Страница:
Обычная коричневая мышка, вот только странно так проверяющая камеры. Она даже вошла в одну или две из них, легко пролезая между нижними прутьями решетки, да так, что многие обитатели нашей тюрьмы, нынешние и прошлые, могли только завидовать. Правда, тем, естественно, всегда больше хотелось вылезать.
Мышь не зашла ни в одну из занятых камер, только в пустые. И наконец подошла почти совсем близко к нам. Я думал, она повернет обратно, но она не повернула. Похоже, она нас совсем не боялась.
– Это ненормально, обычно мыши не подходят так близко к человеку, – слегка нервно заметил Дин. – Может, она бешеная?
– Господи, Боже мой, – сказал Брут с полным ртом, прожевывая бутерброд с солониной. – То же мне, специалист по мышам. Мышевод. Ты видишь у нее пену изо рта, Мышевод?
– Я у нее и рта-то не вижу, – огрызнулся Дин, и мы снова все рассмеялись. Я тоже не заметил у мыши рта, но видел темные крошечные бусинки глаз, и они мне совсем не казались безумными или бешеными. Они были умными и любопытными. Когда я отправлял на смерть людей, – людей, имевших предположительно бес-смертную душу, – они выглядели более тупыми, чем эта мышь.
Она просеменила вверх по Зеленой Миле до точки, находившейся меньше чем в метре от нашего стола, который не представлял собой ничего особенного – обычный стол, за какими сидят учителя районной школы. И вот тут мышь остановилась и с важным видом обвила хвостиком лапки, словно пожилая леди, расправляющая юбки.
Я сразу перестал смеяться, ощутив холодок, мгновенно пронизавший меня до костей. Я не знаю, почему я это почувствовал, – никто ведь не любит выглядеть смешным, но я собираюсь рассказывать и об этом.
На секунду я вообразил себя не охранником, а вот этой мышью – всего лишь еще одним осужденным преступником на Зеленой Миле, который осужден и приговорен, но все еще в состоянии смело глядеть вверх на стол, возвышающийся на километры (словно трон Господа в Судный день, который, несомненно, предстоит увидеть однажды нам всем), и на сидящих за ним гигантов в синей одежде с низкими тяжелыми голосами. Гиганты эти стреляли в таких из пистолетов ВВ, гоняли их щетками или ставили ловушки, которые ломали им хребет, пока они осторожно пробирались к кусочку сыра на медной пластинке.
Щетки около стола не было, но в ведре стояла вращающаяся швабра, конец которой все еще находился в отжимателе: была моя очередь мыть зеленый линолеум и все шесть камер, и перед тем, как засесть за бумаги с Дином, я это сделал. Я увидел, что Дин хочет взять швабру и замахнуться. Я коснулся его кисти как раз в тот момент, когда его пальцы дотянулись до гладкой деревянной ручки. «Оставь, пусть будет», – сказал я.
Он пожал плечами и убрал руку. Я понял, что он не более, чем я, испытывал желание прихлопнуть мышь.
Брут отломил кусочек от бутерброда с солониной и протянул его через стол вперед, осторожно сжимая двумя пальцами. Мышь посмотрела вверх с живым интересом, словно уже зная, что это такое. Наверное знала, я видел, как зашевелились ее усики и дернулся носик.
– Брут, не надо! – воскликнул Дин, потом взглянул на меня. – Не разрешай ему, Пол! Если он начнет кормить эту зверюшку, то нам придется накрывать стол для всех четвероногих тварей.
– Я просто хочу посмотреть, что она станет делать, – сказал Брут. – Исключительно в интересах науки. – Он посмотрел на меня: я был начальник, даже в таких отклонениях от устава. Я подумал и пожал плечами, словно мне было все равно.
Конечно же, мышь все съела. В конце концов, на дворе стояла Депрессия. Но то, как она ела, привело нас в восторг. Она подошла к кусочку сендвича, обнюхала его, а потом села перед ним, словно собака, схватила и разделила хлеб пополам, чтобы добраться до мяса. Она сделала это так сознательно, словно человек, приступающий к хорошему обеду с ростбифом в своем любимом ресторане. Я никогда не видел, чтобы животное так ело, даже хорошо дрессированная собака. И все время, пока мышь ела, она не сводила с нас глаз.
– Это разумная мышь или голодная, как волк, – прозвучал новый голос. Это был Биттербак. Он проснулся и теперь стоял у решетки камеры в одних обвисших трусах. В правой руке между указательным и средним пальцами он держал самокрутку, его седые, цвета стали волосы, заплетенные в две косы лежали по плечам, когда-то мускулистым, а теперь начинающим становиться дряблыми.
– Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? – спросил Брут, глядя, как мышь ест. Мы были просто поражены, насколько аккуратно она держала кусочек солонины в передних лапах, иногда поворачивая его и глядя с восхищением и одобрением.
– Не-а, – сказал Биттербак. – Знал я одного смелого, у него была пара перчаток, он уверял, что они из мы-шиной кожи, но я не верил. – Потом он засмеялся, слов-но все это было шуткой, и отошел от решетки. Я ус-лышал, как заскрипела койка, когда он ложился.
Этот звук стал сигналом для мыши, что пора уходить. Она покончила с тем, что держала, фыркнула над тем, что осталось (в основном хлеб, пропитанный горчицей), потом снова посмотрела на нас, будто хотела запомнить лица, если вдруг встретимся снова. Потом повернулась и засеменила туда, откуда пришла, но уже не заглядывая в камеры. Ее поспешность напомнила мне Белого Кролика из «Алисы в стране чудес», и я улыбнулся. Она не задержалась у двери в смирительную комнату, а исчезла под дверью. Стены этой комнаты были обиты мягким, специально для тех, у кого слегка размягчились мозги. Мы держали там инвентарь для уборки, когда не использовали его по прямому назначению, и несколько книг (в основном вестерны Кларенса Милфорда, но в одной, которую выдавали только по особым случаям, была богато иллюстрированная сказка, где Попай, Блуто и даже Вимпи – Пожиратель Котлет по очереди отвоевывали Олив Ойл). Там еще находились всякие принадлежности, в том числе цветные восковые каран-даши, которым Делакруа позднее нашел хорошее применение. А еще в смирительной комнате лежала куртка, которую никто не желал надевать: белая, сшитая из двойного слоя ткани с пуговицами, застежками и пряжками на спине. Мы все знали, как в два счета запаковать в нее «проблемного» ребенка. Они не так часто бушевали, наши потерянные парни, но, если бушевали, Боже, ждать не приходилось, когда все уладится само собой.
Брут достал из ящика стола большую книгу в кожаном переплете с надписью «Посетители» золотыми буквами на обложке. Обычно эта книга месяцами лежала в ящике. Когда к заключенному приходили посетители – кроме адвоката или министра, – его приводили в специально отведенную комнату за столовой. Мы называли ее «Аркада». Почему, не знаю.
– Ради Бога, ответь, что ты собрался делать? – спросил Дин Стэнтон, глядя поверх очков, пока Брут открывал книгу и листал страницы, где отмечались посетители, приходившие к людям, которых уже нет в живых.
– Согласно правилу 19, – начал Брут, найдя послед-нюю страницу. Он взял карандаш, послюнявил кончик – вредная привычка, от которой он никак не мог отделать-ся, – и приготовился писать. Правило 19 гласило: "Каж-дый посетитель блока "Г" должен предъявить пропуск ад-министрации и в обязательном порядке должен быть занесен в специальный журнал".
– Он с ума сошел, – заметил Дин.
– Он нам не показал пропуска, но я его пропущу на этот раз, – продолжал Брут. Он еще раз лизнул кончик карандаша на счастье, потом в колонке «Время прихода» проставил 9:49.
– Конечно, почему бы и нет, большие боссы делают исключения для мышей, – сказал я.
– Еще бы, – согласился Брут. – Нет карманов. – Он оглянулся, чтобы посмотреть на настенные часы позади стола, потом в графе «Время ухода» написал: 10:01. Длинная линеечка между двумя числами называлась «Имя посетителя». Секунду напряженно подумав, навер-ное вспоминая, как правильно пишется, Брутус Ховелл старательно вывел: «Вилли-Пароход», которого большинство людей знает как Микки-Мауса. Это потому, что в первом звуковом мультфильме он закатывал глаза, качал бедрами и дергал за веревочку свистка на капитанском мостике парохода.
– Вот так, – сказал Брут, захлопывая книгу и кладя обратно в ящик. – Дело сделано.
Я засмеялся, но Дин, который всегда оставался серьезным, даже если понял шутку, нахмурился и начал усердно протирать стекла очков.
– У тебя будут неприятности, если кто-нибудь увидит. – Потом, поколебавшись, добавил: – Кто-нибудь не тот. Он опять помолчал, засомневался, близоруко посмотрел вокруг, словно ожидая увидеть, что у стен выросли уши, и закончил: – Кто-нибудь типа этого задницеголового Перси Уэтмора.
– Еще чего, – сказал Брут. – Перси Уэтмор сядет за этот стол только в день моего ухода на пенсию.
– Ты уйдешь раньше. Тебя выгонят за шуточки в книге посетителей, если Перси шепнет нужное слово в нужное ухо. А он сможет. И ты это знаешь.
Брут сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Я подумал, что попозже он сотрет то, что написал. А если не сотрет, то это сделаю я.
На следующий вечер, когда мы уже отвели в блок "В" сначала Биттербака, а потом Президента (они там принимали душ после того, как местных заключенных закрывали на ночь), Брут спросил меня, не поискать ли нам Вилли-Парохода в смирительной комнате.
– Да, думаю, надо, – кивнул я. Мы хорошо посме-ялись над ним тогда, но я знаю, что, если мы с Брутом найдем мышонка в смирительной комнате, особенно если он начал выгрызать себе что-то вроде гнезда в одной из мягких стен, мы его убьем. Лучше убить разведчика, не-важно, каким бы забавным он ни был, чем потом жить с переселенцами. И нет нужды говорить о том, что никто из нас не стыдился убивать мышей. В конце концов, именно за убийство крыс нам и платят зарплату.
Но мы не нашли Вилли-Парохода, позже ставшего известным как Мистер Джинглз, в ту ночь ни в мягких стенках, ни за собранным хламом, выброшенным в коридор. А хлама было много, гораздо больше, чем я ожидал, потому что мы давненько не пользовались смирительной комнатой. Скоро мы опять начнем се часто открывать с появлением Вильяма Уортона, но, конечно, мы тогда этого еще не знали. К счастью.
– Куда он делся? – наконец спросил Брут, вытирая пот с шеи большим голубым платком. – Ни дырки, ни трещины... ничего, но... – Он указал на сток в полу. Ниже решетки, сквозь которую проходил мышонок, была тонкая стальная сетка, через которую и муха бы не пролетела. – Как он попадает внутрь? Как выходит?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Но ведь он пролез сюда, так? Я хочу сказать, что мы трое его видели.
– Да, прямо под дверью. Ему пришлось протиски-ваться, но он пролез.
– Боже, – произнес Брут, и слово это прозвучало странно в устах такого громадного человека, – как хорошо, что заключенные не могут становиться такими маленькими, правда?
– Да уж, верно, – сказал я, пробегая глазами по ткани на стенках в последний раз в поисках дырочки, трещины, чего угодно. Ничего. – Ладно, пошли.
Вилли-Пароход появился снова через три дня, когда дежурил Харри Тервиллиджер. Перси тоже дежурил, и прогнал мышь назад той самой шваброй, которой чуть не воспользовался Дин.
Грызун легко удрал от Перси и победно залез в щель под дверью смирительной комнаты. С громким воплем Перси открыл дверь и вывалил снова весь хлам. Харри рассказывал, что это было одновременно и смешно, и страшно. Перси орал, что поймает эту проклятую мышь и оторвет ей голову, но, естественно, не поймал. Потный и взлохмаченный, с выбившейся сзади рубашкой, он вернулся к столу дежурного через полчаса, отбрасывая волосы со лба и говоря Харри (который молча читал во время всего этого гвалта), что прикрепит полоску звукоизоляции под дверь, – это решит проблему грызу-нов, заявил он.
– Это ты здорово придумал, Перси, – сказал Харри, переворачивая страницу вестерна. Он подумал, что Перси забудет о том, что хотел закрыть щель под дверью, и был прав.
Мышь не зашла ни в одну из занятых камер, только в пустые. И наконец подошла почти совсем близко к нам. Я думал, она повернет обратно, но она не повернула. Похоже, она нас совсем не боялась.
– Это ненормально, обычно мыши не подходят так близко к человеку, – слегка нервно заметил Дин. – Может, она бешеная?
– Господи, Боже мой, – сказал Брут с полным ртом, прожевывая бутерброд с солониной. – То же мне, специалист по мышам. Мышевод. Ты видишь у нее пену изо рта, Мышевод?
– Я у нее и рта-то не вижу, – огрызнулся Дин, и мы снова все рассмеялись. Я тоже не заметил у мыши рта, но видел темные крошечные бусинки глаз, и они мне совсем не казались безумными или бешеными. Они были умными и любопытными. Когда я отправлял на смерть людей, – людей, имевших предположительно бес-смертную душу, – они выглядели более тупыми, чем эта мышь.
Она просеменила вверх по Зеленой Миле до точки, находившейся меньше чем в метре от нашего стола, который не представлял собой ничего особенного – обычный стол, за какими сидят учителя районной школы. И вот тут мышь остановилась и с важным видом обвила хвостиком лапки, словно пожилая леди, расправляющая юбки.
Я сразу перестал смеяться, ощутив холодок, мгновенно пронизавший меня до костей. Я не знаю, почему я это почувствовал, – никто ведь не любит выглядеть смешным, но я собираюсь рассказывать и об этом.
На секунду я вообразил себя не охранником, а вот этой мышью – всего лишь еще одним осужденным преступником на Зеленой Миле, который осужден и приговорен, но все еще в состоянии смело глядеть вверх на стол, возвышающийся на километры (словно трон Господа в Судный день, который, несомненно, предстоит увидеть однажды нам всем), и на сидящих за ним гигантов в синей одежде с низкими тяжелыми голосами. Гиганты эти стреляли в таких из пистолетов ВВ, гоняли их щетками или ставили ловушки, которые ломали им хребет, пока они осторожно пробирались к кусочку сыра на медной пластинке.
Щетки около стола не было, но в ведре стояла вращающаяся швабра, конец которой все еще находился в отжимателе: была моя очередь мыть зеленый линолеум и все шесть камер, и перед тем, как засесть за бумаги с Дином, я это сделал. Я увидел, что Дин хочет взять швабру и замахнуться. Я коснулся его кисти как раз в тот момент, когда его пальцы дотянулись до гладкой деревянной ручки. «Оставь, пусть будет», – сказал я.
Он пожал плечами и убрал руку. Я понял, что он не более, чем я, испытывал желание прихлопнуть мышь.
Брут отломил кусочек от бутерброда с солониной и протянул его через стол вперед, осторожно сжимая двумя пальцами. Мышь посмотрела вверх с живым интересом, словно уже зная, что это такое. Наверное знала, я видел, как зашевелились ее усики и дернулся носик.
– Брут, не надо! – воскликнул Дин, потом взглянул на меня. – Не разрешай ему, Пол! Если он начнет кормить эту зверюшку, то нам придется накрывать стол для всех четвероногих тварей.
– Я просто хочу посмотреть, что она станет делать, – сказал Брут. – Исключительно в интересах науки. – Он посмотрел на меня: я был начальник, даже в таких отклонениях от устава. Я подумал и пожал плечами, словно мне было все равно.
Конечно же, мышь все съела. В конце концов, на дворе стояла Депрессия. Но то, как она ела, привело нас в восторг. Она подошла к кусочку сендвича, обнюхала его, а потом села перед ним, словно собака, схватила и разделила хлеб пополам, чтобы добраться до мяса. Она сделала это так сознательно, словно человек, приступающий к хорошему обеду с ростбифом в своем любимом ресторане. Я никогда не видел, чтобы животное так ело, даже хорошо дрессированная собака. И все время, пока мышь ела, она не сводила с нас глаз.
– Это разумная мышь или голодная, как волк, – прозвучал новый голос. Это был Биттербак. Он проснулся и теперь стоял у решетки камеры в одних обвисших трусах. В правой руке между указательным и средним пальцами он держал самокрутку, его седые, цвета стали волосы, заплетенные в две косы лежали по плечам, когда-то мускулистым, а теперь начинающим становиться дряблыми.
– Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? – спросил Брут, глядя, как мышь ест. Мы были просто поражены, насколько аккуратно она держала кусочек солонины в передних лапах, иногда поворачивая его и глядя с восхищением и одобрением.
– Не-а, – сказал Биттербак. – Знал я одного смелого, у него была пара перчаток, он уверял, что они из мы-шиной кожи, но я не верил. – Потом он засмеялся, слов-но все это было шуткой, и отошел от решетки. Я ус-лышал, как заскрипела койка, когда он ложился.
