотом и зеленью в лучах цветных прожекторов, и где-то вне поля видимости разлетелся вдребезги. Послышались одобрительные возгласы и даже аплодисменты. Уилла тоже захлопала в ладоши, но Дэвид заметил, что парочка накачанных парней с надписями «Охрана» и «Порядок» на футболках уже пробираются к предположительному месту запуска снаряда.
– В таких местах четыре драки за вечер это еще мало, – заметил Дэвид. – Плюс еще одна потасовка за счет заведения ближе к закрытию.
Уилла рассмеялась и пистолетиками наставила на него указательные пальцы.
– Здорово! Хочу на это посмотреть!
– А я хочу вернуться с тобой на станцию. Если тебе вздумается походить по барам в Сан-Франциско, то обязательно выберемся. Обещаю.
Она выпятила нижнюю губу, откинула со лба рыжеватые волосы.
– Это уже будет не то… Ну ты же понимаешь. В Сан-Франциско, наверное, в барах подают… ну, я не знаю… какое-нибудь вегетарианское пиво.
На сей раз расхохотался он. Вегетарианское пиво – это даже смешнее, чем банкир по имени Вольф Перрипугер. И все же тревога не отставала от него. Уж не отсюда ли и смех?
– Мы вернемся после короткого перерыва, – объявил солист, вытирая пот со лба. – А вы пейте до дна и не забывайте – с вами Тони Вильянуэва и «Сошедшие с рельсов».
– Пора надеть хрустальные туфельки и откланяться, – сказал Дэвид, взял ее за руку и стал вылезать из кабинки. Уилла не сдвинулась с места, но и руки его отпускать не стала, и Дэвид опять уселся за стол, чувствуя легкий прилив паники. Теперь ему стало понятно, как чувствует себя рыба, угодившая на крючок: вам уже не сорваться, мистер Окунь, так что добро пожаловать на берег, брюшком вверх… И снова этот взгляд – те же убийственно голубые глаза, те же морщинки в уголках рта, наметившие легкую улыбку… Уилла – девушка, читающая романы по утрам и стихи ночью… Девушка, полагающая теленовости – как она выразилась? – «слишком эфемерными».
– Гляди, – произнесла она, обратив лицо к зеркалу.
В зеркале Дэвид увидел приятную молодую пару с восточного побережья, почему-то застрявшую в Вайоминге. В своем ситцевом платье Уилла смотрелась получше его, но, кажется, так будет всегда. Вопросительно подняв брови, он перевел взгляд на оригинал.
– Нет, посмотри еще раз, – настояла она. Морщинки никуда не делись, но теперь она была серьезна – насколько позволял бушевавший вокруг разгул. – И подумай о том, что я тебе говорила.
С его губ едва не сорвалось: «Ты говорила мне о многом, и я постоянно об этом думаю», однако это был бы типичный ответ влюбленного – милый, но по сути бессмысленный. И поскольку Дэвид все-таки понял, к чему она клонит, он без лишних слов снова посмотрел в зеркало. На сей раз посмотрел по-настоящему – и не увидел никого. Перед его глазами была единственная пустая кабинка в «26». Он перевел взгляд на Уиллу, как громом пораженный… и все же, странное дело, не особенно удивленный.
– Ты хотя бы задумывался, как может привлекательная особа женского пола сидеть тут в гордом одиночестве, когда все ходит ходуном? – спросила она.
Он покачал головой. Нет, не задумывался. Он вообще о многом не задумывался – по крайней мере до этой минуты. Например, когда он в последний раз ел или пил. Или сколько сейчас времени, или когда успело зайти солнце. Он даже не знал, что именно с ними произошло. Просто «Северная стрела» сошла с рельсов, и вот теперь они сидят здесь и слушают кантри-группу, которая по какому-то совпадению называется…
– Я пинал пивную банку, – сказал он. – По дороге сюда я пинал банку.
– Да, – согласилась она, – а когда посмотрел в зеркало, сначала увидел нас. Ощущения – это еще не все, но вот если сложить их с ожиданиями… – Она подмигнула Дэвиду и поцеловала в щеку, прижавшись грудью к его плечу. Ощущения ощущениями, а это было нечто восхитительное – живое, теплое прикосновение. – Дэвид, бедняжка. Прости меня. Но ты молодчина, что пришел. Если честно, я не ожидала.
– Надо вернуться и рассказать остальным.
Она поджала губы.
– Зачем?
– Затем, что…
К их кабинке направились двое мужчин в ковбойских шляпах, ведя под руки двух хохочущих девиц в джинсах, ковбойках и с косичками. Когда они подошли поближе, на лицах у всех возникло одно и то же озадаченное – хотя и не совсем испуганное – выражение, и компания поспешила ретироваться к бару. Они чувствуют наше присутствие, подумал Дэвид. Будто дуновение сквозняка. Вот во что мы превратились.
– Затем, что так будет правильно.
Уилла рассмеялась. В голосе ее прорезалась усталость.
– Ты напоминаешь мне того старичка, что рекламировал овсянку по телевизору.
– Милая, но ведь они все еще ждут поезда!
– А может, он и вправду придет? – Внезапная свирепость Уиллы его немного огорошила. – Ну, тот, о котором поют в песнях – евангельский поезд на небеса, куда ни картежникам, ни кутежникам не пробраться…
– Сомневаюсь, что у «Амтрака» налажено сообщение с раем, – возразил он, надеясь ее рассмешить, но Уилла с угрюмым видом уставилась на свои руки. Вдруг его осенило: – Тебе известно что-то еще? Что-то, чего им лучше не говорить? Я прав?
– Не понимаю, зачем нам вообще утруждать себя, если можно просто остаться здесь, – ответила она. Не проскользнула ли в ее голосе раздраженная нотка? Кажется, да. О существовании такой Уиллы он даже и не подозревал. – Может, ты и чуточку близорук, Дэвид, но ты все-таки пришел, и за это я тебя люблю. – Она снова его поцеловала.
– А знаешь, я ведь встретил волка, – сказал он. – Я хлопнул в ладоши, и он убежал. Теперь думаю, не сменить ли имя на Вольф Перрипугер.
Какое-то мгновение она таращилась на него с отвисшей челюстью, и у Дэвида промелькнула мысль: чтобы по-настоящему удивить женщину, которую я люблю, нам обоим сначала пришлось умереть. Потом Уилла откинулась на мягкую спинку и захохотала во все горло. Проходившая мимо официантка с грохотом выронила поднос, уставленный пивными бутылками, и смачно выругалась.
– Вольф Перрипугер! – сквозь смех выговорила Уилла. – Я буду тебя так называть в постели! «О, Вольф Перрипугер, какой ты у меня большой! Какой волосатый!»
