Страница:
Гунга Дасс деловито взглянул на мое положение и, пока мы обедали (теперь я могу смеяться при этом воспоминании, но в то время мне было достаточно больно), объявил, на каких условиях он согласен помогать мне. За мои девять рупий и восемь анна он будет доставлять мне пищу только пятьдесят один день, то есть около семи недель, если считать по три анна в день. Другими словами, он соглашался работать на меня в течение этого периода времени. Позже мне предстояло самому заботиться о себе. Дальше, за уступку моих сапог, он соглашался позволить мне поселиться рядом с ним и дать столько сухой травы для моего ложа, сколько может выделить.
— Прекрасно, — ответил я, — на первое условие я охотно соглашаюсь, но так как ничто в мире не мешает мне убить вас вот на этом самом месте и взять себе все, что вы имеете (в ту минуту я подумал о двух драгоценных воронах), решительно отказываюсь отдать вам мои сапоги и займу то логовище, которое мне понравится.
Это был смелый удар, я порадовался, увидев, что он удался. Гунга Дасс немедленно переменил тон и отказался от моих сапог. Тогда меня не поразило, что я, гражданский инженер, человек тридцати лет, состоящий на службе и, как мне кажется, настоящий англичанин, могу спокойно грозить убийством и грабежом человеку, который, правда не бескорыстно, но все же взял меня под свое крылышко. Казалось, я целые столетия тому назад расстался с цивилизацией. В то время я был уверен, как теперь уверен в собственном существовании, что в этом проклятом поселке царит только право сильного, что живые мертвецы бросили все законы мира, который изгнал их, и что моя собственная жизнь зависит исключительно от моей силы и бдительности. Лишь экипаж злополучной «Миньонет» способен понять состояние моего ума.
— В настоящее время, — говорил я себе, — я силен и стою шестерых из этих несчастных. Мне необходимо сохранять здоровье и силу до часа моего освобождения… если такой час настанет.
Подкрепленный моими решениями, я сытно поел, выпил воды побольше, дал понять Гунга Дассу, что намереваюсь быть его господином и что малейший признак неповиновения с его стороны повлечет единственное наказание, которое было у меня в руках, — его внезапную и насильственную смерть. Скоро после этого я пошел спать. Другими словами, Гунга Дасс дал мне две охапки сухой травы, я бросил их в отверстие логовища справа от его помещения и сам спустился в него ногами вперед: нора уходила приблизительно на десять футов в песок, имела легкий наклон вниз и вся была выстлана дерном. Из моего логовища, которое было обращено к реке, я мог видеть воды Сетледжа, залитые светом молодой луны.
Я никогда не забуду ужасов этой ночи. Моя нора была почти так же узка, как гроб, и благодаря прикосновению неисчислимого количества обнаженных тел ее откосы стали гладкими, покрылись салом и вдобавок отвратительно пахли. При моем возбужденном состоянии о сне не могло быть и речи. По мере того как проходила ночь, весь амфитеатр, казалось, наполнялся легионами нечистых дьяволов, которые, двигаясь от речных мелей, насмехались над несчастными в их норах.
Я не одарен живым воображением (не многие англичане имеют его), но тогда я совсем ослабел от нервного ужаса, точно женщина. Однако приблизительно через полчаса я овладел собой и мог снова взвесить мои шансы на спасение. Понятно, не следовало и помышлять о том, чтобы уйти через песчаные стены. Я убедился в этом несколько раньше. Было возможно (только возможно) благодаря неверному свету луны, при удаче, счастливо избежать ружейных выстрелов. Кратер казался мне до того ужасен, что я охотно подвергся бы любой опасности — только бы уйти из него. Представьте же себе, в какой восторг пришел я, когда, подкравшись к реке, заметил, что на ней больше нет адской лодки! Свобода могла начаться через несколько шагов…
Я дойду до первой мелкой заводи у подножия выступающего левого рога подковы, двинусь вброд, поверну за край кратера и направлюсь к земле. Без колебаний я бодро пошел мимо тех кочек, на которых Гунга Дасс ловил ворон, и миновал их, бесшумно шагая к гладкому белому песку. Но мне пришлось тотчас же понять, как напрасна была надежда на спасение. Едва поставив ногу на песок, я почувствовал его неописуемое, втягивающее, всасывающее движение. Еще секунда — и моя нога ушла почти до колена. При бледном свете, казалось, вся песчаная поверхность дрожала от дьявольского наслаждения. Пот от ужаса и напряжения покрывал меня, но я освободился, вернулся к буграм и упал ничком.
Мое единственное средство к бегству из этого амфитеатра было защищено зыбучим песком…
Как долго я лежал, не могу сказать, но наконец меня заставило подняться злобное хихиканье Гунга Дасса.
— Я посоветовал бы вам, покровитель бедных (мошенник говорил по-английски), вернуться домой. Нездорово лежать здесь. Кроме того, когда вернется лодка, вас, конечно, застрелят.
В слабом свете зари он наклонялся надо мной и смеялся про себя. Я подавил первое побуждение схватить его за шею и швырнуть в зыбучий песок, мрачно поднялся и пошел за ним к платформе под норами.
Внезапно и, как мне казалось тогда, совершенно бесцельно я спросил:
— Гунга Дасс, если я никаким образом не могу убежать, то зачем на реке стоит лодка?
Я отлично помню, что даже среди глубокого волнения я смутно подумал о бесполезной трате боевых припасов для охраны берега, который был и без того хорошо защищен.
Гунга Дасс опять засмеялся и ответил:
— Они ставят лодку только днем. Дело в том, что существует способ бегства. О, я надеюсь, мы будем иметь удовольствие пользоваться вашим обществом долгое время. Когда проживешь здесь несколько лет и достаточно времени поешь жареных ворон, право, начинаешь находить, что это довольно приятное место.
Онемевший, беспомощный, я побрел к своей зловонной норе, спустился в нее и скоро заснул. Через час или больше я проснулся от пронзительного вопля, резкого, высокого крика страдающей лошади. Слышавший этот крик никогда его не забывает. С некоторым трудом выбрался я из моего логовища и тотчас же увидел Порника, моего бедного старого Порника. Он лежал мертвый на песчаном дне кратера. Не понимаю, как они убили его! Гунга Дасс объяснил мне, что конина вкуснее ворон и что «наибольшее благо для наибольшего числа людей» — политическая аксиома.
— Теперь мы — республика, мистер Джекс, — прибавил он, — и вы имеете право на долю мяса этого животного. Если вам угодно, мы выразим вам благодарность. Внести это предложение?
Действительно, это была республика, республика диких животных, стесненных в яме, в которой им было суждено есть и драться до своей смерти. Я не стал возражать и сел, глядя на отвратительное зрелище. Кажется, скорее, чем я могу описать, тело лошади было разделено тем или другим образом. Мужчины и женщины унесли куски мяса на платформу и стали приготовлять утреннюю еду. Гунга Дасс жарил для меня большой кусок конины. Почти неудержимое побуждение кинуться на песчаные стены и бороться с ними до полной усталости снова охватило меня, и мне пришлось усиленно подавлять его. Гунга Дасс был оскорбительно весел. Наконец, я сказал ему, что, если он обратится ко мне с каким-либо замечанием, я его задушу на месте. Он замолк, но молчание стало для меня невыносимо, и я приказал ему сказать что-нибудь.
— Вы будете жить здесь, пока не умрете, как другой феринги, — спокойно сказал бывший брамин, посматривая на меня поверх кости, которую он глодал.
— О каком другом сахибе говоришь ты, свинья? Говори да не смей лгать.
— Он вон там, — ответил Гунга Дасс, указывая на вход в четвертую нору слева от моей. — Вы сами можете посмотреть. Он умер в этой норе, как умрете вы, я и все эти мужчины и женщины, да и ребенок также.
— Во имя сострадания, скажите мне все, что вы знаете о нем… Кто он был? Когда он пришел? Когда умер?
Эта мольба была слабостью с моей стороны. Гунга Дасс только захихикал и ответил:
— Дайте что-нибудь, тогда скажу.
Тогда я вспомнил, где я был, ударил его кулаком по переносице и ошеломил его. Он отошел от платформы, приниженно всхлипывая, и, пытаясь обнять мои ноги, повел меня к указанной им норе.
— Я ничего не знаю об этом джентльмене. Ваш Бог свидетель, не знаю! Ему так же хотелось убежать, как вам, и его застрелили с лодки, хотя мы все старались удерживать его от таких попыток. Пуля попала ему вот сюда. — Он указал на свой тощий живот и поклонился до земли.
— Хорошо, а что было дальше?
— Тогда… тогда мы, ваша честь, отнесли его к нему в дом, напоили его водой и приложили к его ране влажное полотно. А он лег и скоро испустил дух свой.
— Через сколько времени? Через сколько времени?
— Приблизительно через полчаса после получения раны. Призываю Вишну в свидетели, — провыл дрянной человек, — я сделал все, что можно было сделать для него. Все, что только было можно, я сделал для него.
Он упал на землю и обхватил руками мои щиколотки. Но я сомневался в расположении Гунга Дасса и оттолкнул его.
— Я думаю, вы ограбили его. Но я сам увижу это через две минуты. Сколько времени пробыл здесь сахиб?
— Около полутора лет. Я думаю, он сошел с ума. Но, покровитель бедных, слушайте мою клятву. Разве ваша честь не желает выслушать, как я клянусь, что не дотронулся ни до одной вещи, принадлежащей ему? Что собирается сделать ваша милость?
Я схватил Гунга Дасса за талию и поднял его на платформу, против указанной им норы. В эти минуты я думал о том, что пережил в течение восемнадцати месяцев мой соотечественник, как невыразимо был он несчастен среди этих ужасов, как невыносимо было ему умирать, точно крысе, в тесной норе, от пули, попавшей в живот. Гунга Дасс вообразил, что я сейчас его убью, и жалобно завопил от страха.
Остальное население, охваченное сонливостью, наступающей после еды, наблюдало за нами и не шевелилось.
— Лезь туда, Гунга Дасс! — сказал я. — И вытащи его.
