Страница:
– Это ему в Сибири ногу деревом отдавило, – сказала Нина.
– Раньше он брехал, что это его под Перекопом искалечило. А на самом деле он уже родился колченогим.
– Он уверяет, что в молодости за ним все женщины бегали.
– Женщины – не знаю, а вот мальчишки действительно бегали. Он ходил в красных галифе, на боку серебряная шашка, завитой, напудренный. Духами от него за квартал воняло, как от настоящего парикмахера.
– В общем чудак, – сказала Нина. – Теперь он говорит, что он не князь Шаховской, а князь Сибирский. Я, говорит, этот титул честно заработал – я всю Сибирь пешком исколесил. И требует, чтобы мы его так и величали – князь Сибирский. Иначе он просто не отзывается.
– Значит, его и Сибирь не вылечила, – сказал Борис. У подножия лестницы лениво плескалась вечерняя вода.
Кругом ни души. Только они да тихое лесное озеро.
Раньше Нина не заходила в воду выше колен. Теперь же она уверенно поплыла на глубину. Он прыгнул вслед за ней.
– Кто это научил тебя плавать?
– Лиза. Мы всегда купались здесь вместе. Метрах в пятидесяти от берега стояла на якоре перевернутая вверх дном лодка. Они подплыли к ней и улеглись на ее плоском днище.
– Ух, х-холодно, – зябко передернула плечами Нина и, чтобы согреться, доверчиво прижалась к Борису. Так просто, словно они старые добрые приятели. А раньше при малейшем прикосновении она шипела, как дикая кошка.
– Ведь сегодня мой день рождения, – мечтательно сказала Нина, – И мне так хотелось бы народиться заново и начать новую жизнь.
– Говорят, что ты собираешься выходить замуж за начальника вашего спецотдела.
– О нет… Этот спецмальчик слишком сладенький и слишком самовлюблен. Это плохие мужья. Он ходил со мной только для маскировки… Но я его насквозь вижу.
Когда они после купания поднимались вверх по тропинке, Нина взяла Бориса под руку:
– Ну как ты, доволен?
В ее голосе звучал шаловливый вызов. Говорили, что она чужая невеста, а теперь эта чужая невеста вдруг ласкается к нему.
– Я теперь совсем-совсем другая, – обещающе улыбнулась чужая невеста. – И это только начало.
Посидев еще немного на веранде у князя Сибирского, Борис хотел было ехать в Москву, но Акакий Петрович запротествовал:
– Ведь завтра воскресенье. И ваши артистки от вас не убегут. Давайте я устрою вас на ночевку у одной знакомой старушки, тут рядом.
– Оставайтесь, Борис Алексаныч, – пропела Милиция Ивановна. – Завтра весь день купаться будем.
Хотя Нина и уверяла, что в молодости ее папа был синим кирасиром, но знакомства у него были сугубо прогрессивные. Хозяйка домика, куда он повел Бориса, оказалась старой революционеркой. Опять из тех жителей Березовки, которым после революции всыпали березовой каши. По дороге Акакий Петрович сообщил, что этой милой старушке уже около восьмидесяти лет, из которых большую половину она провела в тюрьмах и ссылках, и что зовут ее Дора Моисеевна.
– Знаете, в революцию 1905 года она уже с бомбами под юбкой бегала, – бормотал Акакий Петрович. – Во время февральской революции она воевала в женском «Батальоне смерти» у Керенского. Потом Керенский переоделся в женскую юбку и сбежал. Говорят, что Дора Моисеевна ему свою юбку дала. А после Октябрьской революции она примкнула к большевикам и немножко постреливала в ЧК. А во время чистки, при Ежове, ее, бедняжку, опять загнали в Сибирь. Двадцать лет отсидела. Так, ни за что ни про что.
Из дальнейшей болтовни Акакия Петровича скоро выяснилось, что эта милая старушка есть не кто иная, как знаменитая Дора Мазуркина, которая прославилась на весь мир тем, что выступила на XXII съезде КПСС с сенсационным заявлением, что она хотя и старая коммунистка, но занимается спиритическими сеансами, где общается с духом Ленина и спрашивает у него всякие советы. В результате по совету товарища Ленина съезд Компартии СССР постановил, чтобы товарища Сталина выбросили из Мавзолея.
И опять Борису показалось, что в Березовке просыпаются мертвые. Дора Мазуркина… Так ведь это ж мать Ольги и теща Максима, которую он загнал в Сибирь.
– Кто был ее муж? – спросил Борис.
– Знаете, после каждой революции она меняла себе мужа: то еврей, то армянин, то русский.
– А дети?
– Знаете, у всех знаменитых людей с детьми всегда беспорядок. Всех ее детей преследовала какая-то трагическая судьба: или убийство, или самоубийство, или сумасшедший дом.
– А что она сейчас делает?
– Мемуары пишет. К ней иногда даже иностранные журналисты заглядывают. В Березовке все мемуары пишут – как им, березовцам, дали березовой каши. Ну вот мы и пришли.
Знаменитая революционерка жила как вдовствующая королева в изгнании. В углу стояло высокое самодельное кресло, к которому наподобие трона вели три ступеньки, покрытые изодранным красным ковриком. На этом троне восседала похожая на маринованный гриб кривобокая старуха с тяжелым подбородком и лошадиными зубами, с приплюснутыми висками и большим выпуклым лбом, какие приписывают гениям или идиотам. На высокой спинке кресла, как раз над головой Доры Моисеевны, наподобие родового герба была намалевана масляной краской красная пятиконечная звезда.
Говорила старуха хриплым мужским баском. С высоты своего трона она прежде всего учинила Борису строгий допрос насчет его политических убеждений и сделала ему выговор за недостаточное знание истории коммунизма. Чтобы наверстать этот пробел, она принялась вспоминать свои собственные революционные подвиги. Да с таким жаром, словно она и сейчас готова задрать подол и бежать на баррикады. Ленина она называла запросто Вовиком и уверяла, что жена Ленина была ее интимной подругой.
Старуха вела себя столь высокомерно и нагло, что скоро Борису стало тошно от ее самовлюбленного бахвальства. Он сидел и думал: «Так вот эта старая ведьма, которую Максим загнал в Сибирь. Правильно сделал».
Потом он мягко сказал:
– Знаете, теперь революционеров сажают в специальные психбольницы – дурдома.
– Безобразие, – проскрипела старая ведьма. – Теперь бы они и Ленина в дурдом засунули.
До постели Борис добрался только после того, как выслушал всю историю революционного движения в России. Потом Дора Моисеевна сунула ему в руку пачку своих мемуаров и посоветовала почитать их перед сном.
