Михаил Клименко


Ледяной телескоп


   Где-то уже за полночь я успокоился и стал засыпать.
   Весь вечер мне звонил Кобальский, наш местный фотограф. Просил помочь ему. Все задавал какие-то странные вопросы: на ходу ли мой автомобиль, умею ли я плавать, не занят ли буду завтра утром. Я спросил, чем же в конце концов могу быть полезен. Он забормотал, что-де так сразу всего и не расскажешь, тем более о чем говорить, если помочь я не согласен… И вдруг спокойно так предлагает: если я ему помогу, он принесет мне алмаз величиной с арбуз. Ну что на это скажешь? Я нагрубил ему. Пообещал надрать ему уши, если он позвонит еще. И лег спать.
   Я не мог отключить телефон, так как ждал междугородного звонка от дяди Станислава. Дядя занимался археологическими исследованиями где-то в Хорезмском оазисе и много лет у нас не появлялся. И вот накануне я получил от него письмо-телеграмму с предложением во время моих студенческих каникул принять участие в экспедиции – в поиске развалин какого-то занесенного песками замка Шемаха-Гелин. О своем согласии я и должен был сообщить ему по телефону.
   Будто назло дождавшись минуты, когда уже невозможно поднять отяжелевшие веки, телефон зазвонил опять. «Наконец-то дядя Станислав!» – подумал я и вскочил с постели.
   – Да, да! – крикнул я в трубку. – Алло! Максим слушает.
   – Максим, вас снова беспокоит Кобальский. Умоляю, не бросайте трубку! Послушайте, не будьте так наивны и упрямы. Если вы согласитесь мне помочь, я сейчас же принесу вам то, о чем упоминал. Итак, вы решились?
   – Представьте себе – спал! И ничего не решал! – сердито закричал я, преодолевая сонную хрипотцу, и закашлялся.
   Сообразив, скорее смутно почувствовав, что дело тут нечистое, что это не просто какое-нибудь шутейное надувательство, я сказал!
   – Вообще-то я, конечно, согласен вам помочь. Но понимаете, тут с минуты на минуту должен позвонить дядя Станислав. И мне, наверное, срочно придется выехать на ту сторону Каракумов.
   – А-а… – протянул Кобальский. – Дядя Станислав… Станислав Грахов?
   – Да, он мой дядя.
   – Отличный человек, должен я сказать. Мне приходилось работать в его экспедиции… – не то вспоминая, не то о чем-то раздумывая, сказал он. Голос его отдалился, он с кем-то стал разговаривать вдалеке от трубки. Насколько я уловил из обрывков долетавших до меня фраз, речь шла о том, что я вроде бы не знаю древнегреческого алфавита, а кто-то самонадеян… Понять что-либо определенное из этого вздора было невозможно.
   Голос его исчез. Он положил трубку. Раздосадованный, я снова лег спать. Долго ворочался с боку на бок. Сон не возвращался. Я лежал с открытыми глазами и думал, вспоминал, что мне известно о Кобальском.
   В наши края он приехал недавно. Кроме фотографии, он еще интересовался голографией. Один из приятелей как раз на днях говорил мне, что Кобальский сделал какое-то эпохальное открытие. Я, как и многие другие, этим устным сведениям о какой-то голографии серьезного значения не придавал.
   Минут через сорок, когда я уже снова засыпал, опять раздались звонки. Я, словно оглушенный, тупо слушал далекий телефонный трезвон и не поднимался. Скоро телефон звонить перестал…
   Как я узнал много позже, это и был звонок от дяди Станислава.

 
   2
   Не знаю, сколько прошло времени после телефонного звонка, на который я так и не отозвался.
   Кто-то настойчиво, негромко стучал в дверь. Я открыл глаза. Было раннее утро. Я вскочил с постели, выбежал в прихожую.
   – Кто там? – раздраженно спросил я.
   – Открывай, Максим!
   – Это еще кто? – удивился я.
   – Дядя Станислав, кто еще может быть!
   – Вы приехали?!. – Я торопливо открыл дверь.
   Перед порогом стоял коренастый мужчина. Он был настолько толст, что у меня на миг даже возникло опасение: сможет ли он протиснуться в дверь. Его обтягивал зеленый в белую полоску костюм – сам по себе обширный, но тесный для своего владельца.
   Обняв меня, он принялся восклицать:
   – Максим!! Так вот ты какой!.. На-ка чемодан, волоки. Вот так парнище: в два раза выше меня!..
   – Я ждал звонка, а вы сами приехали… – радостно лепетал я.
   – Вот, из Ашхабада проездом в Хорезм, – говорил он, широко улыбаясь, шумно распинывая в прихожей обувь. – Ух, устал!.. А дома никого? Один! Спешу, Максим. Спешу, как мелкий бес на шабаш. В Хорезм, в Хорезм!..
   Внешний вид дяди Станислава, его бодряческая манера держаться на некоторое время смутили и даже разочаровали меня. Размышляя о его почти квадратной фигуре и о неимоверных складках на загривке, я следовал за ним.
   Дядя погрузился в хилое, жалобно заскрипевшее кресло.
   – Ах, ты и вымахал, юноша! – улыбаясь, восторженно глядя на меня, хлопнул он по подлокотникам широченными ладонями. – Двенадцать лет ведь не видались? Как хоть вы тут живете?
   Я сел на диван, зажал руки между коленями, зевнув, сказал:
   – Ничего… живем нормально. Володя дня через три приедет. Отец с матерью позавчера к тете Альбине уехали… А у меня каникулы начались…
   – Ну вот что! – шлепнул, как припечатал, дядя ладонью по подлокотнику. – Марш спать! Я смотрю, ты только и знаешь зевать. Вот и будем сидеть да зевать.
   – Да я ведь тоже почти всю ночь не спал. Один тут привязался звонить.
   – Кто такой? – готовый немедленно защитить меня, сурово спросил дядя.
   – Кобальский тут один, фотограф…
   – Выключил бы телефон – и делу конец! Как отключается телефон-то?.. Тут все наглухо у вас: провода прямо из стены…
   Я пошел на кухню за ножом. Вернулся, а он провод уже оборвал.
   – Звонить некому, – удовлетворенно проговорил он. – И без сумасшедшего фотографа обойдемся.
   – А как, дядя Станислав, развалины замка Шемаха-Гелин? – спросил я. – Вы поиск не отложили?
   – Дня через два поедем с тобой. Может, и Володя поедет…
   Он из посудного шкафа достал две рюмки. Из чемодана извлек большую бутылку коньяку. Налил граммов по сто, и мы выпили за встречу. Когда мне стало весело и легко, он налил еще. Как я ни отказывался, он заставил меня выпить. Разговор у нас как-то не клеился.
   Скоро дядю сильно разморило, и мы разошлись по комнатам.
   Я лежал у себя и курил. Мне было хорошо, спать не хотелось. Кругом тишина. Телефон молчал. Я все удивлялся, что этот крепыш мой дядя. Вот уж не представлял его себе таким. Мало-помалу я стал ловить себя на мысли, что дядя Станислав мучительно кого-то напоминает. Но кого?
   Погасив очередную сигарету, я лег на спину и закрыл глаза. Так пролежал минуты две, как вдруг мне представилась могучая спина фотографа Кобальского. Он вроде бы стоял в какой-то комнате смеха перед зеркалом, в котором его отражение было раза в два сплюснуто и растянуто в стороны. И самое неприятное во всем этом было то, что искаженное отражение Кобальского было не чем иным, как вполне нормальным отражением моего дяди Станислава Грахова!
   Я вскочил с постели.
   – Дядя Станислав!! – крикнул я. – Дядя!!.
   – Максим, что такое? – донесся сразу же меня успокоивший, уверенный голос. – Что случилось?
   Я вошел к нему в комнату. Он лежал на кровати.
   – Кто-нибудь звонил? – повернувшись, добродушно спросил он.
   – Да нет. Дядя Станислав, вы же оборвали провод.
   – Кто-нибудь стучал? Так открой дверь! Чего бояться?
   – Дядя, мне показалось, что вы похожи на Кобальского…
   – На какого Кобальского? Что за белиберда, Максим! Ну иди спи. Днем разберемся.
   Я долго лежал в постели – курил, разглядывал старую фотографию, на которой, кроме меня, карапуза, и других, был и он, молодой дядя Станислав. Да, за такое время все сильно переменились…
   В далекую дверь негромко, продолжительно постучали. Я поднялся, пошел и открыл дверь.
   На крыльце, освещенный только-только что взошедшим солнцем, стоял фотограф Кобальский. Его подбородок покрывала та седоватая щетина, которую еще нельзя назвать бородой. На нем был серый, в широкую полоску костюм. Прижимая рукой к телу, он держал что-то довольно объемистое, завернутое в коврик с национальным орнаментом. Он переложил, скорее по животу перекатил сверток в левую руку, протянул мне правую и сказал:
   – Добрый день, Максим! Разрешите представиться vis-a-vis. Кобальский Станислав Юлианович…
   И тут нечто большое, прозрачное выскользнуло у него из-под руки. Он прижал к телу пустой коврик, неудобно повернулся и замер.
   Округлая хрустально-прозрачная глыба льда упала к нашим ногам и, оставаясь все такой же чистой, блистательно сухой, по пыли тяжело откатилась к середине дворика. Она так сверкала в лучах всходившего солнца, что я инстинктивно заслонился рукой, наверное боясь повредить себе зрение.
   Посреди дворика ясно, полуденно светясь, лежал огромный, чистейшей воды алмаз! Стоило мне лишь чуть сдвинуться с места, и он, как казалось, поворачивался в лучах раннего солнца другой гранью. Потрясающая прозрачность его тела свидетельствовала о его несомненных достоинствах. Бог мой, и сколько же в нем было каратов?
   – Никто не увидит? – быстро, опасливо спросил Кобальский.
   – Нет, – очнувшись, ответил я. – Никто.
   Гость в два прыжка оказался около алмаза, вскинул над ним коврик и накрыл. Все это смахивало на фокус факира. И было слишком необычным, для того чтоб быть правдой.
   – Что это такое? – толком не осмыслив всего происходящего, задал я довольно дикий вопрос.
   Кобальский развел руками и коротко ответил:
   – Алмаз. Точнее, бриллиант в сорок пять тысяч каратов. Может, в пятьдесят-шестьдесят тысяч…
   – Сорок пять тысяч каратов??
   – Да, Максим. И он твой. Возьми его себе, – шепотом сказал он.
   Что визитер замышлял? На что рассчитывал? На мое замешательство? Я и в самом деле был в замешательстве. Но вовсе не потому, что мог стать обладателем невиданной драгоценности. Мне на этот пудовый «бриллиант» наплевать было. Даже если в нем и пятьдесят тысяч каратов.
   По правде сказать, я понятия не имел, алмаз это или кусок какого-нибудь простого минерала. Если кусок заурядного минерала, мигом смекнул я, то ранний гость явился с каким-то незамысловатым обманом. Если же настоящий алмаз, да такой огромный…
   Тогда все понятно…
   И больше всего сейчас меня занимал вопрос: «Почему он показал его мне? Что за смелость? Откуда у него этот «бриллиант»?»
   Прежде всего надо было выяснить, алмаз ли это…
   В этом и заключался тонкий расчет Кобальского: вызвать во мне исследовательский интерес, чтоб увлечь, «зацепить меня». Но этого я еще не понимал. Зато сразу понял другое: лишь для виду разыгрывает он простачка – этакого щедрого гостя.
   Так что мне ничего пока не оставалось, как прикинуться наивным и жадным парнем.
   – Возьми его себе, – прервав затянувшееся молчание, повторил богатый гость. – Я не шучу. Бери!..
   – Зачем?.. – растерянно сказал я. – Я не могу его… так просто взять. Да и зачем он мне?
   – Почему просто?! – поднял гость брови. – Не просто, а за небольшую услугу, которую ты мне окажешь. Клянусь богом, за пустяк!
   – Забыл… – действительно на миг забыв, что я взялся разыгрывать простака, сказал я. – Алмаз могут увидеть. Тут ко мне дядя приехал…
   – Дядя? Ну что ж. Не показывай ему алмаз – вот и все!
   Кобальский быстро, прямо на дворовой пыли завернул невиданной красоты камень в коврик, и мы вошли в дом.
   – Нет, не сюда, – шепнул я богатому гостю. – Там дядя Станислав спит. Идите за мной.
   Мы прошли в отдаленную, в прошлом году пристроенную к дому комнату. Я прикрыл дверь.
   Кобальский положил драгоценную глыбу на пол. Я спросил:
   – А это взаправду алмаз? Может, это просто кусок горного хрусталя?
   Мое сомнение вызвало в нем целую бурю негодования.
   – Молодой человек! – шумно зашептал он мне в лицо. – Найди в своем доме или во всем этом городишке ну один-единственный предмет, при помощи которого ты смог бы оставить на этом бриллианте хотя бы вот такую царапину!.. – И он двумя пальцами измерил перед моим носом нечто совсем невидимое.
   – А что, если я ваш алмаз разобью?
   – О-о! – отшатнулся и застонал он. – Ну ради бога, разбей! Нет, это же будет просто смешно! Смешно!!
   Я надел брюки, выбежал во дворик. Нашел в сарае большой, на расхлябанной ручке молоток и вернулся.
   Я стал перед алмазом на колени, несколько раз перевернул его с грани на грань. Найдя наиболее удобную плоскость, я замахнулся, глянул вверх на фотографа и спросил:
   – Бить?
   – Бей! Ну бей!..
   Я изо всех сил ударил молотком по прозрачному бесцветному телу. Упругая сила с поразительной легкостью швырнула молоток вверх! В молниеносном рывке рукоятка выскользнула из руки. Над моей головой молоток почему-то отлетел в сторону, ударился о стену и загремел по полу. Я завалился на бок, едва не упал. И в это мгновение увидел, как, сраженный, падает Кобальский! Я бросился к несчастному фотографу. Он лежал без движения. Я с ужасом обнаружил, что молоток угодил ему прямо в голову: на границе виска и лба обозначилась бескровная, странная глубокая вмятина. Я расстегнул ворот его рубашки, ослабил пояс. Да, да, где-то ведь был нашатырный спирт…
   Нашатырный спирт в чувство пострадавшего не приводил. Я взял фотографа за руку, чтоб прощупать пульс. Рука была тяжелая и малоподвижная. А вдруг он мертв? Я покрылся испариной. Нет, отверг я это страшное предположение. У него только сотрясение мозга. Надо немедленно вызвать врача. А пока что ему нужен покой, полный покой… Может быть, разбудить дядю?.. И он увидит распростертого на полу человека и этот алмаз? Легко представить, что он подумает обо мне…
   Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик… Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой.
   Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул.
   Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, – в трех шагах от меня! – стоял старик Рахмет, наш сосед.
   – Доброе утро, Максим! – привычно улыбаясь, закивал он мне. – Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь.
   – Салям, Аннадурдиев… – как в тумане бросил я ему.
   – Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда.
   – И я тебя, Рахмет, не видел.
   – А как ты меня увидишь? – засмеялся старик. – Я рано встаю, а ты всегда поздно… Что ты, Максим, собираешься делать?
   – Хочу пересадить тенелюбивое растение.
   – Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?..
   – Значит, Аннадурдиев, так надо! – не разгибаясь, грубо ответил я старику.
   – Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? – удивился он.
   – Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!!
   – Но ты, Максим, порубишь корни айвы!..
   Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик – и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил.
   – Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву!
   – Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! «Почему рано? – передразнил я его. – Почему летом?..»
   – Ай, Максим!.. Ай, Максим… – качая головой, затянул старик. – Какой ты стал… А я думал, студент будет совсем культурный человек…
   «А ведь эта глубокая яма, – подумал я, – может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа».
   Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти прошло.
   Я бросил лопату и побежал в дом.
   – Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. – услыхал я дядин голос. – Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?..
   Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня.
   – А-а, это ты, Максим… Я даже не слыхал, как ты вошел.
   – Я босиком, – растерянно ответил я. – Про кого это вы, кто паршивец?
   Нарушив тягостное молчание, дядя спросил:
   – Откуда он здесь, этот несчастный?..
   – Это фотограф, который всю ночь звонил мне… У него сотрясение мозга…
   – Какое там сотрясение!.. – в отчаянии качая головой, простонал дядя. – Вот этим страшным предметом… ты его по голове?
   – Молоток отскочил от алмаза… – сказал я. – Надо вызвать врача. И позвонить в милицию…
   Я снял трубку.
   – Обожди, обожди, дружок… – Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. – Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет.
   Дядя склонился над телом, потрогал его.
   Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой.
   – Он совсем не холоден, – сказал я. – Только бы побыстрей приехал врач.
   Я пойду… Надо сказать хотя бы старику Рахмету.
   – Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще… А мне нужно в Хорезм!
   – Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. – лепетал я.
   – Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть.
   – При чем здесь развалины, когда такое несчастье!..
   – Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! – раздраженно потребовал он.
   – Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать!
   – Ты копал яму? – насторожился он. – Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья… Да, кстати… Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду.
   Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве.
   «Как же так, – лихорадочно соображал я, – что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызывал?.. Но ведь кому-то он звонил?»
   Я едва соображал.
   И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений – моих или дядиных…
   Да алмаз ли это в самом деле?
   Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?..
   Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю.
   Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры.
   Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности – ни единой царапины, несмотря на все мои усилия.» Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо – что это не алмаз, а что-то так себе!.. – я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх.
   За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить – оба!
   – Максим, он жив! – подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. – Смотри, кто идет! Он живой! Живой!..
   – Вы целы?! – не помня себя от радости, вскочил и закричал я – И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы!
   – Хоть бы что! – подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. – Жив и здоров, кость от кости!
   – Вот хорошо-то! – радовался я. – Но с вашими ушами что-то сделалось?!.
   В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены.
   – А, ерунда… – задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. – Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь?
   – Да, да, конечно! – с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. – Я рад вам помочь.
   – Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, – резюмировал Кобальский. – Но есть одно «но»: человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил.
   – Мой племянник, – широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, – в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!..
   Дядя захохотал, мы тоже засмеялись.
   – Куда мы поедем? – спросил я.
   – Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку.
   – И это все?
   – Это главное. А потом… Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол.
   – Вы с ума сошли! – удивился я. – Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый «Москвич», первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но…
   – Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, – самонадеянно возразил Кобальский. – Думаю, что все-таки доедем!.. – И засмеялся, глядя на дядю.
   – Да и отец, – засомневался я, – за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет…
   – Автомобиль останется целым и невредимым, – заверил меня Кобальский. – Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле… но не в полном смысле слова, что ли… Итак, по рукам? – решительно спросил он меня.
   – «По рукам! Я не заставлю вас ждать, – твердо ответил я.
   – Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье.
   Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом – досыпать.
   Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что «слишком многое» из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. «Не может быть, – все твердил я, – что дядя Станислав такой беспардонный человек… Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен – вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека… Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским…»
   Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери.
   Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, «широкая и щедрая» натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом.
   «Да, – подумал я, – неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава…»
   Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький «Москвич». Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае.
   Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было!
   Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись… и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка… Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки… Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это?