Кларк Мэри Хиггинс. На улице, где ты живёшь

40

   — Я вас так скоро и не ожидала, — сказала Эмили Томми Даггану и Питу Уолшу, открывая дверь.
   — Мы и сами не ожидали, что так скоро придется вернуться, — ответил Томми Дагган. — Как вам спалось прошлой ночью? — Он бросил на Эмили внимательный взгляд.
   Эмили пожала плечами.
   — А что, по моему виду заметно, что я мало спала? Честно говоря, эта фотография вчера меня просто достала. Не знаете, это правда, что в Средние века, когда человека преследовали, он мог забежать в церковь с криком "убежище! " и, пока он оставался в церкви, он был в безопасности?
   — Я тоже слышал что-то в этом роде, — подтвердил Дагган.
   — В моем случае это не работает. Даже в церкви я была бы в опасности. Должна признаться, что я очень боюсь.
   — Поскольку вы живете одна, было бы надежнее... — Дагган не закончил.
   — Я из этого дома не уеду, — перебила его Эмили. — Открытка у меня в кабинете.
   Эмили отнесла открытку туда из кухни, где разбирала почту. Открытка лежала между рекламными листовками и просьбами о пожертвованиях.
   Когда шок миновал, не выпуская открытку из рук, Эмили подошла к окну и осторожно выглянула во двор. В этот сумрачный день двор казался темным и унылым, как кладбище. Как кладбище, которым он и был на протяжении более чем столетия.
   Не выпуская открытку из рук, Эмили бросилась в кабинет и позвонила в прокуратуру.
   — Вся почта, которую я получала с тех пор, как живу здесь, была адресована либо Кернанам, либо «домовладельцу», — сказала она следователям. Указав на открытку, лежавшую на письменном столе, она добавила: — Но это адресовано мне лично.
   Открытка выглядела так, как Эмили и описывала ее: примитивный рисунок дома и адрес «Ладлэм-авеню, 15», нацарапанный там, где, видимо, должна была быть дорожка. Два надгробных камня в левом углу за домом. На каждом имя. На одном — «Петиция Грегг», на другом — «Карла Харпер».
   Томми достал из кармана сложенный пакет и, подняв открытку за уголок, опустил в него открытку.
   — Как видите, на этот раз я пришел подготовленным, — весело усмехнулся он. — Миссис Грэхем, это может быть чей-то черный юмор, но возможно, и нет. Мы выяснили все о Ладлэм-авеню, 15. Дом принадлежит пожилой вдове, которая живет там одна. Мы надеемся, что она станет с нами сотрудничать, когда мы все ей расскажем, и она позволит нам перекопать ее сад или по крайней мере ту часть его, что указана на рисунке.
   — А вы как думаете, это похоже на правду? — нервно спросила Эмили.
   Томми Дагган ответил не сразу.
   — После того, что мы нашли здесь, — кивком головы он указал во двор, — я полагаю, что да, это правда. Но пока мы не убедимся в этом, я бы просил вас никому ничего об этом не говорить.
   — Я и не собираюсь ни с кем об этом говорить, — возразила Эмили.
   «И уж конечно, не стану звонить маме, папе и бабушке, — подумала она. — Это их страшно встревожило бы. Но если бы мои братья жили рядом, я бы бросилась к ним, не раздумывая». К сожалению, братья жили за тысячи миль от ее дома.
   Эмили подумала о Нике Тодде. Он позвонил сразу же после того, как принесли почту, но она и ему ничего не сказала. После того как они вместе обнаружили фотографию на полу в прихожей вчера после ленча, Ник убеждал Эмили уехать в Нью-Йорк и пожить, хотя бы временно, там.
   Но Эмили твердо решила дождаться Эрика Бейли, который должен был привезти камеры. Это был единственный шанс установить, кто преследует ее. Эмили объяснила Нику, что такая камера в ее городском доме помогла задержать Нэда Койлера, когда он пытался проникнуть внутрь. Как только камеры будут установлены, тогда можно будет узнать, кто занимается этим здесь. Это и был главный довод, который приводила Эмили в ответ на аргументы Ника.
   Звучало все это весьма убедительно, но, когда Эмили проводила Томми Даггана и Пита Уолша и осталась в доме одна, она ощутила смертельный страх.
   Спала Эмили недолго, и сон ее был полон кошмаров. В одном за ней гнались. В другом она пыталась открыть окно, но кто-то с другой стороны не давал ей это сделать.
   «Хватит, — приказала себе Эмили. — Займись делом! Позвони доктору Уилкоксу и спроси, можно ли вернуть ему книги. Потом займись расследованием. Посмотри, не удастся ли тебе вычислить, где жили все эти люди в девяностые годы девятнадцатого века».
   Эмили хотела установить, где жили друзья Филлис Гейтс и Маделайн Шепли и все те, кого Филлис часто упоминала в своей книге.
   "Филлис Гейтс писала, что ее семья снимала на лето коттедж, но похоже, что остальные были местные жители. Должны быть какие-то свидетельства о том, где именно они обитали.
   Должна быть и карта города того времени, — размышляла Эмили. — Надо купить и «Монополию». В наборе есть такие крошечные домики, они мне очень пригодятся.
   Надо нарисовать на листе картона план города, каким он был в те годы, надписать названия улиц и расставить соответственно домики, в которых жили друзья Маделайн Шепли. А потом я разыщу в архивах муниципалитета сведения о владельцах этих домов", — решила Эмили.
   Вполне возможно, это будет напрасный труд, но чем ближе она познакомится с миром, в котором жила Маделайн, тем больше у нее будет шансов узнать, что на самом деле случилось с ней — и с Петицией Грегг, и с Эллен Свейн.

