Страница:
— Я отправлюсь к западной стене, — прошипел Каа, — и быстро спущусь; покатая местность поможет мне. Обезьяны не кинутся сотнями на «мою» спину, но…
— Я знаю, — сказала Багира. — Жаль, что здесь Балу нет; но сделаем все возможное. Когда облако закроет луну, я поднимусь на террасу. По-видимому, они о чем-то советуются по поводу мальчика.
— Удачной охоты, — мрачно сказал Каа и скользнул к западной стене. Оказалось, что в этом месте вал был повреждён меньше, чем где бы то ни было, и большая змея нашла возможность подняться на камни.
Облако закрыло луну, Маугли спросил себя: «Что делать?», и в то же время мгновенно услышал звук лёгких шагов Багиры. Чёрная пантера быстро, почти бесшумно поднялась по откосу и теперь била обезьян, сидевших вокруг Маугли кольцом в пятьдесят-шестьдесят рядов; Багира знала, что лучше бить обезьян лапами, чем тратить время кусая их. Послышался вопль ужаса и бешенства, и когда Багира двинулась, шагая по валявшимся, вздрагивающим телам, одна обезьяна закричала: «Здесь только она! Смерть ей! Смерть!» Над пантерой сомкнулась масса обезьян, они кусали её, царапали, рвали её кожу, дёргали и толкали; шестеро обезьян схватили Маугли, подняли его на стену беседки и толкнули вниз сквозь пролом в куполе. Мальчик, воспитанный людьми, жестоко разбился бы; беседка имела добрых пятнадцать футов высоты, но Маугли упал так, как его учил Балу, и опустился на ноги.
— Оставайся здесь, — закричали ему обезьяны, — подожди; мы убьём твоих друзей и придём играть с тобой, если Ядовитый Народ оставит тебя в живых.
— Мы одной крови, вы и я, — быстро произнёс Маугли, закончив эту фразу призывом для змей. Около себя в мусоре он слышал шорох, шипение и для полной безопасности повторил Змеиные Великие Слова.
— Хорош-ш-шо! Опустите капюшоны, — прозвучало с полдюжины тихих голосов (рано или поздно каждая развалина в Индии делается приютом змей, и старая беседка кишела кобрами). — Не двигайся, Маленький Брат, твои ноги могут повредить нам.
Маугли стоял по возможности спокойно, глядя через резной мрамор и прислушиваясь к дикому гулу борьбы вокруг чёрной пантеры. Слышался вой, цоканье, шарканье ног, глубокий хриплый, похожий на кашель, крик Багиры, которая отступала, выгибала спину, поворачивалась и ныряла под стаю своих врагов. В первый раз за всю свою жизнь Багира защищалась от смерти.
«Вероятно, Балу близко; Багира не пришла бы одна», — подумал Маугли и громко закричал:
— К водоёму, Багира! Скатись к водоёму. Скатись и нырни! В воду!
Багира услышала; и восклицание, показавшее пантере, что Маугли в безопасности, придало ей нового мужества. Она отчаянно, дюйм за дюймом, пробивалась к резервуарам, молча нанося удары. Вот со стороны ближайшей к зарослям разрушенной стены донёсся раскатистый боевой клич Балу. Старый медведь торопился изо всех сил, но раньше не мог подоспеть.
— Багира, — кричал он, — я здесь! Я лезу! Я тороплюсь! Эхвора! Камни выкатываются из-под моих ступнёй. Погоди ты, о бесчестный Бандар-лог!
Бурый медведь, задыхаясь, поднялся на террасу и тотчас же исчез под хлынувшей на него волной обезьян, но резко осел на задние ноги и, вытянув передние лапы, прижал к себе столько своих врагов, сколько мог захватить, потом принялся колотить их; стук, стук, стук, слышалось что-то вроде мерного звука мельничного колёса. Хруст ветвей и всплеск воды дали понять Маугли, что Багира пробилась к водоёму, в который обезьяны не могли броситься за ней. Пантера лежала в бассейне, хватая ртом воздух, выставив из воды одну голову; обезьяны же толпились на красных ступенях, от злости прыгая по ним взад и вперёд и готовясь броситься на пантеру, едва она выйдет из бассейна, чтобы бежать помогать Балу. Вот тогда-то Багира и подняла свой подбородок, с которого капала вода, и в отчаянии произнесла Змеиный Призыв:
— Мы одной крови, ты и я.
Ей представилось, будто в последнюю минуту Каа повернул обратно. Хотя Балу задыхался под грудой обезьян на краю террасы, он невольно усмехнулся, услышав, что чёрная пантера просит помощи.
Каа только что перебрался через западную стену, изогнув своё тело с такой силой, что замковый камень скатился в ров. Питон не желал потерять выгоду своего положения и раза два свился в кольца и распрямился, с целью удостовериться, что каждый фут его длинного тела в полном порядке. Бой с Балу продолжался, и обезьяны выли кругом Багиры, а Манг, нетопырь, летая взад и вперёд, рассказывал о великой борьбе всем джунглям, так что даже Хати, дикий слон, затрубил в свой хобот, и отдалённые стаи Обезьяньего Народа помчались по древесным дорогам на помощь своим товарищам в Холодных Логовищах. Шум сражения разбудил также всех дневных птиц на много миль вокруг. Тогда Каа двинулся прямо, быстро, стремясь убивать. Боевая мощь питона заключается в ударе его головы, которой двигает тяжесть его огромного тела. Если вы можете представить себе копьё или таран, или молоток, весящие около полутонны и направляемые хладнокровным спокойным умом, живущим в рукоятке одной из этих вещей, вы более или менее поймёте, во что превращался Каа во время боя. Питон, длиной в четыре или пять футов, сбивает с ног человека, ударив его прямо в грудь, а как вам известно, Каа имел тридцать футов длины. Первый удар он нанёс в самую середину толпы, окружавшей Балу; он сделал это молча, закрыв рот; повторения не понадобилось. Обезьяны рассеялись, крича:
— Каа! Это Каа! Бегите! Бегите!
Многие поколения юных обезьян смирялись и начинали вести себя хорошо, когда старшие пугали их рассказами о Каа, ночном воре, который мог проскользнуть между ветвями так же беззвучно, как растёт мох, и унести с собой самую сильную обезьяну в мире; о старом Каа, который умел делаться до того похожим на засохший сук или сгнивший кусок дерева, что даже самые мудрые обманывались, и тогда ветвь хватала их. Обезьяны боялись в джунглях только Каа, потому что ни одна из них не знала пределов его могущества; ни одна не выдерживала его взгляда; ни одна не вышла живой из его объятий. Итак, теперь они, бормоча от ужаса, кинулись к стенам и к домам, и Балу вздохнул с облегчением. Его мех был гораздо гуще шерсти Багиры; тем не менее он жестоко пострадал во время схватки. Вот Каа в первый раз открыл свой рот; произнёс длинное, шипящее слово, и обезьяны, спешившие под защиту Холодных Логовищ, остановились; они, дрожа, прижались к ветвям, которые согнулись и затрещали под их тяжестью. Обезьяны на стенах и на пустых домах замолчали, и в тишине, спустившейся на город, Маугли услышал, как Багира отряхивалась, покинув водоём. В эту минуту снова поднялся шум. Обезьяны стали взбираться выше на стены; многие прижались к шеям больших каменных идолов; многие с визгом побежали по укреплениям. Маугли же, прыгая в беседке, прижал один глаз к резьбе и, пропустив дыхание между передними зубами, ухнул по-совиному, желая показать Бандар-логу, что он презирает его и смеётся над ним.
— Вытащите человеческого детёныша из этой ловушки. Я ничего больше не в силах сделать, — задыхаясь произнесла Багира. — Возьмём его и уйдём. Обезьяны могут возобновить нападение.
— Они не двинутся, пока я не прикажу им. Стойте так; тиш-ш-ше! — прошипел Каа, и город снова затих. — Я не мог взобраться раньше, но, кажется, ты меня звала? — это было сказано Багире.
— Я… я… может быть, закричала что-нибудь во время боя, — ответила Багира. — Ты ранен, Балу?
— Я не уверен, что обезьяны не разорвали меня на части, сделав из моей шкуры сотню медвежат, — серьёзно сказал Балу, потрясая попеременно каждой лапой. — Вуф! Мне больно. Каа, мы, Багира и я, обязаны тебе нашим спасением!
— Неважно. Где человечек?
— Здесь, в ловушке; я не могу вылезти! — закричал Маугли. Над его головой изгибалась часть сломанного купола.
— Возьмите его отсюда. Он прыгает, как Мао, павлин, и может передавить всех наших детей, — прозвучали изнутри голоса кобр.
— Хаххх, — усмехаясь, прошипел Каа: — у этого человечка повсюду друзья. Отступи, человечек, а вы, Ядовитый Народ, спрячьтесь. Я разобью стенку.
Каа внимательно осмотрел стены беседки и нашёл в мраморе выцветшую трещину, которая говорила о слабом месте резьбы; раза два или три питон слегка стукнул головой, чтобы сообразить необходимое для удара расстояние; наконец, подняв над землёй шесть футов своего тела, изо всей силы нанёс около шести ударов носом. Резьба сломалась и упала среди облака пыли и осколков. Маугли выскочил через образовавшееся отверстие и остановился между Балу и Багирой, обняв могучие шеи своих друзей.
— Ты ранен? — спросил Балу, нежно лаская его.
— Мне грустно, я голоден и сильно ушибся; но, мои друзья, они ужасно измучили вас; вы в крови!
— В крови не одни мы, — ответила Багира, облизывая губы и окидывая взглядом мёртвых обезьян на террасе и около водоёма.
— Это ничего, все ничего, только бы ты был цел, о моя гордость, лучшая лягушечка в мире, — проворчал Балу.
— Об этом мы поговорим позже, — заметила Багира таким сухим тоном, который не понравился Маугли. — Но с нами Каа; мы обязаны ему победой, а ты — сохранением жизни. Поблагодари его согласно нашим обычаям, Маугли.
Маугли повернулся и увидел, что большая голова питона покачивается на целый фут выше его собственной макушки.
— Так это человечек? — сказал Каа. — У него очень нежная кожа и нельзя сказать, чтобы он совсем не походил на обезьян. Берегись, человечек! Смотри, чтобы после перемены кожи я в сумерки не принял тебя за кого-нибудь из Бандар-лога.
— Мы одной крови, ты и я, — ответил Маугли. — Сегодня ты дал мне жизнь. Моя добыча всегда будет твоей, когда ты почувствуешь голод, о Каа.
— Благодарю тебя, Маленький Брат, — сказал питон, хотя в его глазах продолжал мерцать свет. — А что может убивать такой храбрый охотник? Спрашиваю это, чтобы идти за тобой, когда в следующий раз ты отправишься на ловлю.
— Я ничего не убиваю, так как ещё слишком мал; но я загоняю оленей для тех, кому они могут пригодиться. Когда ты почувствуешь, что у тебя внутри пусто, явись ко мне и посмотри, говорю ли я правду. У меня есть некоторая ловкость в них, — он поднял свои руки, — и если ты когда-нибудь попадёшься в ловушку, я отплачу тебе добром за добро. С сегодняшнего вечера я в долгу перед тобой, перед Багирой и Балу. Удачной охоты всем вам, мои владыки.
— Хорошо сказано, — проворчал Балу, потому что мальчик, действительно, очень мило выразил свою благодарность. На минуту голова питона легла на плечо Маугли.
— Храброе сердце и вежливый язык, — сказал он. — Ты должен далеко пойти в джунглях, человечек. Теперь же поскорее уходи отсюда вместе со своими друзьями. Уйди и засни; луна садится, и тебе нехорошо видеть то, что произойдёт здесь.
Луна опускалась за горы; ряды дрожащих, жавшихся друг к другу обезьян на стенах и укреплениях казались какими-то трепещущими разорванными косматыми лоскутами. Балу спустился к бассейну, чтобы напиться; Багира принялась приводить в порядок свой мех, питон же Каа скользнул к центру террасы и закрыл свои челюсти с таким сухим стуком, что глаза всех обезьян обратились к нему.
— Луна заходит, — сказал он, — достаточно ли света, чтобы видеть?
Со стен пронёсся стон, похожий на звук ветров в вершинах деревьев:
— Мы видим, о Каа.
— Хорошо. Теперь начинается танец, танец голода Каа. Сидите и смотрите.
Раза два или три он прополз, делая большие круги и покачивая головой то вправо, то влево; потом стал свивать своё мягкое тело в петли, восьмёрки, тупые треугольники, которые превращались в квадраты и пятиугольники; свёртывался в виде холмика, и все время двигался без отдыха, без торопливости. В то же время слышалась его тихая, непрерывная жужжащая песнь. Воздух темнел; наконец, мрак скрыл скользящие изменчивые кольца змеи; слышался только шелест её чешуи.
Балу и Багира стояли, как каменные, с лёгким ворчанием, ощетинившись, а Маугли смотрел на все и удивлялся.
— Бандар-логи, — наконец прозвучал голос Каа, — может ли кто-нибудь из вас без моего приказания пошевелить рукой или ногой? Отвечайте.
— Без твоего приказания мы не можем шевельнуть ни ногой, ни рукой, о Каа.
— Хорошо. Сделайте один шаг ко мне.
Ряды обезьян беспомощно колыхнулись вперёд; вместе с ними, как деревянные, шагнули Балу и Багира.
— Ближе, — прошипел Каа. И все снова подвинулись.
Маугли положил свои руки на Балу и на Багиру, чтобы увести их, и два больших зверя вздрогнули, точно внезапно разбуженные ото сна.
— Не снимай руки с моего плеча, — прошептала Багира. — Держи меня, не то я вернусь к Каа. Ах!
— Да ведь старый Каа просто делает круги на пыльной земле, — сказал Маугли. — Уйдём!
Все трое проскользнули через пролом в стене и очутились в джунглях.
— Вуф, — произнёс Балу, когда он снова остановился под неподвижными деревьями. — Никогда больше я не возьму Каа в союзники, — и он встряхнулся.
— Он знает больше нас, — с дрожью проговорила Багира. — Ещё немножко, и я кинулась бы к нему в пасть.
— Многие пройдут по этой дороге, раньше нового восхода луны, — заметил Балу. — Он хорошо поохотится сегодня… по-своему…
— Но что же все это значит? — спросил Маугли, не знавший о притягательной силе взгляда питона, — пока не стемнело, я видел только большую змею, которая делала какие-то глупые фигуры и круги. И у Каа весь нос разбит! Хо! Хо!
— Маугли, — сердито остановила мальчика Багира, — его нос разбит по твоей милости, так же как мои уши, бока и лапы, шея и плечи Балу искусаны из-за тебя же. Много дней ни Балу, ни Багира не будут в состоянии и с удовольствием охотиться.
— Не беда, — сказал Балу, — с нами опять человеческий детёныш!
— Это правда, но вместо того, чтобы поохотиться, мы дорого заплатили за него — ранами, шерстью (у меня выщипана половина меха на спине) и, наконец, честью. Помни, Маугли, я — чёрная пантера, была принуждена просить защиты у Каа, и мы с Балу стали глупы, как маленькие птички, при виде этой пляски голода. Вот, человеческий детёныш, что произошло из-за твоих игр с Бандар-логом.
— Правда, все это правда, — печально проговорил Маугли. — Я дрянной человеческий детёныш и теперь чувствую, как во мне тоскует желудок.
— Мф! Что говорит Закон Джунглей, Балу?
Балу не хотелось навлекать на Маугли новых неприятностей, но шутить с Законом он не желал, а потому тихо проворчал:
— Печаль не избавляет от наказания. Только помни, Багира, он очень маленький.
— Я не забуду этого, но он был причиной беды и его нужно побить. Маугли, ты можешь что-нибудь сказать?
— Ничего, я виноват. Балу и ты ранены. Справедливо наказать меня.
Багира раз шесть любовно ударила его, с точки зрения пантеры очень легко; эти толчки вряд ли разбудили бы её детёныша, но для семилетнего мальчика они были жестокими побоями и в годы Маугли каждый мог бы пожелать избежать их. Когда все было окончено, мальчик чихнул, и, не говоря ни слова, поднялся на ноги.
— Теперь, — сказала Багира, — прыгай ко мне на спину, Маленький Брат, мы отправимся домой. Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том, что наказание уничтожает старые счёты; все оканчивается, и никто не хмурится.
Маугли положил голову на спину Багиры и заснул так глубоко, что не проснулся даже, когда она опустила его в пещере подле Волчицы Матери.
ТИГР! ТИГР!
— Я знаю, — сказала Багира. — Жаль, что здесь Балу нет; но сделаем все возможное. Когда облако закроет луну, я поднимусь на террасу. По-видимому, они о чем-то советуются по поводу мальчика.
— Удачной охоты, — мрачно сказал Каа и скользнул к западной стене. Оказалось, что в этом месте вал был повреждён меньше, чем где бы то ни было, и большая змея нашла возможность подняться на камни.
Облако закрыло луну, Маугли спросил себя: «Что делать?», и в то же время мгновенно услышал звук лёгких шагов Багиры. Чёрная пантера быстро, почти бесшумно поднялась по откосу и теперь била обезьян, сидевших вокруг Маугли кольцом в пятьдесят-шестьдесят рядов; Багира знала, что лучше бить обезьян лапами, чем тратить время кусая их. Послышался вопль ужаса и бешенства, и когда Багира двинулась, шагая по валявшимся, вздрагивающим телам, одна обезьяна закричала: «Здесь только она! Смерть ей! Смерть!» Над пантерой сомкнулась масса обезьян, они кусали её, царапали, рвали её кожу, дёргали и толкали; шестеро обезьян схватили Маугли, подняли его на стену беседки и толкнули вниз сквозь пролом в куполе. Мальчик, воспитанный людьми, жестоко разбился бы; беседка имела добрых пятнадцать футов высоты, но Маугли упал так, как его учил Балу, и опустился на ноги.
— Оставайся здесь, — закричали ему обезьяны, — подожди; мы убьём твоих друзей и придём играть с тобой, если Ядовитый Народ оставит тебя в живых.
— Мы одной крови, вы и я, — быстро произнёс Маугли, закончив эту фразу призывом для змей. Около себя в мусоре он слышал шорох, шипение и для полной безопасности повторил Змеиные Великие Слова.
— Хорош-ш-шо! Опустите капюшоны, — прозвучало с полдюжины тихих голосов (рано или поздно каждая развалина в Индии делается приютом змей, и старая беседка кишела кобрами). — Не двигайся, Маленький Брат, твои ноги могут повредить нам.
Маугли стоял по возможности спокойно, глядя через резной мрамор и прислушиваясь к дикому гулу борьбы вокруг чёрной пантеры. Слышался вой, цоканье, шарканье ног, глубокий хриплый, похожий на кашель, крик Багиры, которая отступала, выгибала спину, поворачивалась и ныряла под стаю своих врагов. В первый раз за всю свою жизнь Багира защищалась от смерти.
«Вероятно, Балу близко; Багира не пришла бы одна», — подумал Маугли и громко закричал:
— К водоёму, Багира! Скатись к водоёму. Скатись и нырни! В воду!
Багира услышала; и восклицание, показавшее пантере, что Маугли в безопасности, придало ей нового мужества. Она отчаянно, дюйм за дюймом, пробивалась к резервуарам, молча нанося удары. Вот со стороны ближайшей к зарослям разрушенной стены донёсся раскатистый боевой клич Балу. Старый медведь торопился изо всех сил, но раньше не мог подоспеть.
— Багира, — кричал он, — я здесь! Я лезу! Я тороплюсь! Эхвора! Камни выкатываются из-под моих ступнёй. Погоди ты, о бесчестный Бандар-лог!
Бурый медведь, задыхаясь, поднялся на террасу и тотчас же исчез под хлынувшей на него волной обезьян, но резко осел на задние ноги и, вытянув передние лапы, прижал к себе столько своих врагов, сколько мог захватить, потом принялся колотить их; стук, стук, стук, слышалось что-то вроде мерного звука мельничного колёса. Хруст ветвей и всплеск воды дали понять Маугли, что Багира пробилась к водоёму, в который обезьяны не могли броситься за ней. Пантера лежала в бассейне, хватая ртом воздух, выставив из воды одну голову; обезьяны же толпились на красных ступенях, от злости прыгая по ним взад и вперёд и готовясь броситься на пантеру, едва она выйдет из бассейна, чтобы бежать помогать Балу. Вот тогда-то Багира и подняла свой подбородок, с которого капала вода, и в отчаянии произнесла Змеиный Призыв:
— Мы одной крови, ты и я.
Ей представилось, будто в последнюю минуту Каа повернул обратно. Хотя Балу задыхался под грудой обезьян на краю террасы, он невольно усмехнулся, услышав, что чёрная пантера просит помощи.
Каа только что перебрался через западную стену, изогнув своё тело с такой силой, что замковый камень скатился в ров. Питон не желал потерять выгоду своего положения и раза два свился в кольца и распрямился, с целью удостовериться, что каждый фут его длинного тела в полном порядке. Бой с Балу продолжался, и обезьяны выли кругом Багиры, а Манг, нетопырь, летая взад и вперёд, рассказывал о великой борьбе всем джунглям, так что даже Хати, дикий слон, затрубил в свой хобот, и отдалённые стаи Обезьяньего Народа помчались по древесным дорогам на помощь своим товарищам в Холодных Логовищах. Шум сражения разбудил также всех дневных птиц на много миль вокруг. Тогда Каа двинулся прямо, быстро, стремясь убивать. Боевая мощь питона заключается в ударе его головы, которой двигает тяжесть его огромного тела. Если вы можете представить себе копьё или таран, или молоток, весящие около полутонны и направляемые хладнокровным спокойным умом, живущим в рукоятке одной из этих вещей, вы более или менее поймёте, во что превращался Каа во время боя. Питон, длиной в четыре или пять футов, сбивает с ног человека, ударив его прямо в грудь, а как вам известно, Каа имел тридцать футов длины. Первый удар он нанёс в самую середину толпы, окружавшей Балу; он сделал это молча, закрыв рот; повторения не понадобилось. Обезьяны рассеялись, крича:
— Каа! Это Каа! Бегите! Бегите!
Многие поколения юных обезьян смирялись и начинали вести себя хорошо, когда старшие пугали их рассказами о Каа, ночном воре, который мог проскользнуть между ветвями так же беззвучно, как растёт мох, и унести с собой самую сильную обезьяну в мире; о старом Каа, который умел делаться до того похожим на засохший сук или сгнивший кусок дерева, что даже самые мудрые обманывались, и тогда ветвь хватала их. Обезьяны боялись в джунглях только Каа, потому что ни одна из них не знала пределов его могущества; ни одна не выдерживала его взгляда; ни одна не вышла живой из его объятий. Итак, теперь они, бормоча от ужаса, кинулись к стенам и к домам, и Балу вздохнул с облегчением. Его мех был гораздо гуще шерсти Багиры; тем не менее он жестоко пострадал во время схватки. Вот Каа в первый раз открыл свой рот; произнёс длинное, шипящее слово, и обезьяны, спешившие под защиту Холодных Логовищ, остановились; они, дрожа, прижались к ветвям, которые согнулись и затрещали под их тяжестью. Обезьяны на стенах и на пустых домах замолчали, и в тишине, спустившейся на город, Маугли услышал, как Багира отряхивалась, покинув водоём. В эту минуту снова поднялся шум. Обезьяны стали взбираться выше на стены; многие прижались к шеям больших каменных идолов; многие с визгом побежали по укреплениям. Маугли же, прыгая в беседке, прижал один глаз к резьбе и, пропустив дыхание между передними зубами, ухнул по-совиному, желая показать Бандар-логу, что он презирает его и смеётся над ним.
— Вытащите человеческого детёныша из этой ловушки. Я ничего больше не в силах сделать, — задыхаясь произнесла Багира. — Возьмём его и уйдём. Обезьяны могут возобновить нападение.
— Они не двинутся, пока я не прикажу им. Стойте так; тиш-ш-ше! — прошипел Каа, и город снова затих. — Я не мог взобраться раньше, но, кажется, ты меня звала? — это было сказано Багире.
— Я… я… может быть, закричала что-нибудь во время боя, — ответила Багира. — Ты ранен, Балу?
— Я не уверен, что обезьяны не разорвали меня на части, сделав из моей шкуры сотню медвежат, — серьёзно сказал Балу, потрясая попеременно каждой лапой. — Вуф! Мне больно. Каа, мы, Багира и я, обязаны тебе нашим спасением!
— Неважно. Где человечек?
— Здесь, в ловушке; я не могу вылезти! — закричал Маугли. Над его головой изгибалась часть сломанного купола.
— Возьмите его отсюда. Он прыгает, как Мао, павлин, и может передавить всех наших детей, — прозвучали изнутри голоса кобр.
— Хаххх, — усмехаясь, прошипел Каа: — у этого человечка повсюду друзья. Отступи, человечек, а вы, Ядовитый Народ, спрячьтесь. Я разобью стенку.
Каа внимательно осмотрел стены беседки и нашёл в мраморе выцветшую трещину, которая говорила о слабом месте резьбы; раза два или три питон слегка стукнул головой, чтобы сообразить необходимое для удара расстояние; наконец, подняв над землёй шесть футов своего тела, изо всей силы нанёс около шести ударов носом. Резьба сломалась и упала среди облака пыли и осколков. Маугли выскочил через образовавшееся отверстие и остановился между Балу и Багирой, обняв могучие шеи своих друзей.
— Ты ранен? — спросил Балу, нежно лаская его.
— Мне грустно, я голоден и сильно ушибся; но, мои друзья, они ужасно измучили вас; вы в крови!
— В крови не одни мы, — ответила Багира, облизывая губы и окидывая взглядом мёртвых обезьян на террасе и около водоёма.
— Это ничего, все ничего, только бы ты был цел, о моя гордость, лучшая лягушечка в мире, — проворчал Балу.
— Об этом мы поговорим позже, — заметила Багира таким сухим тоном, который не понравился Маугли. — Но с нами Каа; мы обязаны ему победой, а ты — сохранением жизни. Поблагодари его согласно нашим обычаям, Маугли.
Маугли повернулся и увидел, что большая голова питона покачивается на целый фут выше его собственной макушки.
— Так это человечек? — сказал Каа. — У него очень нежная кожа и нельзя сказать, чтобы он совсем не походил на обезьян. Берегись, человечек! Смотри, чтобы после перемены кожи я в сумерки не принял тебя за кого-нибудь из Бандар-лога.
— Мы одной крови, ты и я, — ответил Маугли. — Сегодня ты дал мне жизнь. Моя добыча всегда будет твоей, когда ты почувствуешь голод, о Каа.
— Благодарю тебя, Маленький Брат, — сказал питон, хотя в его глазах продолжал мерцать свет. — А что может убивать такой храбрый охотник? Спрашиваю это, чтобы идти за тобой, когда в следующий раз ты отправишься на ловлю.
— Я ничего не убиваю, так как ещё слишком мал; но я загоняю оленей для тех, кому они могут пригодиться. Когда ты почувствуешь, что у тебя внутри пусто, явись ко мне и посмотри, говорю ли я правду. У меня есть некоторая ловкость в них, — он поднял свои руки, — и если ты когда-нибудь попадёшься в ловушку, я отплачу тебе добром за добро. С сегодняшнего вечера я в долгу перед тобой, перед Багирой и Балу. Удачной охоты всем вам, мои владыки.
— Хорошо сказано, — проворчал Балу, потому что мальчик, действительно, очень мило выразил свою благодарность. На минуту голова питона легла на плечо Маугли.
— Храброе сердце и вежливый язык, — сказал он. — Ты должен далеко пойти в джунглях, человечек. Теперь же поскорее уходи отсюда вместе со своими друзьями. Уйди и засни; луна садится, и тебе нехорошо видеть то, что произойдёт здесь.
Луна опускалась за горы; ряды дрожащих, жавшихся друг к другу обезьян на стенах и укреплениях казались какими-то трепещущими разорванными косматыми лоскутами. Балу спустился к бассейну, чтобы напиться; Багира принялась приводить в порядок свой мех, питон же Каа скользнул к центру террасы и закрыл свои челюсти с таким сухим стуком, что глаза всех обезьян обратились к нему.
— Луна заходит, — сказал он, — достаточно ли света, чтобы видеть?
Со стен пронёсся стон, похожий на звук ветров в вершинах деревьев:
— Мы видим, о Каа.
— Хорошо. Теперь начинается танец, танец голода Каа. Сидите и смотрите.
Раза два или три он прополз, делая большие круги и покачивая головой то вправо, то влево; потом стал свивать своё мягкое тело в петли, восьмёрки, тупые треугольники, которые превращались в квадраты и пятиугольники; свёртывался в виде холмика, и все время двигался без отдыха, без торопливости. В то же время слышалась его тихая, непрерывная жужжащая песнь. Воздух темнел; наконец, мрак скрыл скользящие изменчивые кольца змеи; слышался только шелест её чешуи.
Балу и Багира стояли, как каменные, с лёгким ворчанием, ощетинившись, а Маугли смотрел на все и удивлялся.
— Бандар-логи, — наконец прозвучал голос Каа, — может ли кто-нибудь из вас без моего приказания пошевелить рукой или ногой? Отвечайте.
— Без твоего приказания мы не можем шевельнуть ни ногой, ни рукой, о Каа.
— Хорошо. Сделайте один шаг ко мне.
Ряды обезьян беспомощно колыхнулись вперёд; вместе с ними, как деревянные, шагнули Балу и Багира.
— Ближе, — прошипел Каа. И все снова подвинулись.
Маугли положил свои руки на Балу и на Багиру, чтобы увести их, и два больших зверя вздрогнули, точно внезапно разбуженные ото сна.
— Не снимай руки с моего плеча, — прошептала Багира. — Держи меня, не то я вернусь к Каа. Ах!
— Да ведь старый Каа просто делает круги на пыльной земле, — сказал Маугли. — Уйдём!
Все трое проскользнули через пролом в стене и очутились в джунглях.
— Вуф, — произнёс Балу, когда он снова остановился под неподвижными деревьями. — Никогда больше я не возьму Каа в союзники, — и он встряхнулся.
— Он знает больше нас, — с дрожью проговорила Багира. — Ещё немножко, и я кинулась бы к нему в пасть.
— Многие пройдут по этой дороге, раньше нового восхода луны, — заметил Балу. — Он хорошо поохотится сегодня… по-своему…
— Но что же все это значит? — спросил Маугли, не знавший о притягательной силе взгляда питона, — пока не стемнело, я видел только большую змею, которая делала какие-то глупые фигуры и круги. И у Каа весь нос разбит! Хо! Хо!
— Маугли, — сердито остановила мальчика Багира, — его нос разбит по твоей милости, так же как мои уши, бока и лапы, шея и плечи Балу искусаны из-за тебя же. Много дней ни Балу, ни Багира не будут в состоянии и с удовольствием охотиться.
— Не беда, — сказал Балу, — с нами опять человеческий детёныш!
— Это правда, но вместо того, чтобы поохотиться, мы дорого заплатили за него — ранами, шерстью (у меня выщипана половина меха на спине) и, наконец, честью. Помни, Маугли, я — чёрная пантера, была принуждена просить защиты у Каа, и мы с Балу стали глупы, как маленькие птички, при виде этой пляски голода. Вот, человеческий детёныш, что произошло из-за твоих игр с Бандар-логом.
— Правда, все это правда, — печально проговорил Маугли. — Я дрянной человеческий детёныш и теперь чувствую, как во мне тоскует желудок.
— Мф! Что говорит Закон Джунглей, Балу?
Балу не хотелось навлекать на Маугли новых неприятностей, но шутить с Законом он не желал, а потому тихо проворчал:
— Печаль не избавляет от наказания. Только помни, Багира, он очень маленький.
— Я не забуду этого, но он был причиной беды и его нужно побить. Маугли, ты можешь что-нибудь сказать?
— Ничего, я виноват. Балу и ты ранены. Справедливо наказать меня.
Багира раз шесть любовно ударила его, с точки зрения пантеры очень легко; эти толчки вряд ли разбудили бы её детёныша, но для семилетнего мальчика они были жестокими побоями и в годы Маугли каждый мог бы пожелать избежать их. Когда все было окончено, мальчик чихнул, и, не говоря ни слова, поднялся на ноги.
— Теперь, — сказала Багира, — прыгай ко мне на спину, Маленький Брат, мы отправимся домой. Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том, что наказание уничтожает старые счёты; все оканчивается, и никто не хмурится.
Маугли положил голову на спину Багиры и заснул так глубоко, что не проснулся даже, когда она опустила его в пещере подле Волчицы Матери.
ТИГР! ТИГР!
Теперь мы должны вернуться к первому рассказу. Когда после боя со стаей около Скалы Совета Маугли вышел из волчьей пещеры, он направился к ближайшим обработанным полям, подле которых жили земледельцы, однако не захотел остаться там, его джунгли подходили слишком близко к этому посёлку, а он знал, что теперь в зарослях у него был, по крайней мере, один злостный враг, участник Совета. Итак, мальчик пошёл дальше, держась дороги, грубо проделанной вдоль долины, и миль двадцать бежал по ней ровной рысью; наконец, увидел незнакомую местность. Долина выходила на широкую низменность, усеянную камнями и прорезанную рвами. В одном её конце помещалось маленькое селение, к другому отлого спускались густые заросли и останавливались, как бы отсечённые топором. По всей долине паслись коровы с телятами и быками и буйволы с буйволицами. Увидав Маугли, пастушки закричали и разбежались, а жёлтые собаки парии, всегда бродящие вокруг каждого поселения в Индии, залаяли.
Подойдя к деревенским воротам, Маугли заметил, что большая колючая плетёнка, которой в сумерки загораживали дорогу, теперь была отодвинута.
— Уф! — сказал он. Отыскивая по ночам пищу, мальчик, бывало, нередко перебирался через подобные баррикады. — Итак, люди и здесь боятся населения джунглей?
Он сел подле ворот, и когда какой-то человек вышел на дорогу, поднялся, открыл свой рот и пальцем показал в него, стараясь объяснить, что ему хочется есть. Встретивший Маугли индус посмотрел на него и побежал обратно по улице деревни, призывая жреца, большого толстого человека в белой одежде с красным и жёлтым знаком на лбу. Жрец подошёл к воротам; с ним явилось ещё, по крайней мере, сто человек. Все смотрели на Маугли, говорили, кричали и указывали на него пальцами.
«У этих людей нет порядочных манер, — подумал Маугли, — так могли бы держаться только серые обезьяны».
Мальчик откинул от лица свои длинные волосы и, глядя на толпу, нахмурил брови.
— Чего же бояться? — сказал жрец. — Посмотрите на рубцы на его руках и ногах. Это следы волчьих зубов. Он просто приёмыш волков, убежавший из джунглей.
Понятно, во время совместных игр волчата часто покусывали Маугли сильнее, чем намеревались, и на его руках и ногах белело множество шрамов. Однако он ни за что не назвал бы их следами укусов; он знал, как по-настоящему кусаются волки.
— Арре, арре, — сказало несколько женщин. — Бедный ребёнок, искусанный волками! Какой красивый мальчик. Его глаза точно красное пламя. Право, Мессуа, он походит на твоего сына, унесённого тигром.
— Дай-ка посмотреть, — сказала женщина с тяжёлыми медными кольцами на руках и щиколотках и, прикрыв ладонью глаза, вгляделась в Маугли. — Нет, не он. Этот гораздо худощавее, но у него выражение лица моего мальчика.
Жрец был очень умен; он знал, что Мессуа — жена самого богатого человека в этой деревне, а потому с минуту смотрел на небо и, наконец, торжественно произнёс:
— Что джунгли взяли, они и отдали. Отведи мальчика к себе в дом, сестра моя, и не забудь почтить жреца, который читает в жизнях людей.
«Клянусь купившим меня быком, — мысленно сказал Маугли, — все эти разговоры похожи на новый осмотр волчьей стаи. Ну, если я человек, я должен сделаться человеком».
Женщина знаком позвала Маугли к себе в дом; толпа разошлась. Внутри хижины были красная лакированная кровать, большой глиняный ящик для зёрна со странным выпуклым рисунком, с полдюжины медных кастрюль; в маленьком алькове стояло изображение индусского божества, а на стене висело настоящее зеркало, из тех, которые продаются на деревенских ярмарках.
Мессуа дала Маугли молока, покормила его хлебом, потом положила руку на его голову и заглянула ему в глаза. Ей думалось, что, может быть, он действительно её сын, пришедший из джунглей, в которые его унёс тигр. Она сказала:
— Нату, о Нату! — Маугли ничем не выказал, что ему известно это имя. — Ты не помнишь, как я тебе подарила новые башмаки? — Она дотронулась до его ноги, которая была жестка, почти как рог. — Нет, — печально проговорила Мессуа, — эти ноги никогда не носили башмаков, но ты очень похож на моего Нату и отныне будешь моим сыном.
Маугли чувствовал себя очень неловко, так как никогда ещё не бывал в домах; однако, взглянув на настилку крыши, мальчик увидел, что он в любую минуту сорвёт её, если пожелает уйти, а также, что на окнах нет затворов.
«Стоит ли быть человеком, — мысленно сказал он себе, — если не понимаешь человеческой речи? Здесь я так же глуп и нем, как был бы человек у нас, в джунглях. Мне нужно научиться их говору».
Далеко не для забавы Маугли, живя с волками, научился подражать призыву оленей и хрюканью кабанят.
Поэтому, едва Мессуа произносила какое-нибудь слово, Маугли тотчас, почти в совершенстве, подражал звукам её речи и ещё до наступления темноты заучил названия многих вещей в хижине.
Когда пришло время ложиться в постель, возникли затруднения. Маугли не желал спать в месте, так сильно походившем на ловушку для пантер, как хижина, и когда люди закрыли дверь, выскочил через окно.
— Не принуждай его, — сказал Мессуа её муж. — Может быть, он ещё никогда не спал в постели, помни это. Если он действительно прислан к нам вместо нашего сына, он не убежит.
Итак, Маугли растянулся в высокой густой траве на краю поля и не успел закрыть глаз, как мягкая серая морда толкнула его в подбородок.
— Фу! — сказал Серый Брат (это был старший из сыновей Матери Волчицы). — Какая награда за то, что я прошёл за тобою двадцать миль! От тебя пахнет дымом и коровой; ты совсем как человек. Просыпайся, Маленький Брат, я принёс тебе новости.
— Все ли хорошо в джунглях? — спросил Маугли, крепко обнимая его.
— Всем хорошо, кроме обожжённых Красным Цветком волков. Теперь слушай: Шер Хан ушёл и будет охотиться далеко от нас, пока его шкура не зарастёт, потому что он страшно опалён. Но он клянётся, что по возвращении кинет в Венгунгу твои кости.
— Это ещё посмотрим; ведь я тоже дал одно маленькое обещание, тем не менее узнавать новости всегда полезно. Я очень устал, очень устал от всего непривычного, Серый Брат. Однако прошу тебя, приноси мне вести.
— Ты не забудешь, что ты волк? Люди не заставят тебя забыть об этом? — тревожно спросил мальчика Серый Брат.
— Никогда! Я вечно буду помнить, что люблю тебя и всех в нашей пещере, но не забуду также, что меня исключили из стаи.
— И что тебя могут прогнать из другой стаи? Люди — только люди, Маленький Брат, и их речь походит на говор лягушек в болоте. В следующий раз я буду ждать тебя среди бамбуков на краю пастбища.
Три месяца после этой ночи Маугли почти не выходил из деревенской ограды: он усиленно изучал обычаи и нравы людей. Прежде всего ему пришлось надевать на себя платье, и это сильно стесняло его. Потом ему нужно было уразуметь значение денег, которого он совсем не понимал, и приучиться пахать землю, хотя не видел в этом пользы. Вдобавок ко всему деревенские дети сердили мальчика. К счастью, Закон Джунглей научил его сдержанности: ведь в джунглях жизнь и пропитание зависят от умения владеть собой. Однако, когда деревенские мальчики насмехались над ним за то, что он не играл ни в какие игры, не пускал змеев, или за то, что он плохо произносил некоторые слова, только сознание, что убивать безволосых детёнышей недостойно охотника, удерживало его от желания схватить их и разорвать пополам.
Своей собственной силы он не сознавал. В джунглях Маугли понимал, что в сравнении с животными он слаб; в деревне же люди говорили, что он силён, как бык.
У Маугли не было также ни малейшего понятия о различии, которое каста полагает между одним человеком и другим. Когда однажды осел горшечника соскользнул в глиняную яму, Маугли вытащил оттуда животное за хвост и помог гончару нагрузить осла товаром, который торговец вёз в Кханхивару. Поступок мальчика возмутил поселян: горшечник принадлежит к низшей касте людей, а его осел был и ещё того хуже. Жрец стал бранить Маугли; когда же тот пригрозил толстяку положить и его на осла, жрец посоветовал мужу Мессуа как можно скорее послать Маугли на работу. На следующий же день староста деревни приказал мальчику уйти с буйволами и сторожить их, пока они будут пастись. Маугли был более чем доволен. С этой минуты он считал себя на службе у деревни и в сумерки вошёл в кружок, по вечерам собиравшийся на каменной платформе под большим фиговым деревом. Это был сельский клуб; там сходились, чтобы вместе покурить: староста, сторож, цирюльник, знавший все деревенские сплетни, и старый Бульдео, деревенский охотник, обладатель мушкета. На верхних ветвях дерева сидели обезьяны и болтали; под платформой было отверстие, в котором жила кобра, и ей каждый вечер ставили блюдечко с молоком — она считалась священной. Старики сидели вокруг дерева, до поздней ночи разговаривали, тянули дым из больших хукасов (курительных трубок с водой) и рассказывали удивительные истории о богах, людях, привидениях и ещё более удивительные вещи о зверях в джунглях и их привычках. Обыкновенно они говорили так долго, что наконец глаза детей, сидевших с внешней стороны круга взрослых, казалось, бывали готовы выскочить из орбит. Больше всего говорилось о животных, так как джунгли подходили вплотную к деревне; олень и кабан поедали их всходы, а время от времени, в сумерках, от самых деревенских ворот тигр уносил человека.
Маугли, понятно, знавший кое-что о предмете их бесед, закрыл лицо руками, стараясь не показать, что он смеётся. Пока Бульдео, положив мушкет поперёк колен, переходил от одной изумительной истории к другой, плечи Маугли тряслись от хохота.
Бульдео объяснил, что тигр, который унёс сына Мессуа, был тигром-призраком и что в его теле жил дух дурного старика-ростовщика, умершего за несколько лет перед тем.
— Я знаю, что это правда, — сказал он, — потому что ростовщик Пурун Дас хромал со времени той схватки, когда были сожжены его отчётные книги; тигр же, упомянутый мною, тоже хромает: это видно, потому что от его лап остаются неодинаково глубокие следы.
— Правильно, правильно, это, конечно, правда, — подтвердили седобородые люди, одновременно покачивая головами.
Подойдя к деревенским воротам, Маугли заметил, что большая колючая плетёнка, которой в сумерки загораживали дорогу, теперь была отодвинута.
— Уф! — сказал он. Отыскивая по ночам пищу, мальчик, бывало, нередко перебирался через подобные баррикады. — Итак, люди и здесь боятся населения джунглей?
Он сел подле ворот, и когда какой-то человек вышел на дорогу, поднялся, открыл свой рот и пальцем показал в него, стараясь объяснить, что ему хочется есть. Встретивший Маугли индус посмотрел на него и побежал обратно по улице деревни, призывая жреца, большого толстого человека в белой одежде с красным и жёлтым знаком на лбу. Жрец подошёл к воротам; с ним явилось ещё, по крайней мере, сто человек. Все смотрели на Маугли, говорили, кричали и указывали на него пальцами.
«У этих людей нет порядочных манер, — подумал Маугли, — так могли бы держаться только серые обезьяны».
Мальчик откинул от лица свои длинные волосы и, глядя на толпу, нахмурил брови.
— Чего же бояться? — сказал жрец. — Посмотрите на рубцы на его руках и ногах. Это следы волчьих зубов. Он просто приёмыш волков, убежавший из джунглей.
Понятно, во время совместных игр волчата часто покусывали Маугли сильнее, чем намеревались, и на его руках и ногах белело множество шрамов. Однако он ни за что не назвал бы их следами укусов; он знал, как по-настоящему кусаются волки.
— Арре, арре, — сказало несколько женщин. — Бедный ребёнок, искусанный волками! Какой красивый мальчик. Его глаза точно красное пламя. Право, Мессуа, он походит на твоего сына, унесённого тигром.
— Дай-ка посмотреть, — сказала женщина с тяжёлыми медными кольцами на руках и щиколотках и, прикрыв ладонью глаза, вгляделась в Маугли. — Нет, не он. Этот гораздо худощавее, но у него выражение лица моего мальчика.
Жрец был очень умен; он знал, что Мессуа — жена самого богатого человека в этой деревне, а потому с минуту смотрел на небо и, наконец, торжественно произнёс:
— Что джунгли взяли, они и отдали. Отведи мальчика к себе в дом, сестра моя, и не забудь почтить жреца, который читает в жизнях людей.
«Клянусь купившим меня быком, — мысленно сказал Маугли, — все эти разговоры похожи на новый осмотр волчьей стаи. Ну, если я человек, я должен сделаться человеком».
Женщина знаком позвала Маугли к себе в дом; толпа разошлась. Внутри хижины были красная лакированная кровать, большой глиняный ящик для зёрна со странным выпуклым рисунком, с полдюжины медных кастрюль; в маленьком алькове стояло изображение индусского божества, а на стене висело настоящее зеркало, из тех, которые продаются на деревенских ярмарках.
Мессуа дала Маугли молока, покормила его хлебом, потом положила руку на его голову и заглянула ему в глаза. Ей думалось, что, может быть, он действительно её сын, пришедший из джунглей, в которые его унёс тигр. Она сказала:
— Нату, о Нату! — Маугли ничем не выказал, что ему известно это имя. — Ты не помнишь, как я тебе подарила новые башмаки? — Она дотронулась до его ноги, которая была жестка, почти как рог. — Нет, — печально проговорила Мессуа, — эти ноги никогда не носили башмаков, но ты очень похож на моего Нату и отныне будешь моим сыном.
Маугли чувствовал себя очень неловко, так как никогда ещё не бывал в домах; однако, взглянув на настилку крыши, мальчик увидел, что он в любую минуту сорвёт её, если пожелает уйти, а также, что на окнах нет затворов.
«Стоит ли быть человеком, — мысленно сказал он себе, — если не понимаешь человеческой речи? Здесь я так же глуп и нем, как был бы человек у нас, в джунглях. Мне нужно научиться их говору».
Далеко не для забавы Маугли, живя с волками, научился подражать призыву оленей и хрюканью кабанят.
Поэтому, едва Мессуа произносила какое-нибудь слово, Маугли тотчас, почти в совершенстве, подражал звукам её речи и ещё до наступления темноты заучил названия многих вещей в хижине.
Когда пришло время ложиться в постель, возникли затруднения. Маугли не желал спать в месте, так сильно походившем на ловушку для пантер, как хижина, и когда люди закрыли дверь, выскочил через окно.
— Не принуждай его, — сказал Мессуа её муж. — Может быть, он ещё никогда не спал в постели, помни это. Если он действительно прислан к нам вместо нашего сына, он не убежит.
Итак, Маугли растянулся в высокой густой траве на краю поля и не успел закрыть глаз, как мягкая серая морда толкнула его в подбородок.
— Фу! — сказал Серый Брат (это был старший из сыновей Матери Волчицы). — Какая награда за то, что я прошёл за тобою двадцать миль! От тебя пахнет дымом и коровой; ты совсем как человек. Просыпайся, Маленький Брат, я принёс тебе новости.
— Все ли хорошо в джунглях? — спросил Маугли, крепко обнимая его.
— Всем хорошо, кроме обожжённых Красным Цветком волков. Теперь слушай: Шер Хан ушёл и будет охотиться далеко от нас, пока его шкура не зарастёт, потому что он страшно опалён. Но он клянётся, что по возвращении кинет в Венгунгу твои кости.
— Это ещё посмотрим; ведь я тоже дал одно маленькое обещание, тем не менее узнавать новости всегда полезно. Я очень устал, очень устал от всего непривычного, Серый Брат. Однако прошу тебя, приноси мне вести.
— Ты не забудешь, что ты волк? Люди не заставят тебя забыть об этом? — тревожно спросил мальчика Серый Брат.
— Никогда! Я вечно буду помнить, что люблю тебя и всех в нашей пещере, но не забуду также, что меня исключили из стаи.
— И что тебя могут прогнать из другой стаи? Люди — только люди, Маленький Брат, и их речь походит на говор лягушек в болоте. В следующий раз я буду ждать тебя среди бамбуков на краю пастбища.
Три месяца после этой ночи Маугли почти не выходил из деревенской ограды: он усиленно изучал обычаи и нравы людей. Прежде всего ему пришлось надевать на себя платье, и это сильно стесняло его. Потом ему нужно было уразуметь значение денег, которого он совсем не понимал, и приучиться пахать землю, хотя не видел в этом пользы. Вдобавок ко всему деревенские дети сердили мальчика. К счастью, Закон Джунглей научил его сдержанности: ведь в джунглях жизнь и пропитание зависят от умения владеть собой. Однако, когда деревенские мальчики насмехались над ним за то, что он не играл ни в какие игры, не пускал змеев, или за то, что он плохо произносил некоторые слова, только сознание, что убивать безволосых детёнышей недостойно охотника, удерживало его от желания схватить их и разорвать пополам.
Своей собственной силы он не сознавал. В джунглях Маугли понимал, что в сравнении с животными он слаб; в деревне же люди говорили, что он силён, как бык.
У Маугли не было также ни малейшего понятия о различии, которое каста полагает между одним человеком и другим. Когда однажды осел горшечника соскользнул в глиняную яму, Маугли вытащил оттуда животное за хвост и помог гончару нагрузить осла товаром, который торговец вёз в Кханхивару. Поступок мальчика возмутил поселян: горшечник принадлежит к низшей касте людей, а его осел был и ещё того хуже. Жрец стал бранить Маугли; когда же тот пригрозил толстяку положить и его на осла, жрец посоветовал мужу Мессуа как можно скорее послать Маугли на работу. На следующий же день староста деревни приказал мальчику уйти с буйволами и сторожить их, пока они будут пастись. Маугли был более чем доволен. С этой минуты он считал себя на службе у деревни и в сумерки вошёл в кружок, по вечерам собиравшийся на каменной платформе под большим фиговым деревом. Это был сельский клуб; там сходились, чтобы вместе покурить: староста, сторож, цирюльник, знавший все деревенские сплетни, и старый Бульдео, деревенский охотник, обладатель мушкета. На верхних ветвях дерева сидели обезьяны и болтали; под платформой было отверстие, в котором жила кобра, и ей каждый вечер ставили блюдечко с молоком — она считалась священной. Старики сидели вокруг дерева, до поздней ночи разговаривали, тянули дым из больших хукасов (курительных трубок с водой) и рассказывали удивительные истории о богах, людях, привидениях и ещё более удивительные вещи о зверях в джунглях и их привычках. Обыкновенно они говорили так долго, что наконец глаза детей, сидевших с внешней стороны круга взрослых, казалось, бывали готовы выскочить из орбит. Больше всего говорилось о животных, так как джунгли подходили вплотную к деревне; олень и кабан поедали их всходы, а время от времени, в сумерках, от самых деревенских ворот тигр уносил человека.
Маугли, понятно, знавший кое-что о предмете их бесед, закрыл лицо руками, стараясь не показать, что он смеётся. Пока Бульдео, положив мушкет поперёк колен, переходил от одной изумительной истории к другой, плечи Маугли тряслись от хохота.
Бульдео объяснил, что тигр, который унёс сына Мессуа, был тигром-призраком и что в его теле жил дух дурного старика-ростовщика, умершего за несколько лет перед тем.
— Я знаю, что это правда, — сказал он, — потому что ростовщик Пурун Дас хромал со времени той схватки, когда были сожжены его отчётные книги; тигр же, упомянутый мною, тоже хромает: это видно, потому что от его лап остаются неодинаково глубокие следы.
— Правильно, правильно, это, конечно, правда, — подтвердили седобородые люди, одновременно покачивая головами.