Официантка глядела на пенящееся месиво, не переставая чертыхаться, как моряк в портовой пивнушке… и держалась при этом на почтительном расстоянии от пустой кабинки.
– А думаешь, у нас теперь получится? Ну, заниматься любовью? – спросил Дэвид.
Уилла смахнула слезы:
– Ощущения плюс ожидания, не забыл? Вместе они горы могут свернуть. – Она взяла его за руку. – Я по-прежнему люблю тебя, а ты – меня. Разве нет?
– Не будь я Вольф Перрипугер! – Пока ему еще шутилось, так как мозг Дэвида не желал верить, что его хозяин мертв. Взглянув еще разок в зеркало, он увидел их обоих. Потом только себя – рука сжимала пустоту. Потом вообще ничего. И все же… он до сих пор дышал, чувствовал запах пива, виски и духов.
К официантке подбежал уборщик и принялся ей помогать.
– Точно в яму ухнула, – буркнула она.
После смерти Дэвид такого услышать не ожидал.
– Ладно, я все-таки пойду с тобой, – сказала Уилла, – но торчать на станции с этими занудами не намерена. Здесь куда лучше.
– Договорились.
– А кто такой Бак Оуэнс?
– Я тебе про него расскажу, – заверил Дэвид. – И про Роя Кларка тоже. Только сперва объясни, что еще тебе известно.
– Мне, в общем, до них и дела нет. Но Генри Лэндер славный. И его жена.
– Фил Палмер тоже неплохой человек.
Она сморщила нос.
– Фил Болтофил.
– Так что тебе известно, Уилла?
– Ты и сам поймешь, просто гляди в оба.
– А не проще было бы, если бы ты…
Видимо, нет. Вдруг она привстала и показала на сцену:
– Гляди! Музыканты возвращаются!
Когда они с Уиллой, взявшись за руки, вышли на автостраду, луна уже стояла высоко. Ума не приложить, как так получилось – они прослушали всего две песни из второй части программы, – но луна как ни в чем не бывало светила посреди черноты, подернутой блестками. Это тревожило Дэвида, но не так сильно, как еще одно обстоятельство.
– Уилла, – сказал он. – Какой сейчас год?
Она задумалась. Ветер трепал ее платье, презрев различия между живыми и мертвыми женщинами.
– Точно не помню, – ответила она наконец. – Странно, да?
– При том, что я не могу вспомнить, когда в последний раз обедал или держал в руках стакан воды? Да не очень-то. Ну а если наугад? Быстро, не задумываясь?
– Тысяча девятьсот… восемьдесят восьмой?
Дэвид кивнул. Сам он назвал бы восемьдесят седьмой.
– У одной девушки на футболке было написано «Средняя школа Кроухарт-Спрингс, выпуск 2003». И если учесть, что ей уже разрешают находиться в таких местах…
– …то 2003 год был как минимум три года назад.
– Вот и я о том же. – Он встал как вкопанный. – Уилла, но не может же сейчас быть 2006 год, правда? Двадцать первый век?
Не успела она ответить, как послышалось клацанье когтей по асфальту. На сей раз за ними трусила целая стая из четырех волков. Самый большой, вожак, был Дэвиду уже знаком – такую лохматую шкуру ни с чем не спутаешь. Сейчас его глаза горели ярче. В каждом, словно лампа на дне колодца, плавало по полумесяцу.
– Они нас видят! – с восторгом закричала Уилла. – Видят, Дэвид!
Она встала коленом на белую полоску разметки и вытянула руку, зацокав языком:
– Сюда, малыш! Ко мне, ко мне!
– Уилла, лучше не надо.
Она пропустила его слова мимо ушей. В этом вся Уилла. У нее обо всем свои представления. Это она предложила поехать в Сан-Франциско на поезде, потому что ей хотелось узнать, каково это – трахаться в скоростном экспрессе, особенно если вагон немного раскачивается.
– Ну же, малыш, иди к мамочке!
Большой волк подбежал поближе, за ним потрусили самка и двое… как их там называют – годовиков? Зверь поднес морду (ну и зубищи!) к вытянутой руке, и луна залила желтые глаза серебряным блеском. Но вдруг, не успел его нос коснуться кожи Уиллы, волк пронзительно затявкал и отскочил назад – так резко, что встал на дыбы, молотя передними лапами воздух и обнажив белое, точно плюшевое, брюхо. Его семейство кинулось врассыпную. Самец перекувыркнулся в воздухе и с поджатым хвостом припустил в заросли, не переставая визжать. Остальные бросились за ним.
Уилла встала и посмотрела на Дэвида с такой неизбывной горечью, что он уставился себе под ноги.
– Так вот для чего ты не дал мне дослушать музыку и вытащил в эту темень? – спросила она. – Чтобы показать, кем я стала? Да будто я сама не знаю.
– Уилла, мне очень жаль.
– Пока еще нет, но скоро будет. – Она снова взяла его за руку. – Пойдем, Дэвид.
Он отважился поднять глаза.
– Ты не сердишься на меня?
– Чуть-чуть… но у меня теперь есть только ты, и я тебя уже не отпущу.
Вскоре после встречи с волками Дэвид заметил на обочине банку из-под «Будвайзера». Он почти не сомневался, что это ее пинал перед собой, пока не закинул за обочину. И вот она лежала на прежнем месте… потому, разумеется, что на самом деле к ней никто и не притрагивался. Ощущения – это еще не все, сказала Уилла, но вот если сложить их с ожиданиями… тогда получится штука, которую называют разумом.
Он зашвырнул банку в придорожные заросли. Через несколько шагов Дэвид обернулся. Банка лежала там же, где и раньше – где какой-то ковбой выбросил ее из окна пикапа. Может, на пути в «26». Ему вспомнилось старое шоу с Баком Оуэнсом и Роем Кларком, где пикапы называли ковбойскими «кадиллаками».
– Чему ты улыбаешься? – поинтересовалась Уилла.
– Потом расскажу. Времени у нас, если я все правильно понимаю, будет вдоволь.
Они стояли, взявшись за руки, перед станцией Кроухарт-Спрингс, точно Гензель и Гретель перед пряничным домиком. В лунном свете зеленая постройка казалась пепельносерой, и хотя Дэвид знал, что слова «ВАЙОМИНГ – ШТАТ РАВНОПРАВИЯ» намалеваны красной, белой и синей краской, сейчас это мог быть любой цвет. В глаза ему бросился листок бумаги под пластиком, прикрепленный к одному из столбов на крыльце. В дверях, как и прежде, маячил Фил Палмер.