Я чувствовал, что теряю силы, что я болен от ужаса. Гунга Дасс чуть не свалился с платформы и заявил:
— Ведь я же брамин, сахиб, брамин высокой касты… Молю вас вашей душой, душой вашего отца, не заставляйте меня делать это…
— Брамин вы или не брамин, клянусь своей душой и душой моего отца, вы отправитесь в эту нору, — сказал я и, схватив его за плечи, втиснул голову жалкого создания в отверстие логовища, потом втолкнул туда же все тело, а сам сел, закрыв лицо руками.
Прошло несколько минут, послышался шелест и треск; скоро до меня донесся прерывающийся всхлипывающий шепот Гунга Дасса, который разговаривал сам с собой, наконец, глухой стук. Я открыл глаза.
Сухой песок превратил отданный ему на сохранение труп в желтовато-коричневую мумию. Я приказал Гунга Дассу отойти, пока я буду осматривать мертвого. Тело, одетое в очень поношенный и запятнанный охотничий костюм с кожаными погонами на плечах, при жизни принадлежало человеку среднего роста, между тридцатью и сорока годами, с довольно редкими рыжими волосами, длинными усами и очень косматой, грубой бородой. В его верхней челюсти недоставало левого клыка. Часть мочки одного уха была оторвана. На втором пальце левой руки я увидел сильно потемневшее и изношенное серебряное кольцо в виде свернувшейся кобры, а Гунга Дасс положил на песок пригоршню мелочей, которые он вынул из норы. Я, закрыв моим носовым платком лицо мертвого, стал их рассматривать. Привожу полный список в надежде, что это поможет установить личность несчастного:
1) чашечка от черешневой курительной трубки, с зазубринами на краю, старая, почерневшая, возле винта обвязана ниткой;
2) два патентованных ключа, у обоих сломаны бородки;
3) черепаховый перочинный нож с серебряной или никелевой пластинкой с монограммой «Б. К.»;
4) конверт, неразборчивый штемпель, марка времен Виктории, адресован на имя мисс Мон… (остальное неразборчиво) — «хем» — «нт»;
5) записная книжка с обложкой из имитации крокодиловой кожи, с карандашом. Первые сорок пять страниц не заполнены, на четырех почти нельзя прочитать слов, следующие пятнадцать заполнены личными записями, которые касаются главным образом трех лиц: миссис Л. Сингльстон (в сокращении часто «Лот Сингл»), миссис С. Мей и м-ра Гармизона, о котором часто говорится, как о Джерри или Джеке;
6) рукоятка маленького охотничьего ножа; лезвие обломано. Олений рог, обрезанный многими гранями, с петлей и кольцом в конце; обрывок бумажного шнура.
Не следует предполагать, что я тогда же составил такой полный перечень всех этих вещей. Прежде всего я обратил внимание на записную книжку и положил ее в карман, намереваясь позже хорошенько изучить страницы. Остальные вещи я отнес к моей норе и, как аккуратный человек, составил опись. Потом я вернулся к телу и приказал Гунга Дассу помочь мне отнести его к реке. Когда мы принялись за это дело, из одного кармана куртки покойника выпала оболочка старого, коричневого патрона и подкатилась к моим ногам. Гунга Дасс не видел этого, а я сказал себе, что человек не носит с собой пустых патронов, особенно коричневых, которые могут служить только один раз. Другими словами, я решил, что этим патроном выстрелили в кратере. Следовательно, где-нибудь скрывалось и ружье. Я чуть было не спросил об этом Гунга Дасса, но промолчал, зная, что он солжет. Мы положили тело на окраине зыбучих песков подле кочек. Я хотел столкнуть его на песок, чтобы оно было поглощено (другого способа погребения я не мог придумать), и приказал Гунга Дассу уйти.
Потом я быстро положил тело на песок. При этом — труп был обращен лицом вниз — я нечаянно разорвал некрепкую, истлевшую ткань охотничьей куртки и увидел на спине мертвого ужасную впадину. Я уже упоминал, что сухой песок превратил труп в нечто вроде мумии. Теперь мне с первого же взгляда стало ясно, что страшное, зияющее отверстие на спине — след выстрела из ружья в упор. Я мгновенно понял, как умер несчастный. Кто-то из обитателей кратера, вероятнее всего, Гунга Дасс, убил его из его же собственного оружия, для которого служили коричневые патроны. Он не думал пытаться бежать под ружейным огнем с лодки.
Я торопливо толкнул тело дальше и увидел, как оно буквально в несколько секунд было поглощено песком.
При виде его исчезновения я вздрогнул и, смущенный, полусознательно стал просматривать записную книжку убитого. Когда я раскрыл ее, из нее выпал листок бумаги, который лежал между ее оберткой и последней страницей. Вот что было написано там: «Четыре прочь от вороньего бугра; три влево; девять прочь; два вправо; три назад, два влево, четырнадцать прочь; два влево; семь прочь; один влево; девять назад; два вправо; шесть назад; четыре вправо; семь назад».
Бумага эта была обожжена, ее углы обуглились. Что все это означало, я не понимал и сел на сухую траву, перебирая листок, переворачивая и разглядывая его. Вдруг я заметил, что Гунга Дасс стоит позади меня. Его глаза горели, а руки тянулись ко мне.
— Нашли? — задыхаясь, спросил он. — А вы не дадите и мне посмотреть? Клянусь отдать ее вам…
— Что нашел? Что вы вернете?
— То, что у вас в руках. Это поможет нам обоим. — И он протянул свои тонкие пальцы, крючковатые, как когти птицы. — Я не мог найти ее. Он спрятал ее где-то на себе. Вот за это я и застрелил его, и все-таки не нашел того, что искал.
Гунга Дасс совершенно позабыл свою сказку о пуле с лодки. Я спокойно слушал. Нравственное чувство притупляется в обществе мертвых, которые живы.
— О чем вы бредите? Что вы просите меня отдать вам?
— Бумажку из записной книжки. Она поможет нам обоим. О, вы глупец! Безумец! Разве вы не понимаете, как она послужит нам? Мы спасемся…
Его голос усилился, повысился. Он почти кричал и прыгал от волнения. Сознаюсь, мысль о возможности спасения взволновала и меня.
— Вы хотите сказать, что этот лоскут бумаги поможет нам? Что же он значит?
— Прочитайте вслух! Прочитайте вслух! Прошу, молю вас прочитать вслух!..
Я исполнил его желание. Гунга Дасс слушал с восторгом и пальцем чертил на песке неправильную линию.
— Смотрите. Это длина его стволов без приклада. Стволы у меня. Четыре ствола от того места, где я ловлю ворон. Понимаете? Три влево. Ага! О, я теперь помню, как этот человек работал каждую-каждую ночь. Потом девять прямо и так далее. «Прочь» всегда у него значило прямо через зыбучий песок к северу. Раньше, чем я убил его, он сказал мне это.
— Почему же, если вы знали все, вы не ушли?
— Я не знал. Он сказал мне, что работал над этим каждую ночь, когда лодка уплывала, и он мог подходить к песку. Потом он сказал, что мы уйдем вместе. Но мне стало страшно, что, устроив все, он уйдет один, без меня. Вот потому-то я и застрелил его. Кроме того, людям, раз попавшим сюда, не следует убегать. Можно только мне. Ведь я же брамин…
С надеждой на спасение в уме Гунга Дасса проснулась мысль о его касте. Он выпрямился, стал расхаживать взад и вперед, сильно размахивая руками. Однако мне удалось заставить его говорить спокойно, и он рассказал, как несчастный англичанин в течение шести месяцев каждую ночь дюйм за дюймом исследовал возможный проход через зыбучий песок. Как он объявил, что бежать очень просто, что можно пройти в двадцати ярдах от берега, предварительно обогнув левый выступ подковы. Он, очевидно, еще не докончил плана, когда Гунга Дасс убил его из его же собственного ружья.
Помню, что, охваченный восторгом при мысли о возможности бегства, я дико пожимал руку Гунга Дасса после того, как мы решили сделать попытку в эту самую ночь. Тяжело было ждать целый день.
Насколько я мог судить, около десяти часов, когда над окраиной кратера только поднялась луна, Гунга Дасс пошел к своей норе за стволами, которыми нам предстояло измерять наш путь. Все остальные жалкие жители этой ямы уже давно разошлись по своим логовищам. За несколько часов перед тем сторожевая лодка уплыла по течению. Мы с ним были совершенно одни подле вороньего бугра. Когда Гунга Дасс нес ружейные стволы, он уронил бумажку, которая должна была руководить нами. Я наклонился за ней — и в ту же секунду заметил, что Дасс собирается изо всех сил ударить меня стволами по затылку. Повернуться я не успел, и удар попал куда-то в мою шею. Я потерял сознание и свалился на окраину зыбучих песков.
Когда я пришел в себя, луна уже садилась. Мой затылок нестерпимо болел. Гунга Дасс исчез. Мой рот был полон крови. Я снова лег и стал молить небо сейчас же послать мне смерть. Потом прежнее бессмысленное бешенство овладело мною, и я, шатаясь, побежал обратно к стенам кратера. Вдруг мне показалось, что кто-то шепотом зовет меня: «Сахиб! Сахиб! Сахиб!» — совершенно так, как мой носильщик, бывало, звал меня по утрам. Мне представилось, что я брежу, но пригоршня песка упала к моим ногам. Тогда я посмотрел вверх и увидел голову, смотревшую в кратер. Это была голова Дунну, который заведывал моими борзыми собаками. Едва заметив, что я обратил на него внимание, он поднял руку и показал мне веревку. Раскачиваясь взад и вперед, я знаком дал ему понять, чтобы он бросил ее вниз. Упала пара ременных канатов, связанных вместе, с петлей на одном конце. Я продел голову в петлю и продвинул ее себе под мышки; потом услышал, что Дунну сказал что-то, и меня потащили лицом вниз вдоль крутого песчаного откоса. Через несколько мгновений, задыхаясь, в полуобмороке, я очутился на песчаных холмах, нависших над кратером. Лицо Дунну приняло оттенок серого пепла, и он молил меня как можно скорее вернуться в мою палатку.
Оказалось, что по следам Порника он прошел по пескам четырнадцать миль до самого кратера, вернулся в лагерь и сказал обо всем моим слугам, которые наотрез отказались иметь какое-нибудь дело с человеком, белым или черным, раз он попал в ужасное и отвратительное селение мертвых. Тогда Дунну взял одну из моих лошадей, две веревки, вернулся к кратеру и вытащил меня, как я уже рассказал.
— Прекрасно, — ответил я, — на первое условие я охотно соглашаюсь, но так как ничто в мире не мешает мне убить вас вот на этом самом месте и взять себе все, что вы имеете (в ту минуту я подумал о двух драгоценных воронах), решительно отказываюсь отдать вам мои сапоги и займу то логовище, которое мне понравится.
Это был смелый удар, я порадовался, увидев, что он удался. Гунга Дасс немедленно переменил тон и отказался от моих сапог. Тогда меня не поразило, что я, гражданский инженер, человек тридцати лет, состоящий на службе и, как мне кажется, настоящий англичанин, могу спокойно грозить убийством и грабежом человеку, который, правда не бескорыстно, но все же взял меня под свое крылышко. Казалось, я целые столетия тому назад расстался с цивилизацией. В то время я был уверен, как теперь уверен в собственном существовании, что в этом проклятом поселке царит только право сильного, что живые мертвецы бросили все законы мира, который изгнал их, и что моя собственная жизнь зависит исключительно от моей силы и бдительности. Лишь экипаж злополучной «Миньонет» способен понять состояние моего ума.
— В настоящее время, — говорил я себе, — я силен и стою шестерых из этих несчастных. Мне необходимо сохранять здоровье и силу до часа моего освобождения… если такой час настанет.
Подкрепленный моими решениями, я сытно поел, выпил воды побольше, дал понять Гунга Дассу, что намереваюсь быть его господином и что малейший признак неповиновения с его стороны повлечет единственное наказание, которое было у меня в руках, — его внезапную и насильственную смерть. Скоро после этого я пошел спать. Другими словами, Гунга Дасс дал мне две охапки сухой травы, я бросил их в отверстие логовища справа от его помещения и сам спустился в него ногами вперед: нора уходила приблизительно на десять футов в песок, имела легкий наклон вниз и вся была выстлана дерном. Из моего логовища, которое было обращено к реке, я мог видеть воды Сетледжа, залитые светом молодой луны.
Я никогда не забуду ужасов этой ночи. Моя нора была почти так же узка, как гроб, и благодаря прикосновению неисчислимого количества обнаженных тел ее откосы стали гладкими, покрылись салом и вдобавок отвратительно пахли. При моем возбужденном состоянии о сне не могло быть и речи. По мере того как проходила ночь, весь амфитеатр, казалось, наполнялся легионами нечистых дьяволов, которые, двигаясь от речных мелей, насмехались над несчастными в их норах.
Я не одарен живым воображением (не многие англичане имеют его), но тогда я совсем ослабел от нервного ужаса, точно женщина. Однако приблизительно через полчаса я овладел собой и мог снова взвесить мои шансы на спасение. Понятно, не следовало и помышлять о том, чтобы уйти через песчаные стены. Я убедился в этом несколько раньше. Было возможно (только возможно) благодаря неверному свету луны, при удаче, счастливо избежать ружейных выстрелов. Кратер казался мне до того ужасен, что я охотно подвергся бы любой опасности — только бы уйти из него. Представьте же себе, в какой восторг пришел я, когда, подкравшись к реке, заметил, что на ней больше нет адской лодки! Свобода могла начаться через несколько шагов…
Я дойду до первой мелкой заводи у подножия выступающего левого рога подковы, двинусь вброд, поверну за край кратера и направлюсь к земле. Без колебаний я бодро пошел мимо тех кочек, на которых Гунга Дасс ловил ворон, и миновал их, бесшумно шагая к гладкому белому песку. Но мне пришлось тотчас же понять, как напрасна была надежда на спасение. Едва поставив ногу на песок, я почувствовал его неописуемое, втягивающее, всасывающее движение. Еще секунда — и моя нога ушла почти до колена. При бледном свете, казалось, вся песчаная поверхность дрожала от дьявольского наслаждения. Пот от ужаса и напряжения покрывал меня, но я освободился, вернулся к буграм и упал ничком.
Мое единственное средство к бегству из этого амфитеатра было защищено зыбучим песком…
Как долго я лежал, не могу сказать, но наконец меня заставило подняться злобное хихиканье Гунга Дасса.
— Я посоветовал бы вам, покровитель бедных (мошенник говорил по-английски), вернуться домой. Нездорово лежать здесь. Кроме того, когда вернется лодка, вас, конечно, застрелят.
В слабом свете зари он наклонялся надо мной и смеялся про себя. Я подавил первое побуждение схватить его за шею и швырнуть в зыбучий песок, мрачно поднялся и пошел за ним к платформе под норами.
Внезапно и, как мне казалось тогда, совершенно бесцельно я спросил:
— Гунга Дасс, если я никаким образом не могу убежать, то зачем на реке стоит лодка?
Я отлично помню, что даже среди глубокого волнения я смутно подумал о бесполезной трате боевых припасов для охраны берега, который был и без того хорошо защищен.
Гунга Дасс опять засмеялся и ответил:
— Они ставят лодку только днем. Дело в том, что существует способ бегства. О, я надеюсь, мы будем иметь удовольствие пользоваться вашим обществом долгое время. Когда проживешь здесь несколько лет и достаточно времени поешь жареных ворон, право, начинаешь находить, что это довольно приятное место.
Онемевший, беспомощный, я побрел к своей зловонной норе, спустился в нее и скоро заснул. Через час или больше я проснулся от пронзительного вопля, резкого, высокого крика страдающей лошади. Слышавший этот крик никогда его не забывает. С некоторым трудом выбрался я из моего логовища и тотчас же увидел Порника, моего бедного старого Порника. Он лежал мертвый на песчаном дне кратера. Не понимаю, как они убили его! Гунга Дасс объяснил мне, что конина вкуснее ворон и что «наибольшее благо для наибольшего числа людей» — политическая аксиома.
— Теперь мы — республика, мистер Джекс, — прибавил он, — и вы имеете право на долю мяса этого животного. Если вам угодно, мы выразим вам благодарность. Внести это предложение?
Действительно, это была республика, республика диких животных, стесненных в яме, в которой им было суждено есть и драться до своей смерти. Я не стал возражать и сел, глядя на отвратительное зрелище. Кажется, скорее, чем я могу описать, тело лошади было разделено тем или другим образом. Мужчины и женщины унесли куски мяса на платформу и стали приготовлять утреннюю еду. Гунга Дасс жарил для меня большой кусок конины. Почти неудержимое побуждение кинуться на песчаные стены и бороться с ними до полной усталости снова охватило меня, и мне пришлось усиленно подавлять его. Гунга Дасс был оскорбительно весел. Наконец, я сказал ему, что, если он обратится ко мне с каким-либо замечанием, я его задушу на месте. Он замолк, но молчание стало для меня невыносимо, и я приказал ему сказать что-нибудь.
— Вы будете жить здесь, пока не умрете, как другой феринги, — спокойно сказал бывший брамин, посматривая на меня поверх кости, которую он глодал.
— О каком другом сахибе говоришь ты, свинья? Говори да не смей лгать.
— Он вон там, — ответил Гунга Дасс, указывая на вход в четвертую нору слева от моей. — Вы сами можете посмотреть. Он умер в этой норе, как умрете вы, я и все эти мужчины и женщины, да и ребенок также.
— Во имя сострадания, скажите мне все, что вы знаете о нем… Кто он был? Когда он пришел? Когда умер?
Эта мольба была слабостью с моей стороны. Гунга Дасс только захихикал и ответил:
— Дайте что-нибудь, тогда скажу.
Тогда я вспомнил, где я был, ударил его кулаком по переносице и ошеломил его. Он отошел от платформы, приниженно всхлипывая, и, пытаясь обнять мои ноги, повел меня к указанной им норе.
— Я ничего не знаю об этом джентльмене. Ваш Бог свидетель, не знаю! Ему так же хотелось убежать, как вам, и его застрелили с лодки, хотя мы все старались удерживать его от таких попыток. Пуля попала ему вот сюда. — Он указал на свой тощий живот и поклонился до земли.
— Хорошо, а что было дальше?
— Тогда… тогда мы, ваша честь, отнесли его к нему в дом, напоили его водой и приложили к его ране влажное полотно. А он лег и скоро испустил дух свой.
— Через сколько времени? Через сколько времени?
— Приблизительно через полчаса после получения раны. Призываю Вишну в свидетели, — провыл дрянной человек, — я сделал все, что можно было сделать для него. Все, что только было можно, я сделал для него.
Он упал на землю и обхватил руками мои щиколотки. Но я сомневался в расположении Гунга Дасса и оттолкнул его.
— Я думаю, вы ограбили его. Но я сам увижу это через две минуты. Сколько времени пробыл здесь сахиб?
— Около полутора лет. Я думаю, он сошел с ума. Но, покровитель бедных, слушайте мою клятву. Разве ваша честь не желает выслушать, как я клянусь, что не дотронулся ни до одной вещи, принадлежащей ему? Что собирается сделать ваша милость?
Я схватил Гунга Дасса за талию и поднял его на платформу, против указанной им норы. В эти минуты я думал о том, что пережил в течение восемнадцати месяцев мой соотечественник, как невыразимо был он несчастен среди этих ужасов, как невыносимо было ему умирать, точно крысе, в тесной норе, от пули, попавшей в живот. Гунга Дасс вообразил, что я сейчас его убью, и жалобно завопил от страха.
Остальное население, охваченное сонливостью, наступающей после еды, наблюдало за нами и не шевелилось.
— Лезь туда, Гунга Дасс! — сказал я. — И вытащи его.
Я чувствовал, что теряю силы, что я болен от ужаса. Гунга Дасс чуть не свалился с платформы и заявил:
— Ведь я же брамин, сахиб, брамин высокой касты… Молю вас вашей душой, душой вашего отца, не заставляйте меня делать это…
— Брамин вы или не брамин, клянусь своей душой и душой моего отца, вы отправитесь в эту нору, — сказал я и, схватив его за плечи, втиснул голову жалкого создания в отверстие логовища, потом втолкнул туда же все тело, а сам сел, закрыв лицо руками.
Прошло несколько минут, послышался шелест и треск; скоро до меня донесся прерывающийся всхлипывающий шепот Гунга Дасса, который разговаривал сам с собой, наконец, глухой стук. Я открыл глаза.
Сухой песок превратил отданный ему на сохранение труп в желтовато-коричневую мумию. Я приказал Гунга Дассу отойти, пока я буду осматривать мертвого. Тело, одетое в очень поношенный и запятнанный охотничий костюм с кожаными погонами на плечах, при жизни принадлежало человеку среднего роста, между тридцатью и сорока годами, с довольно редкими рыжими волосами, длинными усами и очень косматой, грубой бородой. В его верхней челюсти недоставало левого клыка. Часть мочки одного уха была оторвана. На втором пальце левой руки я увидел сильно потемневшее и изношенное серебряное кольцо в виде свернувшейся кобры, а Гунга Дасс положил на песок пригоршню мелочей, которые он вынул из норы. Я, закрыв моим носовым платком лицо мертвого, стал их рассматривать. Привожу полный список в надежде, что это поможет установить личность несчастного:
1) чашечка от черешневой курительной трубки, с зазубринами на краю, старая, почерневшая, возле винта обвязана ниткой;
2) два патентованных ключа, у обоих сломаны бородки;
3) черепаховый перочинный нож с серебряной или никелевой пластинкой с монограммой «Б. К.»;
4) конверт, неразборчивый штемпель, марка времен Виктории, адресован на имя мисс Мон… (остальное неразборчиво) — «хем» — «нт»;
5) записная книжка с обложкой из имитации крокодиловой кожи, с карандашом. Первые сорок пять страниц не заполнены, на четырех почти нельзя прочитать слов, следующие пятнадцать заполнены личными записями, которые касаются главным образом трех лиц: миссис Л. Сингльстон (в сокращении часто «Лот Сингл»), миссис С. Мей и м-ра Гармизона, о котором часто говорится, как о Джерри или Джеке;
6) рукоятка маленького охотничьего ножа; лезвие обломано. Олений рог, обрезанный многими гранями, с петлей и кольцом в конце; обрывок бумажного шнура.
Не следует предполагать, что я тогда же составил такой полный перечень всех этих вещей. Прежде всего я обратил внимание на записную книжку и положил ее в карман, намереваясь позже хорошенько изучить страницы. Остальные вещи я отнес к моей норе и, как аккуратный человек, составил опись. Потом я вернулся к телу и приказал Гунга Дассу помочь мне отнести его к реке. Когда мы принялись за это дело, из одного кармана куртки покойника выпала оболочка старого, коричневого патрона и подкатилась к моим ногам. Гунга Дасс не видел этого, а я сказал себе, что человек не носит с собой пустых патронов, особенно коричневых, которые могут служить только один раз. Другими словами, я решил, что этим патроном выстрелили в кратере. Следовательно, где-нибудь скрывалось и ружье. Я чуть было не спросил об этом Гунга Дасса, но промолчал, зная, что он солжет. Мы положили тело на окраине зыбучих песков подле кочек. Я хотел столкнуть его на песок, чтобы оно было поглощено (другого способа погребения я не мог придумать), и приказал Гунга Дассу уйти.
Потом я быстро положил тело на песок. При этом — труп был обращен лицом вниз — я нечаянно разорвал некрепкую, истлевшую ткань охотничьей куртки и увидел на спине мертвого ужасную впадину. Я уже упоминал, что сухой песок превратил труп в нечто вроде мумии. Теперь мне с первого же взгляда стало ясно, что страшное, зияющее отверстие на спине — след выстрела из ружья в упор. Я мгновенно понял, как умер несчастный. Кто-то из обитателей кратера, вероятнее всего, Гунга Дасс, убил его из его же собственного оружия, для которого служили коричневые патроны. Он не думал пытаться бежать под ружейным огнем с лодки.
Я торопливо толкнул тело дальше и увидел, как оно буквально в несколько секунд было поглощено песком.
При виде его исчезновения я вздрогнул и, смущенный, полусознательно стал просматривать записную книжку убитого. Когда я раскрыл ее, из нее выпал листок бумаги, который лежал между ее оберткой и последней страницей. Вот что было написано там: «Четыре прочь от вороньего бугра; три влево; девять прочь; два вправо; три назад, два влево, четырнадцать прочь; два влево; семь прочь; один влево; девять назад; два вправо; шесть назад; четыре вправо; семь назад».
Бумага эта была обожжена, ее углы обуглились. Что все это означало, я не понимал и сел на сухую траву, перебирая листок, переворачивая и разглядывая его. Вдруг я заметил, что Гунга Дасс стоит позади меня. Его глаза горели, а руки тянулись ко мне.
— Нашли? — задыхаясь, спросил он. — А вы не дадите и мне посмотреть? Клянусь отдать ее вам…
— Что нашел? Что вы вернете?
