Страница:
Стивен Кинг
Страна радости
Посвящается Дональду Уэстлейку
Серия «Темная башня»
Stephen King
JOYLAND
Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg.
© Stephen King, 2013
© Перевод. В.А. Вебер, 2013
© Издание на русском языке AST Publishers, 2014
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Автомобиль у меня был, но осенью 1973 года от «Приморского пансиона миссис Шоплоу» в городке Хэвенс-Бэй до парка развлечений «Страна радости» я чаще всего добирался на своих двоих. Мне представлялось, что так правильно. Собственно, иначе и нельзя. В начале сентября пляж практически пустовал, что соответствовало моему тогдашнему настроению. Та осень так и осталась самой прекрасной в моей жизни. Я могу это повторить и сорок лет спустя. И никогда больше я не чувствовал себя таким несчастным. Это я тоже могу повторить. Люди думают, что первая любовь – сплошная романтика и нет ничего романтичнее первого разрыва. Сотни песен сложили о том, как какому-то дураку разбили сердце. Вот только в первый раз сердце разбивается больнее всего, и заживает медленнее, и шрам остается самый заметный. И что в этом романтичного?
Первую остановку я делал в «Пекарне Бетти», где покупал парочку еще теплых круассанов. Моя тень, длиной добрых двадцать футов, шагала со мной по песку. Полные надежд чайки, учуяв круассаны в пакете из вощеной бумаги, кружили над головой. А когда я возвращался назад, обычно часов в пять (хотя иногда задерживался подольше – никто не ждал меня в Хэвенс-Бэй, городке, который впадал в спячку после завершения летнего сезона), моя тень шагала по воде. Если мое возвращение совпадало с приливом, тень покачивалась на волнах, словно танцевала медленную хулу.
Не уверен на все сто, но, думаю, мальчика, женщину и их собаку я увидел во время моей первой осенней прогулки по пляжу. Между веселой сверкающей мишурой «Страной радости» и городком вдоль берега выстроились летние коттеджи, среди которых было немало дорогих, и после Дня труда почти все они пустовали. Но только не самый большой из них, напоминавший зеленый деревянный замок. Дощатая дорожка вела от широкого заднего дворика туда, где трава граничила с мелким белым песком. Заканчивалась дорожка у столика для пикника, стоявшего под ярко-зеленым пляжным зонтом. В его тени в инвалидном кресле сидел мальчик в бейсболке, до пояса укрытый одеялом, хотя и в предвечерние часы температура воздуха превышала семьдесят градусов[1]. Я полагал, что мальчику лет пять или около того, но никак не больше семи. Собака, джек-рассел-терьер, обычно лежала рядом с креслом или устраивалась у ног мальчика. Женщина на скамье у столика иногда читала книгу, но чаще просто смотрела на воду. Она была очень красивая.
Направляясь к парку развлечений или возвращаясь домой, я всегда махал им рукой, и мальчик отвечал тем же. Женщина – нет, по крайней мере поначалу. В 1973 году ОПЕК установила нефтяное эмбарго, Ричард Никсон заявил, что он не мошенник, умерли Эдвард Г. Робинсон и Ноэл Коуард. Для Девина Джонса тот год оказался потерянным. Я, девственник двадцати одного года от роду, с литературными устремлениями, мог похвастаться тремя джинсами, четырьмя трусами-плавками, развалюхой «фордом» (с хорошим радиоприемником), мыслями о самоубийстве (иногда) и разбитым сердцем.
Романтично, не правда ли?
Два года мы практически не разлучались, всюду ходили вместе, все делали вместе. То есть все, за исключением «этого». Мы оба совмещали учебу с работой в университете. Она – в библиотеке, я – в столовой. В 1972 году нам предложили поработать и летом, а мы, естественно, ухватились за этот шанс. Платили немного, но возможность не разлучаться дорогого стоила. Я полагал, что мы точно так же проведем и лето 1973 года, пока Уэнди не объявила, что ее подруга Рене нашла им обеим работу в бостонском универмаге «Файлинс».
– А как же я? – спросил я.
– Ты всегда сможешь приехать, – ответила Уэнди. – Я буду ужасно по тебе скучать, но знаешь, Дев, нам, пожалуй, надо побыть немного врозь.
И в этой фразе явственно слышался похоронный звон. Мысль эта скорее всего отразилась на моем лице, потому что Уэнди поднялась на цыпочки и поцеловала меня.
– Разлука укрепляет любовь, – заметила она. – И потом, раз у меня будет своя квартира, ты сможешь там оставаться. – Но она не смотрела на меня, когда говорила это, и я ни разу не остался у нее. Слишком много соседок, постоянно повторяла она. Слишком мало времени. Разумеется, эти проблемы можно было решить, но у нас никак не получалось, и я мог бы кое о чем догадаться. Как теперь понимаю – о многом. Несколько раз мы вплотную подходили к «этому», но не более того. В какой-то момент она давала задний ход, а я особенно на нее не давил. Проявлял галантность, Бог свидетель. Потом частенько спрашивал себя, что бы изменилось (к лучшему или худшему), если бы я пер напролом. Теперь-то я точно знаю: галантные молодые люди зачастую остаются без сладкого. Вышейте это крестиком, вставьте в рамочку и повесьте на кухне.
Кто-то читал «Каролина ливинг» за комплексным обедом, который в тот день включал мексиканский бургер и картофель фри «Карамба». Он (или она) оставил журнал на подносе вместе с грязной посудой, а я взял его с конвейера и уже хотел отправить в мусорное ведро, но удержался. Бесплатное чтиво, в конце концов, и есть бесплатное чтиво. (Не забывайте, я зарабатывал на учебу.) Поэтому я сунул журнал в задний карман и вспомнил про него, лишь вернувшись в комнату в общежитии. Когда я переодевался, он упал на пол и раскрылся на странице объявлений.