– Эй, сучок! – крикнул старик. – Есть бычок?
– Нет, мистер Палмер, извините, – ответил Дэвид.
– Если не ошибаюсь, кто-то обещал захватить для меня пачку.
– Магазинов по дороге не попалось.
– А там, где ты пропадала, сигарет не продавали, куколка? – полюбопытствовал Палмер.
Он принадлежал к той породе мужчин, что всех молоденьких женщин называют куколками – об этом говорил сам его вид. А если вас угораздит оказаться в его компании в знойный августовский день, он вытрет лоб и пояснит вам, что духота не из-за жары, а из-за влажности.
– Да, продают, – отозвалась Уилла, – но вряд ли у меня получилось бы их купить.
– И почему же, прелесть моя?
– А вы как думаете?
Вместо ответа Палмер сложил руки на цыплячьей груди. Из здания донеслись крики его жены:
– А на ужин у нас рыба! Час от ч-часу не легче! Фу, терпеть не могу эту вонь! Чертовы крекеры!
– Мы умерли, Фил, – произнес Дэвид. – Призракам сигарет не продают.
Несколько секунд Палмер молча смотрел ему в глаза. Прежде чем он разразился смехом, Дэвид успел почувствовать: старик не просто ему поверил – он давно уже все знал.
– Как только передо мной не оправдывались, когда забывали об обещаниях, – ухмыльнулся Палмер, – но за такое я дал бы специальный приз.
– Фил…
Крики изнутри:
– На ужин рыба! Ух, чтоб тебя!
– Простите, ребятки, – сказал старик. – Труба зовет.
И ушел. Дэвид обернулся к Уилле, ожидая услышать от нее заслуженное: «А чего ты хотел?», однако ее внимание было приковано к листку на столбе.
– Погляди-ка, – позвала она. – Что ты видишь?
Сначала из-за лунных бликов на пластике он вообще ничего не увидел. Тогда Дэвид встал на месте Уиллы.
– Сверху напечатано «СБОР ПОЖЕРТВОВАНИЙ ЗАПРЕЩЕН ПО ПРИКАЗУ ШЕРИФА ОКРУГА САБЛЕТТ», потом примечание мелким шрифтом… всякая дребедень… а внизу…
Она чувствительно ткнула его локтем.
– Хватит валять дурака. Приглядись, Дэвид. У меня нет желания торчать тут всю ночь.
Не видишь дальше собственного носа.
Отвернувшись, он уперся взглядом в железнодорожные пути, поблескивавшие в лунном свете. За ними возвышался вулканический меловой холм с плоской верхушкой. Столовая гора, как в старых вестернах Джона Форда. Так-то, братишка.
Дэвид снова уставился на листок. И как только злой и страшный банкир Вольф Перрипугер Сэндерсон мог спутать «Проход» со «Сбором пожертвований»?
– «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ПО ПРИКАЗУ ШЕРИФА ОКРУГА САБЛЕТТ», – прочел он.
– Замечательно. А что под «всякой дребеденью»?
Поначалу две нижние строчки показались Дэвиду набором невнятных символов – возможно, его разум, не желая верить в очевидное, просто не сумел найти безобидного перевода. Тогда он снова взглянул на пути – и без особого удивления отметил, что рельсы уже не поблескивают в темноте: металл давно проржавел, между шпалами пробивалась трава. Дэвид обернулся. Станция превратилась в покосившуюся развалюху с заколоченными окнами, от кровли почти ничего не осталось. С асфальта, который теперь изобиловал трещинами и выбоинами, исчезла надпись «МАШИНЫ НЕ ПАРКОВАТЬ. МЕСТА ДЛЯ ТАКСИ». На стене здания все еще виднелись слова «ВАЙОМИНГ – ШТАТ РАВНОПРАВИЯ», но и они обратились в бледные тени. Прямо как мы, подумал Дэвид.
– Ну давай же, – произнесла Уилла. Уилла, у которой обо всем были свои представления, которая всегда видела, что у нее под носом, и заставляла увидеть тебя, не боясь показаться жестокой. – Считай, это твой последний экзамен. Прочти две последние строчки, и пойдем отсюда.
Он вздохнул.
– Тут написано: «Здание предназначено под снос». Ниже: «Начало работ – июнь 2007 года».
– Сдал. Ну а теперь давай выясним, не хочется ли еще кому-нибудь послушать «Сошедших с рельсов». Я даже знаю, чем утешить Палмера: хоть сигарет мы покупать и не можем, зато с людей вроде нас никто не потребует платы за вход.
– Да что она хочет этим сказать? Как это – умерли? Зачем она говорит такие ужасные вещи? – спросила Рут Лэндер, и по-настоящему Дэвида убил (если можно так выразиться) не упрек в ее голосе, а выражение, мелькнувшее в глазах, прежде чем она уткнулась лицом в вельветовую куртку Генри.
Она тоже все знала.
– Рут, – начал он, – я вовсе не хочу вас расстраивать…
– Тогда прекрати! – раздался приглушенный вскрик.
Все, кроме Хелен Палмер, смотрели на него с враждебностью и злобой. Хелен беспрестанно кивала и о чем-то бубнила то своему мужу, то женщине, которую могли бы звать Салли. Люди небольшими кучками столпились в свете флуоресцентных ламп… но стоило Дэвиду моргнуть, как лампы исчезли. Теперь от пассажиров остались одни силуэты, смутно проступавшие в рассеянном лунном свете, сочащемся сквозь бреши в заколоченных окнах. Лэндеры сидели не на скамейке, а прямо на пыльном полу, возле россыпи пузырьков от крэка. Да, похоже, крэк добрался и до края Джона Форда… На одной из стен виднелся выцветший круг. Тут Дэвид опять моргнул, и флуоресцентные лампы вернулись на свои места. Как и большие круглые часы…
– Тебе лучше уйти, Дэвид, – проронил Генри Лэндер.
– Ну послушайте хотя бы минутку, Генри, – вмешалась Уилла.
Генри перевел взгляд на нее, не скрывая неприязни. От его прежней симпатии к Уилле Стюарт не осталось и следа.
– И слушать не желаю, – выговорил он. – Вы расстраиваете мою жену.
– Во-во, – встрял в разговор толстый молодой парень в бейсболке «Сиэтл маринерс». Кажется, его зовут О’Кейси, подумал Дэвид. Ну или еще какая-то ирландская фамилия с апострофом. – Лучше умолкни, детка!
Уилла склонилась над Генри, и тот чуть отодвинулся, словно у нее плохо пахло изо рта.
