Страница:
– Каждый из вас получил свою метку, – продолжил малас, жестом приказывая одной из служанок убрать бочонок. – Сражайтесь с честью, примите свою участь с достоинством. Во славу Термуна!
– Во славу Термуна! – хором грохнули девятеро.
Я лишь покачал головой, но от меня никто не требовал надрывать глотку. Через пару минут копии Левого и Правого вышли на плац, неся нам, участникам состязания, подставки с белым порошком и амуницию. В этот раз у каждого была своя. У кого-то строгая кожаная броня, подбитая железными пластинами, у иных – обычные легкие кожухи, отличающиеся теми же вставками и толщиной швов.
Мне достался обычный легкий доспех из сыромятной коричневой кожи. Сверху он был сплошным корсетом, а внизу – жесткой юбкой, разрезанной на своеобразные языки. Надев этот ширпотреб, я на какой-то момент ощутил себя римским легионером, потому как у них форма была ну просто один в один. Двигаться в таком облачении было очень легко и свободно. Напялив своеобразные военные сандалии с ремешками по самое колено и изваляв руки в белом порошке, я двинулся за своими сопровождающими. Каждому гладиатору выделили, как я теперь уже знал, почетный эскорт из двух стражей. Эти стражи являлись младшими маласами, набранными из тех халаситов, что провалили испытание и утратили право ступить на песок арены.
Мы ровным строем прошествовали через вереницу пустых коридоров, безжизненность которых не могла разогнать даже пляска масляных светильников, поставленных на треноги у поворотов. С каждым шагом, приближающим нас к арене, все отчетливее слышались крики толпы. Гул воплей и гам подбадривающих аплодисментов. Все жарче разгоралось сердце с каждым призывным кличем, все сильнее руки сжимали сабли, до хруста костяшек сдавливая их рукояти.
Но под палящее солнце мы не вышли, а свернули за угол и оказались в той самой комнате с подъемной стеной. В этот раз здесь не было стойки с оружием и доспехами – только скамейки и столитровая бочка, где по водной глади плавала пустая чарка.
– У каждого своя очередь, – пояснил малас, возникший будто из ниоткуда. – Приготовьтесь.
Не знаю, что он имел в виду и как следовало готовиться. Видимо, незнанием ответа на этот вопрос страдал не я один, так как все просто расселись на скамейках. Редкий человек отходил к бочке, чтобы сделать глоток, возможно, последний в своей жизни. Но удивительно, здесь не ощущалось безысходности, которая появляется всякий раз, когда знаешь, что сегодня Темный Жнец обязательно кого-то запихнет в свой мешок душ.
Нет, напротив, все были на подъеме, буквально воодушевлены предстоящим боем. Складывалось такое впечатление, будто сидишь среди накуренных викингов, которые уже видят себя на вечном пиру за столом в Валгалле. Невольно я проникся местной атмосферой, но вовсе не покорностью перед возможной смертью, а, скорее уверенностью в своих силах, в том, что именно мне удастся первому сбежать с Териала. Ведь если здесь уже был землянин, значит, что сюда можно войти, а если можно войти, то всегда найдется и выход. Надо просто внимательно смотреть.
С каждым ударом колокола медленно поднималась стена, впуская в комнату свет и гомон толпы, и с каждым таким ударом выходили двое. Их встречали рукоплесканиями, бросанием цветов и теплым женским смехом. Выходили двое – возвращался один.
Этот один имел разные лица, фигуры и оружие, но зачастую его было не отличить от предыдущего. Каждый раз его, под все те же крики и гомон, заносили гвардейцы, поддерживая под руки. А если рук не было – несли на какой-то растянутой плащанице. Залитый кровью, порой без конечностей, что-то бормочущий и почти отдавший душу богам. Вот каков был тот один. Но я знал, четко знал, что наутро он будет здоров и полон сил. Такова несуществующая магия этого места. Только смерть нельзя преодолеть на Териале, все остальное здесь – как мимолетное видение, как осенний лист, коснувшийся водной глади. Даже люди, даже они здесь были просто листьями.
И вот колокол пробил в пятый раз. Вновь натужно задрожали цепи, тянущие стену вверх. Необычайно громко ударил по ушам приветственный гвалт толпы. Это людское море с каждым нашим шагом по залитому кровью песку дрожало все неистовее. В буйстве своем не зная границ, оно буквально захлестывало с головой, растворяя в манящей ярости схватки.
Солнце сегодня светило ярко, сияя в зените. Ветер собирал песчинки у ног, обдувая ступни. А воздух казался свежим и совсем не сухим. Прекрасный день для битвы.
– Рад был познакомиться, землянин, – спокойно сказал юноша, поворачиваясь к ложу с наместником. – Надеюсь, наш бой будет достоин Термуна.
– Смотри не перенапрягись, а то помрешь еще, – как-то по-черному пошутил я.
Парень улыбнулся и даже позволил себе хмыкнуть в так и не выросшие усы. Старец, тот самый, чье лицо я первым увидел на летающем острове, поднял руку. Толпа смолкла, словно где-то под трибунами находился рубильник, отключающий звук.
И вновь, как и в прошлый раз, мне почудилось, что там, среди балдахинов и опахал, стоит прекраснейшая из женщин. Но видение исчезло, будто мираж, навеянный зноем.
– Пятый бой! – громогласно возвестил старец.
Он взмахнул рукой и, вздернув полы тоги, уселся на золоченый трон. В тот же миг все завертелось.
Я резко вскинул сабли, принимая косой удар бастарда их плоскостями. Схватка началась без объявления, без сигнала, словно война.
Взгляд юноши, имени которого я так и не узнал, был тяжел и сосредоточен. Я качнул младшим Пером и закружил вокруг. Ступни в легких кожаных сандалиях утопали в ало-золотом песке. Будто кто-то распылил рассветное небо и просыпал его на арену.
Мой противник искусен, но я – много опытнее. Гладиатор, приняв низкую стойку, жалом метнул бастард мне в колено. Не думая, я разорвал дистанцию и сменил направление. В этот раз нельзя бросаться опрометчиво, нельзя терять хладнокровие. Но как же стучало сердце, как же рвались руки погрузиться в затяжную схватку. И вновь выпад, быстрый, опасный, как выпущенный стальной язык арбалетного болта.
Меч лизнул пустоту, оставив в ней стальной росчерк, а потом вернулся к корпусу фехтовальщика. Тот стоял неподвижно, цепко наблюдая за тем, как я кружу, будто голодный, оскаленный волк. Лишь его глаза шныряли по моей фигуре, выискивая уязвимые места и точки.
Сабли дрожали. Любое движение отзывалось новой вспышкой желания. Желания куда более яркого, чем вы можете себе представить. Потому как нет желания более беспощадного и дерзкого, нежели желание наемника скрестить свое оружие с оружием достойного противника. А этот юнец, несмотря на свой возраст, был, без всяких сомнений, достойным.
Когда фехтовальщик вздохнул, я перешел в наступление. Заложив старшую саблю за спину, младшую лентой взвил к горлу противника. Тот отклонил выпад плоскостью бастарда, уйдя чуть влево. В ту же секунду, крутанув запястьем, я словно выкинул из-за спины шар, коим стало размывшееся в финте Перо. Юноша не успел среагировать, и стальная молния оставила на его боку длинный порез. На песок закапали алые жемчужины. «Кап-кап», – отбивали они ритм. «Как-кап», – потихоньку уходила жизнь.
Толпа взревела, но вскоре для меня опять наступила тишина. Юноша, посмотрев на свой бок, вдруг широко усмехнулся. Он замер, а я, ведомый инстинктом, вдруг отпрыгнул назад, разрывая дистанцию. Неожиданно глаза ослепила яркая вспышка, а мгновением позже короткий бастард моего противника охватило пламя.
Оранжевые цветки огня танцевали на лезвии, отплясывая безумный ритм сотни гурий, зашедшихся в головокружительном танце. Сжав зубы, юноша приложил меч к ране. В нос ударил запах паленой плоти, а слух резанул низкий крик. Но я не стал нападать. Я ждал.
Противник, выпрямившись и утерев пот, кивнул. То же сделал и я. Мы замерли друг напротив друга. Он – с пылающим мечом, похожим на луч солнца в руках смертного. Я – с заложенными в ножны саблями и скрещенными руками. Скрылось светило, смолкли звуки, затих играющий с вязким от крови песком ветер.
А потом хором ударили наши сердца, охваченные пожаром битвы. Мы синхронно взвили руки. В мою сторону полетела полоска жадного до плоти огня, а с сабель сорвались две призрачные ленты, острые, как наточенное лезвие. Огонь и ветер столкнулись, оглушая и опаляя нас взрывом.
Песок осыпал нас с ног до головы, а мы, оставляя за спиной какие-то видения, бросились друг на друга, как дворовые псы. Мелькало оружие, взвинчивая в небо брызги красной капели. Стучала сталь, выбивая мелодию незатихающей войны. Стонала кожа, поддаваясь голодному железу. Скрипел песок, разбрасываемый ногами. Но мы молчали. Лишь наши глаза кричали, воспевая славный бой. А наши сердца громыхали, будто в груди поселились целые полки, сошедшиеся в лихой сече.
Кровь падала на песок, смешивая его в бурую массу, комками прилипавшую к подошвам сандалий. Лепестки пламени от бастарда опадали нам на плечи, расцветая страшными чернеющими ожогами. Змейки ветра, отставшие от сабель, резвились по нашим телам, оставляя за собой алые ручейки. Но не было боли, лишь рев отяжелевших рук, раз за разом отправляющих оружие в новый рывок.
Уворот, еще уворот, потом удар, блок, опять удар и еще, еще, еще, пока воздух гуляет по легким, пока глаза, залитые кровью, хоть что-то видят. А боль – она где-то там, поджав хвост и призывно скуля, просит обратить на себя внимание, моля пощадить тело. Но куда прочнее тел были души, которые, будто присоединившись к бою, орудовали клинками не хуже нас самих.
Взрывы от столкновений ветра и огня порой разбрасывали нас в стороны, но мы, вскакивая на ноги, опрометью бросались в бой, словно в объятия горячей любовницы. Вот противник стрелой пустил бастард мне под ноги, а я, взмыв птицей в воздух, ножницами потянулся к его горлу. Юноша пригнулся и попытался достать меня контрударом. Увернувшись, я применил свой «змеиный шаг». Излюбленный прием, не раз приводивший меня к победе.
Несомненно, териалец был быстрейшим из всех, с кем я скрещивал свои клинки. Он не только отразил первый удар, но и, как-то по-хитрому изогнув локоть, оставил глубокую борозду у меня на плече. Фонтан крови брызнул в воздух, закрывая небо красным расплывчатым куполом. Я тут же ощутил, как ртутью наливается левая рука, против воли разжимающая клинок.
Противник усмехнулся, сделал шаг назад и выставил клинок. Это была его победа. Победа над гладиатором Тимом Ройсом. Но наемник Тим Ройс не знает, что такое поражение в бою. Я прикусил язык, чувствуя, как рот наполняется вязкой жидкостью с железным привкусом.
Парень рванул в выпаде, но в самый последний момент я плюнул ему в глаза кровью, смешанной со слюной. Тот зажмурился, оступился, его меч лишь оцарапал мне бок, а сабля уже пела, порхая в прекрасном, но коротком пролете. Ощутив сопротивление, я надавил, а затем разжал руку.
Юноша заваливался, падая рядом со мной. Так близко, что я успел заметить его немного удивленный взгляд и искривленный смертным оскалом профиль. Меж чистых, почти детских глаз алело залитое кровью Лунное Перо, как всегда, нашедшее свою добычу.
По ушам должны были ударить отзвуки колокола и гомон толпы, но я услышал лишь, как мои колени с шумом ударились о намокший песок. Глаза должны были увидеть облака на небе и спешащих гвардейцев, но я лишь смотрел на ноги противника, дрыгающиеся в последней судороге. Почему-то я улыбнулся, поймав себя на мысли, что это до дрожи напоминает джигу.
Потом я помню боль, которую ощутил, когда меня поднимали на плащаницу, следом – череду поворотов и свет факелов. Этот свет сливался в причудливые образы, рождаемые почти пьяным сознанием, танцующим на краю забытья, чернеющего своей зовущей пропастью. Но я не спешил отправляться в объятия этого провала, лишь крепче сдавливал правой, подвижной, рукой саблю, неведомо как оказавшуюся у меня в ладони.
Потом – кабинет, похожий на лекарский, жесткий стол и боль столь ужасная, что не было сил даже выть. И тогда я сорвался вниз, туда, где меня уже ждало беспамятство.
Прошла лишь ночь, а я сидел на кровати, глядя на свои здоровые руки, ощущая, как свободно дышится полной грудью. Ни шрама не осталось с того сражения, даже синяков и тех не наблюдалось. Я пошевелил рукой, но не почувствовал ни малейшего отзвука, напоминавшего о дикой битве, развернувшейся на арене. Только сабли, покрытые коркой запекшейся крови и блестящими песчинками, не давали забыть о том, что и в этот раз Темный Жнец не унес мою душу в своем мешке.
Скрипнула дверь, и я, будто охотничий пес, вздернул лезвие младшего клинка. Но на пороге показался вовсе не враг, а старший малас.
– Говори, – сказал он.
– Что говорить? – не понял я.
Старик посмотрел на меня с прищуром, а потом закатил глаза.
– Совсем запамятовал старый, – прокряхтел тот. – Ладно, землянин, говори, чего хочешь. Вина? Будет тебе лучшее вино. Женщину? Будет самая страстная и горячая! Еды? Самая вкусная и сытная. Все на твой выбор.
– А с чего такие почести?
– Традиция. После победы исполняется одно желание победителя.
Я не стал напоминать, что в первый день, когда завершилась та мясорубка, никто не спешил выполнять мои желания.
– Любое?
Малас вновь прищурился.
– Кроме одного, – ответил он.
– Так и думал, – кивнул я. – Тогда, старший малас, я хочу прогуляться по городу.
– Уверен? Подумай – вино, еда, женщина… А можно и все сразу.
– Прогулка, малас. Таково мое желание победителя.
Старец вновь прищурился, а потом растянул губы в страшном оскале.
– У тебя есть время до заката. И лучше не опаздывай.
С этими словами он покинул помещение, оставив меня наедине с оружием. Я поднялся, напялил свободные одежды, лежащие на стуле. Подпоясался, нацепил ножны, потом начистил оружие, потратив на это почти час. Выходя за дверь, оглянулся, посмотрев на тонкую оконную полоску: Териал ждал меня. Скрипнули дверные петли, и я отправился в путь.
Глава 3
– Во славу Термуна! – хором грохнули девятеро.
Я лишь покачал головой, но от меня никто не требовал надрывать глотку. Через пару минут копии Левого и Правого вышли на плац, неся нам, участникам состязания, подставки с белым порошком и амуницию. В этот раз у каждого была своя. У кого-то строгая кожаная броня, подбитая железными пластинами, у иных – обычные легкие кожухи, отличающиеся теми же вставками и толщиной швов.
Мне достался обычный легкий доспех из сыромятной коричневой кожи. Сверху он был сплошным корсетом, а внизу – жесткой юбкой, разрезанной на своеобразные языки. Надев этот ширпотреб, я на какой-то момент ощутил себя римским легионером, потому как у них форма была ну просто один в один. Двигаться в таком облачении было очень легко и свободно. Напялив своеобразные военные сандалии с ремешками по самое колено и изваляв руки в белом порошке, я двинулся за своими сопровождающими. Каждому гладиатору выделили, как я теперь уже знал, почетный эскорт из двух стражей. Эти стражи являлись младшими маласами, набранными из тех халаситов, что провалили испытание и утратили право ступить на песок арены.
Мы ровным строем прошествовали через вереницу пустых коридоров, безжизненность которых не могла разогнать даже пляска масляных светильников, поставленных на треноги у поворотов. С каждым шагом, приближающим нас к арене, все отчетливее слышались крики толпы. Гул воплей и гам подбадривающих аплодисментов. Все жарче разгоралось сердце с каждым призывным кличем, все сильнее руки сжимали сабли, до хруста костяшек сдавливая их рукояти.
Но под палящее солнце мы не вышли, а свернули за угол и оказались в той самой комнате с подъемной стеной. В этот раз здесь не было стойки с оружием и доспехами – только скамейки и столитровая бочка, где по водной глади плавала пустая чарка.
– У каждого своя очередь, – пояснил малас, возникший будто из ниоткуда. – Приготовьтесь.
Не знаю, что он имел в виду и как следовало готовиться. Видимо, незнанием ответа на этот вопрос страдал не я один, так как все просто расселись на скамейках. Редкий человек отходил к бочке, чтобы сделать глоток, возможно, последний в своей жизни. Но удивительно, здесь не ощущалось безысходности, которая появляется всякий раз, когда знаешь, что сегодня Темный Жнец обязательно кого-то запихнет в свой мешок душ.
Нет, напротив, все были на подъеме, буквально воодушевлены предстоящим боем. Складывалось такое впечатление, будто сидишь среди накуренных викингов, которые уже видят себя на вечном пиру за столом в Валгалле. Невольно я проникся местной атмосферой, но вовсе не покорностью перед возможной смертью, а, скорее уверенностью в своих силах, в том, что именно мне удастся первому сбежать с Териала. Ведь если здесь уже был землянин, значит, что сюда можно войти, а если можно войти, то всегда найдется и выход. Надо просто внимательно смотреть.
С каждым ударом колокола медленно поднималась стена, впуская в комнату свет и гомон толпы, и с каждым таким ударом выходили двое. Их встречали рукоплесканиями, бросанием цветов и теплым женским смехом. Выходили двое – возвращался один.
Этот один имел разные лица, фигуры и оружие, но зачастую его было не отличить от предыдущего. Каждый раз его, под все те же крики и гомон, заносили гвардейцы, поддерживая под руки. А если рук не было – несли на какой-то растянутой плащанице. Залитый кровью, порой без конечностей, что-то бормочущий и почти отдавший душу богам. Вот каков был тот один. Но я знал, четко знал, что наутро он будет здоров и полон сил. Такова несуществующая магия этого места. Только смерть нельзя преодолеть на Териале, все остальное здесь – как мимолетное видение, как осенний лист, коснувшийся водной глади. Даже люди, даже они здесь были просто листьями.
И вот колокол пробил в пятый раз. Вновь натужно задрожали цепи, тянущие стену вверх. Необычайно громко ударил по ушам приветственный гвалт толпы. Это людское море с каждым нашим шагом по залитому кровью песку дрожало все неистовее. В буйстве своем не зная границ, оно буквально захлестывало с головой, растворяя в манящей ярости схватки.
Солнце сегодня светило ярко, сияя в зените. Ветер собирал песчинки у ног, обдувая ступни. А воздух казался свежим и совсем не сухим. Прекрасный день для битвы.
– Рад был познакомиться, землянин, – спокойно сказал юноша, поворачиваясь к ложу с наместником. – Надеюсь, наш бой будет достоин Термуна.
– Смотри не перенапрягись, а то помрешь еще, – как-то по-черному пошутил я.
Парень улыбнулся и даже позволил себе хмыкнуть в так и не выросшие усы. Старец, тот самый, чье лицо я первым увидел на летающем острове, поднял руку. Толпа смолкла, словно где-то под трибунами находился рубильник, отключающий звук.
И вновь, как и в прошлый раз, мне почудилось, что там, среди балдахинов и опахал, стоит прекраснейшая из женщин. Но видение исчезло, будто мираж, навеянный зноем.
