Страница:
Клер Рене
Китайская принцесса
Рене КЛЕР
КИТАЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
Почему я такой?
Значит, таким мне положено быть...
Здесь - да.
Ну, а если где-то еще?
На полюсе?
У экватора?
Или на Сатурне?
Дидро, Сон д'Аламбера
Как счастлив должен быть провинциал, у которого есть чердак, где, как в молчаливой памяти, оказываются свалены письма, портреты и масса безделушек, не имеющих достаточной цены, чтобы заботиться о них, но и не настолько позабытых, чтобы без сожаления от них избавиться. Городской житель, ограниченный размерами своего горизонтального улья, вынужден подчас ради настоящего производить сортировку предметов минувшей жизни, обрывая один за другим листки своего былого существования и таким образом получая возможность определить ценность собственной пыли и самому совершить похоронную процедуру, которой, существуй чердак, пришлось бы заняться какому-нибудь наследнику, не чувствительному к привлекательности позабытых фраз и пустых флаконов из-под духов.
***
Я как раз отдавался этому неблагодарному делу, когда среди пожелтевших бумаг, испещренных неизвестными почерками и моим собственным, внезапно обнаружил рукописную тетрадь, которая непонятным образом оказалась в моем архиве. Не спрашивайте имя автора и насколько описанная в ней история выдумана или имела место в действительности. Я не в силах ответить, и вы это поймете после того, как прочтете то, что за сим следует. Глава первая Почему я родился в Париже в один из июньских дней начала века? С этого вопроса начинаются все мои проблемы. Если бы отец женился на моей матери на несколько недель позднее, я бы увидел свет под другой звездой. Тогда бы, являясь с запозданием на различные назначенные мне судьбой свидания, я бы познал совсем иную жизнь, оказался бы неповинен в тех ошибках, которые мне приписывают сегодня. Тем же, кто расположен осуждать меня за мои поступки, я отвечаю, что единственный мой промах заключается в том, что я появился на свет с пунктуальностью, за которую, надо признать, не несу никакой ответственности.
Более того, я отнюдь не виноват в факте знакомства моих родителей. Если бы, не познакомившись с моей матерью, отец нашел себе другую жену, а она, не встретив отца, - другого мужа, из каких частиц оказался бы я сложен в конце концов?
Смогло ли тогда мое "я", которое представляется мне таким цельным, таким насыщенным и весомым, будучи разделенным на две равные части и перемешанным с другими чужеродными элементами, прогуливаться по свету, принадлежа двум разным телам? Что стало бы с моей разделенной на две части душой? С моей разделенной надвое свободной волей? Моя мать от этого предполагаемого мужа могла бы родить мальчика, а отец от воображаемой женщины - девочку. Носитель части моего естества, мальчик, мог бы встретить девочку, наделенную другой моей половиной.
Достигнув зрелого возраста, эти парень и девушка могли бы понравиться друг другу, полюбить, пожениться. Таким образом, наполовину существо женского пола, наполовину мужского, я оказался бы воссоединен с самим собой узами брака, от него бы родились дети, которые в свою очередь... Но остановимся на этом. Такое начало рассказа, который мне бы хотелось наделить максимальной ясностью, уже свидетельствует, как трудно мне было бы изложить устно свою исповедь. Меня бы сразу заставили замолчать. Пусть же эта рукопись расскажет за меня всем тем, у кого достаточно здравого смысла, что, как это ни покажется удивительным, я им тоже обладаю в известной мере.
Мои родители были мелкими буржуа. Отец, страховой агент, добился сносного положения в компании, где работал. С раннего детства я только и слышал разговоры о пожарах, граде, несчастных случаях, насилиях - о всех видах вреда, наносимых природой и людьми. Теряя характер ужасных бедствий, они превращались в кабинете моего отца в ряд цифр, готовых покорно занять положенное им место в статистических отчетах.
То, что, оказывается, можно заранее высчитать размер ущерба, причиненного каждым летом ударами молнии, представлялось мне фактом, заслуживающим уважения. Но зато более или менее точные подсчеты количества ежегодно совершаемых ограблений и самоубийств склоняют меня и сегодня к весьма скептическим размышлениям относительно человеческого общества и свободы действий, данной тем, кто его составляет.
Мой отец не был обременен подобными мыслями. Случайность и рок были для него словами, лишенными смысла. Подобно мольеровскому врачу, которого ничуть не волнует причина смерти, лишь бы она соответствовала учебникам факультета медицины, он не без удовлетворения воспринимал беды своих ближних, лишь бы ближние обладали полисом, законно составленным уважаемой страховой компанией.
Он и сам должным образом застраховался, так что, идя ко дну во время рыбалки, мог с полным основанием считать, что стал жертвой оговоренного законом несчастного случая и что благодаря его дальновидности его семья, состоявшая из матери и меня, не будет ни в чем нуждаться.
Именно по этому печальному поводу я и получил возможность впервые обнаружить то, что называют, в зависимости от миропонимания каждого человека, превратностями игры или неисповедимыми путями Господними. Страховой компании удалось доказать, что драматическое событие, унесшее жизнь моего отца, произошло более чем в шести милях от побережья, тогда как семья застрахованного, как его без всякой иронии продолжали называть, при подобных обстоятельствах могла воспользоваться страховкой лишь в том случае, если он принимал участие в дуэли или имел неосторожность воспользоваться аэропланом.
Тщетно доказывали мы, что злополучная лодка была снесена течением к роковому месту; что если мой отец оказался за пределами той линии, до которой распространялась забота компании о жизни своих клиентов, то это произошло не по его воле. Ничего не помогло. Нам показали составленный собственной рукой усопшего контракт и выплатили, в виде исключения и учитывая его большие заслуги, эфемерную сумму, которая полностью утекла на гонорар адвокату.
Таким образом, все шло к тому, что детство мое пройдет в нищете и заботах о хлебе насущном, что вдовство матери возложит на мои неокрепшие плечи обязанности главы семейства и заставит провести жизнь в борьбе с материальными трудностями... Я и сегодня с умилением представляю себе, каким тщедушным, одетым в черное, склоненным над тетрадками ребенком мне предстояло быть.
Несчастье подстегнуло бы мою волю, и я добился бы стипендии, чтобы поступить в лицей, не нанося ущерба нашему скромному семейному бюджету. Я был бы первым в своем классе, победителем конкурса. Я бы вел себя так, что безусловно мог в один прекрасный день услышать, будучи принят сразу в Политехнический институт и Высшую педагогическую школу: "Как бы гордился тобой отец, будь он жив".
Да, мне была уготована такая судьба, но все переменилось в один из четвергов 1915 года из-за нескольких капель дождя. Если бы не шел дождь, моя мать отправилась бы к нотариусу. Не останься она дома, ее кузина Клотильда, оказавшись проездом в Париже, уехала бы в Монпелье, так и не повидав ее... Во время разговора матери с кузиной та, огорченная нашей бедностью, выразила желание нам помочь. По ее рекомендации маму приняли на работу медсестрой в больницу. Там она познакомилась с египтянином, который увез ее в страну фараонов. Отец дипломата счел нужным умереть по их приезде, и мой отчим стал очень богат.
Прощай добродетельные намерения потрудиться на студенческой ниве! Прощай нищета, прощай мужество в борьбе с нею! Я поступил в один из самых престижных коллежей, где вместе с начатками знаний узнал, как можно, не работая и не испытывая угрызений совести, тратить деньги. Отныне мой дальнейший жизненный путь вырисовывался совершенно четко: беспорядочная учеба, шикарный гардероб, провал на экзамене на звание бакалавра, успехи в барах, долги молодости, оплаченные моим весьма снисходительным отчимом, наконец, выгодный брак и должности в административных советах... Таковы были некоторые перспективы, и я собирался использовать удачу со всем мужеством, которым я запасся для борьбы с невзгодами. Но едва только я приготовился вкусить плоды этого везения, как моя мать умерла во время эпидемии испанки в 1918 году, и я больше ничего не слышал о египтянине и его состоянии.
Мне было двадцать лет. Моя душа питалась иллюзиями, а тело требовало чего-то более существенного. Чтобы удовлетворить эти требования, я перепробовал ряд профессий, которые, будучи честными, как нетрудно догадаться, не приносили мне больших доходов. Деньги еще не все, скажут мне.
Я согласен, но тогда надо, чтобы профессия доставляла удовлетворение другого рода, а о том, какое удовольствие может принести труд, написано немало. Нельзя вообще сравнивать профессии, и, будь моя на то воля, слесарь-водопроводчик получал бы больше, чем маляр, который, радуя глаз заказчика, точными мазками покрывает щербатую стену ровным слоем краски. Маляра благодарят, угощают сигаретой, ему льстят - у маляра веселая профессия, вот почему, стоя на своей стремянке, он насвистывает и поет.
А вот кто станет сочувствовать слесарю-водопроводчику, кроме разве пауков, кто оценит его талант, когда он, согнувшись в три погибели, орудует своими инструментами под ванной или в углу кухни? О качестве его труда судят по протечке воды или утечке газа. О его искусстве вспоминают лишь тогда, когда обнаруживают неполадки. Чтобы не испортить ему настроение, лучше всего вовсе не говорить о его работе. Лишенный поощрения, на которое имеет полное право, слесарь-водопроводчик не поет и не насвистывает. У него неблагодарная профессия, ибо с тех пор, как существуют газ и водопровод, не было случая, чтобы слесаря-водопроводчика, да и газовщика тоже отблагодарили за труд широкой улыбкой.
В жизни нет ничего важнее любимой профессии. Извините за это отступление на тему морали и поверьте человеку, не любившему ни одну профессию из тех, которыми занимался.
2 Глава вторая После нескольких лет весьма убогого существования судьба наконец улыбнулась мне своей бледной улыбкой. Я стал чиновником, потом секретарем, доверенным лицом одного из тех людей, которых немало появилось в деловых кругах в 1925 году. Их называли воротилами за неимением более точного определения для мошенника, волею судьбы возведенного в ранг сильных мира сего.
Господин Фу, или Жером Сен-Ромен, более известный в определенных кругах под именем "господин Жером", занимался сотней дел сразу, среди которых были спекуляции хлопком, добыча жемчужниц, любого рода шантаж и продажа сомнительного фармацевтического средства неизвестного происхождения. Переходя от одного банкротства к другому, от процесса к процессу, он стал такой значительной персоной, что для него не было никакой разницы между коротким пребыванием в тюрьме и получением самой почетной награды.
- Видишь ли, - добродушно говорил он мне, - зарабатывать деньги - это значит доказывать наличие ума. Бедными остаются одни дураки.
Хотя получаемая у него зарплата принуждала меня оставаться среди последних, я и не думал протестовать против его дружеского оскорбления. Он принадлежал к расе победителей, тогда как мое место заведомо было среди побежденных.
- Не понимаю, - продолжал он, - почему люди не становятся богатыми.
Ведь все так просто!
Это чудовище вызывало у меня чувство восхищения, смешанное с отвращением и завистью. Он был из тех молодцов, которые являются в театр без приглашения, говорят одинаково небрежно "ты" контролеру у входа и встреченному в коридоре министру, и перед вторым актом неизменно оказываются на лучших местах в амфитеатре.
- Нужно уметь рисковать, малыш, - говорил он, сопровождая свои слова жирным смехом. - Надо быть напористым.
Это любимое выражение господина Жерома раскрывало секрет его успеха.
Рядом с ним я презирал себя за пассивность, со стыдом вспоминал свою жалкую жизнь с ее зависимостью то от своей семьи, то от учителей, от унтера или прораба.
Послушно принимая все, что предлагала мне судьба, я пользовался свободой выбора ничуть не больше, чем до своего рождения, то есть до того момента, когда без моего на то согласия было решено, что я стану мальчиком, а не девочкой.
По делам Сен-Ромена я много разъезжал. Однажды он послал меня из Ниццы, где мы находились, в Монако, где мне надлежало получить крупную сумму за продажу какого-то не принадлежавшего ему участка земли. Дело было довольно мутным, и только после бесчисленных переговоров по телефону моего патрона со своим клиентом последний, по имени Гримальди, передал мне с таинственным и не слишком любезным видом толстую пачку денег, которые мы пересчитали на террасе кафе. По завершении операции я предложил дать ему расписку. Господин Гримальди поглядел на меня с презрением.
- Сколько вам лет? - спросил он.
Не ожидая ответа, он встал, сплюнул окурок сигареты, прилипший к губе, и ушел не попрощавшись.
Спустя некоторое время, проходя мимо казино Монте-Карло, я все еще испытывал чувство унижения. Неужто мне суждено всю жизнь оставаться в рядах робких, нерешительных людей, словом, рабов? Мне показалось, что я услышал смех моего хозяина.
"Нужно уметь рисковать, малыш. Надо быть напористым..." У меня налицо был повод посмеяться в свою очередь. При мне находилась крупная сумма денег, не принадлежавшая более ни Гримальди, ни господину Фу, иначе Сен-Ромену. Врученная без расписки, она вообще не принадлежала никому. Как бы поступил патрон в моей ситуации, оказавшись в этот час напротив самого крупного в мире игорного дома? Решение, которое им было бы принято без раздумий, он продиктовал мне сам. Кто не рискует, тот ничего не имеет, не так ли, господин Жером?
И я смело направился в казино, но на пороге замер. Как всем известно, войти в это здание можно через несколько дверей главного входа. Сначала мне захотелось было войти через правую, что соответствовало бы порядку вещей и моему дисциплинированному характеру. "А может быть, именно левая приведет меня к выигрышу, - подумал я, - тогда как правая - лишь к бесчестию и позору?" Принятое решение, похоже, исчерпало все ресурсы моего мужества. Пока я балансировал между дверями, прикованный к месту суеверным страхом, мне вспомнился один случай из моего детства. Однажды в воскресенье, сидя за столом вместе с другими членами семьи, я оказался перед необходимостью сделать выбор между двумя артишоками, оставшимися на подносе.
- Чего ты ждешь? - спросила мама.
Я покраснел и ответил, что не знаю, какой артишок из двух взять.
- Они одинаковые, - сказали мне.
Это замечание добило меня окончательно. "Раз эти артишоки одинаковые, подумал я, - почему я должен выбрать этот, а не тот?" И под любопытными взглядами собравшихся продолжал сидеть, раскачиваясь на своем месте, словно не зная, в какую сторону падать.
- Поторопись, - сказал отец.
Я протянул было руку, но, парализованный нерешительностью, закрыл глаза, положившись на судьбу. Все засмеялись. Я расплакался и весь в слезах встал из-за стола.
- Тебе ведь сказали, что ты можешь взять любой.
- Да, но какой? - отвечал я, заливаясь слезами.
- Этот ребенок ненормален, - сказал отец.
К счастью, он не имел понятия о детской психиатрии, решив, что я просто капризничал, он так и остался в неведении относительно того, что на этот простой вопрос не смог бы вразумительно ответить ни один философ в мире.
Сей трагический вопрос и возник теперь снова, пока я стоял перед застекленными дверями, за которыми скрывалась моя судьба. На этот раз тоже самым простым делом было бы довериться случайности, а не разуму.
"Я войду, - сказал я себе, - в ту дверь, через которую пройдет в казино первая женщина".
Таким образом, я, не колеблясь, сам установил условия своего договора с судьбой. Любое другое решение обладало бы равнозначной ценностью, ибо, как известно всем суеверным людям, в такого рода делах значение имеет не просьба, а ответ богов. Трое мужчин вошли в казино, какая-то пара вышла, и когда, наконец, мимо меня прошла блондинка и открыла дверь слева, я с такой живостью бросился за ней следом, что она обернулась, словно ожидая с моей стороны неожиданных действий.
В тот момент, когда я подошел к игорному столу, состояние опьянения, в котором я пребывал, не помешало мне испытать некоторые угрызения совести. Я честно решил предоставить моей порядочности последний шанс. "Если выигрыш падет на черное, - подумал я, глядя на рулетку, - значит, я не должен играть".
Выигрыш выпал на красное. Деньги сами полезли из моего кармана, и, так как моя воля больше не имела отношения к тому, что происходило, я не испытывал никакого чувства вины. Когда я пришел в себя, блондинка, за которой я последовал, пристально смотрела на меня, и я обратил внимание, что большинство игроков тоже не спускают с меня глаз. За несколько, как мне показалось, мгновений - на самом деле прошло не меньше двух часов - я стал обладателем маленького состояния.
Я покинул Монте-Карло в сопровождении блондинки. Нас увезла самая роскошная, взятая напрокат машина. Моя спутница напевала песенку "На берегу Ривьеры":
Каждая женщина мечтала там Быть красивой и обожаемой.
Уверенный, что она станет отбиваться, я заключил ее в свои объятия. Похоже, ничто не могло воспротивиться победителю, которым я был в ту минуту.
По приезде в Ниццу блондинка пожелала закусить. И мы вошли в ресторан муниципального казино. Не знаю, право, почему оно было открыто в такой поздний час? Почему моя дама была голодна? Почему я позволил себе напиться скверным шампанским? До стола, где мы ужинали, доносились нудные голоса крупье в соседней зале. Я не сомневался, что теперь все ставки принадлежат только мне и что игроки явно самым неподобающим образом распоряжаются моими деньгами.
Опьяненный удачей, я бросился к столу, где играли в "железку", затем туда, где играли в баккара... На заре, когда я оказался на улице, у меня оставалось в кармане всего несколько сот франков. Я никогда не любил рано вставать. Мне нравилось любоваться чистотой зари и наслаждаться свежестью утреннего воздуха лишь из своей постели, где, еще не очнувшись от снов, я готов был снова погрузиться в них, как и подобает ностальгически настроенному бездельнику. Но на сей раз я получил возможность должным образом вкусить все прелести зари. Я не стал ложиться в постель, я бродил по тротуарам, убитый местью разгневанных богов. Почему я не посоветовался с ними, входя в казино Ниццы, подобно тому, как поступил в Монте-Карло? Полный раскаяния, я униженно обращался к ним: "Надо ли мне сбежать или предстать перед разгневанным господином Фу? Если количество плиток на тротуаре будет четным, значит..." Внезапно мне стало стыдно своего малодушия. Неужто я всю жизнь буду пребывать в нерешительности между двумя артишоками, двумя дверями, ожидая спасения в постыдном суеверии? От подсчетов, к которым я прибегал, меня стало тошнить. Я направился в первое кафе и, подкрепленный двумя рюмками рома, решил бросить вызов богам.
"Что вы можете мне сделать, владыки судеб человеческих? Ни один из двух негодяев, у которых я был посредником, не сумеет доказать, что я когда-либо держал в руках эти деньги..." Я вернулся в отель, принял душ, напевая, чтобы укрепить свой дух, и, тщательно одевшись, отправился к патрону. Когда я вошел к нему, он еще лежал в постели.
- Деньги при тебе? - спросил он тотчас.
Я лишь отрицательно мотнул головой.
- Гримальди не заплатил?
- Заплатил, - ответил я с восхитительной небрежностью, - но я поставил эти деньги на кон и проиграл.
А так как он явно мне не верил, я повторил, стараясь возможно лучше подражать ему, его собственные слова:
- Нужно уметь рисковать. Быть напористым...
Это его убедило. Господин Сен-Ромен издал рычание и протянул руку к телефону.
Я остановил его.
- Не теряйте зря время, - сказал я ему. - У вас нет против меня никакого оружия. Деньги были вручены без свидетелей, я не дал никаких расписок. Если меня станут допрашивать, я буду все отрицать. Ведь вы бы точно так же поступили на моем месте, не правда ли?
Я вышел из отеля совершенно довольный собой. Но едва завернул за угол, как спохватился, что считаю количество букв на вывесках.
"Если пятая буква первого слова гласная, значит, все уладится..." Увы, с вывеской "Турагентство" этого не случилось. Я попробовал исключить дурное предзнаменование контрмерами, но опять ничего не вышло. Все улицы и дома со всеми их тротуарами и витринами сообщали о беде с таким упорством, что вопреки обуявшему меня страху мне не терпелось узнать, каким оружием воспользуется рок против неуязвимого человека.
Мое любопытство вскоре было удовлетворено. В тот же вечер, когда я пришел в отель, чтобы собрать вещи, я встретил инспектора полиции, который попросил следовать за ним в комиссариат по "касающемуся меня делу". Я, конечно, догадывался по какому, но все равно разыграл, как можно искреннее, свое удивление. Оказавшись перед Сен-Роменом и Гримальди, я счел нужным перейти от удивления к чувству оскорбленного достоинства.
- Что это за махинация? - воскликнул я. - Чего от меня хотят? Комиссар поставил меня в известность относительно предъявленного обвинения.
Вместо ответа я повернулся к Гримальди и дал волю своему отлично разыгранному возмущению:
- И вы смеете утверждать, что отдали мне эти деньги?
Я так хорошо играл роль, что начал сам верить в свою невиновность. Наблюдая за обоими папашами, я с радостью отмечал испытываемое ими смущение. Своим взглядом я как бы говорил Гримальди: "Теперь вам известно, сколько мне лет?" Мне хватило наглости взглянуть и на господина Фу, и тот прочитал в моих глазах: "Как видите, я воспользовался вашими уроками!" Все шло как по маслу, и в какую-то минуту передышки я даже счел возможным посмеяться над судьбой и ее предупреждениями, не предназначенными для расы героев. Но в мгновение ока из героя превратился в жалкого побежденного. Вошел инспектор и протянул комиссару пакет, вид которого весьма обрадовал господина Фу и господина Гримальди. В пакете оказались банковские билеты, комиссар показал их мне.
- Вам это ничего не говорит?
- Все банковские билеты похожи друг на друга.
- Но эти не совсем обычные, - ответил господин Гримальди с язвительным смехом.
Я пропал. Этот жуткий тип, вполне, между прочим, обоснованно не доверявший моему патрону, переписал номера купюр, которые я должен был отдать тому.
Билеты без труда обнаружились в казино. Обвинение располагало куда большим числом свидетелей, чем требовалось, среди крупье, "физиономистов" и инспекторов по играм, которые видели накануне, как я неосторожно обращался со своей фортуной.
- Ты заслуживаешь каторги, - с убеждением произнес мой патрон.
Несмотря на свои обширные познания по части преступлений, господин Сен-Ромен ошибся. Я был приговорен лишь к двум годам тюремного заключения.
3 Глава третья Вероятно, именно в заключении я нашел себя, обретя в размеренном тюремном порядке чувство безопасности, столь необходимое моей слабой натуре. Когда я слышал от моих товарищей рассказы о разных путях, приведших их в наше убежище, я испытывал страх перед лицом свободы, которой пользовались люди, оставленные без присмотра в хаотичном мире, - мире, который вопреки гармонии своих памятников и полицейским на городских улицах таит в себе куда больше опасностей и скрытых угроз, чем леса Амазонки. Я не без страха думал о том дне, когда стены тюрьмы перестанут защищать меня от Неведомого мира.
Однако, когда этот день настал, я был другим человеком и не испытывал больше страха. Два года размышлений принесли свои плоды, позволив определить правила простого и разумного поведения, которые я поспешил разъяснить первому же повстречавшемуся мне приятелю. Этот приятель, которого прозвали Червем Удачи, служивший в данный момент вышибалой в ночном кабаре, в прежние времена поработал крупье в некоторых сезонных казино, что позволяло ему похваляться тем, что ему был запрещен доступ в игорные дома на всей французской территории.
- Я выкидывал пятерку в трех случаях из четырех, - превозносил он себя.
В то утро (было четыре часа, мы сидели с ним в маленьком кафе в окрестностях площади Бланш) Червь Удачи, успевший поведать мне кое-что интересное из своей жизни, пребывал в мрачном настроении. Я же, выпив не меньше его, чувствовал себя счастливым путешественником, вокруг которого стали рассеиваться туман и тучи и который наконец-то начинает ощущать дружеское тепло солнца. Точно так же и моя судьба представлялась мне осиянной солнечными лучами.
- Не расстраивайся, - сказал я Червю Удачи, - все может случиться, кроме невозможного. Но сначала нужно определить различие между относительной и абсолютной невозможностью.
- А ну повтори, - сказал Червь Удачи, который в столь ранний час не был способен воспринимать абстрактные мысли.
- Вот пример. Ты видишь хозяина бистро? Как ты среагируешь, если я скажу, что он сейчас взлетит, размахивая руками, на крышу противоположного дома? Ты ответишь, что это невозможно, и будешь прав. Это пример абсолютной невозможности. Но с другой стороны, нет ничего невозможного в том, чтобы ты сегодня вечером не оказался в Марселе в объятиях дочери китайского императора.
- Почему в Марселе?
- Это другой пример. Ведь ты допускаешь, что на самолете можешь сегодня добраться до Марселя?
Червь Удачи неохотно согласился с возможностью такого путешествия, заметив, что у него свои причины не появляться в департаменте Буш-дю-Рон.
КИТАЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
Почему я такой?
Значит, таким мне положено быть...
Здесь - да.
Ну, а если где-то еще?
На полюсе?
У экватора?
Или на Сатурне?
Дидро, Сон д'Аламбера
Как счастлив должен быть провинциал, у которого есть чердак, где, как в молчаливой памяти, оказываются свалены письма, портреты и масса безделушек, не имеющих достаточной цены, чтобы заботиться о них, но и не настолько позабытых, чтобы без сожаления от них избавиться. Городской житель, ограниченный размерами своего горизонтального улья, вынужден подчас ради настоящего производить сортировку предметов минувшей жизни, обрывая один за другим листки своего былого существования и таким образом получая возможность определить ценность собственной пыли и самому совершить похоронную процедуру, которой, существуй чердак, пришлось бы заняться какому-нибудь наследнику, не чувствительному к привлекательности позабытых фраз и пустых флаконов из-под духов.
***
Я как раз отдавался этому неблагодарному делу, когда среди пожелтевших бумаг, испещренных неизвестными почерками и моим собственным, внезапно обнаружил рукописную тетрадь, которая непонятным образом оказалась в моем архиве. Не спрашивайте имя автора и насколько описанная в ней история выдумана или имела место в действительности. Я не в силах ответить, и вы это поймете после того, как прочтете то, что за сим следует. Глава первая Почему я родился в Париже в один из июньских дней начала века? С этого вопроса начинаются все мои проблемы. Если бы отец женился на моей матери на несколько недель позднее, я бы увидел свет под другой звездой. Тогда бы, являясь с запозданием на различные назначенные мне судьбой свидания, я бы познал совсем иную жизнь, оказался бы неповинен в тех ошибках, которые мне приписывают сегодня. Тем же, кто расположен осуждать меня за мои поступки, я отвечаю, что единственный мой промах заключается в том, что я появился на свет с пунктуальностью, за которую, надо признать, не несу никакой ответственности.
Более того, я отнюдь не виноват в факте знакомства моих родителей. Если бы, не познакомившись с моей матерью, отец нашел себе другую жену, а она, не встретив отца, - другого мужа, из каких частиц оказался бы я сложен в конце концов?
Смогло ли тогда мое "я", которое представляется мне таким цельным, таким насыщенным и весомым, будучи разделенным на две равные части и перемешанным с другими чужеродными элементами, прогуливаться по свету, принадлежа двум разным телам? Что стало бы с моей разделенной на две части душой? С моей разделенной надвое свободной волей? Моя мать от этого предполагаемого мужа могла бы родить мальчика, а отец от воображаемой женщины - девочку. Носитель части моего естества, мальчик, мог бы встретить девочку, наделенную другой моей половиной.
Достигнув зрелого возраста, эти парень и девушка могли бы понравиться друг другу, полюбить, пожениться. Таким образом, наполовину существо женского пола, наполовину мужского, я оказался бы воссоединен с самим собой узами брака, от него бы родились дети, которые в свою очередь... Но остановимся на этом. Такое начало рассказа, который мне бы хотелось наделить максимальной ясностью, уже свидетельствует, как трудно мне было бы изложить устно свою исповедь. Меня бы сразу заставили замолчать. Пусть же эта рукопись расскажет за меня всем тем, у кого достаточно здравого смысла, что, как это ни покажется удивительным, я им тоже обладаю в известной мере.
Мои родители были мелкими буржуа. Отец, страховой агент, добился сносного положения в компании, где работал. С раннего детства я только и слышал разговоры о пожарах, граде, несчастных случаях, насилиях - о всех видах вреда, наносимых природой и людьми. Теряя характер ужасных бедствий, они превращались в кабинете моего отца в ряд цифр, готовых покорно занять положенное им место в статистических отчетах.
То, что, оказывается, можно заранее высчитать размер ущерба, причиненного каждым летом ударами молнии, представлялось мне фактом, заслуживающим уважения. Но зато более или менее точные подсчеты количества ежегодно совершаемых ограблений и самоубийств склоняют меня и сегодня к весьма скептическим размышлениям относительно человеческого общества и свободы действий, данной тем, кто его составляет.
Мой отец не был обременен подобными мыслями. Случайность и рок были для него словами, лишенными смысла. Подобно мольеровскому врачу, которого ничуть не волнует причина смерти, лишь бы она соответствовала учебникам факультета медицины, он не без удовлетворения воспринимал беды своих ближних, лишь бы ближние обладали полисом, законно составленным уважаемой страховой компанией.
Он и сам должным образом застраховался, так что, идя ко дну во время рыбалки, мог с полным основанием считать, что стал жертвой оговоренного законом несчастного случая и что благодаря его дальновидности его семья, состоявшая из матери и меня, не будет ни в чем нуждаться.
Именно по этому печальному поводу я и получил возможность впервые обнаружить то, что называют, в зависимости от миропонимания каждого человека, превратностями игры или неисповедимыми путями Господними. Страховой компании удалось доказать, что драматическое событие, унесшее жизнь моего отца, произошло более чем в шести милях от побережья, тогда как семья застрахованного, как его без всякой иронии продолжали называть, при подобных обстоятельствах могла воспользоваться страховкой лишь в том случае, если он принимал участие в дуэли или имел неосторожность воспользоваться аэропланом.
Тщетно доказывали мы, что злополучная лодка была снесена течением к роковому месту; что если мой отец оказался за пределами той линии, до которой распространялась забота компании о жизни своих клиентов, то это произошло не по его воле. Ничего не помогло. Нам показали составленный собственной рукой усопшего контракт и выплатили, в виде исключения и учитывая его большие заслуги, эфемерную сумму, которая полностью утекла на гонорар адвокату.
Таким образом, все шло к тому, что детство мое пройдет в нищете и заботах о хлебе насущном, что вдовство матери возложит на мои неокрепшие плечи обязанности главы семейства и заставит провести жизнь в борьбе с материальными трудностями... Я и сегодня с умилением представляю себе, каким тщедушным, одетым в черное, склоненным над тетрадками ребенком мне предстояло быть.
Несчастье подстегнуло бы мою волю, и я добился бы стипендии, чтобы поступить в лицей, не нанося ущерба нашему скромному семейному бюджету. Я был бы первым в своем классе, победителем конкурса. Я бы вел себя так, что безусловно мог в один прекрасный день услышать, будучи принят сразу в Политехнический институт и Высшую педагогическую школу: "Как бы гордился тобой отец, будь он жив".
Да, мне была уготована такая судьба, но все переменилось в один из четвергов 1915 года из-за нескольких капель дождя. Если бы не шел дождь, моя мать отправилась бы к нотариусу. Не останься она дома, ее кузина Клотильда, оказавшись проездом в Париже, уехала бы в Монпелье, так и не повидав ее... Во время разговора матери с кузиной та, огорченная нашей бедностью, выразила желание нам помочь. По ее рекомендации маму приняли на работу медсестрой в больницу. Там она познакомилась с египтянином, который увез ее в страну фараонов. Отец дипломата счел нужным умереть по их приезде, и мой отчим стал очень богат.
Прощай добродетельные намерения потрудиться на студенческой ниве! Прощай нищета, прощай мужество в борьбе с нею! Я поступил в один из самых престижных коллежей, где вместе с начатками знаний узнал, как можно, не работая и не испытывая угрызений совести, тратить деньги. Отныне мой дальнейший жизненный путь вырисовывался совершенно четко: беспорядочная учеба, шикарный гардероб, провал на экзамене на звание бакалавра, успехи в барах, долги молодости, оплаченные моим весьма снисходительным отчимом, наконец, выгодный брак и должности в административных советах... Таковы были некоторые перспективы, и я собирался использовать удачу со всем мужеством, которым я запасся для борьбы с невзгодами. Но едва только я приготовился вкусить плоды этого везения, как моя мать умерла во время эпидемии испанки в 1918 году, и я больше ничего не слышал о египтянине и его состоянии.
Мне было двадцать лет. Моя душа питалась иллюзиями, а тело требовало чего-то более существенного. Чтобы удовлетворить эти требования, я перепробовал ряд профессий, которые, будучи честными, как нетрудно догадаться, не приносили мне больших доходов. Деньги еще не все, скажут мне.
Я согласен, но тогда надо, чтобы профессия доставляла удовлетворение другого рода, а о том, какое удовольствие может принести труд, написано немало. Нельзя вообще сравнивать профессии, и, будь моя на то воля, слесарь-водопроводчик получал бы больше, чем маляр, который, радуя глаз заказчика, точными мазками покрывает щербатую стену ровным слоем краски. Маляра благодарят, угощают сигаретой, ему льстят - у маляра веселая профессия, вот почему, стоя на своей стремянке, он насвистывает и поет.
А вот кто станет сочувствовать слесарю-водопроводчику, кроме разве пауков, кто оценит его талант, когда он, согнувшись в три погибели, орудует своими инструментами под ванной или в углу кухни? О качестве его труда судят по протечке воды или утечке газа. О его искусстве вспоминают лишь тогда, когда обнаруживают неполадки. Чтобы не испортить ему настроение, лучше всего вовсе не говорить о его работе. Лишенный поощрения, на которое имеет полное право, слесарь-водопроводчик не поет и не насвистывает. У него неблагодарная профессия, ибо с тех пор, как существуют газ и водопровод, не было случая, чтобы слесаря-водопроводчика, да и газовщика тоже отблагодарили за труд широкой улыбкой.
В жизни нет ничего важнее любимой профессии. Извините за это отступление на тему морали и поверьте человеку, не любившему ни одну профессию из тех, которыми занимался.
2 Глава вторая После нескольких лет весьма убогого существования судьба наконец улыбнулась мне своей бледной улыбкой. Я стал чиновником, потом секретарем, доверенным лицом одного из тех людей, которых немало появилось в деловых кругах в 1925 году. Их называли воротилами за неимением более точного определения для мошенника, волею судьбы возведенного в ранг сильных мира сего.
Господин Фу, или Жером Сен-Ромен, более известный в определенных кругах под именем "господин Жером", занимался сотней дел сразу, среди которых были спекуляции хлопком, добыча жемчужниц, любого рода шантаж и продажа сомнительного фармацевтического средства неизвестного происхождения. Переходя от одного банкротства к другому, от процесса к процессу, он стал такой значительной персоной, что для него не было никакой разницы между коротким пребыванием в тюрьме и получением самой почетной награды.
- Видишь ли, - добродушно говорил он мне, - зарабатывать деньги - это значит доказывать наличие ума. Бедными остаются одни дураки.
Хотя получаемая у него зарплата принуждала меня оставаться среди последних, я и не думал протестовать против его дружеского оскорбления. Он принадлежал к расе победителей, тогда как мое место заведомо было среди побежденных.
- Не понимаю, - продолжал он, - почему люди не становятся богатыми.
Ведь все так просто!
Это чудовище вызывало у меня чувство восхищения, смешанное с отвращением и завистью. Он был из тех молодцов, которые являются в театр без приглашения, говорят одинаково небрежно "ты" контролеру у входа и встреченному в коридоре министру, и перед вторым актом неизменно оказываются на лучших местах в амфитеатре.
- Нужно уметь рисковать, малыш, - говорил он, сопровождая свои слова жирным смехом. - Надо быть напористым.
Это любимое выражение господина Жерома раскрывало секрет его успеха.
Рядом с ним я презирал себя за пассивность, со стыдом вспоминал свою жалкую жизнь с ее зависимостью то от своей семьи, то от учителей, от унтера или прораба.
Послушно принимая все, что предлагала мне судьба, я пользовался свободой выбора ничуть не больше, чем до своего рождения, то есть до того момента, когда без моего на то согласия было решено, что я стану мальчиком, а не девочкой.
По делам Сен-Ромена я много разъезжал. Однажды он послал меня из Ниццы, где мы находились, в Монако, где мне надлежало получить крупную сумму за продажу какого-то не принадлежавшего ему участка земли. Дело было довольно мутным, и только после бесчисленных переговоров по телефону моего патрона со своим клиентом последний, по имени Гримальди, передал мне с таинственным и не слишком любезным видом толстую пачку денег, которые мы пересчитали на террасе кафе. По завершении операции я предложил дать ему расписку. Господин Гримальди поглядел на меня с презрением.
- Сколько вам лет? - спросил он.
Не ожидая ответа, он встал, сплюнул окурок сигареты, прилипший к губе, и ушел не попрощавшись.
Спустя некоторое время, проходя мимо казино Монте-Карло, я все еще испытывал чувство унижения. Неужто мне суждено всю жизнь оставаться в рядах робких, нерешительных людей, словом, рабов? Мне показалось, что я услышал смех моего хозяина.
"Нужно уметь рисковать, малыш. Надо быть напористым..." У меня налицо был повод посмеяться в свою очередь. При мне находилась крупная сумма денег, не принадлежавшая более ни Гримальди, ни господину Фу, иначе Сен-Ромену. Врученная без расписки, она вообще не принадлежала никому. Как бы поступил патрон в моей ситуации, оказавшись в этот час напротив самого крупного в мире игорного дома? Решение, которое им было бы принято без раздумий, он продиктовал мне сам. Кто не рискует, тот ничего не имеет, не так ли, господин Жером?
И я смело направился в казино, но на пороге замер. Как всем известно, войти в это здание можно через несколько дверей главного входа. Сначала мне захотелось было войти через правую, что соответствовало бы порядку вещей и моему дисциплинированному характеру. "А может быть, именно левая приведет меня к выигрышу, - подумал я, - тогда как правая - лишь к бесчестию и позору?" Принятое решение, похоже, исчерпало все ресурсы моего мужества. Пока я балансировал между дверями, прикованный к месту суеверным страхом, мне вспомнился один случай из моего детства. Однажды в воскресенье, сидя за столом вместе с другими членами семьи, я оказался перед необходимостью сделать выбор между двумя артишоками, оставшимися на подносе.
- Чего ты ждешь? - спросила мама.
Я покраснел и ответил, что не знаю, какой артишок из двух взять.
- Они одинаковые, - сказали мне.
Это замечание добило меня окончательно. "Раз эти артишоки одинаковые, подумал я, - почему я должен выбрать этот, а не тот?" И под любопытными взглядами собравшихся продолжал сидеть, раскачиваясь на своем месте, словно не зная, в какую сторону падать.
- Поторопись, - сказал отец.
Я протянул было руку, но, парализованный нерешительностью, закрыл глаза, положившись на судьбу. Все засмеялись. Я расплакался и весь в слезах встал из-за стола.
- Тебе ведь сказали, что ты можешь взять любой.
- Да, но какой? - отвечал я, заливаясь слезами.
- Этот ребенок ненормален, - сказал отец.
К счастью, он не имел понятия о детской психиатрии, решив, что я просто капризничал, он так и остался в неведении относительно того, что на этот простой вопрос не смог бы вразумительно ответить ни один философ в мире.
Сей трагический вопрос и возник теперь снова, пока я стоял перед застекленными дверями, за которыми скрывалась моя судьба. На этот раз тоже самым простым делом было бы довериться случайности, а не разуму.
"Я войду, - сказал я себе, - в ту дверь, через которую пройдет в казино первая женщина".
Таким образом, я, не колеблясь, сам установил условия своего договора с судьбой. Любое другое решение обладало бы равнозначной ценностью, ибо, как известно всем суеверным людям, в такого рода делах значение имеет не просьба, а ответ богов. Трое мужчин вошли в казино, какая-то пара вышла, и когда, наконец, мимо меня прошла блондинка и открыла дверь слева, я с такой живостью бросился за ней следом, что она обернулась, словно ожидая с моей стороны неожиданных действий.
В тот момент, когда я подошел к игорному столу, состояние опьянения, в котором я пребывал, не помешало мне испытать некоторые угрызения совести. Я честно решил предоставить моей порядочности последний шанс. "Если выигрыш падет на черное, - подумал я, глядя на рулетку, - значит, я не должен играть".
Выигрыш выпал на красное. Деньги сами полезли из моего кармана, и, так как моя воля больше не имела отношения к тому, что происходило, я не испытывал никакого чувства вины. Когда я пришел в себя, блондинка, за которой я последовал, пристально смотрела на меня, и я обратил внимание, что большинство игроков тоже не спускают с меня глаз. За несколько, как мне показалось, мгновений - на самом деле прошло не меньше двух часов - я стал обладателем маленького состояния.
Я покинул Монте-Карло в сопровождении блондинки. Нас увезла самая роскошная, взятая напрокат машина. Моя спутница напевала песенку "На берегу Ривьеры":
Каждая женщина мечтала там Быть красивой и обожаемой.
Уверенный, что она станет отбиваться, я заключил ее в свои объятия. Похоже, ничто не могло воспротивиться победителю, которым я был в ту минуту.
По приезде в Ниццу блондинка пожелала закусить. И мы вошли в ресторан муниципального казино. Не знаю, право, почему оно было открыто в такой поздний час? Почему моя дама была голодна? Почему я позволил себе напиться скверным шампанским? До стола, где мы ужинали, доносились нудные голоса крупье в соседней зале. Я не сомневался, что теперь все ставки принадлежат только мне и что игроки явно самым неподобающим образом распоряжаются моими деньгами.
Опьяненный удачей, я бросился к столу, где играли в "железку", затем туда, где играли в баккара... На заре, когда я оказался на улице, у меня оставалось в кармане всего несколько сот франков. Я никогда не любил рано вставать. Мне нравилось любоваться чистотой зари и наслаждаться свежестью утреннего воздуха лишь из своей постели, где, еще не очнувшись от снов, я готов был снова погрузиться в них, как и подобает ностальгически настроенному бездельнику. Но на сей раз я получил возможность должным образом вкусить все прелести зари. Я не стал ложиться в постель, я бродил по тротуарам, убитый местью разгневанных богов. Почему я не посоветовался с ними, входя в казино Ниццы, подобно тому, как поступил в Монте-Карло? Полный раскаяния, я униженно обращался к ним: "Надо ли мне сбежать или предстать перед разгневанным господином Фу? Если количество плиток на тротуаре будет четным, значит..." Внезапно мне стало стыдно своего малодушия. Неужто я всю жизнь буду пребывать в нерешительности между двумя артишоками, двумя дверями, ожидая спасения в постыдном суеверии? От подсчетов, к которым я прибегал, меня стало тошнить. Я направился в первое кафе и, подкрепленный двумя рюмками рома, решил бросить вызов богам.
"Что вы можете мне сделать, владыки судеб человеческих? Ни один из двух негодяев, у которых я был посредником, не сумеет доказать, что я когда-либо держал в руках эти деньги..." Я вернулся в отель, принял душ, напевая, чтобы укрепить свой дух, и, тщательно одевшись, отправился к патрону. Когда я вошел к нему, он еще лежал в постели.
- Деньги при тебе? - спросил он тотчас.
Я лишь отрицательно мотнул головой.
- Гримальди не заплатил?
- Заплатил, - ответил я с восхитительной небрежностью, - но я поставил эти деньги на кон и проиграл.
А так как он явно мне не верил, я повторил, стараясь возможно лучше подражать ему, его собственные слова:
- Нужно уметь рисковать. Быть напористым...
Это его убедило. Господин Сен-Ромен издал рычание и протянул руку к телефону.
Я остановил его.
- Не теряйте зря время, - сказал я ему. - У вас нет против меня никакого оружия. Деньги были вручены без свидетелей, я не дал никаких расписок. Если меня станут допрашивать, я буду все отрицать. Ведь вы бы точно так же поступили на моем месте, не правда ли?
Я вышел из отеля совершенно довольный собой. Но едва завернул за угол, как спохватился, что считаю количество букв на вывесках.
"Если пятая буква первого слова гласная, значит, все уладится..." Увы, с вывеской "Турагентство" этого не случилось. Я попробовал исключить дурное предзнаменование контрмерами, но опять ничего не вышло. Все улицы и дома со всеми их тротуарами и витринами сообщали о беде с таким упорством, что вопреки обуявшему меня страху мне не терпелось узнать, каким оружием воспользуется рок против неуязвимого человека.
Мое любопытство вскоре было удовлетворено. В тот же вечер, когда я пришел в отель, чтобы собрать вещи, я встретил инспектора полиции, который попросил следовать за ним в комиссариат по "касающемуся меня делу". Я, конечно, догадывался по какому, но все равно разыграл, как можно искреннее, свое удивление. Оказавшись перед Сен-Роменом и Гримальди, я счел нужным перейти от удивления к чувству оскорбленного достоинства.
- Что это за махинация? - воскликнул я. - Чего от меня хотят? Комиссар поставил меня в известность относительно предъявленного обвинения.
Вместо ответа я повернулся к Гримальди и дал волю своему отлично разыгранному возмущению:
- И вы смеете утверждать, что отдали мне эти деньги?
Я так хорошо играл роль, что начал сам верить в свою невиновность. Наблюдая за обоими папашами, я с радостью отмечал испытываемое ими смущение. Своим взглядом я как бы говорил Гримальди: "Теперь вам известно, сколько мне лет?" Мне хватило наглости взглянуть и на господина Фу, и тот прочитал в моих глазах: "Как видите, я воспользовался вашими уроками!" Все шло как по маслу, и в какую-то минуту передышки я даже счел возможным посмеяться над судьбой и ее предупреждениями, не предназначенными для расы героев. Но в мгновение ока из героя превратился в жалкого побежденного. Вошел инспектор и протянул комиссару пакет, вид которого весьма обрадовал господина Фу и господина Гримальди. В пакете оказались банковские билеты, комиссар показал их мне.
- Вам это ничего не говорит?
- Все банковские билеты похожи друг на друга.
- Но эти не совсем обычные, - ответил господин Гримальди с язвительным смехом.
Я пропал. Этот жуткий тип, вполне, между прочим, обоснованно не доверявший моему патрону, переписал номера купюр, которые я должен был отдать тому.
Билеты без труда обнаружились в казино. Обвинение располагало куда большим числом свидетелей, чем требовалось, среди крупье, "физиономистов" и инспекторов по играм, которые видели накануне, как я неосторожно обращался со своей фортуной.
- Ты заслуживаешь каторги, - с убеждением произнес мой патрон.
Несмотря на свои обширные познания по части преступлений, господин Сен-Ромен ошибся. Я был приговорен лишь к двум годам тюремного заключения.
3 Глава третья Вероятно, именно в заключении я нашел себя, обретя в размеренном тюремном порядке чувство безопасности, столь необходимое моей слабой натуре. Когда я слышал от моих товарищей рассказы о разных путях, приведших их в наше убежище, я испытывал страх перед лицом свободы, которой пользовались люди, оставленные без присмотра в хаотичном мире, - мире, который вопреки гармонии своих памятников и полицейским на городских улицах таит в себе куда больше опасностей и скрытых угроз, чем леса Амазонки. Я не без страха думал о том дне, когда стены тюрьмы перестанут защищать меня от Неведомого мира.
Однако, когда этот день настал, я был другим человеком и не испытывал больше страха. Два года размышлений принесли свои плоды, позволив определить правила простого и разумного поведения, которые я поспешил разъяснить первому же повстречавшемуся мне приятелю. Этот приятель, которого прозвали Червем Удачи, служивший в данный момент вышибалой в ночном кабаре, в прежние времена поработал крупье в некоторых сезонных казино, что позволяло ему похваляться тем, что ему был запрещен доступ в игорные дома на всей французской территории.
- Я выкидывал пятерку в трех случаях из четырех, - превозносил он себя.
В то утро (было четыре часа, мы сидели с ним в маленьком кафе в окрестностях площади Бланш) Червь Удачи, успевший поведать мне кое-что интересное из своей жизни, пребывал в мрачном настроении. Я же, выпив не меньше его, чувствовал себя счастливым путешественником, вокруг которого стали рассеиваться туман и тучи и который наконец-то начинает ощущать дружеское тепло солнца. Точно так же и моя судьба представлялась мне осиянной солнечными лучами.
- Не расстраивайся, - сказал я Червю Удачи, - все может случиться, кроме невозможного. Но сначала нужно определить различие между относительной и абсолютной невозможностью.
- А ну повтори, - сказал Червь Удачи, который в столь ранний час не был способен воспринимать абстрактные мысли.
- Вот пример. Ты видишь хозяина бистро? Как ты среагируешь, если я скажу, что он сейчас взлетит, размахивая руками, на крышу противоположного дома? Ты ответишь, что это невозможно, и будешь прав. Это пример абсолютной невозможности. Но с другой стороны, нет ничего невозможного в том, чтобы ты сегодня вечером не оказался в Марселе в объятиях дочери китайского императора.
- Почему в Марселе?
- Это другой пример. Ведь ты допускаешь, что на самолете можешь сегодня добраться до Марселя?
Червь Удачи неохотно согласился с возможностью такого путешествия, заметив, что у него свои причины не появляться в департаменте Буш-дю-Рон.