– Я позволила Дэвиду притащить меня сюда только потому, что это здание хотят снести! Слыхали о строительной груше, Генри? Вы неглупый человек, должны понимать, что это такое.
– Пусть она прекратит! – сдавленно вскрикнула Рут.
Уилла подалась еще ближе к Генри, глаза на ее узком миловидном лице так и сверкали.
– И когда все закончится, когда самосвалы развезут прочь груду дерьма, которая когда-то была железнодорожной станцией – этой самой! – что тогда будет с вами?
– Оставь нас в покое, прошу тебя, – произнес Генри.
– Генри… как сказала архиепископу девица из кордебалета, отрицаловка – это не река в Египте[9].
Урсула Дэвис, которая невзлюбила Уиллу с первого взгляда, отделилась от остальных.
– Пошла на хер, сучка! От тебя одни проблемы.
Уилла резко обернулась.
– Неужели никто из вас не понял? Вы умерли… мы все умерли, и чем дольше вы остаетесь на одном месте, тем труднее потом будет уйти куда-то еще!
– Она права, – сказал Дэвид.
– Ну-ну, а если бы она ляпнула, что луна сделана из сыра, ты бы и сорт назвал, – хмыкнула Урсула. Это была высокая, устрашающе красивая женщина лет сорока. – Прости за мой французский, но ты у нее так засел под каблуком, что даже не смешно.
Дадли опять разразился ослиным ревом, миссис Райнхарт захлюпала носом.
– Вы расстраиваете пассажиров, – подал голос Рэттнер, коротышка-проводник с вечно виноватым лицом.
Обычно он был тихоней. Дэвид моргнул; перед глазами снова мелькнул образ залитой лунным светом станции, и стало видно, что у Рэттнера отсутствует половина черепа. Оставшаяся часть лица обгорела до черноты.
– Да, скоро это здание пойдет под снос, и вам некуда будет деваться! – закричала Уилла. – Никуда… мать вашу! – Она размазала кулаками злые слезы. – Ну что мешает вам пойти с нами в город? Мы покажем вам дорогу. Там хотя бы есть люди… и свет… и музыка.
– Мам, хочу музыку, – заныла малышка Пэмми.
– Ш-ш! – уняла ее мать.
– Если бы мы умерли, мы бы об этом знали, – заметил Биггерс.
– А он дело говорит, сынок, – поддержал его Дадли, подмигнув Дэвиду. – Ну так что с нами стряслось-то? Как мы вообще умерли?
– Я… не знаю, – ответил Дэвид и перевел взгляд на Уиллу.
Та лишь пожала плечами.
– Ну видите? – продолжил Рэттнер. – Поезд сошел с рельсов. Такое случается… э-э-э, я хотел сказать «постоянно», но на самом деле все не так, даже в этом районе, хотя железнодорожную систему тут нужно серьезно реконструировать, потому что время от времени на некоторых узлах…
– Мы па-а-авали, – раздался голосок Пэмми. Приглядевшись к ней, Дэвид на мгновение увидел обгорелый безволосый трупик в истлевших лохмотьях. – Быдым, быдым, быдым. А потом…
Она издала рокочущий горловой звук и развела чумазые ладошки, что на детском языке жестов могло означать только взрыв. Пэмми хотела сказать что-то еще, но мать вдруг ударила ее наотмашь по лицу, да так, что показались зубы, и изо рта потекла струйка слюны. Пару мгновений Пэмми оторопело таращилась на нее, потом завыла на одной пронзительной ноте, перекрыв все свои прежние достижения в невыносимости.
– Что я тебе говорила насчет вранья, Памела?! – завопила Джорджия Эндрисон, вцепившись девочке в плечо – да так крепко, что пальцы вдавились в плоть.
– Она не врет! – крикнула Уилла. – Поезд сошел с рельсов и рухнул в овраг! Теперь я вспомнила и вы тоже! Ведь правда? Правда? Да у вас на лице все написано! На вашем поганом лице!
Не глядя в ее сторону, Джорджия Эндрисон показала Уилле средний палец. Другой рукой она продолжала трясти Пэмми – взад и вперед, взад и вперед. Дэвид видел то ребенка, то обугленный труп. Почему начался пожар? Теперь он вспомнил, как поезд улетел в овраг, но откуда взялось пламя? В памяти ничего не осталось. Или, быть может, он не очень-то и хотел вспоминать.
– Что я тебе говорила насчет вранья? – не унималась Джорджия Эндрисон.
– Врать нехорошо, мамочка! – сквозь рев выговорила Пэмми.
Мать потащила ее в неосвещенную часть зала. На какое-то время все замолчали, слушая непрекращающийся визг. Наконец Уилла повернулась к Дэвиду.
– Ну как? Достаточно?
– Да, – ответил он. – Пойдем.
– Делай ноги, раз сильно надо, не хлопни дверью себя по заду! – посоветовал заметно оживившийся Биггерс, чем вызвал у Дадли очередной приступ ослиного смеха.
Уилла потащила Дэвида к выходу. В дверях по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, Фил. Дэвид сбросил руку Уиллы и подбежал к Хелен Палмер – та сидела в углу и раскачивалась. Она подняла на него безумные глаза.
Где-то разбился стакан.
– Братишка, а платить-то тебе! – крикнул солист.
Его слова сорвали аплодисменты. Когда в крови бурлит текила, подумал Дэвид, и не такое кажется верхом остроумия. «Сошедшие с рельсов» тем временем устроили инструментальный перерыв.
Над барной стойкой, имевшей форму подковы, висел неоновый красно-бело-синий контур хребта Уинд-Ривер; похоже, в Вайоминге к этой гамме питали особую страсть. Еще одна неоновая вывеска, переливавшаяся теми же цветами, гласила: «ТЫ В КРАЮ ГОСПОДНЕМ, БРАТИШКА». Слева от нее красовался логотип «Будвайзера», справа – «Корз». Перед стойкой в несколько рядов толпились люди. Трое барменов в белых рубашках и красных жилетах орудовали шейкерами, словно шестизарядными револьверами.
Зал был размером со здоровенный амбар – сейчас в нем гудело не меньше пяти сотен человек, – но у Дэвида не возникло сомнений, где искать Уиллу. Мой талисман всегда со мной, подумал он, проталкиваясь через толпу ковбоев и еле удерживаясь, чтобы не заплясать вместе с ними.
За баром и танцплощадкой располагалась небольшая полутемная зала с высокими кабинками. Почти во всех набилось по дружеской компании – со жбаном-другим пива для подкрепления сил; благодаря зеркалу каждая четверка удваивалась до восьмерки. И лишь в одной кабинке еще было куда пристроиться. Там в одиночестве сидела Уилла; ее закрытое платье в цветочек казалось неуместным среди «ливайсов», джинсовых юбок и рубашек с перламутровыми пуговицами. Стол перед ней пустовал – ни выпивки, ни еды.