Бывший владелец журнала обвел ручкой несколько объявлений в разделе «Требуются…», однако в итоге понял, что все они с изъяном – иначе журнал не попал бы в компанию к грязной посуде. Но одно объявление, в самом низу, привлекло мое внимание, хотя и не было обведено. Сначала, конечно, глаз зацепился за первую строку, набранную крупным шрифтом: «РАБОТА РЯДОМ С РАЕМ!» Какой студент-филолог не заглотил бы эту наживку? И какого угрюмого двадцатиоднолетнего парня, снедаемого нарастающим страхом потерять подружку, не привлекла бы идея поработать в «Стране радости»?
В объявлении имелся телефон, и я, подчиняясь внезапному порыву, позвонил, а неделей позже достал из почтовой ячейки в общежитии конверт с бланком заявления о приеме на работу. В сопроводительном письме указывалось, что мне придется выполнять самые разнообразные поручения, по большей части под открытым небом, в том числе связанные с обслуживанием аттракционов, если я хочу устроиться на полный рабочий день (а я хотел). От меня требовалось прибыть на собеседование, имея при себе водительское удостоверение, срок действия которого еще не истек. Я мог съездить туда на весенних каникулах, вместо того чтобы на неделю вернуться домой в Мэн. Только я собирался хотя бы часть этой недели провести с Уэнди. Мы могли бы даже добраться до «этого».
– Поезжай на собеседование, – без малейшего колебания посоветовала Уэнди, когда я рассказал ей про письмо. – Это будет настоящее приключение.
– Для меня приключение – провести эти дни с тобой, – возразил я.
– У нас будет еще много времени в следующем учебном году. – Она поднялась на мысочки и поцеловала меня (ей всегда приходилось подниматься на мысочки). Встречалась ли она уже тогда с другим парнем? Вероятно, нет, но готов спорить, она положила на него глаз, потому что они вместе занимались в группе углубленного изучения социологии. Рене Сент-Клер была в курсе и, наверное, сказала бы мне об этом, если бы я спросил. Сплетничать Рене обожала, думаю, на исповеди она просто забалтывала святого отца, но есть вещи, знать которые совершенно не хочется. К примеру, почему девушка, которую ты любил всем сердцем, продолжала говорить тебе «нет», но при первой же возможности улеглась в постель с новым парнем. Я не уверен, что кому-нибудь удается полностью оставить в прошлом первую любовь, и моя рана по-прежнему ноет. В глубине души мне хочется знать, что со мной было не так. Чего мне недоставало. Сейчас мне за шестьдесят, мои волосы поседели, я перенес рак простаты – но все равно хочу знать, чем не подошел Уэнди Киган.
– Пройдись по территории, – предложил Дин. – Прокатись на «Каролинском колесе», если захочешь. Большинство аттракционов еще не собрано, но этот уже работает. Скажи Лейну, что я разрешил. Я дал тебе пропуск на целый день, но хочу, чтобы ты вернулся… – Он посмотрел на часы. – Скажем, в час дня. Тогда и ответишь, нужна ли тебе эта работа. У меня осталось пять вакансий, но делать надо практически одно и то же: Счастливые помощники.
– Благодарю вас, сэр.
Он с улыбкой кивнул:
– Не знаю, что ты думаешь об этом месте, но мне оно подходит, как никакое другое. Чуть старовато, чуть обшарпано, но полно очарования. Какое-то время я работал в «Диснее». Не понравилось. Слишком… ну, не знаю…
– Слишком корпоративно? – подсказал я.
– Именно. Слишком корпоративно. Слишком все отполировано и сверкающе. Поэтому несколько лет назад я вернулся в «Страну радости». И ни разу об этом не пожалел. Тут дышится свободней… Здесь еще сохранился дух ярмарочного балагана. Давай прогуляйся. Осмотрись, пойми, что ты об этом думаешь. Или – это, пожалуй, важнее, – что тут чувствуешь.
– Можно сначала задать вопрос?
– Разумеется.
Я повертел в руках пропуск.
– Кто эта собака?
Улыбка Фреда стала шире.
– Это Хоуи, Счастливый пес, талисман «Страны радости». Парк развлечений построил Брэдли Истербрук, и настоящий Хоуи был его собакой. Он давно умер, но ты не раз его увидишь, если согласишься работать здесь летом.
Я действительно увидел Хоуи… и не увидел. Загадка эта не из сложных, однако с объяснением придется немного подождать.
Исключение составляло «Каролинское колесо». Его высота была сто семьдесят футов (это я выяснил позже), и оно медленно вращалось. Перед колесом я увидел крепкого, мускулистого парня в линялых джинсах, запачканных машинным маслом потертых замшевых сапогах и майке. Котелок, надетый набекрень, чудом держался на угольно-черных волосах. Из-за уха торчала сигарета без фильтра. Он напоминал ярмарочного зазывалу из старого газетного комикса. Рядом с ним на земле стояли раскрытый ящик с инструментами и коробка от апельсинов, на которой красовался большой транзисторный радиоприемник, распевавший голосами «Фейсис» «Останься со мной». Парень отбивал ногой ритм, сунув руки в задние карманы, его бедра двигались из стороны в сторону. В голове у меня мелькнула мысль, абсурдная, но совершенно четкая: Когда вырасту, хочу выглядеть, как он.
Парень кивнул на пропуск.
– Тебя послал Фредди Дин, так? Сказал тебе, что все закрыто, но ты можешь прокатиться на большом колесе?
– Да, сэр.
– Поездка на колесе означает, что ты ему подходишь. Он любит, чтобы избранные увидели парк сверху. Согласен поработать здесь?
– Думаю, да.
Он протянул руку:
– Я Лейн Харди. Добро пожаловать на борт, малыш.
Я пожал его руку:
– Девин Джонс.
– Рад с тобой познакомиться.
Он двинулся по пандусу к медленно вращавшемуся колесу, схватился за длинный рычаг, чем-то напоминавший рукоятку переключения скоростей, дернул за него. Колесо неспешно остановилось, одна из ярко раскрашенных кабинок (каждую украшало изображение Хоуи – Счастливого пса) закачалась около платформы, с которой пассажиры садились на аттракцион.
– Залезай в кабинку, Джонси. Я собираюсь отправить тебя туда, где воздух разрежен, а вид безмятежен.
