Кир Булычев. Гусляр навеки (сборник)

   Незаметно прошла неделя. День за днем. В воскресенье Удалов на рыбалку не поехал, какой уж там клев, сходили в гости к Антонине, Ксениной родственнице, посидели, посмотрели телевизор, попили чаю, вернулись домой. Утром в понедельник Удалов проснулся от голоса жены:
   – Корнелий, ты что, до обеда спать собрался?
   Потом жена подошла к кровати Максимки и спросила:
   – Максим, ты намерен в школу опоздать?
   И тут же: плюх-плюх – о сковородку яйца, жжик-жжик – нож по батону, буль-буль – молоко из бутылки, ууу-ууу-иии – чайник закипел.
   Удалов с трудом поднялся, голова тяжелая, а сегодня с утра совещание. А потом дела, дела.
   – Максим! – крикнул он. – Ты долго будешь в уборной прохлаждаться?
   Как будто перед мысленным слухом Удалова прокрутили магнитофонную пленку. Где он все это слышал?
   В конторе суетились, спорили в коридоре. Удалов прошел к себе, сел и с подозрением оглядел поверхность стола, словно там мог таиться скорпион. Скорпиона не было. Удалов вздохнул и принялся готовить бумаги к совещанию.
   В воскресенье Удалов хотел было съездить на рыбалку, да погода не позволила, снег с дождем. Так что после обеда он спустился к соседу, побеседовали, посмотрели телевизор.
   В понедельник Удалов проснулся от странного ожидания. Лежал с закрытыми глазами и ждал. Дождался:
   – Корнелий, ты до обеда спать собираешься?
   – Стой! – Удалов вскочил и с размаху босыми пятками в пол. – Кто тебя научил? Других слов не знаешь?
   Но жена будто не слышала. Она подошла к кровати сына и сказала:
   – Максим, ты намерен в школу сегодня идти?
   И тут же: плюх-плюх – о сковородку яйца...
   Удалов стал совать ноги в брюки, спешил вырваться из дома. Но не получилось. Поймал себя на нервном возгласе:
   – Максим, ты скоро из уборной... – осекся.
   Опомнился только на улице. Куда он едет? На службу едет. Зачем?
   А в конторе была суматоха. Готовились к совещанию по итогам месяца... Но стоило Удалову поглядеть на потертую поверхность своего стола, как неведомая сила подхватила его и вынесла вновь на улицу. Почему-то побежал он к рыбному магазину и, отстояв большую очередь, купил щуку, килограмма три весом. Завернул щуку в газету и с этим свертком появился на автобусной остановке.
   ...Сыпал мокрый снежок, таял на земле и корнях деревьев. Лес был молчалив. Внимательно прислушивался к тому, что произойдет.
   – Эй, – сказал Удалов несмело.
   Из-за дерева вышел колдун и сказал:
   – Щуку принес? В щуке костей много.
   – Откуда же в щуке костям быть? – возмутился Удалов. – Это же не лещ.
   – Лещ-то лучше, – сказал колдун. Пощупал рукой висящий из газеты щучий хвост. – Мороженая?
   – Но свежая, – сказал Удалов.
   – А что, допекло? – колдун принял щуку, как молодой отец ребенка у роддома.
   – Сил больше нет, – признался Удалов, – плюх-плюх, пшик-пшик...
   – Быстро, – сказал колдун. – Всего две недели прошло.
   – Я больше не могу, – сказал Удалов.
   Колдун поглядел на серое небо, сказал задумчиво:
   – Что-то я сегодня добрый. А казалось бы, чего тебя жалеть? Ведь заслужил наказание?
   – Я вам щуку принес. Три кило двести.
   – Ну ладно, подержи.
   Колдун вернул щуку Удалову и принялся совершать руками пассы. На душе у Корнелия было гадко. А вдруг это шутка?
   – Все, – сказал колдун, протягивая руку за рыбой. – Свободен ты, Удалов. Летом будешь мне каждого второго подлещика отдавать.
   – Обязательно, – сказал Удалов, понимая уже, что его провели.
   Колдун закинул щуку за плечо, как винтовку, и зашагал в кусты.
   – Постойте, – сказал Удалов вслед. – А если...
   Но слова его запутались в мокрых ветвях, и он понял, что в лесу никого нет.