Сначала Уилла его не увидела, заглядевшись на танцующих. Лицо ее раскраснелось, уголки рта прорезали глубокие морщинки. Здесь она выглядела совершенно чужой, но никогда Дэвид не любил ее больше, чем в эту минуту. Девушка, застывшая на грани улыбки.
– А, Дэвид, – сказала она, когда он протиснулся в кабинку. – Я надеялась, что ты придешь. Даже рассчитывала. Отличные ребята, правда? Такие шумные!
Из-за музыки ей приходилось чуть ли не кричать, но он чувствовал, что ей нравится и это. Мельком взглянув на него, она снова уставилась на танцплощадку.
– Да, ребята что надо, – согласился он. И не покривил душой. Он и сам ощущал, как что-то в нем откликается на музыку – несмотря на вернувшуюся потихоньку тревогу. Теперь, когда Уилла нашлась, у него снова был на уме только чертов поезд. – Солист прямо как Бак Оуэнс.
– Да? – Она с улыбкой посмотрела на него. – А кто такой Бак Оуэнс?
– Да не важно. Пора возвращаться на станцию. Если только ты не хочешь застрять тут еще на несколько дней.
– А что, это идея. Мне здесь нра… ух ты, смотри!
Над площадкой описал дугу стакан, блеснув на миг золотом и зеленью в лучах цветных прожекторов, и где-то вне поля видимости разлетелся вдребезги. Послышались одобрительные возгласы и даже аплодисменты. Уилла тоже захлопала в ладоши, но Дэвид заметил, что парочка накачанных парней с надписями «Охрана» и «Порядок» на футболках уже пробираются к предположительному месту запуска снаряда.
– В таких местах четыре драки за вечер это еще мало, – заметил Дэвид. – Плюс еще одна потасовка за счет заведения ближе к закрытию.
Уилла рассмеялась и пистолетиками наставила на него указательные пальцы.
– Здорово! Хочу на это посмотреть!
– А я хочу вернуться с тобой на станцию. Если тебе вздумается походить по барам в Сан-Франциско, то обязательно выберемся. Обещаю.
Она выпятила нижнюю губу, откинула со лба рыжеватые волосы.
– Это уже будет не то… Ну ты же понимаешь. В Сан-Франциско, наверное, в барах подают… ну, я не знаю… какое-нибудь вегетарианское пиво.
На сей раз расхохотался он. Вегетарианское пиво – это даже смешнее, чем банкир по имени Вольф Перрипугер. И все же тревога не отставала от него. Уж не отсюда ли и смех?
– Мы вернемся после короткого перерыва, – объявил солист, вытирая пот со лба. – А вы пейте до дна и не забывайте – с вами Тони Вильянуэва и «Сошедшие с рельсов».
– Пора надеть хрустальные туфельки и откланяться, – сказал Дэвид, взял ее за руку и стал вылезать из кабинки. Уилла не сдвинулась с места, но и руки его отпускать не стала, и Дэвид опять уселся за стол, чувствуя легкий прилив паники. Теперь ему стало понятно, как чувствует себя рыба, угодившая на крючок: вам уже не сорваться, мистер Окунь, так что добро пожаловать на берег, брюшком вверх… И снова этот взгляд – те же убийственно голубые глаза, те же морщинки в уголках рта, наметившие легкую улыбку… Уилла – девушка, читающая романы по утрам и стихи ночью… Девушка, полагающая теленовости – как она выразилась? – «слишком эфемерными».
– Гляди, – произнесла она, обратив лицо к зеркалу.
В зеркале Дэвид увидел приятную молодую пару с восточного побережья, почему-то застрявшую в Вайоминге. В своем ситцевом платье Уилла смотрелась получше его, но, кажется, так будет всегда. Вопросительно подняв брови, он перевел взгляд на оригинал.
– Нет, посмотри еще раз, – настояла она. Морщинки никуда не делись, но теперь она была серьезна – насколько позволял бушевавший вокруг разгул. – И подумай о том, что я тебе говорила.
С его губ едва не сорвалось: «Ты говорила мне о многом, и я постоянно об этом думаю», однако это был бы типичный ответ влюбленного – милый, но по сути бессмысленный. И поскольку Дэвид все-таки понял, к чему она клонит, он без лишних слов снова посмотрел в зеркало. На сей раз посмотрел по-настоящему – и не увидел никого. Перед его глазами была единственная пустая кабинка в «26». Он перевел взгляд на Уиллу, как громом пораженный… и все же, странное дело, не особенно удивленный.
– Ты хотя бы задумывался, как может привлекательная особа женского пола сидеть тут в гордом одиночестве, когда все ходит ходуном? – спросила она.
Он покачал головой. Нет, не задумывался. Он вообще о многом не задумывался – по крайней мере до этой минуты. Например, когда он в последний раз ел или пил. Или сколько сейчас времени, или когда успело зайти солнце. Он даже не знал, что именно с ними произошло. Просто «Северная стрела» сошла с рельсов, и вот теперь они сидят здесь и слушают кантри-группу, которая по какому-то совпадению называется…
– Я пинал пивную банку, – сказал он. – По дороге сюда я пинал банку.
– Да, – согласилась она, – а когда посмотрел в зеркало, сначала увидел нас. Ощущения – это еще не все, но вот если сложить их с ожиданиями… – Она подмигнула Дэвиду и поцеловала в щеку, прижавшись грудью к его плечу. Ощущения ощущениями, а это было нечто восхитительное – живое, теплое прикосновение. – Дэвид, бедняжка. Прости меня. Но ты молодчина, что пришел. Если честно, я не ожидала.
– Надо вернуться и рассказать остальным.
Она поджала губы.
– Зачем?
– Затем, что…
К их кабинке направились двое мужчин в ковбойских шляпах, ведя под руки двух хохочущих девиц в джинсах, ковбойках и с косичками. Когда они подошли поближе, на лицах у всех возникло одно и то же озадаченное – хотя и не совсем испуганное – выражение, и компания поспешила ретироваться к бару. Они чувствуют наше присутствие, подумал Дэвид. Будто дуновение сквозняка. Вот во что мы превратились.
– Затем, что так будет правильно.
Уилла рассмеялась. В голосе ее прорезалась усталость.
– Ты напоминаешь мне того старичка, что рекламировал овсянку по телевизору.
– Милая, но ведь они все еще ждут поезда!
