Крейг. Обстоятельный парень. Сияющих высот компания с ним не достигнет, но удерживать ее на плаву сумеет. Следует быть благодарным судьбе за Крейга. Крейг возник, когда самолет с восемью исполнительными директорами компании разбился в Париже. Стал незаменимым, когда погибли Кэти и Тедди. Незаменим и сейчас. И подумать только…
Сколько лет ему придется отсидеть? Семь? Десять? Пятнадцать?
Есть еще одно дело. Достав из папки свою именную бумагу, Тед сел за письмо. Закончив, запечатал конверт, позвонил горничной и попросил отнести Элизабет.
Он предпочел бы подождать до завтрашнего отъезда, но, может, узнав, что суда не будет, она задержится тут подольше.
В полдень, вернувшись к себе, Элизабет увидела конверт. Такой знакомый – белый с вишневым обрезом, цвета эмблемы «Винтерс Энтерпрайз»; твердый четкий почерк, тоже знакомый; у нее пересохло во рту. Как часто к ней в гримерку приносили записки на такой бумаге, написанные этим почерком. «Привет, Элизабет! Только что приехал. Как насчет ужина? Еще никто не пригласил? Первое действие прошло потрясающе. С приветом, Тед». Они ужинали, звонили из ресторана Лейле. «Охраняй моего парня, Ласточка. Не позволяй, чтобы какая-нибудь размалеванная шлюха увела его».
Оба прижимались ухом к телефону. «Ты меня под надзором держишь, звезда?» – шутил Тед.
А Элизабет, остро осознавая его близость, щеку, прикасавшуюся к ее щеке, вцеплялась в трубку, страстно желая набраться мужества и отказаться от встреч с Тедом.
Элизабет распечатала конверт. Пробежала первые предложения, и у нее вырвался придушенный вскрик. Вернуться к письму Теда сил хватило не сразу.
Но боль была непереносимой, пока наконец не перешла в оцепенение.
Когда Элизабет встала, ноги у нее онемели, двигалась она с неуверенностью старухи. Есть еще анонимные письма.
Она не успокоится, пока не разыщет того, кто посылал их, предрешив трагедию.
Бартлетт позвонил только во втором часу:
– Нам надо срочно поговорить! Приходи скорее.
– А почему не встретиться у меня?
– Я жду звонков из Нью-Йорка. Боюсь пропустить.
Когда дверь открыл Крейг, Тед не стал тратить время на предисловия.
– Что стряслось?
– Кое-что, что тебе не понравится.
Бартлетт сидел не за овальным столом, который служил ему письменным, а развалился в кресле, держа руку на телефоне, точно ожидая, что тот прыгнет ему в руку. Выражение лица задумчивое; немного похож, решил Тед, на философа, столкнувшегося с трудной проблемой.
– Сколько? – спросил Тед. – Десять лет? Пятнадцать?
– Хуже. Они не согласны на признание. Появится новый очевидец.
Отрывисто, даже резко, Генри стал объяснять:
– Как тебе известно, мы приставили к Салли Росс частного детектива, хотели накопать побольше компромата. Позавчера ночью детектив как раз дежурил в доме, когда в квартире этажом выше застали вора. И тот заключил сделку с окружным прокурором. Оказывается, в этой квартире он не в первый раз. А именно, был там двадцать девятого марта. Он заявляет – он сам видел, как ты сбросил Лейлу с балкона!
Бартлетт наблюдал, как на лицо Теда наползает мертвенная бледность, превращая загар в грязно-бежевый.
– Значит, никакого послабления в обмен на признание, – прошептал Тед.
Так тихо, что Генри едва разобрал.
– С какой стати? С таким-то свидетелем? Из сообщения моих людей ясно – всякие сомнения, будто он не мог рассмотреть происходящее, отпадают. Террасу у Салли загораживает эвкалипт, он мешал ей видеть. Но этажом выше дерево уже не помеха обзору.
– Мне все равно, сколько народу видели Теда в тот вечер! – рявкнул Крейг. – Он был пьян и не соображал, что делает. Я пойду на лжесвидетельство. Заявлю, что он говорил со мной по телефону в половине десятого.
– Какое там лжесвидетельство! – оборвал Бартлетт. – В протоколе уже есть запись твоих слов: ты слышал телефонный звонок, но трубку не снял. Нечего и мечтать.
Тед сунул в карманы стиснутые кулаки.
– Забудьте вы тот злополучный звонок. Что конкретно видел свидетель?
– Пока что окружной прокурор отказывается отвечать на мои звонки. Но у меня в прокуратуре есть свои люди, им удалось разнюхать: свидетель показывает – Лейла боролась за свою жизнь.
– Значит, приговор грозит по максимуму?
– Судья, который будет рассматривать дело, – зверюга. Головореза из черного квартала поругает и отпустит, но на процессах богачей обожает продемонстрировать, какой он крутой с ними. А ты – богач…
Звонил телефон. Бартлетт сгреб трубку еще до второго сигнала. Тед с Крейгом увидели, что он нахмурился еще больше, облизал губы, закусил нижнюю губу.
– Мне требуется подробное досье на парня, – рявкнул он. – Детали его сделки с прокурором. Требуются снимки балкона квартиры той женщины, снятые в дождливый вечер… Выполняй!
Положив трубку, он внимательно взглянул на Теда с Крейгом, отметив, что Тед обмяк в кресле, а Крейг настороженно выпрямился.
– Процесс состоится. Новый очевидец, бесспорно, бывал в квартире раньше: он описал вещи в гардеробных, а в тот раз, когда его схватили, он едва успел войти в холл. Утверждает, что видел тебя, Тедди. Лейла отбивалась от тебя, царапалась, старалась вырваться. Ты схватил ее, высоко поднял над перилами и тряс, пока она не выпустила твои руки. Не очень приятная сцена. Если ее красочно распишут на суде…
– Поднял над перилами… тряс… прежде чем сбросить! – Тед схватил со стола вазу и с маху швырнул через комнату о мраморный камин. Сотни осколков нежного хрусталя брызнули на ковер. – Нет! Такое невозможно! – Развернувшись, он слепо метнулся к выходу, захлопнув дверь с такой силой, что стекла отозвались жалобным звоном.
Они смотрели, как Тед мчится через лужайку к деревьям, отгораживающим Спа от Крокер Вудленда.
– Он виновен, – произнес Бартлетт. – И мне его не вызволить. Дайте мне отъявленного лгуна, с ним я сумею развернуться. Если выставить Теда свидетелем, присяжные сочтут его высокомерным, если же не выставлять, Элизабет станет показывать, как он убивал ее. Вот и защищай при таких обстоятельствах. – Генри прикрыл глаза. – Между прочим, только что он доказал нам – темперамент у него весьма буйный.