– Пятый бой! – громогласно возвестил старец.
Он взмахнул рукой и, вздернув полы тоги, уселся на золоченый трон. В тот же миг все завертелось.
Я резко вскинул сабли, принимая косой удар бастарда их плоскостями. Схватка началась без объявления, без сигнала, словно война.
Взгляд юноши, имени которого я так и не узнал, был тяжел и сосредоточен. Я качнул младшим Пером и закружил вокруг. Ступни в легких кожаных сандалиях утопали в ало-золотом песке. Будто кто-то распылил рассветное небо и просыпал его на арену.
Мой противник искусен, но я – много опытнее. Гладиатор, приняв низкую стойку, жалом метнул бастард мне в колено. Не думая, я разорвал дистанцию и сменил направление. В этот раз нельзя бросаться опрометчиво, нельзя терять хладнокровие. Но как же стучало сердце, как же рвались руки погрузиться в затяжную схватку. И вновь выпад, быстрый, опасный, как выпущенный стальной язык арбалетного болта.
Меч лизнул пустоту, оставив в ней стальной росчерк, а потом вернулся к корпусу фехтовальщика. Тот стоял неподвижно, цепко наблюдая за тем, как я кружу, будто голодный, оскаленный волк. Лишь его глаза шныряли по моей фигуре, выискивая уязвимые места и точки.
Сабли дрожали. Любое движение отзывалось новой вспышкой желания. Желания куда более яркого, чем вы можете себе представить. Потому как нет желания более беспощадного и дерзкого, нежели желание наемника скрестить свое оружие с оружием достойного противника. А этот юнец, несмотря на свой возраст, был, без всяких сомнений, достойным.
Когда фехтовальщик вздохнул, я перешел в наступление. Заложив старшую саблю за спину, младшую лентой взвил к горлу противника. Тот отклонил выпад плоскостью бастарда, уйдя чуть влево. В ту же секунду, крутанув запястьем, я словно выкинул из-за спины шар, коим стало размывшееся в финте Перо. Юноша не успел среагировать, и стальная молния оставила на его боку длинный порез. На песок закапали алые жемчужины. «Кап-кап», – отбивали они ритм. «Как-кап», – потихоньку уходила жизнь.
Толпа взревела, но вскоре для меня опять наступила тишина. Юноша, посмотрев на свой бок, вдруг широко усмехнулся. Он замер, а я, ведомый инстинктом, вдруг отпрыгнул назад, разрывая дистанцию. Неожиданно глаза ослепила яркая вспышка, а мгновением позже короткий бастард моего противника охватило пламя.
Оранжевые цветки огня танцевали на лезвии, отплясывая безумный ритм сотни гурий, зашедшихся в головокружительном танце. Сжав зубы, юноша приложил меч к ране. В нос ударил запах паленой плоти, а слух резанул низкий крик. Но я не стал нападать. Я ждал.
Противник, выпрямившись и утерев пот, кивнул. То же сделал и я. Мы замерли друг напротив друга. Он – с пылающим мечом, похожим на луч солнца в руках смертного. Я – с заложенными в ножны саблями и скрещенными руками. Скрылось светило, смолкли звуки, затих играющий с вязким от крови песком ветер.
А потом хором ударили наши сердца, охваченные пожаром битвы. Мы синхронно взвили руки. В мою сторону полетела полоска жадного до плоти огня, а с сабель сорвались две призрачные ленты, острые, как наточенное лезвие. Огонь и ветер столкнулись, оглушая и опаляя нас взрывом.
Песок осыпал нас с ног до головы, а мы, оставляя за спиной какие-то видения, бросились друг на друга, как дворовые псы. Мелькало оружие, взвинчивая в небо брызги красной капели. Стучала сталь, выбивая мелодию незатихающей войны. Стонала кожа, поддаваясь голодному железу. Скрипел песок, разбрасываемый ногами. Но мы молчали. Лишь наши глаза кричали, воспевая славный бой. А наши сердца громыхали, будто в груди поселились целые полки, сошедшиеся в лихой сече.
Кровь падала на песок, смешивая его в бурую массу, комками прилипавшую к подошвам сандалий. Лепестки пламени от бастарда опадали нам на плечи, расцветая страшными чернеющими ожогами. Змейки ветра, отставшие от сабель, резвились по нашим телам, оставляя за собой алые ручейки. Но не было боли, лишь рев отяжелевших рук, раз за разом отправляющих оружие в новый рывок.
Уворот, еще уворот, потом удар, блок, опять удар и еще, еще, еще, пока воздух гуляет по легким, пока глаза, залитые кровью, хоть что-то видят. А боль – она где-то там, поджав хвост и призывно скуля, просит обратить на себя внимание, моля пощадить тело. Но куда прочнее тел были души, которые, будто присоединившись к бою, орудовали клинками не хуже нас самих.
Взрывы от столкновений ветра и огня порой разбрасывали нас в стороны, но мы, вскакивая на ноги, опрометью бросались в бой, словно в объятия горячей любовницы. Вот противник стрелой пустил бастард мне под ноги, а я, взмыв птицей в воздух, ножницами потянулся к его горлу. Юноша пригнулся и попытался достать меня контрударом. Увернувшись, я применил свой «змеиный шаг». Излюбленный прием, не раз приводивший меня к победе.
Несомненно, териалец был быстрейшим из всех, с кем я скрещивал свои клинки. Он не только отразил первый удар, но и, как-то по-хитрому изогнув локоть, оставил глубокую борозду у меня на плече. Фонтан крови брызнул в воздух, закрывая небо красным расплывчатым куполом. Я тут же ощутил, как ртутью наливается левая рука, против воли разжимающая клинок.
Противник усмехнулся, сделал шаг назад и выставил клинок. Это была его победа. Победа над гладиатором Тимом Ройсом. Но наемник Тим Ройс не знает, что такое поражение в бою. Я прикусил язык, чувствуя, как рот наполняется вязкой жидкостью с железным привкусом.
Парень рванул в выпаде, но в самый последний момент я плюнул ему в глаза кровью, смешанной со слюной. Тот зажмурился, оступился, его меч лишь оцарапал мне бок, а сабля уже пела, порхая в прекрасном, но коротком пролете. Ощутив сопротивление, я надавил, а затем разжал руку.
Юноша заваливался, падая рядом со мной. Так близко, что я успел заметить его немного удивленный взгляд и искривленный смертным оскалом профиль. Меж чистых, почти детских глаз алело залитое кровью Лунное Перо, как всегда, нашедшее свою добычу.
По ушам должны были ударить отзвуки колокола и гомон толпы, но я услышал лишь, как мои колени с шумом ударились о намокший песок. Глаза должны были увидеть облака на небе и спешащих гвардейцев, но я лишь смотрел на ноги противника, дрыгающиеся в последней судороге. Почему-то я улыбнулся, поймав себя на мысли, что это до дрожи напоминает джигу.
Потом я помню боль, которую ощутил, когда меня поднимали на плащаницу, следом – череду поворотов и свет факелов. Этот свет сливался в причудливые образы, рождаемые почти пьяным сознанием, танцующим на краю забытья, чернеющего своей зовущей пропастью. Но я не спешил отправляться в объятия этого провала, лишь крепче сдавливал правой, подвижной, рукой саблю, неведомо как оказавшуюся у меня в ладони.
Потом – кабинет, похожий на лекарский, жесткий стол и боль столь ужасная, что не было сил даже выть. И тогда я сорвался вниз, туда, где меня уже ждало беспамятство.
Прошла лишь ночь, а я сидел на кровати, глядя на свои здоровые руки, ощущая, как свободно дышится полной грудью. Ни шрама не осталось с того сражения, даже синяков и тех не наблюдалось. Я пошевелил рукой, но не почувствовал ни малейшего отзвука, напоминавшего о дикой битве, развернувшейся на арене. Только сабли, покрытые коркой запекшейся крови и блестящими песчинками, не давали забыть о том, что и в этот раз Темный Жнец не унес мою душу в своем мешке.
Скрипнула дверь, и я, будто охотничий пес, вздернул лезвие младшего клинка. Но на пороге показался вовсе не враг, а старший малас.
– Говори, – сказал он.
– Что говорить? – не понял я.
Старик посмотрел на меня с прищуром, а потом закатил глаза.
– Совсем запамятовал старый, – прокряхтел тот. – Ладно, землянин, говори, чего хочешь. Вина? Будет тебе лучшее вино. Женщину? Будет самая страстная и горячая! Еды? Самая вкусная и сытная. Все на твой выбор.
– А с чего такие почести?
– Традиция. После победы исполняется одно желание победителя.
Я не стал напоминать, что в первый день, когда завершилась та мясорубка, никто не спешил выполнять мои желания.
– Любое?
Малас вновь прищурился.
– Кроме одного, – ответил он.
– Так и думал, – кивнул я. – Тогда, старший малас, я хочу прогуляться по городу.
– Уверен? Подумай – вино, еда, женщина… А можно и все сразу.
– Прогулка, малас. Таково мое желание победителя.
Старец вновь прищурился, а потом растянул губы в страшном оскале.
– У тебя есть время до заката. И лучше не опаздывай.
С этими словами он покинул помещение, оставив меня наедине с оружием. Я поднялся, напялил свободные одежды, лежащие на стуле. Подпоясался, нацепил ножны, потом начистил оружие, потратив на это почти час. Выходя за дверь, оглянулся, посмотрев на тонкую оконную полоску: Териал ждал меня. Скрипнули дверные петли, и я отправился в путь.
Глава 3
Скульптор
Его императорское величество
Константин дель Самбер
Константин стоял в тумане. Этот туман унылой молочной дымкой заволакивал все вокруг. Он, казалось, проникал в каждую клеточку неведомого пространства, привнося налет таинственности и мистичности. Новый император знал, что это за место. За то время, что себя помнил бывший принц и наемник, он бывал здесь не раз и не два.
Что это за место? Возможно, Константин и смог бы найти ответ на этот вопрос, если бы знал, где оно находится. Но, право же, довольно сложно отвечать на подобные вопросы, когда даже не можешь ткнуть пальцем в карту и показать, куда надо плыть, ехать, а может, даже и идти. Единственное, что мог сказать император, – ищите это место во снах.
Почти что юноша, который всего за пару месяцев правления зримо возмужал, сделал шаг вперед. Это было важно. Ведь не сделай этот шаг, и туман так и продолжит кружиться, оставляя за собой лишь ощущение неизвестности. А сделай шаг назад – и мигом проснешься. Да, это место всегда предоставляло выбор.
Вот бледная пелена расступилась, словно дождевая морось поутру, и взору императора предстала поляна. Обычная, лесная, ничем не примечательная поляна. Разве что с каждым новым шагом Константина она начинала дрожать и идти рябью, словно была лишь кругами, бегущими по неспокойной воде.
– Покажи мне, – произнес правитель.
Туман, расступившийся всего пару мгновений назад, вдруг стал нитями тянуться к центру. Он закручивался, плясал свой безумный танец, а потом вдруг уплотнился и явил картину. Там, на поляне, лежал сам Константин. Его правая рука кровоточила. Приглядевшись, можно было различить, что на ней отсутствуют все пять пальцев. Но больше всего пугал ворон. Огромная черная птица с темно-бурыми глазами-бусинами сидела на груди властелина. В своей когтистой лапе она держала еще дрожащее алое сердце, вырванное из грудины.
– Нет, – прохрипел император, смотрящий в собственные стеклянные глаза.
Ворон раскрыл клюв, расправил крылья и пронзительно оглушающе закричал свою каркающую песню.
– Нет! – Константин невольно сделал шаг назад и в тот же миг проснулся.
Тяжело дыша, ощущая, как по лбу катятся градины пота, он смотрел вперед. Там ленивое солнышко, еле пробивающееся через плохо зашторенные окна, высвечивало длинную мерцающую дорожку из пыли, зависшую в воздухе. Когда-то давно, когда будущий правитель еще жил с матерью в женском крыле дворца, она всегда ему говорила, что по этим дорожкам к детям спускается посыльный бога снов. Маленький мальчик, вставая с огромной кровати, пытался забраться по дорожке наверх, чтобы увидеть небесный замок, но у него так ничего и не вышло.
Константин и сейчас был бы не против посмотреть на того, кто посылает ему эти сны.
– Что вам приснилось, ваше величество?
Этот голос резко вывел повелителя из прострации. Константин посмотрел в угол и увидел советника, восседающего на кресле. Гийом. Сколь многое заключено в этом одном слове.
– Советник…
– Ваше величество, я хотел…
– Советник! – перебил мага держатель короны и скипетра власти.
Некоторое время висела тишина, потом глава одного из аристократических родов поднялся и подошел к окну. Он спрятал свое лицо в тени и глухо произнес:
– Группа студиозусов, отправленная на практику в Алиат, попала под обвал в раскопе древней залы. Выживших…
– Нет, – выдохнул теперь уже постаревший юноша.
Его красивые правильные черты лица вдруг заострились, глаза потемнели, а руки до хруста сжали шелк простыней. В тот самый миг, такой краткий, столь незримый для простых смертных, Константин ощутил какое-то жжение в левой части груди. Быть может, если бы он тогда обратил на это внимание, а не отмахнулся от этого ощущения, как от назойливой мухи, история пошла бы по другому пути. Но наемник никогда не винит себя, он всегда ищет врага, в которого можно со сладостным воплем погрузить голодную сталь.
Первый советник ждал бури эмоций, ждал, что правитель начнет рвать и метать, клоками вырывая волосы с макушки. Но тот даже не шевельнулся, лишь обреченный вздох вырвался у него из груди:
– А что разыскиваемый изменник?
– Тело так и не найдено, – ответил отец, чья дочь так и не вернулась с края мира, а была погребена под обломками обвала вместе с друзьями. Но и на лице отца лишь отразилась тень старости, не более. Правители не страдают, они карают.
Едва прозвучал ответ, едва донеслись последние отзвуки страшных слов, как Константин вновь увидел перед собой черного ворона, держащего в когтях сердце. Его сердце.
– Ваше величество, время скорби еще придет. Я должен вам кое-что рассказать. О том, что мы начали с вашим отцом за многие годы до вашего рождения, но что заканчивать придется вам.
Советник хотел поведать что-то еще, но тут его взмахом руки прервал мужчина, который мало походил на наемника, известного многим, и наивного юношу:
– Время скорби уже прошло, первый советник, придет лишь время мести… нет, возмездия. Вы не нашли ворона, но его найду я. А сейчас, позвольте, я оденусь, и мы с вами перейдем в кабинет, где обсудим все, что вы хотите мне сообщить.
Гийом некоторое время смотрел на этого нового Константина, смотрел слишком пристально и внимательно, чтобы не заметить, что это уже не сын его старого друга. Но величайший маг своего времени так ничего и не сказал.
Лиамия Насалим Гуфар
Под светом слабо мерцающих звезд по песчаной улице древней столицы не менее древней страны бесшумно двигалась повозка. Она миновала базарную площадь, оставила позади рынок рабов и крупнейшую таверну. Да и вообще среди темного савана ночи ее довольно сложно было обнаружить. Лишь иногда в минуты затишья, когда замирает сердце и останавливается дыхание, можно было различить тихий скрип рессор и писк визжащих колес.
Повозка переехала через мост, а извозчик, подгоняющий запряженных хизов, песчаных духов, огромных двухвостых лисов, остановился около дворца самого визиря. Наверное, любой западник, посмотревший на этот «дворец», назвал бы его поместьем или загородной резиденцией и никак иначе. Но все же это двухэтажное здание, больше растянутое в ширину, нежели в высоту, было главной обителью названого брата самого султана.
Извозчик спрыгнул с козел. Он остановился около дерюги, закрывающей повозку, и стал ждать. Прошло меньше десяти минут, когда на горизонте показалось четверо. Двоих было невозможно не узнать, ведь это воины из личной гвардии визиря. Высокие, плотные воины, вечно стоявшие у врат дворца. А вот еще двоих извозчик не смог бы различить. Оба они надели широкие свободные одежды, надежно скрывающие фигуру, а на лица накинули черную прозрачную ткань. При легком, почти не ощущаемом дуновении ночного ветра казалось, что сама тьма ласково окутывает лица неизвестных.
Извозчик, не говоря ни слова, откинул дерюгу. На дне повозки среди каких-то тюков и прочего хабара лежал мужчина. Он был высокого роста, широк в плечах, но на лицо неказист. Извозчик не знал, зачем кому-то из дворца визиря потребовалось выкрадывать труп со склада мертвецов, который по ту сторону Рассветного моря чудно именовали «моргом». Но его дело малое – получить монету и доставить жмурика. Хотя нечистый на руку погонщик подозревал, что все дело в саблях, которые северянин сжимал в руках, скрещенных на груди.
– Доставил в лучшем виде, – скрипучим голосом произнес извозчик и хмыкнул: – Насколько это возможно в данных обстоятельствах.
Один из гвардейцев все так же молча достал из кожаной сумы две монеты и бросил их погонщику, который ловко поймал золото прямо на лету. Пройдоха мигом опробовал деньги на зуб и кивнул:
– Забирайте этого, пока у меня тут мертвечиной все не провоняло.
Гвардейцы, все еще сохраняя гробовое молчание, сгрузили труп на носилки и зашагали к воротам. За ними спешили двое, чьи лица были окутаны тьмой. Извозчик, пожав плечами, задернул дерюгу и, запрыгнув на козлы, щелкнул вожжами, будя уже успевших прикорнуть хизов.
Не самый отъявленный мошенник, покидая эту площадь, еще не знал, что на съезде с базарной улицы его горло пробьет метко брошенный кинжал. И хотя жить ему оставалось всего с полчаса, извозчик как мальчишка радовался двум золотым монетами, размышляя о возможности прокутить их в таверне. Радовался ровно до тех пор, пока Темный Жнец не сверкнул косой, обрезав тонкую нить души.
Мия шла рядом со своим отцом: они вдвоем следовали за гвардейцами, несущими тело наемника по широким просторным коридорам дворца. Со стен на смертных смотрели древние реликвии давно забытых героев и тех, кого до сих пор воспевают в своих одах знаменитые барды. Дворец был равнодушен к метаниям бабочек-однодневок, которые называют себя людьми. Собственно, появись здесь даже эльфы-долгожители, дворец не изменил бы своего белокаменного мнения. Что ему какие-то сотни лет, когда сам он стоит вот уже тысячу и простоит еще столько же, а может, и много больше.
Наконец впереди показались двери гостевых покоев. Сам визирь открыл створки перед гвардейцами. Те, занеся тело и оставив его на кровати, поклонились и поспешили удалиться. Каждый из них опасался, что и их радость продлится лишь до тех пор, пока в горле не заблестит стальное жало.
– Я не понимаю, к чему это, – устало произнес второй после султана, отбросив с лица черную вуаль.
Он уселся в кресло, чуть ли не утопая в нем, и подпер подбородок кулаком. Весь внешний вид, вся суть визиря просто кричали о том, как ему все это надоело. А уж на тело он смотрел с таким презрением, что никто бы не удивился, если бы на следующее утро северянина нашли на городской свалке.
– А тебе и не надо ничего понимать, – прозвучал кряхтящий старческий голос, в котором тем не менее ощущалась сила.
Из темного, неосвещенного угла покоев вышла старушка. Она была опрятной и строгой на вид. Волшебница посмотрела на северянина и покачала головой. Она видела его уже однажды, когда западный шархан, как называли в Алиате магов, явился к ней с жалобой на боль в груди. Видимо, боль была такой сильной, что воину напрочь отбило все мозги. Ибо будь иначе, он бы здесь не лежал.
– Тот факт, что вы, почтенная Эриса, были няней моего названого брата, еще не позволяет вам общаться со мной в таком тоне.
Волшебница посмотрела на этого горделивого, по-своему хорошего, но упертого человека. Тот смело принял вызов и не отвел глаз. Целительница улыбнулась. Про визиря можно сказать много плохого, но никто из живущих на Ангадоре не сможет обвинить его в трусости. Визирь не боялся ничего.
– Ты пойди-ка займись государственными делами, а его оставь нам.
– Дожил. В моем доме распоряжаются женщины, а в гостевых покоях лежит мертвец.
– Отец! – воскликнула Лиамия, чей компаньон лежал на простынях.
– Я восемнадцатое лето твой отец, и что с того? – начал закипать визирь. – Похорони его да забудь. Эзем все еще ждет.
– Эзем будет ждать и дальше, – рассмеялась старушка. От этого смеха даже у бесстрашных по спине ползли мурашки. Словно ворона на могильнике, вот как смеялась целительница. – Не к добру хоронить живых.
– Живых? – переспросил визирь. – Этот, – словно выплюнул он, – не дышит и холоднее сердца моей матери, как он может быть живым?
– Ты пойди, визирь, пойди, – криво улыбнулась волшебница. – Ни к чему эти разговоры. Тайны – они на то и тайны, что каждому встречному да поперечному не раскрываются.
Константин дель Самбер
Константин стоял в тумане. Этот туман унылой молочной дымкой заволакивал все вокруг. Он, казалось, проникал в каждую клеточку неведомого пространства, привнося налет таинственности и мистичности. Новый император знал, что это за место. За то время, что себя помнил бывший принц и наемник, он бывал здесь не раз и не два.
Что это за место? Возможно, Константин и смог бы найти ответ на этот вопрос, если бы знал, где оно находится. Но, право же, довольно сложно отвечать на подобные вопросы, когда даже не можешь ткнуть пальцем в карту и показать, куда надо плыть, ехать, а может, даже и идти. Единственное, что мог сказать император, – ищите это место во снах.
Почти что юноша, который всего за пару месяцев правления зримо возмужал, сделал шаг вперед. Это было важно. Ведь не сделай этот шаг, и туман так и продолжит кружиться, оставляя за собой лишь ощущение неизвестности. А сделай шаг назад – и мигом проснешься. Да, это место всегда предоставляло выбор.
Вот бледная пелена расступилась, словно дождевая морось поутру, и взору императора предстала поляна. Обычная, лесная, ничем не примечательная поляна. Разве что с каждым новым шагом Константина она начинала дрожать и идти рябью, словно была лишь кругами, бегущими по неспокойной воде.
– Покажи мне, – произнес правитель.
Туман, расступившийся всего пару мгновений назад, вдруг стал нитями тянуться к центру. Он закручивался, плясал свой безумный танец, а потом вдруг уплотнился и явил картину. Там, на поляне, лежал сам Константин. Его правая рука кровоточила. Приглядевшись, можно было различить, что на ней отсутствуют все пять пальцев. Но больше всего пугал ворон. Огромная черная птица с темно-бурыми глазами-бусинами сидела на груди властелина. В своей когтистой лапе она держала еще дрожащее алое сердце, вырванное из грудины.
– Нет, – прохрипел император, смотрящий в собственные стеклянные глаза.
Ворон раскрыл клюв, расправил крылья и пронзительно оглушающе закричал свою каркающую песню.
– Нет! – Константин невольно сделал шаг назад и в тот же миг проснулся.
Тяжело дыша, ощущая, как по лбу катятся градины пота, он смотрел вперед. Там ленивое солнышко, еле пробивающееся через плохо зашторенные окна, высвечивало длинную мерцающую дорожку из пыли, зависшую в воздухе. Когда-то давно, когда будущий правитель еще жил с матерью в женском крыле дворца, она всегда ему говорила, что по этим дорожкам к детям спускается посыльный бога снов. Маленький мальчик, вставая с огромной кровати, пытался забраться по дорожке наверх, чтобы увидеть небесный замок, но у него так ничего и не вышло.
Константин и сейчас был бы не против посмотреть на того, кто посылает ему эти сны.
– Что вам приснилось, ваше величество?
Этот голос резко вывел повелителя из прострации. Константин посмотрел в угол и увидел советника, восседающего на кресле. Гийом. Сколь многое заключено в этом одном слове.
– Советник…
– Ваше величество, я хотел…
– Советник! – перебил мага держатель короны и скипетра власти.
Некоторое время висела тишина, потом глава одного из аристократических родов поднялся и подошел к окну. Он спрятал свое лицо в тени и глухо произнес:
– Группа студиозусов, отправленная на практику в Алиат, попала под обвал в раскопе древней залы. Выживших…
– Нет, – выдохнул теперь уже постаревший юноша.
Его красивые правильные черты лица вдруг заострились, глаза потемнели, а руки до хруста сжали шелк простыней. В тот самый миг, такой краткий, столь незримый для простых смертных, Константин ощутил какое-то жжение в левой части груди. Быть может, если бы он тогда обратил на это внимание, а не отмахнулся от этого ощущения, как от назойливой мухи, история пошла бы по другому пути. Но наемник никогда не винит себя, он всегда ищет врага, в которого можно со сладостным воплем погрузить голодную сталь.
Первый советник ждал бури эмоций, ждал, что правитель начнет рвать и метать, клоками вырывая волосы с макушки. Но тот даже не шевельнулся, лишь обреченный вздох вырвался у него из груди:
– А что разыскиваемый изменник?
– Тело так и не найдено, – ответил отец, чья дочь так и не вернулась с края мира, а была погребена под обломками обвала вместе с друзьями. Но и на лице отца лишь отразилась тень старости, не более. Правители не страдают, они карают.
Едва прозвучал ответ, едва донеслись последние отзвуки страшных слов, как Константин вновь увидел перед собой черного ворона, держащего в когтях сердце. Его сердце.
– Ваше величество, время скорби еще придет. Я должен вам кое-что рассказать. О том, что мы начали с вашим отцом за многие годы до вашего рождения, но что заканчивать придется вам.
Советник хотел поведать что-то еще, но тут его взмахом руки прервал мужчина, который мало походил на наемника, известного многим, и наивного юношу:
– Время скорби уже прошло, первый советник, придет лишь время мести… нет, возмездия. Вы не нашли ворона, но его найду я. А сейчас, позвольте, я оденусь, и мы с вами перейдем в кабинет, где обсудим все, что вы хотите мне сообщить.
Гийом некоторое время смотрел на этого нового Константина, смотрел слишком пристально и внимательно, чтобы не заметить, что это уже не сын его старого друга. Но величайший маг своего времени так ничего и не сказал.
Лиамия Насалим Гуфар
Под светом слабо мерцающих звезд по песчаной улице древней столицы не менее древней страны бесшумно двигалась повозка. Она миновала базарную площадь, оставила позади рынок рабов и крупнейшую таверну. Да и вообще среди темного савана ночи ее довольно сложно было обнаружить. Лишь иногда в минуты затишья, когда замирает сердце и останавливается дыхание, можно было различить тихий скрип рессор и писк визжащих колес.
Повозка переехала через мост, а извозчик, подгоняющий запряженных хизов, песчаных духов, огромных двухвостых лисов, остановился около дворца самого визиря. Наверное, любой западник, посмотревший на этот «дворец», назвал бы его поместьем или загородной резиденцией и никак иначе. Но все же это двухэтажное здание, больше растянутое в ширину, нежели в высоту, было главной обителью названого брата самого султана.
Извозчик спрыгнул с козел. Он остановился около дерюги, закрывающей повозку, и стал ждать. Прошло меньше десяти минут, когда на горизонте показалось четверо. Двоих было невозможно не узнать, ведь это воины из личной гвардии визиря. Высокие, плотные воины, вечно стоявшие у врат дворца. А вот еще двоих извозчик не смог бы различить. Оба они надели широкие свободные одежды, надежно скрывающие фигуру, а на лица накинули черную прозрачную ткань. При легком, почти не ощущаемом дуновении ночного ветра казалось, что сама тьма ласково окутывает лица неизвестных.
Извозчик, не говоря ни слова, откинул дерюгу. На дне повозки среди каких-то тюков и прочего хабара лежал мужчина. Он был высокого роста, широк в плечах, но на лицо неказист. Извозчик не знал, зачем кому-то из дворца визиря потребовалось выкрадывать труп со склада мертвецов, который по ту сторону Рассветного моря чудно именовали «моргом». Но его дело малое – получить монету и доставить жмурика. Хотя нечистый на руку погонщик подозревал, что все дело в саблях, которые северянин сжимал в руках, скрещенных на груди.
– Доставил в лучшем виде, – скрипучим голосом произнес извозчик и хмыкнул: – Насколько это возможно в данных обстоятельствах.
Один из гвардейцев все так же молча достал из кожаной сумы две монеты и бросил их погонщику, который ловко поймал золото прямо на лету. Пройдоха мигом опробовал деньги на зуб и кивнул:
– Забирайте этого, пока у меня тут мертвечиной все не провоняло.
Гвардейцы, все еще сохраняя гробовое молчание, сгрузили труп на носилки и зашагали к воротам. За ними спешили двое, чьи лица были окутаны тьмой. Извозчик, пожав плечами, задернул дерюгу и, запрыгнув на козлы, щелкнул вожжами, будя уже успевших прикорнуть хизов.
Не самый отъявленный мошенник, покидая эту площадь, еще не знал, что на съезде с базарной улицы его горло пробьет метко брошенный кинжал. И хотя жить ему оставалось всего с полчаса, извозчик как мальчишка радовался двум золотым монетами, размышляя о возможности прокутить их в таверне. Радовался ровно до тех пор, пока Темный Жнец не сверкнул косой, обрезав тонкую нить души.
Мия шла рядом со своим отцом: они вдвоем следовали за гвардейцами, несущими тело наемника по широким просторным коридорам дворца. Со стен на смертных смотрели древние реликвии давно забытых героев и тех, кого до сих пор воспевают в своих одах знаменитые барды. Дворец был равнодушен к метаниям бабочек-однодневок, которые называют себя людьми. Собственно, появись здесь даже эльфы-долгожители, дворец не изменил бы своего белокаменного мнения. Что ему какие-то сотни лет, когда сам он стоит вот уже тысячу и простоит еще столько же, а может, и много больше.
Наконец впереди показались двери гостевых покоев. Сам визирь открыл створки перед гвардейцами. Те, занеся тело и оставив его на кровати, поклонились и поспешили удалиться. Каждый из них опасался, что и их радость продлится лишь до тех пор, пока в горле не заблестит стальное жало.
– Я не понимаю, к чему это, – устало произнес второй после султана, отбросив с лица черную вуаль.
Он уселся в кресло, чуть ли не утопая в нем, и подпер подбородок кулаком. Весь внешний вид, вся суть визиря просто кричали о том, как ему все это надоело. А уж на тело он смотрел с таким презрением, что никто бы не удивился, если бы на следующее утро северянина нашли на городской свалке.
– А тебе и не надо ничего понимать, – прозвучал кряхтящий старческий голос, в котором тем не менее ощущалась сила.
Из темного, неосвещенного угла покоев вышла старушка. Она была опрятной и строгой на вид. Волшебница посмотрела на северянина и покачала головой. Она видела его уже однажды, когда западный шархан, как называли в Алиате магов, явился к ней с жалобой на боль в груди. Видимо, боль была такой сильной, что воину напрочь отбило все мозги. Ибо будь иначе, он бы здесь не лежал.
– Тот факт, что вы, почтенная Эриса, были няней моего названого брата, еще не позволяет вам общаться со мной в таком тоне.
Волшебница посмотрела на этого горделивого, по-своему хорошего, но упертого человека. Тот смело принял вызов и не отвел глаз. Целительница улыбнулась. Про визиря можно сказать много плохого, но никто из живущих на Ангадоре не сможет обвинить его в трусости. Визирь не боялся ничего.
– Ты пойди-ка займись государственными делами, а его оставь нам.
– Дожил. В моем доме распоряжаются женщины, а в гостевых покоях лежит мертвец.
– Отец! – воскликнула Лиамия, чей компаньон лежал на простынях.
– Я восемнадцатое лето твой отец, и что с того? – начал закипать визирь. – Похорони его да забудь. Эзем все еще ждет.
– Эзем будет ждать и дальше, – рассмеялась старушка. От этого смеха даже у бесстрашных по спине ползли мурашки. Словно ворона на могильнике, вот как смеялась целительница. – Не к добру хоронить живых.
– Живых? – переспросил визирь. – Этот, – словно выплюнул он, – не дышит и холоднее сердца моей матери, как он может быть живым?
– Ты пойди, визирь, пойди, – криво улыбнулась волшебница. – Ни к чему эти разговоры. Тайны – они на то и тайны, что каждому встречному да поперечному не раскрываются.