Этот звук стал сигналом для мыши, что пора уходить. Она покончила с тем, что держала, фыркнула над тем, что осталось (в основном хлеб, пропитанный горчицей), потом снова посмотрела на нас, будто хотела запомнить лица, если вдруг встретимся снова. Потом повернулась и засеменила туда, откуда пришла, но уже не заглядывая в камеры. Ее поспешность напомнила мне Белого Кролика из «Алисы в стране чудес», и я улыбнулся. Она не задержалась у двери в смирительную комнату, а исчезла под дверью. Стены этой комнаты были обиты мягким, специально для тех, у кого слегка размягчились мозги. Мы держали там инвентарь для уборки, когда не использовали его по прямому назначению, и несколько книг (в основном вестерны Кларенса Милфорда, но в одной, которую выдавали только по особым случаям, была богато иллюстрированная сказка, где Попай, Блуто и даже Вимпи – Пожиратель Котлет по очереди отвоевывали Олив Ойл). Там еще находились всякие принадлежности, в том числе цветные восковые каран-даши, которым Делакруа позднее нашел хорошее применение. А еще в смирительной комнате лежала куртка, которую никто не желал надевать: белая, сшитая из двойного слоя ткани с пуговицами, застежками и пряжками на спине. Мы все знали, как в два счета запаковать в нее «проблемного» ребенка. Они не так часто бушевали, наши потерянные парни, но, если бушевали, Боже, ждать не приходилось, когда все уладится само собой.
Брут достал из ящика стола большую книгу в кожаном переплете с надписью «Посетители» золотыми буквами на обложке. Обычно эта книга месяцами лежала в ящике. Когда к заключенному приходили посетители – кроме адвоката или министра, – его приводили в специально отведенную комнату за столовой. Мы называли ее «Аркада». Почему, не знаю.
– Ради Бога, ответь, что ты собрался делать? – спросил Дин Стэнтон, глядя поверх очков, пока Брут открывал книгу и листал страницы, где отмечались посетители, приходившие к людям, которых уже нет в живых.
– Согласно правилу 19, – начал Брут, найдя послед-нюю страницу. Он взял карандаш, послюнявил кончик – вредная привычка, от которой он никак не мог отделать-ся, – и приготовился писать. Правило 19 гласило: "Каж-дый посетитель блока "Г" должен предъявить пропуск ад-министрации и в обязательном порядке должен быть занесен в специальный журнал".
– Он с ума сошел, – заметил Дин.
– Он нам не показал пропуска, но я его пропущу на этот раз, – продолжал Брут. Он еще раз лизнул кончик карандаша на счастье, потом в колонке «Время прихода» проставил 9:49.
– Конечно, почему бы и нет, большие боссы делают исключения для мышей, – сказал я.
– Еще бы, – согласился Брут. – Нет карманов. – Он оглянулся, чтобы посмотреть на настенные часы позади стола, потом в графе «Время ухода» написал: 10:01. Длинная линеечка между двумя числами называлась «Имя посетителя». Секунду напряженно подумав, навер-ное вспоминая, как правильно пишется, Брутус Ховелл старательно вывел: «Вилли-Пароход», которого большинство людей знает как Микки-Мауса. Это потому, что в первом звуковом мультфильме он закатывал глаза, качал бедрами и дергал за веревочку свистка на капитанском мостике парохода.
– Вот так, – сказал Брут, захлопывая книгу и кладя обратно в ящик. – Дело сделано.
Я засмеялся, но Дин, который всегда оставался серьезным, даже если понял шутку, нахмурился и начал усердно протирать стекла очков.
– У тебя будут неприятности, если кто-нибудь увидит. – Потом, поколебавшись, добавил: – Кто-нибудь не тот. Он опять помолчал, засомневался, близоруко посмотрел вокруг, словно ожидая увидеть, что у стен выросли уши, и закончил: – Кто-нибудь типа этого задницеголового Перси Уэтмора.
– Еще чего, – сказал Брут. – Перси Уэтмор сядет за этот стол только в день моего ухода на пенсию.
– Ты уйдешь раньше. Тебя выгонят за шуточки в книге посетителей, если Перси шепнет нужное слово в нужное ухо. А он сможет. И ты это знаешь.
Брут сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Я подумал, что попозже он сотрет то, что написал. А если не сотрет, то это сделаю я.
На следующий вечер, когда мы уже отвели в блок "В" сначала Биттербака, а потом Президента (они там принимали душ после того, как местных заключенных закрывали на ночь), Брут спросил меня, не поискать ли нам Вилли-Парохода в смирительной комнате.
– Да, думаю, надо, – кивнул я. Мы хорошо посме-ялись над ним тогда, но я знаю, что, если мы с Брутом найдем мышонка в смирительной комнате, особенно если он начал выгрызать себе что-то вроде гнезда в одной из мягких стен, мы его убьем. Лучше убить разведчика, не-важно, каким бы забавным он ни был, чем потом жить с переселенцами. И нет нужды говорить о том, что никто из нас не стыдился убивать мышей. В конце концов, именно за убийство крыс нам и платят зарплату.
Но мы не нашли Вилли-Парохода, позже ставшего известным как Мистер Джинглз, в ту ночь ни в мягких стенках, ни за собранным хламом, выброшенным в коридор. А хлама было много, гораздо больше, чем я ожидал, потому что мы давненько не пользовались смирительной комнатой. Скоро мы опять начнем се часто открывать с появлением Вильяма Уортона, но, конечно, мы тогда этого еще не знали. К счастью.
– Куда он делся? – наконец спросил Брут, вытирая пот с шеи большим голубым платком. – Ни дырки, ни трещины... ничего, но... – Он указал на сток в полу. Ниже решетки, сквозь которую проходил мышонок, была тонкая стальная сетка, через которую и муха бы не пролетела. – Как он попадает внутрь? Как выходит?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Но ведь он пролез сюда, так? Я хочу сказать, что мы трое его видели.
– Да, прямо под дверью. Ему пришлось протиски-ваться, но он пролез.
– Боже, – произнес Брут, и слово это прозвучало странно в устах такого громадного человека, – как хорошо, что заключенные не могут становиться такими маленькими, правда?
– Да уж, верно, – сказал я, пробегая глазами по ткани на стенках в последний раз в поисках дырочки, трещины, чего угодно. Ничего. – Ладно, пошли.
Вилли-Пароход появился снова через три дня, когда дежурил Харри Тервиллиджер. Перси тоже дежурил, и прогнал мышь назад той самой шваброй, которой чуть не воспользовался Дин.
Грызун легко удрал от Перси и победно залез в щель под дверью смирительной комнаты. С громким воплем Перси открыл дверь и вывалил снова весь хлам. Харри рассказывал, что это было одновременно и смешно, и страшно. Перси орал, что поймает эту проклятую мышь и оторвет ей голову, но, естественно, не поймал. Потный и взлохмаченный, с выбившейся сзади рубашкой, он вернулся к столу дежурного через полчаса, отбрасывая волосы со лба и говоря Харри (который молча читал во время всего этого гвалта), что прикрепит полоску звукоизоляции под дверь, – это решит проблему грызу-нов, заявил он.
– Это ты здорово придумал, Перси, – сказал Харри, переворачивая страницу вестерна. Он подумал, что Перси забудет о том, что хотел закрыть щель под дверью, и был прав.
8.
Гораздо позже, зимой, уже по прошествии всех этих событий, однажды ночью пришел Брут, мы были вдвоем тогда в блоке "Г": камеры временно пустовали, и все охранники на время распущены. Перси перешел в Бриар Ридж.
– Пойди-ка сюда, – сказал Брут смешным сдавлен-ным голосом, и я удивленно взглянул на него. Я только что пришел с улицы, где шел дождь со снегом, и стряхивал снег с кителя, прежде чем повесить его.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Нет, но я узнал, где обитал Мистер Джинглз. Когда он впервые появился, то есть еще до того, как Делакруа взял его к себе. Хочешь взглянуть?
Конечно же, я хотел. Я пошел за ним по Зеленой Миле в смирительную комнату. Все, что мы хранили там, было вывалено в коридор. Брут, похоже, восполь-зовался временным затишьем, чтобы навести порядок. Дверь была открыта, я увидел внутри камеры наше ведро со шваброй. На полу того же самого оттенка, что и Зеленая Миля, высыхали лужицы воды. Посреди комнаты стояла лестница, та, что обычно хранилась в кладовке, где приговоренные делали последнюю остановку на своем пути. На самом верху лестницы была выступающая полочка для того, чтобы рабочий мог положить свои инструменты, а маляр поставить ведерко с краской. На полочке лежал фонарик. Брут протянул его мне.
– Поднимайся сюда. Ты ниже меня, поэтому придется подняться почти на самый верх, но я подержу тебя за ноги.
– Я щекотки боюсь, – заметил я, поднимаясь. – Осо-бенно под коленками.
– Я буду иметь это в виду.
– Ладно, – сказал я, – но сломанное бедро, по-моему, слишком высокая плата за то, чтобы найти гнездо одной-единственной мышки.
– Чего?
– Не обращай внимания. – Моя голова уже была на уровне забранной в сетку лампы посередине потолка, и я ощущал, как лестница слегка качается под моей тяжестью. Снаружи доносился вой зимнего ветра. – Держи крепче.
– Я держу, не беспокойся. – Он крепко схватил меня за лодыжки, и я поднялся еще на одну ступеньку. Теперь моя голова почти касалась потолка, я увидел паутину, сотканную несколькими трудолюбивыми паука-ми в углах, где сходились балки крыши. Я посветил вокруг фонариком, но не увидел ничего такого, ради чего стоило рисковать и забираться так высоко.
– Нет, не туда, – сказал Брут, – ты слишком далеко смотришь, Пол. Посмотри налево, туда, где сходятся две балки. Видишь? Одна слегка светлее.
– Вижу.
– Посвети на нее фонариком.
Я посветил и почти сразу увидел то, что он мне хотел показать. Две балки были скреплены шестью шпунтами, один из них выпал, оставив черное круглое отверстие размером с пятак. Я посмотрел на него, потом с сомнением взглянул сверху через плечо на Брута.
– Мышонок был маленький, но не настолько. Нет, не похоже.
– Но он проходил именно тут, – сказал Брут. – Это просто, как апельсин.
– Не представляю, как это может быть.
– А ты придвинься поближе, не бойся, я держу тебя, и понюхай.
Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну из балок, – так я чувствовал себя устойчивей. Ветер сна-ружи поднялся опять, и воздух свистел через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи на границе с Югом... и что-то еще.
Запах мяты.
«Берегите Мистера Джинглза» – услышал я голос Делакруа, звучавший не очень уверенно. Я услышал эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза, когда французик передал мне его, обычного мышонка, несомненно более умного, чем другие его собратья, но все равно всего лишь мышонка, а не такого-то имярек. «Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка», – сказал он, и я пообещал, как всегда обещаю им в конце, когда прогулка по Зеленой Миле перестает быть чем-то нереальным или гипотетическим и становится неизбежностью. Отправить письмо брату, которого не видел двадцать лет? – Обещаю. Произнести пятнадцать раз «Аве, Мария» за упокой души? – Обещаю. Разрешить умереть под духовным именем и чтобы это имя было написано на могиле? – Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не мог выполнить все обещания, но я сдержал то, которое дал Делакруа. Что же касается самого французика, с ним расплатились сполна. «Этот скот» причинил ему много боли и страданий. Да, я, конечно, знаю, что он совершил, но никто не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые объятия Олд Спарки.
Запах мяты.
И что-то еще. Что-то в глубине отверстия. Правой рукой я вытащил авторучку из нагрудного кармана, все еще держась левой за балку и уже не обращая внимания на то, что Брут неосторожно щекочет меня под коленками. Одной рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то наружу. Это нечто оказалось тонкой деревянной щепочкой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно его призрак находился в одной комнате с нами, – причем именно в той, где Вильям Уортон провел так много времени.
– Эй, ребята! – На этот раз это был смеющийся, довольный голос человека, забывшего хоть нанемного, где он и что его ожидает. – Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз!
– Боже, – прошептал я. У меня перехватило дыхание.
– Ты что, нашел еще одну? – спросил Брут. – Я нашел три или четыре.
Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.
– Боже мой, – произнес я низким, срывающимся голосом. – Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?
– Ребенком я не был таким большим, как сейчас, – сказал Брут. – Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впер-вые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как... маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?
Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, Депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один – это будет уже слишком.
– Я попросил у мамы ее платочек, – продолжил Брут. – И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.
– Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?
Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.
– Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, – ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следу-ющего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.
– А что ты выращивал в жизни, кроме камней?
– Неважно.
– Я понимаю, – сказал я. – Думаю, что уйду вместе с тобой.
Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона – не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав.
То, о чем мы с Брутом договорились в ту ночь в смирительной комнате, так и случилось. Словно мы дали торжественную клятву над крошечными щепочками крашеного дерева. Никто из нас больше не участвовал в казнях. Джон Коффи был последним.
– Пойди-ка сюда, – сказал Брут смешным сдавлен-ным голосом, и я удивленно взглянул на него. Я только что пришел с улицы, где шел дождь со снегом, и стряхивал снег с кителя, прежде чем повесить его.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Нет, но я узнал, где обитал Мистер Джинглз. Когда он впервые появился, то есть еще до того, как Делакруа взял его к себе. Хочешь взглянуть?
Конечно же, я хотел. Я пошел за ним по Зеленой Миле в смирительную комнату. Все, что мы хранили там, было вывалено в коридор. Брут, похоже, восполь-зовался временным затишьем, чтобы навести порядок. Дверь была открыта, я увидел внутри камеры наше ведро со шваброй. На полу того же самого оттенка, что и Зеленая Миля, высыхали лужицы воды. Посреди комнаты стояла лестница, та, что обычно хранилась в кладовке, где приговоренные делали последнюю остановку на своем пути. На самом верху лестницы была выступающая полочка для того, чтобы рабочий мог положить свои инструменты, а маляр поставить ведерко с краской. На полочке лежал фонарик. Брут протянул его мне.
– Поднимайся сюда. Ты ниже меня, поэтому придется подняться почти на самый верх, но я подержу тебя за ноги.
– Я щекотки боюсь, – заметил я, поднимаясь. – Осо-бенно под коленками.
– Я буду иметь это в виду.
– Ладно, – сказал я, – но сломанное бедро, по-моему, слишком высокая плата за то, чтобы найти гнездо одной-единственной мышки.
– Чего?
– Не обращай внимания. – Моя голова уже была на уровне забранной в сетку лампы посередине потолка, и я ощущал, как лестница слегка качается под моей тяжестью. Снаружи доносился вой зимнего ветра. – Держи крепче.
– Я держу, не беспокойся. – Он крепко схватил меня за лодыжки, и я поднялся еще на одну ступеньку. Теперь моя голова почти касалась потолка, я увидел паутину, сотканную несколькими трудолюбивыми паука-ми в углах, где сходились балки крыши. Я посветил вокруг фонариком, но не увидел ничего такого, ради чего стоило рисковать и забираться так высоко.
– Нет, не туда, – сказал Брут, – ты слишком далеко смотришь, Пол. Посмотри налево, туда, где сходятся две балки. Видишь? Одна слегка светлее.
– Вижу.
– Посвети на нее фонариком.
Я посветил и почти сразу увидел то, что он мне хотел показать. Две балки были скреплены шестью шпунтами, один из них выпал, оставив черное круглое отверстие размером с пятак. Я посмотрел на него, потом с сомнением взглянул сверху через плечо на Брута.
– Мышонок был маленький, но не настолько. Нет, не похоже.
– Но он проходил именно тут, – сказал Брут. – Это просто, как апельсин.
– Не представляю, как это может быть.
– А ты придвинься поближе, не бойся, я держу тебя, и понюхай.
Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну из балок, – так я чувствовал себя устойчивей. Ветер сна-ружи поднялся опять, и воздух свистел через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи на границе с Югом... и что-то еще.
Запах мяты.
«Берегите Мистера Джинглза» – услышал я голос Делакруа, звучавший не очень уверенно. Я услышал эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза, когда французик передал мне его, обычного мышонка, несомненно более умного, чем другие его собратья, но все равно всего лишь мышонка, а не такого-то имярек. «Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка», – сказал он, и я пообещал, как всегда обещаю им в конце, когда прогулка по Зеленой Миле перестает быть чем-то нереальным или гипотетическим и становится неизбежностью. Отправить письмо брату, которого не видел двадцать лет? – Обещаю. Произнести пятнадцать раз «Аве, Мария» за упокой души? – Обещаю. Разрешить умереть под духовным именем и чтобы это имя было написано на могиле? – Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не мог выполнить все обещания, но я сдержал то, которое дал Делакруа. Что же касается самого французика, с ним расплатились сполна. «Этот скот» причинил ему много боли и страданий. Да, я, конечно, знаю, что он совершил, но никто не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые объятия Олд Спарки.
Запах мяты.
И что-то еще. Что-то в глубине отверстия. Правой рукой я вытащил авторучку из нагрудного кармана, все еще держась левой за балку и уже не обращая внимания на то, что Брут неосторожно щекочет меня под коленками. Одной рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то наружу. Это нечто оказалось тонкой деревянной щепочкой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно его призрак находился в одной комнате с нами, – причем именно в той, где Вильям Уортон провел так много времени.
– Эй, ребята! – На этот раз это был смеющийся, довольный голос человека, забывшего хоть нанемного, где он и что его ожидает. – Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз!
– Боже, – прошептал я. У меня перехватило дыхание.
– Ты что, нашел еще одну? – спросил Брут. – Я нашел три или четыре.
Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.
– Боже мой, – произнес я низким, срывающимся голосом. – Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?
– Ребенком я не был таким большим, как сейчас, – сказал Брут. – Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впер-вые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как... маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?
Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, Депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один – это будет уже слишком.
– Я попросил у мамы ее платочек, – продолжил Брут. – И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.
– Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?
Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.
– Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, – ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следу-ющего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.
– А что ты выращивал в жизни, кроме камней?
– Неважно.
– Я понимаю, – сказал я. – Думаю, что уйду вместе с тобой.
Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона – не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав.
То, о чем мы с Брутом договорились в ту ночь в смирительной комнате, так и случилось. Словно мы дали торжественную клятву над крошечными щепочками крашеного дерева. Никто из нас больше не участвовал в казнях. Джон Коффи был последним.
Часть 2.
МЫШЬ НА МИЛЕ
1.
Дом престарелых, где я ставлю последние точки над i, называется «Джорджия Пайнз». Он находится примерно в ста километрах от Атланты и на расстоянии двухсот световых лет от жизни большинства людей – людей, которым меньше восьмидесяти и которые просто живут. Вам, читающим эти строки, нужно подумать, не ожидает ли и вас подобное место в будущем. Само по себе место не страшное, есть кабельное телевидение, кормят вкусно (хотя человек может так мало прожевать), но в каком-то смысле это такая же морилка для бабочек, как и блок "Г" в Холодной Горе.
Здесь даже есть парень, немного напоминающий мне Перси Уэтмора, получившего работу на Зеленой Миле только потому, что губернатор штата был его родствен-ником. У здешнего парня, по-моему, важных родствен-ников нет, хотя он ведет себя так же, как Перси. Его зовут Долан. Он все время причесывает волосы, как Перси, и в заднем кармане всегда таскает какое-нибудь чтиво. У Перси были журналы типа «Аргоси» и «Мужские приключения», а у Брэда – небольшие тоненькие книжечки под названием «Анекдоты». Он все время задает вопросы вроде таких, как: «Почему француз перешел дорогу?», «Сколько поляков нужно, чтобы вкрутить лампочку?» или «Сколько человек несут гроб на похоронах в Гарлеме?». Как и Перси, Брэд отличается тупостью, и в его понимании смешно только то, что отдает злорадством.
То, что Брэд сказал позавчера, показалось мне остроумным, но я не слишком этим восхищался, ведь, как гласит пословица, даже остановившиеся часы два раза в день показывают точное время. Он сказал мне:
«Поли, тебе повезло, что у тебя нет болезни Альцгеймера». Мне не нравилось, что Брэд называет меня «Поли», но он все равно продолжал называть меня так, и мне надоело просить не делать этого. Есть пара пословиц, которые вполне применимы к Брэду Долану:
«Можно завести лошадь в воду, но нельзя заставить ее пить» – это одна, а вторая: «Можно нарядить, но нельзя с ним выйти». Своей бестолковостью он тоже был сродни Перси.
Когда Брэд сказал насчет Альцгеймера, он мыл шваброй пол солярия, где я просматривал уже написанные страницы. Их набралось много, и я думаю, будет еще больше, пока я доберусь до конца.
– Ты знаешь, что такое болезнь Альцгеймера?
– Нет, – сказал я. – Но ведь ты мне расскажешь, Брэд?
– Это СПИД у пожилых людей, – объяснил он и разразился смехом: ха-ха-ха-ха, совсем как над своими идиотскими анекдотами.
Я не смеялся – то, что он сказал, меня слегка задело. У меня не было болезни Альцгеймера, хотя здесь, в прекрасном местечке Джорджия Пайнз, много страдающих ею. Сам же я страдал обычным старче-ским склерозом. А это – проблема вспомнить скорее «когда», чем «что». Просматривая уже написанное, я подумал, что помню все, что произошло в далеком тридцать втором, а вот хронология событий несколько перепуталась в моей голове. Но все равно, если следить, то, надеюсь, смогу и это восстановить. Более или менее.
Джон Коффи появился в блоке "Г" и на Зеленой Миле в октябре того года, осужденный за убийство девятилетних девочек-близняшек Деттерик. Это – моя главная веха, и если отталкиваться от нее, все будет нормально. Вильям Уортон – Буйный Билл – пришел после Коффи, Делакруа – раньше. А еще раньше – мышь, которую Брутус Ховелл, для друзей «И ты, Брут», назвал Вилли-Пароход, а Делакруа перекрестил в Мистера Джинглза.
Как ни называй ее, но мышь появилась первой, даже раньше Дэла, ведь еще стояло лето, когда он поступил, и у нас тогда было два заключенных на Зеленой Миле: Вождь – Арлен Биттербак и Президент – Артур Фландерс.
Эта мышь. Эта проклятая мышь. Делакруа ее любил, а вот Перси совсем наоборот.
Перси ненавидел ее с самого начала.
Здесь даже есть парень, немного напоминающий мне Перси Уэтмора, получившего работу на Зеленой Миле только потому, что губернатор штата был его родствен-ником. У здешнего парня, по-моему, важных родствен-ников нет, хотя он ведет себя так же, как Перси. Его зовут Долан. Он все время причесывает волосы, как Перси, и в заднем кармане всегда таскает какое-нибудь чтиво. У Перси были журналы типа «Аргоси» и «Мужские приключения», а у Брэда – небольшие тоненькие книжечки под названием «Анекдоты». Он все время задает вопросы вроде таких, как: «Почему француз перешел дорогу?», «Сколько поляков нужно, чтобы вкрутить лампочку?» или «Сколько человек несут гроб на похоронах в Гарлеме?». Как и Перси, Брэд отличается тупостью, и в его понимании смешно только то, что отдает злорадством.
То, что Брэд сказал позавчера, показалось мне остроумным, но я не слишком этим восхищался, ведь, как гласит пословица, даже остановившиеся часы два раза в день показывают точное время. Он сказал мне:
«Поли, тебе повезло, что у тебя нет болезни Альцгеймера». Мне не нравилось, что Брэд называет меня «Поли», но он все равно продолжал называть меня так, и мне надоело просить не делать этого. Есть пара пословиц, которые вполне применимы к Брэду Долану:
«Можно завести лошадь в воду, но нельзя заставить ее пить» – это одна, а вторая: «Можно нарядить, но нельзя с ним выйти». Своей бестолковостью он тоже был сродни Перси.
Когда Брэд сказал насчет Альцгеймера, он мыл шваброй пол солярия, где я просматривал уже написанные страницы. Их набралось много, и я думаю, будет еще больше, пока я доберусь до конца.
– Ты знаешь, что такое болезнь Альцгеймера?
– Нет, – сказал я. – Но ведь ты мне расскажешь, Брэд?
– Это СПИД у пожилых людей, – объяснил он и разразился смехом: ха-ха-ха-ха, совсем как над своими идиотскими анекдотами.
Я не смеялся – то, что он сказал, меня слегка задело. У меня не было болезни Альцгеймера, хотя здесь, в прекрасном местечке Джорджия Пайнз, много страдающих ею. Сам же я страдал обычным старче-ским склерозом. А это – проблема вспомнить скорее «когда», чем «что». Просматривая уже написанное, я подумал, что помню все, что произошло в далеком тридцать втором, а вот хронология событий несколько перепуталась в моей голове. Но все равно, если следить, то, надеюсь, смогу и это восстановить. Более или менее.
Джон Коффи появился в блоке "Г" и на Зеленой Миле в октябре того года, осужденный за убийство девятилетних девочек-близняшек Деттерик. Это – моя главная веха, и если отталкиваться от нее, все будет нормально. Вильям Уортон – Буйный Билл – пришел после Коффи, Делакруа – раньше. А еще раньше – мышь, которую Брутус Ховелл, для друзей «И ты, Брут», назвал Вилли-Пароход, а Делакруа перекрестил в Мистера Джинглза.
Как ни называй ее, но мышь появилась первой, даже раньше Дэла, ведь еще стояло лето, когда он поступил, и у нас тогда было два заключенных на Зеленой Миле: Вождь – Арлен Биттербак и Президент – Артур Фландерс.
Эта мышь. Эта проклятая мышь. Делакруа ее любил, а вот Перси совсем наоборот.
Перси ненавидел ее с самого начала.
2.
Мышь появилась снова дня через три после того, как Перси прогнал ее в первый раз. Дин Стэнтон и Билл Додж говорили о политике, а в те годы это значило, что они обсуждали Рузвельта и Гувера – Герберта, а вовсе не Дж. Эдгара. Они ели печенье из коробки, купленной Дином у старого Тут-Тута час назад. Перси стоял в дверях кабинета, слушал и отрабатывал короткие выпады своей любимой дубинкой. Он вытаски-вал ее из дурацкого самодельного чехла, жонглировал ею (вернее, пытался, чаще всего он ронял ее, но она не падала, потому что висела на петле у него на кисти), потом снова совал в чехол. В ту ночь я не дежурил, но получил полный отчет на следующий вечер от Дина.
Мышь прошла по Зеленой Миле, как и раньше, семеня, останавливаясь и словно проверяя пустые камеры. Потом направилась вперед, ничуть не смущаясь, словно знала, что впереди долгий путь, и была готова его пройти.
На этот раз не спал Президент, он стоял у двери камеры. Этот парень был что надо, умудрялся выглядеть опрятно даже в тюремной робе. По его виду мы знали, что Олд Спарки не для него, и оказались правы – не прошло и недели после того, как Перси прогнал мышь во второй раз, как Президенту заменили смертный приговор пожизненным заключением, и он присоединился ко всем остальным.
– Эй, – позвал он. – Да здесь мышь! Ребята, что у вас здесь за заведение?
Он смеялся, но Дин сказал, что Президент был слегка возмущен, как будто смертного приговора недостаточно, чтобы вывести его из себя. Он был главой регионального общества под названием Ассоциация торговцев недвижи-мостью Среднего Юга, и ему хватило ума вытолкнуть своего престарелого отца-маразматика из окна третьего этажа, а потом получить двойную страховку. Вот здесь он был неправ, хотя и не очень.
Мышь прошла по Зеленой Миле, как и раньше, семеня, останавливаясь и словно проверяя пустые камеры. Потом направилась вперед, ничуть не смущаясь, словно знала, что впереди долгий путь, и была готова его пройти.
На этот раз не спал Президент, он стоял у двери камеры. Этот парень был что надо, умудрялся выглядеть опрятно даже в тюремной робе. По его виду мы знали, что Олд Спарки не для него, и оказались правы – не прошло и недели после того, как Перси прогнал мышь во второй раз, как Президенту заменили смертный приговор пожизненным заключением, и он присоединился ко всем остальным.
– Эй, – позвал он. – Да здесь мышь! Ребята, что у вас здесь за заведение?
Он смеялся, но Дин сказал, что Президент был слегка возмущен, как будто смертного приговора недостаточно, чтобы вывести его из себя. Он был главой регионального общества под названием Ассоциация торговцев недвижи-мостью Среднего Юга, и ему хватило ума вытолкнуть своего престарелого отца-маразматика из окна третьего этажа, а потом получить двойную страховку. Вот здесь он был неправ, хотя и не очень.