Я забрался в кабинку и закрыл дверцу. Лейн подергал ее, чтобы убедиться, что защелка держится крепко, опустил поручень безопасности, вернулся к примитивному рычагу управления.
– Готовы к взлету, кэп?
– Полагаю, что да.
– Развлечение ждет! – Он подмигнул мне и двинул рычаг. Колесо начало вращаться, и вот Лейн уже смотрел на меня снизу вверх. Как и пожилая дама у гадального павильона. Она изогнула шею и прикрыла ладонью глаза. Я помахал ей рукой. Ответа не дождался.
Потом выше меня остались только изогнутые рельсы «Шаровой молнии». Я поднимался в холодный воздух ранней весны, чувствуя – как ни глупо это звучит, – что все мои заботы и тревоги остаются внизу.
«Страна радости» не была тематическим парком, а потому могла позволить себе иметь всего понемножку. И вторые американские горки, прозванные «Неистовым трясуном», и комплекс водных горок – «Бултых капитана Немо». У западной границы парка находилась специальная зона для самых маленьких, городок Качай-Болтай. В концерт-холле, как я узнал позже, выступали не слишком известные кантри-группы и рокеры, блиставшие в пятидесятых – шестидесятых годах. Я помню, как однажды у нас давали совместный концерт Джонни Отис и Биг Джо Тернер. Мне пришлось спросить, кто это, у Бренды Рафферти, главного бухгалтера, которая по совместительству приглядывала за Голливудскими девушками. Она решила, что я дремучий деревенщина, а я – что она старуха. Вероятно, мы оба были правы.
Лейн Харди поднял меня на самый верх и остановил колесо. Я сидел в покачивавшейся кабинке, схватившись за поручень безопасности, и оглядывал дивный новый мир. На западе уходила вдаль равнина Северной Каролины, невероятно зеленая для глаз уроженца Новой Англии, привыкшего, что март – холодное и слякотное преддверие настоящей весны. На востоке густо-синий, отливающий металлическим блеском океан обрывался пульсирующей белой полосой на берегу, по которому несколько месяцев спустя мне предстояло носить свое разбитое сердце сначала из города к парку развлечений, а потом обратно. Внизу радовал глаз вид «Страны радости»: большие аттракционы и маленькие, концерт-холл и павильоны, магазины сувениров и автобус Счастливого пса, который отвозил посетителей парка к ближайшим отелям и, естественно, к пляжу. На севере находился Хэвенс-Бэй. С самой высокой точки парка развлечений (где воздух разрежен, а вид безмятежен) городок напоминал любовно расставленные детские кубики, над которыми поднимались четыре церковных шпиля, по всем сторонам света.
Колесо вновь пришло в движение. Я спускался вниз, чувствуя себя ребенком из рассказа Редьярда Киплинга, который катался на хоботе слона. Лейн Харди остановил аттракцион, но открывать для меня дверцу кабинки не стал: в конце концов, я уже был почти сотрудником.
– Как тебе?
– Круто, – ответил я.
– Да, для пенсионеров самое то. – Он поправил котелок, перекосив его в другую сторону, оценивающе оглядел меня. – Какой у тебя рост? Шесть футов и три дюйма?
– Четыре.
– Ну-ну. Посмотрим, как твои шесть футов с четырьмя дюймами будут крутиться на Колесе в середине июля, в шкуре, распевая «С днем рожденья» перед каким-нибудь избалованным засранцем с сахарной ватой в одной руке и тающим мороженым в другой.
– В шкуре?
Но он уже направлялся к ящику с инструментами и не потрудился ответить. Может, не услышал меня, потому что его радиоприемник ревел «Крокодиловый рок». А может, хотел, чтобы все, что меня ожидало в стае Счастливых псов «Страны радости», стало сюрпризом.
Когда я добрался до павильона, в котором желающим могли предсказать будущее, путь мне преградила Мадам Фортуна. Тут я немного грешу против истины, потому что Мадам Фортуной она становилась второго июня, а после Дня труда выходила из образа. В эти четырнадцать недель она носила длинные юбки, многослойные шифоновые блузки, шали, расшитые каббалистическими символами. Ее уши украшали золотые кольца, такие тяжелые, что оттягивали мочки, и говорила она с сильным цыганским акцентом, отчего напоминала персонажа из старых фильмов ужасов, в которых замки затянуты туманом и часто слышится вой волков.
В оставшуюся часть года Мадам Фортуна превращалась во вдову из Бруклина, которая коллекционировала статуэтки Гуммель[3] и любила кино (особенно слезливые фильмы о какой-нибудь цыпочке, которая заболевает раком, а потом красиво умирает). В этот день, в черном брючном костюме и туфлях на низком каблуке, она выглядела весьма элегантно. Розовый шарф на шее служил контрастным цветовым пятном. В образе Фортуны ее лицо обрамляли седые космы, но это был парик, который до начала сезона хранился под стеклянным колпаком в маленьком доме в Хэвенс-Бэй. Свои волосы она стригла коротко и красила в черный цвет. Бруклинская поклонница «Истории любви» и Фортуна-Провидица сходились только в одном: обе полагали себя обладательницами шестого чувства.
– Над тобой витает тень, молодой человек, – объявила она.
Я посмотрел вниз и увидел, что дама абсолютно права. Я стоял в тени «Каролинского колеса». Она тоже.
– Не эта, глупыш. Тень нависла над твоим будущим. Тебя ждет голод.
Голод я уже испытывал, но полагал, что смогу утолить его в «Щенячьем восторге», и достаточно скоро.
– Это очень интересно, миссис… э…
– Розалинда Голд. – Она протянула руку. – Но ты можешь звать меня Роззи. Все так делают. Однако во время сезона… – Она вошла в роль, то есть заговорила, как Бела Лугоши в женском обличье. – Фо фремя сесона я… Фортуна!
Я пожал ей руку. Будь она в рабочем наряде, на ее запястье зазвякала бы дюжина золотых браслетов.
– Рад с вами познакомиться, – сказал я – и добавил: – А я… Дефин!
Она не улыбнулась.
– Ирландское имя?
– Точно.
– Ирландцы полны печали, но у многих есть дар. Я не знаю, есть ли он у тебя, но ты вскоре встретишь того, кто им обладает.
Если на то пошло, меня переполняло счастье… вместе с нарастающим желанием отправить в желудок «щенка», сдобренного соусом чили. Поездка, несомненно, удалась. Правда, я сказал себе, что радости, вероятно, поубавится, когда утомительный рабочий день придется заканчивать чисткой туалетов или оттиранием блевотины от сидений «Чашек-вертушек», но пока все было тип-топ.
– Вы репетируете номер?
Она вытянулась в полный рост, во все свои пять футов два дюйма.
– Это не номер, мой милый. – На этот раз акцент был еврейским. – Евреи – лучшие экстрасенсы в мире. Это непреложный факт. – Она вновь заговорила без акцента. – И работать в «Стране радости» намного лучше, чем гадать по ладони на Второй авеню. Так или иначе, ты мне нравишься. От тебя идут приятные флюиды.
– Совсем как в одной из моих любимых песен «Бич бойз».
– Но ты на пороге большой печали. – Роззи выдержала эффектную паузу. – И, возможно, опасности.
– Вы видите в моем будущем красивую женщину с темными волосами? – Спрашивал я, конечно, об Уэнди, красавице брюнетке.
– Нет, – ответила она – и следующей фразой сразила меня наповал: – Она – твое прошлое.
Вот так новость.
Я обошел Роззи, продвигаясь к «Щенячьему восторгу», стараясь не прикоснуться к ней. Шарлатанка, само собой, в этом я совершенно не сомневался, однако мне не хотелось даже случайно дотронуться до нее.
Однако Роззи не отставала ни на шаг.
– Твое будущее – маленькая девочка и маленький мальчик. У мальчика есть собака.
– Счастливый пес, готов спорить. И кличут его, вероятно, Хоуи.
Она словно не заметила эту шпильку.
– Девочка носит красную шапочку и не расстается с куклой. У одного из детей есть дар. У кого именно, не знаю. Это от меня сокрыто.
Эта часть ее предсказания донеслась ко мне из далекого далека. Я думал о другой фразе, произнесенной с бесстрастным бруклинским выговором: Она – твое прошлое.
Мадам Фортуна частенько ошибалась, это я потом выяснил, но, похоже, действительно обладала шестым чувством, и в тот день, когда я устраивался на работу в «Страну радости», чувство это сработало на сто процентов.
Я назвал мистеру Дину дату моего последнего экзамена и пообещал приехать двумя днями позже, готовый к инструктажу и вступлению в новую должность. Мы обменялись рукопожатием, и он поздравил меня с приходом в команду. На мгновение я подумал, что он подкрепит мой энтузиазм, предложив радостно погавкать на пару или что-то аналогичное, но он лишь пожелал мне счастливого пути и вместе со мной вышел из кабинета – невысокий мужчина с проницательными глазами и легкой походкой. Стоя на маленьком бетонном крыльце здания администрации, прислушиваясь к рокоту прибоя и вдыхая соленый влажный воздух, я вновь почувствовал, как поднимается настроение. Мне хотелось, чтобы лето началось как можно скорее.
– Ты теперь в индустрии развлечений, юный мистер Джонс, – сообщил мне мой новый босс. – Не в ярмарочном бизнесе, не совсем, ведь мы ведем дела иначе, но разница не так уж велика. Ты представляешь, что это означает – работать в индустрии развлечений?
– Нет, сэр, совершенно не представляю.
Его глаза оставались серьезными, но на губах появилась тень улыбки.
– Это означает, что лохи должны уходить, широко улыбаясь. Между прочим, если я когда-нибудь услышу, что ты называешь посетителей парка лохами, ты вылетишь на улицу так быстро, что не успеешь оглянуться. Я могу так говорить, потому что работаю в индустрии развлечений с тех пор, как начал бриться. Они лохи… деревенщины, вроде жителей оклахомской или арканзасской глубинки, которые с широко раскрытыми глазами бродили по тем ярмаркам, где я работал после Второй мировой. Нынешние посетители «Страны радости», может, и одеваются лучше, и ездят на «фордах» и «фольксвагенах», а не на пикапах «Фармолл» – но здесь они все равно превращаются в лохов с широко разинутыми ртами. А если не превращаются, значит, мы плохо выполняем свою работу. Только для тебя они глупые кролики. Когда они слышат слово «кролик», то думают о Кони-Айленде[4]. Но мы-то знаем. Они кролики, мистер Джонс, милые, упитанные, обожающие поразвлечься кролики, скачущие от аттракциона к аттракциону и от павильона к павильону, как от норы к норе.
* * *
В сентябре и начале октября небо над Северной Каролиной оставалось безоблачным, а воздух – теплым даже в семь утра, когда я спускался из своей комнаты на втором этаже по наружной лестнице. Если выходил в легкой куртке, то снимал ее и завязывал на поясе еще до того, как преодолевал половину из трех миль, отделявших город от парка развлечений.Первую остановку я делал в «Пекарне Бетти», где покупал парочку еще теплых круассанов. Моя тень, длиной добрых двадцать футов, шагала со мной по песку. Полные надежд чайки, учуяв круассаны в пакете из вощеной бумаги, кружили над головой. А когда я возвращался назад, обычно часов в пять (хотя иногда задерживался подольше – никто не ждал меня в Хэвенс-Бэй, городке, который впадал в спячку после завершения летнего сезона), моя тень шагала по воде. Если мое возвращение совпадало с приливом, тень покачивалась на волнах, словно танцевала медленную хулу.
Не уверен на все сто, но, думаю, мальчика, женщину и их собаку я увидел во время моей первой осенней прогулки по пляжу. Между веселой сверкающей мишурой «Страной радости» и городком вдоль берега выстроились летние коттеджи, среди которых было немало дорогих, и после Дня труда почти все они пустовали. Но только не самый большой из них, напоминавший зеленый деревянный замок. Дощатая дорожка вела от широкого заднего дворика туда, где трава граничила с мелким белым песком. Заканчивалась дорожка у столика для пикника, стоявшего под ярко-зеленым пляжным зонтом. В его тени в инвалидном кресле сидел мальчик в бейсболке, до пояса укрытый одеялом, хотя и в предвечерние часы температура воздуха превышала семьдесят градусов[1]. Я полагал, что мальчику лет пять или около того, но никак не больше семи. Собака, джек-рассел-терьер, обычно лежала рядом с креслом или устраивалась у ног мальчика. Женщина на скамье у столика иногда читала книгу, но чаще просто смотрела на воду. Она была очень красивая.
Направляясь к парку развлечений или возвращаясь домой, я всегда махал им рукой, и мальчик отвечал тем же. Женщина – нет, по крайней мере поначалу. В 1973 году ОПЕК установила нефтяное эмбарго, Ричард Никсон заявил, что он не мошенник, умерли Эдвард Г. Робинсон и Ноэл Коуард. Для Девина Джонса тот год оказался потерянным. Я, девственник двадцати одного года от роду, с литературными устремлениями, мог похвастаться тремя джинсами, четырьмя трусами-плавками, развалюхой «фордом» (с хорошим радиоприемником), мыслями о самоубийстве (иногда) и разбитым сердцем.
Романтично, не правда ли?
* * *
Девушку, разбившую мне сердце, звали Уэнди Киган, и она не заслуживала такого, как я. Мне потребовалась большая часть жизни, чтобы прийти к этому выводу, но знаете старую поговорку: лучше поздно, чем никогда. Она приехала из Портсмута, штат Нью-Хэмпшир, я – из Саут-Бервика, штат Мэн. То есть мы практически жили по соседству. И начали «встречаться» (как тогда говорили) сразу после поступления в Университет Нью-Хэмпшира… познакомились на вечере первокурсников… романтично, не правда ли? Как в одной из этих поп-песенок.Два года мы практически не разлучались, всюду ходили вместе, все делали вместе. То есть все, за исключением «этого». Мы оба совмещали учебу с работой в университете. Она – в библиотеке, я – в столовой. В 1972 году нам предложили поработать и летом, а мы, естественно, ухватились за этот шанс. Платили немного, но возможность не разлучаться дорогого стоила. Я полагал, что мы точно так же проведем и лето 1973 года, пока Уэнди не объявила, что ее подруга Рене нашла им обеим работу в бостонском универмаге «Файлинс».
– А как же я? – спросил я.
– Ты всегда сможешь приехать, – ответила Уэнди. – Я буду ужасно по тебе скучать, но знаешь, Дев, нам, пожалуй, надо побыть немного врозь.
И в этой фразе явственно слышался похоронный звон. Мысль эта скорее всего отразилась на моем лице, потому что Уэнди поднялась на цыпочки и поцеловала меня.
– Разлука укрепляет любовь, – заметила она. – И потом, раз у меня будет своя квартира, ты сможешь там оставаться. – Но она не смотрела на меня, когда говорила это, и я ни разу не остался у нее. Слишком много соседок, постоянно повторяла она. Слишком мало времени. Разумеется, эти проблемы можно было решить, но у нас никак не получалось, и я мог бы кое о чем догадаться. Как теперь понимаю – о многом. Несколько раз мы вплотную подходили к «этому», но не более того. В какой-то момент она давала задний ход, а я особенно на нее не давил. Проявлял галантность, Бог свидетель. Потом частенько спрашивал себя, что бы изменилось (к лучшему или худшему), если бы я пер напролом. Теперь-то я точно знаю: галантные молодые люди зачастую остаются без сладкого. Вышейте это крестиком, вставьте в рамочку и повесьте на кухне.
* * *
Перспектива еще одно лето мыть полы в кафетерии и загружать грязные тарелки в старые посудомоечные машины не слишком радовала, учитывая, что Уэнди намеревалась любоваться яркими огнями Бостона в семидесяти милях к югу, но работа гарантировала деньги, которые мне требовались, а других вариантов у меня не было. Однако потом, в конце февраля, такой вариант в прямом смысле прикатил ко мне на ленте конвейера для грязной посуды.Кто-то читал «Каролина ливинг» за комплексным обедом, который в тот день включал мексиканский бургер и картофель фри «Карамба». Он (или она) оставил журнал на подносе вместе с грязной посудой, а я взял его с конвейера и уже хотел отправить в мусорное ведро, но удержался. Бесплатное чтиво, в конце концов, и есть бесплатное чтиво. (Не забывайте, я зарабатывал на учебу.) Поэтому я сунул журнал в задний карман и вспомнил про него, лишь вернувшись в комнату в общежитии. Когда я переодевался, он упал на пол и раскрылся на странице объявлений.
Бывший владелец журнала обвел ручкой несколько объявлений в разделе «Требуются…», однако в итоге понял, что все они с изъяном – иначе журнал не попал бы в компанию к грязной посуде. Но одно объявление, в самом низу, привлекло мое внимание, хотя и не было обведено. Сначала, конечно, глаз зацепился за первую строку, набранную крупным шрифтом: «РАБОТА РЯДОМ С РАЕМ!» Какой студент-филолог не заглотил бы эту наживку? И какого угрюмого двадцатиоднолетнего парня, снедаемого нарастающим страхом потерять подружку, не привлекла бы идея поработать в «Стране радости»?
В объявлении имелся телефон, и я, подчиняясь внезапному порыву, позвонил, а неделей позже достал из почтовой ячейки в общежитии конверт с бланком заявления о приеме на работу. В сопроводительном письме указывалось, что мне придется выполнять самые разнообразные поручения, по большей части под открытым небом, в том числе связанные с обслуживанием аттракционов, если я хочу устроиться на полный рабочий день (а я хотел). От меня требовалось прибыть на собеседование, имея при себе водительское удостоверение, срок действия которого еще не истек. Я мог съездить туда на весенних каникулах, вместо того чтобы на неделю вернуться домой в Мэн. Только я собирался хотя бы часть этой недели провести с Уэнди. Мы могли бы даже добраться до «этого».
– Поезжай на собеседование, – без малейшего колебания посоветовала Уэнди, когда я рассказал ей про письмо. – Это будет настоящее приключение.
– Для меня приключение – провести эти дни с тобой, – возразил я.
– У нас будет еще много времени в следующем учебном году. – Она поднялась на мысочки и поцеловала меня (ей всегда приходилось подниматься на мысочки). Встречалась ли она уже тогда с другим парнем? Вероятно, нет, но готов спорить, она положила на него глаз, потому что они вместе занимались в группе углубленного изучения социологии. Рене Сент-Клер была в курсе и, наверное, сказала бы мне об этом, если бы я спросил. Сплетничать Рене обожала, думаю, на исповеди она просто забалтывала святого отца, но есть вещи, знать которые совершенно не хочется. К примеру, почему девушка, которую ты любил всем сердцем, продолжала говорить тебе «нет», но при первой же возможности улеглась в постель с новым парнем. Я не уверен, что кому-нибудь удается полностью оставить в прошлом первую любовь, и моя рана по-прежнему ноет. В глубине души мне хочется знать, что со мной было не так. Чего мне недоставало. Сейчас мне за шестьдесят, мои волосы поседели, я перенес рак простаты – но все равно хочу знать, чем не подошел Уэнди Киган.
* * *
В Северную Каролину я приехал из Бостона на поезде, который назывался «Южанин» (не приключение, конечно, зато дешево), а потом на автобусе добрался из Уилмингтона до Хэвенс-Бэй. Собеседование проводил Фред Дин: он, помимо других обязанностей, занимался подбором персонала в «Страну радости». После пятнадцати минут вопросов и ответов и коротких взглядов, беглого ознакомления с моим водительским удостоверением и сертификатом спасателя от Красного Креста он протянул мне пластиковый прямоугольник на шнурке со словом «ГОСТЬ», сегодняшней датой и изображением улыбающейся синеглазой немецкой овчарки, отдаленно напоминавшей знаменитого мультяшного сыщика Скуби-Ду.– Пройдись по территории, – предложил Дин. – Прокатись на «Каролинском колесе», если захочешь. Большинство аттракционов еще не собрано, но этот уже работает. Скажи Лейну, что я разрешил. Я дал тебе пропуск на целый день, но хочу, чтобы ты вернулся… – Он посмотрел на часы. – Скажем, в час дня. Тогда и ответишь, нужна ли тебе эта работа. У меня осталось пять вакансий, но делать надо практически одно и то же: Счастливые помощники.
– Благодарю вас, сэр.
Он с улыбкой кивнул:
– Не знаю, что ты думаешь об этом месте, но мне оно подходит, как никакое другое. Чуть старовато, чуть обшарпано, но полно очарования. Какое-то время я работал в «Диснее». Не понравилось. Слишком… ну, не знаю…
– Слишком корпоративно? – подсказал я.
– Именно. Слишком корпоративно. Слишком все отполировано и сверкающе. Поэтому несколько лет назад я вернулся в «Страну радости». И ни разу об этом не пожалел. Тут дышится свободней… Здесь еще сохранился дух ярмарочного балагана. Давай прогуляйся. Осмотрись, пойми, что ты об этом думаешь. Или – это, пожалуй, важнее, – что тут чувствуешь.
– Можно сначала задать вопрос?
– Разумеется.
Я повертел в руках пропуск.
– Кто эта собака?
Улыбка Фреда стала шире.
– Это Хоуи, Счастливый пес, талисман «Страны радости». Парк развлечений построил Брэдли Истербрук, и настоящий Хоуи был его собакой. Он давно умер, но ты не раз его увидишь, если согласишься работать здесь летом.
Я действительно увидел Хоуи… и не увидел. Загадка эта не из сложных, однако с объяснением придется немного подождать.
* * *
Независимый парк развлечений «Страна радости» размерами уступал любому из парков сети «Шесть флагов» и не шел ни в какое сравнение с «Дисней-уорлдом»[2], но тем не менее занимал достаточную площадь, чтобы произвести должное впечатление, особенно если выйти на авеню Радости, главную аллею аттракционов, или на Собачий проспект, вторую аллею шириной с восьмиполосное шоссе, в тот день практически пустую. Я слышал визг дисковых пил и видел много рабочих: больше всего суетилось около «Шаровой молнии», одной из двух американских горок парка. Но разумеется, ни одного посетителя здесь не было: «Страна радости» открывалась второго июня. Работали несколько продуктовых киосков, где рабочие могли купить что-нибудь на ленч, а перед павильоном, в котором, судя по многочисленным звездам на стенах и фронтоне, предсказывали судьбу, сидела старушка. Она подозрительно посмотрела на меня. Аттракционы, за одним исключением, пребывали в полуразобранном состоянии.Исключение составляло «Каролинское колесо». Его высота была сто семьдесят футов (это я выяснил позже), и оно медленно вращалось. Перед колесом я увидел крепкого, мускулистого парня в линялых джинсах, запачканных машинным маслом потертых замшевых сапогах и майке. Котелок, надетый набекрень, чудом держался на угольно-черных волосах. Из-за уха торчала сигарета без фильтра. Он напоминал ярмарочного зазывалу из старого газетного комикса. Рядом с ним на земле стояли раскрытый ящик с инструментами и коробка от апельсинов, на которой красовался большой транзисторный радиоприемник, распевавший голосами «Фейсис» «Останься со мной». Парень отбивал ногой ритм, сунув руки в задние карманы, его бедра двигались из стороны в сторону. В голове у меня мелькнула мысль, абсурдная, но совершенно четкая: Когда вырасту, хочу выглядеть, как он.
Парень кивнул на пропуск.
– Тебя послал Фредди Дин, так? Сказал тебе, что все закрыто, но ты можешь прокатиться на большом колесе?
– Да, сэр.
– Поездка на колесе означает, что ты ему подходишь. Он любит, чтобы избранные увидели парк сверху. Согласен поработать здесь?
– Думаю, да.
Он протянул руку:
– Я Лейн Харди. Добро пожаловать на борт, малыш.
Я пожал его руку:
– Девин Джонс.
– Рад с тобой познакомиться.
Он двинулся по пандусу к медленно вращавшемуся колесу, схватился за длинный рычаг, чем-то напоминавший рукоятку переключения скоростей, дернул за него. Колесо неспешно остановилось, одна из ярко раскрашенных кабинок (каждую украшало изображение Хоуи – Счастливого пса) закачалась около платформы, с которой пассажиры садились на аттракцион.
– Залезай в кабинку, Джонси. Я собираюсь отправить тебя туда, где воздух разрежен, а вид безмятежен.
Я забрался в кабинку и закрыл дверцу. Лейн подергал ее, чтобы убедиться, что защелка держится крепко, опустил поручень безопасности, вернулся к примитивному рычагу управления.
– Готовы к взлету, кэп?
– Полагаю, что да.
– Развлечение ждет! – Он подмигнул мне и двинул рычаг. Колесо начало вращаться, и вот Лейн уже смотрел на меня снизу вверх. Как и пожилая дама у гадального павильона. Она изогнула шею и прикрыла ладонью глаза. Я помахал ей рукой. Ответа не дождался.
Потом выше меня остались только изогнутые рельсы «Шаровой молнии». Я поднимался в холодный воздух ранней весны, чувствуя – как ни глупо это звучит, – что все мои заботы и тревоги остаются внизу.
«Страна радости» не была тематическим парком, а потому могла позволить себе иметь всего понемножку. И вторые американские горки, прозванные «Неистовым трясуном», и комплекс водных горок – «Бултых капитана Немо». У западной границы парка находилась специальная зона для самых маленьких, городок Качай-Болтай. В концерт-холле, как я узнал позже, выступали не слишком известные кантри-группы и рокеры, блиставшие в пятидесятых – шестидесятых годах. Я помню, как однажды у нас давали совместный концерт Джонни Отис и Биг Джо Тернер. Мне пришлось спросить, кто это, у Бренды Рафферти, главного бухгалтера, которая по совместительству приглядывала за Голливудскими девушками. Она решила, что я дремучий деревенщина, а я – что она старуха. Вероятно, мы оба были правы.
Лейн Харди поднял меня на самый верх и остановил колесо. Я сидел в покачивавшейся кабинке, схватившись за поручень безопасности, и оглядывал дивный новый мир. На западе уходила вдаль равнина Северной Каролины, невероятно зеленая для глаз уроженца Новой Англии, привыкшего, что март – холодное и слякотное преддверие настоящей весны. На востоке густо-синий, отливающий металлическим блеском океан обрывался пульсирующей белой полосой на берегу, по которому несколько месяцев спустя мне предстояло носить свое разбитое сердце сначала из города к парку развлечений, а потом обратно. Внизу радовал глаз вид «Страны радости»: большие аттракционы и маленькие, концерт-холл и павильоны, магазины сувениров и автобус Счастливого пса, который отвозил посетителей парка к ближайшим отелям и, естественно, к пляжу. На севере находился Хэвенс-Бэй. С самой высокой точки парка развлечений (где воздух разрежен, а вид безмятежен) городок напоминал любовно расставленные детские кубики, над которыми поднимались четыре церковных шпиля, по всем сторонам света.
Колесо вновь пришло в движение. Я спускался вниз, чувствуя себя ребенком из рассказа Редьярда Киплинга, который катался на хоботе слона. Лейн Харди остановил аттракцион, но открывать для меня дверцу кабинки не стал: в конце концов, я уже был почти сотрудником.
– Как тебе?
– Круто, – ответил я.
– Да, для пенсионеров самое то. – Он поправил котелок, перекосив его в другую сторону, оценивающе оглядел меня. – Какой у тебя рост? Шесть футов и три дюйма?
– Четыре.
– Ну-ну. Посмотрим, как твои шесть футов с четырьмя дюймами будут крутиться на Колесе в середине июля, в шкуре, распевая «С днем рожденья» перед каким-нибудь избалованным засранцем с сахарной ватой в одной руке и тающим мороженым в другой.
– В шкуре?
Но он уже направлялся к ящику с инструментами и не потрудился ответить. Может, не услышал меня, потому что его радиоприемник ревел «Крокодиловый рок». А может, хотел, чтобы все, что меня ожидало в стае Счастливых псов «Страны радости», стало сюрпризом.
* * *
У меня оставался час до новой встречи с Фредом Дином, поэтому я прогулочным шагом направился по Собачьему проспекту к автобуфету, который, похоже, приносил неплохую прибыль. В «Стране радости» не все, но многое так или иначе вращалось вокруг собачьей тематики. Вот и эта забегаловка носила гордое имя «Щенячий восторг». В экспедиции охотника за работой мне приходилось считать каждый цент, но я подумал, что могу потратить пару баксов на чили-дог и бумажный стаканчик с картофелем фри.Когда я добрался до павильона, в котором желающим могли предсказать будущее, путь мне преградила Мадам Фортуна. Тут я немного грешу против истины, потому что Мадам Фортуной она становилась второго июня, а после Дня труда выходила из образа. В эти четырнадцать недель она носила длинные юбки, многослойные шифоновые блузки, шали, расшитые каббалистическими символами. Ее уши украшали золотые кольца, такие тяжелые, что оттягивали мочки, и говорила она с сильным цыганским акцентом, отчего напоминала персонажа из старых фильмов ужасов, в которых замки затянуты туманом и часто слышится вой волков.
В оставшуюся часть года Мадам Фортуна превращалась во вдову из Бруклина, которая коллекционировала статуэтки Гуммель[3] и любила кино (особенно слезливые фильмы о какой-нибудь цыпочке, которая заболевает раком, а потом красиво умирает). В этот день, в черном брючном костюме и туфлях на низком каблуке, она выглядела весьма элегантно. Розовый шарф на шее служил контрастным цветовым пятном. В образе Фортуны ее лицо обрамляли седые космы, но это был парик, который до начала сезона хранился под стеклянным колпаком в маленьком доме в Хэвенс-Бэй. Свои волосы она стригла коротко и красила в черный цвет. Бруклинская поклонница «Истории любви» и Фортуна-Провидица сходились только в одном: обе полагали себя обладательницами шестого чувства.
– Над тобой витает тень, молодой человек, – объявила она.
Я посмотрел вниз и увидел, что дама абсолютно права. Я стоял в тени «Каролинского колеса». Она тоже.
– Не эта, глупыш. Тень нависла над твоим будущим. Тебя ждет голод.
Голод я уже испытывал, но полагал, что смогу утолить его в «Щенячьем восторге», и достаточно скоро.
– Это очень интересно, миссис… э…
– Розалинда Голд. – Она протянула руку. – Но ты можешь звать меня Роззи. Все так делают. Однако во время сезона… – Она вошла в роль, то есть заговорила, как Бела Лугоши в женском обличье. – Фо фремя сесона я… Фортуна!
Я пожал ей руку. Будь она в рабочем наряде, на ее запястье зазвякала бы дюжина золотых браслетов.
– Рад с вами познакомиться, – сказал я – и добавил: – А я… Дефин!
Она не улыбнулась.
– Ирландское имя?
– Точно.
– Ирландцы полны печали, но у многих есть дар. Я не знаю, есть ли он у тебя, но ты вскоре встретишь того, кто им обладает.
Если на то пошло, меня переполняло счастье… вместе с нарастающим желанием отправить в желудок «щенка», сдобренного соусом чили. Поездка, несомненно, удалась. Правда, я сказал себе, что радости, вероятно, поубавится, когда утомительный рабочий день придется заканчивать чисткой туалетов или оттиранием блевотины от сидений «Чашек-вертушек», но пока все было тип-топ.
– Вы репетируете номер?
Она вытянулась в полный рост, во все свои пять футов два дюйма.
– Это не номер, мой милый. – На этот раз акцент был еврейским. – Евреи – лучшие экстрасенсы в мире. Это непреложный факт. – Она вновь заговорила без акцента. – И работать в «Стране радости» намного лучше, чем гадать по ладони на Второй авеню. Так или иначе, ты мне нравишься. От тебя идут приятные флюиды.
– Совсем как в одной из моих любимых песен «Бич бойз».
– Но ты на пороге большой печали. – Роззи выдержала эффектную паузу. – И, возможно, опасности.
– Вы видите в моем будущем красивую женщину с темными волосами? – Спрашивал я, конечно, об Уэнди, красавице брюнетке.
– Нет, – ответила она – и следующей фразой сразила меня наповал: – Она – твое прошлое.
Вот так новость.
Я обошел Роззи, продвигаясь к «Щенячьему восторгу», стараясь не прикоснуться к ней. Шарлатанка, само собой, в этом я совершенно не сомневался, однако мне не хотелось даже случайно дотронуться до нее.
Однако Роззи не отставала ни на шаг.
– Твое будущее – маленькая девочка и маленький мальчик. У мальчика есть собака.
– Счастливый пес, готов спорить. И кличут его, вероятно, Хоуи.
Она словно не заметила эту шпильку.
– Девочка носит красную шапочку и не расстается с куклой. У одного из детей есть дар. У кого именно, не знаю. Это от меня сокрыто.
Эта часть ее предсказания донеслась ко мне из далекого далека. Я думал о другой фразе, произнесенной с бесстрастным бруклинским выговором: Она – твое прошлое.
Мадам Фортуна частенько ошибалась, это я потом выяснил, но, похоже, действительно обладала шестым чувством, и в тот день, когда я устраивался на работу в «Страну радости», чувство это сработало на сто процентов.
* * *
Меня взяли. Мистеру Дину особенно приглянулся сертификат спасателя от Красного Креста, который я получил в Ассоциации молодых христиан в то лето, когда мне исполнилось шестнадцать. Я его еще прозвал Летом скуки. Но в последующие годы убедился, что скука – это совсем другое.Я назвал мистеру Дину дату моего последнего экзамена и пообещал приехать двумя днями позже, готовый к инструктажу и вступлению в новую должность. Мы обменялись рукопожатием, и он поздравил меня с приходом в команду. На мгновение я подумал, что он подкрепит мой энтузиазм, предложив радостно погавкать на пару или что-то аналогичное, но он лишь пожелал мне счастливого пути и вместе со мной вышел из кабинета – невысокий мужчина с проницательными глазами и легкой походкой. Стоя на маленьком бетонном крыльце здания администрации, прислушиваясь к рокоту прибоя и вдыхая соленый влажный воздух, я вновь почувствовал, как поднимается настроение. Мне хотелось, чтобы лето началось как можно скорее.
– Ты теперь в индустрии развлечений, юный мистер Джонс, – сообщил мне мой новый босс. – Не в ярмарочном бизнесе, не совсем, ведь мы ведем дела иначе, но разница не так уж велика. Ты представляешь, что это означает – работать в индустрии развлечений?
– Нет, сэр, совершенно не представляю.
Его глаза оставались серьезными, но на губах появилась тень улыбки.
– Это означает, что лохи должны уходить, широко улыбаясь. Между прочим, если я когда-нибудь услышу, что ты называешь посетителей парка лохами, ты вылетишь на улицу так быстро, что не успеешь оглянуться. Я могу так говорить, потому что работаю в индустрии развлечений с тех пор, как начал бриться. Они лохи… деревенщины, вроде жителей оклахомской или арканзасской глубинки, которые с широко раскрытыми глазами бродили по тем ярмаркам, где я работал после Второй мировой. Нынешние посетители «Страны радости», может, и одеваются лучше, и ездят на «фордах» и «фольксвагенах», а не на пикапах «Фармолл» – но здесь они все равно превращаются в лохов с широко разинутыми ртами. А если не превращаются, значит, мы плохо выполняем свою работу. Только для тебя они глупые кролики. Когда они слышат слово «кролик», то думают о Кони-Айленде[4]. Но мы-то знаем. Они кролики, мистер Джонс, милые, упитанные, обожающие поразвлечься кролики, скачущие от аттракциона к аттракциону и от павильона к павильону, как от норы к норе.