Страница:
«Его смех – задорный, счастливый, словно в целом мире у него нет никаких забот – почти так же страшен, как его стоны», – подумала Элевайз.
Доверчиво заглянув ей в глаза, Милон добавил:
– У нее восхитительные волосы, правда?
К счастью для Элевайз, которая уже не в силах была продолжать, в разговор вмешался Жосс.
– И Гуннора поверила в эту глупую шутку? – В его голосе звучало недоверие. – Разве это не задело ее как глубочайшее неуважение к аббатству? Ведь она сама уже готовилась дать первый из своих постоянных обетов.
«Гуннора не собиралась делать этого», – подумала Элевайз. И она начала понимать, почему.
– Да, поверила, – сказала аббатиса со вздохом. – Гуннора приняла эту историю за чистую монету. Она верила всему, что ей говорила Эланора. Правда, Милон?
– Правда, – ухмыльнулся он. – Так и было. Честно говоря, она тоже, как и Эланора, думала, что это забавно.
– Все время, пока Эланора была здесь, она преследовала гораздо более темные цели, – заявил Жосс. – Вы и ваша жена с самого начала хотели убить Гуннору.
– Говорю вам, все было не так! – закричал Милон. – Мы хотели всего лишь подружиться с ней, хотели ей понравиться, чтобы, получив деньги отца, она отдала бы их нам, а не в аббатство.
– Вы полагали, что нуждаетесь в них в большей степени? – спросила Элевайз с сарказмом в голосе.
Милон повернулся к ней.
– Нет. – Он выглядел задетым. – Не из-за этого.
– Тогда почему? – спросил Жосс.
И опять Милон по очереди посмотрел на них. Встретив взгляд его измученных потемневших глаз, Элевайз подумала, что так же смотрят дикие животные, загнанные охотниками.
Затем, неожиданно обнаружив в себе остатки гордости, Милон встал и расправил плечи. Подняв подбородок, он со спокойным достоинством произнес:
– Потому что я – его сын.
В холодном маленьком помещении воцарилось мертвое молчание.
Спустя вечность Жосс повторил:
– Его сын…
В голове Элевайз внезапно родилась одна важная мысль. Глупость, конечно, подумала она, слишком уж много поставлено на карту.
– Ваш брак незаконен, если сэр Алард и в самом деле ваш отец, – сказала она. – При двоюродном родстве браки запрещены.
Милон опустил глаза.
– Я знаю. Но Эланора… она не догадывалась, что я сын Аларда. Я не хотел огорчать ее, ведь мы так сильно любили друг друга. Наш брак был единственным выходом. Понимаете, нам никогда не разрешили бы быть вместе, если бы мы не поженились. Поэтому я никогда не говорил ей, кто я в действительности.
– Но сэр Алард-то ведь должен был сказать! – запротестовал Жосс. – Боже великий на небесах, тебе следовало быть более ответственным, ты не должен был позволить такой союз, как бы сильно эти двое ни хотели соединиться!
Милон подождал, пока буря утихнет («Жосс доведен до крайности, если уж он решился на богохульство, – отметила про себя Элевайз, – хотя причина его недовольства вполне понятна»), и затем ответил:
– Алард не мог сказать ей, поскольку сам ничего не знал.
– Тогда как же вы можете быть столь уверены? – мягко спросила Элевайз.
– Мне сказала моя матушка, – объяснил Милон. – Когда она умирала, я был единственным, кого она хотела видеть рядом. – По его лицу скользнула быстрая ироничная улыбка. – Это не очень понравилось моим братьям, но они и без того всегда завидовали мне. Понимаете, я был другой. Если уж на то пошло, я и выглядел иначе. И я всегда был любимцем моей матушки. Даже когда они все сговаривались против меня, она неизменно была на моей стороне. – Милон глубоко вздохнул, затем, словно вернувшись в настоящее, продолжил: – Ей недолго оставалось жить, все так говорили, поэтому я сделал как она просила и поднялся в ее комнату. – Его нос сморщился. – Там плохо пахло. Она плохо пахла. Мне там не понравилось, и я хотел уже вернуться к Эланоре, когда матушка прошептала, что я должен пойти и отыскать моего отца. Я сказал: «Хорошо, я приведу его», – но она схватила меня за руку и объяснила, что не имеет в виду его. Она имела в виду моего настоящего отца.
– Должно быть, для вас это было страшным потрясением, – сказала Элевайз ровным голосом.
– О да! – согласился Милон. – Конечно, хотя, когда это дошло до меня, я все понял. Я сообразил, что это объясняет многое из того, что происходило в моем детстве. Потом мне стало интересно, и я попросил матушку рассказать мне о нем. О моем отце.
Элевайз представила эту картину. Умирающая женщина, спешащая открыть любимому сыну столь долго таимый секрет. И сын, внимающий не из-за любви, а потому что ему стало «интересно».
Милон продолжал:
– Она сказала: «Иди и найди его. И получи от него свое наследство». Знаете, она была очень опечалена. Она всегда была печальной, но я не знал, почему – до того самого момента. Из того, что она рассказала – а для женщины, которой вот-вот предстоит умереть, она рассказала много, поверьте, – я понял: она вообразила, что если родит ребенка от богатого человека, пусть даже они и не женаты, это хоть как-то укрепит ее в жизни. А когда этот ребенок оказался сыном, что ж, надежда переросла в уверенность, ведь у старика до тех пор были одни дочери. Только у матушки ничего не получилось. Ей так и не удалось рассказать Аларду обо мне. Он возвращал ее письма нераскрытыми. Матушка рассудила: он не хочет, чтобы его жена, леди Маргарет, узнала, что он спал с другой женщиной. Она, то бишь матушка, не стала настаивать. Она сказала мне, что не рискнула поднять большой шум – ее муж мог обо всем узнать. А она переспала с Алардом всего один раз!
«Что за история, – думала Элевайз. – Боже Всевышний, что за история алчности и бесчестия!» Но эта история была рассказана еще не до конца.
– Значит, ваша мать поручила вам забрать то, что, как она полагала, принадлежало вам по праву, – предположила аббатиса. – Рассказав, куда вы должны направиться, она предоставила вам открыться самому. И убедить сэра Аларда, что вы его сын.
– Да, все так. – Милон едва заметно улыбнулся. – Страшновато, правда? Я имею в виду, если, как сказала матушка, он лишь однажды лег с ней в постель, то помнил ли он об этом? Думаю, вряд ли. И если бы я сказал ему, а он отказался поверить, что тогда? Я бы упустил свой шанс, и он наверняка вышвырнул бы меня и приказал своему проклятому слуге, чтобы я никогда больше не переступал порог его дома. У меня не было доказательств, понимаете?