— То, что у вас в руках. Это поможет нам обоим. — И он протянул свои тонкие пальцы, крючковатые, как когти птицы. — Я не мог найти ее. Он спрятал ее где-то на себе. Вот за это я и застрелил его, и все-таки не нашел того, что искал.
Гунга Дасс совершенно позабыл свою сказку о пуле с лодки. Я спокойно слушал. Нравственное чувство притупляется в обществе мертвых, которые живы.
— О чем вы бредите? Что вы просите меня отдать вам?
— Бумажку из записной книжки. Она поможет нам обоим. О, вы глупец! Безумец! Разве вы не понимаете, как она послужит нам? Мы спасемся…
Его голос усилился, повысился. Он почти кричал и прыгал от волнения. Сознаюсь, мысль о возможности спасения взволновала и меня.
— Вы хотите сказать, что этот лоскут бумаги поможет нам? Что же он значит?
— Прочитайте вслух! Прочитайте вслух! Прошу, молю вас прочитать вслух!..
Я исполнил его желание. Гунга Дасс слушал с восторгом и пальцем чертил на песке неправильную линию.
— Смотрите. Это длина его стволов без приклада. Стволы у меня. Четыре ствола от того места, где я ловлю ворон. Понимаете? Три влево. Ага! О, я теперь помню, как этот человек работал каждую-каждую ночь. Потом девять прямо и так далее. «Прочь» всегда у него значило прямо через зыбучий песок к северу. Раньше, чем я убил его, он сказал мне это.
— Почему же, если вы знали все, вы не ушли?
— Я не знал. Он сказал мне, что работал над этим каждую ночь, когда лодка уплывала, и он мог подходить к песку. Потом он сказал, что мы уйдем вместе. Но мне стало страшно, что, устроив все, он уйдет один, без меня. Вот потому-то я и застрелил его. Кроме того, людям, раз попавшим сюда, не следует убегать. Можно только мне. Ведь я же брамин…
С надеждой на спасение в уме Гунга Дасса проснулась мысль о его касте. Он выпрямился, стал расхаживать взад и вперед, сильно размахивая руками. Однако мне удалось заставить его говорить спокойно, и он рассказал, как несчастный англичанин в течение шести месяцев каждую ночь дюйм за дюймом исследовал возможный проход через зыбучий песок. Как он объявил, что бежать очень просто, что можно пройти в двадцати ярдах от берега, предварительно обогнув левый выступ подковы. Он, очевидно, еще не докончил плана, когда Гунга Дасс убил его из его же собственного ружья.
Помню, что, охваченный восторгом при мысли о возможности бегства, я дико пожимал руку Гунга Дасса после того, как мы решили сделать попытку в эту самую ночь. Тяжело было ждать целый день.
Насколько я мог судить, около десяти часов, когда над окраиной кратера только поднялась луна, Гунга Дасс пошел к своей норе за стволами, которыми нам предстояло измерять наш путь. Все остальные жалкие жители этой ямы уже давно разошлись по своим логовищам. За несколько часов перед тем сторожевая лодка уплыла по течению. Мы с ним были совершенно одни подле вороньего бугра. Когда Гунга Дасс нес ружейные стволы, он уронил бумажку, которая должна была руководить нами. Я наклонился за ней — и в ту же секунду заметил, что Дасс собирается изо всех сил ударить меня стволами по затылку. Повернуться я не успел, и удар попал куда-то в мою шею. Я потерял сознание и свалился на окраину зыбучих песков.
Когда я пришел в себя, луна уже садилась. Мой затылок нестерпимо болел. Гунга Дасс исчез. Мой рот был полон крови. Я снова лег и стал молить небо сейчас же послать мне смерть. Потом прежнее бессмысленное бешенство овладело мною, и я, шатаясь, побежал обратно к стенам кратера. Вдруг мне показалось, что кто-то шепотом зовет меня: «Сахиб! Сахиб! Сахиб!» — совершенно так, как мой носильщик, бывало, звал меня по утрам. Мне представилось, что я брежу, но пригоршня песка упала к моим ногам. Тогда я посмотрел вверх и увидел голову, смотревшую в кратер. Это была голова Дунну, который заведывал моими борзыми собаками. Едва заметив, что я обратил на него внимание, он поднял руку и показал мне веревку. Раскачиваясь взад и вперед, я знаком дал ему понять, чтобы он бросил ее вниз. Упала пара ременных канатов, связанных вместе, с петлей на одном конце. Я продел голову в петлю и продвинул ее себе под мышки; потом услышал, что Дунну сказал что-то, и меня потащили лицом вниз вдоль крутого песчаного откоса. Через несколько мгновений, задыхаясь, в полуобмороке, я очутился на песчаных холмах, нависших над кратером. Лицо Дунну приняло оттенок серого пепла, и он молил меня как можно скорее вернуться в мою палатку.
Оказалось, что по следам Порника он прошел по пескам четырнадцать миль до самого кратера, вернулся в лагерь и сказал обо всем моим слугам, которые наотрез отказались иметь какое-нибудь дело с человеком, белым или черным, раз он попал в ужасное и отвратительное селение мертвых. Тогда Дунну взял одну из моих лошадей, две веревки, вернулся к кратеру и вытащил меня, как я уже рассказал.