   Удалов вяло добрел до автобусной остановки. Он покачивал головой и убеждал себя, что хоть колдун – отвратительная личность, шантажист, вымогатель... Пока Удалов добрался до дому, он так измучился и постарел, что какая-то девушка попыталась уступить ему место в автобусе.
   В страхе он улегся спать и со страхом ждал утра, во сне ведя бесцельные и озлобленные беседы с колдуном. И чем ближе утро, тем меньше он верил в избавление...
   Но обошлось.
   На следующее утро Ксения сварила манную кашу, Максимка заболел свинкой и не пошел в школу, а самому Удалову пришлось уехать в командировку в Вологду, сроком на десять дней.

УПРЯМЫЙ МАРСИЙ

   Как-то профессор Лев Христофорович Минц спустился на первый этаж к Саше Грубину за солью. Великий ученый, отдыхающий в Гусляре от тревог и стрессов большого города, и талантливый самоучка-изобретатель Грубин были холостяками с несложившейся личной жизнью. Это, а также их преданность Науке, стремление раскрыть тайны Природы сблизило столь непохожих людей. Задушевные беседы, которые они вели в свободные минуты, отличались искренностью и бескорыстием.
   Пока Грубин отсыпал в кулечек соль, Минц присел на шатучий стул и прислушался к ровному, заунывному постаныванию сложной конструкции, колеса и колесики которой медленно вертелись в углу комнаты, помогая друг дружке.
   – Надо бы смазать, – сказал Минц. – Скрипит твой вечный двигатель.
   – Его шум меня успокаивает, – возразил Грубин. – Держите соль.
   – Плов собрался сделать, – сказал Минц. – Как ни странно, я лучший в мире специалист по плову. Я позову тебя, часов в шесть.
   – Спасибо, приду, – сказал Грубин. – Вот вы предупреждали меня, что вечный двигатель бесперспективен, что работать он не будет. А ведь работает. Вторую неделю. Даже без смазки.
   – Это ничего не доказывает, коллега, – сказал Минц, проведя ладонью по блестящей лысине. – Есть сведения, что в Аргентине в лаборатории Айя де Торре двигатель крутится уже восемнадцатый год. Из этого следует только, что это двигатель долговременный, но никак не вечный. Может быть, лет через сто он остановится.
   – Ста лет достаточно, – сказал Грубин, упрямо склонив лохматую голову. – А к славе я не стремлюсь. Главное – принцип.
   – К славе тебя и не подпустят, – сказал Минц. – И правильно сделают. Наука делается на Олимпе. Ею занимаются люди, отмеченные печатью Вечности. Талантливый дилетант только нарушает поступательное движение прогресса. И наука отвергает вечные двигатели, рожденные в частных квартирах. Вечный двигатель должен создаваться в соответствующей лаборатории соответствующего Института проблем и перспектив продленного движения.
   – Почему продленного? Ведь это вечный двигатель.
   – Всем известно, что вечных двигателей не бывает. Поэтому если наука когда-нибудь всерьез возьмется за вечные двигатели, придется придумать для него приличное название, не скомпрометированное за последние столетия шарлатанами и самоучками.
   – Значит, мое положение безнадежно?
   – Да, мой дорогой. У тебя даже нет диплома о высшем образовании. Ты в положении упрямого Марсия.
   – Это еще кто такой?
   – Сатир. Провинциальный сатир из Фригии, который имел несчастье подобрать свирель, брошенную Афиной. И знаешь, почему?
   – Откуда мне знать. Я из древних греков только Геркулеса знаю и Прометея.
   – Так вот, Марсий отлично играл на свирели и решил соревноваться с Аполлоном. Ну, как если бы ты принес свою машинку на ученый совет Института проблем и перспектив продленного движения.
   – Марсий проиграл?
   – Жюри единогласно присудило победу действительному члену Олимпа богу Аполлону.
   – Ничего страшного, – сказал Грубин. – Главное – участвовать. Победа не так важна.
   – Для кого как, – вздохнул профессор, глядя на скрипучий вечный двигатель Грубина. – С Марсия живьем содрали кожу.
   – За что? – Грубин буквально пошатнулся от неожиданности. – Ведь Аполлон все равно победил?
   – Боюсь, что в этой победе не все было чисто. Да и сам факт соревнования на равных богам не всегда приятен. Сегодня Марсий вылезет, завтра Иванов, послезавтра Грубин... Я пошел, спасибо за соль.
   Профессор поднялся и направился к двери.
   – У вас тоже были неприятности? – спросил вслед ему Грубин.
   – Я не изобретал вечных двигателей, – ответил Лев Христофорович, не оборачиваясь.
   Грубин метнулся к двери. Спина профессора, мерно покачиваясь, удалялась к лестнице.
   – Лев Христофорович! – закричал Грубин. – Вы неправы! Марсии имеют право на существование. Общественность не даст сдирать шкуры! Мы с вами тоже сделаем свое скромное дело.
   Лев Христофорович обернулся, улыбнулся, но ничего не ответил.
   – В конце концов, – добавил Грубин, – в Великом Гусляре тоже пульсирует творческая жизнь. И если нам труднее добиться признания, чем в областном центре, это нас только закаляет. Кстати, вы над чем сейчас работаете?
   – Мальков развожу, – ответил Минц.

Черная икра

   Несмотря на относительную дешевизну продукта, консервативные гуслярцы вяло покупали эффектные баночки с изображением осетра и надписью: «Икра осетровая». Острое зрение покупателей не пропускало и вторую, мелкими буквами, надпись: «Синтетическая».
   Профессор Лев Христофорович когда-то читал об успешных опытах по получению синтетической черной икры, знал, что по вкусовым качествам она практически не отличается от настоящей, по питательности почти превосходит ее и притом абсолютно безвредна. Но попробовать раньше ему икру не удавалось. Поэтому профессор оказался одним из тех гуслярцев, которые соблазнились новым продуктом.
   Вечером за чаем Лев Христофорович вскрыл банку, намазал икрой бутерброд, осторожно откусил, прожевал и признал, что икра обладает вкусовыми качествами, очевидно, питательностью и безвредностью. Но чего-то в ней не хватало. Поэтому Минц отложил надкусанный бутерброд и задумался, как бы улучшить ее. Потом решил, что заниматься этим не будет, – наверняка икру создавал целый институт, люди не глупее его. И дошли в своих попытках до разумного предела.
   – Нет, – сказал он вслух. – Конкурировать мы не можем... Но!
   Тут он поднялся из-за стола, взял пинцетом одну икринку, положил ее на предметное стекло и отнес к микроскопу. Разглядывая икринку, препарируя ее, он продолжал рассуждать вслух – эта привычка выработалась у него за годы личного одиночества.
   – Рутинеры, – бормотал он. – Тупиковые мыслители. Икру изобрели. Завтра изобретем куриное яйцо. Что за манера копировать природу и останавливаться на полпути.
   На следующий день профессор Минц купил в зоомагазине небольшой аквариум, налил в него воды с добавками некоторых веществ, поставил рядом рефлектор, приспособил над аквариумом родоновую лампу и источник ультрафиолетового излучения, подключил датчики и термометры и перешел к другим делам и заботам.
   Через две недели смелая идея профессора дала первые плоды.
   Икринки, правда, не все, заметно прибавили в росте, и внутри их, сквозь синтетическую пленку, с которой смылась безвредная черная краска, можно было уже угадать скрученных колечком зародышей.
   Еще через неделю, когда, разорвав оболочки, махонькие, с сантиметр, стрелки мальков засуетились в аквариуме, сдержанно-радостный профессор отправился к мелкому, почти пересыхающему к осени пруду в сквере за церковью Параскевы Пятницы и выплеснул туда содержимое аквариума.
   Стоял светлый ветреный весенний день. Молодые листочки лишь распускались на березках, лягушечья икра виноградными гроздьями покачивалась у берега. Лягушечью икру Минц из пруда выгреб, потом, прижимая аквариум к груди, вышел на дорогу и остановил самосвал.
   – Чего? – спросил мрачный шофер, высовываясь из кабины.
   – Отлейте бензина, – вежливо сказал профессор. – Немного. Литра два.
   – Чего?
   Шофер изумленно смотрел сверху на толстого пожилого мужчину в замшевом пиджаке, обтягивающем упругий живот. Мужчина протягивал к кабине пустой аквариум и требовал бензина.
   – У меня садик, – сказал лысый. – Вредители одолели. Травлю. Дайте бензинчику.
   Полученный бензин (за бешеные деньги, словно это был не бензин, а духи «Красная Москва») профессор тут же вылил в прудик. Он понимал, что совершает варварский поступок, но значение эксперимента было так велико, что прудику пришлось потерпеть.