41

   Пронзительный звонок нарушил его покой. Рейчел уехала с друзьями в Рамсон, и Клейтон Уилкокс уселся за компьютер, рассчитывая провести несколько часов за работой над своим романом.
   Со времени встречи в субботу в доме Уилла Стаффорда Рейчел то возмущалась вопросами, которые были им там заданы, то настойчиво пыталась понять, почему следователь Дагган так подробно расспрашивал ее о потерянном шарфе.
   — Ты не думаешь, что он мог иметь какое-то отно-шение к смерти Марты, Клейтон? — несколько раз спрашивала она мужа. И затем, отвечая на свой собственный вопрос, находила такую возможность невероятной и нелепой.
   Клейтон ей не противоречил.
   «Твой потерянный шарф имеет самое непосредственное отношение к смерти Марты, и ты впутала меня во все это, внушая всем и каждому, что ты просила меня положить этот чертов шарф в карман», — вертелось на языке Уилкокса, но он сдержался.
   Открыв дверь, Клейтон удивился. Он ожидал увидеть следователя Даггана, а вместо него на пороге стояла маленькая женщина с поджатыми губами и внимательным взглядом серых глаз.
   Она еще не успела открыть рот, как он догадался, что перед ним журналистка. И все же ее вопрос ошеломил его своей неожиданностью:
   — Доктор Уилкокс, шарф вашей жены потерялся в тот вечер перед исчезновением Марты Лоуренс. Почему полиция задает так много вопросов по этому поводу?
   Клейтон Уилкокс судорожно стиснул ручку двери и потянул ее на себя.
   — Доктор Уилкокс, меня зовут Реба Эшли, — поспешно заговорила женщина. — Я корреспондент «Нэшнл дейли». Прежде чем я напишу о потерянном шарфе в своем материале, с вашей стороны было бы благоразумнее ответить на несколько вопросов.
   Уилкокс подумал минуту, затем приоткрыл дверь пошире, но в дом ее не пригласил.
   — Я представления не имею, почему полиция интересуется шарфом моей жены, — сказал он размеренно. — Точнее говоря, они спрашивали, не пропадало ли вообще что-нибудь в тот вечер. Моя жена сняла шарф и попросила меня положить его рядом с ее сумочкой, которая лежала на столике у зеркала в холле.
   — Если я не ошибаюсь, ваша жена сообщила полиции, что просила вас положить ее шарф в карман вашего пиджака, — уверенно сказала Эшби.
   — Моя жена просила меня положить его рядом с ее сумочкой, что я и сделал. — Уилкокс почувствовал, как у него на лбу выступил пот. — Шарф был на виду у всех, и кто угодно мог взять его.
   Это только и было нужно Ребе Эшли.
   — Но зачем кому-то надо было брать шарф? Вы хотите сказать, что шарф украли?
   — Я ничего такого не хочу сказать, миссис. Может быть, кто-то просто достал шарф из-под сумочки.
   — А зачем бы это делать, если ни у кого не было намерения его украсть?
   — Понятия не имею! А теперь, с вашего разрешения...
   На этот раз Клейтон Уилкокс захлопнул дверь, не обращая внимания на следующий настойчивый вопрос Ребы:
   — Доктор Уилкокс, вы знали доктора Лиллиан Мэдден?
   Ответа она не получила — за дверью воцарилась тишина.

* * *

   Снова усевшись за стол, Уилкокс тупо уставился на включенный экран. Написанные слова были лишены для него всякого смысла. Он не сомневался, что Реба напишет статью, которая произведет сенсацию. Он неизбежно окажется в центре внимания. Как глубоко станет ее паршивая газетенка копать его прошлое? Как далеко в расследовании этого прошлого уже ушла на этот момент полиция?
   Если верить газетам, все карточки пациентов доктора Мэдден были уничтожены. Все ли? Может быть, ему все же следовало признаться, что он с ней консультировался?
   Зазвонил телефон. «Успокойся, — приказал себе Уилкокс, — ты должен быть абсолютно спокойным».
   Звонила Эмили Грэхем, спрашивавшая, может ли она заехать вернуть книги.
   — Конечно, — сказал он ровным голосом. — С удовольствием встречусь с вами снова. Приезжайте прямо сейчас.
   Положив трубку, он откинулся в кресле. Образ Эмили Грэхем возник в его воображении.
   Темно-каштановые волосы, схваченные гребнем на затылке, падающие на лоб и шею локоны...
   Тонкий орлиный нос...
   Густые темные ресницы...
   Клейтон Уилкокс вздохнул и опустил руки на клавиатуру. Он начал писать.
   «Его потребность была настолько неуемна, что даже чудовищные последствия того, что он собрался совершить, не могли остановить его».

42

   В понедельник утром Роберт Фриз поссорился с Натали. Причиной ссоры отчасти послужила назначенная встреча с Домеником Бонетти, предполагаемым покупателем «Бродяги».
   Проведя, как обычно, ночь без сна, он вышел в половине седьмого на пробежку, надеясь снять этим напряжение. Фриз понимал, что ему потребуется вся его уверенность, когда он встретится с Бонетти.
   На дорожке он увидел Сьюзен, свою бывшую жену, и свернул, чтобы избежать встречи с ней.
   В конце месяца ему предстояло уплатить алименты за полгода, и сегодня он просто не мог позволить себе думать о том, откуда взять деньги.
   Когда Фриз вернулся домой, его внутреннее напряжение скорее возросло, чем уменьшилось, и, к своему неудовольствию, он увидел Натали за столом в кухне. А он рассчитывал спокойно выпить чашку кофе и заняться снова расчетами, над которыми работал ночью.
   — Это что у тебя за новый режим? — спросил он раздраженно. — Вот уже третий день ты поднимаешься с жаворонками. А как насчет полезного и здорового сна?
   Он с изумлением увидел, что бумаги с его ночными расчетами были разложены на столе.
   — Довольно трудно уснуть, когда ты не испытываешь естественной потребности в отдыхе, — огрызнулась она. Таким образом Натали напоминала ему, что с тех пор, как по воскресеньям ресторан был открыт для ужинов, воскресные вечера она проводила дома одна.
   И тут она за него взялась всерьез.
   — Боб, — начала она. — Скажи мне, пожалуйста, что значат все эти цифры? Особенно на последней странице. Ты же не продашь ресторан за такую мизерную сумму? С таким же успехом можно было бы его даром отдать.
   — Лучше даром его отдать, чем оказаться банкротом, — холодно заметил Боб. — Прошу тебя, Натали, оставь! Я пытаюсь подготовиться к встрече, на которой, если мне повезет, я заключу сделку и сниму с себя эту тяжесть. Я должен высчитать предельную сумму, какую я могу запросить, чтобы Бонетти не смог отказаться от сделки.
   — Тогда или я совсем считать не умею, или твоя «предельная» сумма оставляет нас ни с чем. Я тебе говорила, когда ты решил поиграть во владельца ресторана, что ты должен продать акции, а не занимать под их залог. А теперь, если ты не получишь за ресторан хорошую цену, на что, судя по этим цифрам, рассчитывать не приходится, тебе придется продать акции, чтобы рассчитаться с долгами. Я правильно все понимаю?
   Боб почувствовал, как в груди у него как будто что-то взорвалось.
   Он протянул руку:
   — Отдай мне эти бумаги, Натали!
   — Бери!
   Натали смахнула бумаги со стола на пол и с вызовом прошагала по ним вон из кухни.

* * *

   Пять часов спустя Боб, качая головой, смотрел на бумаги, которые он держал в руках. В одном листе была рваная дырка. Он вспомнил, как каблук Натали проколол бумагу, когда она на нее наступила.
   Роберт Фриз взглянул на часы. Уже почти час. Час! Доменик Бонетти, потенциальный покупатель, мог поя-виться каждую минуту. Они собирались обсудить продажу за ленчем.
   Боб отчаянно пытался сосредоточиться на цифрах. Зазвонил телефон. Это был метрдотель.
   — Мистер Бонетти здесь. Проводить его за ваш столик?
   — Да. Я сейчас иду.
   Он зашел в туалет и сполоснул лицо холодной водой. По настоянию Натали он в прошлом году сделал пластическую операцию у хирурга, которого превозносили все ее друзья. Теперь кожа на его веках стала более гладкой, начинавшие образовываться под глазами мешки исчезли, но результат, как он сам прекрасно знал, не пошел ему на пользу. Когда он смотрел на себя в зеркало, ему казалось, что верхняя часть его лица странным образом не совпадает с нижней. Это было довольно мерзкое ощущение. Раньше Фриз гордился своей наружностью, теперь у него не было для этого оснований.
   «Только об этом мне сейчас и стоит беспокоиться», — подумал Боб, проводя расческой по волосам. Затем он поспешил вниз.
   Фриз хорошо знал, что в понедельник в эти часы посетителей бывало немного. Но он все же надеялся, что зал будет хоть наполовину заполнен. Сейчас у него задрожали руки, когда он увидел, что только шесть столиков были заняты. Доменик Бонетти ждал его с раскрытым блокнотом.
   Хороший ли это знак?
   Он встречался с Бонетти как-то раз за игрой в гольф. Это был человек крепкого сложения, невысокий, с густыми темными волосами и проницательными темными глазами. У него была простая открытая манера и спокойный уверенный вид.
   Деловой разговор не начинался, пока они не покончили с отварной семгой, пересушенной и неаппетитной. Боб пытался поддерживать разговор, но это стоило ему больших усилий.
   Бонетти перешел к делу, когда подали кофе.
   — Вы хотите продать. Я хочу купить. Не спрашивайте почему. Мне этот ресторан вроде бы и не нужен. Мне пятьдесят девять, и у меня есть столько денег, сколько я могу захотеть потратить. Но ресторана мне все же не хватает. Это у меня в крови, наверно. А у вас здесь место неплохое.
   Но в последующие полчаса Боб узнал, что это было единственное достоинство его заведения. Об интерьере Бонетти отозвался весьма нелестно:
   — Я знаю, вы на него истратили целое состояние, но вид у ресторана не слишком привлекательный. Нет атмосферы стиля. Здесь холодно и неуютно. Кухня скверная...
   Натали сама выбрала дорогого художника-декоратора. Его первый повар с Мэдисон-авеню был в кухне единоличным диктатором. Цена, предложенная Домеником Бонетти, была на полмиллиона меньше, чем предельно низкая цена, которую Боб рассчитывал получить.
   — Это ваше первое предложение, — сказал Фриз с натянутой улыбкой. — Я буду рад поторговаться.
   Добродушная манера Бонетти исчезла без следа.
   — Если я куплю это заведение, мне придется потратить большие деньги, чтобы оно выглядело так, как я хочу, и первоклассный штат дорого обойдется, — сказал он уверенно. — Я назвал окончательную цену. Торговаться не придется.
   Он встал. Улыбка снова появилась у него на лице.
   — Обдумайте это, Боб. Цена хорошая, учитывая, что здесь придется делать и переделывать. Если вы решите не продавать, я не буду в обиде. Моя жена будет довольна.
   Он протянул руку.
   — Дайте мне знать, когда решите.
   Боб подождал, пока Бонетти покинул зал, затем подозвал официанта, протянул свой пустой бокал.
   Через минуту официант вернулся с полным бокалом и мобильником.
   — Миссис Фриз, сэр. Она сказала, это срочно.
   К удивлению Боба, Натали не спросила о его встрече с Бонетти.
   — Я только что слышала, что экскаватором перекапывают двор на Ладлэм-авеню, 15. Говорят, там ищут тело Карлы Харпер, той девушки, что исчезла два года назад. Господи, Боб! Ладлэм-авеню, 15! Ведь это там жила твоя семья?

43

   — Приехал ваш отец, мистер Стаффорд.
   В голосе секретарши звучало недоумение. Похоже было, что она хотела сказать: «Я и не знала, что ваш отец еще жив».
   — Мой отец?
   Уилл Стаффорд бросил ручку, которая была в этот момент у него в руке. Раздраженный и встревоженный, он выждал, пока не убедился, что его голос будет звучать спокойно.
   — Пригласите его.
   Ручка двери поворачивалась очень медленно. «Он боится встретиться со мной лицом к лицу, — подумал Уилл. — Боится, что я выкину его за дверь».
   Он не поднялся с места, но продолжал сидеть, выпрямившись и всем своим видом выражая неудовольствие.
   Дверь медленно открылась. Вошедший выглядел тенью того человека, с которым Уилл встречался год назад. Цвет лица у него был восковой, скулы выдавались под туго обтянувшей их кожей. Отец похудел фунтов на пятьдесят по меньшей мере. От пышных рыжеватых волос, которые Уилл хорошо помнил и унаследовал такие же, остались редкие пряди блеклого серого цвета.
   "Ему шестьдесят четыре, а выглядит он на восемьдесят, — подумал Уилл. — Уж не ждет ли он, что я пожалею его и кинусь к нему с объятьями? "
   — Закрой дверь, — сказал он негромко. Уиллард Стаффорд-старший повиновался. Ни отец, ни сын не заметили, что дверь так и не закрылась плотно, а потом едва заметно чуть приоткрылась снова. Уилл медленно поднялся.
   — Почему ты не оставишь меня в покое? — спросил он, возвысив голос и отчеканивая слова. — Неужели ты не понимаешь, что я не желаю иметь с тобой ничего общего? Ты хочешь, чтобы я тебя простил? Пожалуйста. Я тебя прощаю. А теперь убирайся.
   — Уилл, я совершал ошибки. Я признаю это. Мне осталось недолго жить. Я хочу все возместить тебе за прошлое.
   — Ты не можешь этого сделать. А теперь уходи и больше не возвращайся.
   — Я должен был понять. Ты был тогда еще подростком... — Голос старика зазвучал громче.
   — Замолчи! — Уилл стремительно вышел из-за стола и остановился перед отцом. Его сильные руки сжали худые дрожащие плечи старика.
   — Я расплатился за чужую вину, а ты мне не поверил. Ты бы мог нанять адвокатов, которые защитили бы меня, а ты умыл руки. Ты публично отказался от меня, своего родного сына. Но теперь с прошлым покончено. Я не хочу, чтобы ты приходил сюда и портил все, что я создал за последние двадцать три года. Убирайся. Поезжай в Принстон и сиди там.
   Уилл Стаффорд-старший кивнул. С подернутыми влагой глазами он повернулся и нащупал ручку двери. Но вдруг он остановился.
   — Я больше не приеду, я обещаю. Я хотел увидеть тебя в последний раз и попросить прощения. Я знаю, я тебе не помог. Я просто думал, что, может быть, ты... — Он замолчал.
   Уилл ничего не ответил. Старик вздохнул и открыл дверь.
   — Дело в том, — пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Уиллу, — что я прочитал о том, что здесь происходит. О том, что нашли тело этой девушки. Я забеспокоился. Ты понимаешь...
   — И у тебя хватает бесстыдства явиться сюда и сказать мне это? Убирайся! Слышишь? Убирайся отсюда!
   Уиллу было безразлично, что он кричит, что Пэт, его секретарша, все слышит. Только одно имело значение: он должен овладеть собой, прежде чем его руки сомкнутся: вокруг тощей шеи породившего его человека и будут сжимать ее, пока эта шея не хрустнет.

44

   Адвокат Нэда Койлера — Хэл Дэвис — явно не был рад видеть Марти Броуски в Грей-Мэнор в три часа в понедельник.
   — Государство слишком мало мне платит, чтобы я помогал тебе охотиться за ведьмами, — сказал Дэвис, пока они оба ждали, когда приведут Койлера.
   — Государство платит мне за то, чтобы виновные расплачивались за свои преступления, — отрезал Марти. — Я говорил тебе утром, что мы возобновили следствие по делу об убийстве Рут Койлер и твой клиент под подозрением.
   Дэвис был поражен.
   — Да ты шутишь! Ты не смог доказать вину убийцы Рут Койлер, Джоэля-Лейка, и теперь пытаешься выставить себя в лучшем виде, повесив убийство на этого психа Нэда? Я приехал сюда сразу же после нашего разговора и посоветовал Нэду не встречаться с тобой и ничего не говорить. Но он упрямо стоит на том, что он не виновен, и сам хочет с тобой встретиться.
   — Быть может, он умнее, чем ты думаешь, — сказал Броуски. — Мы все думали, что Койлер запутал всю картину на месте преступления, будучи в шоке. А если посмотреть на это по-другому, он просто сообразил, что таким образом можно было объяснить отпечатки его пальцев на ноже и кровь на его одежде.
   — Он поднял мать. Он не знал, что она мертва. Он выбежал, чтобы позвать на помощь.
   — Может быть, и так.
   Дверь открылась, и вошел Нэд Койлер в сопровождении санитара.
   — Нэд сегодня немного возбужден, — сказал санитар. — Я буду за дверью, если я вам понадоблюсь.
   — Зачем вы это со мной делаете? — обратился Койлер к Марти. — Я любил маму. Я тоскую по ней.
   — У меня несколько вопросов, — сказал Броуски успокаивающим тоном. — Но я должен официально предупредить тебя, что тебя подозревают в убийстве твоей матери и все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. — Марти договорил до конца официальное предупреждение.
   — Нэд, ты понимаешь, что не обязан отвечать на вопросы. — Хэл Дэвис наклонился к Койлеру, как будто на более близком расстоянии он мог объяснить это доходчивее.
   — Нэд, я говорил с твоей теткой, — невозмутимо продолжал Марти. — Она не ошибается. Она действительно говорила с твоей матерью, когда Джоэля-Лейка видели покидающим дом.
   — Моя тетка ненормальная. Если мама говорила бы с ней после того, как этот бандит ушел, она сказала бы ей, что ее ограбили.
   — А может быть, она сама еще этого не знала. Нэд, твоя мать сердилась на тебя?
   — Мама любила меня. Очень.
   — Ну конечно. Но иногда она на тебя сердилась, верно?
   — Нет. Никогда.
   — Ее особенно раздражало, что ты не закрывал плотно дверь и замок не защелкивался, верно?
   — Я всегда накрепко закрывал дверь, когда уходил.
   — Всегда? Джоэль-Лейк говорит, что дверь не была закрыта. Поэтому он и вошел беспрепятственно в вашу квартиру.
   Глаза Нэда Койлера сузились. Губы конвульсивно задергались.
   — Разве то же самое не случилось за неделю до смерти твоей матери, Нэд? Разве она не ругала тебя за то, что ты не закрываешь дверь и всякий может зайти в квартиру и всадить в нее нож? Соседи говорили мне, что она всегда так кричала, когда ты не закрывал дверь.
   — Нэд, я не хочу, чтобы ты отвечал, — вмешался Хэл Дэвис.
   Нэд отмахнулся от него:
   — Отстань, Хэл. Я хочу говорить.
   — Нэд, откуда тебе известно, как испугалась мать, увидя нож и поняв, что она сейчас умрет?
   Марти продолжил стрелять в него вопросами. Ответов он и не ждал.
   — Разве она не умоляла тебя не убивать ее? Разве она не просила прощения, не говорила, что была с тобой несправедлива? Она сидела за столом. Она только что поняла, что квартиру обокрали. Она была очень расстроена и сердита. Нож был на полке на стене. Она указала тебе на него и сказала, что грабитель мог бы ее убить и это была бы твоя вина.
   Что-то между воплем и воем вырвалось из горла Нэда. Дверь распахнулась, и вбежал санитар.
   Нэд закрыл лицо руками, плечи его вздрагивали.
   — Она говорила: "Не надо, Нэд, прости, Нэд, не надо, прошу тебя, не надо! " Но было уже поздно. Я даже не заметил, как нож оказался у меня в руках, а потом у нее в груди.
   Рыдания сотрясали его тело.
   — Прости меня, мамочка! Прости меня! Прости!

45

   Когда Эмили вернулась домой, вернув доктору Уилкоксу его книги, побывав в местном музее и купив все, что было необходимо для осуществления ее плана, Эрик Бейли уже поджидал ее на крыльце.
   На извинения Эмили он ответил улыбкой.
   — Не беспокойся. Доехал я нормально, но ужасно проголодался. Покормишь меня?
   Эмили купила все для сандвичей — ветчину, швейцарский сыр, салат, помидоры и свежий итальянский хлеб. Пока она готовила ленч, Эрик распаковывал оборудование для установки камеры.
   Ели они на кухне.
   — Еще угощу тебя супом собственного приготовления, — сказала Эмили, видя, с какой скоростью Эрик поглощает сандвичи. — Очень вкусный супец, можешь мне поверить.
   — Знаешь, я сейчас вспомнил время, когда мы ютились в наших комнатушках в Олбэни, — сказал Эрик, доедая последнюю ложку супа. — Я ходил за сандвичами, а ты разогревала домашний суп.
   — Здорово было, — сказала Эмили, — правда?!
   — Да! И у меня не было бы теперь моей компании, если бы ты тогда не защитила меня от этих акул.
   — А я благодаря тебе разбогатела. Услуга за услугу!
   Они улыбнулись друг другу через стол.
   «Мы с Эриком ровесники, — подумала Эмили, — но у меня всегда такое чувство, что он мой младший брат».
   — Я заволновалась, когда увидела, что акции упали, — озабоченно сказала Эмили.
   Эрик пожал плечами:
   — Не беспокойся! Ты на них неплохо заработала, но ты еще пожалеешь, что продала их.