– Для этого взрыва имеется особая причина, – бесстрастно пояснил Крейг. – Когда Теду было восемь лет, он видел, как его отец в припадке пьяного бешенства держал мать над перилами пентхауса.
Крейг выдержал паузу.
– Разница в том, что с небоскреба он ее все-таки не сбросил.
4
5
6
7
Сколько лет ему придется отсидеть? Семь? Десять? Пятнадцать?
Есть еще одно дело. Достав из папки свою именную бумагу, Тед сел за письмо. Закончив, запечатал конверт, позвонил горничной и попросил отнести Элизабет.
Он предпочел бы подождать до завтрашнего отъезда, но, может, узнав, что суда не будет, она задержится тут подольше.
В полдень, вернувшись к себе, Элизабет увидела конверт. Такой знакомый – белый с вишневым обрезом, цвета эмблемы «Винтерс Энтерпрайз»; твердый четкий почерк, тоже знакомый; у нее пересохло во рту. Как часто к ней в гримерку приносили записки на такой бумаге, написанные этим почерком. «Привет, Элизабет! Только что приехал. Как насчет ужина? Еще никто не пригласил? Первое действие прошло потрясающе. С приветом, Тед». Они ужинали, звонили из ресторана Лейле. «Охраняй моего парня, Ласточка. Не позволяй, чтобы какая-нибудь размалеванная шлюха увела его».
Оба прижимались ухом к телефону. «Ты меня под надзором держишь, звезда?» – шутил Тед.
А Элизабет, остро осознавая его близость, щеку, прикасавшуюся к ее щеке, вцеплялась в трубку, страстно желая набраться мужества и отказаться от встреч с Тедом.
Элизабет распечатала конверт. Пробежала первые предложения, и у нее вырвался придушенный вскрик. Вернуться к письму Теда сил хватило не сразу.
Дорогая Элизабет.Почти два часа Элизабет просидела на кушетке, съеживаясь, обхватив колени руками, глядя в пустоту. Ты же сама хотела этого! – твердила она себе. Он заплатит за все, что сотворил с Лейлой.
Могу сказать одно – мне очень жаль. Но слова не передают ничего. Ты была права. Барон слышал, как я боролся с Лейлой в тот вечер. А Сид встретил меня на улице. И я сам сказал ему, что Лейла мертва. Поэтому нет смысла прикидываться, будто меня там не было. Поверь, я тех минут не помню абсолютно, но, учитывая все обстоятельства, намерен чистосердечно признаться в убийстве. Я возвращаюсь в Нью-Йорк.
Наконец-то с этим жутким делом будет покончено. И это избавит тебя от мучений давать показания на процессе, снова перебирать детали гибели Лейлы.
Благослови и храни тебя Бог. Лейла рассказывала, что, когда ты была маленькой и вы ехали в Нью-Йорк, ты очень боялась и, чтобы успокоить тебя, она напевала тебе эту прелестную песенку «Не плачь, моя леди…».
Представь, что она поет тебе ее сейчас, и постарайся начать новую, более счастливую главу своей жизни.
Тед
Но боль была непереносимой, пока наконец не перешла в оцепенение.
Когда Элизабет встала, ноги у нее онемели, двигалась она с неуверенностью старухи. Есть еще анонимные письма.
Она не успокоится, пока не разыщет того, кто посылал их, предрешив трагедию.
Бартлетт позвонил только во втором часу:
– Нам надо срочно поговорить! Приходи скорее.
– А почему не встретиться у меня?
– Я жду звонков из Нью-Йорка. Боюсь пропустить.
Когда дверь открыл Крейг, Тед не стал тратить время на предисловия.
– Что стряслось?
– Кое-что, что тебе не понравится.
Бартлетт сидел не за овальным столом, который служил ему письменным, а развалился в кресле, держа руку на телефоне, точно ожидая, что тот прыгнет ему в руку. Выражение лица задумчивое; немного похож, решил Тед, на философа, столкнувшегося с трудной проблемой.
– Сколько? – спросил Тед. – Десять лет? Пятнадцать?
– Хуже. Они не согласны на признание. Появится новый очевидец.
Отрывисто, даже резко, Генри стал объяснять:
– Как тебе известно, мы приставили к Салли Росс частного детектива, хотели накопать побольше компромата. Позавчера ночью детектив как раз дежурил в доме, когда в квартире этажом выше застали вора. И тот заключил сделку с окружным прокурором. Оказывается, в этой квартире он не в первый раз. А именно, был там двадцать девятого марта. Он заявляет – он сам видел, как ты сбросил Лейлу с балкона!
Бартлетт наблюдал, как на лицо Теда наползает мертвенная бледность, превращая загар в грязно-бежевый.
– Значит, никакого послабления в обмен на признание, – прошептал Тед.
Так тихо, что Генри едва разобрал.
– С какой стати? С таким-то свидетелем? Из сообщения моих людей ясно – всякие сомнения, будто он не мог рассмотреть происходящее, отпадают. Террасу у Салли загораживает эвкалипт, он мешал ей видеть. Но этажом выше дерево уже не помеха обзору.
– Мне все равно, сколько народу видели Теда в тот вечер! – рявкнул Крейг. – Он был пьян и не соображал, что делает. Я пойду на лжесвидетельство. Заявлю, что он говорил со мной по телефону в половине десятого.
– Какое там лжесвидетельство! – оборвал Бартлетт. – В протоколе уже есть запись твоих слов: ты слышал телефонный звонок, но трубку не снял. Нечего и мечтать.
Тед сунул в карманы стиснутые кулаки.
– Забудьте вы тот злополучный звонок. Что конкретно видел свидетель?
– Пока что окружной прокурор отказывается отвечать на мои звонки. Но у меня в прокуратуре есть свои люди, им удалось разнюхать: свидетель показывает – Лейла боролась за свою жизнь.
– Значит, приговор грозит по максимуму?
– Судья, который будет рассматривать дело, – зверюга. Головореза из черного квартала поругает и отпустит, но на процессах богачей обожает продемонстрировать, какой он крутой с ними. А ты – богач…
Звонил телефон. Бартлетт сгреб трубку еще до второго сигнала. Тед с Крейгом увидели, что он нахмурился еще больше, облизал губы, закусил нижнюю губу.
– Мне требуется подробное досье на парня, – рявкнул он. – Детали его сделки с прокурором. Требуются снимки балкона квартиры той женщины, снятые в дождливый вечер… Выполняй!
Положив трубку, он внимательно взглянул на Теда с Крейгом, отметив, что Тед обмяк в кресле, а Крейг настороженно выпрямился.
– Процесс состоится. Новый очевидец, бесспорно, бывал в квартире раньше: он описал вещи в гардеробных, а в тот раз, когда его схватили, он едва успел войти в холл. Утверждает, что видел тебя, Тедди. Лейла отбивалась от тебя, царапалась, старалась вырваться. Ты схватил ее, высоко поднял над перилами и тряс, пока она не выпустила твои руки. Не очень приятная сцена. Если ее красочно распишут на суде…
– Поднял над перилами… тряс… прежде чем сбросить! – Тед схватил со стола вазу и с маху швырнул через комнату о мраморный камин. Сотни осколков нежного хрусталя брызнули на ковер. – Нет! Такое невозможно! – Развернувшись, он слепо метнулся к выходу, захлопнув дверь с такой силой, что стекла отозвались жалобным звоном.
Они смотрели, как Тед мчится через лужайку к деревьям, отгораживающим Спа от Крокер Вудленда.
– Он виновен, – произнес Бартлетт. – И мне его не вызволить. Дайте мне отъявленного лгуна, с ним я сумею развернуться. Если выставить Теда свидетелем, присяжные сочтут его высокомерным, если же не выставлять, Элизабет станет показывать, как он убивал ее. Вот и защищай при таких обстоятельствах. – Генри прикрыл глаза. – Между прочим, только что он доказал нам – темперамент у него весьма буйный.
– Для этого взрыва имеется особая причина, – бесстрастно пояснил Крейг. – Когда Теду было восемь лет, он видел, как его отец в припадке пьяного бешенства держал мать над перилами пентхауса.
Крейг выдержал паузу.
– Разница в том, что с небоскреба он ее все-таки не сбросил.
4
В два часа Элизабет позвонила Сиду и попросила встретиться с ней у «Олимпийского». Когда она подошла, как раз начались совместные занятия аэробикой. Мужчины и женщины с пляжными мячами старательно следовали указаниям тренера: «Сожмите мяч ладонями, покачайтесь из стороны в сторону… вот так… держите его под водой… вытаскиваем…»; играла музыка.
Элизабет устроилась за столиком в дальнем углу патио. Поблизости никого. Десять минут спустя позади раздался скрежет, она обмерла. Но это всего лишь пришел Сид. Продравшись через кусты, он отодвинул стул, чтобы пройти в патио. Кивком указал на бассейн:
– Когда я был мальчишкой и мы жили в квартире смотрителя дома в Бруклине, видела бы ты, как укреплялись мышцы моей матери от махания метлой.
Говорил он достаточно дружелюбно, но держался настороженно. Спортивная рубашка с открытым воротом и шорты открывали стальную крепость рук и сильные мускулы ног. Забавно, мелькнуло у Элизабет, а я всегда считала Сида хиляком, может, потому, что он тощий. Какая ошибка!
Скрежет по полу. Значит, прошлым вечером она тоже слышала, как двинули стулом? И в понедельник ей почудилось за кустами движение. Неужели все время, пока она плавала, за ней наблюдали? Мимолетная, но очень тревожная мысль.
– Для местечка, где так дорого стоит расслабиться, что-то многовато озабоченных. – Сид уселся напротив нее.
– И самая озабоченная, по-моему, я. Сид, ты вложил собственные деньги в «Карусель». И пьесу Лейле принес ты. Работал над переделками. Мне необходимо поговорить с драматургом Клейтоном Андерсоном. Как с ним связаться?
– Без понятия. Лично я с ним никогда не встречался. Контракт обговаривали через его адвоката.
– Назови его имя.
– Нет.
– Потому что никакого адвоката не существует, да, Сид? Пьесу написал Хельмут? Принес ее тебе, а ты подсунул Лейле. Хельмут великолепно понимал, что Мин сойдет с ума, если узнает. В пьесе ведь явно просматривается, что автор одержим Лейлой. Оттого и получилась настолько подходящая роль.
– Что ты выдумываешь! – Сид покраснел.
– А это правда? – Элизабет протянула ему письмо Теда. – Ты встретил Теда в тот вечер? Почему же не сказал об этом еще несколько месяцев назад?
Сид бегло пробежал записку.
– Еще и письменно изложил! Ну, идиот!
Элизабет подалась вперед.
– Из письма выходит, барон слышал, как Тед борется с Лейлой, а тебе Тед сказал – Лейла мертва. Почему же ни один из вас даже не подумал зайти и посмотреть – а что там? А вдруг ей можно было помочь?
– Хватит с меня. – Сид отъехал на стуле. – Наслушался.
– Нет, Сид! Еще не все. Зачем ты тогда шел к Лейле? Зачем туда шел барон? Она ведь не договаривалась о встрече ни с кем из вас.
– Слушай, Элизабет! – Сид вскочил. От злости у него перекосилось лицо. – Сестрица твоя под корень меня резанула! Бросила спектакль. Выкинула меня с работы. Вот я и шел умолять ее изменить решение. Но я даже в дом не успел зайти. Смотрю, бежит Тед. Я погнался за ним. Он сказал, что она мертва. Кто же останется в живых после такого падения? Вот я и не стал лезть. А барона я не видел. – Он швырнул девушке письмо Теда. – Ну, теперь ты довольна? Теда упекут в тюрягу на всю жизнь. Этого ты добивалась, верно?
– Погоди, Сид. У меня есть еще вопросы. Анонимка, которую стащила Черил… Почему ты порвал ее? Она ведь могла бы помочь Теду. Тебе ведь так хотелось его выручить…
Сид тяжело опустился на стул.
– Знаешь, Элизабет, давай договоримся. То, что я порвал анонимку, – моя ошибка. Черил клянется, что не писала никаких анонимок. И я ей верю.
Элизабет ждала. Она не собирались выкладывать, что и Скотт поверил Черил.
– Насчет барона ты угадала. Пьесу написал он. Ты помнишь, как насмехалась над ним Лейла. Ему хотелось получить над ней власть. Другой затащил бы ее в постель… – Сид запнулся. – Элизабет, если Черил завтра не уедет, попадет на пресс-конференцию, то потеряет роль в сериале. Студия вышвырнет ее, если всплывет, что ее задержала полиция. К тебе Скотт прислушается. Уговори, пусть отпустит Черил. А я тебе дам ниточку к анонимкам.
Элизабет уставилась на него. Сид принял ее молчание за согласие. Отбивая дробь по столешнице, он продолжил:
– «Карусель» написал барон. У меня имеются ранние варианты с исправлениями его почерком. Давай, Элизабет, поиграем в «Предположим». Итак, предположим, пьеса стала бы суперхитом. Минна барону больше не нужна. Он устал от игры в курорты, он выбивается в бродвейские драматурги и теперь рядом с Лейлой. Как может Минна помешать такому? Подстроить провал спектакля. Но как? Уничтожив Лейлу. И уж кто-кто, а Минна способ изобретет. Тед жил с Лейлой три года. Если бы развести их задумала Черил, зачем ей тянуть так долго?
Ответа Сид дожидаться не стал. Снова скрежет отодвигаемого стула. Элизабет растерянно смотрела ему вслед. А что, вполне вероятно. Логично.
Ей послышался голос Лейлы: «Господи, Ласточка, Мин прямо рехнулась на своем Игрушечном Солдатике. Не дай бог, кто-то на него глаз положит. Мин тотчас выступит на тропу войны с топором».
Или с ножницами и клеем?
Сид исчез в кустах. Элизабет не видела мрачной улыбки, которую он себе позволил, скрывшись с ее глаз.
Может, сработает, надеялся Сид. Он гадал, как сыграть последней козырной, а Элизабет подсказала ход. Если клюнет, то Черил, может, вывернется. Улыбка растаяла. Может, и да…
А он сам?
Элизабет устроилась за столиком в дальнем углу патио. Поблизости никого. Десять минут спустя позади раздался скрежет, она обмерла. Но это всего лишь пришел Сид. Продравшись через кусты, он отодвинул стул, чтобы пройти в патио. Кивком указал на бассейн:
– Когда я был мальчишкой и мы жили в квартире смотрителя дома в Бруклине, видела бы ты, как укреплялись мышцы моей матери от махания метлой.
Говорил он достаточно дружелюбно, но держался настороженно. Спортивная рубашка с открытым воротом и шорты открывали стальную крепость рук и сильные мускулы ног. Забавно, мелькнуло у Элизабет, а я всегда считала Сида хиляком, может, потому, что он тощий. Какая ошибка!
Скрежет по полу. Значит, прошлым вечером она тоже слышала, как двинули стулом? И в понедельник ей почудилось за кустами движение. Неужели все время, пока она плавала, за ней наблюдали? Мимолетная, но очень тревожная мысль.
– Для местечка, где так дорого стоит расслабиться, что-то многовато озабоченных. – Сид уселся напротив нее.
– И самая озабоченная, по-моему, я. Сид, ты вложил собственные деньги в «Карусель». И пьесу Лейле принес ты. Работал над переделками. Мне необходимо поговорить с драматургом Клейтоном Андерсоном. Как с ним связаться?
– Без понятия. Лично я с ним никогда не встречался. Контракт обговаривали через его адвоката.
– Назови его имя.
– Нет.
– Потому что никакого адвоката не существует, да, Сид? Пьесу написал Хельмут? Принес ее тебе, а ты подсунул Лейле. Хельмут великолепно понимал, что Мин сойдет с ума, если узнает. В пьесе ведь явно просматривается, что автор одержим Лейлой. Оттого и получилась настолько подходящая роль.
– Что ты выдумываешь! – Сид покраснел.
– А это правда? – Элизабет протянула ему письмо Теда. – Ты встретил Теда в тот вечер? Почему же не сказал об этом еще несколько месяцев назад?
Сид бегло пробежал записку.
– Еще и письменно изложил! Ну, идиот!
Элизабет подалась вперед.
– Из письма выходит, барон слышал, как Тед борется с Лейлой, а тебе Тед сказал – Лейла мертва. Почему же ни один из вас даже не подумал зайти и посмотреть – а что там? А вдруг ей можно было помочь?
– Хватит с меня. – Сид отъехал на стуле. – Наслушался.
– Нет, Сид! Еще не все. Зачем ты тогда шел к Лейле? Зачем туда шел барон? Она ведь не договаривалась о встрече ни с кем из вас.
– Слушай, Элизабет! – Сид вскочил. От злости у него перекосилось лицо. – Сестрица твоя под корень меня резанула! Бросила спектакль. Выкинула меня с работы. Вот я и шел умолять ее изменить решение. Но я даже в дом не успел зайти. Смотрю, бежит Тед. Я погнался за ним. Он сказал, что она мертва. Кто же останется в живых после такого падения? Вот я и не стал лезть. А барона я не видел. – Он швырнул девушке письмо Теда. – Ну, теперь ты довольна? Теда упекут в тюрягу на всю жизнь. Этого ты добивалась, верно?
– Погоди, Сид. У меня есть еще вопросы. Анонимка, которую стащила Черил… Почему ты порвал ее? Она ведь могла бы помочь Теду. Тебе ведь так хотелось его выручить…
Сид тяжело опустился на стул.
– Знаешь, Элизабет, давай договоримся. То, что я порвал анонимку, – моя ошибка. Черил клянется, что не писала никаких анонимок. И я ей верю.
Элизабет ждала. Она не собирались выкладывать, что и Скотт поверил Черил.
– Насчет барона ты угадала. Пьесу написал он. Ты помнишь, как насмехалась над ним Лейла. Ему хотелось получить над ней власть. Другой затащил бы ее в постель… – Сид запнулся. – Элизабет, если Черил завтра не уедет, попадет на пресс-конференцию, то потеряет роль в сериале. Студия вышвырнет ее, если всплывет, что ее задержала полиция. К тебе Скотт прислушается. Уговори, пусть отпустит Черил. А я тебе дам ниточку к анонимкам.
Элизабет уставилась на него. Сид принял ее молчание за согласие. Отбивая дробь по столешнице, он продолжил:
– «Карусель» написал барон. У меня имеются ранние варианты с исправлениями его почерком. Давай, Элизабет, поиграем в «Предположим». Итак, предположим, пьеса стала бы суперхитом. Минна барону больше не нужна. Он устал от игры в курорты, он выбивается в бродвейские драматурги и теперь рядом с Лейлой. Как может Минна помешать такому? Подстроить провал спектакля. Но как? Уничтожив Лейлу. И уж кто-кто, а Минна способ изобретет. Тед жил с Лейлой три года. Если бы развести их задумала Черил, зачем ей тянуть так долго?
Ответа Сид дожидаться не стал. Снова скрежет отодвигаемого стула. Элизабет растерянно смотрела ему вслед. А что, вполне вероятно. Логично.
Ей послышался голос Лейлы: «Господи, Ласточка, Мин прямо рехнулась на своем Игрушечном Солдатике. Не дай бог, кто-то на него глаз положит. Мин тотчас выступит на тропу войны с топором».
Или с ножницами и клеем?
Сид исчез в кустах. Элизабет не видела мрачной улыбки, которую он себе позволил, скрывшись с ее глаз.
Может, сработает, надеялся Сид. Он гадал, как сыграть последней козырной, а Элизабет подсказала ход. Если клюнет, то Черил, может, вывернется. Улыбка растаяла. Может, и да…
А он сам?
5
Не видя ничего вокруг, не шевелясь, Элизабет сидела у бассейна, пока бодрый голос тренера не вырвал ее из задумчивости: она анализировала возможное чудовищное предательство Мин. Поднявшись, Элизабет направилась к особняку.
День оправдал утренние надежды. Золотисто-теплое солнышко, ни ветерка, даже кипарисы кажутся веселыми, темные листья подрагивают, уродливые тени никому не угрожают. Жизнерадостные соцветия петуний, герани и азалий, встрепенувшиеся после недавней поливки, тянулись к теплу, яркие венчики нарядно раскрыты.
В приемной она увидела временную регистраторшу, симпатичную женщину лет тридцати. Барон с баронессой уехали в больницу помочь, чем смогут, мужу миссис Михан.
– Они так из-за нее расстраиваются. – Приемщицу, казалось, глубоко трогала их забота.
Когда умерла Лейла, они тоже расстраивались, вспомнилось Элизабет. Интересно, насколько искренним было горе Мин? Она черкнула Хельмуту записку и запечатала.
– Пожалуйста, передайте барону, как только вернется.
Кинула взгляд на ксерокс. Сэмми включила его, перед тем как отправиться в римскую баню. Может, действительно у нее помутилось сознание, все перемешалось в голове и она оставила письмо в машине. Утром Мин всегда приходит пораньше. Увидела анонимку и уничтожила.
Элизабет устало побрела к себе. Ей никогда не узнать, кто отправлял анонимки. Никто не признается. Зачем она здесь? Все уже кончено. И что ей теперь делать со своей жизнью? В письме Тед советовал ей начать новую счастливую главу. Но где? Как?
Голова у нее болела – тупая, настойчивая пульсация. Она спохватилась, что снова пропустила обед. Надо позвонить насчет Эльвиры Михан и начать собираться. Забавно, когда в мире нет места, куда тебе хотелось бы поехать, и нет человека, которого тебе хотелось бы видеть. Она вытащила из кладовки чемодан. И внезапно замерла.
У нее ведь еще осталась Эльвирина брошь-солнце. В кармане брюк. Вытащив ее, Элизабет удивилась: тяжелая, а по виду не скажешь. Элизабет не специалист по драгоценностям, но безделушка явно из дешевых. Повернув брошку, она стала разглядывать обратную сторону. Застежки нет. Какое-то скрытое крепление. Элизабет снова повернула украшение, всмотрелась в «солнышко». Посредине крохотное отверстие… микрофон!
Открытие ее ошеломило. Наивные на первый взгляд вопросы, Эльвирина привычка теребить брошку – значит, направляла микрофон в сторону говоривших. Сумочка с дорогим магнитофоном, кассеты… Элизабет решила, что надо забрать их, пока не забрал кто-то другой. Она позвонила Вики.
Пятнадцать минут спустя Элизабет уже сидела у себя, кассеты и магнитофон из сумки Эльвиры разложила перед собой. Вики пугливо причитала, что боится, как бы кто-нибудь не заметил.
– Я все передам шерифу Элшорну, – заверила ее Элизабет. – Просто хочу перенести в безопасное место. Чтобы не исчезли, если муж миссис Михан кому-то расскажет про них.
Элизабет согласилась на чай и сэндвичи. Когда Вики вернулась с подносом, Элизабет сидела с наушниками на голове и с ручкой и блокнотом наготове. И слушала записи.
День оправдал утренние надежды. Золотисто-теплое солнышко, ни ветерка, даже кипарисы кажутся веселыми, темные листья подрагивают, уродливые тени никому не угрожают. Жизнерадостные соцветия петуний, герани и азалий, встрепенувшиеся после недавней поливки, тянулись к теплу, яркие венчики нарядно раскрыты.
В приемной она увидела временную регистраторшу, симпатичную женщину лет тридцати. Барон с баронессой уехали в больницу помочь, чем смогут, мужу миссис Михан.
– Они так из-за нее расстраиваются. – Приемщицу, казалось, глубоко трогала их забота.
Когда умерла Лейла, они тоже расстраивались, вспомнилось Элизабет. Интересно, насколько искренним было горе Мин? Она черкнула Хельмуту записку и запечатала.
– Пожалуйста, передайте барону, как только вернется.
Кинула взгляд на ксерокс. Сэмми включила его, перед тем как отправиться в римскую баню. Может, действительно у нее помутилось сознание, все перемешалось в голове и она оставила письмо в машине. Утром Мин всегда приходит пораньше. Увидела анонимку и уничтожила.
Элизабет устало побрела к себе. Ей никогда не узнать, кто отправлял анонимки. Никто не признается. Зачем она здесь? Все уже кончено. И что ей теперь делать со своей жизнью? В письме Тед советовал ей начать новую счастливую главу. Но где? Как?
Голова у нее болела – тупая, настойчивая пульсация. Она спохватилась, что снова пропустила обед. Надо позвонить насчет Эльвиры Михан и начать собираться. Забавно, когда в мире нет места, куда тебе хотелось бы поехать, и нет человека, которого тебе хотелось бы видеть. Она вытащила из кладовки чемодан. И внезапно замерла.
У нее ведь еще осталась Эльвирина брошь-солнце. В кармане брюк. Вытащив ее, Элизабет удивилась: тяжелая, а по виду не скажешь. Элизабет не специалист по драгоценностям, но безделушка явно из дешевых. Повернув брошку, она стала разглядывать обратную сторону. Застежки нет. Какое-то скрытое крепление. Элизабет снова повернула украшение, всмотрелась в «солнышко». Посредине крохотное отверстие… микрофон!
Открытие ее ошеломило. Наивные на первый взгляд вопросы, Эльвирина привычка теребить брошку – значит, направляла микрофон в сторону говоривших. Сумочка с дорогим магнитофоном, кассеты… Элизабет решила, что надо забрать их, пока не забрал кто-то другой. Она позвонила Вики.
Пятнадцать минут спустя Элизабет уже сидела у себя, кассеты и магнитофон из сумки Эльвиры разложила перед собой. Вики пугливо причитала, что боится, как бы кто-нибудь не заметил.
– Я все передам шерифу Элшорну, – заверила ее Элизабет. – Просто хочу перенести в безопасное место. Чтобы не исчезли, если муж миссис Михан кому-то расскажет про них.
Элизабет согласилась на чай и сэндвичи. Когда Вики вернулась с подносом, Элизабет сидела с наушниками на голове и с ручкой и блокнотом наготове. И слушала записи.
6
Скотту Элшорну не нравились подозрительная смерть и подозрительный несчастный случай, чуть не кончившийся смертью. И то и другое – загадка. У Доры Сэмюэлс перед смертью случился сердечный приступ? Задолго ли? У Эльвиры Михан на лице застыла капелька крови: след укола. Лабораторный анализ показал очень низкий уровень сахара в крови: возможно, результат инъекции. Старания барона, к счастью, спасли ей жизнь.
Итак, что же у него есть?
Мужа миссис Михан разыскали лишь поздно ночью, в час по нью-йоркскому времени, и тот на частном самолете прилетел в семь утра по местному времени в больницу. Скотт приехал туда поговорить с ним.
Смертельно бледная, с трудом дышавшая Эльвира с прикрепленными аппаратами казалась Скотту неправдоподобной. Таким, как Эльвира, не положено болеть: они такие шумные, в них бурлит жизнь. Плотный мужчина, сидевший к нему спиной, словно и не заметил его прихода. Наклонившись, он что-то нашептывал больной.
– Мистер Михан, – тронул его за плечо Скотт, – я Скотт Элшорн, шериф округа Монтеррей. Сожалею насчет вашей жены…
Вилли Михан мотнул головой в сторону врачебного кабинета:
– Знаю, что они там думают про нее. Но уверяю, мистер Элшорн, с ней все образуется. Сейчас сказал ей – пусть только попробует отколет со мной эдакую штуку, помрет, весь выигрыш тогда растранжирю с роскошной блондинкой. Уж такого она не допустит… Правда, золотко? – Из глаз его полились слезы.
– Мистер Михан, мне нужно поговорить с вами.
Эльвира слышала, как говорил с ней Вилли, но ответить не могла. Никогда раньше она не чувствовала такой слабости. До того устала, просто не в силах рукой шевельнуть.
Но она должна кое-что сказать им. Теперь ей стало понятно, что случилось в кабинете. Она должна заставить себя говорить. Она попробовала пошевелить губами, но ничего не получилось. Попыталась согнуть палец, поманить его… Но рука Вилли накрыла ее ладонь. Она никак не могла набраться сил дать понять – ей нужно что-то сказать…
Только бы привлечь его внимание. Он рассказывал о путешествиях, куда они направятся вместе. Слабенькое раздражение кольнуло ее. Замолчи же! Послушай меня! Вилли, пожалуйста! Да послушай же!
Беседа у дверей интенсивной терапии ничего не прояснила. Эльвира всегда была здорова «как лошадь». Никогда не болела. Не принимала никаких лекарств. Скотт даже спрашивать не стал, не употребляла ли она наркотики. Такого просто не могло быть, и он не стал оскорблять расстроенного человека.
– Она так мечтала об этой поездке, – заключил Вилли, берясь за ручку кабинета, – даже подрядилась писать для «Глобал» репортажи про курорт. Вы бы видели, как она разволновалась, когда редактор показывал ей, как записывать беседы людей…
– Репортажи! – изумился Скотт. – Она записывала разговоры?
Но тут выскочила медсестра:
– Мистер Михан! Скорее! Ваша жена пытается что-то сказать! Послушайте ее!
Скотт вбежал следом. Эльвира мучилась, стараясь выговорить что-то.
– Гол… Го…
– Я тут, золотко! – Вилли схватил ее за руку. – Я тут!
Нет, слишком сильное напряжение. Она так устала. Ужасно хочется спать. Если бы она могла выговорить хоть слово… предупредить их. С неимоверным усилием Эльвира наконец выговорила это слово. Сказала громко, даже сама себя услышала.
– Голоса!..
Итак, что же у него есть?
Мужа миссис Михан разыскали лишь поздно ночью, в час по нью-йоркскому времени, и тот на частном самолете прилетел в семь утра по местному времени в больницу. Скотт приехал туда поговорить с ним.
Смертельно бледная, с трудом дышавшая Эльвира с прикрепленными аппаратами казалась Скотту неправдоподобной. Таким, как Эльвира, не положено болеть: они такие шумные, в них бурлит жизнь. Плотный мужчина, сидевший к нему спиной, словно и не заметил его прихода. Наклонившись, он что-то нашептывал больной.
– Мистер Михан, – тронул его за плечо Скотт, – я Скотт Элшорн, шериф округа Монтеррей. Сожалею насчет вашей жены…
Вилли Михан мотнул головой в сторону врачебного кабинета:
– Знаю, что они там думают про нее. Но уверяю, мистер Элшорн, с ней все образуется. Сейчас сказал ей – пусть только попробует отколет со мной эдакую штуку, помрет, весь выигрыш тогда растранжирю с роскошной блондинкой. Уж такого она не допустит… Правда, золотко? – Из глаз его полились слезы.
– Мистер Михан, мне нужно поговорить с вами.
Эльвира слышала, как говорил с ней Вилли, но ответить не могла. Никогда раньше она не чувствовала такой слабости. До того устала, просто не в силах рукой шевельнуть.
Но она должна кое-что сказать им. Теперь ей стало понятно, что случилось в кабинете. Она должна заставить себя говорить. Она попробовала пошевелить губами, но ничего не получилось. Попыталась согнуть палец, поманить его… Но рука Вилли накрыла ее ладонь. Она никак не могла набраться сил дать понять – ей нужно что-то сказать…
Только бы привлечь его внимание. Он рассказывал о путешествиях, куда они направятся вместе. Слабенькое раздражение кольнуло ее. Замолчи же! Послушай меня! Вилли, пожалуйста! Да послушай же!
Беседа у дверей интенсивной терапии ничего не прояснила. Эльвира всегда была здорова «как лошадь». Никогда не болела. Не принимала никаких лекарств. Скотт даже спрашивать не стал, не употребляла ли она наркотики. Такого просто не могло быть, и он не стал оскорблять расстроенного человека.
– Она так мечтала об этой поездке, – заключил Вилли, берясь за ручку кабинета, – даже подрядилась писать для «Глобал» репортажи про курорт. Вы бы видели, как она разволновалась, когда редактор показывал ей, как записывать беседы людей…
– Репортажи! – изумился Скотт. – Она записывала разговоры?
Но тут выскочила медсестра:
– Мистер Михан! Скорее! Ваша жена пытается что-то сказать! Послушайте ее!
Скотт вбежал следом. Эльвира мучилась, стараясь выговорить что-то.
– Гол… Го…
– Я тут, золотко! – Вилли схватил ее за руку. – Я тут!
Нет, слишком сильное напряжение. Она так устала. Ужасно хочется спать. Если бы она могла выговорить хоть слово… предупредить их. С неимоверным усилием Эльвира наконец выговорила это слово. Сказала громко, даже сама себя услышала.
– Голоса!..
7
Послеполуденные тени сгущались. Не замечая времени, Элизабет слушала Эльвирины записи. Иногда останавливалась и проматывала ленту назад. Блокнот был исчеркан пометками.
Вопросы, казавшиеся такими бестактными, на самом деле задавались весьма умно. Элизабет вспомнила, как она сидела тогда за столом с графиней, жалея, что не слышит разговоров за столом Мин. Теперь – пожалуйста. Некоторые голоса приглушены, но слышны достаточно четко, заметны наигрыши, увертки, попытки сменить тему.
Элизабет принялась систематизировать свои записки, отводя каждому собеседнику отдельную страничку. Внизу каждой она написала всплывшие вопросы. После третьей пленки ей показалось, что перед ней просто клубок путаных бессмысленных реплик.
«Лейла, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом. Ты бывала циничной, но как часто оказывалась права насчет людей. Ты видела сквозь маски их подлинные лица. Что-то не так. Но я никак не могу уловить что? Так что же?!»
Ей показалось, что она слышит ответ Лейлы, как будто та находится в комнате. «Ради всего святого, Ласточка! Люди не те, кем прикидываются! Слушай, как следует! Думай сама! Сколько раз я учила тебя этому!»
Элизабет как раз собиралась вставить последнюю кассету из Эльвириной брошки, когда зазвонил телефон. Хельмут.
– Ты оставила мне записочку…
– Да, Хельмут. Зачем ты шел к Лейле в тот вечер? Когда она погибла?
У барона перехватило дыхание.
– Элизабет, не стоит об этом по телефону. Можно зайти к тебе сейчас?
Элизабет поскорее спрятала магнитофон и кассеты. Она не собиралась посвящать Хельмута в свое открытие.
Впервые военная выправка покинула Хельмута. Он сел напротив нее, ссутулив плечи. Тихо, торопливо – стал заметен его немецкий акцент – он рассказал ей то же, что и Минне. Автор пьесы, он шел умолять Лейлу не бросать спектакль.
– Ты снял деньги со швейцарского счета Минны.
– Минна тоже догадалась, – кивнул он.
– А может, давно знала? И посылала анонимки специально, чтобы выбить Лейлу из седла? Провалить спектакль? Мин лучше всех понимала эмоциональное состояние Лейлы.
– Как хитроумно! – Глаза барона округлились. – Да, очень в духе Минны. Значит, возможно, она давно знает, что денег не осталось? И просто наказывала меня?
Элизабет не скрывала отвращения.
– Не разделяю твоего восторга, если это и правда проделки Мин. – Подойдя к столу, она взяла чистый блокнот. – Ты слышал, как Тед боролся с Лейлой?
– Да.
– А где был ты? Как вошел? Долго ли простоял у двери? И что именно ты слышал?
Элизабет сосредоточилась только на записывании слов. Писала механически: Хельмут слышал, как Лейла умоляла не убивать ее. И даже не попытался помочь ей.
Когда барон закончил, на его гладком лице блестела испарина. Элизабет хотелось, чтобы он побыстрее ушел, но, не утерпев, она бросила:
– А если вместо того, чтобы удирать, ты вошел бы в квартиру? Может, Лейла осталась бы жива? Теду не надо было признаваться в убийстве, пытаясь смягчить наказание… Если бы ты думал не только о себе…
– Нет, Элизабет! Ничему я не помог бы. Все случилось в считанные секунды. – Глаза барона широко раскрылись. – Но разве ты не слышала? Признание в убийстве не принимают. Сегодня уже напечатано во всех газетах. Второй очевидец видел, как Тед поднял Лейлу над перилами, держал ее так какое-то время, прежде чем сбросить. Окружной прокурор намерен добиваться для Теда пожизненного заключения.
Лейла упала не случайно, отбиваясь. Тед поднял ее над перилами и сбросил нарочно… Значит, умирала Лейла на несколько секунд дольше. Страшнее худших страхов Элизабет. Я буду рада, твердила она, если ему дадут максимальное наказание. Рада, что я могу свидетельствовать против него.
Ей отчаянно захотелось остаться одной, но она заставила себя задать барону последний вопрос:
– А Сида ты не встречал в тот вечер?
Можно ли верить выражению удивления на его лице?
– Нет. А Сид тоже там был?
Все кончено, твердила себе Элизабет. Она позвонила Скотту Элшорну. Шерифа на месте не оказалось. Может, они чем-то могут помочь ей? Нет. Она попросила передать, чтобы тот перезвонил. Отдаст ему магнитофон и микрофон Эльвиры Михан и со следующим же рейсом улетит в Нью-Йорк. Немудрено, что всех так раздражали бесконечные вопросы Эльвиры. Почти всем было что скрывать.
Брошь-солнышко. Элизабет уже прятала ее в сумку, когда вдруг спохватилась, что последнюю кассету так и не прослушала. Ей вспомнилось, что брошь была на Эльвире и в кабинете «С».
С трудом Элизабет извлекла кассету из крошечного углубления. Если Эльвира так тревожилась из-за коллагеновых уколов, может, она оставила микрофон включенным на время процедуры?
И правда оставила. Элизабет прибавила громкость, приложила магнитофон к уху. Начиналась кассета с разговора Эльвиры в кабинете с медсестрой. Медсестра говорит ей о валиуме, щелчок двери. Ровное дыхание Эльвиры, снова щелчок двери… Немного глуховатый, неотчетливый голос барона, уговаривает Эльвиру не волноваться, он приступает к уколам; щелчок двери, прерывистое дыхание Эльвиры, ее попытки позвать на помощь, она задыхается, снова щелчок двери и бодрый голос медсестры: «Ну вот и мы, миссис Михан! Готовы к процедуре красоты?» И тут же растерянная, на грани паники, медсестра кричит: «Миссис Михан! Что такое?! Доктор…»
Пауза и голос Хельмута, рявкающего приказы: «Расстегните халат! Кислород!» Глухие удары, видимо массирует ей грудь, приказывает принести внутривенное. И вошла я, подумала Элизабет. Барон пытался убить ее. Лекарство, которое он ей вколол, – специально для этого. Постоянные повторения фразы о «бабочке, парящей на облаке», ее попытки вслух вспомнить, где же она слышала ее раньше, то, что называла его сочинителем… Возможно, Хельмут воспринимал это как игру в кошки-мышки? Еще надеялся, что как-то удастся скрыть от Мин правду о пьесе, о том, что швейцарского счета больше не существует?
Вопросы, казавшиеся такими бестактными, на самом деле задавались весьма умно. Элизабет вспомнила, как она сидела тогда за столом с графиней, жалея, что не слышит разговоров за столом Мин. Теперь – пожалуйста. Некоторые голоса приглушены, но слышны достаточно четко, заметны наигрыши, увертки, попытки сменить тему.
Элизабет принялась систематизировать свои записки, отводя каждому собеседнику отдельную страничку. Внизу каждой она написала всплывшие вопросы. После третьей пленки ей показалось, что перед ней просто клубок путаных бессмысленных реплик.
«Лейла, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом. Ты бывала циничной, но как часто оказывалась права насчет людей. Ты видела сквозь маски их подлинные лица. Что-то не так. Но я никак не могу уловить что? Так что же?!»
Ей показалось, что она слышит ответ Лейлы, как будто та находится в комнате. «Ради всего святого, Ласточка! Люди не те, кем прикидываются! Слушай, как следует! Думай сама! Сколько раз я учила тебя этому!»
Элизабет как раз собиралась вставить последнюю кассету из Эльвириной брошки, когда зазвонил телефон. Хельмут.
– Ты оставила мне записочку…
– Да, Хельмут. Зачем ты шел к Лейле в тот вечер? Когда она погибла?
У барона перехватило дыхание.
– Элизабет, не стоит об этом по телефону. Можно зайти к тебе сейчас?
Элизабет поскорее спрятала магнитофон и кассеты. Она не собиралась посвящать Хельмута в свое открытие.
Впервые военная выправка покинула Хельмута. Он сел напротив нее, ссутулив плечи. Тихо, торопливо – стал заметен его немецкий акцент – он рассказал ей то же, что и Минне. Автор пьесы, он шел умолять Лейлу не бросать спектакль.
– Ты снял деньги со швейцарского счета Минны.
– Минна тоже догадалась, – кивнул он.
– А может, давно знала? И посылала анонимки специально, чтобы выбить Лейлу из седла? Провалить спектакль? Мин лучше всех понимала эмоциональное состояние Лейлы.
– Как хитроумно! – Глаза барона округлились. – Да, очень в духе Минны. Значит, возможно, она давно знает, что денег не осталось? И просто наказывала меня?
Элизабет не скрывала отвращения.
– Не разделяю твоего восторга, если это и правда проделки Мин. – Подойдя к столу, она взяла чистый блокнот. – Ты слышал, как Тед боролся с Лейлой?
– Да.
– А где был ты? Как вошел? Долго ли простоял у двери? И что именно ты слышал?
Элизабет сосредоточилась только на записывании слов. Писала механически: Хельмут слышал, как Лейла умоляла не убивать ее. И даже не попытался помочь ей.
Когда барон закончил, на его гладком лице блестела испарина. Элизабет хотелось, чтобы он побыстрее ушел, но, не утерпев, она бросила:
– А если вместо того, чтобы удирать, ты вошел бы в квартиру? Может, Лейла осталась бы жива? Теду не надо было признаваться в убийстве, пытаясь смягчить наказание… Если бы ты думал не только о себе…
– Нет, Элизабет! Ничему я не помог бы. Все случилось в считанные секунды. – Глаза барона широко раскрылись. – Но разве ты не слышала? Признание в убийстве не принимают. Сегодня уже напечатано во всех газетах. Второй очевидец видел, как Тед поднял Лейлу над перилами, держал ее так какое-то время, прежде чем сбросить. Окружной прокурор намерен добиваться для Теда пожизненного заключения.
Лейла упала не случайно, отбиваясь. Тед поднял ее над перилами и сбросил нарочно… Значит, умирала Лейла на несколько секунд дольше. Страшнее худших страхов Элизабет. Я буду рада, твердила она, если ему дадут максимальное наказание. Рада, что я могу свидетельствовать против него.
Ей отчаянно захотелось остаться одной, но она заставила себя задать барону последний вопрос:
– А Сида ты не встречал в тот вечер?
Можно ли верить выражению удивления на его лице?
– Нет. А Сид тоже там был?
Все кончено, твердила себе Элизабет. Она позвонила Скотту Элшорну. Шерифа на месте не оказалось. Может, они чем-то могут помочь ей? Нет. Она попросила передать, чтобы тот перезвонил. Отдаст ему магнитофон и микрофон Эльвиры Михан и со следующим же рейсом улетит в Нью-Йорк. Немудрено, что всех так раздражали бесконечные вопросы Эльвиры. Почти всем было что скрывать.
Брошь-солнышко. Элизабет уже прятала ее в сумку, когда вдруг спохватилась, что последнюю кассету так и не прослушала. Ей вспомнилось, что брошь была на Эльвире и в кабинете «С».
С трудом Элизабет извлекла кассету из крошечного углубления. Если Эльвира так тревожилась из-за коллагеновых уколов, может, она оставила микрофон включенным на время процедуры?
И правда оставила. Элизабет прибавила громкость, приложила магнитофон к уху. Начиналась кассета с разговора Эльвиры в кабинете с медсестрой. Медсестра говорит ей о валиуме, щелчок двери. Ровное дыхание Эльвиры, снова щелчок двери… Немного глуховатый, неотчетливый голос барона, уговаривает Эльвиру не волноваться, он приступает к уколам; щелчок двери, прерывистое дыхание Эльвиры, ее попытки позвать на помощь, она задыхается, снова щелчок двери и бодрый голос медсестры: «Ну вот и мы, миссис Михан! Готовы к процедуре красоты?» И тут же растерянная, на грани паники, медсестра кричит: «Миссис Михан! Что такое?! Доктор…»
Пауза и голос Хельмута, рявкающего приказы: «Расстегните халат! Кислород!» Глухие удары, видимо массирует ей грудь, приказывает принести внутривенное. И вошла я, подумала Элизабет. Барон пытался убить ее. Лекарство, которое он ей вколол, – специально для этого. Постоянные повторения фразы о «бабочке, парящей на облаке», ее попытки вслух вспомнить, где же она слышала ее раньше, то, что называла его сочинителем… Возможно, Хельмут воспринимал это как игру в кошки-мышки? Еще надеялся, что как-то удастся скрыть от Мин правду о пьесе, о том, что швейцарского счета больше не существует?