   Профессор подкармливал синтетических осетрят не только бензином. Как-то местный старожил Удалов встретил Минца на окраине города, где с территории шелкоткацкой фабрики к реке Гусь текла значительная струйка мутной воды. Профессор на глазах Удалова зачерпнул из струйки полное ведро и потащил к городу.
   – Вы что, Лев Христофорович! – удивился Удалов. – Это же грязь!
   – И замечательно! – ответил, совсем не смутившись, профессор. – Чем хуже, тем лучше.
   Вещества, залитые тихими ночами в прудик за церковью профессором Минцем, были многообразны и в основном неприятны на вид, отвратительны запахом. Люди, привыкшие ходить мимо прудика на работу, удивлялись тому, что творится с этим маленьким водоемом, и начали обходить его стороной. Лягушки тоже покинули его.
   В один жаркий июньский день, когда отдаленные раскаты надвигающейся грозы покачивали замерший, душистый от сирени воздух, профессор привел к прудику своего друга Сашу Грубина. Профессор нес большой сачок и ведро, Грубин – второе ведро.
   Прудик произвел на Грубина жалкое впечатление. Трава по его берегам пожухла, вода имела мутный, бурый вид, и от нее исходило ощущение безжизненности.
   – Что-то происходит с природой, – сказал Саша, ставя ведро на траву. – Экологическое бедствие. И вроде бы промышленности рядом нет, а вот погибает пруд. И запах от него неприятный.
   – Вы бы побывали здесь вчера вечером, – сказал, улыбаясь, профессор. – Я сюда вылил вчера литр азотной кислоты, ведро мазута и всыпал мешок асбестовой крошки.
   – Зачем? – удивился Грубин. – Ведь вы же сами всегда расстраивались, что природа в опасности.
   – Расстраивался – не то слово, – ответил Минц. – Для меня это трагедия.
   – Тогда не понимаю.
   – Поймете, – сказал Минц. Он извлек из кармана пакет, от которого исходил отвратительный гнилостный запах.
   – С большим трудом достал, – сообщил он Грубину. – Не хотели давать...
   – Это еще что?
   – Ах, пустяки, – сказал Минц и кинул содержимое пакета в прудик.
   И в то же мгновение вода в нем вскипела, словно Минц ткнул в нее раскаленным стержнем. Среднего размера рыбины, само существование которых в таком пруду было немыслимым, отчаянно дрались за несъедобную пищу. Грубин отступил на шаг.
   – Давайте ведро! – крикнул Минц, подбирая с земли сачок. – Держите крепче.
   Он принялся подхватывать рыб сачком и кидать их в ведро. Через три минуты ведра были полны. В них толклись, пуча глаза, молодые осетры.
   – Несколько штук оставим здесь, – сказал Минц, когда операция была закончена. – Для контроля и очистки.
   Пока друзья шли от прудика к реке Гусь, Лев Христофорович поделился с Грубиным сутью смелого эксперимента.
   – Я жевал эту синтетическую черную икру, – рассказывал он, – и думал: до чего стандартно мыслят наши Аполлоны. Есть икра дорогая и вкусная. Они создали икру подешевле и похуже. В результате – никакого прогресса. Прогресс возможен только при парадоксальности, смелости мышления. Что свойственно мне, провинциальному Марсию. Если есть синтетическая осетровая икра, как насчет синтетических осетров?
   – Бессмысленно, – сказал Грубин.
   – Правильно. Бессмысленно. Если не заглядывать в ведра, которые мы с вами несем... Ладно, подумал я. Может, при моем исключительном таланте я смогу вывести из синтетической икры синтетических рыб. Но зачем?.. И тут я понял – для дела!
   – Для какого? Пруды губить?
   – Мысль твоя, Грубин, движется правильно, но скудно, – ответил профессор. – Не губить, а спасать! Если я выведу синтетического осетра, то он будет нуждаться именно в синтетической пище. То есть в том, что ни прудам, ни речкам, ни настоящим рыбам не нужно. Основа синтетической икры – отходы нефти. Чего-чего, а этого добра, к сожалению, в наших водоемах уже достаточно. Значит, коллега, если получится синтетический осетр, он будет жрать отходы нефти и прочее безобразие, которые мы в реки спускаем... После этой гениальной догадки все встало на свои места. Осталось подтвердить мое открытие на практике. И все, скажу тебе, подтвердилось! Я не только вывел из икринок мальков, но и вырастил их, они не только с удовольствием жрут мазут и кислоту, но я приучил их к самой отвратительной органике и неорганике, которую можно встретить в водоемах. Да, я погубил временно прудик у церкви. Но через месяц вода в нем станет хрустальной. Как хрустальной станет наша река...