– А может, он и вправду придет? – Внезапная свирепость Уиллы его немного огорошила. – Ну, тот, о котором поют в песнях – евангельский поезд на небеса, куда ни картежникам, ни кутежникам не пробраться…
– Сомневаюсь, что у «Амтрака» налажено сообщение с раем, – возразил он, надеясь ее рассмешить, но Уилла с угрюмым видом уставилась на свои руки. Вдруг его осенило: – Тебе известно что-то еще? Что-то, чего им лучше не говорить? Я прав?
– Не понимаю, зачем нам вообще утруждать себя, если можно просто остаться здесь, – ответила она. Не проскользнула ли в ее голосе раздраженная нотка? Кажется, да. О существовании такой Уиллы он даже и не подозревал. – Может, ты и чуточку близорук, Дэвид, но ты все-таки пришел, и за это я тебя люблю. – Она снова его поцеловала.
– А знаешь, я ведь встретил волка, – сказал он. – Я хлопнул в ладоши, и он убежал. Теперь думаю, не сменить ли имя на Вольф Перрипугер.
Какое-то мгновение она таращилась на него с отвисшей челюстью, и у Дэвида промелькнула мысль: чтобы по-настоящему удивить женщину, которую я люблю, нам обоим сначала пришлось умереть. Потом Уилла откинулась на мягкую спинку и захохотала во все горло. Проходившая мимо официантка с грохотом выронила поднос, уставленный пивными бутылками, и смачно выругалась.
– Вольф Перрипугер! – сквозь смех выговорила Уилла. – Я буду тебя так называть в постели! «О, Вольф Перрипугер, какой ты у меня большой! Какой волосатый!»
Официантка глядела на пенящееся месиво, не переставая чертыхаться, как моряк в портовой пивнушке… и держалась при этом на почтительном расстоянии от пустой кабинки.
– А думаешь, у нас теперь получится? Ну, заниматься любовью? – спросил Дэвид.
Уилла смахнула слезы:
– Ощущения плюс ожидания, не забыл? Вместе они горы могут свернуть. – Она взяла его за руку. – Я по-прежнему люблю тебя, а ты – меня. Разве нет?
– Не будь я Вольф Перрипугер! – Пока ему еще шутилось, так как мозг Дэвида не желал верить, что его хозяин мертв. Взглянув еще разок в зеркало, он увидел их обоих. Потом только себя – рука сжимала пустоту. Потом вообще ничего. И все же… он до сих пор дышал, чувствовал запах пива, виски и духов.
К официантке подбежал уборщик и принялся ей помогать.
– Точно в яму ухнула, – буркнула она.
После смерти Дэвид такого услышать не ожидал.
– Ладно, я все-таки пойду с тобой, – сказала Уилла, – но торчать на станции с этими занудами не намерена. Здесь куда лучше.
– Договорились.
– А кто такой Бак Оуэнс?
– Я тебе про него расскажу, – заверил Дэвид. – И про Роя Кларка тоже. Только сперва объясни, что еще тебе известно.
– Мне, в общем, до них и дела нет. Но Генри Лэндер славный. И его жена.
– Фил Палмер тоже неплохой человек.
Она сморщила нос.
– Фил Болтофил.
– Так что тебе известно, Уилла?
– Ты и сам поймешь, просто гляди в оба.
– А не проще было бы, если бы ты…
Видимо, нет. Вдруг она привстала и показала на сцену:
– Гляди! Музыканты возвращаются!
Когда они с Уиллой, взявшись за руки, вышли на автостраду, луна уже стояла высоко. Ума не приложить, как так получилось – они прослушали всего две песни из второй части программы, – но луна как ни в чем не бывало светила посреди черноты, подернутой блестками. Это тревожило Дэвида, но не так сильно, как еще одно обстоятельство.
– Уилла, – сказал он. – Какой сейчас год?
Она задумалась. Ветер трепал ее платье, презрев различия между живыми и мертвыми женщинами.
– Точно не помню, – ответила она наконец. – Странно, да?
– При том, что я не могу вспомнить, когда в последний раз обедал или держал в руках стакан воды? Да не очень-то. Ну а если наугад? Быстро, не задумываясь?
– Тысяча девятьсот… восемьдесят восьмой?
Дэвид кивнул. Сам он назвал бы восемьдесят седьмой.
– У одной девушки на футболке было написано «Средняя школа Кроухарт-Спрингс, выпуск 2003». И если учесть, что ей уже разрешают находиться в таких местах…
– …то 2003 год был как минимум три года назад.
– Вот и я о том же. – Он встал как вкопанный. – Уилла, но не может же сейчас быть 2006 год, правда? Двадцать первый век?
Не успела она ответить, как послышалось клацанье когтей по асфальту. На сей раз за ними трусила целая стая из четырех волков. Самый большой, вожак, был Дэвиду уже знаком – такую лохматую шкуру ни с чем не спутаешь. Сейчас его глаза горели ярче. В каждом, словно лампа на дне колодца, плавало по полумесяцу.
– Они нас видят! – с восторгом закричала Уилла. – Видят, Дэвид!
Она встала коленом на белую полоску разметки и вытянула руку, зацокав языком:
– Сюда, малыш! Ко мне, ко мне!
– Уилла, лучше не надо.
Она пропустила его слова мимо ушей. В этом вся Уилла. У нее обо всем свои представления. Это она предложила поехать в Сан-Франциско на поезде, потому что ей хотелось узнать, каково это – трахаться в скоростном экспрессе, особенно если вагон немного раскачивается.
– Ну же, малыш, иди к мамочке!
Большой волк подбежал поближе, за ним потрусили самка и двое… как их там называют – годовиков? Зверь поднес морду (ну и зубищи!) к вытянутой руке, и луна залила желтые глаза серебряным блеском. Но вдруг, не успел его нос коснуться кожи Уиллы, волк пронзительно затявкал и отскочил назад – так резко, что встал на дыбы, молотя передними лапами воздух и обнажив белое, точно плюшевое, брюхо. Его семейство кинулось врассыпную. Самец перекувыркнулся в воздухе и с поджатым хвостом припустил в заросли, не переставая визжать. Остальные бросились за ним.
Уилла встала и посмотрела на Дэвида с такой неизбывной горечью, что он уставился себе под ноги.
– Так вот для чего ты не дал мне дослушать музыку и вытащил в эту темень? – спросила она. – Чтобы показать, кем я стала? Да будто я сама не знаю.
– Уилла, мне очень жаль.
– Пока еще нет, но скоро будет. – Она снова взяла его за руку. – Пойдем, Дэвид.
Он отважился поднять глаза.
– Ты не сердишься на меня?
– Чуть-чуть… но у меня теперь есть только ты, и я тебя уже не отпущу.
Вскоре после встречи с волками Дэвид заметил на обочине банку из-под «Будвайзера». Он почти не сомневался, что это ее пинал перед собой, пока не закинул за обочину. И вот она лежала на прежнем месте… потому, разумеется, что на самом деле к ней никто и не притрагивался. Ощущения – это еще не все, сказала Уилла, но вот если сложить их с ожиданиями… тогда получится штука, которую называют разумом.
Он зашвырнул банку в придорожные заросли. Через несколько шагов Дэвид обернулся. Банка лежала там же, где и раньше – где какой-то ковбой выбросил ее из окна пикапа. Может, на пути в «26». Ему вспомнилось старое шоу с Баком Оуэнсом и Роем Кларком, где пикапы называли ковбойскими «кадиллаками».
– Чему ты улыбаешься? – поинтересовалась Уилла.
– Потом расскажу. Времени у нас, если я все правильно понимаю, будет вдоволь.
Они стояли, взявшись за руки, перед станцией Кроухарт-Спрингс, точно Гензель и Гретель перед пряничным домиком. В лунном свете зеленая постройка казалась пепельносерой, и хотя Дэвид знал, что слова «ВАЙОМИНГ – ШТАТ РАВНОПРАВИЯ» намалеваны красной, белой и синей краской, сейчас это мог быть любой цвет. В глаза ему бросился листок бумаги под пластиком, прикрепленный к одному из столбов на крыльце. В дверях, как и прежде, маячил Фил Палмер.
– Эй, сучок! – крикнул старик. – Есть бычок?
– Нет, мистер Палмер, извините, – ответил Дэвид.
– Если не ошибаюсь, кто-то обещал захватить для меня пачку.
– Магазинов по дороге не попалось.
– А там, где ты пропадала, сигарет не продавали, куколка? – полюбопытствовал Палмер.
Он принадлежал к той породе мужчин, что всех молоденьких женщин называют куколками – об этом говорил сам его вид. А если вас угораздит оказаться в его компании в знойный августовский день, он вытрет лоб и пояснит вам, что духота не из-за жары, а из-за влажности.
– Да, продают, – отозвалась Уилла, – но вряд ли у меня получилось бы их купить.
– И почему же, прелесть моя?
– А вы как думаете?
Вместо ответа Палмер сложил руки на цыплячьей груди. Из здания донеслись крики его жены:
– А на ужин у нас рыба! Час от ч-часу не легче! Фу, терпеть не могу эту вонь! Чертовы крекеры!
– Мы умерли, Фил, – произнес Дэвид. – Призракам сигарет не продают.
Несколько секунд Палмер молча смотрел ему в глаза. Прежде чем он разразился смехом, Дэвид успел почувствовать: старик не просто ему поверил – он давно уже все знал.
– Как только передо мной не оправдывались, когда забывали об обещаниях, – ухмыльнулся Палмер, – но за такое я дал бы специальный приз.
– Фил…
Крики изнутри:
– На ужин рыба! Ух, чтоб тебя!
– Простите, ребятки, – сказал старик. – Труба зовет.
И ушел. Дэвид обернулся к Уилле, ожидая услышать от нее заслуженное: «А чего ты хотел?», однако ее внимание было приковано к листку на столбе.
– Погляди-ка, – позвала она. – Что ты видишь?
Сначала из-за лунных бликов на пластике он вообще ничего не увидел. Тогда Дэвид встал на месте Уиллы.
– Сверху напечатано «СБОР ПОЖЕРТВОВАНИЙ ЗАПРЕЩЕН ПО ПРИКАЗУ ШЕРИФА ОКРУГА САБЛЕТТ», потом примечание мелким шрифтом… всякая дребедень… а внизу…
Она чувствительно ткнула его локтем.
– Хватит валять дурака. Приглядись, Дэвид. У меня нет желания торчать тут всю ночь.
Не видишь дальше собственного носа.
Отвернувшись, он уперся взглядом в железнодорожные пути, поблескивавшие в лунном свете. За ними возвышался вулканический меловой холм с плоской верхушкой. Столовая гора, как в старых вестернах Джона Форда. Так-то, братишка.
Дэвид снова уставился на листок. И как только злой и страшный банкир Вольф Перрипугер Сэндерсон мог спутать «Проход» со «Сбором пожертвований»?
– «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ПО ПРИКАЗУ ШЕРИФА ОКРУГА САБЛЕТТ», – прочел он.
– Замечательно. А что под «всякой дребеденью»?
Поначалу две нижние строчки показались Дэвиду набором невнятных символов – возможно, его разум, не желая верить в очевидное, просто не сумел найти безобидного перевода. Тогда он снова взглянул на пути – и без особого удивления отметил, что рельсы уже не поблескивают в темноте: металл давно проржавел, между шпалами пробивалась трава. Дэвид обернулся. Станция превратилась в покосившуюся развалюху с заколоченными окнами, от кровли почти ничего не осталось. С асфальта, который теперь изобиловал трещинами и выбоинами, исчезла надпись «МАШИНЫ НЕ ПАРКОВАТЬ. МЕСТА ДЛЯ ТАКСИ». На стене здания все еще виднелись слова «ВАЙОМИНГ – ШТАТ РАВНОПРАВИЯ», но и они обратились в бледные тени. Прямо как мы, подумал Дэвид.
– Ну давай же, – произнесла Уилла. Уилла, у которой обо всем были свои представления, которая всегда видела, что у нее под носом, и заставляла увидеть тебя, не боясь показаться жестокой. – Считай, это твой последний экзамен. Прочти две последние строчки, и пойдем отсюда.
Он вздохнул.
– Тут написано: «Здание предназначено под снос». Ниже: «Начало работ – июнь 2007 года».
– Сдал. Ну а теперь давай выясним, не хочется ли еще кому-нибудь послушать «Сошедших с рельсов». Я даже знаю, чем утешить Палмера: хоть сигарет мы покупать и не можем, зато с людей вроде нас никто не потребует платы за вход.
* * *
Вот только в город никто идти не хотел.– Да что она хочет этим сказать? Как это – умерли? Зачем она говорит такие ужасные вещи? – спросила Рут Лэндер, и по-настоящему Дэвида убил (если можно так выразиться) не упрек в ее голосе, а выражение, мелькнувшее в глазах, прежде чем она уткнулась лицом в вельветовую куртку Генри.
Она тоже все знала.
– Рут, – начал он, – я вовсе не хочу вас расстраивать…
– Тогда прекрати! – раздался приглушенный вскрик.
Все, кроме Хелен Палмер, смотрели на него с враждебностью и злобой. Хелен беспрестанно кивала и о чем-то бубнила то своему мужу, то женщине, которую могли бы звать Салли. Люди небольшими кучками столпились в свете флуоресцентных ламп… но стоило Дэвиду моргнуть, как лампы исчезли. Теперь от пассажиров остались одни силуэты, смутно проступавшие в рассеянном лунном свете, сочащемся сквозь бреши в заколоченных окнах. Лэндеры сидели не на скамейке, а прямо на пыльном полу, возле россыпи пузырьков от крэка. Да, похоже, крэк добрался и до края Джона Форда… На одной из стен виднелся выцветший круг. Тут Дэвид опять моргнул, и флуоресцентные лампы вернулись на свои места. Как и большие круглые часы…
– Тебе лучше уйти, Дэвид, – проронил Генри Лэндер.
– Ну послушайте хотя бы минутку, Генри, – вмешалась Уилла.
Генри перевел взгляд на нее, не скрывая неприязни. От его прежней симпатии к Уилле Стюарт не осталось и следа.
– И слушать не желаю, – выговорил он. – Вы расстраиваете мою жену.
– Во-во, – встрял в разговор толстый молодой парень в бейсболке «Сиэтл маринерс». Кажется, его зовут О’Кейси, подумал Дэвид. Ну или еще какая-то ирландская фамилия с апострофом. – Лучше умолкни, детка!
Уилла склонилась над Генри, и тот чуть отодвинулся, словно у нее плохо пахло изо рта.
– Я позволила Дэвиду притащить меня сюда только потому, что это здание хотят снести! Слыхали о строительной груше, Генри? Вы неглупый человек, должны понимать, что это такое.
– Пусть она прекратит! – сдавленно вскрикнула Рут.
Уилла подалась еще ближе к Генри, глаза на ее узком миловидном лице так и сверкали.
– И когда все закончится, когда самосвалы развезут прочь груду дерьма, которая когда-то была железнодорожной станцией – этой самой! – что тогда будет с вами?
– Оставь нас в покое, прошу тебя, – произнес Генри.
– Генри… как сказала архиепископу девица из кордебалета, отрицаловка – это не река в Египте[9].
Урсула Дэвис, которая невзлюбила Уиллу с первого взгляда, отделилась от остальных.
– Пошла на хер, сучка! От тебя одни проблемы.
Уилла резко обернулась.
– Неужели никто из вас не понял? Вы умерли… мы все умерли, и чем дольше вы остаетесь на одном месте, тем труднее потом будет уйти куда-то еще!
– Она права, – сказал Дэвид.
– Ну-ну, а если бы она ляпнула, что луна сделана из сыра, ты бы и сорт назвал, – хмыкнула Урсула. Это была высокая, устрашающе красивая женщина лет сорока. – Прости за мой французский, но ты у нее так засел под каблуком, что даже не смешно.
Дадли опять разразился ослиным ревом, миссис Райнхарт захлюпала носом.
– Вы расстраиваете пассажиров, – подал голос Рэттнер, коротышка-проводник с вечно виноватым лицом.
Обычно он был тихоней. Дэвид моргнул; перед глазами снова мелькнул образ залитой лунным светом станции, и стало видно, что у Рэттнера отсутствует половина черепа. Оставшаяся часть лица обгорела до черноты.
– Да, скоро это здание пойдет под снос, и вам некуда будет деваться! – закричала Уилла. – Никуда… мать вашу! – Она размазала кулаками злые слезы. – Ну что мешает вам пойти с нами в город? Мы покажем вам дорогу. Там хотя бы есть люди… и свет… и музыка.
– Мам, хочу музыку, – заныла малышка Пэмми.
– Ш-ш! – уняла ее мать.
– Если бы мы умерли, мы бы об этом знали, – заметил Биггерс.
– А он дело говорит, сынок, – поддержал его Дадли, подмигнув Дэвиду. – Ну так что с нами стряслось-то? Как мы вообще умерли?
– Я… не знаю, – ответил Дэвид и перевел взгляд на Уиллу.
Та лишь пожала плечами.
– Ну видите? – продолжил Рэттнер. – Поезд сошел с рельсов. Такое случается… э-э-э, я хотел сказать «постоянно», но на самом деле все не так, даже в этом районе, хотя железнодорожную систему тут нужно серьезно реконструировать, потому что время от времени на некоторых узлах…
– Мы па-а-авали, – раздался голосок Пэмми. Приглядевшись к ней, Дэвид на мгновение увидел обгорелый безволосый трупик в истлевших лохмотьях. – Быдым, быдым, быдым. А потом…
Она издала рокочущий горловой звук и развела чумазые ладошки, что на детском языке жестов могло означать только взрыв. Пэмми хотела сказать что-то еще, но мать вдруг ударила ее наотмашь по лицу, да так, что показались зубы, и изо рта потекла струйка слюны. Пару мгновений Пэмми оторопело таращилась на нее, потом завыла на одной пронзительной ноте, перекрыв все свои прежние достижения в невыносимости.
– Что я тебе говорила насчет вранья, Памела?! – завопила Джорджия Эндрисон, вцепившись девочке в плечо – да так крепко, что пальцы вдавились в плоть.
– Она не врет! – крикнула Уилла. – Поезд сошел с рельсов и рухнул в овраг! Теперь я вспомнила и вы тоже! Ведь правда? Правда? Да у вас на лице все написано! На вашем поганом лице!
Не глядя в ее сторону, Джорджия Эндрисон показала Уилле средний палец. Другой рукой она продолжала трясти Пэмми – взад и вперед, взад и вперед. Дэвид видел то ребенка, то обугленный труп. Почему начался пожар? Теперь он вспомнил, как поезд улетел в овраг, но откуда взялось пламя? В памяти ничего не осталось. Или, быть может, он не очень-то и хотел вспоминать.
– Что я тебе говорила насчет вранья? – не унималась Джорджия Эндрисон.
– Врать нехорошо, мамочка! – сквозь рев выговорила Пэмми.
Мать потащила ее в неосвещенную часть зала. На какое-то время все замолчали, слушая непрекращающийся визг. Наконец Уилла повернулась к Дэвиду.
– Ну как? Достаточно?
– Да, – ответил он. – Пойдем.
– Делай ноги, раз сильно надо, не хлопни дверью себя по заду! – посоветовал заметно оживившийся Биггерс, чем вызвал у Дадли очередной приступ ослиного смеха.
Уилла потащила Дэвида к выходу. В дверях по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, Фил. Дэвид сбросил руку Уиллы и подбежал к Хелен Палмер – та сидела в углу и раскачивалась. Она подняла на него безумные глаза.