Улегшись в постель, он наугад раскрыл рукопись. С откровенностью выживающей из ума старухи Дора описывала, как во время первой мировой войны она была медсестрой в военном госпитале:
«Когда я делала уколы шприцем, некоторые раненые так боялись моего взгляда, что отказывались от уколов, словно они опасались, что я впрысну им не лекарство, а яд.
Зачем я надела красный крест сестры милосердия? Чтобы люди думали, что я милосердная? Или мне доставляли удовольствие беспомощность этих раненых мужчин и моя власть над ними? Или меня притягивали человеческие боль и страдание и возможность покопаться в них руками? Так или иначе, но даже в госпитале я вложила свой кирпичик в дело революционной анархии».
Ночью Борису приснился профессор темных дел Малинин. Он стоял и, как классная дама, укорзиненно качал головой.
– Ай-ай-ай, плохо вы читали «Протоколы советских мудрецов». Иначе вы бы сразу поняли, что это за ведьма. Садизм. А из садизма получаются комплекс власти и мания величия. Эгоцентризм. А рот у нее видели как дергается? Это нервный тик – и ротовой эротизм Фрейда. А вы заметили, что она кривобокая? Это Бог шельму метит. И душа у нее тоже кривая – шизофрения. Ведь эта стерва вам даже чашку чая не предложила.
Борис перевернулся на другой бок. Но там неизвестно откуда на него налетела ведьма Дора в развевающейся черной юбке, с бомбой в одной руке и отравленным шприцем в другой. Он хватает старуху за морщинистое, как у индюка, горло и старается свернуть ей шею. Кусаясь и царапаясь, ведьма Дора пытается воткнуть ему в бок отравленный шприц. А в другой руке у нее догорает фитиль от бомбы.
Когда бомба взорвалась, Борис проснулся и чертыхнулся. Потом он встал и запер дверь изнутри на крючок.
Утром семейство Миллеров расположилось на песчаном пляже рядом с лестницей. Милиция Ивановна сидела на пестром коврике, а Акакий Петрович стоял рядом и уныло переминался с ноги на ногу. Ему было скучно и страшно хотелось пойти и поиграть в картишки с князем Сибирским.
– Ох, у меня от этого солнца уже голова разболелась, – пожаловался он. – Знаешь что, Милиция…
– Знаю, – перебила его Милиция Ивановна. – Накрой твою глупую голову газетой. А потом, сколько раз я тебе талдычила, чтобы ты называл меня не Милиция, а Милочка. А тебе хоть кол на голове теши.
– Знаешь что, Милочка…
– Знаю. Но ты никуда не пойдешь. Не забывай, кому везет в любви, тому не везет в карты. Или ты хочешь сказать, что тебе со мной не повезло? Сядь и сиди здесь!
Борис появился на пляже только к полудню. Судя по тому, как он зевал и потягивался, было видно, что он не выспался.
– Так я и знал, – сказал Акакий Петрович. – Эта старая дура его всю ночь агитировала.
На Милиции Ивановне был старомодный купальный костюм с короткой юбочкой вроде как у балерины. Но на том месте, которое у молодых девушек называют пикантным, зияла огромная дыра. Когда Милиция Ивановна с тяжелым вздохом развалилась на коврике, Нина зашипела:
– Ма-ама, у тебя все печенки видно! Она толкнула Бориса локтем:
– Пойдем лучше погуляем по берегу.
Из безоблачной синевы неба наяривало Ярило-солнце. Зеленая озерная вода ласкалась о прибрежный песок. Лесной ветерок заигрывал с деревьями, что стояли на поднимающейся от берега круче. А старые деревья смотрели на все сверху вниз, качались и шептались.
Нина шла впереди и, опустив голову, разыскивала что-то в прибрежных камнях, среди ракушек и водорослей. Она перевернула большой камень, словно ожидая найти нам клад. Но там были только черви.
Борис в купальных трусиках шел следом за ней и следил, как ее следы слизывает упрямая вода. Потом он поднял глаза и посмотрел на Нину. В купальном костюме она выглядела на редкость соблазнительно. Хрупкие плечи, высокая грудь, тонкая, талия – и сильные тяжелые бедра здоровой самки. И кожа такая чистая и нежная. Прямо как у ребенка. И такая прозрачная, что видно, как под ней пульсируют голубоватые жилки.
Он опустил глаза вниз. Жалко, что безразличная вода так быстро смывает эти следы на песке. Он оглянулся назад. Там следы бесследно исчезли.
Посередине обрыва выступал вперед тенистый уступ-островок, где рос большой старый клен. Его корни не давали земле осыпаться, и вокруг дерева получилась маленькая площадка.
Неожиданно для самого себя он тихо окликнул:
– Нина…
– Что?
– Видишь вон ту площадку?
– Вижу.
– Давай залезем туда.
– Зачем?
– Я хочу тебе что-то сказать.
– А почему именно там?
– Чтобы нам никто не мешал. Как в орлином гнезде. Они вскарабкались по обрыву, добрались до одинокого клена и улеглись плашмя на глинистой земле. Эта площадка уже давно служила убежищем для влюбленных парочек. Внизу переливалось на солнце озеро. Вверху тихо шелестели листья старого клена. Здесь хорошо было смотреть вдаль и мечтать.
– Ну… – сказала Нина.
– Скоро это дерево свалится вниз, сказал он. – Жалко…
– Почему?
– Так… Опять не останется никакого следа… О том, что я хочу тебе сказать…
Она положила свою теплую ладонь не его руку и тихо погладила, поощряя сказать то, что будут знать только старый клен да проказник-ветер.
– Когда я тебе это скажу, пожалуйста, не говори мне ничего… Ни да, ни нет… Только выслушай и прими к сведению… Хорошо?
Девушка продолжала ласкать его руку. Ее глаза смотрели вдаль мечтательно и задумчиво.
– Видишь ли, Нина, – медленно сказал он, – мне кажется… что я люблю тебя… И я был бы очень счастлив, если бы ты стала моей женой.
Со старого клена упал маленький листик и, покружившись в воздухе как молчаливый свидетель, опустился между ними на землю. Нина взяла его и стала рассматривать, словно отыскивая в его падении какой-то тайный смысл. Потом она поднесла его к губам, лаская маленький листик как живое существо.
– Хорошо здесь, – тихо сказала она. – Так хорошо, как редко бывает в жизни.
Откуда-то с кручи по обрыву посыпалась струйка песка, там шмыгнула ящерица в погоне за мухой. Нина вдруг почувствовала телом сырость земли, на которой они лежали. От горячего солнца и влажной земли исходил какой-то призывный запах. Мать-сыра земля звала куда-то, к чему-то, зачем-то. К тем таинствам жизни и смерти, которым повинуется все живое. И эта ящерица. И эта муха.
Нина прижалась голым телом к земле и прошептала:
– Знаешь, что я тебе скажу…
– Нет, лучше не говори.
– Я никогда не думала, что это… что это так хорошо. Я всегда боялась…
– Чего?
– Этого. Боже, а теперь я так счастлива. Если бы ты только знал, как я счастлива…
Она положила ему голову на плечо:
– Ты такой большой, добрый и смешной. Другие делают предложение вечером, при луне, а ты в полдень, на солнцепеке. Но так даже лучше. Скажи, а что мы будем делать, если… если поженимся?
– Все, что ты хочешь.
– Сейчас я хочу есть, – счастливо засмеялась девушка и вскочила на ноги, – Пойдем обедать!
Они спускались по обрыву, взрывая сыпучий песок и держась, как дети, за руки. Вслед за ними катались мелкие камешки. Нина оглянулась на площадку, где они только что лежали.
– Теперь я люблю и это дерево. Оно знает нашу маленькую тайну. Знаешь, что мне еще хочется?
– Что?
– Чтобы теперь жизнь шла медленнее.
– Зачем?
– Чтобы счастье не ушло так скоро.
К вечеру все собрались в столовой у героя Перекопа, который теперь стал князем Сибирским. Князь недовольно хмурился и молчал. Чтобы наладить с ним дипломатические отношения, Борис завел разговор про его бывшие героические дела. Князь Сибирский сразу оживился и гордо выпятил свою узкую грудь. Затем Борис стал делать ему такую рекламу, что скоро даже сам герой засмущался.
– А помните, товарищ командарм, – взмахнул рукой Борис, – когда ваша конармия скакала – ведь вся земля дрожала!
– Немножко, немножко, – соглашался герой. – Подрагивала.
– А помните ваш портрет на белом коне?
– Да, да, и с шашкой наголо, – вздыхал герой.
– Я слышал, что скоро этот портрет выставят в Музее революции, – фантазировал Борис. – Вместе с тем роялем, на котором вы под этим портретом Шопена наигрывали. Помните, вся улица слушала?
– Это я только двумя пальцами играл, – поддакивал герой. – А вот когда я всеми десятью играл, так аж дом шатался. Но откуда вы знаете про меня такие интимные подробности?
– Ну тогда вас вся Москва знала. Что там Москва – вся страна.
Кончилось это тем, что сияющий князь Сибирский обнял Бориса, как родного брата, и попросил заезжать почаще.
Когда на дворе стемнело, Нина за спиной Акакия Петровича подмигнула Борису и выскользнула на веранду. Он вышел следам за ней.
– Пошли… – шепнула девушка.
– Куда?
– На берег… Там теперь никого нет.
– А что там делать?
– Угадай…
– Купаться хочешь?
– Нет, целоваться…
Бывшая спящая красавица вызывающе засмеялась и побежала в темноту.
– Только осторожней, здесь кругом крапива. Когда они подошли к дырявой лестнице, она взяла Бориса за руку и уверенно, как опытная блудница, повела его вниз, предупреждая, где не хватает ступенек:
– Я здесь в прошлом году на каждой ступеньке целовалась… Каждый вечер…
– С кем?
– Это секрет… Осторожно, не сломай себе ногу. А то будешь такой же хромой, как князь Сибирский.
Где-то внизу плескалась невидимая вода. Кругом попискивали комарики. Вдруг Нина почувствовала, что Борис идет сзади и смеется.
– Что ты там ржешь?
– Так… Забавно все это.
– Глупенький ты мой. Тебе не смеяться, а плакать нужно. Подул легкий ветерок, и от воды потянуло сыростью. Нина вздрогнула и прижалась к Борису.
– У тебя руки такие теплые. Значит, и кровь горячая. Он обнял ее, лаская губами ее волосы и нежную кожу на шее. Девушка медленно подняла голову, и он почувствовал ее дыхание.
– А ты знаешь, что меня называют белладонной? Ты не боишься?
– Нет, – улыбнулся он, – Я ничего не боюсь. Знаешь, кто я такой?
– Кто?
– Я подозреваю, что я любимец богов.
– Да, ты действительно любимец богов, – вздохнула Нина. – Но таких, как я, боги не любят.
Словно играя с ребенком, он поцеловал ее в одну щеку, потом в другую.
– И это все? – фыркнула Нина. Любимец богов прижал ее к себе и ласкал, словно растягивая удовольствие и откладывая настоящий поцелуй на потом.
– Ты не целуешься, а только балуешься, – возмутилась Нина. – Я так целоваться не привыкла.
– А ты много целовалась?
– С мужчиной… с настоящим мужчиной – в первый раз, – призналась бывшая спящая красавица.
– А хорошая все-таки вещь – любовь, – сказал любимец богов – Особенно когда она у тебя в руках.
– Да, не так плохо, как я думала, согласилась Нина. Она прихлопнула ладонью комара на щеке: – Ну что ж, хорошего понемножку… Пошли домой!
Тройной агент и вечный жених Жоржик Бутырский опять собирался жениться. На этот раз его невестой была Магдалина, секретарша Адама Баламута, которая теперь дружила с Капиталиной, секретаршей чародея Гильруда.
Надо сказать, что Капиталина была очень капитального телосложения, за что в доме чудес ее называли просто лошадью. А Магдалина мало чем уступала капитальной Капиталине. В доме чудес так и говорили – пара гнедых.
Как обычно, Жоржик занял у невесты немножко денег на обзаведение хозяйством – и моментально пропил. А Магдалина тем временем узнала от Капиталины, что у Жоржика имеются еще две невесты, включая и Капиталину, у которых он тоже подзанял на обзаведение хозяйством.
Тогда три невесты сговорились и совместными усилиями поймали тройного жениха на вокзале. Не подумайте, что Жоржик хотел убежать из Москвы. Вовсе нет. Просто он любил крутиться на вокзале в поисках транзитной любви. По ночам, подвыпивши, он искал существо в юбке, которое дремало на чемоданах, и предлагал переспать у него на квартире.
Три невесты обступили тройного жениха с трех сторон:
– Ах ты, жулик!
– Ах ты, мошенник!
– А ну пошли в милицию!
Тройной агент попытался увильнуть:
– А вы разве не знаете, что я на секретной работе? Я здесь того… на агентурном задании.
Одна невеста схватила тайного агента за один рукав.
Другая за другой. А Магдалина уцепилась за галстук.
– Магда, душечка, ты меня задушишь! – взмолился Жоржик.
Но три невесты вцепились в коллективного жениха, как ищейки, и таскали его из стороны в сторону.
– Давай назад наши деньги! Или пошли в милицию! Кругом начала собираться толпа любопытных.
– Эх, молодцы бабы, карманщика поймали! Говорят, что тройной жених смутился и покраснел. Но так говорят только те, кто не знает Жоржика. На самом деле он вырвался и убежал, оставив в руках невест свой пиджак. Следом за ним неслись мальчишки и улюлюкали:
– Гэй, держи вора! Держи…
Чтобы обманутые невесты не нашли его дома, Жоржик прибежал в дом чудес и завалился спать на столе в комнате Мушера, заместителя президента по социальным вопросам. Вместо подушки он подложил под голову лапки по социальным делам. Утром Мушер нашел Жоржика храпящим на своем столе и удивился:
– Эй, что ты здесь делаешь?
– Ох, видишь, что такое агентурная работа, – кисло улыбнулся тройной агент. – Ой, все кости болят. Меня чуть на части не разорвали.
В полдень Магдалина явилась к президенту дома чудес и официально подала ему счет за долга Жоржика – сразу от трех невест. На заявлении пострадавших президент начертал такую резолюцию:
«Бухгалтеру Саркисьяну: удерживать деньги из зарплаты, как алименты, из расчета на три персоны».
Узнав, что у Жоржика вычитают алименты, да еще тройные, цыганский барон Люся Шелапутин бегал и спрашивал:
– Жоржик, так у тебя что, сразу тройня?
– А детки как – здоровенькие? – интересовался потомок Чингисхана. – Мальчики или девочки?
– Ах, пошли бы вы все к черту! – огрызался Жоржик. – Я занимаюсь секретной работой, а меня загоняют в бутылку. А потом меня же обвиняют, что я алкоголик. Да я теперь нарочно еще больше пить буду!
При следующей встрече в доме под золотым петушком профессор темных дел Малинин спросил:
– Говорят, вы там с Жоржика алименты вычитаете?
– Я бы этого сукиного сына давно выгнал, – сказал Борис, которому уже порядком надоели все эти чудеса в доме чудес, – Но мой Сося-Мефистофель уверяет, что все это делается по приказу свыше.
– А знаете, Жоржик был на вокзале действительно на агентурном задании, – усмехнулся генерал-профессор. – Он должен был встретить там жену одного американского дипломата. И получить от нее кое-какие секретные материалы.
Профессор темных дел вынул из портфеля папку и положил ее перед Борисом. В 13-м отделе КГБ любили употреблять разноцветные папки, и эта палка была черная. А на белой этикетке стояла надпись «Операция „Черный крест“» и штемпель «Совершенно секретно».
– Потом вы ознакомитесь с этим делом более подробно, – сказал Малинин, похлопывая по черной папке. – А вкратце дело заключается в следующем. Вы, конечно, слышали, что с некоторых пор у нас в Москве появилось так называемое демократическое движение – всякие там диссиденты, несогласники и инакомыслящие, а в результате этого подпольный «Самиздат», нелегальная «Лига прав человека», тайный «Союз социал-христиан», возрождающий философию чертоискателя Бердяева, и так далее прочее.
– Кое-что из этого «Самиздата» я даже читал, – сказал Борис, – Чепуха, но забавная…
– Да, это очень забавно, – согласился профессор темных дел. – С таких же забав началась и революция 1917 года. Большой пожар тоже частенько начинается от игры с маленькими спичками. Но в данном случае самое забавное то, что за всбм этим новым демократическим движением, как тайный центр, стоит тайное общество «Черный крест», которое инспирируется и руководится американской разведкой Си-ай-эй. В порядке психологической войны. Они зашифровали все это дело как операция «Черный крест». Все это построено из расчета на специальные типы людей, среди которых многие с клинической точки зрения являются психически больными. Но имя им – легион. Поэтому некоторых из этих легионеров, играющих под демократов и либералов, мы теперь сажаем в специальные психбольницы – СПБ.
– Да, а сами психи называют их психушками или дурдомами.
– Кроме того, мы этих демократов, конечно, инфильтрировали. Одним из таких агентов является ваш Жоржик. Остапу Оглоедову мы тоже поручили подключиться к «Самиздату» и разнюхать про «Черный крест».
– О, и сын Остапа Бендера тоже там?
– Да, теперь он даже печатается в «Самиздате». А Зарем Шахматист, специалист по игре вслепую, поскольку ои честный катакомбный христианин, то он будет играть социал-христианина.
– А что же там делает Жоржик?
– Он действительно тройной агент и является связным между легионерами из «Черного креста», американской разведкой и нами. Три невесты сорвали ему на вокзале встречу с еще одной невестой – агентом Си-ай-эй в юбке. – Профессор темных дел устало улыбнулся: – Так что вы с вашим Жоржиком теперь не шутите. Теперь он видный член героического демократического подполья, о котором шумит вся заграничная пресса.
Входя в дом чудес, посетители попадали в репрезентационный холл, где посередине красовался большой бассейн, и даже с фонтантом. Правда, фонтан не работал, и бассейн стоял пустой. Посетители сидели на краю фонтана, курили и бросали окурки в бассейн, где за ними потом охотился потомок Чингисхана.
Посмотрев на всё это, президент дома чудес решил навести порядок. Он отыскал в углу кран, покрутил – и молчавший долгие годы фонтан вдруг заработал.
– А где же я буду теперь окурки собирать? – ворчал потомок Чингисхана.
– Принесите-ка мне ведро, – сказал президент.
– Зачем ведро? – удивился Жоржик Бутырский. – Переливать из пустого в порожнее мы и без ведра умеем.
Президент молча взял ведро, сел в машину и уехал. Вскоре он вернулся с ведром, полным воды, где плескалась живая рыба. Эту рыбу он купил на рынке и теперь выплеснул в бассейн.
– Какие они толстенькие, жирненькие! – обрадовался потомок Чингисхана. – Я их хлебушком кормить буду. Они у меня будут как родные детки.
Сын потомка Чингисхана сочувственно покачал головой:
– Ох, бедные рыбки…
А Борис Руднев опять сел в машину и поехал в дом под золотым петушком, где он принялся штудировать черную папку с делом «Операция „Черный крест“». Пришла немецкая овчарка Максима по имени Рекс и, повиляв хвостом, улеглась рядом.
Сверху в папке лежала фотокопия документа из центра американской разведки Си-ай-эй в Вашингтоне – принципиальная схема операции «Черный крест». Несмотря на жирный штемпель «Top Secret», уже через неделю копия этого документа была в Москве.
Это была директива усилить подрывную деятельность в СССР, пользуясь послесталинской либерализацией и опираясь в принципе на «опыт тех тайных обществ, которые были столь активны во всех революциях, включая и русскую революцию». Рекомендуется маскировать всю операцию как «демократическое движение за свободу и права человека». В левом крыле этого Движения культивировать неотроцкизм, а в правом крыле – псевдонеохристианство типа Бердяева.
– Раньше он брехал, что это его под Перекопом искалечило. А на самом деле он уже родился колченогим.
– Он уверяет, что в молодости за ним все женщины бегали.
– Женщины – не знаю, а вот мальчишки действительно бегали. Он ходил в красных галифе, на боку серебряная шашка, завитой, напудренный. Духами от него за квартал воняло, как от настоящего парикмахера.
– В общем чудак, – сказала Нина. – Теперь он говорит, что он не князь Шаховской, а князь Сибирский. Я, говорит, этот титул честно заработал – я всю Сибирь пешком исколесил. И требует, чтобы мы его так и величали – князь Сибирский. Иначе он просто не отзывается.
– Значит, его и Сибирь не вылечила, – сказал Борис. У подножия лестницы лениво плескалась вечерняя вода.
Кругом ни души. Только они да тихое лесное озеро.
Раньше Нина не заходила в воду выше колен. Теперь же она уверенно поплыла на глубину. Он прыгнул вслед за ней.
– Кто это научил тебя плавать?
– Лиза. Мы всегда купались здесь вместе. Метрах в пятидесяти от берега стояла на якоре перевернутая вверх дном лодка. Они подплыли к ней и улеглись на ее плоском днище.
– Ух, х-холодно, – зябко передернула плечами Нина и, чтобы согреться, доверчиво прижалась к Борису. Так просто, словно они старые добрые приятели. А раньше при малейшем прикосновении она шипела, как дикая кошка.
– Ведь сегодня мой день рождения, – мечтательно сказала Нина, – И мне так хотелось бы народиться заново и начать новую жизнь.
– Говорят, что ты собираешься выходить замуж за начальника вашего спецотдела.
– О нет… Этот спецмальчик слишком сладенький и слишком самовлюблен. Это плохие мужья. Он ходил со мной только для маскировки… Но я его насквозь вижу.
Когда они после купания поднимались вверх по тропинке, Нина взяла Бориса под руку:
– Ну как ты, доволен?
В ее голосе звучал шаловливый вызов. Говорили, что она чужая невеста, а теперь эта чужая невеста вдруг ласкается к нему.
– Я теперь совсем-совсем другая, – обещающе улыбнулась чужая невеста. – И это только начало.
Посидев еще немного на веранде у князя Сибирского, Борис хотел было ехать в Москву, но Акакий Петрович запротествовал:
– Ведь завтра воскресенье. И ваши артистки от вас не убегут. Давайте я устрою вас на ночевку у одной знакомой старушки, тут рядом.
– Оставайтесь, Борис Алексаныч, – пропела Милиция Ивановна. – Завтра весь день купаться будем.
Хотя Нина и уверяла, что в молодости ее папа был синим кирасиром, но знакомства у него были сугубо прогрессивные. Хозяйка домика, куда он повел Бориса, оказалась старой революционеркой. Опять из тех жителей Березовки, которым после революции всыпали березовой каши. По дороге Акакий Петрович сообщил, что этой милой старушке уже около восьмидесяти лет, из которых большую половину она провела в тюрьмах и ссылках, и что зовут ее Дора Моисеевна.
– Знаете, в революцию 1905 года она уже с бомбами под юбкой бегала, – бормотал Акакий Петрович. – Во время февральской революции она воевала в женском «Батальоне смерти» у Керенского. Потом Керенский переоделся в женскую юбку и сбежал. Говорят, что Дора Моисеевна ему свою юбку дала. А после Октябрьской революции она примкнула к большевикам и немножко постреливала в ЧК. А во время чистки, при Ежове, ее, бедняжку, опять загнали в Сибирь. Двадцать лет отсидела. Так, ни за что ни про что.
Из дальнейшей болтовни Акакия Петровича скоро выяснилось, что эта милая старушка есть не кто иная, как знаменитая Дора Мазуркина, которая прославилась на весь мир тем, что выступила на XXII съезде КПСС с сенсационным заявлением, что она хотя и старая коммунистка, но занимается спиритическими сеансами, где общается с духом Ленина и спрашивает у него всякие советы. В результате по совету товарища Ленина съезд Компартии СССР постановил, чтобы товарища Сталина выбросили из Мавзолея.
И опять Борису показалось, что в Березовке просыпаются мертвые. Дора Мазуркина… Так ведь это ж мать Ольги и теща Максима, которую он загнал в Сибирь.
– Кто был ее муж? – спросил Борис.
– Знаете, после каждой революции она меняла себе мужа: то еврей, то армянин, то русский.
– А дети?
– Знаете, у всех знаменитых людей с детьми всегда беспорядок. Всех ее детей преследовала какая-то трагическая судьба: или убийство, или самоубийство, или сумасшедший дом.
– А что она сейчас делает?
– Мемуары пишет. К ней иногда даже иностранные журналисты заглядывают. В Березовке все мемуары пишут – как им, березовцам, дали березовой каши. Ну вот мы и пришли.
Знаменитая революционерка жила как вдовствующая королева в изгнании. В углу стояло высокое самодельное кресло, к которому наподобие трона вели три ступеньки, покрытые изодранным красным ковриком. На этом троне восседала похожая на маринованный гриб кривобокая старуха с тяжелым подбородком и лошадиными зубами, с приплюснутыми висками и большим выпуклым лбом, какие приписывают гениям или идиотам. На высокой спинке кресла, как раз над головой Доры Моисеевны, наподобие родового герба была намалевана масляной краской красная пятиконечная звезда.
Говорила старуха хриплым мужским баском. С высоты своего трона она прежде всего учинила Борису строгий допрос насчет его политических убеждений и сделала ему выговор за недостаточное знание истории коммунизма. Чтобы наверстать этот пробел, она принялась вспоминать свои собственные революционные подвиги. Да с таким жаром, словно она и сейчас готова задрать подол и бежать на баррикады. Ленина она называла запросто Вовиком и уверяла, что жена Ленина была ее интимной подругой.
Старуха вела себя столь высокомерно и нагло, что скоро Борису стало тошно от ее самовлюбленного бахвальства. Он сидел и думал: «Так вот эта старая ведьма, которую Максим загнал в Сибирь. Правильно сделал».
Потом он мягко сказал:
– Знаете, теперь революционеров сажают в специальные психбольницы – дурдома.
– Безобразие, – проскрипела старая ведьма. – Теперь бы они и Ленина в дурдом засунули.
До постели Борис добрался только после того, как выслушал всю историю революционного движения в России. Потом Дора Моисеевна сунула ему в руку пачку своих мемуаров и посоветовала почитать их перед сном.
Улегшись в постель, он наугад раскрыл рукопись. С откровенностью выживающей из ума старухи Дора описывала, как во время первой мировой войны она была медсестрой в военном госпитале:
«Когда я делала уколы шприцем, некоторые раненые так боялись моего взгляда, что отказывались от уколов, словно они опасались, что я впрысну им не лекарство, а яд.
Зачем я надела красный крест сестры милосердия? Чтобы люди думали, что я милосердная? Или мне доставляли удовольствие беспомощность этих раненых мужчин и моя власть над ними? Или меня притягивали человеческие боль и страдание и возможность покопаться в них руками? Так или иначе, но даже в госпитале я вложила свой кирпичик в дело революционной анархии».
Ночью Борису приснился профессор темных дел Малинин. Он стоял и, как классная дама, укорзиненно качал головой.
– Ай-ай-ай, плохо вы читали «Протоколы советских мудрецов». Иначе вы бы сразу поняли, что это за ведьма. Садизм. А из садизма получаются комплекс власти и мания величия. Эгоцентризм. А рот у нее видели как дергается? Это нервный тик – и ротовой эротизм Фрейда. А вы заметили, что она кривобокая? Это Бог шельму метит. И душа у нее тоже кривая – шизофрения. Ведь эта стерва вам даже чашку чая не предложила.
Борис перевернулся на другой бок. Но там неизвестно откуда на него налетела ведьма Дора в развевающейся черной юбке, с бомбой в одной руке и отравленным шприцем в другой. Он хватает старуху за морщинистое, как у индюка, горло и старается свернуть ей шею. Кусаясь и царапаясь, ведьма Дора пытается воткнуть ему в бок отравленный шприц. А в другой руке у нее догорает фитиль от бомбы.
Когда бомба взорвалась, Борис проснулся и чертыхнулся. Потом он встал и запер дверь изнутри на крючок.
Утром семейство Миллеров расположилось на песчаном пляже рядом с лестницей. Милиция Ивановна сидела на пестром коврике, а Акакий Петрович стоял рядом и уныло переминался с ноги на ногу. Ему было скучно и страшно хотелось пойти и поиграть в картишки с князем Сибирским.
– Ох, у меня от этого солнца уже голова разболелась, – пожаловался он. – Знаешь что, Милиция…
– Знаю, – перебила его Милиция Ивановна. – Накрой твою глупую голову газетой. А потом, сколько раз я тебе талдычила, чтобы ты называл меня не Милиция, а Милочка. А тебе хоть кол на голове теши.
– Знаешь что, Милочка…
– Знаю. Но ты никуда не пойдешь. Не забывай, кому везет в любви, тому не везет в карты. Или ты хочешь сказать, что тебе со мной не повезло? Сядь и сиди здесь!
Борис появился на пляже только к полудню. Судя по тому, как он зевал и потягивался, было видно, что он не выспался.
– Так я и знал, – сказал Акакий Петрович. – Эта старая дура его всю ночь агитировала.
На Милиции Ивановне был старомодный купальный костюм с короткой юбочкой вроде как у балерины. Но на том месте, которое у молодых девушек называют пикантным, зияла огромная дыра. Когда Милиция Ивановна с тяжелым вздохом развалилась на коврике, Нина зашипела:
– Ма-ама, у тебя все печенки видно! Она толкнула Бориса локтем:
– Пойдем лучше погуляем по берегу.
Из безоблачной синевы неба наяривало Ярило-солнце. Зеленая озерная вода ласкалась о прибрежный песок. Лесной ветерок заигрывал с деревьями, что стояли на поднимающейся от берега круче. А старые деревья смотрели на все сверху вниз, качались и шептались.
Нина шла впереди и, опустив голову, разыскивала что-то в прибрежных камнях, среди ракушек и водорослей. Она перевернула большой камень, словно ожидая найти нам клад. Но там были только черви.
Борис в купальных трусиках шел следом за ней и следил, как ее следы слизывает упрямая вода. Потом он поднял глаза и посмотрел на Нину. В купальном костюме она выглядела на редкость соблазнительно. Хрупкие плечи, высокая грудь, тонкая, талия – и сильные тяжелые бедра здоровой самки. И кожа такая чистая и нежная. Прямо как у ребенка. И такая прозрачная, что видно, как под ней пульсируют голубоватые жилки.
Он опустил глаза вниз. Жалко, что безразличная вода так быстро смывает эти следы на песке. Он оглянулся назад. Там следы бесследно исчезли.
Посередине обрыва выступал вперед тенистый уступ-островок, где рос большой старый клен. Его корни не давали земле осыпаться, и вокруг дерева получилась маленькая площадка.
Неожиданно для самого себя он тихо окликнул:
– Нина…
– Что?
– Видишь вон ту площадку?
– Вижу.
– Давай залезем туда.
– Зачем?
– Я хочу тебе что-то сказать.
– А почему именно там?
– Чтобы нам никто не мешал. Как в орлином гнезде. Они вскарабкались по обрыву, добрались до одинокого клена и улеглись плашмя на глинистой земле. Эта площадка уже давно служила убежищем для влюбленных парочек. Внизу переливалось на солнце озеро. Вверху тихо шелестели листья старого клена. Здесь хорошо было смотреть вдаль и мечтать.
– Ну… – сказала Нина.
– Скоро это дерево свалится вниз, сказал он. – Жалко…
– Почему?
– Так… Опять не останется никакого следа… О том, что я хочу тебе сказать…
Она положила свою теплую ладонь не его руку и тихо погладила, поощряя сказать то, что будут знать только старый клен да проказник-ветер.
– Когда я тебе это скажу, пожалуйста, не говори мне ничего… Ни да, ни нет… Только выслушай и прими к сведению… Хорошо?
Девушка продолжала ласкать его руку. Ее глаза смотрели вдаль мечтательно и задумчиво.
– Видишь ли, Нина, – медленно сказал он, – мне кажется… что я люблю тебя… И я был бы очень счастлив, если бы ты стала моей женой.
Со старого клена упал маленький листик и, покружившись в воздухе как молчаливый свидетель, опустился между ними на землю. Нина взяла его и стала рассматривать, словно отыскивая в его падении какой-то тайный смысл. Потом она поднесла его к губам, лаская маленький листик как живое существо.
– Хорошо здесь, – тихо сказала она. – Так хорошо, как редко бывает в жизни.
Откуда-то с кручи по обрыву посыпалась струйка песка, там шмыгнула ящерица в погоне за мухой. Нина вдруг почувствовала телом сырость земли, на которой они лежали. От горячего солнца и влажной земли исходил какой-то призывный запах. Мать-сыра земля звала куда-то, к чему-то, зачем-то. К тем таинствам жизни и смерти, которым повинуется все живое. И эта ящерица. И эта муха.
Нина прижалась голым телом к земле и прошептала:
– Знаешь, что я тебе скажу…
– Нет, лучше не говори.
– Я никогда не думала, что это… что это так хорошо. Я всегда боялась…
– Чего?
– Этого. Боже, а теперь я так счастлива. Если бы ты только знал, как я счастлива…
Она положила ему голову на плечо:
– Ты такой большой, добрый и смешной. Другие делают предложение вечером, при луне, а ты в полдень, на солнцепеке. Но так даже лучше. Скажи, а что мы будем делать, если… если поженимся?
– Все, что ты хочешь.
– Сейчас я хочу есть, – счастливо засмеялась девушка и вскочила на ноги, – Пойдем обедать!
Они спускались по обрыву, взрывая сыпучий песок и держась, как дети, за руки. Вслед за ними катались мелкие камешки. Нина оглянулась на площадку, где они только что лежали.
– Теперь я люблю и это дерево. Оно знает нашу маленькую тайну. Знаешь, что мне еще хочется?
– Что?
– Чтобы теперь жизнь шла медленнее.
– Зачем?
– Чтобы счастье не ушло так скоро.
К вечеру все собрались в столовой у героя Перекопа, который теперь стал князем Сибирским. Князь недовольно хмурился и молчал. Чтобы наладить с ним дипломатические отношения, Борис завел разговор про его бывшие героические дела. Князь Сибирский сразу оживился и гордо выпятил свою узкую грудь. Затем Борис стал делать ему такую рекламу, что скоро даже сам герой засмущался.
– А помните, товарищ командарм, – взмахнул рукой Борис, – когда ваша конармия скакала – ведь вся земля дрожала!
– Немножко, немножко, – соглашался герой. – Подрагивала.
– А помните ваш портрет на белом коне?
– Да, да, и с шашкой наголо, – вздыхал герой.
– Я слышал, что скоро этот портрет выставят в Музее революции, – фантазировал Борис. – Вместе с тем роялем, на котором вы под этим портретом Шопена наигрывали. Помните, вся улица слушала?
– Это я только двумя пальцами играл, – поддакивал герой. – А вот когда я всеми десятью играл, так аж дом шатался. Но откуда вы знаете про меня такие интимные подробности?
– Ну тогда вас вся Москва знала. Что там Москва – вся страна.
Кончилось это тем, что сияющий князь Сибирский обнял Бориса, как родного брата, и попросил заезжать почаще.
Когда на дворе стемнело, Нина за спиной Акакия Петровича подмигнула Борису и выскользнула на веранду. Он вышел следам за ней.
– Пошли… – шепнула девушка.
– Куда?
– На берег… Там теперь никого нет.
– А что там делать?
– Угадай…
– Купаться хочешь?
– Нет, целоваться…
Бывшая спящая красавица вызывающе засмеялась и побежала в темноту.
– Только осторожней, здесь кругом крапива. Когда они подошли к дырявой лестнице, она взяла Бориса за руку и уверенно, как опытная блудница, повела его вниз, предупреждая, где не хватает ступенек:
– Я здесь в прошлом году на каждой ступеньке целовалась… Каждый вечер…
– С кем?
– Это секрет… Осторожно, не сломай себе ногу. А то будешь такой же хромой, как князь Сибирский.
Где-то внизу плескалась невидимая вода. Кругом попискивали комарики. Вдруг Нина почувствовала, что Борис идет сзади и смеется.
– Что ты там ржешь?
– Так… Забавно все это.
– Глупенький ты мой. Тебе не смеяться, а плакать нужно. Подул легкий ветерок, и от воды потянуло сыростью. Нина вздрогнула и прижалась к Борису.
– У тебя руки такие теплые. Значит, и кровь горячая. Он обнял ее, лаская губами ее волосы и нежную кожу на шее. Девушка медленно подняла голову, и он почувствовал ее дыхание.
– А ты знаешь, что меня называют белладонной? Ты не боишься?
– Нет, – улыбнулся он, – Я ничего не боюсь. Знаешь, кто я такой?
– Кто?
– Я подозреваю, что я любимец богов.
– Да, ты действительно любимец богов, – вздохнула Нина. – Но таких, как я, боги не любят.
Словно играя с ребенком, он поцеловал ее в одну щеку, потом в другую.
– И это все? – фыркнула Нина. Любимец богов прижал ее к себе и ласкал, словно растягивая удовольствие и откладывая настоящий поцелуй на потом.
– Ты не целуешься, а только балуешься, – возмутилась Нина. – Я так целоваться не привыкла.
– А ты много целовалась?
– С мужчиной… с настоящим мужчиной – в первый раз, – призналась бывшая спящая красавица.
– А хорошая все-таки вещь – любовь, – сказал любимец богов – Особенно когда она у тебя в руках.
– Да, не так плохо, как я думала, согласилась Нина. Она прихлопнула ладонью комара на щеке: – Ну что ж, хорошего понемножку… Пошли домой!
Глава 13
Операция «Чёрный крест»
Дьявол – это пятая колонна всех веков и народов.
Дени де Ружмон. Роль дьявола
Тройной агент и вечный жених Жоржик Бутырский опять собирался жениться. На этот раз его невестой была Магдалина, секретарша Адама Баламута, которая теперь дружила с Капиталиной, секретаршей чародея Гильруда.
Надо сказать, что Капиталина была очень капитального телосложения, за что в доме чудес ее называли просто лошадью. А Магдалина мало чем уступала капитальной Капиталине. В доме чудес так и говорили – пара гнедых.
Как обычно, Жоржик занял у невесты немножко денег на обзаведение хозяйством – и моментально пропил. А Магдалина тем временем узнала от Капиталины, что у Жоржика имеются еще две невесты, включая и Капиталину, у которых он тоже подзанял на обзаведение хозяйством.
Тогда три невесты сговорились и совместными усилиями поймали тройного жениха на вокзале. Не подумайте, что Жоржик хотел убежать из Москвы. Вовсе нет. Просто он любил крутиться на вокзале в поисках транзитной любви. По ночам, подвыпивши, он искал существо в юбке, которое дремало на чемоданах, и предлагал переспать у него на квартире.
Три невесты обступили тройного жениха с трех сторон:
– Ах ты, жулик!
– Ах ты, мошенник!
– А ну пошли в милицию!
Тройной агент попытался увильнуть:
– А вы разве не знаете, что я на секретной работе? Я здесь того… на агентурном задании.
Одна невеста схватила тайного агента за один рукав.
Другая за другой. А Магдалина уцепилась за галстук.
– Магда, душечка, ты меня задушишь! – взмолился Жоржик.
Но три невесты вцепились в коллективного жениха, как ищейки, и таскали его из стороны в сторону.
– Давай назад наши деньги! Или пошли в милицию! Кругом начала собираться толпа любопытных.
– Эх, молодцы бабы, карманщика поймали! Говорят, что тройной жених смутился и покраснел. Но так говорят только те, кто не знает Жоржика. На самом деле он вырвался и убежал, оставив в руках невест свой пиджак. Следом за ним неслись мальчишки и улюлюкали:
– Гэй, держи вора! Держи…
Чтобы обманутые невесты не нашли его дома, Жоржик прибежал в дом чудес и завалился спать на столе в комнате Мушера, заместителя президента по социальным вопросам. Вместо подушки он подложил под голову лапки по социальным делам. Утром Мушер нашел Жоржика храпящим на своем столе и удивился:
– Эй, что ты здесь делаешь?
– Ох, видишь, что такое агентурная работа, – кисло улыбнулся тройной агент. – Ой, все кости болят. Меня чуть на части не разорвали.
В полдень Магдалина явилась к президенту дома чудес и официально подала ему счет за долга Жоржика – сразу от трех невест. На заявлении пострадавших президент начертал такую резолюцию:
«Бухгалтеру Саркисьяну: удерживать деньги из зарплаты, как алименты, из расчета на три персоны».
Узнав, что у Жоржика вычитают алименты, да еще тройные, цыганский барон Люся Шелапутин бегал и спрашивал:
– Жоржик, так у тебя что, сразу тройня?
– А детки как – здоровенькие? – интересовался потомок Чингисхана. – Мальчики или девочки?
– Ах, пошли бы вы все к черту! – огрызался Жоржик. – Я занимаюсь секретной работой, а меня загоняют в бутылку. А потом меня же обвиняют, что я алкоголик. Да я теперь нарочно еще больше пить буду!
При следующей встрече в доме под золотым петушком профессор темных дел Малинин спросил:
– Говорят, вы там с Жоржика алименты вычитаете?
– Я бы этого сукиного сына давно выгнал, – сказал Борис, которому уже порядком надоели все эти чудеса в доме чудес, – Но мой Сося-Мефистофель уверяет, что все это делается по приказу свыше.
– А знаете, Жоржик был на вокзале действительно на агентурном задании, – усмехнулся генерал-профессор. – Он должен был встретить там жену одного американского дипломата. И получить от нее кое-какие секретные материалы.
Профессор темных дел вынул из портфеля папку и положил ее перед Борисом. В 13-м отделе КГБ любили употреблять разноцветные папки, и эта палка была черная. А на белой этикетке стояла надпись «Операция „Черный крест“» и штемпель «Совершенно секретно».
– Потом вы ознакомитесь с этим делом более подробно, – сказал Малинин, похлопывая по черной папке. – А вкратце дело заключается в следующем. Вы, конечно, слышали, что с некоторых пор у нас в Москве появилось так называемое демократическое движение – всякие там диссиденты, несогласники и инакомыслящие, а в результате этого подпольный «Самиздат», нелегальная «Лига прав человека», тайный «Союз социал-христиан», возрождающий философию чертоискателя Бердяева, и так далее прочее.
– Кое-что из этого «Самиздата» я даже читал, – сказал Борис, – Чепуха, но забавная…
– Да, это очень забавно, – согласился профессор темных дел. – С таких же забав началась и революция 1917 года. Большой пожар тоже частенько начинается от игры с маленькими спичками. Но в данном случае самое забавное то, что за всбм этим новым демократическим движением, как тайный центр, стоит тайное общество «Черный крест», которое инспирируется и руководится американской разведкой Си-ай-эй. В порядке психологической войны. Они зашифровали все это дело как операция «Черный крест». Все это построено из расчета на специальные типы людей, среди которых многие с клинической точки зрения являются психически больными. Но имя им – легион. Поэтому некоторых из этих легионеров, играющих под демократов и либералов, мы теперь сажаем в специальные психбольницы – СПБ.
– Да, а сами психи называют их психушками или дурдомами.
– Кроме того, мы этих демократов, конечно, инфильтрировали. Одним из таких агентов является ваш Жоржик. Остапу Оглоедову мы тоже поручили подключиться к «Самиздату» и разнюхать про «Черный крест».
– О, и сын Остапа Бендера тоже там?
– Да, теперь он даже печатается в «Самиздате». А Зарем Шахматист, специалист по игре вслепую, поскольку ои честный катакомбный христианин, то он будет играть социал-христианина.
– А что же там делает Жоржик?
– Он действительно тройной агент и является связным между легионерами из «Черного креста», американской разведкой и нами. Три невесты сорвали ему на вокзале встречу с еще одной невестой – агентом Си-ай-эй в юбке. – Профессор темных дел устало улыбнулся: – Так что вы с вашим Жоржиком теперь не шутите. Теперь он видный член героического демократического подполья, о котором шумит вся заграничная пресса.
Входя в дом чудес, посетители попадали в репрезентационный холл, где посередине красовался большой бассейн, и даже с фонтантом. Правда, фонтан не работал, и бассейн стоял пустой. Посетители сидели на краю фонтана, курили и бросали окурки в бассейн, где за ними потом охотился потомок Чингисхана.
Посмотрев на всё это, президент дома чудес решил навести порядок. Он отыскал в углу кран, покрутил – и молчавший долгие годы фонтан вдруг заработал.
– А где же я буду теперь окурки собирать? – ворчал потомок Чингисхана.
– Принесите-ка мне ведро, – сказал президент.
– Зачем ведро? – удивился Жоржик Бутырский. – Переливать из пустого в порожнее мы и без ведра умеем.
Президент молча взял ведро, сел в машину и уехал. Вскоре он вернулся с ведром, полным воды, где плескалась живая рыба. Эту рыбу он купил на рынке и теперь выплеснул в бассейн.
– Какие они толстенькие, жирненькие! – обрадовался потомок Чингисхана. – Я их хлебушком кормить буду. Они у меня будут как родные детки.
Сын потомка Чингисхана сочувственно покачал головой:
– Ох, бедные рыбки…
А Борис Руднев опять сел в машину и поехал в дом под золотым петушком, где он принялся штудировать черную папку с делом «Операция „Черный крест“». Пришла немецкая овчарка Максима по имени Рекс и, повиляв хвостом, улеглась рядом.
Сверху в папке лежала фотокопия документа из центра американской разведки Си-ай-эй в Вашингтоне – принципиальная схема операции «Черный крест». Несмотря на жирный штемпель «Top Secret», уже через неделю копия этого документа была в Москве.
Это была директива усилить подрывную деятельность в СССР, пользуясь послесталинской либерализацией и опираясь в принципе на «опыт тех тайных обществ, которые были столь активны во всех революциях, включая и русскую революцию». Рекомендуется маскировать всю операцию как «демократическое движение за свободу и права человека». В левом крыле этого Движения культивировать неотроцкизм, а в правом крыле – псевдонеохристианство типа Бердяева.