   Они вышли на берег. Неподалеку от мебельной фабрики и шелкоткацкого предприятия, от которых к реке тянулись полоски нечистой воды, сливаясь с редкими пятнами радужного цвета, попавшими сюда с автобазы, Грубин, потрясенный гениальностью профессора, снял ботинки, зашел в воду по колено и выпростал ведро с осетрами.
   – Эй! – кричали мальчишки с моста. – Рыбаки наоборот! Кто так делает?
   Грубин принял из рук Минца второе ведро и также выпустил в воду подрастающих монстров. И видно было, как проголодавшиеся рыбы бросились к мазутным пятнам, поплыли к грязным струйкам...
   Когда друзья шли обратно, Грубин спросил:
   – А есть-то осетров этих можно?
   – Ни в коем случае! – сказал профессор. – Вот когда очистим наши реки, появятся там в изобилии настоящие осетры, тогда и наедимся с тобой вволю настоящей черной икры.
   – Надо бы поделиться опытом, сообщить в Москву.
   – Не поверят, – отрезал профессор. – Мне редко верят. Пускай сначала наши осетры себя покажут.
   Грубин как человек куда более практичный, чем профессор, все-таки сходил на следующий день в редакцию газеты «Гуслярское знамя» и побеседовал со своим приятелем Мишей Стендалем. Тот посетил заметно очистившийся за сутки прудик у Параскевы Пятницы, поглядел, как молодые осетры жрут дизельное топливо, которое Грубин капал в воду у берега, пришел в восторг и добился у редактора, пока суд да дело, разрешения опубликовать заметку-предупреждение:
   «Вниманию рыболовов-любителей!
   В порядке эксперимента в реку Гусь выпущены специальные устройства для очистки воды от нефтяных и прочих отходов. Этим устройствам в практических целях придан вид осетровых рыб, которые в естественном виде в наших краях не водятся. При попадании подобного устройства в сеть или на удочку просим немедленно отпускать их обратно в воду. Употребление устройств в пищу ведет к тяжелому отравлению. Характерный признак устройств, помимо их внешнего вида, – стойкий кислотно-бензиновый запах».
   Когда профессор прочел эту заметку, он сказал только:
   – Наивный! Чтобы мой осетр пошел на удочку? Для него червяк – отрава!
   Вскоре жители Гусляра привыкли видеть у фабрики или автобазы выросших за лето могучих рыбин. Осетрам, которые остались в прудике, пришлось тоже перекочевать в реку – уж очень накладно стало их кормить. Да и прудик давно стал им тесен.
   К осени приехала из области комиссия по проверке эффективности очистки водоемов с помощью осетров. Комиссия была настроена скептически. Минц, ожидавший этого, выпилил из камышины простую свирель и, вызывая недоуменные улыбки коллег, пошел к реке, насвистывая незатейливую мелодию. Лишь Грубин догадался, что профессор изображает несчастного Марсия.
   Река Гусь текла между зеленых берегов, поражая хрустальной чистотой воды. Тому способствовали не только осетры. Уже месяц, как руководители гуслярских предприятий, пораженные сказочными результатами эксперимента, перестали сбрасывать в реку нечистую воду и прочие отходы.
   Директор автобазы, ранее главный враг чистоты, а ныне почетный председатель общества охраны природы, встретил комиссию у реки. Он на глазах у всех зачерпнул стаканом воды и поднял к солнцу. Искры засверкали в стакане.
   – На пять процентов чище, чем в Байкале, – сказал директор автобазы. – Можете проверить лабораторно.
   – Хорошо, – сказал председатель комиссии. – Отлично. А где же ваши так называемые осетры?
   На лице директора отразилась растерянность, но он был правдивым человеком, поэтому честно ответил:
   – Осетры вас не дождались. Уплыли.
   Профессор Минц грустно засвистел на свирели.
   – Значит, раньше были, а теперь уплыли? – сказал председатель комиссии.
   – Позавчера последнего видели, – сказал директор автобазы. – Понятное дело.
   – Непонятное.
   – Им же жрать нечего! Чего им тут делать? Скоро настоящих запустим.
   – Так, – сказал председатель комиссии, глядя в голубую даль. – Были и нет...
   – Их надо теперь в Северной Двине искать, – сказал директор автобазы. – Мы туда уже предупреждение послали, чтобы не вылавливали.
   – А с Марсия содрали шкуру, – непонятно для всех, кроме Грубина, сказал профессор Минц.
   – Значит, мы ехали, теряли время... – в голосе председателя комиссии послышалась угроза. – И что увидели?
   – Результаты успешного эксперимента, – сказал Минц. – Настолько успешного, что кажется, будто его и не было...
   – Но вода-то чистая! – воскликнул директор автобазы.
   – За это вам спасибо!
   Наступила пауза. Все поняли, что надо прощаться... Что тут докажешь?
   И в этот момент послышался приближающийся грохот лодочного мотора. Директор автобазы нахмурился. В Великом Гусляре недавно было принято постановление о недопустимости пользования моторами на чистой реке.
   С моторки увидели людей на берегу, и лодка круто завернула к ним. Нос ее уперся в берег.
   – Доктора! – закричал с лодки приезжий турист в панаме и джинсах. – Мой друг отравился!
   – Чем отравился? – спросил Минц.
   – Мы вчера рыбку поймали. С утра поджарили...
   – Большую рыбку? – спросил Минц у туриста.
   – Да так... небольшую... На удочку.
   – Осетра?
   – А вы откуда знаете? – турист вдруг оробел и двинулся к носу лодки, намереваясь, видно, оттолкнуться от берега.
   – Длина полтора метра? – спросил сообразительный директор автобазы. – Динамитом глушили?
   – Ах, разве дело в частностях! Человеку плохо!
   – Чтобы не почувствовать бензино-кислотного запаха, – задумчиво сказал Минц, – следовало принять значительное количество алкоголя.
   – Да мы немного...
   – Так вот, уважаемая комиссия, – сказал тогда директор автобазы. – Я приглашаю вас совершить путешествие к месту стоянки этих браконьеров и ознакомиться на месте с образцом синтетического осетра, который, к сожалению, не успел далеко отплыть от родных мест. По дороге мы захватим доктора и милиционера...
   – Там только голова осталась, – в растерянности пролепетал турист. – Мы ее в землю закопали.
   – Головы достаточно, – оборвал его директор автобазы.
   Члены комиссии колебались.
   Марсий спокойно играл на свирели.
   – Не надо туда всем ехать, – сказал Саша Грубин. – Не надо.
   Он показал пальцем на расплывшееся бензиновое пятно за кормой лодки.
   И тут все увидели, как огромная рыбина с длинным, чуть курносым рылом, широко раскрывая рот, забирает с воды бензин. Радужное пятно уменьшалось на глазах...
   – Ну что? – спросил Грубин, зайдя вечером к профессору. – Не содрали шкуру?
   – В следующий раз снимут, – философски ответил Минц.

Два вида телепортации

   Духовой оркестр – слабость Льва Христофоровича Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.
   По субботам, когда оркестр выступает на открытой эстраде в парке, профессор Минц откладывает все дела, идет в парк и слушает музыку, которая напоминает ему времена молодости. Порой к нему присоединяется Саша Грубин или старик Ложкин, тоже поклонники солидных вальсов и танго об утомленном солнце.
   В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.
   Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлебов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.
   Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.
   Басовитый, значительный голос произнес:
   – Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.
   – А что, Эдуард, мысль есть или удача пришла?
   – Мысль.
   За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.
   – И какая? – раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.
   – Радикальная, – ответил Эдуард. – Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.
   – Ого, – тихо произнес Грубин.
   – Я вас всегда уважал, Эдуард, – сказал Тюпкин, – но такие мысли почти невероятны.
   – Нет преград для смелого полета ума, – ответил скромно Эдуард.
   – И собираетесь внедрять? – спросил Тюпкин.
   – Дай мне месяц, – ответил Эдуард. – Через месяц я эту проблему расколю, как грецкий орех. А пока – никому ни слова. Сам понимаешь, вокруг завистники, недоброжелатели.
   – Разумеется, Эдуард, разумеется, – согласился Тюпкин.
   Звякнули кружки о столик. Раздались шаги, и уже издалека донесся вопрос Тюпкина: