Внезапно вопли прекратились.
Оми слушал с полуоткрытым ртом, напряженно ловя малейший шум, он ждал. Он заметил, что пальцы Кику остановились, его мать перестала жаловаться, напряженно прислушиваясь. Он взглянул через решетку на Ябу. Дайме оставался неподвижен, как статуя.
- Оми-сан! - позвал наконец Ябу. Оми встал, вышел на веранду из полированного дерева и поклонился.
- Да, господин.
- Пойди и посмотри, что случилось.
Оми опять поклонился и пошел через сад, вышел наружу, на аккуратно выложенную галькой дорогу, которая вела с холма вниз в деревню и на берег. Далеко внизу он смог видеть огонь около одной из верфей и мужчин около нее. И на площади, которая выходила к морю, он видел люк подвала и четырех стражников.
Подходя к деревне, он увидел корабль, надежно стоящий на якоре, масляные лампы на палубах и на привязанных к нему лодках. Жители деревни мужчины, и женщины, и дети - все еще выгружали груз и рыболовные лодки, и шлюпки сновали вперед-назад, как множество светлячков. Аккуратные кучки тюков и мешков были сложены на берегу. Семь пушек уже были там, и еще одна на веревках спускалась с лодки на мол и оттуда на песок.
Он передернул плечами, хотя не было намека на ветер. Обычно жители деревни во время своих работ пели, и от хорошего настроения, и потому, что это помогало действовать в лад. Но сегодня вечером деревня была необычно тиха, хотя каждый дом бодрствовал и каждый работал, даже самые больные. Люди сновали взад и вперед. Молча. Даже собаки молчали.
"Раньше так никогда не было, - подумал он, его рука без необходимости сжала меч. - Похоже, что ками деревни оставили нас".
Мура подошел с берега, чтобы встретить его, предупреждая момент, когда Оми открывал дверь в сад. Он поклонился.
- Добрый вечер, Оми-сама. Корабль будет разгружен к полудню.
- Варвар умер?
- Я не знаю, Оми-сама. Я пойду и посмотрю сейчас же.
- Ты можешь пойти со мной.
Мура послушно пошел за ним, отстав на полшага. Оми был странно рад его компании.
- К полудню, говоришь? - спросил Оми, которому не нравилась тишина.
- Да. Все идет хорошо.
- А что с маскировкой?
Мура показал на группы старух и детей около одного из покрытых сетью домов, которые плели толстые маты. Среди них был Суво.
- Мы можем снять укрытия пушки с их повозок и завернуть их. Нам нужно по крайней мере десять человек, чтобы нести одну. К Игураши-сан уже послали за дополнительными носильщиками в соседнюю деревню.
- Хорошо.
- Я забочусь о том, чтобы была сохранена тайна, господин.
- Игураши-сан будет удивлен тем, что нужны носильщики, да?
- Оми-сама, мы истратим все наши мешки для риса, все наше вино, все сети, всю нашу солому для матов.
- Ну и что?
- Как потом мы сможем ловить рыбу и во что грузить наш урожай?
- Ты найдешь способ, - голос Оми стал строже, - Ваш налог увеличивается наполовину в этом сезоне. Ябу-сан приказал это сегодня ночью.
- Мы уже заплатили налог за этот год и за следующий.
- Это обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать у рожай и платить налог. Не так ли? Мура сказал спокойно:
- Да, Оми-сама.
- Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?
- Да, Оми-сама.
- Этот крестьянин, он был дурак и непочтителен. Еще есть такие?
- Никого, Оми-сама.
- Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается налогом на один коку риса - рыбой, рисом, зерном, чем угодно. Должно быть уплачено в течение трех месяцев.
- Да, Оми-сама.
Оба - и Мура, и самурай Оми - знали, что эта цифра была выше того, что было по средствам семье. У них была только рыбачья лодка и одно рисовое поле в полгектара, которое трое братьев Тамазаки - теперь двое - делили с женами, четырьмя сыновьями, тремя дочерьми и вдовой Тамазаки с ее тремя детьми. Коку соответствовал такому количеству риса, которым семья кормилась в течение года. Около пяти бушелей. Видимо, триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход в государстве измерялся коками. И все налоги.
- Куда придет земля богов, если мы забудем о вежливости? - спросил Оми. - И те, что над нами, и те, что под нами?
- Да, Оми-сама. - Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня. И где взять еще рисовых мешков, веревок и сети. Кое-что можно было получить в дороге. Деньги можно будет одолжить. Староста соседней деревни ему обязан. А! Разве старшая дочка Тамазаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Изу - третий кузен сестры матери, нуждающийся в деньгах, лысый, отвратительный старый хрыч? Мура вздохнул, зная, что теперь ему предстоит ряд яростных торгов. "Не беспокойся, - подумал он, - девочка принесет даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше".
- Я приношу извинения за неправильное поведение Тамазаки и прошу у вас прощения, - сказал он.
- Это было его плохое поведение, а не твое, - ответил Оми вежливо.
Но оба они знали, что за это отвечал Мура и лучше, что Тамазаки больше нет. Тем не менее оба были удовлетворены. Извинение принесено и учтено, но отклонено. Таким образом, честь обоих мужчин сохранена.
Они повернули за угол верфи и остановились. Оми колебался, потом показал Муре, что тот может уйти. Староста поклонился и с благодарностью удалился.
- Он мертв, Зукимото?
- Нет, Оми-сан. Он только снова в обмороке.
Оми подошел к большому железному котлу. Жители деревни использовали его для вытапливания ворвани из китов, которых они иногда ловили далеко в море в зимние месяцы, или для варки клея из рыбы, что было типичным деревенским промыслом.
Варвар по плечи был погружен в подогреваемую воду. Его лицо было красным, губы отделены от гнилых зубов.
На закате Оми видел, как Зукимото, надувшись от важности, наблюдал за тем, как варвар был связан по рукам и ногам, как цыпленок, так что его руки были вокруг колен, а локти свободно висели у ног, и опущен в холодную воду. Все это время маленький красноголовый варвар, с которого Ябу хотел начать, что-то бормотал, смеялся и рыдал, а христианский священник читал свои проклятые молитвы.
Потом началось подкладывание дров в огонь. Ябу на берегу не было, но его приказы передавались и немедленно исполнялись. Варвар начал кричать и бредить, потом биться головой, пытаясь размозжить ее о железный край котла, пока его не связали. Потом начались опять молитвы, рыдания, обмороки, возвращение к жизни, панические крики, еще до того, как действительно стало больно. Оми пытался следить, как вы бы следили за жертвоприношением мухи, пытаясь не видеть человека. Но он не смог и постарался уйти как можно скорее. Он обнаружил, что не получает удовольствия от мучений. "В этом нет достоинства, - решил он, радуясь возможности узнать правду о том, чего никогда не видел раньше. - В этом нет чести ни для жертвы, ни для мучителя. Достоинство отодвинулось от смерти, а без этого достоинства что было конечной точкой жизни? " - спросил он себя.
Зукимото спокойно потыкал обваренную кипятком мякоть на ноге палочкой, как делают, когда хотят убедиться, готова ли вареная рыба.
- Он скоро придет в себя. Удивительно, как долго он живет. Я не думаю, что они устроены так же, как и мы. Очень интересно, да? - спросил Зухимото.
- Нет, - сказал Оми, ненавидя его.
Зукимото постоянно был настороже, и его вкрадчивость вернулась.
- Я ничего не имел в виду, Оми-сан, - сказал он с глубоким поклоном. Вовсе ничего.
- Конечно. Господин Ябу доволен, что вы так хорошо все устроили. Необходимо большое искусство, чтобы не дать огню слишком разгореться и все-таки дать его достаточно.
- Вы слишком добры, Оми-сан.
- Ты занимался этим раньше?
- Не совсем этим. Но господин Ябу удостоил меня своим хорошим отношением. Я только пытаюсь порадовать его.
- Он хочет знать, сколько еще проживет этот человек.
- Не доживет до рассвета. При большой осторожности с моей стороны.
Оми задумчиво осмотрел котел. Потом он поднялся на берег к площади. Все самураи встали и поклонились.
- Здесь все успокоилось, Оми-сан, - сказал один из них со смехом, ткнув большим пальцем в сторону люка. - Сначала были слышны разговоры, и голоса были сердитые, и несколько ударов. После два из них, может и больше, плакали, как испуганные дети. Но после этого давно уже тихо.
Оми прислушался. Он мог слышать глухой плеск воды и отдаленное бормотание. Случайный стон.
- А Масиджиро? - спросил он, называя так самурая, который, выполняя его приказы, остался внизу.
- Мы не знаем, Оми-сан. Конечно, он не отзывался. Он, возможно, умер.
"Как мог Масиджиро оказаться таким беспомощным, - подумал Оми. Поддаться беззащитным людям, большинство которых были больны! Позор! Лучше бы он умер".
- Завтра не давайте ни воды, ни пищи. В полдень поднимите трупы, понятно? И я хочу, чтобы привели их главаря. Одного.
- Да, Оми-сан.
Оми вернулся к огню и дождался, когда варвар открыл глаза. После этого он вернулся в сад и доложил, что, по словам Зукимото, пытка еще мучительней на ветру.
- Ты посмотрел в глаза этого варвара?
- Да, Ябу-сама.
Оми встал на колени сзади дайме на расстоянии в десять шагов. Ябу оставался неподвижным. Лунный свет затушевал его кимоно и осветил рукоятку меча так, что она стала похожа на фаллос.
- Что, что ты увидел?
- Безумие. Сущность безумия, я никогда не видел таких глаз. И беспредельный ужас.
Мягко упали еще три лепестка.
- Сложи о нем стихи.
Оми пытался заставить свой мозг работать. Потом, желая быть точным, он сказал:
Его глаза
у края преисподней!
Вся боль
Заговорила в них.
Крики неслись вверх, они стали слабее, расстояние, казалось, усиливало их. Ябу сказал:
Если вы позволите
Их холоду настичь,
Вы станете одним из них
В большой, большой
Неизреченной тайне.
Оми долго думал об этом в красоте ночи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как раз перед первым лучом солнца крики прекратились.
Теперь мать Оми уснула. И Ябу.
Деревня на рассвете все еще не отдыхала. Еще нужно было доставить на берег четыре пушки, пятьдесят бочонков пороху, тысячу пушечных ядер.
Кику лежала под одеялом, следя за тенями на стене седзи. Она не спала, хотя и была утомлена более, чем когда-либо. Тяжелый храп старухи в соседней комнате заглушал мягкое глубокое дыхание дайме рядом с ней. Мальчик беззвучно спал на других одеялах, одна его рука лежала на глазах, закрывая их от света.
Слабая дрожь пробежала по телу Ябу, и Кику задержала дыхание. Но он не проснулся, и это обрадовало ее, так как она поняла, что очень скоро сможет уйти, не беспокоя его. Терпеливо ожидая, она заставила себя думать о приятном. "Всегда помни, дитя, - внушал ее первый учитель, - что думать о плохом - действительно легче всего.
Чем больше о нем думаешь, тем больше накликаешь на себя несчастья. Думать о хорошем, однако, требует усилий. Это одна из вещей, которая дисциплинирует, тренирует.. Так что приучай свой мозг задерживаться на приятных духах, прикосновении шелка, ударах капель дождя о седзи, изгибе этого цветка в букете, спокойствии рассвета. Потом, по прошествии времени, тебе не придется делать таких больших усилий и ты будешь ценить себя, ценить нашу профессию и славить наш мир - Мир Ив".
Она думала о чувственном ощущении ванны, которую скоро примет - оно сотрет эту ночь - и о предупредительной ласке рук Суво. Она думала о том, как будет смеяться с другими девушками и Мама-сан Дзеоко, как они обменяются сплетнями, слухами и анекдотами, и о чистом, о таком чистом кимоно, которое она наденет сегодня вечером, золотом с желтыми и зелеными цветами и подобранной в тон лентой для волос. После ванны она уберет волосы, и из денег, полученных за прошедшую ночь, она сможет очень много заплатить своей хозяйке, Дзеоко-сан, немного послать денег своему отцу, крестьянину на ферме, через менялу, и еще оставить себе. Потом она увидится со своим возлюбленным, и это будет прекрасный вечер.
"Жизнь очень хороша, - подумала она. - Да. Но очень трудно забыть об этих криках. Невозможно. Другие девушки будут так же несчастны, и бедная Дзеоко-сан! Но не думай об этом. Завтра мы все уедем из Анджиро и поедем домой в наш милый чайный домих в Мисима, самом большом городе в Изу, который окружает самый большой замок дайме в Изу, где жизнь началась и продолжается. Я сожалею, что госпожа Мидори послала за мной.
Не глупи. Кику, - сказала она себе строго. - Тебе следовало бы извиниться. Ты не сожалеешь, да? Было честью служить нашему господину. Теперь, когда ты удостоена такой чести, твоя цена у Дзеоко-сан станет выше, чем когда-либо, не так ли? Это был опыт, и теперь ты будешь известна как Госпожа ночи рыданий и, если тебе повезет, кто-нибудь напишет балладу о тебе, - может быть, балладу исполнят в самом Эдо. О, это будет хорошо! Тогда, конечно, твой возлюбленный выкупит твой контракт, и ты будешь жить в безопасности и довольстве и родишь сыновей".
Она улыбнулась своим мыслям. "О, что расскажут трубадуры о сегодняшнем вечере во всех чайных домах по всему Изу! О господине дайме, который сидел без движения среди воплей, истекая потом. Что он делал в постели? - захотят узнать все, - А зачем мальчик? И было ли хорошо в постели? Что говорила и делала госпожа Кику и что делал и говорил господин Ябу? Был ли его несравненный пест небольшой или полный? Было ли это один раз, или дважды, или вообще ни разу? Ничего не случилось? "
Тысяча вопросов. Но никто никогда прямо не ответит. "Это мудро, подумала Кику. - Первое и последнее правило Мира Ив - абсолютная секретность, никогда не говорить о клиенте и его привычках или сколько он платит, и таким образом быть полностью надежной. Если кто-то еще расскажет, ну, это его дело, но при стенах из бумаги и таких маленьких домах и людях, таких, какие они есть, рассказы всегда переходят из постели в балладу - в них не все правда, есть преувеличения, потому что люди есть люди, не так ли? Но ничего от самой госпожи. Может быть, изогнутые дугой брови или нерешительное пожимание плечами, деликатное приглаживание совершенной прически или складки кимоно - это все, что было позволено. И всегда достаточно, если девушка умна".
Когда крики прекратились, Ябу остался неподвижным, как вечность в лунном свете, но потом он встал. Она сразу же заторопилась в другую комнату, ее кимоно шуршало, как будто это шумело ночное море. Мальчик был испуган, он пытался не показать этого и вытирал слезы, появившиеся во время пытки. Она ободряюще улыбнулась ему, силясь казаться спокойной, хотя спокойствия не чувствовала.
Потом в дверях появился Ябу. Он был весь в поту, его лицо строго, глаза полузакрыты. Кику помогла ему снять мечи, пропитанные потом кимоно и набедренную повязку. Она вытерла его, помогла ему надеть просушенное на солнце кимоно и повязала шелковый пояс. Она попробовала заговорить с ним, но он положил ей на губы мягкий палец.
Потом он подошел к окну и взглянул на заходящую луну, словно находясь в традсе, покачиваясь на ногах. Она оставалась спокойной, страха не было, так как чего теперь было бояться? Он был мужчина, она была женщина, обученная быть женщиной, приносить мужчинам удовольствие всеми возможными способами. Но не причинять или терпеть боль. Были другие куртизанки, которые специализировались на этой форме удовольствий. Легкие шлепки тут или там, может быть, и были частью любовных ощущений, получаемых и даваемых, но всегда в пределах разумного, с достоинством, - ведь она была госпожа Ивового Мира первого класса, с ней никогда не обращались с пренебрежением, всегда с уважением. Но частью ее подготовки было умение держать мужчину покорным, в известных пределах. Иногда мужчина становился неуправляемым, и это было ужасно, так как девушка была одна. И не имела никаких прав.
Ее прическа была безупречна, но аккуратные пряди волос были распущены, спадая на уши так искусно, что наводили на мысль о любовном беспорядке и тем не менее подчеркивали ее чистоту в целом. Черно-красный перемежающийся узор на верхнем кимоно был окаймлен чистым зеленым цветом, что подчеркивало белизну ее кожи, кимоно было туго затянуто на ее тонкой талии широким жестким поясом, оби, радужно-зеленого цвета. Она могла слышать морской прибой и легкий ветерок, шелестящий в саду.
Наконец Ябу повернулся и посмотрел на нее, потом на мальчика.
Мальчику было пятнадцать лет, он был сыном местного рыбака, обучался в соседнем монастыре у буддийского монаха, который был художником, раскрашивающим и иллюстрирующим книги. Он был одним из тех, кто стремился заработать деньги у мужчин, любящих секс с мальчиками, а не с женщинами.
Ябу подошел к нему. Мальчик послушно, теперь также весь полный страха, распустил пояс своего кимоно, двигаясь с заученной элегантностью. Он не носил набедренной повязки, только женскую нижнюю рубашку, которая достигала земли. Его тело было гладким, гибким и почти без волос.
