Страница:
А юго-запад оккупировали дома на колесах, образуя некий своеобразный пояс астероидов со всем, что этому сопутствует: автомобильные свалки; связки покрышек; пустые банки из-под пива; сохнущее белье на веревках между импровизированными столбами; стойкий запах нечистот из наспех оборудованных септических резервуаров. Стационарные дома там больше смахивали на сараи, но при этом почти из каждого торчала сверкающая антенна от цветного телевизора, купленного в кредит. Во дворах лачуг и домов на колесах было полно детей, игрушек, пикапов, мотосаней и мотоциклов. Некоторые передвижные жилища содержались в порядке, однако большинство владельцев считали уборку пустой тратой времени. Густым зарослям одуванчиков и пырея никто не мешал расти до щиколоток. Возле городской черты, там, где Брок-стрит переходила в Брок-роуд, стояла закусочная «У Делла», в которой по пятницам играла рок-группа, а по субботам – небольшой оркестр. В 1971 году здание сгорело, но было отстроено заново. Для большинства местных ковбоев и их подружек это было единственным местом, куда можно прийти развлечься, выпить пива и подраться.
Большинство телефонных линий обслуживало по два, четыре или даже шесть абонентов, поэтому недостатка в пище для сплетен не ощущалось. Во всех маленьких городках скандалы никогда не затухают надолго, они тлеют постоянно, как угли в жаровне, готовые в любой момент ярко вспыхнуть. Большинство скандалов рождалось именно в этой части города, хотя свою лепту изредка вносили и жители более престижных районов.
Городское правление избиралось общим собранием. С 1965 года постоянно поднимался вопрос о переходе к выборному городскому совету, который бы дважды в год отчитывался перед жителями по финансовым вопросам, однако эта идея неизменно проваливалась. Город не рос достаточно быстро для того, чтобы неэффективность старых методов управления бросалась в глаза, хотя столь допотопная форма демократии и приводила в отчаяние новых поселенцев. На собрании избирали трех членов городского управления, констебля, попечителя по призрению бедных, попечителя учебных заведений, а также секретаря муниципалитета (чтобы зарегистрировать машину, нужно было отправиться в самый конец Тэггарт-Стрим-роуд и не испугаться двух бегавших по двору злющих псов). Добровольному пожарному депо город выделял символические ассигнования в размере трехсот долларов год, но оно в основном служило клубом по интересам для городских пенсионеров. Впечатлений, полученных во время сезона сжигания травы, им с избытком хватало для обсуждения в течение целого года. В городском правлении не имелось отдела коммунальных служб, поскольку в ведении города не было ни водоснабжения, ни газопровода, ни канализации, ни электричества. Линии электропередачи спускались к городу по широкой просеке, проложенной через лесные массивы на холмах, и одна из опор стояла совсем близко к Марстен-Хаусу, охраняя его, будто инопланетный часовой.
О событиях в мире, о войнах и правительственных кризисах Салемс-Лот узнавал в основном от Уолтера Кронкайта[3]. Да, конечно, Поттеры потеряли во Вьетнаме своего мальчика, а сын Клода Боуи наступил на пехотную мину и вернулся домой на протезе, но он устроился работать на почте, где помогал Кенни Дэйнису, так что с ним все было в порядке. Мальчишки носили волосы длиннее, чем их отцы, и не так часто причесывались, но на этом, пожалуй, все видимые перемены и заканчивались. Когда старшеклассники отказались от предписанной традицией формы одежды на выпускном балу, Эгги Корлисс написала об этом в камберлендский «Леджер», но она писала туда каждую неделю, в основном бичуя пьянство и восхваляя принятие Иисуса как своего Спасителя.
Кое-кто из молодежи принимал наркотики. В августе сын Горация Килби Фрэнк предстал перед судьей и был оштрафован на пятьдесят долларов (судья согласился, что он выплатит штраф из денег, которые заработает доставкой газет), но главной проблемой являлось спиртное. Как только возрастной ценз на употребление алкоголя снизили до восемнадцати лет, молодые люди стали пропадать в заведении Делла. Они возвращались домой, едва держась на ногах, и время от времени даже разбивались насмерть. Так, в частности, произошло с Билли Смитом, который убил себя и свою подружку Лаверн Дьюб, врезавшись в дерево на Дип-Кат-роуд на скорости девяносто миль в час.
Но во всем остальном горожане имели весьма приблизительное представление о ситуации в стране. Время обходило город стороной. В таком чудесном месте не могло произойти ничего плохого. Только не в Салемс-Лоте!
– Давай помедленнее, – сказала мать. – Выключи телевизор и начни сначала.
Сьюзен так и сделала, и с экрана исчез Питер Маршалл, раздававший тысячи долларов в телеигре «Проще простого». Слушая рассказ дочери о знакомстве с Беном Миерсом, миссис Нортон заставляла себя понимающе и доброжелательно кивать, хотя в голове сразу замигал предупреждающий желтый сигнал светофора, включавшийся каждый раз, когда Сьюзен рассказывала о новом ухажере. Мать никак не могла поверить, что Сьюзи уже выросла и может интересовать мужчин, но сегодня желтый сигнал мигал ярче обычного.
– Интересно, – произнесла она, расправляя на гладильной доске рубашку мужа.
– Он такой милый, – сказала Сьюзен. – И очень естественный.
– Надо же! – Миссис Нортон поставила утюг на подставку, и тот недовольно зашипел. Сама же она взяла сигарету с журнального столика и опустилась в кресло-качалку у окна. – А ты уверена, что с ним все в порядке, Сьюзи?
Сьюзен вызывающе улыбнулась.
– Конечно, я уверена! Он похож… даже не знаю… на учителя колледжа или кого-то вроде этого.
– Говорят, Безумный Бомбист[4] был похож на садовника, – задумчиво заметила миссис Нортон.
– Глупости! – жизнерадостно отреагировала Сьюзен, использовав выражение, которое неизменно возмущало мать.
– Покажи мне книгу! – Миссис Нортон протянула руку.
Сьюзен передала ей роман, неожиданно вспомнив описанную там сцену гомосексуального изнасилования в тюремной камере.
– «Воздушный танец», – прочитала миссис Нортон название и начала листать.
Сьюзен обреченно ждала. Она не сомневалась, что мать обязательно раскопает эту сцену. Так всегда бывало.
Легкий полуденный ветерок шевелил желтые занавески на кухне, которую мать называла буфетной, будто они жили в роскошном особняке. Их уютный кирпичный дом было непросто обогреть зимой, зато летом в нем царила приятная прохлада. Дом стоял на небольшом склоне возле Брок-стрит, и из окна, возле которого сидела миссис Нортон, открывался живописный вид на город. Он особенно впечатлял зимой, когда на заснеженные просторы падали длинные тени домов, казавшиеся желтыми от света электрических ламп.
– Мне кажется, я читала рецензию на эту книгу в портлендской газете. Не особо хвалебную.
– А мне роман нравится! И автор тоже! – упрямо произнесла Сьюзен.
– Может, Флойду он тоже понравится, – проговорила миссис Нортон как бы между прочим. – Тебе надо их познакомить.
Сьюзен почувствовала, что начинает злиться. Она-то уже решила, что все выяснения отношений, связанные с ее взрослением, остались в прошлом, и вот на тебе! Мать снова пыталась навязать ей свои представления о жизни, совершенно не воспринимая ее как самостоятельную личность, имевшую право жить и поступать по-своему.
– Мы уже говорили о Флойде, мама! И тебе отлично известно, что еще ничего не решено.
– В газете говорилось, что в романе есть описание жутких тюремных сцен. О сексе между парнями.
– Ради Бога, мама! – Сьюзен нервно вытащила себе сигарету из пачки.
– И злиться тут нечего, – хладнокровно заметила миссис Нортон. Она вернула книгу дочери и стряхнула пепел с сигареты в керамическую пепельницу в форме рыбы. Эта пепельница, подаренная матери какой-то подругой по женскому клубу, всегда вызывала в Сьюзен необъяснимое раздражение. В сбрасывании пепла рыбе в рот было что-то противоестественное.
– Я уберу овощи, – сказала Сьюзен, поднимаясь.
– Я просто имела в виду, что если вы с Флойдом собираетесь пожениться… – невозмутимо продолжила миссис Нортон.
Теперь раздражение переросло в настоящий приступ ярости.
– С чего ты взяла?! Я когда-нибудь такое говорила?!
– Я подумала…
– Ты подумала неправильно! – горячо возразила Сьюзен, хотя и понимала, что это не совсем так. Однако в последние недели она чувствовала, что охладевает к Флойду.
– Я подумала, что если ты встречаешься с парнем полтора года, – продолжила, не сдаваясь, мать, – то ваши отношения уже миновали ту невинную стадию, когда просто гуляют, взявшись за руки.
– Мы с Флойдом больше, чем друзья, – согласилась Сьюзен ровным голосом: пусть теперь поломает голову, что это значит!
Дальнейшая беседа происходила уже без слов, хотя ее содержание не вызывало сомнений у обеих.
– Ты спала с Флойдом?
– Не твое дело.
– Что тебе до этого Бена Миерса?
– Не твое дело.
– Ты что – собираешься в него влюбиться и наделать глупостей?
– Не твое дело.
– Я люблю тебя, Сьюзи. Мы с отцом очень тебя любим!
И на это ответа нет. На это просто нечего возразить! Вот почему Нью-Йорк или какое-то другое место было единственным выходом. В конце концов ты всегда упираешься в стену родительской любви, так похожую на обитые мягким войлоком стены тюремной камеры. Искренность этой любви лишала всякого смысла как дальнейшее препирательство, так и уже состоявшееся.
– Ладно, – тихо проговорила миссис Нортон, потушила сигарету о губу рыбины и отправила окурок ей в живот.
– Я пойду к себе, – сообщила Сьюзен.
– Конечно. Я могу почитать эту книгу, когда ты закончишь?
– Если хочешь.
– Мне бы хотелось с ним познакомиться, – сказала миссис Нортон, на что Сьюзен развела руками и пожала плечами. – Ты поздно вернешься?
– Не знаю.
– А что сказать Флойду Тиббитсу, если он позвонит?
Сьюзен снова почувствовала, как ее охватывает злость.
– Что хочешь! – резко отозвалась она и добавила, помолчав: – Все равно ты сделаешь по-своему!
– Сьюзен!
Но та уже поднималась по лестнице и не обернулась.
Миссис Нортон еще немного посидела в кресле, устремив невидящий взгляд на город за окном. Наверху слышались шаги Сьюзен и характерный стук, с каким раскрывается мольберт.
Тогда миссис Нортон поднялась и снова принялась гладить. Через некоторое время, решив, что Сьюзен уже наверняка увлекалась работой (ее мозг просто констатировал это без каких бы то ни было умозаключений), она направилась в буфетную и позвонила Мейбл Уэртс. По ходу беседы она упомянула, что, по словам Сьюзи, у них в городе остановился знаменитый писатель. Мейбл поинтересовалась, не идет ли речь об авторе «Дочери Конвея», и, получив утвердительный ответ, презрительно фыркнула, заявив, что это никакая не литература, а чистой воды порнография. Миссис Нортон спросила, где он остановился: в мотеле или…
Узнав, что Бен остановился в единственном пансионе города, принадлежавшем Еве, миссис Нортон испытала облегчение. Ева Миллер была достойной вдовой, которая не позволит в своем заведении никаких глупостей. Ее правила насчет визитов женщин были простыми и однозначными. Если речь шла о матери или сестре – тогда пожалуйста! Если нет, то место встреч ограничивалось кухней. И никаких исключений из правил!
Миссис Нортон повесила трубку, поболтав еще с четверть часа о том о сем, чтобы скрыть истинную причину своего звонка. Вернувшись к гладильной доске, она подумала о Сьюзен. Как же та не понимает, что мать желает ей только добра?
Фильм им понравился, но говорили о нем оба осторожно, как обычно поступают люди, пытающиеся прощупать вкусы друг друга. Вспомнив вопрос матери, Сьюзен поинтересовалась:
– А где ты остановился? Снял что-нибудь?
– Комнату на третьем этаже в пансионе Евы.
– Но там же наверняка дышать нечем! Жарища градусов под сорок!
– Мне нравится жара, – пояснил Бен, – и в ней хорошо работается. Раздеваюсь до пояса, включаю для фона радио и сажусь за машинку, потягивая пиво. Получается страниц по десять в день. К тому же там живут очень колоритные персонажи. А потом выходишь на крылечко, где дует свежий ветерок… Настоящее блаженство!
– Ну… не знаю… – с сомнением протянула она.
– Я подумывал снять Марстен-Хаус, – продолжил Бен. – Даже наводил справки, но дом оказался продан.
– Марстен-Хаус? – Сьюзен улыбнулась. – Этого не может быть. Ты наверняка перепутал название.
– Отнюдь! Я говорю о доме, который стоит на первом холме к северо-западу от города. На Брукс-роуд.
– Продан? Да кому придет в голову…
– И я удивился! Мне не раз говорили, что у меня самого не все дома, но даже я подумывал только об аренде. Риелтор отказался сообщить имя нового владельца. Прямо жуткая тайна, покрытая мраком!
– Наверное, кто-то из другого штата решил устроить в нем летнюю резиденцию, – предположила она. – Но это все равно безумие! Одно дело – приводить запущенный дом в порядок, что мне и самой было бы интересно, но это здание не подлежит восстановлению. Он разваливалось еще в моем детстве. Бен, а с чего ты решил его снять?
– Ты когда-нибудь была внутри?
– Нет, но однажды набралась храбрости и заглянула в окно. А ты?
– Я был. Один раз.
– Жуткое место, верно?
Они оба замолчали, задумавшись о Марстен-Хаусе, но их мысли не имели ничего общего с обычной для людей ностальгией. Хотя скандал и насилие, связанные с домом, случились задолго до их рождения, но у маленьких городков долгая память и рассказы об ужасах передаются из поколения в поколение.
История Хьюберта Марстена и его жены Бэрди была самой загадочной и шокирующей тайной, которую хранил Джерусалемс-Лот. В 1920-х годах Хьюби возглавлял одну из крупнейших в Новой Англии транспортных компаний, грузовики которой, по слухам, самые выгодные рейсы совершали по ночам, когда доставляли в Массачусетс виски из Канады.
Сколотив состояние, Марстены в 1929 году перебрались в Салемс-Лот, но после обвала Нью-Йоркской фондовой биржи потеряли кучу денег (сколько именно, не знала даже Мейбл Уэртс).
Десять лет – от биржевой паники до прихода к власти Гитлера – Марстены прожили в доме настоящими отшельниками. Их видели в городе только по четвергам, когда они закупали продукты на неделю. Ларри Маклеод, служивший в те годы почтальоном, рассказывал, что Марстен выписывал четыре ежедневные газеты и три журнала: еженедельные «Сатердей ивнинг пост» и «Нью-Йоркер», а также познавательный ежемесячник «Невероятные истории». Раз в месяц Марстен получал чек от компании грузового автотранспорта, зарегистрированной в Фолл-Ривер, штат Массачусетс. Что это чек, Ларри узнал, подглядев в окошко на конверте, вырезанное для адреса.
Летом 1939 года именно Ларри и обнаружил тела обитателей дома. Газеты и журналы никто не вынимал из почтового ящика целых пять дней, и засунуть в него новые не представлялось возможным. Ларри забрал всю корреспонденцию и направился к дому, чтобы оставить ее на пороге за сетчатой дверью.
Стоял август – самые жаркие дни разгара лета, и трава во дворе была зеленой, густой и высокой, почти до колена. На западной стороне дома густо разрослась жимолость, и упитанные пчелы лениво жужжали вокруг белоснежных соцветий, источавших сильный аромат. В те времена дом, несмотря на высокую траву, выглядел очень живописно и, по всеобщему признанию, был самым красивым в Салемс-Лоте, пока не пришел в упадок.
Как потом с придыханием рассказывали всем новым членам женского клуба, уже на середине дорожки Ларри почувствовал какой-то неприятный запах, как от протухшего мяса. Он постучал в дверь, но никто не отозвался. Он заглянул в замочную скважину, но, кроме темноты, ничего не увидел. На свое счастье, Ларри не стал входить, а решил сначала обойти дом вокруг. У задней двери зловонный запах чувствовался еще сильнее. Ларри попробовал открыть ее, дверь оказалась незапертой. Он вошел на кухню и увидел в углу лежавшую на полу, раскинув босые ноги, Бэрди Марстон. Половина ее головы была снесена выстрелом в упор из тридцать шестого калибра или чего-то такого же мощного.
(На этом месте Одри Хэрси всегда делала паузу и подчеркивала со знающим видом: «Мухи! Ларри говорил, что кухня кишела мухами! Они жужжали, то и дело взлетая и снова садясь на… сами понимаете что… Мухи!»)
Ларри Маклеод вылетел из кухни и помчался в город за Норрисом Варни, тогдашним констеблем. Тот прихватил с собой еще трех-четырех человек из магазина Кроссена – в то время им еще заправлял отец Милта, – среди которых оказался и Джексон – старший брат Одри. И все вместе они отправились в Марстен-Хаус на двух машинах – на «шевроле» Норриса и почтовом фургоне Ларри.
Никто из горожан никогда раньше не был в доме Марстенов, и его посещение произвело настоящий фурор. Когда страсти немного улеглись, портлендская газета «Телеграм» опубликовала статью с подробным описанием того, с чем столкнулись незваные посетители. Дом Хьюберта Марстена оказался настоящей крысиной норой, заваленной грудами мусора и хлама, с узкими проходами между кипами пожелтевших газет и журналов и связками книг. Полные собрания сочинений Диккенса, Скотта и Мариотта были очищены от грязи предшественницей Лоретты Старчер и поступили в фонд городской библиотеки Салемс-Лота, где стоят на полках и по сей день.
Джексон Хэрси поднял экземпляр «Сатердей ивнинг пост» и стал перелистывать, с изумлением обнаружив, что к каждой странице были аккуратно приклеены скотчем долларовые банкноты.
Норрис Варни выяснил, как повезло Ларри, что он не решился войти в парадную дверь и обошел дом. К стулу было привязано ружье со взведенным курком, направленное прямо на входную дверь на уровне груди. От ручки двери шла бечевка, соединенная со спусковым крючком.
(«Ружье было заряжено, – обязательно поясняла Одри на этом месте. – Если бы Ларри открыл дверь, отправился бы прямиком на небеса».)
Были в доме расставлены и другие, правда, менее смертельные, ловушки. Над дверью в столовую висела пачка газет весом сорок фунтов. Одна из ступенек, ведущих на второй этаж, оказалась подпиленной и могла стоить кому-то сломанной лодыжки. Ни у кого не осталось сомнений, что Хьюби Марстен оказался не просто каким-то чудаком, а самым настоящим сумасшедшим.
Его самого нашли в спальне на втором этаже висящим на веревке, перекинутой через потолочную балку.
В детстве Сьюзен с подружками часто нагоняли друг на друга страху подробностями, подслушанными от взрослых. У Эйми Роклифф на заднем дворе стоял игрушечный деревянный домик; они залезали туда по очереди и пугали в темноте рассказами о Марстен-Хаусе, который стал настоящим олицетворением кошмара еще до вторжения Гитлера в Польшу. Девочки повторяли рассказы взрослых, насыщая их самыми жуткими деталями, на которые только было способно их воображение. Даже сейчас, спустя восемнадцать лет, одно упоминание о Марстен-Хаусе наполняло душу Сьюзен леденящим трепетом. Перед глазами тут же вставала картина из детства, как они с девочками сидят в темноте, взявшись за руки, и Эйми делится страшными подробностями: «Его лицо ужасно распухло, а язык почернел и вывалился наружу, и по нему ползали мухи. Мама рассказывала миссис Уэртс».
– …место.
– Что? Извини, я задумалась! – Она с трудом очнулась от воспоминаний. Бен уже сворачивал с шоссе на дорогу, ведущую в Салемс-Лот.
– Я сказал, что это жутковатое место.
– Расскажи, как ты туда ходил.
Он невесело усмехнулся и включил дальний свет. С обеих сторон темную полосу пустынного двухрядного шоссе обступали сосны и ели.
– Все началось как детская забава. Не забывай, что тогда был 1951 год и мальчишки придумывали себе разные развлечения, поскольку в то время никто не нюхал авиационный клей, ведь его еще даже не изобрели. Я тогда много играл с мальчишками из «Подковы»… сейчас, наверное, они уже все разъехались… А южную часть города по-прежнему называют «Подковой»?
– Да.
– Я в основном общался с Дэйви Барклэем, Чарлзом Джеймсом, только все его звали Санни, Гарольдом Роберсоном, Флойдом Тиббитсом…
– Флойдом? – поразилась Сьюзен.
– Да, ты его знаешь?
– Мы с ним встречались, – ответила она и, испугавшись расспросов, быстро продолжила: – Санни Джеймс тоже здесь. У него бензоколонка на Джойнтер-авеню. А Гарольд Роберсон умер от лейкемии.
– Они все были старше меня на год или два. И у них было свое братство. Разумеется, тайное. Чтобы стать «кровавым пиратом», за тебя должны были поручиться не меньше трех членов! – Бен пытался говорить шутливо, но в словах сквозила горечь. – Однако я был упрямым. И хотел стать «кровавым пиратом» больше всего на свете… во всяком случае, в то лето.
В конце концов они снизошли до того, чтобы принять меня при условии, что я пройду испытание, которое с ходу придумал Дэйви. Мы все отправились к Марстен-Хаусу, где я должен был забраться внутрь и что-нибудь оттуда вынести. Как трофей. – Бен хмыкнул, чувствуя, как во рту все противно пересохло.
– И что там случилось?
– Я залез в окно. Дом по-прежнему был полон всякого мусора, хотя прошло целых двенадцать лет. Газеты, должно быть, забрали во время войны, но все остальное осталось. На столике в передней лежал маленький снежный шар – понимаете, о чем я? Там внутри был домик, и если шар встряхнуть, поднималась снежная буря. Я сунул эту штуку в карман, но не ушел. Мне хотелось действительно испытать себя. И я отправился наверх, где он повесился.
– Господи Боже! – не удержалась Сьюзен.
– Достаньте мне из бардачка сигарету. Вообще-то я пытаюсь бросить курить, но сейчас мне без нее не обойтись.
Она протянула ему сигарету, и он зажег ее от прикуривателя.
– В доме стоял сильный запах. Даже трудно объяснить какой. Пахло какой-то смесью плесени, гниющей обивки и чего-то прогорклого, как испортившееся масло. И еще какой-то живностью – то ли крысами, то ли сурками, то ли еще какой нечистью, поселившейся в стенах или впавшей в спячку в подвале. Какой-то затхлый, удушливый запах.
Еле передвигая ноги, я осторожно поднимался по ступенькам – до смерти перепуганный девятилетний мальчик. Дом кряхтел и потрескивал, и было слышно, как за штукатуркой кто-то от меня удирает. Мне все время казалось, что я слышу за собой шаги. И ужасно боялся обернуться: а вдруг за мной крадется Хьюби Марстен с почерневшим лицом и петлей в руке?!
Бен изо всех сил вцепился в руль, и в его голосе уже не было прежней несерьезности. Увидев, как глубоко он переживает события тех далеких лет, Сьюзен невольно поежилась. В свете приборов на панели морщины на его лице стали резкими и глубокими, делая его похожим на человека, блуждающего в каком-то жутком лабиринте, из которого он никак не может выбраться.
– Наверху я собрал остатки мужества и побежал к нужной комнате. Я хотел туда заскочить, схватить что-нибудь и поскорее рвануть обратно. Дверь была закрыта, и я видел, как она, приближаясь, становится все больше, и уже мог разглядеть, что петли разболтались и нижний край двери упирается в косяк. На дверной ручке были потертости в тех местах, где за нее брались. Я нажал на нее и надавил на дверь плечом – она заскрипела, царапая деревянный пол, и издала звук, похожий на крик боли женщины. Будь я в обычном состоянии, я бы тут же, не раздумывая, бросился оттуда со всех ног, но в крови зашкаливал адреналин, и я схватился за ручку обеими руками и что было силы надавил на дверь. Она распахнулась, и я увидел Хьюби: его тело на веревке, перекинутой через балку, было хорошо очерчено на фоне светлого окна.
– Ох, Бен, пожалуйста, не надо… – нервно попросила Сьюзен.
– Клянусь, это чистая правда! – заверил он. – Во всяком случае, именно так все выглядело в глазах девятилетнего мальчика и до сих пор хранится в памяти уже взрослого мужчины двадцать четыре года спустя. Там висел Хьюби, только его лицо было совсем не черным, а зеленым. Глаза закрыты. Руки какие-то неестественно белые… и жуткие! А потом он открыл глаза.
Бен сильно затянулся и выбросил окурок в ночную мглу.
– Я испустил крик, который, наверное, было слышно за две мили. А потом побежал. На ступеньках я споткнулся и покатился вниз, но сумел подняться, выскочил на улицу через парадную дверь и помчался по дороге. Ребята ждали меня примерно в полумиле. Только тогда я увидел, что продолжаю сжимать в руке стеклянный шар. Я храню его до сих пор.
– Но ты же не думаешь всерьез, что видел Хьюберта Марстена, – так ведь, Бен? – Заметив впереди мигающий желтый свет светофора, расположенного в центре города, Сьюзен невольно испытала облегчение.
Большинство телефонных линий обслуживало по два, четыре или даже шесть абонентов, поэтому недостатка в пище для сплетен не ощущалось. Во всех маленьких городках скандалы никогда не затухают надолго, они тлеют постоянно, как угли в жаровне, готовые в любой момент ярко вспыхнуть. Большинство скандалов рождалось именно в этой части города, хотя свою лепту изредка вносили и жители более престижных районов.
Городское правление избиралось общим собранием. С 1965 года постоянно поднимался вопрос о переходе к выборному городскому совету, который бы дважды в год отчитывался перед жителями по финансовым вопросам, однако эта идея неизменно проваливалась. Город не рос достаточно быстро для того, чтобы неэффективность старых методов управления бросалась в глаза, хотя столь допотопная форма демократии и приводила в отчаяние новых поселенцев. На собрании избирали трех членов городского управления, констебля, попечителя по призрению бедных, попечителя учебных заведений, а также секретаря муниципалитета (чтобы зарегистрировать машину, нужно было отправиться в самый конец Тэггарт-Стрим-роуд и не испугаться двух бегавших по двору злющих псов). Добровольному пожарному депо город выделял символические ассигнования в размере трехсот долларов год, но оно в основном служило клубом по интересам для городских пенсионеров. Впечатлений, полученных во время сезона сжигания травы, им с избытком хватало для обсуждения в течение целого года. В городском правлении не имелось отдела коммунальных служб, поскольку в ведении города не было ни водоснабжения, ни газопровода, ни канализации, ни электричества. Линии электропередачи спускались к городу по широкой просеке, проложенной через лесные массивы на холмах, и одна из опор стояла совсем близко к Марстен-Хаусу, охраняя его, будто инопланетный часовой.
О событиях в мире, о войнах и правительственных кризисах Салемс-Лот узнавал в основном от Уолтера Кронкайта[3]. Да, конечно, Поттеры потеряли во Вьетнаме своего мальчика, а сын Клода Боуи наступил на пехотную мину и вернулся домой на протезе, но он устроился работать на почте, где помогал Кенни Дэйнису, так что с ним все было в порядке. Мальчишки носили волосы длиннее, чем их отцы, и не так часто причесывались, но на этом, пожалуй, все видимые перемены и заканчивались. Когда старшеклассники отказались от предписанной традицией формы одежды на выпускном балу, Эгги Корлисс написала об этом в камберлендский «Леджер», но она писала туда каждую неделю, в основном бичуя пьянство и восхваляя принятие Иисуса как своего Спасителя.
Кое-кто из молодежи принимал наркотики. В августе сын Горация Килби Фрэнк предстал перед судьей и был оштрафован на пятьдесят долларов (судья согласился, что он выплатит штраф из денег, которые заработает доставкой газет), но главной проблемой являлось спиртное. Как только возрастной ценз на употребление алкоголя снизили до восемнадцати лет, молодые люди стали пропадать в заведении Делла. Они возвращались домой, едва держась на ногах, и время от времени даже разбивались насмерть. Так, в частности, произошло с Билли Смитом, который убил себя и свою подружку Лаверн Дьюб, врезавшись в дерево на Дип-Кат-роуд на скорости девяносто миль в час.
Но во всем остальном горожане имели весьма приблизительное представление о ситуации в стране. Время обходило город стороной. В таком чудесном месте не могло произойти ничего плохого. Только не в Салемс-Лоте!
5
Энн Нортон гладила белье, когда в дом влетела дочь с пакетом овощей и, сунув ей под нос книгу с худощавым парнем на задней стороне обложки, начала взахлеб что-то рассказывать.– Давай помедленнее, – сказала мать. – Выключи телевизор и начни сначала.
Сьюзен так и сделала, и с экрана исчез Питер Маршалл, раздававший тысячи долларов в телеигре «Проще простого». Слушая рассказ дочери о знакомстве с Беном Миерсом, миссис Нортон заставляла себя понимающе и доброжелательно кивать, хотя в голове сразу замигал предупреждающий желтый сигнал светофора, включавшийся каждый раз, когда Сьюзен рассказывала о новом ухажере. Мать никак не могла поверить, что Сьюзи уже выросла и может интересовать мужчин, но сегодня желтый сигнал мигал ярче обычного.
– Интересно, – произнесла она, расправляя на гладильной доске рубашку мужа.
– Он такой милый, – сказала Сьюзен. – И очень естественный.
– Надо же! – Миссис Нортон поставила утюг на подставку, и тот недовольно зашипел. Сама же она взяла сигарету с журнального столика и опустилась в кресло-качалку у окна. – А ты уверена, что с ним все в порядке, Сьюзи?
Сьюзен вызывающе улыбнулась.
– Конечно, я уверена! Он похож… даже не знаю… на учителя колледжа или кого-то вроде этого.
– Говорят, Безумный Бомбист[4] был похож на садовника, – задумчиво заметила миссис Нортон.
– Глупости! – жизнерадостно отреагировала Сьюзен, использовав выражение, которое неизменно возмущало мать.
– Покажи мне книгу! – Миссис Нортон протянула руку.
Сьюзен передала ей роман, неожиданно вспомнив описанную там сцену гомосексуального изнасилования в тюремной камере.
– «Воздушный танец», – прочитала миссис Нортон название и начала листать.
Сьюзен обреченно ждала. Она не сомневалась, что мать обязательно раскопает эту сцену. Так всегда бывало.
Легкий полуденный ветерок шевелил желтые занавески на кухне, которую мать называла буфетной, будто они жили в роскошном особняке. Их уютный кирпичный дом было непросто обогреть зимой, зато летом в нем царила приятная прохлада. Дом стоял на небольшом склоне возле Брок-стрит, и из окна, возле которого сидела миссис Нортон, открывался живописный вид на город. Он особенно впечатлял зимой, когда на заснеженные просторы падали длинные тени домов, казавшиеся желтыми от света электрических ламп.
– Мне кажется, я читала рецензию на эту книгу в портлендской газете. Не особо хвалебную.
– А мне роман нравится! И автор тоже! – упрямо произнесла Сьюзен.
– Может, Флойду он тоже понравится, – проговорила миссис Нортон как бы между прочим. – Тебе надо их познакомить.
Сьюзен почувствовала, что начинает злиться. Она-то уже решила, что все выяснения отношений, связанные с ее взрослением, остались в прошлом, и вот на тебе! Мать снова пыталась навязать ей свои представления о жизни, совершенно не воспринимая ее как самостоятельную личность, имевшую право жить и поступать по-своему.
– Мы уже говорили о Флойде, мама! И тебе отлично известно, что еще ничего не решено.
– В газете говорилось, что в романе есть описание жутких тюремных сцен. О сексе между парнями.
– Ради Бога, мама! – Сьюзен нервно вытащила себе сигарету из пачки.
– И злиться тут нечего, – хладнокровно заметила миссис Нортон. Она вернула книгу дочери и стряхнула пепел с сигареты в керамическую пепельницу в форме рыбы. Эта пепельница, подаренная матери какой-то подругой по женскому клубу, всегда вызывала в Сьюзен необъяснимое раздражение. В сбрасывании пепла рыбе в рот было что-то противоестественное.
– Я уберу овощи, – сказала Сьюзен, поднимаясь.
– Я просто имела в виду, что если вы с Флойдом собираетесь пожениться… – невозмутимо продолжила миссис Нортон.
Теперь раздражение переросло в настоящий приступ ярости.
– С чего ты взяла?! Я когда-нибудь такое говорила?!
– Я подумала…
– Ты подумала неправильно! – горячо возразила Сьюзен, хотя и понимала, что это не совсем так. Однако в последние недели она чувствовала, что охладевает к Флойду.
– Я подумала, что если ты встречаешься с парнем полтора года, – продолжила, не сдаваясь, мать, – то ваши отношения уже миновали ту невинную стадию, когда просто гуляют, взявшись за руки.
– Мы с Флойдом больше, чем друзья, – согласилась Сьюзен ровным голосом: пусть теперь поломает голову, что это значит!
Дальнейшая беседа происходила уже без слов, хотя ее содержание не вызывало сомнений у обеих.
– Ты спала с Флойдом?
– Не твое дело.
– Что тебе до этого Бена Миерса?
– Не твое дело.
– Ты что – собираешься в него влюбиться и наделать глупостей?
– Не твое дело.
– Я люблю тебя, Сьюзи. Мы с отцом очень тебя любим!
И на это ответа нет. На это просто нечего возразить! Вот почему Нью-Йорк или какое-то другое место было единственным выходом. В конце концов ты всегда упираешься в стену родительской любви, так похожую на обитые мягким войлоком стены тюремной камеры. Искренность этой любви лишала всякого смысла как дальнейшее препирательство, так и уже состоявшееся.
– Ладно, – тихо проговорила миссис Нортон, потушила сигарету о губу рыбины и отправила окурок ей в живот.
– Я пойду к себе, – сообщила Сьюзен.
– Конечно. Я могу почитать эту книгу, когда ты закончишь?
– Если хочешь.
– Мне бы хотелось с ним познакомиться, – сказала миссис Нортон, на что Сьюзен развела руками и пожала плечами. – Ты поздно вернешься?
– Не знаю.
– А что сказать Флойду Тиббитсу, если он позвонит?
Сьюзен снова почувствовала, как ее охватывает злость.
– Что хочешь! – резко отозвалась она и добавила, помолчав: – Все равно ты сделаешь по-своему!
– Сьюзен!
Но та уже поднималась по лестнице и не обернулась.
Миссис Нортон еще немного посидела в кресле, устремив невидящий взгляд на город за окном. Наверху слышались шаги Сьюзен и характерный стук, с каким раскрывается мольберт.
Тогда миссис Нортон поднялась и снова принялась гладить. Через некоторое время, решив, что Сьюзен уже наверняка увлекалась работой (ее мозг просто констатировал это без каких бы то ни было умозаключений), она направилась в буфетную и позвонила Мейбл Уэртс. По ходу беседы она упомянула, что, по словам Сьюзи, у них в городе остановился знаменитый писатель. Мейбл поинтересовалась, не идет ли речь об авторе «Дочери Конвея», и, получив утвердительный ответ, презрительно фыркнула, заявив, что это никакая не литература, а чистой воды порнография. Миссис Нортон спросила, где он остановился: в мотеле или…
Узнав, что Бен остановился в единственном пансионе города, принадлежавшем Еве, миссис Нортон испытала облегчение. Ева Миллер была достойной вдовой, которая не позволит в своем заведении никаких глупостей. Ее правила насчет визитов женщин были простыми и однозначными. Если речь шла о матери или сестре – тогда пожалуйста! Если нет, то место встреч ограничивалось кухней. И никаких исключений из правил!
Миссис Нортон повесила трубку, поболтав еще с четверть часа о том о сем, чтобы скрыть истинную причину своего звонка. Вернувшись к гладильной доске, она подумала о Сьюзен. Как же та не понимает, что мать желает ей только добра?
6
Когда они возвращались из Портленда по шоссе 295, было еще не поздно – шел всего двенадцатый час. За пределами города можно было разогнаться до пятидесяти пяти миль в час, и свет фар «ситроена» мерно рассекал темноту на пустынной дороге.Фильм им понравился, но говорили о нем оба осторожно, как обычно поступают люди, пытающиеся прощупать вкусы друг друга. Вспомнив вопрос матери, Сьюзен поинтересовалась:
– А где ты остановился? Снял что-нибудь?
– Комнату на третьем этаже в пансионе Евы.
– Но там же наверняка дышать нечем! Жарища градусов под сорок!
– Мне нравится жара, – пояснил Бен, – и в ней хорошо работается. Раздеваюсь до пояса, включаю для фона радио и сажусь за машинку, потягивая пиво. Получается страниц по десять в день. К тому же там живут очень колоритные персонажи. А потом выходишь на крылечко, где дует свежий ветерок… Настоящее блаженство!
– Ну… не знаю… – с сомнением протянула она.
– Я подумывал снять Марстен-Хаус, – продолжил Бен. – Даже наводил справки, но дом оказался продан.
– Марстен-Хаус? – Сьюзен улыбнулась. – Этого не может быть. Ты наверняка перепутал название.
– Отнюдь! Я говорю о доме, который стоит на первом холме к северо-западу от города. На Брукс-роуд.
– Продан? Да кому придет в голову…
– И я удивился! Мне не раз говорили, что у меня самого не все дома, но даже я подумывал только об аренде. Риелтор отказался сообщить имя нового владельца. Прямо жуткая тайна, покрытая мраком!
– Наверное, кто-то из другого штата решил устроить в нем летнюю резиденцию, – предположила она. – Но это все равно безумие! Одно дело – приводить запущенный дом в порядок, что мне и самой было бы интересно, но это здание не подлежит восстановлению. Он разваливалось еще в моем детстве. Бен, а с чего ты решил его снять?
– Ты когда-нибудь была внутри?
– Нет, но однажды набралась храбрости и заглянула в окно. А ты?
– Я был. Один раз.
– Жуткое место, верно?
Они оба замолчали, задумавшись о Марстен-Хаусе, но их мысли не имели ничего общего с обычной для людей ностальгией. Хотя скандал и насилие, связанные с домом, случились задолго до их рождения, но у маленьких городков долгая память и рассказы об ужасах передаются из поколения в поколение.
История Хьюберта Марстена и его жены Бэрди была самой загадочной и шокирующей тайной, которую хранил Джерусалемс-Лот. В 1920-х годах Хьюби возглавлял одну из крупнейших в Новой Англии транспортных компаний, грузовики которой, по слухам, самые выгодные рейсы совершали по ночам, когда доставляли в Массачусетс виски из Канады.
Сколотив состояние, Марстены в 1929 году перебрались в Салемс-Лот, но после обвала Нью-Йоркской фондовой биржи потеряли кучу денег (сколько именно, не знала даже Мейбл Уэртс).
Десять лет – от биржевой паники до прихода к власти Гитлера – Марстены прожили в доме настоящими отшельниками. Их видели в городе только по четвергам, когда они закупали продукты на неделю. Ларри Маклеод, служивший в те годы почтальоном, рассказывал, что Марстен выписывал четыре ежедневные газеты и три журнала: еженедельные «Сатердей ивнинг пост» и «Нью-Йоркер», а также познавательный ежемесячник «Невероятные истории». Раз в месяц Марстен получал чек от компании грузового автотранспорта, зарегистрированной в Фолл-Ривер, штат Массачусетс. Что это чек, Ларри узнал, подглядев в окошко на конверте, вырезанное для адреса.
Летом 1939 года именно Ларри и обнаружил тела обитателей дома. Газеты и журналы никто не вынимал из почтового ящика целых пять дней, и засунуть в него новые не представлялось возможным. Ларри забрал всю корреспонденцию и направился к дому, чтобы оставить ее на пороге за сетчатой дверью.
Стоял август – самые жаркие дни разгара лета, и трава во дворе была зеленой, густой и высокой, почти до колена. На западной стороне дома густо разрослась жимолость, и упитанные пчелы лениво жужжали вокруг белоснежных соцветий, источавших сильный аромат. В те времена дом, несмотря на высокую траву, выглядел очень живописно и, по всеобщему признанию, был самым красивым в Салемс-Лоте, пока не пришел в упадок.
Как потом с придыханием рассказывали всем новым членам женского клуба, уже на середине дорожки Ларри почувствовал какой-то неприятный запах, как от протухшего мяса. Он постучал в дверь, но никто не отозвался. Он заглянул в замочную скважину, но, кроме темноты, ничего не увидел. На свое счастье, Ларри не стал входить, а решил сначала обойти дом вокруг. У задней двери зловонный запах чувствовался еще сильнее. Ларри попробовал открыть ее, дверь оказалась незапертой. Он вошел на кухню и увидел в углу лежавшую на полу, раскинув босые ноги, Бэрди Марстон. Половина ее головы была снесена выстрелом в упор из тридцать шестого калибра или чего-то такого же мощного.
(На этом месте Одри Хэрси всегда делала паузу и подчеркивала со знающим видом: «Мухи! Ларри говорил, что кухня кишела мухами! Они жужжали, то и дело взлетая и снова садясь на… сами понимаете что… Мухи!»)
Ларри Маклеод вылетел из кухни и помчался в город за Норрисом Варни, тогдашним констеблем. Тот прихватил с собой еще трех-четырех человек из магазина Кроссена – в то время им еще заправлял отец Милта, – среди которых оказался и Джексон – старший брат Одри. И все вместе они отправились в Марстен-Хаус на двух машинах – на «шевроле» Норриса и почтовом фургоне Ларри.
Никто из горожан никогда раньше не был в доме Марстенов, и его посещение произвело настоящий фурор. Когда страсти немного улеглись, портлендская газета «Телеграм» опубликовала статью с подробным описанием того, с чем столкнулись незваные посетители. Дом Хьюберта Марстена оказался настоящей крысиной норой, заваленной грудами мусора и хлама, с узкими проходами между кипами пожелтевших газет и журналов и связками книг. Полные собрания сочинений Диккенса, Скотта и Мариотта были очищены от грязи предшественницей Лоретты Старчер и поступили в фонд городской библиотеки Салемс-Лота, где стоят на полках и по сей день.
Джексон Хэрси поднял экземпляр «Сатердей ивнинг пост» и стал перелистывать, с изумлением обнаружив, что к каждой странице были аккуратно приклеены скотчем долларовые банкноты.
Норрис Варни выяснил, как повезло Ларри, что он не решился войти в парадную дверь и обошел дом. К стулу было привязано ружье со взведенным курком, направленное прямо на входную дверь на уровне груди. От ручки двери шла бечевка, соединенная со спусковым крючком.
(«Ружье было заряжено, – обязательно поясняла Одри на этом месте. – Если бы Ларри открыл дверь, отправился бы прямиком на небеса».)
Были в доме расставлены и другие, правда, менее смертельные, ловушки. Над дверью в столовую висела пачка газет весом сорок фунтов. Одна из ступенек, ведущих на второй этаж, оказалась подпиленной и могла стоить кому-то сломанной лодыжки. Ни у кого не осталось сомнений, что Хьюби Марстен оказался не просто каким-то чудаком, а самым настоящим сумасшедшим.
Его самого нашли в спальне на втором этаже висящим на веревке, перекинутой через потолочную балку.
В детстве Сьюзен с подружками часто нагоняли друг на друга страху подробностями, подслушанными от взрослых. У Эйми Роклифф на заднем дворе стоял игрушечный деревянный домик; они залезали туда по очереди и пугали в темноте рассказами о Марстен-Хаусе, который стал настоящим олицетворением кошмара еще до вторжения Гитлера в Польшу. Девочки повторяли рассказы взрослых, насыщая их самыми жуткими деталями, на которые только было способно их воображение. Даже сейчас, спустя восемнадцать лет, одно упоминание о Марстен-Хаусе наполняло душу Сьюзен леденящим трепетом. Перед глазами тут же вставала картина из детства, как они с девочками сидят в темноте, взявшись за руки, и Эйми делится страшными подробностями: «Его лицо ужасно распухло, а язык почернел и вывалился наружу, и по нему ползали мухи. Мама рассказывала миссис Уэртс».
– …место.
– Что? Извини, я задумалась! – Она с трудом очнулась от воспоминаний. Бен уже сворачивал с шоссе на дорогу, ведущую в Салемс-Лот.
– Я сказал, что это жутковатое место.
– Расскажи, как ты туда ходил.
Он невесело усмехнулся и включил дальний свет. С обеих сторон темную полосу пустынного двухрядного шоссе обступали сосны и ели.
– Все началось как детская забава. Не забывай, что тогда был 1951 год и мальчишки придумывали себе разные развлечения, поскольку в то время никто не нюхал авиационный клей, ведь его еще даже не изобрели. Я тогда много играл с мальчишками из «Подковы»… сейчас, наверное, они уже все разъехались… А южную часть города по-прежнему называют «Подковой»?
– Да.
– Я в основном общался с Дэйви Барклэем, Чарлзом Джеймсом, только все его звали Санни, Гарольдом Роберсоном, Флойдом Тиббитсом…
– Флойдом? – поразилась Сьюзен.
– Да, ты его знаешь?
– Мы с ним встречались, – ответила она и, испугавшись расспросов, быстро продолжила: – Санни Джеймс тоже здесь. У него бензоколонка на Джойнтер-авеню. А Гарольд Роберсон умер от лейкемии.
– Они все были старше меня на год или два. И у них было свое братство. Разумеется, тайное. Чтобы стать «кровавым пиратом», за тебя должны были поручиться не меньше трех членов! – Бен пытался говорить шутливо, но в словах сквозила горечь. – Однако я был упрямым. И хотел стать «кровавым пиратом» больше всего на свете… во всяком случае, в то лето.
В конце концов они снизошли до того, чтобы принять меня при условии, что я пройду испытание, которое с ходу придумал Дэйви. Мы все отправились к Марстен-Хаусу, где я должен был забраться внутрь и что-нибудь оттуда вынести. Как трофей. – Бен хмыкнул, чувствуя, как во рту все противно пересохло.
– И что там случилось?
– Я залез в окно. Дом по-прежнему был полон всякого мусора, хотя прошло целых двенадцать лет. Газеты, должно быть, забрали во время войны, но все остальное осталось. На столике в передней лежал маленький снежный шар – понимаете, о чем я? Там внутри был домик, и если шар встряхнуть, поднималась снежная буря. Я сунул эту штуку в карман, но не ушел. Мне хотелось действительно испытать себя. И я отправился наверх, где он повесился.
– Господи Боже! – не удержалась Сьюзен.
– Достаньте мне из бардачка сигарету. Вообще-то я пытаюсь бросить курить, но сейчас мне без нее не обойтись.
Она протянула ему сигарету, и он зажег ее от прикуривателя.
– В доме стоял сильный запах. Даже трудно объяснить какой. Пахло какой-то смесью плесени, гниющей обивки и чего-то прогорклого, как испортившееся масло. И еще какой-то живностью – то ли крысами, то ли сурками, то ли еще какой нечистью, поселившейся в стенах или впавшей в спячку в подвале. Какой-то затхлый, удушливый запах.
Еле передвигая ноги, я осторожно поднимался по ступенькам – до смерти перепуганный девятилетний мальчик. Дом кряхтел и потрескивал, и было слышно, как за штукатуркой кто-то от меня удирает. Мне все время казалось, что я слышу за собой шаги. И ужасно боялся обернуться: а вдруг за мной крадется Хьюби Марстен с почерневшим лицом и петлей в руке?!
Бен изо всех сил вцепился в руль, и в его голосе уже не было прежней несерьезности. Увидев, как глубоко он переживает события тех далеких лет, Сьюзен невольно поежилась. В свете приборов на панели морщины на его лице стали резкими и глубокими, делая его похожим на человека, блуждающего в каком-то жутком лабиринте, из которого он никак не может выбраться.
– Наверху я собрал остатки мужества и побежал к нужной комнате. Я хотел туда заскочить, схватить что-нибудь и поскорее рвануть обратно. Дверь была закрыта, и я видел, как она, приближаясь, становится все больше, и уже мог разглядеть, что петли разболтались и нижний край двери упирается в косяк. На дверной ручке были потертости в тех местах, где за нее брались. Я нажал на нее и надавил на дверь плечом – она заскрипела, царапая деревянный пол, и издала звук, похожий на крик боли женщины. Будь я в обычном состоянии, я бы тут же, не раздумывая, бросился оттуда со всех ног, но в крови зашкаливал адреналин, и я схватился за ручку обеими руками и что было силы надавил на дверь. Она распахнулась, и я увидел Хьюби: его тело на веревке, перекинутой через балку, было хорошо очерчено на фоне светлого окна.
– Ох, Бен, пожалуйста, не надо… – нервно попросила Сьюзен.
– Клянусь, это чистая правда! – заверил он. – Во всяком случае, именно так все выглядело в глазах девятилетнего мальчика и до сих пор хранится в памяти уже взрослого мужчины двадцать четыре года спустя. Там висел Хьюби, только его лицо было совсем не черным, а зеленым. Глаза закрыты. Руки какие-то неестественно белые… и жуткие! А потом он открыл глаза.
Бен сильно затянулся и выбросил окурок в ночную мглу.
– Я испустил крик, который, наверное, было слышно за две мили. А потом побежал. На ступеньках я споткнулся и покатился вниз, но сумел подняться, выскочил на улицу через парадную дверь и помчался по дороге. Ребята ждали меня примерно в полумиле. Только тогда я увидел, что продолжаю сжимать в руке стеклянный шар. Я храню его до сих пор.
– Но ты же не думаешь всерьез, что видел Хьюберта Марстена, – так ведь, Бен? – Заметив впереди мигающий желтый свет светофора, расположенного в центре города, Сьюзен невольно испытала облегчение.