– Да, конечно, да, – пробормотала Элевайз.
– Оставалась только одна возможность – жениться на Эланоре. Это было лучшее, до чего я додумался, – продолжал Милон. – Либо она, либо вообще ничего, так я рассудил. Гуннора никогда не смотрела на мужчин, Диллиан погибла по вине Брайса, вот я и стал искать пути к племяннице моего отца.
Он умолк. Молчание длилось несколько минут. Затем Милон заговорил снова:
– Но, понимаете, я влюбился в нее. Дело было теперь не в деньгах, или не только в деньгах. – Его взгляд встретился со взглядом Элевайз. – Я всей душой полюбил ее.
Для Жосса это было уже чересчур.
– Полюбил так сильно, что наложил руки на ее шею и задушил! – взорвался он. – Хорошенькая любовь!
Скорее всего, Жосс не видел, что Милон плачет. А Элевайз видела.
– Вы можете рассказать, что случилось? – мягко спросила она. – В ночь, когда умерла Эланора?
Милон обратил к ней свое залитое слезами лицо.
– Как я уже говорил, мы занимались любовью. Осторожно, потому что она была беременна. Но все равно это было, как всегда, прекрасно. Затем, уже после, она стала рассказывать мне об этом человеке. О сэре Жоссе. – Казалось, Милон забыл, что Жосс находится в келье. – Она боялась его, боялась вопросов о Гунноре, она хотела, чтобы я позволил ей уйти со мной, прямо оттуда, из леса. Но я сказал: нет, если бы она ушла со мной, было бы только хуже, единственное спасение – держаться до конца и все отрицать. Тогда Эланора сказала, что она больше не может, что она устала и измучилась, что она нуждается во мне, а я рассердился, потому что мы были уже у цели, мы почти добились своего, мой отец должен был вот-вот умереть, она унаследовала бы его состояние, и мы могли бы уехать и жить счастливо всю жизнь!
«Жить счастливо всю жизнь, – подумала Элевайз. – Как в волшебной сказке. Ничего удивительного – этот юный муж и его жена действительно были детьми».
– Итак, вы рассердились на Эланору, – молвила она. – И потеряли самообладание.
– Когда она сказала, что хочет рассказать ему все, я испугался! Ну подумайте, как бы это выглядело! Он никогда не поверил бы, что я не убивал ее, и ни один из вас не поверил бы!
– Но вы действительно убили Эланору, – ледяным голосом произнес Жосс. – Вы задушили ее.
Милон безысходно вздохнул.
– Да, я знаю! Я не хотел, это все моя горячность. Я только пытался остановить ее громкий плач. Но я имею в виду не Эланору. Я говорю не об Эланоре!
Элевайз услышала в себе слабый – очень слабый – голосок торжества. Я знала это! – подумала она. Знала! Интересно, о чем думает сейчас Жосс?
– Эланора, – пробормотал Милон, улыбаясь своим мыслям. – Вы знаете, она моя жена, – произнес он, обращаясь к келье. – Моя любящая, умная, очаровательная жена. У нас будет ребенок. Скоро, очень скоро я пойду к ней домой, она возьмет меня в постель, и мне снова будет тепло. Она зажжет все свечи и прогонит мрак. И ночного человека тоже.
Элевайз заставила себя не слышать его.
«Понял ли Жосс? – думала она. – Знает ли он, пока я еще не спросила Милона, каким будет его ответ?»
– Милон, – мягко заговорила она. – Милон, послушайте меня. Если вы говорили не об Эланоре, то что вы имели в виду?
– Что я имел в виду? – переспросил Милон, словно разговаривая с неразумными детьми. – То, что я не убивал Гуннору.
Элевайз отошла в сторону, предоставив Жоссу задавать вопросы.
«У меня не хватит для этого душевных сил, – думала она, слушая поток жестоких слов, обрушившийся на человека, который и так был уже сломлен. – К тому же я знаю, что, даже если сэр Жосс будет задавать свои вопросы до самого Рождества, Милон не изменит свой рассказ. Потому что он говорит правду. Нам придется поискать убийцу Гунноры где-нибудь еще».
– Вы предлагаете нам поверить, – говорил Жосс с беспощадным сарказмом, – что, хотя вы и признали, что вместе с Эланорой задумали отлучить Гуннору от ее наследства, вы тем не менее невиновны в ее убийстве? В то время как мы знаем, что в момент ее смерти вы были поблизости. Она была убита в нескольких ярдах от вашего укромного уголка. И на руках Гунноры остались следы в тех местах, где Эланора держала ее, и горло ей перерезали именно вы, вашим проклятым ножом! Милон, не делайте из нас глупцов!
– Это правда! – закричал Милон в четвертый раз. – Когда мы нашли ее, она была уже мертва!
– Вы хотите сказать, что вы и ваша жена, ее кузина, черт побери, нашли Гуннору лежащую с перерезанным горлом, и ничего для нее не сделали?
– Она была мертва! Что мы могли сделать?
– Вы могли сбегать за помощью! Найти живущих при Святыне братьев! Прийти в аббатство и предупредить аббатису! Хотя бы прикрыть бедную девушку! Да все что угодно!
– Но вы бы подумали, что мы убили ее! – запротестовал Милон.
Внезапно Элевайз вспомнила, как выглядело тело Гунноры, когда ее нашли. Уж очень аккуратно были подвернуты юбки. Не раздумывая, она сказала:
– Это Эланора поправила одежду. Она подвернула юбки Гунноры точно так, как монахиню приучают застилать постель, а потом испачкала кровью ее бедра. Правильно?
Милон повернулся к ней. Его лицо стало пепельно-серым. В глазах застыл ужас.
– Да, аббатиса, – ответил он. – Ей стало плохо от всего этого. Нам обоим стало плохо. Но Эланора сказала, что если мы изобразим, будто Гуннору изнасиловали, тогда, даже если кто-нибудь подумает на нас, ну, якобы это мы убили ее, то он откажется от такой мысли, потому что мы хотели только ее денег. Ведь если ее изнасиловали и затем убили, то уж, конечно, это сделали не мы.
Элевайз задумчиво кивнула.
– Благодарю вас, Милон, я понимаю.
Жосс с недоверием покачал головой.
– Эланора сделала это? – он спросил недоверчиво. – Кузина Гунноры? Подвернула юбки несчастной и обрызгала Гуннору ее же собственной кровью? Боже милостивый, что за девушка она была?
– Девушка, доведенная до отчаяния, – проговорила Элевайз.
Девушка, которая, вспомнив инструкции, полученные в монастыре – «всегда застилайте постель именно так, откиньте край покрывала, откиньте еще раз, вот, теперь хорошо», – попыталась умиротворить в смерти свою кузину, аккуратно подвернув ее одежду.
– А крест? – спросил Жосс. – Он не принадлежал Гунноре, но он не принадлежал и Эланоре. Крест Эланоры был поменьше. Вы бросили его рядом с телом?
– Да.
– Вы принесли его с собой? А откуда, скажите на милость, он у вас взялся?
– Я не приносил его! Это был крест Гунноры! Это должен был быть ее крест. Она носила его на шее. Эланора сказала, что возьмет его себе, потому что рубины на нем были лучше, чем на ее кресте, но я не разрешил. Ну, после моих слов она сразу поняла, что это было бы глупо. Если бы Эланора показалась с крестом Гунноры, это привело бы людей прямо к нам. Поэтому мы просто бросили его… – Милон усмехнулся. – Вот за крестом я и вернулся. За крестом Эланоры. Его не было на ней, когда я… Она не надела его той ночью, а если надела, то я не нашел его. Я собирался поискать еще раз возле нашего секретного места, а затем пройти по тропинке до спальни. Не то чтобы я очень надеялся найти его там. Я собирался прийти в аббатство и попытаться проникнуть в спальню, чтобы взглянуть на ее постель. – Внезапно Милон сник. – Я должен был забрать его, – продолжил он усталым голосом. – Если бы крест Эланоры попал вам в руки, вы сразу узнали бы, кем она была. А затем пришли бы прямо ко мне.
Жосс отвернулся от Милона, затем подошел к двери кельи, встал рядом, скрестив на груди руки, прислонился к стене и принялся разглядывать грязный пол.
Элевайз, не отрываясь, смотрела на Милона. Казалось, он был удивлен неожиданным прекращением допроса. Взглянув сначала на аббатису, затем на Жосса, Милон спросил:
– Что теперь со мной будет?
Элевайз бросила взгляд на Жосса, но, похоже, он не собирался отвечать. Поэтому она сказала:
– Вы останетесь здесь до прибытия шерифа и его людей. Затем вас под стражей переведут в городскую тюрьму и в установленном порядке будут судить за убийство.
– Это не было убийством, – сказал Милон почти шепотом. – Я не хотел убивать ее. Я любил ее. Она носила нашего ребенка.
И он снова зарыдал.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Доверчиво заглянув ей в глаза, Милон добавил:
– У нее восхитительные волосы, правда?
К счастью для Элевайз, которая уже не в силах была продолжать, в разговор вмешался Жосс.
– И Гуннора поверила в эту глупую шутку? – В его голосе звучало недоверие. – Разве это не задело ее как глубочайшее неуважение к аббатству? Ведь она сама уже готовилась дать первый из своих постоянных обетов.
«Гуннора не собиралась делать этого», – подумала Элевайз. И она начала понимать, почему.
– Да, поверила, – сказала аббатиса со вздохом. – Гуннора приняла эту историю за чистую монету. Она верила всему, что ей говорила Эланора. Правда, Милон?
– Правда, – ухмыльнулся он. – Так и было. Честно говоря, она тоже, как и Эланора, думала, что это забавно.
– Все время, пока Эланора была здесь, она преследовала гораздо более темные цели, – заявил Жосс. – Вы и ваша жена с самого начала хотели убить Гуннору.
– Говорю вам, все было не так! – закричал Милон. – Мы хотели всего лишь подружиться с ней, хотели ей понравиться, чтобы, получив деньги отца, она отдала бы их нам, а не в аббатство.
– Вы полагали, что нуждаетесь в них в большей степени? – спросила Элевайз с сарказмом в голосе.
Милон повернулся к ней.
– Нет. – Он выглядел задетым. – Не из-за этого.
– Тогда почему? – спросил Жосс.
И опять Милон по очереди посмотрел на них. Встретив взгляд его измученных потемневших глаз, Элевайз подумала, что так же смотрят дикие животные, загнанные охотниками.
Затем, неожиданно обнаружив в себе остатки гордости, Милон встал и расправил плечи. Подняв подбородок, он со спокойным достоинством произнес:
– Потому что я – его сын.
В холодном маленьком помещении воцарилось мертвое молчание.
Спустя вечность Жосс повторил:
– Его сын…
В голове Элевайз внезапно родилась одна важная мысль. Глупость, конечно, подумала она, слишком уж много поставлено на карту.
– Ваш брак незаконен, если сэр Алард и в самом деле ваш отец, – сказала она. – При двоюродном родстве браки запрещены.
Милон опустил глаза.
– Я знаю. Но Эланора… она не догадывалась, что я сын Аларда. Я не хотел огорчать ее, ведь мы так сильно любили друг друга. Наш брак был единственным выходом. Понимаете, нам никогда не разрешили бы быть вместе, если бы мы не поженились. Поэтому я никогда не говорил ей, кто я в действительности.
– Но сэр Алард-то ведь должен был сказать! – запротестовал Жосс. – Боже великий на небесах, тебе следовало быть более ответственным, ты не должен был позволить такой союз, как бы сильно эти двое ни хотели соединиться!
Милон подождал, пока буря утихнет («Жосс доведен до крайности, если уж он решился на богохульство, – отметила про себя Элевайз, – хотя причина его недовольства вполне понятна»), и затем ответил:
– Алард не мог сказать ей, поскольку сам ничего не знал.
– Тогда как же вы можете быть столь уверены? – мягко спросила Элевайз.
– Мне сказала моя матушка, – объяснил Милон. – Когда она умирала, я был единственным, кого она хотела видеть рядом. – По его лицу скользнула быстрая ироничная улыбка. – Это не очень понравилось моим братьям, но они и без того всегда завидовали мне. Понимаете, я был другой. Если уж на то пошло, я и выглядел иначе. И я всегда был любимцем моей матушки. Даже когда они все сговаривались против меня, она неизменно была на моей стороне. – Милон глубоко вздохнул, затем, словно вернувшись в настоящее, продолжил: – Ей недолго оставалось жить, все так говорили, поэтому я сделал как она просила и поднялся в ее комнату. – Его нос сморщился. – Там плохо пахло. Она плохо пахла. Мне там не понравилось, и я хотел уже вернуться к Эланоре, когда матушка прошептала, что я должен пойти и отыскать моего отца. Я сказал: «Хорошо, я приведу его», – но она схватила меня за руку и объяснила, что не имеет в виду его. Она имела в виду моего настоящего отца.
– Должно быть, для вас это было страшным потрясением, – сказала Элевайз ровным голосом.
– О да! – согласился Милон. – Конечно, хотя, когда это дошло до меня, я все понял. Я сообразил, что это объясняет многое из того, что происходило в моем детстве. Потом мне стало интересно, и я попросил матушку рассказать мне о нем. О моем отце.
Элевайз представила эту картину. Умирающая женщина, спешащая открыть любимому сыну столь долго таимый секрет. И сын, внимающий не из-за любви, а потому что ему стало «интересно».
Милон продолжал:
– Она сказала: «Иди и найди его. И получи от него свое наследство». Знаете, она была очень опечалена. Она всегда была печальной, но я не знал, почему – до того самого момента. Из того, что она рассказала – а для женщины, которой вот-вот предстоит умереть, она рассказала много, поверьте, – я понял: она вообразила, что если родит ребенка от богатого человека, пусть даже они и не женаты, это хоть как-то укрепит ее в жизни. А когда этот ребенок оказался сыном, что ж, надежда переросла в уверенность, ведь у старика до тех пор были одни дочери. Только у матушки ничего не получилось. Ей так и не удалось рассказать Аларду обо мне. Он возвращал ее письма нераскрытыми. Матушка рассудила: он не хочет, чтобы его жена, леди Маргарет, узнала, что он спал с другой женщиной. Она, то бишь матушка, не стала настаивать. Она сказала мне, что не рискнула поднять большой шум – ее муж мог обо всем узнать. А она переспала с Алардом всего один раз!
«Что за история, – думала Элевайз. – Боже Всевышний, что за история алчности и бесчестия!» Но эта история была рассказана еще не до конца.
– Значит, ваша мать поручила вам забрать то, что, как она полагала, принадлежало вам по праву, – предположила аббатиса. – Рассказав, куда вы должны направиться, она предоставила вам открыться самому. И убедить сэра Аларда, что вы его сын.
– Да, все так. – Милон едва заметно улыбнулся. – Страшновато, правда? Я имею в виду, если, как сказала матушка, он лишь однажды лег с ней в постель, то помнил ли он об этом? Думаю, вряд ли. И если бы я сказал ему, а он отказался поверить, что тогда? Я бы упустил свой шанс, и он наверняка вышвырнул бы меня и приказал своему проклятому слуге, чтобы я никогда больше не переступал порог его дома. У меня не было доказательств, понимаете?
– Да, конечно, да, – пробормотала Элевайз.
– Оставалась только одна возможность – жениться на Эланоре. Это было лучшее, до чего я додумался, – продолжал Милон. – Либо она, либо вообще ничего, так я рассудил. Гуннора никогда не смотрела на мужчин, Диллиан погибла по вине Брайса, вот я и стал искать пути к племяннице моего отца.
Он умолк. Молчание длилось несколько минут. Затем Милон заговорил снова:
– Но, понимаете, я влюбился в нее. Дело было теперь не в деньгах, или не только в деньгах. – Его взгляд встретился со взглядом Элевайз. – Я всей душой полюбил ее.
Для Жосса это было уже чересчур.
– Полюбил так сильно, что наложил руки на ее шею и задушил! – взорвался он. – Хорошенькая любовь!
Скорее всего, Жосс не видел, что Милон плачет. А Элевайз видела.
– Вы можете рассказать, что случилось? – мягко спросила она. – В ночь, когда умерла Эланора?
Милон обратил к ней свое залитое слезами лицо.
– Как я уже говорил, мы занимались любовью. Осторожно, потому что она была беременна. Но все равно это было, как всегда, прекрасно. Затем, уже после, она стала рассказывать мне об этом человеке. О сэре Жоссе. – Казалось, Милон забыл, что Жосс находится в келье. – Она боялась его, боялась вопросов о Гунноре, она хотела, чтобы я позволил ей уйти со мной, прямо оттуда, из леса. Но я сказал: нет, если бы она ушла со мной, было бы только хуже, единственное спасение – держаться до конца и все отрицать. Тогда Эланора сказала, что она больше не может, что она устала и измучилась, что она нуждается во мне, а я рассердился, потому что мы были уже у цели, мы почти добились своего, мой отец должен был вот-вот умереть, она унаследовала бы его состояние, и мы могли бы уехать и жить счастливо всю жизнь!
«Жить счастливо всю жизнь, – подумала Элевайз. – Как в волшебной сказке. Ничего удивительного – этот юный муж и его жена действительно были детьми».
– Итак, вы рассердились на Эланору, – молвила она. – И потеряли самообладание.
– Когда она сказала, что хочет рассказать ему все, я испугался! Ну подумайте, как бы это выглядело! Он никогда не поверил бы, что я не убивал ее, и ни один из вас не поверил бы!
– Но вы действительно убили Эланору, – ледяным голосом произнес Жосс. – Вы задушили ее.
Милон безысходно вздохнул.
– Да, я знаю! Я не хотел, это все моя горячность. Я только пытался остановить ее громкий плач. Но я имею в виду не Эланору. Я говорю не об Эланоре!
Элевайз услышала в себе слабый – очень слабый – голосок торжества. Я знала это! – подумала она. Знала! Интересно, о чем думает сейчас Жосс?
– Эланора, – пробормотал Милон, улыбаясь своим мыслям. – Вы знаете, она моя жена, – произнес он, обращаясь к келье. – Моя любящая, умная, очаровательная жена. У нас будет ребенок. Скоро, очень скоро я пойду к ней домой, она возьмет меня в постель, и мне снова будет тепло. Она зажжет все свечи и прогонит мрак. И ночного человека тоже.
Элевайз заставила себя не слышать его.
«Понял ли Жосс? – думала она. – Знает ли он, пока я еще не спросила Милона, каким будет его ответ?»
– Милон, – мягко заговорила она. – Милон, послушайте меня. Если вы говорили не об Эланоре, то что вы имели в виду?
– Что я имел в виду? – переспросил Милон, словно разговаривая с неразумными детьми. – То, что я не убивал Гуннору.
Элевайз отошла в сторону, предоставив Жоссу задавать вопросы.
«У меня не хватит для этого душевных сил, – думала она, слушая поток жестоких слов, обрушившийся на человека, который и так был уже сломлен. – К тому же я знаю, что, даже если сэр Жосс будет задавать свои вопросы до самого Рождества, Милон не изменит свой рассказ. Потому что он говорит правду. Нам придется поискать убийцу Гунноры где-нибудь еще».
– Вы предлагаете нам поверить, – говорил Жосс с беспощадным сарказмом, – что, хотя вы и признали, что вместе с Эланорой задумали отлучить Гуннору от ее наследства, вы тем не менее невиновны в ее убийстве? В то время как мы знаем, что в момент ее смерти вы были поблизости. Она была убита в нескольких ярдах от вашего укромного уголка. И на руках Гунноры остались следы в тех местах, где Эланора держала ее, и горло ей перерезали именно вы, вашим проклятым ножом! Милон, не делайте из нас глупцов!
– Это правда! – закричал Милон в четвертый раз. – Когда мы нашли ее, она была уже мертва!
– Вы хотите сказать, что вы и ваша жена, ее кузина, черт побери, нашли Гуннору лежащую с перерезанным горлом, и ничего для нее не сделали?
– Она была мертва! Что мы могли сделать?
– Вы могли сбегать за помощью! Найти живущих при Святыне братьев! Прийти в аббатство и предупредить аббатису! Хотя бы прикрыть бедную девушку! Да все что угодно!
– Но вы бы подумали, что мы убили ее! – запротестовал Милон.
Внезапно Элевайз вспомнила, как выглядело тело Гунноры, когда ее нашли. Уж очень аккуратно были подвернуты юбки. Не раздумывая, она сказала:
– Это Эланора поправила одежду. Она подвернула юбки Гунноры точно так, как монахиню приучают застилать постель, а потом испачкала кровью ее бедра. Правильно?
Милон повернулся к ней. Его лицо стало пепельно-серым. В глазах застыл ужас.
– Да, аббатиса, – ответил он. – Ей стало плохо от всего этого. Нам обоим стало плохо. Но Эланора сказала, что если мы изобразим, будто Гуннору изнасиловали, тогда, даже если кто-нибудь подумает на нас, ну, якобы это мы убили ее, то он откажется от такой мысли, потому что мы хотели только ее денег. Ведь если ее изнасиловали и затем убили, то уж, конечно, это сделали не мы.
Элевайз задумчиво кивнула.
– Благодарю вас, Милон, я понимаю.
Жосс с недоверием покачал головой.
– Эланора сделала это? – он спросил недоверчиво. – Кузина Гунноры? Подвернула юбки несчастной и обрызгала Гуннору ее же собственной кровью? Боже милостивый, что за девушка она была?
– Девушка, доведенная до отчаяния, – проговорила Элевайз.
Девушка, которая, вспомнив инструкции, полученные в монастыре – «всегда застилайте постель именно так, откиньте край покрывала, откиньте еще раз, вот, теперь хорошо», – попыталась умиротворить в смерти свою кузину, аккуратно подвернув ее одежду.
– А крест? – спросил Жосс. – Он не принадлежал Гунноре, но он не принадлежал и Эланоре. Крест Эланоры был поменьше. Вы бросили его рядом с телом?
– Да.
– Вы принесли его с собой? А откуда, скажите на милость, он у вас взялся?
– Я не приносил его! Это был крест Гунноры! Это должен был быть ее крест. Она носила его на шее. Эланора сказала, что возьмет его себе, потому что рубины на нем были лучше, чем на ее кресте, но я не разрешил. Ну, после моих слов она сразу поняла, что это было бы глупо. Если бы Эланора показалась с крестом Гунноры, это привело бы людей прямо к нам. Поэтому мы просто бросили его… – Милон усмехнулся. – Вот за крестом я и вернулся. За крестом Эланоры. Его не было на ней, когда я… Она не надела его той ночью, а если надела, то я не нашел его. Я собирался поискать еще раз возле нашего секретного места, а затем пройти по тропинке до спальни. Не то чтобы я очень надеялся найти его там. Я собирался прийти в аббатство и попытаться проникнуть в спальню, чтобы взглянуть на ее постель. – Внезапно Милон сник. – Я должен был забрать его, – продолжил он усталым голосом. – Если бы крест Эланоры попал вам в руки, вы сразу узнали бы, кем она была. А затем пришли бы прямо ко мне.
Жосс отвернулся от Милона, затем подошел к двери кельи, встал рядом, скрестив на груди руки, прислонился к стене и принялся разглядывать грязный пол.
Элевайз, не отрываясь, смотрела на Милона. Казалось, он был удивлен неожиданным прекращением допроса. Взглянув сначала на аббатису, затем на Жосса, Милон спросил:
– Что теперь со мной будет?
Элевайз бросила взгляд на Жосса, но, похоже, он не собирался отвечать. Поэтому она сказала:
– Вы останетесь здесь до прибытия шерифа и его людей. Затем вас под стражей переведут в городскую тюрьму и в установленном порядке будут судить за убийство.
– Это не было убийством, – сказал Милон почти шепотом. – Я не хотел убивать ее. Я любил ее. Она носила нашего ребенка.
И он снова зарыдал.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Жосс и аббатиса направились в ее комнату. Казалось, никто не хотел первым нарушить молчание.
«Испытывает ли аббатиса те же чувства, что и я?», – думал Жосс. Взглянув на ее лицо и опущенные плечи – признак слабости, столь не свойственной Элевайз, – он предположил, что так оно и есть. Жосс ощущал… Ему не удавалось подобрать слово, чтобы определить пылающее в нем чувство. Это была смесь поистине не сочетающихся друг с другом элементов. Гнева – да, гнев по-прежнему душил его. Но еще и досадной, с каждой минутой растущей жалости. И – мучительной вины. Несмотря на то, что Жосс сопротивлялся этому последнему чувству, снова и снова вызывая в памяти печальные картины мертвых тел, он никак не мог избавиться от непрошеной мысли, что, награждая Милона тычками и грубо бросая его в келью, он вел себя как громила.
А все из-за рыданий. Ах, как жалобно он плакал, черт побери! В сущности, это и плачем нельзя было назвать – Жосс никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так плакал. Тихий, высокий, пронзительный звук – такой издает ветер, проносясь через тонкий тростник.
И хотя келья и подвал остались далеко позади, Жоссу казалось, что он все еще слышит плач Милона.
Когда они приблизились к комнате аббатисы, Жосс, скорее для того, чтобы заглушить в себе отзвук рыданий, сказал:
– Я по-прежнему думаю, что он сделал и то, и другое. Я имею в виду, убил Гуннору, а затем Эланору Что бы он ни говорил.
Он услышал, как аббатиса недовольно хмыкнула.
– Нет, – категорично возразила она. – Хотя я первая соглашусь, что, если бы он был повинен в обеих смертях, это решило бы все дело, тем не менее это не так.
– Как вы можете быть настолько уверены? – раздраженно спросил Жосс.
«Бог мой! Какая упрямая женщина!»
– Я… – Аббатиса медленно обошла вокруг своего стола, так же медленно села и жестом пригласила Жосса сделать то же самое. У него возникло подозрение, что она использует время, чтобы собрать свои доводы воедино, и это его насторожило.
– Все неправильно, – произнесла она наконец. – Я могу представить, как он обхватил руками шею Эланоры и слишком сильно сжал пальцы. Он испуган, назовем это так, и он в отчаянии, потому что его хитроумный замысел разваливается на глазах. К тому же, по его собственному признанию, он злится на Эланору. Он не владеет собой. Только что они занимались любовью, а это делает людей чувственно уязвимыми, особенно молодых.
Жосс удивился, сколь непринужденно аббатиса рассуждает на эту тему. И столь же удивился ее точности в выборе слов.
Он почувствовал, что она наблюдает за ним. В ее больших глазах появился оттенок иронии. Словно она прекрасно знала, о чем он подумал.
– Однако, – продолжала она, – как я ни стараюсь, я не могу поверить, что он хладнокровно провел ножом по горлу Гунноры и оставил этот ужасный разрез.
– А я могу! – запальчиво возразил Жосс.
Так ли это? Теперь, когда аббатиса заставила его реально взглянуть на вещи, Жосс начал сомневаться, действительно ли он верит в виновность Милона или ему просто удобно, что юноша убил обеих женщин? Ведь это избавило бы Жосса от необходимости искать второго убийцу.
Прервав его размышления, аббатиса поинтересовалась:
– Не желаете подкрепиться, сэр Жосс? Сейчас время завтрака.
Он взглянул на нее.
– А вы?
Ее ясные серые глаза встретили его взгляд.
– Нет, но я намереваюсь заставить себя поесть. – На мгновение она нахмурила свой высокий лоб. – И вам, и мне нужны силы, а без пищи их у нас не прибавится. – Аббатиса едва слышно вздохнула. – Это дело еще не закончено.
После завтрака Жосс вернулся в жилище в долине и, растянувшись на своей жесткой постели, почти мгновенно заснул. Он пробудился от того, что кто-то похлопал его по плечу. Над ним возвышался брат Савл, а рядом, весь расхристанный и покрытый дорожной грязью, стоял Осси.
– Мне не хотелось беспокоить вас, сэр Жосс, – сказал Савл, – но этот посланник говорит, что дело срочное.
Жосс сел, потирая глаза. У него было ощущение, словно кто-то бросил в них горсть мелкого сухого песка.
– Благодарю вас, Савл, – ответил он, неловко поднимаясь на ноги. – Доброе утро, Осси.
– Утро, сэр, – буркнул паренек, и, сорвав с головы слишком большую для него шапку, начал вертеть ее в руках.
– У тебя есть для меня сообщение, – напомнил Жосс.
Осси сосредоточенно нахмурился и произнес:
– Мой господин Брайс Родербриджский передает послание сэру Жоссу Аквинскому временно проживающему с сестрами-монахинями в Хокенли.
Он сделал паузу, затем продолжил:
– Мой господин говорит, что сэр Жосс наносил ему визиты дважды, когда моего господина не было дома. Не угодно ли будет сэру Жоссу попытаться в третий раз, когда мой господин здесь? – Осси нахмурился еще сильнее. – Когда мой господин там, у себя дома, – поправился он.
Жосс улыбнулся пареньку.
– Спасибо, Осси. Ты очень хорошо передал сообщение. Да, я приеду.
Осси улыбнулся.
– Я побегу и передам хозяину, – сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Я поеду следом, – крикнул Жосс ему вдогонку.
Савл все еще пребывал в нерешительности, в его глазах зажегся огонек любопытства.
– Брат Савл, не принесете ли вы мне воды, чтобы я мог умыться и побриться? – попросил Жосс. – Кажется, я должен совершить еще одно путешествие.
Он довольно быстро проделал уже знакомый ему путь до Родербриджа. Погода переменилась, стало немного прохладнее. Для прогулки верхом утро было просто чудесное.
Пересекая реку, где Жосс тактично отвернулся от горевавшего Брайса, он задумался – как несчастный поживает сейчас? Смирился ли он с жестокой смертью жены? Начал ли верить, что для искренне покаявшегося всегда есть прощение? Жосс всей душой надеялся на это. Виды на то, чтобы оказаться в гостях у человека, пребывающего в столь бедственном состоянии духа, в каком Брайс был в тот день, представлялись не очень радостными.
Жосс достиг поместья Родербридж и въехал во двор. На этот раз его встретила не Матильда, а неизвестный темноволосый мужчина. Он был хорошо одет – простая, но явно приличного качества туника, добротные шоссы, крепкие башмаки. Мужчина походил на Брайса, но если на голове Брайса отчетливо выделялась белая прядь, волосы этого человека были сплошь темными.
«Это, наверное, его брат. Как же его зовут? Ах, да, точно так».
– Добрый день, мой господин Оливар, – заговорил Жосс. – Я прибыл по приглашению вашего брата Брайса. Я – Жосс Аквинский. Он послал за мной в аббатство Хокенли, где я проживаю с монахами в долине, и…
Темноволосый человек улыбнулся.
– Я знаю, кто вы, – перебил он. – Пожалуйста, сэр Жосс, входите. Осси присмотрит за вашим конем. Осси!
У паренька было тяжелое утро, подумал Жосс. Осси появился из конюшни с метлой в руках, кивнул Жоссу и увел его коня. Темноволосый мужчина подождал, пока с этим будет покончено, затем повернулся к Жоссу.
– Заходите. После дороги вам нужно освежиться.
Он поднялся по ступеням в залу и, поведя рукой, указал на кресло, где Жосс сидел раньше, когда говорил с Матильдой. Служанки нигде не было видно. Скорее всего, с возвращением домой хозяина и его брата у нее прибавилось дел на кухне.
– Имеете ли вы какое-нибудь представление, мой господин Оливар, почему ваш брат хотел меня видеть? – спросил Жосс, скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем из желания что-либо узнать. И так ясно, что, раз Брайс послал за Жоссом, он, вне всякого сомнения, вот-вот появится и все объяснит лично.
Темноволосый мужчина снова улыбнулся, будто развеселившись от какой-то известной только ему шутки. Предложив Жоссу кружку эля, он сказал:
– Я думаю, сэр Жосс, что должен развеять заблуждение, в котором вы каким-то образом очутились. – Мужчина поднял кружку, сделал глоток и пояснил: – Я не Оливар, я – Брайс.
В ту же секунду у Жосса возникло глупое желание возразить: нет, неправда, не может быть, я видел Брайса у реки, он был в глубочайшей печали после смерти своей юной жены!
Жосс сдержался. Совершенно ясно, что он совершил ошибку. Пришел к поспешным выводам, исходя из чисто случайного наблюдения. Глупец!
Но если перед ним действительно Брайс, то кем же был тот рыдающий человек? Жоссу бросилось в глаза их несомненное сходство. Вполне вероятно, что они братья.
– Примите мои извинения, мой господин Брайс.
Брайс покачал головой, все еще улыбаясь.
Жосс продолжил:
– Если вы не сочтете это дерзостью, могу я спросить, похож ли на вас ваш брат Оливар?
– Все говорят, что похож, хотя, признаться, сам я этого не вижу. Но, как бы там ни было, мы оба темноволосые. Только у него седая прядь, вот здесь. – Брайс провел рукой над левым ухом. – Она появилась, когда ему было пятнадцать лет. Мы с ним охотились, и он неудачно упал с лошади. Лекарь говорил, что седина – результат нервного потрясения, но я всегда сомневался в этом. Нужно нечто большее, чем падение с лошади, чтобы потрясти нервы моего брата, сэр Жосс.
– Ах… Ох… Да, понимаю… – Жосс напряженно размышлял, стараясь, чтобы его междометия и реплики не звучали невпопад. Человек, который легко переносит встряски? Возможно, да, если речь идет о физической выносливости. Но мужчина, которого Жосс видел у реки, несомненно, был потрясен. Он горевал так сильно, что, казалось, никогда не найдет утешения.
Похоже, сердце Оливара Родербриджского разрывалось от тайного горя, о котором не знал даже его старший брат.
– Я попросил вас нанести мне визит, – сказал Брайс, – в связи с тем, что я хотел бы сделать пожертвование аббатству Хокенли.
– Вы? – с некоторым усилием Жосс собрался с мыслями.
– Да. Я собирался нанести визит аббатисе Элевайз, но здесь, в Родербридже, есть дела, требующие моего присутствия, а я и так уже отсутствовал некоторое время.
– Понимаю.
– Я был у святых братьев в Кентербери, – продолжал Брайс. – На меня наложили епитимью.
– Да, я знаю. – Жосс почувствовал необходимость признать это. Не было смысла заставлять этого человека и дальше наказывать себя, сообщая подробности постороннему.
Но, оказалось, Брайс хотел рассказать о себе.
– Я действительно любил Диллиан, – произнес он, подавшись вперед и устремив на Жосса взгляд карих глаз. – У нас были трудности, как бывает, вне всякого сомнения, у каждой вступившей в брак пары. Вы женаты? – Жосс покачал головой. – Порой Диллиан была своенравной и слишком легкомысленной, она не обращала внимания на действительно важные вещи. Но я тоже виноват. Осмелюсь сказать, что я был слишком стар и серьезен для нее, да пребудет с ней Господь, и признаюсь, что я не всегда был к ней добр.
«Испытывает ли аббатиса те же чувства, что и я?», – думал Жосс. Взглянув на ее лицо и опущенные плечи – признак слабости, столь не свойственной Элевайз, – он предположил, что так оно и есть. Жосс ощущал… Ему не удавалось подобрать слово, чтобы определить пылающее в нем чувство. Это была смесь поистине не сочетающихся друг с другом элементов. Гнева – да, гнев по-прежнему душил его. Но еще и досадной, с каждой минутой растущей жалости. И – мучительной вины. Несмотря на то, что Жосс сопротивлялся этому последнему чувству, снова и снова вызывая в памяти печальные картины мертвых тел, он никак не мог избавиться от непрошеной мысли, что, награждая Милона тычками и грубо бросая его в келью, он вел себя как громила.
А все из-за рыданий. Ах, как жалобно он плакал, черт побери! В сущности, это и плачем нельзя было назвать – Жосс никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так плакал. Тихий, высокий, пронзительный звук – такой издает ветер, проносясь через тонкий тростник.
И хотя келья и подвал остались далеко позади, Жоссу казалось, что он все еще слышит плач Милона.
Когда они приблизились к комнате аббатисы, Жосс, скорее для того, чтобы заглушить в себе отзвук рыданий, сказал:
– Я по-прежнему думаю, что он сделал и то, и другое. Я имею в виду, убил Гуннору, а затем Эланору Что бы он ни говорил.
Он услышал, как аббатиса недовольно хмыкнула.
– Нет, – категорично возразила она. – Хотя я первая соглашусь, что, если бы он был повинен в обеих смертях, это решило бы все дело, тем не менее это не так.
– Как вы можете быть настолько уверены? – раздраженно спросил Жосс.
«Бог мой! Какая упрямая женщина!»
– Я… – Аббатиса медленно обошла вокруг своего стола, так же медленно села и жестом пригласила Жосса сделать то же самое. У него возникло подозрение, что она использует время, чтобы собрать свои доводы воедино, и это его насторожило.
– Все неправильно, – произнесла она наконец. – Я могу представить, как он обхватил руками шею Эланоры и слишком сильно сжал пальцы. Он испуган, назовем это так, и он в отчаянии, потому что его хитроумный замысел разваливается на глазах. К тому же, по его собственному признанию, он злится на Эланору. Он не владеет собой. Только что они занимались любовью, а это делает людей чувственно уязвимыми, особенно молодых.
Жосс удивился, сколь непринужденно аббатиса рассуждает на эту тему. И столь же удивился ее точности в выборе слов.
Он почувствовал, что она наблюдает за ним. В ее больших глазах появился оттенок иронии. Словно она прекрасно знала, о чем он подумал.
– Однако, – продолжала она, – как я ни стараюсь, я не могу поверить, что он хладнокровно провел ножом по горлу Гунноры и оставил этот ужасный разрез.
– А я могу! – запальчиво возразил Жосс.
Так ли это? Теперь, когда аббатиса заставила его реально взглянуть на вещи, Жосс начал сомневаться, действительно ли он верит в виновность Милона или ему просто удобно, что юноша убил обеих женщин? Ведь это избавило бы Жосса от необходимости искать второго убийцу.
Прервав его размышления, аббатиса поинтересовалась:
– Не желаете подкрепиться, сэр Жосс? Сейчас время завтрака.
Он взглянул на нее.
– А вы?
Ее ясные серые глаза встретили его взгляд.
– Нет, но я намереваюсь заставить себя поесть. – На мгновение она нахмурила свой высокий лоб. – И вам, и мне нужны силы, а без пищи их у нас не прибавится. – Аббатиса едва слышно вздохнула. – Это дело еще не закончено.
После завтрака Жосс вернулся в жилище в долине и, растянувшись на своей жесткой постели, почти мгновенно заснул. Он пробудился от того, что кто-то похлопал его по плечу. Над ним возвышался брат Савл, а рядом, весь расхристанный и покрытый дорожной грязью, стоял Осси.
– Мне не хотелось беспокоить вас, сэр Жосс, – сказал Савл, – но этот посланник говорит, что дело срочное.
Жосс сел, потирая глаза. У него было ощущение, словно кто-то бросил в них горсть мелкого сухого песка.
– Благодарю вас, Савл, – ответил он, неловко поднимаясь на ноги. – Доброе утро, Осси.
– Утро, сэр, – буркнул паренек, и, сорвав с головы слишком большую для него шапку, начал вертеть ее в руках.
– У тебя есть для меня сообщение, – напомнил Жосс.
Осси сосредоточенно нахмурился и произнес:
– Мой господин Брайс Родербриджский передает послание сэру Жоссу Аквинскому временно проживающему с сестрами-монахинями в Хокенли.
Он сделал паузу, затем продолжил:
– Мой господин говорит, что сэр Жосс наносил ему визиты дважды, когда моего господина не было дома. Не угодно ли будет сэру Жоссу попытаться в третий раз, когда мой господин здесь? – Осси нахмурился еще сильнее. – Когда мой господин там, у себя дома, – поправился он.
Жосс улыбнулся пареньку.
– Спасибо, Осси. Ты очень хорошо передал сообщение. Да, я приеду.
Осси улыбнулся.
– Я побегу и передам хозяину, – сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Я поеду следом, – крикнул Жосс ему вдогонку.
Савл все еще пребывал в нерешительности, в его глазах зажегся огонек любопытства.
– Брат Савл, не принесете ли вы мне воды, чтобы я мог умыться и побриться? – попросил Жосс. – Кажется, я должен совершить еще одно путешествие.
Он довольно быстро проделал уже знакомый ему путь до Родербриджа. Погода переменилась, стало немного прохладнее. Для прогулки верхом утро было просто чудесное.
Пересекая реку, где Жосс тактично отвернулся от горевавшего Брайса, он задумался – как несчастный поживает сейчас? Смирился ли он с жестокой смертью жены? Начал ли верить, что для искренне покаявшегося всегда есть прощение? Жосс всей душой надеялся на это. Виды на то, чтобы оказаться в гостях у человека, пребывающего в столь бедственном состоянии духа, в каком Брайс был в тот день, представлялись не очень радостными.
Жосс достиг поместья Родербридж и въехал во двор. На этот раз его встретила не Матильда, а неизвестный темноволосый мужчина. Он был хорошо одет – простая, но явно приличного качества туника, добротные шоссы, крепкие башмаки. Мужчина походил на Брайса, но если на голове Брайса отчетливо выделялась белая прядь, волосы этого человека были сплошь темными.
«Это, наверное, его брат. Как же его зовут? Ах, да, точно так».
– Добрый день, мой господин Оливар, – заговорил Жосс. – Я прибыл по приглашению вашего брата Брайса. Я – Жосс Аквинский. Он послал за мной в аббатство Хокенли, где я проживаю с монахами в долине, и…
Темноволосый человек улыбнулся.
– Я знаю, кто вы, – перебил он. – Пожалуйста, сэр Жосс, входите. Осси присмотрит за вашим конем. Осси!
У паренька было тяжелое утро, подумал Жосс. Осси появился из конюшни с метлой в руках, кивнул Жоссу и увел его коня. Темноволосый мужчина подождал, пока с этим будет покончено, затем повернулся к Жоссу.
– Заходите. После дороги вам нужно освежиться.
Он поднялся по ступеням в залу и, поведя рукой, указал на кресло, где Жосс сидел раньше, когда говорил с Матильдой. Служанки нигде не было видно. Скорее всего, с возвращением домой хозяина и его брата у нее прибавилось дел на кухне.
– Имеете ли вы какое-нибудь представление, мой господин Оливар, почему ваш брат хотел меня видеть? – спросил Жосс, скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем из желания что-либо узнать. И так ясно, что, раз Брайс послал за Жоссом, он, вне всякого сомнения, вот-вот появится и все объяснит лично.
Темноволосый мужчина снова улыбнулся, будто развеселившись от какой-то известной только ему шутки. Предложив Жоссу кружку эля, он сказал:
– Я думаю, сэр Жосс, что должен развеять заблуждение, в котором вы каким-то образом очутились. – Мужчина поднял кружку, сделал глоток и пояснил: – Я не Оливар, я – Брайс.
В ту же секунду у Жосса возникло глупое желание возразить: нет, неправда, не может быть, я видел Брайса у реки, он был в глубочайшей печали после смерти своей юной жены!
Жосс сдержался. Совершенно ясно, что он совершил ошибку. Пришел к поспешным выводам, исходя из чисто случайного наблюдения. Глупец!
Но если перед ним действительно Брайс, то кем же был тот рыдающий человек? Жоссу бросилось в глаза их несомненное сходство. Вполне вероятно, что они братья.
– Примите мои извинения, мой господин Брайс.
Брайс покачал головой, все еще улыбаясь.
Жосс продолжил:
– Если вы не сочтете это дерзостью, могу я спросить, похож ли на вас ваш брат Оливар?
– Все говорят, что похож, хотя, признаться, сам я этого не вижу. Но, как бы там ни было, мы оба темноволосые. Только у него седая прядь, вот здесь. – Брайс провел рукой над левым ухом. – Она появилась, когда ему было пятнадцать лет. Мы с ним охотились, и он неудачно упал с лошади. Лекарь говорил, что седина – результат нервного потрясения, но я всегда сомневался в этом. Нужно нечто большее, чем падение с лошади, чтобы потрясти нервы моего брата, сэр Жосс.
– Ах… Ох… Да, понимаю… – Жосс напряженно размышлял, стараясь, чтобы его междометия и реплики не звучали невпопад. Человек, который легко переносит встряски? Возможно, да, если речь идет о физической выносливости. Но мужчина, которого Жосс видел у реки, несомненно, был потрясен. Он горевал так сильно, что, казалось, никогда не найдет утешения.
Похоже, сердце Оливара Родербриджского разрывалось от тайного горя, о котором не знал даже его старший брат.
– Я попросил вас нанести мне визит, – сказал Брайс, – в связи с тем, что я хотел бы сделать пожертвование аббатству Хокенли.
– Вы? – с некоторым усилием Жосс собрался с мыслями.
– Да. Я собирался нанести визит аббатисе Элевайз, но здесь, в Родербридже, есть дела, требующие моего присутствия, а я и так уже отсутствовал некоторое время.
– Понимаю.
– Я был у святых братьев в Кентербери, – продолжал Брайс. – На меня наложили епитимью.
– Да, я знаю. – Жосс почувствовал необходимость признать это. Не было смысла заставлять этого человека и дальше наказывать себя, сообщая подробности постороннему.
Но, оказалось, Брайс хотел рассказать о себе.
– Я действительно любил Диллиан, – произнес он, подавшись вперед и устремив на Жосса взгляд карих глаз. – У нас были трудности, как бывает, вне всякого сомнения, у каждой вступившей в брак пары. Вы женаты? – Жосс покачал головой. – Порой Диллиан была своенравной и слишком легкомысленной, она не обращала внимания на действительно важные вещи. Но я тоже виноват. Осмелюсь сказать, что я был слишком стар и серьезен для нее, да пребудет с ней Господь, и признаюсь, что я не всегда был к ней добр.