Оми слушал с полуоткрытым ртом, напряженно ловя малейший шум, он ждал. Он заметил, что пальцы Кику остановились, его мать перестала жаловаться, напряженно прислушиваясь. Он взглянул через решетку на Ябу. Дайме оставался неподвижен, как статуя.
- Оми-сан! - позвал наконец Ябу. Оми встал, вышел на веранду из полированного дерева и поклонился.
- Да, господин.
- Пойди и посмотри, что случилось.
Оми опять поклонился и пошел через сад, вышел наружу, на аккуратно выложенную галькой дорогу, которая вела с холма вниз в деревню и на берег. Далеко внизу он смог видеть огонь около одной из верфей и мужчин около нее. И на площади, которая выходила к морю, он видел люк подвала и четырех стражников.
Подходя к деревне, он увидел корабль, надежно стоящий на якоре, масляные лампы на палубах и на привязанных к нему лодках. Жители деревни мужчины, и женщины, и дети - все еще выгружали груз и рыболовные лодки, и шлюпки сновали вперед-назад, как множество светлячков. Аккуратные кучки тюков и мешков были сложены на берегу. Семь пушек уже были там, и еще одна на веревках спускалась с лодки на мол и оттуда на песок.
Он передернул плечами, хотя не было намека на ветер. Обычно жители деревни во время своих работ пели, и от хорошего настроения, и потому, что это помогало действовать в лад. Но сегодня вечером деревня была необычно тиха, хотя каждый дом бодрствовал и каждый работал, даже самые больные. Люди сновали взад и вперед. Молча. Даже собаки молчали.
"Раньше так никогда не было, - подумал он, его рука без необходимости сжала меч. - Похоже, что ками деревни оставили нас".
Мура подошел с берега, чтобы встретить его, предупреждая момент, когда Оми открывал дверь в сад. Он поклонился.
- Добрый вечер, Оми-сама. Корабль будет разгружен к полудню.
- Варвар умер?
- Я не знаю, Оми-сама. Я пойду и посмотрю сейчас же.
- Ты можешь пойти со мной.
Мура послушно пошел за ним, отстав на полшага. Оми был странно рад его компании.
- К полудню, говоришь? - спросил Оми, которому не нравилась тишина.
- Да. Все идет хорошо.
- А что с маскировкой?
Мура показал на группы старух и детей около одного из покрытых сетью домов, которые плели толстые маты. Среди них был Суво.
- Мы можем снять укрытия пушки с их повозок и завернуть их. Нам нужно по крайней мере десять человек, чтобы нести одну. К Игураши-сан уже послали за дополнительными носильщиками в соседнюю деревню.
- Хорошо.
- Я забочусь о том, чтобы была сохранена тайна, господин.
- Игураши-сан будет удивлен тем, что нужны носильщики, да?
- Оми-сама, мы истратим все наши мешки для риса, все наше вино, все сети, всю нашу солому для матов.
- Ну и что?
- Как потом мы сможем ловить рыбу и во что грузить наш урожай?
- Ты найдешь способ, - голос Оми стал строже, - Ваш налог увеличивается наполовину в этом сезоне. Ябу-сан приказал это сегодня ночью.
- Мы уже заплатили налог за этот год и за следующий.
- Это обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать у рожай и платить налог. Не так ли? Мура сказал спокойно:
- Да, Оми-сама.
- Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?
- Да, Оми-сама.
- Этот крестьянин, он был дурак и непочтителен. Еще есть такие?
- Никого, Оми-сама.
- Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается налогом на один коку риса - рыбой, рисом, зерном, чем угодно. Должно быть уплачено в течение трех месяцев.
- Да, Оми-сама.
Оба - и Мура, и самурай Оми - знали, что эта цифра была выше того, что было по средствам семье. У них была только рыбачья лодка и одно рисовое поле в полгектара, которое трое братьев Тамазаки - теперь двое - делили с женами, четырьмя сыновьями, тремя дочерьми и вдовой Тамазаки с ее тремя детьми. Коку соответствовал такому количеству риса, которым семья кормилась в течение года. Около пяти бушелей. Видимо, триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход в государстве измерялся коками. И все налоги.
- Куда придет земля богов, если мы забудем о вежливости? - спросил Оми. - И те, что над нами, и те, что под нами?
