Кинг Стивен. Тёмная башня (Стрелок)

   - Меня трясет, - сказал он. - Тянет к траве. Я не могу бросить. Элли, ты всегда была так добра ко мне... - Он заплакал. - Я мочить штаны и то не могу бросить.
   Алиса подошла к столу и помедлила в нерешительности.
   - Он мог бы сделать так, что меня бы на нее не тянуло, - выговорил Норт сквозь слезы. - Мог бы, раз уж сумел меня оживить. Я не жалуюсь... не хочу жаловаться... - Он затравленно огляделся и прошептал: - Коли я буду жаловаться, он может поразить меня насмерть.
   - Может, это шутка. У него, похоже, то еще чувство юмора.
   Норт достал висевший у него под рубахой кисет и вытащил горсть травы. Алиса бездумно смела ее прочь и, ужаснувшись, убрала руку.
   - Ничего не могу поделать, Элли, ничего... - И его рука снова неловко нырнула в мешочек. Алиса могла бы остановить его, но даже не попыталась. Она снова взялась зажигать лампы, чувствуя усталость, хоть вечер едва начался. Но той ночью в трактир заглянул только все прозевавший старик Кеннерли. Увидев Норта, конюх как будто бы не особенно удивился. Он заказал пива, поинтересовался, где Шеб, и облапал Алису. На следующий день все почти вошло в норму, хотя ни один мальчишка за Нортом не таскался. Еще через день возобновились свистки. Жизнь пошла своим приятным чередом. Дети собрали вырванную ветром кукурузу в кучу, а через неделю после воскресения Норта подожгли ее посреди улицы. Через несколько минут вспыхнуло яркое, сильное пламя, и почти все завсегдатаи заведения - кто ровным шагом, кто пошатываясь, - вышли посмотреть. Выглядели они примитивно. Их лица словно бы парили между огнем и небесами, слепившими блеском ледяных осколков. Глядя на них, Элли ощутила укол мимолетного отчаяния от того, какие грустные времена настали. Все расползалось. В середке вещей больше не было клея. Она никогда не видела океана - и уже никогда не увидит.
   - Ах, кабы мне хватило духу, - пробормотала она. - Кабы хватило мне духу, духу, духу...
   При звуке Алисиного голоса Норт поднял голову и бессмысленно улыбнулся ей из пекла. Духу ей не хватало. Шрам да кабак - вот все, что у нее было.
   Костер быстро прогорел, и клиенты вернулись в заведение. Алиса принялась накачиваться виски, "Звездой", и к полуночи была пьяна по-черному.
   8
   Женщина оборвала повествование и, не получив немедленного отклика, первым делом подумала, что рассказ усыпил стрелка. Она и сама начала уплывать в дрему, но тут он спросил:
   - Это все?
   - Да.
   - Угм. - Стрелок сворачивал очередную папиросу.
   - Табачища-то в постель не натряси, - велела она резче, чем собиралась.
   - Не натрясу.
   Снова воцарилось молчание. Огонек папиросы подмигивал, то разгораясь, то потухая.
   - Утром ты уйдешь, - невыразительно сказала она.
   - Да надо бы. Думаю, он расставил мне здесь ловушку.
   - Не уходи, - сказала она.
   - Посмотрим.
   Стрелок повернулся на бок, отстранившись от нее, но Алиса успокоилась. Он оставался. Она задремала.
   Уже засыпая, она опять подумала о том, с какими странными словами обратился к нему Норт. Ни до, ни после того она не замечала, чтобы стрелок выражал какие-нибудь чувства. Даже любовью он занимался молча, и лишь под конец его дыхание становилось неровным, а потом на миг замирало. Он словно явился из волшебной сказки или легенды - последний из своего племени в мире, пишущем последнюю страницу своей книги. Но это было неважно. Он собирался ненадолго задержаться. Завтра или послезавтра времени на раздумья будет довольно. Она уснула.
   9
   Утром Алиса сварила кашу из грубо смолотой овсяной крупы, и стрелок съел ее, не проронив ни слова. Он уплетал овсянку, не думая о женщине и едва ли замечая ее. Он знал, что должен идти. С каждой проведенной им за столом минутой человек в черном оказывался все дальше - вероятно, сейчас он был уже в пустыне. Его стезя неуклонно вела на юг.
   - У тебя есть карта? - вдруг спросил стрелок, поднимая на Алису глаза.
   - Чего, поселка? - рассмеялась она. - Маловаты мы для карты.
   - Нет. Того, что за поселком, на юге.
   Улыбка Алисы поблекла.
   - Там пустыня. Просто пустыня. Я думала, ты немного побудешь в Талле.
   - А на юге пустыни что?
   - Почем я знаю? Через нее никто не ходит. С тех пор, как я здесь, никто даже и не пытался. - Она вытерла руки о передник, взяла прихватки и опрокинула лохань, в которой грела воду, в раковину. Вода заплескалась, от нее пошел пар.
   Стрелок встал.
   - Ты куда? - В своем голосе Алиса расслышала визгливую ноту страха и возненавидела себя за это.
   - На конюшню. Если кто и знает, так это конюх. - Он положил руки ей на плечи. Ладони были теплыми. - Заодно договорюсь насчет мула. Раз я собираюсь задержаться здесь, нужно, чтоб за ним был уход. До моего отбытия.
   Еще не сейчас. Алиса поглядела на него снизу вверх.
   - Поосторожней с Кеннерли. Даже если он ничего не знает, так тут же сочинит.
   Когда стрелок ушел, она повернулась к раковине, чувствуя, как медленно текут горячие, страстные слезы благодарности.
   10
   Кеннерли был беззуб, неприятен и страдал от засилья дочерей. Пара девчонок-подростков поглядывала на стрелка из пыльного сумрака сарая. В грязи радостно пускал слюни младенец женского пола. Взрослая дочь светловолосая, чувственная замарашка - с задумчивым любопытством наблюдала за ними, набирая воду из стонущей колонки подле строения.
   Конюх встретил стрелка на полпути от улицы ко входу в свое заведение. В его манере держаться ощущались колебания между враждебностью и неким малодушным раболепием, какое встречается у дворняг, живущих при конюшне и слишком часто получающих пинки.
   - Заботимся, заботимся о нем, - сообщил он и, не успел стрелок ответить, как Кеннерли накинулся на дочь: - Пошла, Суби! А ну давай прямым ходом в сараюшку, леший тебя возьми!
   Суби хмуро поволокла ведро к пристроенной сбоку сарая убогой хибарке.
   - Ты говорил о моем муле, - сказал стрелок.
   - Да, сэр. Давненько я не видал мулов. Было времечко, их не хватало, и дикими же они росли... но мир сдвинулся с места. Ничего я не видамши, окромя нескольких коровенок, да лошадей, что возят дилижансы, да... Суби, Бог свидетель, выпорю!
   - Я не кусаюсь, - любезно сообщил стрелок.
   Кеннерли едва заметно раболепно съежился.
   - Не в вас дело. Нет, сэр, не в вас. - Он широко ухмыльнулся. Просто она с придурью, такая уж уродилась. Бес в ней сидит. Никакого сладу с девкой. - Глаза старика потемнели. - Конец света подходит, мистер. Знаете, как в Писании: "Чада не станут повиноваться родителям своим, и на толпы найдет чума".
   Стрелок кивнул и показал на юг:
   - Что там?
   Кеннерли ухмыльнулся, показав десны и редкие, расположенные попарно зубы.
   - Поселенцы. Трава. Пустыня. Что ж еще? - Он мерзко хихикнул и смерил стрелка холодным взглядом.
   - Пустыня большая?
   - Большая. - Кеннерли старался выглядеть серьезным. - Может, три сотни миль. Может, тысяча. Это я вам, мистер, не скажу. Ничего там нету, кроме бес-травы да еще, может, демонов. Туда ушел тот другой мужик. Который поставил Норти на ноги, когда он занемог.
   - Занемог? Я слыхал, он умер.
   Ухмылка не сходила с губ Кеннерли.
   - Ну, ну. Может, и так. Но мы же взрослые люди, верно?
   - Однако в демонов ты веришь.
   Кеннерли казался оскорбленным.
   - Это ж совсем другое дело.
   Стрелок снял шляпу и утер лоб. Воздух пронизывали жаркие лучи солнца, подобного мерно бьющемуся раскаленному сердцу. Кеннерли этого словно бы не замечал. Малышка в жидкой тени конюшни с серьезным видом размазывала грязь по лицу.
   - А что за пустыней, не знаешь?
   Кеннерли пожал плечами.
   - Кто-нибудь, может, и знает. Пятьдесят лет назад, говаривал мой старик, там ходили дилижансы. Его послушать, там горы. Другие толкуют, океан... зеленый океан со всякими чудищами. А кой-кто болтает, что край света. Будто ничего там нету, окромя огней да еще лика Божьего, и рот у него открыт, чтобы поглотить их.
   - Бред, - коротко объявил стрелок.
   - Ясное дело! - радостно выкрикнул Кеннерли и вновь раболепно съежился, переполняемый ненавистью, страхом и желанием угодить.
   - Смотри, чтоб о моем муле не забывали. - Стрелок кинул Кеннерли еще одну монету, и Кеннерли поймал ее на лету.
   - Уж будьте уверены. Решили подзадержаться?
   - Думаю, можно.
   - Элли-то куда как мила, коли хочет, верно?
   - Ты что-то сказал? - отстраненно спросил стрелок.
   В глазах Кеннерли двумя встающими из-за горизонта лунами внезапно забрезжил ужас.
   - Нет, сэр, ни словечка. А коли сказал, так прощенья просим. - Конюх заметил высунувшуюся из окна Суби, проворно развернулся и накинулся на нее: - Вот ужо я тебя вздую, неряха! Богом клянусь! Вот я...
   Стрелок зашагал прочь, сознавая, что Кеннерли повернулся и смотрит ему вслед, отдавая себе отчет, что, резко обернувшись, может застать проступившее в лице конюха выражение его подлинных чувств безо всяких примесей. Он махнул на это рукой. Было жарко. Пустыня? Сомнений не вызывали лишь ее размеры. Да и сцена в поселке еще не была сыграна до конца. Еще нет.
   11
   Когда Шеб пинком распахнул дверь и с ножом в руке переступил порог, они были в постели.
   Четыре дня, проведенные стрелком в городе, пролетели в мерцающей дымке. Он ел. Он отсыпался. Он спал с Элли. Он обнаружил, что она играет на скрипке, и заставлял ее играть для себя. Сидя у окна в молочном свете раннего утра - просто профиль, ничего больше - Алиса, сбиваясь, наигрывала что-то, что могло бы быть недурно, если бы ее учили. Стрелок ощущал растущую (но странно рассеянную) привязанность к женщине и думал, что, возможно, это и есть ловушка, расставленная ему человеком в черном. Он читал старые журналы - сухие, истрепанные, с выцветшими картинками. И очень мало задумывался о чем бы то ни было.
   Как маленький тапер поднялся по лестнице, стрелок не услышал - его рефлексы ослабли. Но и это не казалось важным, хотя в другое время и в другом месте испугало бы не на шутку.
   Элли лежала в чем мать родила, простыня сползла под грудь - они готовились заняться любовью.
   - Пожалуйста, - говорила она. - Я хочу, как раньше, хочу...
   Дверь с треском распахнулась и тапер, смешно выворачивая колени внутрь, ринулся к своей цели. Элли не закричала, хотя Шеб держал в руке восьмидюймовый мясницкий нож. Пианист издавал какие-то невнятные булькающие звуки, точно человек, который тонет в ведре с жидкой грязью. Летела слюна. Он обеими руками опустил нож; перехватив запястья тапера, стрелок выкрутил их. Нож отлетел. Шеб издал высокий скрипучий звук сродни визгу ржавых дверных петель. Руки затрепыхались, как у марионетки - оба запястья были сломаны. Ветер бросал в окна песком. Висевшее на стене немного неровное, мутноватое зеркало Элли отражало комнату.
   - Она была моя! - Шеб зарыдал. - Сперва она была моя! Моя!
   Элли посмотрела на него и вылезла из кровати. Она завернулась в халат, и стрелок ощутил укол сочувствия к человеку, который, должно быть, видел себя выходящим с дальнего конца своих былых владений. Шеб был попросту маленьким человечком, вдобавок лишенным мужских достоинств.
   - Ради тебя, - всхлипывал Шеб. - Только ради тебя, Элли. Вначале была ты, и все это было для тебя. Я... ах, Господи, Боже милостивый... - Слова растворились в пароксизме невнятицы, завершившемся слезами. Тапер раскачивался, держа сломанные запястья у живота.
   - Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Дай-ка посмотрю. - Алиса опустилась рядом с ним на колени. - Сломаны. Шеб, осел ты, осел. Неужто ты не знаешь, что никогда не был сильным? - Она помогла пианисту подняться. Тот попытался закрыть лицо руками, но они не повиновались ему, и Шеб, не таясь, заплакал. - Пойдем к столу, погляжу, что можно сделать.
   Она отвела его к столу, достала из дровяного ларя дощечки для растопки и приспособила Шебу к запястьям. Шеб против собственной воли слабо всхлипывал и ушел, не оглянувшись.
   Элли вернулась в постель.
   - На чем мы остановились?
   - Нет, - сказал стрелок.
   Она терпеливо проговорила:
   - Ты же знал это. Тут ничего не поделаешь. Что еще здесь есть? - Она коснулась его плеча. - Но я рада, что ты такой сильный.
   - Не сейчас, - сипло сказал он.
   - Я могу сделать тебя еще сильне...
   - Нет, - оборвал он ее. - Этого ты не можешь.
   12
   Вечером следующего дня трактир был закрыт. Настало то, что в Талле считалось днем отдыха. Стрелок отправился в крохотную покосившуюся церковь у погоста, а Элли тем временем мыла сильным дезинфицирующим средством столы и полоскала трубки керосиновых ламп в мыльной воде.
   Спустились странные лиловые сумерки. Освещенная изнутри церковь от дороги казалась очень похожей на топку.
   - Я не пойду, - коротко сказала Элли. - Та женщина проповедует пагубную веру. Пусть туда ходят уважаемые люди.
   Стрелок стоял на паперти, укрывшись в тени, и заглядывал внутрь. Скамей не было, и паства стояла (он увидел Кеннерли с выводком; владельца местной убогой галантерейной лавки Каснера и его жену с костлявыми боками; нескольких "городских" женщин, которых он прежде ни разу не встречал и, к своему удивлению, Шеба). Собрание отрывисто, а капелла, исполняло гимн. Он окинул любопытным взглядом громадную женщину на кафедре. Элли сказала ему: "Она живет одна и мало с кем видится. Выходит только по воскресеньям, чтоб раздуть адское пламя. Звать ее Сильвия Питтстон. Она полоумная, однако порчу на них навела, сумела. А им это по вкусу. Им того и надо!"
   Женщина была такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Груди напоминали земляные укрепления. На гигантской колонне шеи возвышалась одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза - такие большие и темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у безумной. Удерживавшая их шпилька могла бы без труда заменить шампур. Платье, казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие сборник церковных гимнов, больше походили на два горбыля. Кожа у женщины была чудесной сливочно-белой, без отметин. Стрелок подумал, что весу проповеднице, должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.
   Соберемся мы у реки,
   У прекрасной, прекрасной рееееки,
   Соберемся мы у реки,
   Что течет близ Царствия Божия.
   Замерла последняя нота последнего припева, и на миг воцарилась тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.
   Женщина ждала. Когда все успокоились, она простерла руки, словно благословляя собрание. Жест-напоминание.
   - Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!
   Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение ощутил смесь ностальгии и страха, прошитых жутким ощущением дежа вю, уже виденного раньше. Он подумал: "Я видел это во сне. Когда?", но отогнал эту мысль. Слушатели - в общей сложности, возможно, человек двадцать пять - погрузились в мертвое молчание.
   - Сегодня тема наших размышлений - Лукавый. - У нее был приятный, мелодичный голос - выразительное, хорошо поставленное сопрано.
   По собранию прошелестел шепоток.
   - Мне кажется, - задумчиво промолвила Сильвия Питтстон, - мне кажется, что каждого в Писании я знаю лично. За последние пять лет я зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число - до того. Я люблю это повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я входила в ров со львами. Я стояла подле Давида, когда его искушала купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом, Мисахом и Авденаго в печи, раскаленной огнем. Вместе с Самсоном я истребила две тысячи филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге в Дамаск. Вместе с Марией я плакала на Голгофе.
   Паства тихо зашушукалась.