Белотелов ехидно спросил:
– А Тулякова?
– Того, по знакомштву, шам уберу!
Они повернули обратно к Зверюге, и я уже не слышал, о чем они говорили еще.
Меня била дрожь. За себя я уже не боялся, а боялся за наш город, за маму и академика Тулякова, которых этот жадный кощей только что приговорил к уничтожению.
Опередить негодяев я не мог, так как тропинка была самым коротким путем к Зверюге. Да если бы я и бежал прямиком через лес, заросли были здесь так густы, что я проплутал бы в них до ночи.
Когда я, наконец, выбрался к Зверюге, то сразу понял, почему Димка и Левка не предупредили меня о том, что враги пошли вдоль ручья мне навстречу. Они ловили уклейку! Как вам это нравится? А около них опять прыгала и заливалась смехом Белка. Тоже – птичка!
– Марш отсюда! – заорал я не своим голосом, и вид у меня был, наверно, такой страшный, что, не сказав даже «подумаешь», Белка пустилась от реки во все лопатки. А рыболовам я только бросил: – Эх вы, друзья! Вот из-за таких друзей люди и получают иногда нож в спину.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
– А Тулякова?
– Того, по знакомштву, шам уберу!
Они повернули обратно к Зверюге, и я уже не слышал, о чем они говорили еще.
Меня била дрожь. За себя я уже не боялся, а боялся за наш город, за маму и академика Тулякова, которых этот жадный кощей только что приговорил к уничтожению.
Опередить негодяев я не мог, так как тропинка была самым коротким путем к Зверюге. Да если бы я и бежал прямиком через лес, заросли были здесь так густы, что я проплутал бы в них до ночи.
Когда я, наконец, выбрался к Зверюге, то сразу понял, почему Димка и Левка не предупредили меня о том, что враги пошли вдоль ручья мне навстречу. Они ловили уклейку! Как вам это нравится? А около них опять прыгала и заливалась смехом Белка. Тоже – птичка!
– Марш отсюда! – заорал я не своим голосом, и вид у меня был, наверно, такой страшный, что, не сказав даже «подумаешь», Белка пустилась от реки во все лопатки. А рыболовам я только бросил: – Эх вы, друзья! Вот из-за таких друзей люди и получают иногда нож в спину.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ЛЕВКА ОСТАЕТСЯ ЗА СТАРШЕГО. БЕГ НА 80 КИЛОМЕТРОВ. ОЧЕНЬ ПЛОХО, КОГДА НЕ ВЕРЯТ. ОДИН НА ОДИН. ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ. ПОЧЕМУ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ВАСИЛЬКИ?
Левка был, конечно, чечако. Но теперь я доверял ему больше, чем Димке. Все-таки Димка здорово опростоволосился с этой Белкой. Он, видите ли, хотел похвастаться перед ней тем, как ловко дергает из воды уклеек. Она визжала и хлопала в ладоши над каждой рыбкой, а он, дурак, таял и все просмотрел – и Белотелова, и старика, и то, как они увязались следом за мной по ручью.
Поэтому я сделал вид, что Димки здесь вроде как и нет, а советовался и говорил с одним Левкой.
– Ты понимаешь теперь, Левка, что к чему? – спросил я, рассказав все, что подслушал у этих злыдней. – Мне надо срочно бежать в Острогорск, чтобы опередить Белотелова и сорвать их злодейский план. И я сейчас же побегу. А тебя, – я подчеркнул «тебя», чтобы Димка понял, как низко он пал, – тебя прошу не спускать глаз со старика… Вот винтовка, в ней еще три патрона, в крайнем случае, можешь пустить ее в ход.
– Знаешь, Молокоед… – начал, как ни в чем не бывало, Димка, но я даже не взглянул на него и подал руку Левке: – Прощай, старина! Надеюсь на тебя, как на самого себя.
Уже вечерело, когда я выбежал к Черным Скалам. Я не стал ждать попутную машину, так как боялся, что старик опять увязался за мной, и помчался что есть духу по тракту в Острогорск.
«Неужели не будет никакой машины? – думал я, вспомнив, что сегодня выходной день, и тут же решил: – Пусть далеко до Острогорска, но я должен все эти восемьдесят километров пробежать, чтобы успеть хотя бы до полуночи».
Я считал, сколько же мне надо пробегать в час, чтобы быть в городе к двенадцати ночи. Получалось по тринадцати с лишним километров. Многовато. Но надо!
Я припустил во весь дух, но скоро понял, что так задохнусь. Лучше бежать размеренно и дышать через нос каждые восемь шагов. Так, помню, учил бегать мастер спорта в «Пионерской зорьке».
Внезапно я услышал шуршание колес о гравий. Поднял руку, но шофер или не заметил меня, или торопился, проехал не останавливаясь. Я припустил изо всех сил, догнал полуторку и ухватился руками за край кузова. Кое-как вскарабкался в машину. Шофер гнал, как сумасшедший, бочки из-под горючего прыгали и катались, и я не знал, где мне от них спастись. Наконец догадался лечь на кабину, ухватился за разбитое окно. «Теперь гони, товарищ шофер. Меня отсюда никакой силой не оторвешь».
Но машина скоро въехала в Березовку, свернула с дороги в какой-то двор. Я спрыгнул и стал просить шофера довезти до Острогорска, врал ему, что у меня мать при смерти, что везу лекарство, которое одно только и спасет ее, обещал по приезде заплатить сколько угодно: шофер ни в какую.
– Свез бы, милок, раз у тебя такое печальное дело, – говорил он мне все одно и то же. – Даром бы свез. Сам недавно мать схоронил. Но имею важное государственное задание. Не могу.
Я вдруг догадался спросить:
– А сельсовет здесь есть?
Сельсовет оказался рядом, но там уже никого не было. Я все-таки начал стучать в дверь. Из соседнего дома вышла старушка-сторожиха, спросила, кто я такой, зачем стучусь ночью в правительственное учреждение и что мне нужно.
И снова пришлось врать насчет матери и лекарства, насчет того, что мне надо позвонить по телефону, чтобы как можно скорее мне выслали навстречу машину.
Старушка согласилась открыть сельсовет, разрешила позвонить.
Я вызвал нашу квартиру и сразу услышал мамин голос.
– Мама! Ты меня узнаешь? Это я, Вася. Ты меня пока не расспрашивай ни о чем, а дай мне сказать, потому что дело очень срочное. Так вот, слушай внимательно: пойди сейчас же в НКВД и скажи, чтобы немедленно арестовали Белотелова, который ходит к дяде Паше. И еще этого… дай вспомнить… Голенищева, он живет на Советской, дом номер один. Это очень опасные враги. Они связаны с немцами. Если их сегодня же, – понимаешь! – сегодня же не заберут, будет страшная вещь. Ты меня поняла?
А она заплакала и стала говорить о том, какой я нехороший, заставил ее столько страдать и что пора, наконец, оставить все эти бредни насчет врагов и шпионов.
Я заверил маму, что на этот раз – не бредни, все очень серьезно и речь идет о жизни многих людей.
Тут она рассмеялась сквозь слезы:
– Я так и знала. Ты опять спасаешь целый город… Дурной! Лучше скажи, откуда звонишь и когда тебя ждать домой?
– Буду часа через два или три. Но я тебя заклинаю, мама, поверь мне хоть раз в жизни: иди сейчас же в НКВД и скажи про Белотелова и Голенищева.
Она обещала, но умоляла приходить скорее, так как будет ждать меня всю ночь.
Старушка ругала меня за вранье, говорила, что нехорошо придумывать такое о родной матери.
Но я сказал ей:
– Это, бабушка, святая ложь. А такая ложь иной раз бывает дороже правды.
– Много ты понимаешь в святости, безбожник, – шумела женщина. – Небось и перекреститься не умеешь, а туда же – святая! Иди отсюда, безбожник окаянный!
Мне и без того надо было уходить. Все не верилось, что мама сходит в НКВД, и я опять побежал. За селом меня нагнала еще одна грузовая машина и сразу остановилась, как только я начал «сигналить».
Из машины выскочил человек, приветливо подал мне руку:
– А, рыбак, здравствуй! Много наловил? Что-то рыбы у тебя не вижу.
Это оказался дядя Миша, тот шофер[52], который вчера ночью удивился моему «геройству». Он охотно согласился «подбросить» меня до Острогорска, помог взобраться в кузов и дал газ.
В кузове был еще какой-то пассажир в плаще с капюшоном. Он стоял впереди, ухватившись руками за кабину, и все время вертел головой то вправо, то влево. Я сидел на борту и восхищался тем, как ловко и быстро ведет машину дядя Миша.
«Так я успею добраться до Острогорска за час! – радовался я. – И если попросить, то дядя Миша, пожалуй, не откажется подвести меня прямо в НКВД».
Пассажир, который был со мной в кузове, вдруг оглянулся, отбросил капюшон и стал приближаться вдоль борта ко мне. Я взглянул на него и сразу узнал Белотелова. Теперь я видел, что от него не отвертеться: пристукнет сейчас и выбросит из кузова, так что гадай потом милиция, отчего и почему на дороге неизвестный труп… Кричать бесполезно, на ходу дядя Миша ничего в кабине не услышит, да и не хотелось мне кричать перед этой очкастой змеей. Немцы наших коммунистов вон как пытают, а коммунисты и то не кричат. А я стану унижаться перед гадиной? Я сделал вид, будто меня сильно качнуло, и перескочил на другой борт, Белотелов пошел, покачиваясь от толчков, в мою сторону. Я перебежал в задний угол. Он опять стал двигаться ко мне. Тогда я увидел, что дело плохо, встал на борт и прыгнул в темноту.
Все вокруг меня зазвенело, в глазах пошли огненные круги, а тело стало тяжелое-тяжелое, и уже ни рукой, ни ногой я шевельнуть не мог. С трудом рассмотрел: грузовик далеко чернеет, но не шумит – остановился.
Хлопнула дверца машины, и послышался голос дяди Миши:
– Нашел?
– Нет, – откликнулся где-то близко от меня Белотелов.
«Значит, – подумал я, – Белотелов нарочно остановил машину, чтобы найти меня и в потемках добить».
Я хотел крикнуть дядю Мишу, но вместо крика у меня из горла вырвалось какое-то мычание.
– Не нашел?
– Как сквозь землю провалился!
Теперь Белотелов был где-то совсем близко, я слышал, как его сапоги чавкали в грязи, как он поскользнулся, упал и нехорошо выругался. И вдруг я увидел на еще светлом фоне вечернего неба его тяжелую, неуклюже взмахивающую длинными руками фигуру.
Откуда у меня и сила взялась: я стал на четвереньки и пополз с дороги.
Перебрался кое-как через кювет и лег, прижавшись лицом к холодной, скользкой земле.
Я слышал, шаги Белотелова стихли где-то против меня, и невольно приподнял голову. Мой враг стоял на дороге и прислушивался. Потом по левому кювету прошел в сторону машины, вернулся по правому и опять оказался около меня, чуть на руку мне не наступил. Но ноги его стала засасывать грязь, он выругался, вылез к кювету на твердую почву, скрипнув зубами, простонал:
– Растяпа! Никто бы не узнал – расшибся, и все.
– Поехали! – крикнул дядя Миша. – Наверно, опять где-нибудь рыбку ловит. Смелый парнишка – люблю таких. Рыбачок! – весело закричал он. – Ты где? Мы поехали.
Машина загудела и ушла. Кругом темень, ни души, а я ни встать, ни ползти не могу. Правая нога болит и болтается, как неживая. Голова тоже болит, и на лице не поймешь что – не то грязь, не то кровь…
И тут я снова вспомнил, что враг мчится сейчас к городу. Сжал зубы, со стоном опираясь на руки и левое колено, попробовал ползти. Руки вперед выброшу, ухвачусь ими за кусты или просто за землю и подтягиваю туловище. Как червяк.
При спуске в кювет руки у меня поскользнулись, я куда-то покатился, а что дальше было – не помню.
Очнулся уже не в кювете, а в чьем-то доме. Надо мной был низкий белый потолок, и кто-то лил мне в рот противную водку. Может, оттого и очнулся, что даже от запаха водки меня всегда тошнило.
Кто-то осторожно мокрой тряпкой вытер мне лицо.
– Э, да это начальник! – услышал я над собой знакомый голос. – Как тебя угораздило? То меня хотел в плен взять, теперь сам в мои руки попался.
Я открыл глаза и решил, что теперь-то уж погиб: надо мной склонилась рыжая голова фрица, которого мы упустили, когда пробирались в Золотую Долину.
Из-за плеча немца выглядывала пушистая, такая же, как у него, рыжая головка с огромными, в пятак величиной, васильками.
«Почему такие большие васильки?» – подумал я и опять, наверно, потерял сознание. Потому что, когда снова открыл глаза, увидел около себя только Белку.
– Это кто? – шепотом спросил я, кивнув в сторону фрица.
– Это? Мой папа. Он тебя знает. А ты, что, под машину попал? Больно, да?
Я молча кивнул и даже не обрадовался тому, что Соколов оказался все-таки советским человеком. Мысль, что Голенищев, может быть, уже вызывает самолеты, а Белотелов стоит наготове с ракетницей в городском саду» – эта страшная мысль словно подбросила меня, я сел:
– Товарищ Соколов! Товарищ Соколов, везите меня немедленно в город… Слышите, немедленно! Иначе скоро прилетят самолеты… Нельзя терять ни минуты!
– Бредит, бедный! – сказал женский голос. – Ты запряг, Ваня? Вези его скорее в больницу.
«Ну вот, – подумал я, – никто мне не верит! И мама не верит, и Соколов не верит, один Левка готов лезть за мной в огонь и воду». И так мне стало жалко себя, что я заплакал навзрыд. А это со мной очень редко бывает. Только в исключительных случаях.
– Папа, разреши, я с тобой поеду, – услышал я Белкин голос. – Он очень тяжелый, я за ним ухаживать буду.
От этих слов мне стало лучше, и я даже не стонал, когда меня переносили в повозку.
Но было все-таки очень больно, и я опять куда-то покатился, когда меня положили в повозку.
Поэтому я сделал вид, что Димки здесь вроде как и нет, а советовался и говорил с одним Левкой.
– Ты понимаешь теперь, Левка, что к чему? – спросил я, рассказав все, что подслушал у этих злыдней. – Мне надо срочно бежать в Острогорск, чтобы опередить Белотелова и сорвать их злодейский план. И я сейчас же побегу. А тебя, – я подчеркнул «тебя», чтобы Димка понял, как низко он пал, – тебя прошу не спускать глаз со старика… Вот винтовка, в ней еще три патрона, в крайнем случае, можешь пустить ее в ход.
– Знаешь, Молокоед… – начал, как ни в чем не бывало, Димка, но я даже не взглянул на него и подал руку Левке: – Прощай, старина! Надеюсь на тебя, как на самого себя.
Уже вечерело, когда я выбежал к Черным Скалам. Я не стал ждать попутную машину, так как боялся, что старик опять увязался за мной, и помчался что есть духу по тракту в Острогорск.
«Неужели не будет никакой машины? – думал я, вспомнив, что сегодня выходной день, и тут же решил: – Пусть далеко до Острогорска, но я должен все эти восемьдесят километров пробежать, чтобы успеть хотя бы до полуночи».
Я считал, сколько же мне надо пробегать в час, чтобы быть в городе к двенадцати ночи. Получалось по тринадцати с лишним километров. Многовато. Но надо!
Я припустил во весь дух, но скоро понял, что так задохнусь. Лучше бежать размеренно и дышать через нос каждые восемь шагов. Так, помню, учил бегать мастер спорта в «Пионерской зорьке».
Внезапно я услышал шуршание колес о гравий. Поднял руку, но шофер или не заметил меня, или торопился, проехал не останавливаясь. Я припустил изо всех сил, догнал полуторку и ухватился руками за край кузова. Кое-как вскарабкался в машину. Шофер гнал, как сумасшедший, бочки из-под горючего прыгали и катались, и я не знал, где мне от них спастись. Наконец догадался лечь на кабину, ухватился за разбитое окно. «Теперь гони, товарищ шофер. Меня отсюда никакой силой не оторвешь».
Но машина скоро въехала в Березовку, свернула с дороги в какой-то двор. Я спрыгнул и стал просить шофера довезти до Острогорска, врал ему, что у меня мать при смерти, что везу лекарство, которое одно только и спасет ее, обещал по приезде заплатить сколько угодно: шофер ни в какую.
– Свез бы, милок, раз у тебя такое печальное дело, – говорил он мне все одно и то же. – Даром бы свез. Сам недавно мать схоронил. Но имею важное государственное задание. Не могу.
Я вдруг догадался спросить:
– А сельсовет здесь есть?
Сельсовет оказался рядом, но там уже никого не было. Я все-таки начал стучать в дверь. Из соседнего дома вышла старушка-сторожиха, спросила, кто я такой, зачем стучусь ночью в правительственное учреждение и что мне нужно.
И снова пришлось врать насчет матери и лекарства, насчет того, что мне надо позвонить по телефону, чтобы как можно скорее мне выслали навстречу машину.
Старушка согласилась открыть сельсовет, разрешила позвонить.
Я вызвал нашу квартиру и сразу услышал мамин голос.
– Мама! Ты меня узнаешь? Это я, Вася. Ты меня пока не расспрашивай ни о чем, а дай мне сказать, потому что дело очень срочное. Так вот, слушай внимательно: пойди сейчас же в НКВД и скажи, чтобы немедленно арестовали Белотелова, который ходит к дяде Паше. И еще этого… дай вспомнить… Голенищева, он живет на Советской, дом номер один. Это очень опасные враги. Они связаны с немцами. Если их сегодня же, – понимаешь! – сегодня же не заберут, будет страшная вещь. Ты меня поняла?
А она заплакала и стала говорить о том, какой я нехороший, заставил ее столько страдать и что пора, наконец, оставить все эти бредни насчет врагов и шпионов.
Я заверил маму, что на этот раз – не бредни, все очень серьезно и речь идет о жизни многих людей.
Тут она рассмеялась сквозь слезы:
– Я так и знала. Ты опять спасаешь целый город… Дурной! Лучше скажи, откуда звонишь и когда тебя ждать домой?
– Буду часа через два или три. Но я тебя заклинаю, мама, поверь мне хоть раз в жизни: иди сейчас же в НКВД и скажи про Белотелова и Голенищева.
Она обещала, но умоляла приходить скорее, так как будет ждать меня всю ночь.
Старушка ругала меня за вранье, говорила, что нехорошо придумывать такое о родной матери.
Но я сказал ей:
– Это, бабушка, святая ложь. А такая ложь иной раз бывает дороже правды.
– Много ты понимаешь в святости, безбожник, – шумела женщина. – Небось и перекреститься не умеешь, а туда же – святая! Иди отсюда, безбожник окаянный!
Мне и без того надо было уходить. Все не верилось, что мама сходит в НКВД, и я опять побежал. За селом меня нагнала еще одна грузовая машина и сразу остановилась, как только я начал «сигналить».
Из машины выскочил человек, приветливо подал мне руку:
– А, рыбак, здравствуй! Много наловил? Что-то рыбы у тебя не вижу.
Это оказался дядя Миша, тот шофер[52], который вчера ночью удивился моему «геройству». Он охотно согласился «подбросить» меня до Острогорска, помог взобраться в кузов и дал газ.
В кузове был еще какой-то пассажир в плаще с капюшоном. Он стоял впереди, ухватившись руками за кабину, и все время вертел головой то вправо, то влево. Я сидел на борту и восхищался тем, как ловко и быстро ведет машину дядя Миша.
«Так я успею добраться до Острогорска за час! – радовался я. – И если попросить, то дядя Миша, пожалуй, не откажется подвести меня прямо в НКВД».
Все вокруг меня зазвенело, в глазах пошли огненные круги, а тело стало тяжелое-тяжелое, и уже ни рукой, ни ногой я шевельнуть не мог. С трудом рассмотрел: грузовик далеко чернеет, но не шумит – остановился.
Хлопнула дверца машины, и послышался голос дяди Миши:
– Нашел?
– Нет, – откликнулся где-то близко от меня Белотелов.
«Значит, – подумал я, – Белотелов нарочно остановил машину, чтобы найти меня и в потемках добить».
Я хотел крикнуть дядю Мишу, но вместо крика у меня из горла вырвалось какое-то мычание.
– Не нашел?
– Как сквозь землю провалился!
Теперь Белотелов был где-то совсем близко, я слышал, как его сапоги чавкали в грязи, как он поскользнулся, упал и нехорошо выругался. И вдруг я увидел на еще светлом фоне вечернего неба его тяжелую, неуклюже взмахивающую длинными руками фигуру.
Откуда у меня и сила взялась: я стал на четвереньки и пополз с дороги.
Перебрался кое-как через кювет и лег, прижавшись лицом к холодной, скользкой земле.
Я слышал, шаги Белотелова стихли где-то против меня, и невольно приподнял голову. Мой враг стоял на дороге и прислушивался. Потом по левому кювету прошел в сторону машины, вернулся по правому и опять оказался около меня, чуть на руку мне не наступил. Но ноги его стала засасывать грязь, он выругался, вылез к кювету на твердую почву, скрипнув зубами, простонал:
– Растяпа! Никто бы не узнал – расшибся, и все.
– Поехали! – крикнул дядя Миша. – Наверно, опять где-нибудь рыбку ловит. Смелый парнишка – люблю таких. Рыбачок! – весело закричал он. – Ты где? Мы поехали.
Машина загудела и ушла. Кругом темень, ни души, а я ни встать, ни ползти не могу. Правая нога болит и болтается, как неживая. Голова тоже болит, и на лице не поймешь что – не то грязь, не то кровь…
И тут я снова вспомнил, что враг мчится сейчас к городу. Сжал зубы, со стоном опираясь на руки и левое колено, попробовал ползти. Руки вперед выброшу, ухвачусь ими за кусты или просто за землю и подтягиваю туловище. Как червяк.
При спуске в кювет руки у меня поскользнулись, я куда-то покатился, а что дальше было – не помню.
Очнулся уже не в кювете, а в чьем-то доме. Надо мной был низкий белый потолок, и кто-то лил мне в рот противную водку. Может, оттого и очнулся, что даже от запаха водки меня всегда тошнило.
Кто-то осторожно мокрой тряпкой вытер мне лицо.
– Э, да это начальник! – услышал я над собой знакомый голос. – Как тебя угораздило? То меня хотел в плен взять, теперь сам в мои руки попался.
Я открыл глаза и решил, что теперь-то уж погиб: надо мной склонилась рыжая голова фрица, которого мы упустили, когда пробирались в Золотую Долину.
Из-за плеча немца выглядывала пушистая, такая же, как у него, рыжая головка с огромными, в пятак величиной, васильками.
«Почему такие большие васильки?» – подумал я и опять, наверно, потерял сознание. Потому что, когда снова открыл глаза, увидел около себя только Белку.
– Это кто? – шепотом спросил я, кивнув в сторону фрица.
– Это? Мой папа. Он тебя знает. А ты, что, под машину попал? Больно, да?
Я молча кивнул и даже не обрадовался тому, что Соколов оказался все-таки советским человеком. Мысль, что Голенищев, может быть, уже вызывает самолеты, а Белотелов стоит наготове с ракетницей в городском саду» – эта страшная мысль словно подбросила меня, я сел:
– Товарищ Соколов! Товарищ Соколов, везите меня немедленно в город… Слышите, немедленно! Иначе скоро прилетят самолеты… Нельзя терять ни минуты!
– Бредит, бедный! – сказал женский голос. – Ты запряг, Ваня? Вези его скорее в больницу.
«Ну вот, – подумал я, – никто мне не верит! И мама не верит, и Соколов не верит, один Левка готов лезть за мной в огонь и воду». И так мне стало жалко себя, что я заплакал навзрыд. А это со мной очень редко бывает. Только в исключительных случаях.
– Папа, разреши, я с тобой поеду, – услышал я Белкин голос. – Он очень тяжелый, я за ним ухаживать буду.
От этих слов мне стало лучше, и я даже не стонал, когда меня переносили в повозку.
Но было все-таки очень больно, и я опять куда-то покатился, когда меня положили в повозку.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
НА ОПЕРАЦИОННОМ СТОЛЕ. УСПЕЮТ ИЛИ НЕТ? НАЛЕТ
Как меня везли на повозке, а потом переложили в машину, как несли на носилках в операционную палату, не помню.
Поэтому я очень испугался, когда увидел вокруг себя людей в белых халатах, белых масках, из-под которых виднелись только глаза.
Я сначала подумал, что это куклуксклановцы, такими их показывали как-то в кино. Но одному стали надевать на руки длинные резиновые перчатки, и я догадался, что это врачи и что они хотят мне что-то отрезать.
– Дяденька, подождите минуточку, – сказал я как можно спокойнее, так как слышал, будто хирургов только спокойствием и можно взять. Если начнешь кричать, они марлей рот закроют, и готово – уснул! Проснешься, а у тебя уже или руки, или ноги, или кишки какой-нибудь нет – отрезали! Но я не за ногу боялся. – Дяденька, вы можете уделить мне две минуты?
Врач, которому надевали перчатки, наверно, удивился моему спокойствию и даже повязку с лица попросил снять.
– Пожалуйста. Я к вашим услугам, молодой человек.
– Наклонитесь, мне надо вам что-то сообщить очень важное.
Я рассказал все, что знал про сегодняшний налет, про Белотелова и Голенищева, и о том, как выпрыгнул из машины и как Белотелов меня искал в темноте, чтобы убить. Я попросил, чтобы врач отложил пока операцию и вызвал кого-нибудь из НКВД в больницу. Он выпрямился, пощупал мой лоб, серьезно посмотрел на меня, подумал и сказал остальным врачам:
– Вы пока свободны.
А сам вышел из палаты, но через несколько минут вернулся:
– Сейчас приедут. Как ты себя чувствуешь? На-ка, вот выпей – это тебя подкрепит, – и дал мне в стакане лекарство.
Скоро пришли какие-то двое в белых халатах, но халаты были завязаны плохо, и около шеи виднелись чекистские петлички – то, что мне и надо!
– Здравствуй, малец, – весело поздоровался со мной один, наверно, капитан, потому что на петлице у него была шпала, – рассказывай.
– А вы кто? – спросил я на всякий случай. Мало ли, может, такие же враги, как Белотелов!
– Капитан госбезопасности Любомиров, – отрекомендовался тот, который со шпалой. – А это мой сотрудник.
– А, так это – вы? – улыбнулся я.
– Что? – удивился капитан. – Ты-то откуда меня знаешь?
– Как же мне вас не знать, если вы не хотели мне поверить…
– Позволь, позволь… – сказал Любомиров. – Да как твоя фамилия?
И только я назвал себя, как капитан сразу оживился, повеселел и протянул мне руку:
– Ах, вот ты какой, Молокоед! Ну, ну, давай рассказывай.
Я не стал им говорить все, а сообщил только про Белотелова и Голенищева и про то, что на город вот-вот полетят фашистские самолеты.
Было уже четверть двенадцатого, и я просил чекистов поторопиться. Они пожали мне руку, велели скорей выздоравливать и ушли.
– Ну, а теперь, герой, давай займемся тобой, – сказал врач.
– Можете заниматься, только ногу у меня не отрезайте – самому нужна.
Доктор развеселился (попадаются же иногда такие хорошие врачи! – В. М.), нажал электрическую кнопку, набежали снова те, в белых халатах, и все-таки закрыли мне рот марлей.
Проснулся я уже в другой палате, где, кроме меня, было еще человек семь больных.
– Сколько времени? – шепотом спросил я у няни.
– Без десяти час.
«Вот здорово! – подумал я. – Прошло каких-нибудь полчаса, а мне уже все сделали».
– Нянечка, а ногу отрезали?
Она тихонько засмеялась, откинула с меня одеяло, и я увидел свои ноги: одна, как бочка, и в марле, а другая забинтована до колена.
– Гипс наложили. Врач сказал: через две недели в футбол играть будешь. А теперь спи, – видишь, все спят.
Но мне было не до сна. Один вопрос не давал покоя – успели или нет чекисты поймать Белотелова и Голенищева?
Через час примерно послышался где-то далеко шум самолетов, все ближе и ближе. У меня сердце так и упало: не успели! Но тут и с другой стороны зашумели самолеты – наши истребители! Ястребки просвистели прямо над больницей, и не успел я приподняться на постели, как где-то совсем близко начался воздушный бой.
Я попросил няню погасить свет и открыть черные шторы, которыми делали в больнице затемнение, и увидел великолепное зрелище! То один, то другой самолет загорался и, как огромная ракета, падал вниз. Потом все стихло.
Няня задернула шторы, включила ночник.
– Няня, – поманил я ее к себе, – положите меня на коляску и довезите до телефона.
– Что ты, милый, какой неугомонный! – махала она руками. – Нельзя. Сейчас спать надо.
– Я же не маленький, понимаю. Но если – надо? Она не соглашалась. Тогда я рассердился и сказал, что, если она не отвезет меня сейчас же к телефону, я так начну кричать, что всех разбужу, и ей же от главного врача влетит. Она испугалась и привела ко мне дежурного врача. Тот выслушал меня, ни слова не говоря, и велел дать коляску. Меня повезли по коридору. Открылась дверь с табличкой «Главный врач», и коляску подкатили прямо к телефону.
– Тебе набрать номер или сам наберешь?
– Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам!
Я набрал номер нашего домашнего телефона, и мама сразу взяла трубку, она не спала.
– Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?
– Да где ты опять пропал? Обещал быть, а не идешь.
Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую – волнуется. Она у меня всегда такая – умеет себя в руках держать.
– Ты все-таки скажи, мам, где был воздушный бой?
– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.
– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?
– У меня.
– Тогда дай ей трубку.
Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!
– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.
Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:
– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?
Я сейчас же прибегу.
– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.
Доктор просил маму не беспокоиться:
– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.
И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:
– Опять, негодяй, за машину цеплялся!
Я улыбнулся:
– Теперь, доктор, везите меня спать.
Поэтому я очень испугался, когда увидел вокруг себя людей в белых халатах, белых масках, из-под которых виднелись только глаза.
Я сначала подумал, что это куклуксклановцы, такими их показывали как-то в кино. Но одному стали надевать на руки длинные резиновые перчатки, и я догадался, что это врачи и что они хотят мне что-то отрезать.
– Дяденька, подождите минуточку, – сказал я как можно спокойнее, так как слышал, будто хирургов только спокойствием и можно взять. Если начнешь кричать, они марлей рот закроют, и готово – уснул! Проснешься, а у тебя уже или руки, или ноги, или кишки какой-нибудь нет – отрезали! Но я не за ногу боялся. – Дяденька, вы можете уделить мне две минуты?
Врач, которому надевали перчатки, наверно, удивился моему спокойствию и даже повязку с лица попросил снять.
– Пожалуйста. Я к вашим услугам, молодой человек.
– Наклонитесь, мне надо вам что-то сообщить очень важное.
Я рассказал все, что знал про сегодняшний налет, про Белотелова и Голенищева, и о том, как выпрыгнул из машины и как Белотелов меня искал в темноте, чтобы убить. Я попросил, чтобы врач отложил пока операцию и вызвал кого-нибудь из НКВД в больницу. Он выпрямился, пощупал мой лоб, серьезно посмотрел на меня, подумал и сказал остальным врачам:
– Вы пока свободны.
А сам вышел из палаты, но через несколько минут вернулся:
– Сейчас приедут. Как ты себя чувствуешь? На-ка, вот выпей – это тебя подкрепит, – и дал мне в стакане лекарство.
Скоро пришли какие-то двое в белых халатах, но халаты были завязаны плохо, и около шеи виднелись чекистские петлички – то, что мне и надо!
– Здравствуй, малец, – весело поздоровался со мной один, наверно, капитан, потому что на петлице у него была шпала, – рассказывай.
– А вы кто? – спросил я на всякий случай. Мало ли, может, такие же враги, как Белотелов!
– Капитан госбезопасности Любомиров, – отрекомендовался тот, который со шпалой. – А это мой сотрудник.
– А, так это – вы? – улыбнулся я.
– Что? – удивился капитан. – Ты-то откуда меня знаешь?
– Как же мне вас не знать, если вы не хотели мне поверить…
– Позволь, позволь… – сказал Любомиров. – Да как твоя фамилия?
И только я назвал себя, как капитан сразу оживился, повеселел и протянул мне руку:
– Ах, вот ты какой, Молокоед! Ну, ну, давай рассказывай.
Я не стал им говорить все, а сообщил только про Белотелова и Голенищева и про то, что на город вот-вот полетят фашистские самолеты.
Было уже четверть двенадцатого, и я просил чекистов поторопиться. Они пожали мне руку, велели скорей выздоравливать и ушли.
– Ну, а теперь, герой, давай займемся тобой, – сказал врач.
– Можете заниматься, только ногу у меня не отрезайте – самому нужна.
Доктор развеселился (попадаются же иногда такие хорошие врачи! – В. М.), нажал электрическую кнопку, набежали снова те, в белых халатах, и все-таки закрыли мне рот марлей.
Проснулся я уже в другой палате, где, кроме меня, было еще человек семь больных.
– Сколько времени? – шепотом спросил я у няни.
– Без десяти час.
«Вот здорово! – подумал я. – Прошло каких-нибудь полчаса, а мне уже все сделали».
– Нянечка, а ногу отрезали?
Она тихонько засмеялась, откинула с меня одеяло, и я увидел свои ноги: одна, как бочка, и в марле, а другая забинтована до колена.
– Гипс наложили. Врач сказал: через две недели в футбол играть будешь. А теперь спи, – видишь, все спят.
Но мне было не до сна. Один вопрос не давал покоя – успели или нет чекисты поймать Белотелова и Голенищева?
Через час примерно послышался где-то далеко шум самолетов, все ближе и ближе. У меня сердце так и упало: не успели! Но тут и с другой стороны зашумели самолеты – наши истребители! Ястребки просвистели прямо над больницей, и не успел я приподняться на постели, как где-то совсем близко начался воздушный бой.
Я попросил няню погасить свет и открыть черные шторы, которыми делали в больнице затемнение, и увидел великолепное зрелище! То один, то другой самолет загорался и, как огромная ракета, падал вниз. Потом все стихло.
Няня задернула шторы, включила ночник.
– Няня, – поманил я ее к себе, – положите меня на коляску и довезите до телефона.
– Что ты, милый, какой неугомонный! – махала она руками. – Нельзя. Сейчас спать надо.
– Я же не маленький, понимаю. Но если – надо? Она не соглашалась. Тогда я рассердился и сказал, что, если она не отвезет меня сейчас же к телефону, я так начну кричать, что всех разбужу, и ей же от главного врача влетит. Она испугалась и привела ко мне дежурного врача. Тот выслушал меня, ни слова не говоря, и велел дать коляску. Меня повезли по коридору. Открылась дверь с табличкой «Главный врач», и коляску подкатили прямо к телефону.
– Тебе набрать номер или сам наберешь?
– Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам!
Я набрал номер нашего домашнего телефона, и мама сразу взяла трубку, она не спала.
– Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?
– Да где ты опять пропал? Обещал быть, а не идешь.
Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую – волнуется. Она у меня всегда такая – умеет себя в руках держать.
– Ты все-таки скажи, мам, где был воздушный бой?
– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.
– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?
– У меня.
– Тогда дай ей трубку.
Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!
– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.
Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:
– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?
Я сейчас же прибегу.
– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.
Доктор просил маму не беспокоиться:
– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.
И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:
– Опять, негодяй, за машину цеплялся!
Я улыбнулся:
– Теперь, доктор, везите меня спать.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ ПРИЕМНЫЙ ДЕНЬ. «БЫ» МЕШАЕТ. ДОПРОС БЕЛОТЕЛОВА. ГЕНРИХ ИЛИ ПАНТЮХА?
Хирург не велел меня будить, и я проснулся только к обеду.
Наверно, врачу сообщили об этом, и он пришел в палату еще более веселый, чем вчера.
– Привет герою Золотой Долины! – поздоровался хирург и протянул мне руку, как взрослому.
Он осмотрел меня, повыспрашивал, где, что и как болит, а потом, потрепав по плечу, сказал старшей сестре:
– А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приемный день.
Я думал, он шутит, а вышло наоборот. Только пообедал, ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна.
Они мне назадавали столько вопросов, что под конец я не выдержал:
– Прошу излагать вопросы в письменной форме. Они посмеялись, но видно было, что им хочется многое узнать.
– Мама, а ты выполнила мою просьбу насчет НКВД?
– Выполнила, дорогой, выполнила. Не верила тебе, но все же пошла… Я еще раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Но тогда я больше о Белотелове говорила… А тут – только начала рассказывать – этот их начальник сразу всех на ноги поставил… Вот уж не знала, что ты и впрямь шпиона поймаешь…
– Жужжал, жужжал – и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда – нельзя.
И ни словом не упрекнула меня мама за случившееся. «Вот, – думаю, – подвезло мне, что сразу в больницу угодил, – иначе попало бы по первое число. Димке и Левке хуже: им так просто не отвертеться».
Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка заявилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит да синенькие глазенки светятся.
– Иди сюда, Рыжик! – обрадовался я.
– Зачем ты меня Рыжиком зовешь? – сердито принялась шептать она. – Меня так только в школе дразнят. Лучше зови меня Белкой.
– Ты на меня вчера обиделась?
– Конечно, обиделась, – в ее васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. – Я все ждала, когда ты придешь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.
– Ты меня извини, – я пожал ей руку, – но так было надо. Потом расскажу.
Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идет прямо к моей кровати.
– Ну, здравствуй! – подал он руку Белке. – А это, наверно, знаменитый Молокоед?
Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:
– Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять стали на Военную Тропу?
«Что это, – думаю, – еще за чудак?» Но это сам академик Туляков пришел, чтобы разузнать от меня все относительно Золотой Долины.
– А вот там, в этой котловине, где вы нашли кристаллики, ты больше ничего не заметил? – спросил он.
Вместо ответа я позвал няню и попросил, чтобы она сходила к кастелянше, взяла у нее мои брюки и выгребла из карманов все, что там есть. Няня вернулась и принесла в подоле камешки, которые я предусмотрительно унес с собой.
– Вот что я там заметил. Там все скалы сплошь из этих камней.
Туляков схватил один камешек, второй, третий и даже в лице переменился:
– А ты не шутишь? Неужели сплошь?
– Сплошь. Честное пионерское, сплошь!
– Ну спасибо тебе, малыш! – он схватил меня за плечи и расцеловал. – Какое счастье, что я дожил до поры, когда появились на нашей земле такие ребята!
Я сначала не понял, чему он так сильно обрадовался. Но академик разъяснил, что мои камешки – не что иное, как медный блеск – самая богатая руда, в которой содержится восемьдесят процентов меди.
– Во-семь-де-сят! – раздельно, по складам, выкрикнул он. – А мы сейчас даже руду с пятью процентами меди считаем богатой. Ты понимаешь теперь, что это такое, индейская твоя голова?
Он еще раз обнял меня, поздравил, пожал руку Белке и обещал наведываться.
Не успела закрыться дверь, как дежурный врач объявил, что зовут к телефону Молокоедова. Меня уложили опять в коляску, я подмигнул Белке – знай, мол, наших! – и снова попал в кабинет главного врача. Телефонная трубка лежала на столе, мне ее подали, и со мной стал говорить капитан Любомиров.
– Вася! – сказал он так, будто мы были сто лет знакомы. – Ты Белотелова узнаешь?
– Конечно! Как же не узнать.
Он засмеялся и попросил передать трубку врачу. Врач ответил:
– Молодцом… Вполне можно… Разрешаю. Можете у меня в кабинете.
Нетрудно было догадаться, что капитан опрашивает, хорошо ли я себя чувствую, и можно ли со мной говорить, и где.
Меня опять привезли в палату, и Белка спросила:
– Это куда тебя возили?
– Пока военная тайна. Потом расскажу.
– Что ты со мной так разговариваешь? – обиделась она. – Все – «потом» да «потом», будто я маленькая.
Я хотел поправить бинт на ноге, но Белка сердито хлестнула меня по рукам и приказала:
– Лежи! Если не умеешь, так не берись.
Она ловко размотала бинт, высунув язычок, осторожно осмотрела рану и снова завязала.
– Теперь хорошо?
– Ага! Где это ты так ловко научилась делать перевязки?
– Правда, ловко? – обрадовалась Белка. – Я сейчас могу идти санинструктором на фронт. Только не берут. А так я уже на ГСО сдала и значок получила.
Она расстегнула халат, и у нее на кофточке рядом с пионерским значком я, действительно, увидел значок ГСО первой ступени.
Вот хорошо бы поехать с Белкой на фронт! Меня бы там все время ранили, а она все время выносила бы меня из боя и перевязывала раны.
– А ты хорошо учишься? – спросил я.
– Одни пятерки! – сказала она и принялась беспечно болтать ногами. – А ты?
Мне стало стыдно, что я двоечник, верный кандидат во второгодники, и я не посмел сказать правду Белке.
– Я бы тоже учился бы на пятерки…
– «Бы» мешает?
Этим «бы» Белка рассмешила больных, и вся палата стала хохотать. И хотя смеялись не надо мной, а над тем, как ловко Белка меня поддела, все мое геройство растаяло от этого «бы», как дым.
В первый раз я подумал о том, что будет, когда я выпишусь из больницы. Сейчас мне хорошо и весело, все считают меня героем. Но нога заживет, приду домой, а дальше что?
Все ребята перейдут в седьмой класс, а я как был двоечник, так двоечником и останусь, как сидел в шестом, так и буду сидеть в нем второй год. В классе нам с Димкой отведут самую последнюю парту, чтобы мы, два здоровенных дурака, не загораживали доску другим ученикам, которые меньше нас, но умнее. Картинка! Хорошо, если не исключат из школы! А ведь могут и исключить! Что тогда? Идти опять искать золото, которого нет? Или ловить еще какого-нибудь старикашку?
– Ты что стал кислый, как простокваша? – спросила Белка.
Наверно, врачу сообщили об этом, и он пришел в палату еще более веселый, чем вчера.
– Привет герою Золотой Долины! – поздоровался хирург и протянул мне руку, как взрослому.
Он осмотрел меня, повыспрашивал, где, что и как болит, а потом, потрепав по плечу, сказал старшей сестре:
– А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приемный день.
Я думал, он шутит, а вышло наоборот. Только пообедал, ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна.
Они мне назадавали столько вопросов, что под конец я не выдержал:
– Прошу излагать вопросы в письменной форме. Они посмеялись, но видно было, что им хочется многое узнать.
– Мама, а ты выполнила мою просьбу насчет НКВД?
– Выполнила, дорогой, выполнила. Не верила тебе, но все же пошла… Я еще раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Но тогда я больше о Белотелове говорила… А тут – только начала рассказывать – этот их начальник сразу всех на ноги поставил… Вот уж не знала, что ты и впрямь шпиона поймаешь…
– Жужжал, жужжал – и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда – нельзя.
И ни словом не упрекнула меня мама за случившееся. «Вот, – думаю, – подвезло мне, что сразу в больницу угодил, – иначе попало бы по первое число. Димке и Левке хуже: им так просто не отвертеться».
Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка заявилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит да синенькие глазенки светятся.
– Иди сюда, Рыжик! – обрадовался я.
– Зачем ты меня Рыжиком зовешь? – сердито принялась шептать она. – Меня так только в школе дразнят. Лучше зови меня Белкой.
– Ты на меня вчера обиделась?
– Конечно, обиделась, – в ее васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. – Я все ждала, когда ты придешь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.
– Ты меня извини, – я пожал ей руку, – но так было надо. Потом расскажу.
Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идет прямо к моей кровати.
– Ну, здравствуй! – подал он руку Белке. – А это, наверно, знаменитый Молокоед?
Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:
– Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять стали на Военную Тропу?
«Что это, – думаю, – еще за чудак?» Но это сам академик Туляков пришел, чтобы разузнать от меня все относительно Золотой Долины.
– А вот там, в этой котловине, где вы нашли кристаллики, ты больше ничего не заметил? – спросил он.
Вместо ответа я позвал няню и попросил, чтобы она сходила к кастелянше, взяла у нее мои брюки и выгребла из карманов все, что там есть. Няня вернулась и принесла в подоле камешки, которые я предусмотрительно унес с собой.
– Вот что я там заметил. Там все скалы сплошь из этих камней.
Туляков схватил один камешек, второй, третий и даже в лице переменился:
– А ты не шутишь? Неужели сплошь?
– Сплошь. Честное пионерское, сплошь!
– Ну спасибо тебе, малыш! – он схватил меня за плечи и расцеловал. – Какое счастье, что я дожил до поры, когда появились на нашей земле такие ребята!
Я сначала не понял, чему он так сильно обрадовался. Но академик разъяснил, что мои камешки – не что иное, как медный блеск – самая богатая руда, в которой содержится восемьдесят процентов меди.
– Во-семь-де-сят! – раздельно, по складам, выкрикнул он. – А мы сейчас даже руду с пятью процентами меди считаем богатой. Ты понимаешь теперь, что это такое, индейская твоя голова?
Он еще раз обнял меня, поздравил, пожал руку Белке и обещал наведываться.
Не успела закрыться дверь, как дежурный врач объявил, что зовут к телефону Молокоедова. Меня уложили опять в коляску, я подмигнул Белке – знай, мол, наших! – и снова попал в кабинет главного врача. Телефонная трубка лежала на столе, мне ее подали, и со мной стал говорить капитан Любомиров.
– Вася! – сказал он так, будто мы были сто лет знакомы. – Ты Белотелова узнаешь?
– Конечно! Как же не узнать.
Он засмеялся и попросил передать трубку врачу. Врач ответил:
– Молодцом… Вполне можно… Разрешаю. Можете у меня в кабинете.
Нетрудно было догадаться, что капитан опрашивает, хорошо ли я себя чувствую, и можно ли со мной говорить, и где.
Меня опять привезли в палату, и Белка спросила:
– Это куда тебя возили?
– Пока военная тайна. Потом расскажу.
– Что ты со мной так разговариваешь? – обиделась она. – Все – «потом» да «потом», будто я маленькая.
Я хотел поправить бинт на ноге, но Белка сердито хлестнула меня по рукам и приказала:
– Лежи! Если не умеешь, так не берись.
Она ловко размотала бинт, высунув язычок, осторожно осмотрела рану и снова завязала.
– Теперь хорошо?
– Ага! Где это ты так ловко научилась делать перевязки?
– Правда, ловко? – обрадовалась Белка. – Я сейчас могу идти санинструктором на фронт. Только не берут. А так я уже на ГСО сдала и значок получила.
Она расстегнула халат, и у нее на кофточке рядом с пионерским значком я, действительно, увидел значок ГСО первой ступени.
Вот хорошо бы поехать с Белкой на фронт! Меня бы там все время ранили, а она все время выносила бы меня из боя и перевязывала раны.
– А ты хорошо учишься? – спросил я.
– Одни пятерки! – сказала она и принялась беспечно болтать ногами. – А ты?
Мне стало стыдно, что я двоечник, верный кандидат во второгодники, и я не посмел сказать правду Белке.
– Я бы тоже учился бы на пятерки…
– «Бы» мешает?
Этим «бы» Белка рассмешила больных, и вся палата стала хохотать. И хотя смеялись не надо мной, а над тем, как ловко Белка меня поддела, все мое геройство растаяло от этого «бы», как дым.
В первый раз я подумал о том, что будет, когда я выпишусь из больницы. Сейчас мне хорошо и весело, все считают меня героем. Но нога заживет, приду домой, а дальше что?
Все ребята перейдут в седьмой класс, а я как был двоечник, так двоечником и останусь, как сидел в шестом, так и буду сидеть в нем второй год. В классе нам с Димкой отведут самую последнюю парту, чтобы мы, два здоровенных дурака, не загораживали доску другим ученикам, которые меньше нас, но умнее. Картинка! Хорошо, если не исключат из школы! А ведь могут и исключить! Что тогда? Идти опять искать золото, которого нет? Или ловить еще какого-нибудь старикашку?
– Ты что стал кислый, как простокваша? – спросила Белка.