- Да, Оми-сама. - Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня. И где взять еще рисовых мешков, веревок и сети. Кое-что можно было получить в дороге. Деньги можно будет одолжить. Староста соседней деревни ему обязан. А! Разве старшая дочка Тамазаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Изу - третий кузен сестры матери, нуждающийся в деньгах, лысый, отвратительный старый хрыч? Мура вздохнул, зная, что теперь ему предстоит ряд яростных торгов. "Не беспокойся, - подумал он, - девочка принесет даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше".
- Я приношу извинения за неправильное поведение Тамазаки и прошу у вас прощения, - сказал он.
- Это было его плохое поведение, а не твое, - ответил Оми вежливо.
Но оба они знали, что за это отвечал Мура и лучше, что Тамазаки больше нет. Тем не менее оба были удовлетворены. Извинение принесено и учтено, но отклонено. Таким образом, честь обоих мужчин сохранена.
Они повернули за угол верфи и остановились. Оми колебался, потом показал Муре, что тот может уйти. Староста поклонился и с благодарностью удалился.
- Он мертв, Зукимото?
- Нет, Оми-сан. Он только снова в обмороке.
Оми подошел к большому железному котлу. Жители деревни использовали его для вытапливания ворвани из китов, которых они иногда ловили далеко в море в зимние месяцы, или для варки клея из рыбы, что было типичным деревенским промыслом.
Варвар по плечи был погружен в подогреваемую воду. Его лицо было красным, губы отделены от гнилых зубов.
На закате Оми видел, как Зукимото, надувшись от важности, наблюдал за тем, как варвар был связан по рукам и ногам, как цыпленок, так что его руки были вокруг колен, а локти свободно висели у ног, и опущен в холодную воду. Все это время маленький красноголовый варвар, с которого Ябу хотел начать, что-то бормотал, смеялся и рыдал, а христианский священник читал свои проклятые молитвы.
Потом началось подкладывание дров в огонь. Ябу на берегу не было, но его приказы передавались и немедленно исполнялись. Варвар начал кричать и бредить, потом биться головой, пытаясь размозжить ее о железный край котла, пока его не связали. Потом начались опять молитвы, рыдания, обмороки, возвращение к жизни, панические крики, еще до того, как действительно стало больно. Оми пытался следить, как вы бы следили за жертвоприношением мухи, пытаясь не видеть человека. Но он не смог и постарался уйти как можно скорее. Он обнаружил, что не получает удовольствия от мучений. "В этом нет достоинства, - решил он, радуясь возможности узнать правду о том, чего никогда не видел раньше. - В этом нет чести ни для жертвы, ни для мучителя. Достоинство отодвинулось от смерти, а без этого достоинства что было конечной точкой жизни? " - спросил он себя.
Зукимото спокойно потыкал обваренную кипятком мякоть на ноге палочкой, как делают, когда хотят убедиться, готова ли вареная рыба.
- Он скоро придет в себя. Удивительно, как долго он живет. Я не думаю, что они устроены так же, как и мы. Очень интересно, да? - спросил Зухимото.
- Нет, - сказал Оми, ненавидя его.
Зукимото постоянно был настороже, и его вкрадчивость вернулась.
- Я ничего не имел в виду, Оми-сан, - сказал он с глубоким поклоном. Вовсе ничего.
- Конечно. Господин Ябу доволен, что вы так хорошо все устроили. Необходимо большое искусство, чтобы не дать огню слишком разгореться и все-таки дать его достаточно.
- Вы слишком добры, Оми-сан.
- Ты занимался этим раньше?
- Не совсем этим. Но господин Ябу удостоил меня своим хорошим отношением. Я только пытаюсь порадовать его.
- Он хочет знать, сколько еще проживет этот человек.
- Не доживет до рассвета. При большой осторожности с моей стороны.
Оми задумчиво осмотрел котел. Потом он поднялся на берег к площади. Все самураи встали и поклонились.
- Здесь все успокоилось, Оми-сан, - сказал один из них со смехом, ткнув большим пальцем в сторону люка. - Сначала были слышны разговоры, и голоса были сердитые, и несколько ударов. После два из них, может и больше, плакали, как испуганные дети. Но после этого давно уже тихо.
Оми прислушался. Он мог слышать глухой плеск воды и отдаленное бормотание. Случайный стон.
- А Масиджиро? - спросил он, называя так самурая, который, выполняя его приказы, остался внизу.
- Мы не знаем, Оми-сан. Конечно, он не отзывался. Он, возможно, умер.
"Как мог Масиджиро оказаться таким беспомощным, - подумал Оми. Поддаться беззащитным людям, большинство которых были больны! Позор! Лучше бы он умер".
- Завтра не давайте ни воды, ни пищи. В полдень поднимите трупы, понятно? И я хочу, чтобы привели их главаря. Одного.
- Да, Оми-сан.
Оми вернулся к огню и дождался, когда варвар открыл глаза. После этого он вернулся в сад и доложил, что, по словам Зукимото, пытка еще мучительней на ветру.
- Ты посмотрел в глаза этого варвара?
- Да, Ябу-сама.
Оми встал на колени сзади дайме на расстоянии в десять шагов. Ябу оставался неподвижным. Лунный свет затушевал его кимоно и осветил рукоятку меча так, что она стала похожа на фаллос.
- Что, что ты увидел?
- Безумие. Сущность безумия, я никогда не видел таких глаз. И беспредельный ужас.
Мягко упали еще три лепестка.
- Сложи о нем стихи.
Оми пытался заставить свой мозг работать. Потом, желая быть точным, он сказал:
Его глаза
у края преисподней!
Вся боль
Заговорила в них.
Крики неслись вверх, они стали слабее, расстояние, казалось, усиливало их. Ябу сказал:
Если вы позволите
Их холоду настичь,
Вы станете одним из них
В большой, большой
Неизреченной тайне.
Оми долго думал об этом в красоте ночи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как раз перед первым лучом солнца крики прекратились.
Теперь мать Оми уснула. И Ябу.
Деревня на рассвете все еще не отдыхала. Еще нужно было доставить на берег четыре пушки, пятьдесят бочонков пороху, тысячу пушечных ядер.
Кику лежала под одеялом, следя за тенями на стене седзи. Она не спала, хотя и была утомлена более, чем когда-либо. Тяжелый храп старухи в соседней комнате заглушал мягкое глубокое дыхание дайме рядом с ней. Мальчик беззвучно спал на других одеялах, одна его рука лежала на глазах, закрывая их от света.
Слабая дрожь пробежала по телу Ябу, и Кику задержала дыхание. Но он не проснулся, и это обрадовало ее, так как она поняла, что очень скоро сможет уйти, не беспокоя его. Терпеливо ожидая, она заставила себя думать о приятном. "Всегда помни, дитя, - внушал ее первый учитель, - что думать о плохом - действительно легче всего.
Чем больше о нем думаешь, тем больше накликаешь на себя несчастья. Думать о хорошем, однако, требует усилий. Это одна из вещей, которая дисциплинирует, тренирует.. Так что приучай свой мозг задерживаться на приятных духах, прикосновении шелка, ударах капель дождя о седзи, изгибе этого цветка в букете, спокойствии рассвета. Потом, по прошествии времени, тебе не придется делать таких больших усилий и ты будешь ценить себя, ценить нашу профессию и славить наш мир - Мир Ив".
Она думала о чувственном ощущении ванны, которую скоро примет - оно сотрет эту ночь - и о предупредительной ласке рук Суво. Она думала о том, как будет смеяться с другими девушками и Мама-сан Дзеоко, как они обменяются сплетнями, слухами и анекдотами, и о чистом, о таком чистом кимоно, которое она наденет сегодня вечером, золотом с желтыми и зелеными цветами и подобранной в тон лентой для волос. После ванны она уберет волосы, и из денег, полученных за прошедшую ночь, она сможет очень много заплатить своей хозяйке, Дзеоко-сан, немного послать денег своему отцу, крестьянину на ферме, через менялу, и еще оставить себе. Потом она увидится со своим возлюбленным, и это будет прекрасный вечер.
"Жизнь очень хороша, - подумала она. - Да. Но очень трудно забыть об этих криках. Невозможно. Другие девушки будут так же несчастны, и бедная Дзеоко-сан! Но не думай об этом. Завтра мы все уедем из Анджиро и поедем домой в наш милый чайный домих в Мисима, самом большом городе в Изу, который окружает самый большой замок дайме в Изу, где жизнь началась и продолжается. Я сожалею, что госпожа Мидори послала за мной.
Не глупи. Кику, - сказала она себе строго. - Тебе следовало бы извиниться. Ты не сожалеешь, да? Было честью служить нашему господину. Теперь, когда ты удостоена такой чести, твоя цена у Дзеоко-сан станет выше, чем когда-либо, не так ли? Это был опыт, и теперь ты будешь известна как Госпожа ночи рыданий и, если тебе повезет, кто-нибудь напишет балладу о тебе, - может быть, балладу исполнят в самом Эдо. О, это будет хорошо! Тогда, конечно, твой возлюбленный выкупит твой контракт, и ты будешь жить в безопасности и довольстве и родишь сыновей".
Она улыбнулась своим мыслям. "О, что расскажут трубадуры о сегодняшнем вечере во всех чайных домах по всему Изу! О господине дайме, который сидел без движения среди воплей, истекая потом. Что он делал в постели? - захотят узнать все, - А зачем мальчик? И было ли хорошо в постели? Что говорила и делала госпожа Кику и что делал и говорил господин Ябу? Был ли его несравненный пест небольшой или полный? Было ли это один раз, или дважды, или вообще ни разу? Ничего не случилось? "
Тысяча вопросов. Но никто никогда прямо не ответит. "Это мудро, подумала Кику. - Первое и последнее правило Мира Ив - абсолютная секретность, никогда не говорить о клиенте и его привычках или сколько он платит, и таким образом быть полностью надежной. Если кто-то еще расскажет, ну, это его дело, но при стенах из бумаги и таких маленьких домах и людях, таких, какие они есть, рассказы всегда переходят из постели в балладу - в них не все правда, есть преувеличения, потому что люди есть люди, не так ли? Но ничего от самой госпожи. Может быть, изогнутые дугой брови или нерешительное пожимание плечами, деликатное приглаживание совершенной прически или складки кимоно - это все, что было позволено. И всегда достаточно, если девушка умна".
Когда крики прекратились, Ябу остался неподвижным, как вечность в лунном свете, но потом он встал. Она сразу же заторопилась в другую комнату, ее кимоно шуршало, как будто это шумело ночное море. Мальчик был испуган, он пытался не показать этого и вытирал слезы, появившиеся во время пытки. Она ободряюще улыбнулась ему, силясь казаться спокойной, хотя спокойствия не чувствовала.
Потом в дверях появился Ябу. Он был весь в поту, его лицо строго, глаза полузакрыты. Кику помогла ему снять мечи, пропитанные потом кимоно и набедренную повязку. Она вытерла его, помогла ему надеть просушенное на солнце кимоно и повязала шелковый пояс. Она попробовала заговорить с ним, но он положил ей на губы мягкий палец.
Потом он подошел к окну и взглянул на заходящую луну, словно находясь в традсе, покачиваясь на ногах. Она оставалась спокойной, страха не было, так как чего теперь было бояться? Он был мужчина, она была женщина, обученная быть женщиной, приносить мужчинам удовольствие всеми возможными способами. Но не причинять или терпеть боль. Были другие куртизанки, которые специализировались на этой форме удовольствий. Легкие шлепки тут или там, может быть, и были частью любовных ощущений, получаемых и даваемых, но всегда в пределах разумного, с достоинством, - ведь она была госпожа Ивового Мира первого класса, с ней никогда не обращались с пренебрежением, всегда с уважением. Но частью ее подготовки было умение держать мужчину покорным, в известных пределах. Иногда мужчина становился неуправляемым, и это было ужасно, так как девушка была одна. И не имела никаких прав.
Ее прическа была безупречна, но аккуратные пряди волос были распущены, спадая на уши так искусно, что наводили на мысль о любовном беспорядке и тем не менее подчеркивали ее чистоту в целом. Черно-красный перемежающийся узор на верхнем кимоно был окаймлен чистым зеленым цветом, что подчеркивало белизну ее кожи, кимоно было туго затянуто на ее тонкой талии широким жестким поясом, оби, радужно-зеленого цвета. Она могла слышать морской прибой и легкий ветерок, шелестящий в саду.
Наконец Ябу повернулся и посмотрел на нее, потом на мальчика.
Мальчику было пятнадцать лет, он был сыном местного рыбака, обучался в соседнем монастыре у буддийского монаха, который был художником, раскрашивающим и иллюстрирующим книги. Он был одним из тех, кто стремился заработать деньги у мужчин, любящих секс с мальчиками, а не с женщинами.
Ябу подошел к нему. Мальчик послушно, теперь также весь полный страха, распустил пояс своего кимоно, двигаясь с заученной элегантностью. Он не носил набедренной повязки, только женскую нижнюю рубашку, которая достигала земли. Его тело было гладким, гибким и почти без волос.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента