Страница:
А Виланд распрощался со мной возле конюшен и сказал так: «Счастливо оставаться, старина, ты заслужил это. Ты видел, как я приплыл в Англию, теперь ты видишь, как я покидаю ее. Прощай!»
И он зашагал по холму к опушке Дремучего леса – как раз напротив того места, где когда-то причалила его ладья, – и еще с минуту я слышал, как он пробирался через заросли в сторону Хосбриджа; потом шаги смолкли. Вот и вся история – я тому свидетель.
Ребята разом перевели дух.
– А что случилось потом с послушником Хью? – спросила Уна.
– И с его мечом? – добавил Дан.
Пак окинул взглядом луг, задремавший в большой и прохладной тени Волшебного Холма. Неподалеку, возле стогов, раздавался скрипучий крик дергача, и форелья мелкота резвилась в ручье. Большой белый мотылек, вылетевший из кустов, неуклюже закружился над головами ребят, и маленькое облачко тумана поднялось над водой.
– Вы и вправду хотите это знать?
– Очень! – воскликнули они в один голос. – Ужасно хотим!
– Хорошо же. Обещаю, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, если даже это случилось три тысячи лет назад; но теперь сдается мне, что вам пора домой, иначе вас хватятся и будут искать. Я провожу вас до ворот.
– А ты будешь здесь, когда мы придем снова?
– Ну конечно! – улыбнулся Пак. – Где мне еще быть? Но сперва вот что… – Он протянул детям по три сложенных вместе листа: Ясеня, Дуба и Терна. – Надкусите их, иначе вы можете проболтаться дома о том, что видели и слышали сегодня, и тогда (если только я что-нибудь понимаю в людях) к вам сразу же вызовут врача. Ну, кусайте!
Они надкусили листья, и вдруг оказалось, что они идут по тропинке к полевой ограде, а там уж отец ждет их, облокотившись на перекладину ворот.
– Как прошла пьеса? – спросил отец.
– Великолепно! – отозвался Дан. – Только потом мы уснули. Как-то вдруг разморило: было очень жарко и тихо.
Уна кивнула в знак согласия.
– Понятно, – сказал отец. – Это как в песенке о Марго, вернувшейся поздно домой:
Кстати, дочка, что за листики ты так упорно жуешь?
И ничего припомнить
девица не могла:
Ни что она видала,
ни где она была.
– Сама не знаю. Это, наверное, мышинально. О чем-то я задумалась, а о чем, забыла…
И так все забылось – до поры до времени.
Деревья Англии
Наш добрый край, наш древний край
На дерева не скуп,
Но три из них – древней иных:
То Ясень, Терн и Дуб.
О, старой Англии краса,
Наш Ясень, Дуб и Терн!
Густа их тень в Иванов день,
И свеж зеленый дерн.
Дуб вековой шумел листвой
Во времена Энея,
И видел Брут, как Ясень в пруд
Гляделся, зеленея;
А дикий Терн следил, востер,
Взобравшись на откос,
Как, Новой Троей наречен,
Вдоль Темзы город рос…
Из тиса выйдет добрый лук,
А из ольхи – подметки,
Для кубка нужен твердый бук,
А клен хорош для лодки.
Но хмель иссяк, истерт башмак,
Окончен ратный труд —
И снова Ясень, Терн и Дуб
Домой тебя зовут.
Коварен вяз в лесах у нас:
Он людям козни строит,
Возьмет да вдруг уронит сук —
Лежать под ним не стоит!
Но будь ты зноем истомлен
Иль попросту хмелен,
Охотно Ясень, Дуб и Терн
Посторожат твой сон.
Сосед, смотри не говори
Священнику про это:
Мы в день Иванов до зари
В лесу встречали лето.
И хлебный год, и тучный скот
Приметы нам сулят:
Так солнцу Ясень, Дуб и Терн
Прошелестели в лад.
В ненастный день и в ясный день,
В жару, и в дождь, и в снег
Да будут Ясень, Дуб и Терн
И Англия – навек!
Молодежь в поместье
Несколько дней спустя Дан и Уна удили рыбу в Мельничном ручье, который за долгие века проложил себе глубокое русло в мягкой почве долины. Сомкнувшиеся кронами деревья образовали над ним длинные туннели, и солнечные лучи, проникая сквозь листву, ложились пятнами и лентами на воду, на песчаные и галечные отмели, на старые корни и стволы, покрытые мхом или красноватым ржавым налетом. Бледные наперстянки тянулись к свету, там и сям росли купы папоротников и других тенелюбивых и влаголюбивых растений и цветов.
В глубоких местах между перекатами плескались форели, и весь ручей был похож на цепь прудков, соединенных между собой мелкими журчащими протоками; лишь в половодье он превращался в один мчащийся поток мутной весенней воды.
Это было одно из их любимых мест, тайное рыболовное угодье, которое в свое время показал ребятам старый Хобден-сторож. Если бы не легкое щелканье удилища, задевавшего при взмахе низкие ветви ивы, да не судорожное подергивание листьев ольхи, за которую изредка цеплялась леска, никто бы и не догадался, что происходит там, под берегом, у форельего омута.
– С полдюжины уже есть, – сказал Дан примерно через час этого мокрого и увлекательного занятия. – Пора менять место. Пошли теперь в Каменистую Бухту, к Большому Пруду.
Уна кивнула – она вообще предпочитала разговаривать кивками, – и они выбрались из сумеречного туннеля к маленькой плотине, которая превращала ручей в полноводный пруд, пригодный для мельничной работы. Берега там были низкими и голыми, и послеполуденное солнце так сверкало на глади воды, что глазам делалось больно.
Но выбравшись на открытое место, они чуть с ног не свалились от удивления. Перед ними, по колено в пруду, стоял огромный серый конь с пышным хвостом. Он пил воду, и круги, расходившиеся от его морды, сверкали точно жидкое золото. Пожилой седобородый человек, сидевший на коне, был одет в блестящую кольчугу, у седла висел остроконечный железный шлем. Поводья из красной кожи, пяти или шести дюймов в ширину, были украшены зубчатой каймой, а высокое седло с красными подпругами дополнительно крепилось кожаными шлеями спереди и подхвостниками сзади.
– Гляди! – шепнула Уна, как будто Дан и так не глядел, вытаращив глаза. – Точь-в-точь как на картине у тебя в комнате: «Сэр Айзамрас у брода».
Всадник обернулся к ним, и его длинное, худое лицо оказалось таким же ласковым и добродушным, как у того рыцаря на картине, который перевозил детей через реку.
– Сейчас они появятся, сэр Ричард! – донесся голос Пака из гущи лозняка.
– Они уже здесь, – отозвался рыцарь, с улыбкой глядя на Дана, державшего в руке связку форелей. – Я вижу, дети совсем не изменились с тех пор, как мои собственные ребятишки удили рыбу на этом самом месте.
– Если ваш конь уже напился, то, я думаю, нам будет удобней расположиться на лугу – там, где в прошлый раз, – сказал Пак, подмигнув детям так, будто это не его колдовством им отшибло память на целую неделю.
Огромный конь повернулся и в несколько прыжков выбрался на берег, ободрав копытами дерн.
– Прошу прощения! – сказал сэр Ричард, обращаясь к Дану. – Когда эти земли были моими, никому не разрешалось пересекать ручей верхом, кроме как по броду, мощенному камнями. Но мой Орлик хотел пить, и я торопился, чтобы встретиться с вами.
– Ничего страшного, сэр, – откликнулся Дан. – Поверьте, мы очень рады видеть вас.
Он двигался вприпрыжку рядом с конем, с той стороны, где у рыцаря висел меч – это был тяжелый старинный меч с железной рукоятью. Уна с Паком поспешали сзади. Она теперь все ясно вспомнила.
– Извиняюсь за ту шутку с листьями, – сказал Пак. – Однако если бы вы проболтались дома, было бы еще хуже, верно?
– Пожалуй, – согласилась Уна. – Но ведь ты говорил, что все эльфы – ну, то есть Народ С Холмов, – что они покинули Англию?
– Так и есть. Но разве я не обещал, что вы узнаете и воочию увидите все, что было прежде? Да и этот рыцарь – вовсе не эльф. Он пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем, и он очень хотел познакомиться с вами.
– Почему именно с нами? – удивилась Уна.
– Из-за вашей мудрости и обширных познаний, – отвечал Пак не моргнув глазом.
– Наших познаний?! Да я и с умножением на девять не очень-то справляюсь, а Дан все время запутывается с дробями. Наверное, он совсем не нас имел в виду…
– Уна! – перебил ее Дан. – Сэр Ричард желает нам поведать, что случилось потом с Мечом Виланда. Вот он висит у него на поясе. Дивный меч, не правда ли?
– Нет-нет! – возразил сэр Ричард, сходя с коня, ибо они уже добрались до Ведьминого Круга неподалеку от излучины ручья. – Не я, а вы должны мне многое поведать. Говорят, что ныне даже малыши в Англии знают больше, чем ученые книжники в мои времена.
Он вынул удила из зубов Орлика, снял с него красную, как рубин, уздечку и отпустил умного коня пастись по лугу. Затем сэр Ричард (они заметили, что он немного прихрамывает) отстегнул с пояса свой длинный меч.
– Это тот самый меч, что Придорожный Кузнец подарил послушнику, – молвил рыцарь. – В первый раз, когда Хью хотел отдать его мне, я отказался; но в конце концов он перешел в мои руки. Это случилось после схватки с таким врагом, с каким еще не сражался ни один рыцарь во всем крещеном мире. Глядите! – Он вытащил свой меч до половины из ножен и повернул его. Чуть пониже рукояти, там, где Вещие Руны трепетали как живые, на тусклой стали виднелись две глубокие выемки – по одной с каждой стороны.
– Ну, чья это отметина? – спросил он. – Вы-то должны мне ответить.
– Расскажите им все с начала, сэр Ричард, – вмешался Пак. – Как-никак, это имеет отношение к их земле.
– Да, пожалуйста, с самого начала! – взмолилась Уна. Ее разбирало любопытство, к тому же доброе лицо и улыбка рыцаря слились для нее с образом «Сэра Айзамраса у брода».
Они уселись слушать, в то время как серый конь щипал траву неподалеку, за краем Круга, и шлем, привязанный к седлу, позвякивал каждый раз, когда он вскидывал морду.
– Ну что ж! С начала, так с начала, – сказал сэр Ричард, поглаживая меч широкой ладонью. – Расскажу, так и быть, тем более раз это касается вашей земли. Когда наш герцог Нормандский собрался завоевывать Англию (которую считал своим наследством), многие знатные бароны последовали за ним, так как он обещал им земли в награду, а мелкие рыцари последовали за баронами. Я был родом из небогатой семьи, но славный рыцарь из дома Орла – Энжерар Де Акила, приходившийся родичем моему отцу, последовал за графом Монтенем, который последовал за герцогом Вильгельмом; и я последовал за Де Акилой. Так, с отцовской дружиной из тридцати человек и с новым мечом – трех дней не прошло, как меня посвятили в рыцари! – я отправился покорять Англию.
Я еще не знал, что Англия в конце концов покорит меня самого. Огромное войско собралось. Мы высадились на берег и вскоре подошли к Сантлейку…
– Это он о битве при Гастингсе, тысяча шестьдесят шестой год? – шепотом спросила Уна, и Пак молча кивнул, чтобы не прерывать рассказ.
– В Сантлейке, вон за той горой, – он указал на юго-запад, в направлении Фэрлайта, – мы встретились с войском Гарольда. Целый день шла битва, и на закате они бежали. Многие, в том числе и мои люди, пустились в погоню, надеясь захватить пленных и добычу. В одной из мелких стычек был убит Энжерар Де Акила, и его сын, Гилберт, подхватил знамя и увлек вперед его людей. Я узнал об этом позже. Мой Орлик был ранен в бок, и я остался сзади, чтобы промыть его рану водой из ручья. Тут-то на меня и налетел этот саксонец. Он вызвал меня на бой, и хотя его голос показался мне знакомым, времени на раздумье не было. Мы сразились, и долгое время ни один не мог одолеть другого. Но ему не повезло: он неожиданно поскользнулся и выронил меч. Сами понимаете, я только что был посвящен в рыцари и более всего на свете боялся нарушить правила чести и благородства. Разумеется, я удержал свой удар и попросил своего противника подобрать меч и вновь изготовиться к бою. «Черт побери этот меч! – воскликнул он. – Из-за него я проиграл свой первый бой. Ты пощадил меня. Возьми же его себе». Он хотел передать мне свое оружие, но едва я протянул к нему руку, как меч застонал, будто раненый, и я отпрыгнул назад с криком: «Колдовство!»
Ребята с опаской взглянули на меч, как будто он снова мог заговорить.
– Внезапно, – продолжал сэр Ричард, – откуда ни возьмись появилась целая ватага саксонцев, и, увидев одинокого нормандца, они хотели меня убить, но мой противник заявил, что я – его пленник, и решительно прогнал их прочь. Он помог мне сесть на коня и лесными тропами привел в эту долину.
– Вот в эту, где мы сейчас сидим? – переспросила Уна.
– В эту самую. Мы пришли сюда через Нижний Брод, вдоль склона Королевского Холма. – И он указал рукой на восток, где долина становилась шире.
– И этот саксонец был тем самым послушником Хью? – догадался Дан.
– Да. И более того – оказывается, мы с ним провели вместе три года в Бэкском монастыре под Руаном, пока… – тут сэр Ричард весело хмыкнул, – пока аббат Эрлуин не выгнал меня оттуда.
– За что же это? – поинтересовался Дан.
– Да за то, что я въехал верхом в трапезную, когда там обедали монахи, и этим самым доказал саксонским ученикам, что мы, нормандцы, не боимся аббата. По правде сказать, Хью меня на это и подбил. Мне сразу показался знакомым его голос, прозвучавший из-под шлема; и хотя между нашими правителями шла война, мы ужасно обрадовались, что не убили друг друга. Он рассказал мне, как какой-то языческий бог подарил ему этот меч, но признался, что в первый раз слышал, как меч подает голос. Помню, я его предостерег от колдовства и злых чар. (Тут сэр Ричард улыбнулся.) Я был молод тогда – очень молод.
Когда мы добрались до его дома, мы совсем позабыли, что пару часов назад сражались как враги. Было уже около полуночи, и в Большом Холле собралось множество людей, ждущих вестей о битве. Там я и увидел впервые его сестру, леди Илуэву, о которой он мне рассказывал еще во Франции. С яростным криком она набросилась на меня и чуть не велела повесить, но брат рассказал ей, что я пощадил его в сражении (умолчав о том, как сам спас мне жизнь) и что герцог Вильгельм одержал победу. Пока они спорили, Хью внезапно ослабел от ран и упал без чувств.
«Это ты виноват!» – бросила мне леди Илуэва. Она наклонилась над братом и велела принести вина и холст для перевязки.
«Если бы я знал, что он ранен, – отвечал я, – я бы уступил ему лошадь и пошел пешком. Но он сам заставил меня сесть верхом, он ни на что не жаловался, наоборот – шел рядом и весело беседовал всю дорогу. Клянусь, что я не сделал ему никакого зла».
«Молись, злодей, – сказала она, не слушая меня и гневно сжимая губы, – если он умрет, ты будешь повешен».
Раненого отнесли в его комнату, а меня трое рослых слуг крепко связали и, надев петлю на шею, перекинули другой конец веревки через стропила. Сами же подсели к огню и стали колоть орехи рукоятками кинжалов, ожидая известий о хозяине: умер он или жив.
– Интересно, как вы себя чувствовали в это время? – спросил Дан.
– Я чувствовал себя смертельно усталым, тем не менее я от всей души молился за здоровье своего школьного приятеля Хью. Около полудня застучали копыта множества лошадей, и мои сторожа, развязав меня, бросились вон из дома. Это прискакал отряд Де Акилы. Вместе с ними был сам Гилберт Де Акила, он, подобно своему отцу, особенно гордился тем, что никогда не оставлял своих людей в беде. Будучи маленького роста, в отца, но грозен видом, с крючковатым, «орлиным» носом и желтыми пронзительными глазами, он всегда ездил на рослых конях-руанцах, которых сам разводил, – но никому не позволял помогать себе, когда садился в седло. Он увидел петлю, свешивавшуюся со стропил, и расхохотался; я же слишком задеревенел от веревок, чтобы сразу встать на ноги.
«Не слишком веселое развлечение для нормандского рыцаря, как я погляжу, – заметил он, – но спасибо и на этом. Надеюсь, мой мальчик, ты укажешь мне на тех, кому ты обязан этим милым обхождением, и мы расплатимся с ними прямо на месте».
– Что это значит? Он хотел убить их? – спросил Дан.
– Разумеется. И тут я увидел леди Илуэву со служанками и ее брата, стоявшего рядом. Солдаты Де Акилы притащили их всех в Большой Холл.
– Она была красивая? – спросила Уна.
– Во всю свою жизнь я не встречал женщины, достойной расстелить тростник перед моей леди Илуэвой, – просто и спокойно ответил сэр Ричард. – И вот, взглянув на нее, я подумал, что, может быть, шутка может спасти и леди, и всех ее домочадцев.
«Учитывая то, что я явился неожиданно и без предупреждения, – ответил я Де Акиле, – прием был, на мой взгляд, достаточно любезным». Но голос у меня чуть-чуть дрогнул. Нешуточное это было дело – шутить с воином из дома Орла.
На несколько секунд тяжелое молчание повисло над залом.
Потом Де Акила снова расхохотался.
«Ну и чудеса! – молвил он, обращаясь к отряду. – Сражение едва закончилось, моего отца только что похоронили, и вот – нате вам! – наш самый юный рыцарь уже обосновался в саксонском поместье, причем нашел у своих друзей (как легко судить по их надутым лицам) отменный прием и гостеприимство! Клянусь всеми святыми, – продолжал он, потирая нос, – не думал я, что Англию будет так просто завоевать. Что же мне остается? Конечно, отдать этому парню то, чем он уже и сам завладел. Поместье – твое, рыцарь. Владей им, пока я не вернусь… или пока тебя не убьют. Ну, ребята, нам пора! По коням – и вперед! Последуем за герцогом в Кент – за нашим герцогом, который завтра станет королем Англии!»
Он увлек меня за собой к дверям, куда ему уже подвели коня – сухоногого руанского жеребца, чуть повыше моего Орлика, только сбруя у того была похуже.
«Запомни вот что, – сказал он, вертя в руках большие боевые рукавицы. – Это место – настоящее осиное гнездо. Если тут тебя не укокошат, как моего отца, не спалят вместе с домом и не разграбят, то через месяц, когда я вернусь, ты получишь это поместье в свое владение. Герцог обещал графу Монтеню все земли в Пэвенси, и граф, конечно, не откажет дать мне то, что он дал бы моему отцу. Бог знает, доживем ли мы до дня, когда Англия будет покорена, а пока запомни: распря и война – вздор, а ум и смекалка – это все».
«Увы, смекалки-то мне и не хватает».
«Ничего, научишься, – сказал он, трогая поводья и пяткой толкая коня под брюхо. – Учителя у тебя будут неплохие. Прощай! Удержишь поместье – твое счастье. Погибнешь – туда тебе и дорога!» – И он поскакал со двора, погромыхивая щитом, привязанным сзади к седлу.
Вот так, милые мои, я и остался в поместье с маленьким отрядом в тридцать человек, сам еще почти мальчишка, в первый раз побывавший в бою два дня назад. Не зная ни страны, ни языка людей, среди которых очутился, я должен был удержать поместье, которое у них же и захватил.
– И это было здесь, где мы сейчас живем? – спросила Уна.
– Именно здесь. От Верхнего Брода (того самого Виландова Брода) до Нижнего Брода возле Бель-Алле всего будет около полулиги с запада на восток, а с севера, от горы Брананбург, на юг – целая лига. И вокруг сплошные леса, кишащие солдатами, бежавшими после битвы при Сантлейке, саксонскими разбойниками, нормандскими мародерами, грабителями и браконьерами. Воистину осиное гнездо!
Когда Де Акила уехал, Хью хотел поблагодарить меня за то, что я спас им жизнь, но леди Илуэва заявила, что я хотел только завладеть их поместьем.
«Откуда я мог знать, что Де Акила передаст его мне? – возразил я. – Если бы я рассказал ему, что провел ночь с петлей на шее, он бы дважды спалил этот дом!»
«Если бы кто-нибудь надел мне на шею петлю, – воскликнула она, – я бы трижды спалила его дом без всяких разговоров!»
«Но это была женщина», – заметил я, улыбнувшись.
«Смейтесь, – сказала она, и слезы брызнули из ее глаз, – вы можете себе позволить смеяться над беззащитной пленницей».
«Леди, – отвечал я, – здесь нет пленников. А если и есть один, то он не саксонец».
Тогда она крикнула, что я – нормандский вор, лживый и льстивый, который явился, чтобы выгнать ее из дома просить милостыню на дорогах. Да, да, клянчить милостыню!
«Это легко опровергнуть, – сказал я, не на шутку уязвленный ее словами. – Клянусь на рукояти своего меча, что я не переступлю порога этого дома до тех пор, пока сама леди Илуэва не пригласит меня сюда».
Она ушла, не сказав больше ни слова, и я покинул Большой Холл, сопровождаемый Хью, который вышел вслед за мной, прихрамывая и что-то грустно насвистывая себе под нос по английской привычке.
Тут мы и наткнулись на трех саксонцев, что накануне собирались меня повесить. Но теперь они сами были связаны моими солдатами, и с полсотни слуг и крестьян из поместья молча и угрюмо толпились вокруг, ожидая того, что произойдет. Трубы Де Акилы еще были слышны в лесах, стихая по мере того, как они удалялись в сторону Кента.
«Ну что, вздернуть их?» – спросили меня солдаты.
«Тогда ввяжутся остальные и начнется свалка», – вполголоса предупредил меня Хью. Я попросил его задать вопрос тем троим, на какую милость они рассчитывают.
«Не на что нам рассчитывать. Мы собирались повесить тебя, если бы наш хозяин умер. И повесили бы. Что тут еще говорить!»
Пока я стоял в раздумье, внезапно из дубовой рощи на склоне Королевского Холма выбежала крестьянка и закричала, что какие-то нормандцы угоняют свиней из деревни.
«Нормандцы они или саксонцы, – сказал я, – но их нужно проучить, иначе они повадятся грабить нас каждый день. Хватайте у кого какое оружие, и вперед на разбойников!»
Трое здоровяков были развязаны, и мы вместе ринулись в погоню – я с отрядом солдат и Хью со своими саксонцами, вооруженными топорами, мотыгами и луками, которые они прятали в соломенных кровлях своих домов. Грабителей мы настигли быстро, во главе их был плут из Пикардии – маркитант, торговавший вином в войске герцога: со щитом убитого рыцаря, верхом на краденой кобыле, он командовал дюжиной таких же никчемных плутов, охочих на дармовщину. Мы отбили у них свое стадо: сто семьдесят боровов, свиней и подсвинков было спасено в этой великой битве.
Сэр Ричард довольно ухмыльнулся.
– Так мы впервые выступили заодно; и я велел сообщить всем людям в округе, что каждому, кто украдет хотя бы яйцо из курятника, кто бы он ни был, нормандец или саксонец, придется иметь дело со мной. В тот день, когда мы возвращались домой, Хью сказал мне: «Сегодня ты сделал первый шаг к завоеванию Англии».
«Пусть она будет общей, моей и твоей, – ответил я. – Помоги мне поладить со здешними людьми, Хью. Растолкуй им, что если я буду убит, Де Акила пришлет худшего человека на мое место».
«Пожалуй, что так, – сказал Хью, протягивая мне руку. – Как говорится, знакомый черт лучше незнакомого… покуда мы не спровадили домой всю вашу братию без разбора».
Так же решили и другие саксонцы. Они посмеивались, гоня своих свиней домой. Мне кажется, что уже тогда лед между нами был сломан.
– Честное слово, мне нравится брат Хью! – промолвила Уна.
– Еще бы! – подтвердил сэр Ричард. – С тех пор как свет стоит, не бывало другого такого безупречного, отважного, благородного и мудрого рыцаря. В первый же день он повесил свой меч – вот этот самый меч – на стену в Большом Холле, ибо считал его по праву и по чести моим, и ни разу не снимал его, покуда не вернулся Де Акила (как я о том поведаю позже).
Три месяца его и мои люди сообща охраняли долину, покуда все бродяги и грабители не усвоили хорошенько, что здесь их не ждет ничего хорошего, кроме доброй взбучки и пеньковой веревки. Три месяца мы отбивали набеги то воровских шаек, то безземельных рыцарей, рыскающих в поисках подходящего поместья – иногда приходилось вступать в бой чуть ли не каждый день! – пока в округе не установились наконец мир и спокойствие. Тогда, посоветовавшись с Хью и полагаясь на его помощь, я решил заняться вплотную хозяйственными делами, как это подобает хозяину поместья.
И тут я натолкнулся на странные вещи. Чудные люди эти англичане! Не раз и не два я наблюдал, как Хью и какой-нибудь бедняк-крестьянин принимались ожесточенно спорить: с чего следует, по местным обычаям, начинать то или иное дело. Тут же в спор вступали старики и, бросив все другие дела (даже мельницу могли остановить, не докончив помола), начинали судить да рядить, как оно будет лучше поступить по обычаю да по старине. И уж коли старики решали, тут и спору конец – пусть это даже было вопреки желанию Хью или против его выгоды. Удивительно!
– Да, так оно и было, – вставил Пак. – Обычаи Старой Англии возникли задолго до нормандского завоевания, и с ними ничего не удалось поделать пришельцам, сколько они ни старались.
– Да я, в общем, и не старался. Я не мешал саксонцам блюсти их заведенные от века порядки. Лишь иногда, когда один из моих собственных людей, и полугода не проведя в Англии, вдруг начинал оправдываться, ссылаясь на какой-нибудь старый местный обычай, вот тут я порой не выдерживал!.. Да, славные были деньки! И славные люди – я любил их всех, прах меня побери!
Старый рыцарь раскинул в стороны руки, точно желая обнять всю эту милую его сердцу долину, и, заслыша звон кольчуги, Орлик вскинул голову и сдержанно, негромко заржал.