Клюев Евгений Васильевич. Между двух стульев

Евгений Клюев
Между двух стульев

   «…нет…»
   Фр. Бэкон. «Новый органон»

Лирическое выступление

   Интересно ли вам, что подают на «пиру воображенья»? Странные блюда подают там – например, «бренди, смешанный с соевым соусом», «скорпионов с томатной подливой», «живых кроликов», «пирог, начиненный невезучим стариком из Перу»… Не слишком аппетитно, правда? Всем этим угощал созванных на «пир воображенья» гостей один из основоположников так называемой литературы абсурда – Эдвард Лир. В середине прошлого века он издал в Англии «Книгу Абсурда» («Book of Nonsense»), переведенную с тех пор едва ли не на все языки мира. Сегодня это «меню Эдварда Лира» известно почти каждому – и, как ни удивительно, желающих отведать кулинарные шалости эксцентричного британца находится все больше и больше. В чем же секрет этой, теперь уже очень знаменитой, кухни? Не в том ли, что любое из предлагаемых ею блюд совершенно несъедобно? Несъедобно, а… едят!
 
Вот вам Старец, который привык
Только кроликов кушать – живых:
Как-то, съев двадцать штук, стал он зелен, как лук, –
И от старых привычек отвык.
 
   Это я в подтверждение к сказанному… Чтобы вы не думали, будто я лгу.
   Надо быть очень осторожными, когда вас приглашают на «пир воображенья». В этом случае от хозяев дома можно ожидать всякого. Легко, например, вместе с ними очутиться в чайнике:
 
Вот вам Старец, по чистой случайности
С детских лет оказавшийся в чайнике:
Он толстел с двух сторон,
Но не мог выйти вон –
Так и прожил всю жизнь в этом чайнике.
 
   …И упаси нас боже от расспросов – как, зачем, почему! Вразумительных ответов на них мы все равно не получим, если вообще получим какие-нибудь ответы:
 
Вот вам Старец из города Дил;
Он гулять лишь на пятках ходил –
Спросишь: «В чем тут секрет?»,
Он – ни слова в ответ,
Скрытный Старец из города Дил.
 
   Все это – Эдвард Лир: старцы и старухи (а также малолетние и молодые леди и джентльмены), совершающие дикие и чудовищные поступки, – его герои. Жизнь их подчиняется законам, для нас не приемлемым, а мир, в котором они пребывают, даже не воспринимается нами как реальный. В крайнем случае мы оцениваем его как «другую реальность», имеющую мало общего с нашей. А «другая реальность» ужасно неудобна: все, что мы знаем, оказывается здесь бесполезным, а того, что могло бы принести пользу, мы, как выясняется, не знаем. В положении между двумя этими реальностями мы чувствуем себя севшими между двух стульев: английское выражение «to fall between two stools» (сесть между двух стульев) очень точно характеризует наше состояние. Мы обескуражены и растеряны, не понимаем, как вести себя, тщетно пытаемся сориентироваться и, наконец, в недоумении разводим руками или просто обижаемся: да нам просто морочат голову, сбивают нас с толку! И, рассерженные, одураченные, мы предпочитаем «пиру воображенья» спасительное лоно жизненного опыта и здравого смысла – а там уж, можете быть уверены, нам ничто не грозит.
   Здравый Смысл – деловитый и трезвый хозяин. В гости к нему не приходят ни в два часа ночи, ни в семь часов утра – приходят либо к обеду, либо к ужину. Не надевают канареечные шорты, полосатые гетры или купальник – надевают строгое платье или костюм-тройку. В гости к Здравому Смыслу не приносят попугая на плече или жабу на ладони – приносят букет цветов и торт.
   В гостях у Здравого Смысла не валяются на полу и не повисают на люстре – там чинно сидят за столом или отдыхают в креслах. Не молчат как рыбы, не кричат «полундра!», не лают и не крякают, а ведут подобающие беседы. В гостях у Здравого Смысла не едят глину с битым стеклом или воздушные шарики – едят салат оливье и мясо в белом соусе. Там не запускают в дам тапочками или цветочными горшками, а говорят им любезные слова.
   Из гостей от Здравого Смысла не выходят на руках и не выкатываются кубарем – в этом смысле все тоже происходит как положено. Оттуда не выносят платяной шкаф или жареную курицу за пазухой, а выносят приятное впечатление.
   Не кажется ли вам, что все это как-то успокаивает и делает визит к Здравому Смыслу не только совершенно безопасным, но и заманчивым?
   Так что если у вас есть одновременно два приглашения – на «пир воображенья» и в гости к Здравому Смыслу, я советую вам самым обстоятельным образом обдумать свой выбор: все-таки мало кому приятно постоянно держать ухо востро! Однако если случилось, что ухо ваше само по себе востро и с этим уж ничего не поделаешь, – милости прошу за мной, на «пир воображенья»: я обещаю не давать вам покоя, отдыха и умиротворения, я обещаю обманывать вас на каждом шагу, я обещаю так заморочить вам голову, что самые обыденные вещи станут загадочными и в конце концов непонятными, я обещаю завести вас во все тупики, которые встретятся по дороге, и, наконец, я обещаю вам крушение всех надежд и иллюзий, а также полное попрание Жизненного Опыта и Здравого Смысла.
   Рискнем? Рискнем – однако начнем не слишком резко, с пирога с тмином. Пирог с тмином – теперь большая редкость: мало кто умеет приготовить настоящий пирог с тмином. Немногие из вас, наверное, его пробовали – и вот этот молодой человек, но, может быть, чрезмерно серьезный (зовут его не то Петр, не то Павел – я точно не знаю и предлагаю во избежание недоразумений называть его Петропавел), не случайно переспрашивает:
   – Простите, пирог – с миной?
 

Глава 1.
Пирог с миной

   Выражение «Пирог с миной» – не совсем понятное выражение. Оно может означать пирог с недовольным лицом – этакой капризной миной – и пирог, начиненный взрывным снарядом. Первое неприятно, второе просто опасно. Пока Петропавел размышлял об этом, внесли пирог. С лицом у пирога все было нормально: открытое румяное лицо, хоть и не слишком запоминающееся. Зато вот середина пирога подозрительно выпячивалась – и, когда над ней занесли довольно большой нож, Петропавел счел своим долгом напомнить:
   – Осторожно, там мина!
   Однако, несмотря на предупреждение, нож был безрассудно вонзен в самую середину. Стоит ли удивляться, если тут же раздался очень впечатляющий взрыв и комната, где все это происходило, наполнилась сизым дымом? Дым рассеивался долго, но рассеялся весь – и Петропавел успел увидеть, как через комнату пронесся на коне всадник, причем Петропавлу показалось, что у всадника этого больше чем одна голова. Сколько именно голов у него, определить было трудно: здесь Петропавел мог и ошибиться, но готов был подтвердить под присягой, по крайней мере, то, что какое-то недоразумение в верхней части тела у всадника имелось. Это производило нехорошее сильное впечатление. Петропавел ринулся было вслед, но поймал себя на мысли, что это глупо – кидаться вдогонку за всадником, не имея коня, и вернулся на прежнее место, которое оказалось занятым. На этом месте ярко одетая девушка обнимала и целовала человека, годившегося ей в отцы, деды и прадеды, одновременно рассказывая ему о том, как сильно она его любит, и о том, что это у нее впервые в жизни. Петропавел очень смутился, застав такой нежный и ответственный момент отношений двух незнакомых людей. Он сделал шаг назад и попытался даже произнести какие-нибудь извинения, но не успел, потому что ярко одетая девушка внезапно перестала обнимать и целовать возлюбленного и, прыжком переместившись к Петропавлу, принялась обнимать и целовать его. Объятия и поцелуи перемежались со словами:
   – О любовь моя, я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу – сильно и страстно: это у меня впервые в жизни!
   Все произошло так быстро, что Петропавел даже не успел опознать секунду назад уже слышанный им текст: перед его глазами моталась красная роза – голова пошла кругом и, кажется, начала побаливать. В мгновение ока зацелованный весь, он почувствовал сильную слабость и с трудом выдохнул:
   – Разве мы знакомы?
   – Мы созданы друг для друга! – горячо воскликнула девушка и сопроводила восклицание объятием, похожим на членовредительство. Петропавел ойкнул, а мучительница продолжала: – Хочешь взять мою жизнь – так на же, бери ее, она твоя! Для чего она мне теперь, когда я встретила тебя, о моя жизнь!
   Петропавлу не требовалась предложенная ему жизнь, тем более что его собственная, кажется, была в опасности, но он ничего не ответил, сомлев от очередного объятия и окончательно утратив способность соображать.
   Когда на время угасшее сознание вернулось, тем, о ком сразу вспомнил Петропавел, был человек, годившийся девушке в отцы, деды и прадеды. Все еще осыпаемый поцелуями, Петропавел уцепился за первую попавшуюся мысль о нем – мысль была такая: «Сейчас он зарежет меня». Сосредоточиться даже на этой простой мысли оказалось невозможно: роза продолжала мотаться перед глазами и сбивала с толку. Впрочем, Петропавел исхитрился-таки искоса взглянуть на прежнего возлюбленного девушки, которого ожидал увидеть с ножом в руке. Однако тот блаженно улыбался и с удовольствием крестился, глядя на них. Похоже, он был страшно рад избавлению. «Меня не зарежут», – с грустью понял Петропавел: значит, рассчитывать на постороннюю помощь не приходилось. Надо было самому позаботиться о себе. Но не тут-то было: руки и ноги отказывались служить ему. Единственное, что удалось, – это избавиться от розы: Петропавел изловчился и вырвал ее из замысловатой прически мучительницы. Отбросив цветок подальше, он покорился судьбе и беспокойно ожидал смерти. О пощаде, видимо, не могло быть и речи.
   За короткое время Петропавла истрепали всего – и он почти не услышал спасительных слов, внезапно произнесенных девушкой.
   – Не люблю тебя больше! – воскликнула она и с воплем «О любовь моя!» устремилась в сторону. Перед глазами Петропавла на мгновение мелькнули уже знакомый ему всадник и вспрыгнувшая в занятое седло красавица. «Я так долго ждала тебя! Я полюбила тебя сразу – сильно и стра…» – донеслось до него издалека. Петропавел вздрогнул и забился в тревожном и кошмарном сне. Сон отличался от яви только невообразимым количеством роз, украшавших волосы незнакомки, – и Петропавел все вырывал и вырывал их из замысловатой прически…
   – Не спи, свихнешься, – услышал он сквозь ужас сна голос человека и почувствовал, как что-то упало на лицо. Петропавел усилием воли прекратил сновидение с розами.
   – Кто это был? – спросил он. Перед ним сидел прежний возлюбленный девушки и ел рыбу.
   – Это? – человек беспечно бросил в Петропавла еще одну рыбью кость. – Это Шармен была. Испанка, знаете ли… У любви, как у пташки, крылья, и все такое прочее… Рыбы хотите? Петропавел отрицательно помотал головой:
   – А чего она такая… эта Шармен? Налетела, как буря…
   – Полюбила, – развел руками человек, – что ж тут поделаешь? Со всяким бывает. – Он вытер рот краем плаща и отчитался: – Рыбы больше нет. Осталось куста четыре в кусках.
   – А Вы кто? – спросил Петропавел, не вполне понимая слова незнакомца и подозрительно его разглядывая. Тот был одет исключительно старомодно: широкополая шляпа, плащ до земли, под плащом – жабо со всеми делами, потом ботфорты, шпоры…
   – Бон Жуан, – отрекомендовались в ответ.
   – Дон Жуан? – переспросил Петропавел.
   – Бон! Бон Жуан, я ведь ясно сказал. Дон Жуан – он противный очень, бабник и так далее. Я про него такое знаю: шестой, хоть пятый!
   – Как это – шестой, хоть пятый?
   – Хоть стой, хоть падай, говорю. – И Бон Жуан заметил: – У Вас со слухом что-то… А я, чтоб вы знали, – хороший, отличный я просто.
   – Очень приятно, – пришлось соврать Петропавлу.
   – Теперь Вы о себе говорите, хороший Вы или нет! – приказал Бон Жуан.
   – Да как сказать… – засмущался Петропавел.
   – Скажите, как есть, – посоветовал Бон Жуан, – я все пойму и прощу. Я же Вас не знаю, поэтому Вас для меня пока нет. Стало быть, можно предполагать о Вас что угодно. Например, что Вы дрянь.
   – Благодарю Вас, – поклонился Петропавел.
   – Не стоит благодарности: предполагать действительно очень легко. Попробуйте предположить, например, что нынешний король Франции лыс.
   Петропавел попробовал и признался: – Не могу… Во Франции сейчас вообще нету короля.
   – Тем более! – горячо подхватил Бон Жуан. – Если его нет, как раз и допустимо предположить о нем все, что хочешь! Эта ситуация сильно напоминает хотя бы следующую: если у Вас нет денег, можно смело предполагать, что Ваши деньги сделаны из листьев лопуха, или из блинной муки, или из кафельных плиток. Денег все равно нет – так что любое предположение равноценно. Потому-то и несуществующего короля Франции одинаково правильно представлять себе лысым, заросшим волосами, стриженым под горшок: ни одна из версий не будет ошибочной. Это ведь самое милое дело – строить предположения о том, чего нет, или о том, чего не знаешь.
   – То есть на пустом месте! – язвительно уточнил Петропавел.
   – А на каком еще можно? – изумился Бон Жуан. – Если место чем-то занято, его сначала нужно расчистить, а потом уже строить предположения.
   Петропавел начал раздражаться:
   – Значит, ни короля Франции, ни денег нет, а мы с вами давайте рассуждать о том, какие они!
   Бон Жуан несколько даже опешенел от этого заявления:
   – У Вас, что же, вообще отсутствуют какие бы то ни было представления о том, чего нет?
   – Но если этого нет! – воскликнул Петропавел. – На нет и суда нет.
   – Забавно, – скорее себе, чем Петропавлу, сказал Бон Жуан. – По-Вашему получается, строить предположения можно только по поводу того, что есть? Но если это и так уже есть – какой же смысл строить предположения?.. Мои ботфорты, – он наклонил голову и проверил, – украшены шпорами. Шпоры – есть. Я знаю, что они – есть, и потому лишен возможности строить предположения на сей счет. Чтобы строить предположения, я должен считать шпоры несуществующими.
   – Но они существуют, – безжалостно сказал Петропавел.
   В ответ на это Бон Жуан с силой оторвал шпоры и, вышвырнув их в окно, уставился на собеседника долгим дидактическим взглядом.
   – Теперь мои ботфорты не украшены шпорами… Из-за Вас, между прочим! – Бон Жуан вздохнул, с огорчением разглядывая изуродованные ботфорты. – Стало быть, шпор нет – именно с этого момента я и имею право начинать строить предположения о том, что могло бы быть на освободившемся месте. Скушали? – и он победоносно улыбнулся.
   Петропавел посмотрел на Бон Жуана как на идиота.
   – Впрочем я прибегнул к крайней мере, – признался Бон Жуан. – В разговоре с нормальными – я подчеркиваю, нормальными! – людьми достаточно бывает предварительно договориться: допустим, нет того, что есть. И нормальные люди, как правило, соглашаются не принимать существующее положение вещей как окончательное и единственно возможное… Скажем, у Вас нет головы, которая есть. Вот тут-то и начинается: если нет головы, то что есть? Значит, я мысленно отрываю Вам голову и ставлю на ее место… ну, чайник. Я ведь не мог бы поставить чайник на место головы, не оторвав головы, – в противном случае получится, что я просто поставил чайник Вам на голову, а это совсем другое. Понятно?
   Петропавел пожал ничего не понявшими плечами.
   – Голову Вам, что ли, оторвать для наглядности? – и Бон Жуан задумался. – Вам ведь вынь да положь – голову на блюде!..
   Однако вместо этого он вынул из вазы на столике два цветка, украсил ими ботфорты и сказал:
   – Теперь мои ботфорты украшены цветами. Цветы заняли то самое место, откуда исчезли шпоры, и я опять лишен возможности строить предположения. Я могу только констатировать: эти цветы – есть. Я констатирую – и мне скучно… Мне больше нравится «нет», чем «есть». Потому что всякое «нет» означает «уже нет» или «еще нет»: у «нет» – прошлое и будущее, у «нет» – история, а у «есть» истории не бывает… – Бон Жуан помолчал и резюмировал: – Самое интересное в мире – это то, чего нет. Но Вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно.
   – Вы просто играете словами, – равнодушно уличил его Петропавел.
   Бон Жуан усмехнулся:
   – Милый мой, все мы просто играем словами! Но всем нам кажется, будто словами своими мы способны придавить к земле то, что существует вокруг нас. Мы уверенно говорим о чем-то: «Это имеет место быть!» А откуда у нас такая уверенность?
   Петропавел решил, что этот вопрос не к нему.
   – На самом же деле, – вздохнул Бон Жуан, – никто не вправе делать подобные заявления: ведь заявлениями этими мы отделяем действительное от возможного, в то время как действительное и возможное существуют бок о бок. Вам известно что-нибудь про возможные миры?
   На всякий случай Петропавел снова смолчал. Бон Жуан усмехнулся:
   – А между тем, мир реальный – не более чем один из возможных миров… Но даже если Вы очень постараетесь, Вам все-таки не удастся логическим путем вывести этот реальный мир из всех возможных.
   – Чего же его выводить, когда он есть? – наконец включился в диалог Петропавел.
   – Так-то оно так, но все, что «имеет место быть» существует лишь постольку, поскольку не существует другого. Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И граница между ними совсем узенькая – гораздо уже, чем Вы думаете! Если, конечно, Вы вообще думаете о таких вещах… Но вот что интересно: достаточно малейшего перекоса, малейшего перевеса одного из обстоятельств – и все сразу изменится, пойдет по-другому. Несуществующее займет место существующего и будет существовать. И с Вами никогда не произойдет того, что должно было бы произойти, не случись этого малейшего перекоса. Есть такой миг, когда все возможности равноправны и каждая из них начеку – и каждая только и ждет своего часа…
   – Простите, – ни с того ни с сего спросил вдруг Петропавел, – а с кем ускакала Шармен? – прерванный на полуслове, Бон Жуан посмотрел на него с досадой:
   – Это был Всадник-с-Двумя-Головами.
   – Ах, вот что – с двумя головами… Странно.
   – Нормально, – устало сказал Бон Жуан. – Если где-то есть и скачет Всадник без головы – надеюсь, Вы Майн Рида читали? – то совершенно естественно, что у одного из оставшихся в мире всадников будет две головы.
   Тут Бон Жуан очень пристально посмотрел на Петропавла и сморозил:
   – У меня такое впечатление, что Вы женщина.
   – Приехали, – вздохнул Петропавел.
   – Вы на что-то обиделись? – поинтересовался Бон Жуан. – Я не хотел Вас обидеть. Просто я не понимаю, почему я разговариваю с Вами. Дело в том, что с мужчинами я вообще никогда не разговариваю. Так Вы не женщина? – Петропавел отрицательно и глупо покачал головой. – Тогда извините… Мне не о чем с Вами говорить, – пожал плечами Бон Жуан и отправился вон из комнаты.
   – Чертовщина какая-то, – вслух подумал Петропавел. – Бон Жуан, Шармен, Всадник-с-Двумя-Головами… По-моему, тут все сумасшедшие.
 

Глава 2.
Засекреченный старик

   Когда Петропавлу наскучило одному, он двинулся в том же самом направлении, в котором исчез Бон Жуан, и сразу обнаружил, что комната плавно переходит в лес: сначала на полу появились отдельные травинки, потом – пучки, низкие кустики, деревья – и вот уже Петропавел забрел в чащу. Оттуда доносился развеселый какой-то голос: там пели песнь. Слова в ней были такие:
 
Двенадцать человек на сундук холодца –
Йо-хо-хо! – и ботинки гнома.
 
   Петропавел пошел на песнь и увидел сидевшего на суку небольшого бескрылого старичка, ее распевавшего. Петропавел сразу решил быть с ним строгим и спросил:
   – Вы кто такой?
   – Не твое дело! – старичок оказался грубым. – Ты так спрашиваешь, словно это ты создал мир, а я, вроде бы, проник в него без твоего ведома! Но мир создал не ты, я точно знаю. Кто такой… Никто такой, вот тебе! – и он запустил в Петропавла шишкой. Тот поднял шишку и удивился ей: дерево, на котором сидел старичок, было березой.
   – Откуда у Вас шишка?
   – От сердца оторвал, – нашелся старичок в этой, казалось бы, безвыходной ситуации. – Любопытной Барбаре нос в походе оторвали!
   – В комоде, – поправил Петропавел.
   – Барбара смущена, – диковато отреагировал старичок.
   Петропавел не понял и остолбенел.
   – Не надо столбенеть, как будто ты услышал чушь, – посоветовал старичок. – Ты ведь не можешь гарантировать, что в настоящий момент где-то, пусть даже далеко от нас, не находится какая-нибудь незнакомая нам Барбара. А если это так, то не исключено, что именно сейчас она чем-либо смущена. Впрочем, это тоже не твое дело.
   Разговаривать с грубияном-старичком дальше не имело смысла – и Петропавел решительно двинулся вперед. Лес густел медленно и незаметно, как кисель. Петропавел поднял голову на треск сучьев: старичок, оказывается, крался за ним.
   – Вы все еще тут? – холодно спросил он его.
   – Что ты непрестанно лезешь в мою личную жизнь? – заорал старичок, а Петропавел от возмущения такой постановкой вопроса в сердцах пихнул ногой громадный дуб, который тут же повалился вбок, подминая под себя другие деревья. Одно из них задело грубого старичка, и тот неожиданно неуклюже – мешком – свалился в траву, не проронив ни звука. Петропавел подождал с минуту: может, звук запоздал? Но звук так и не раздался. «Я убил его!» – ужаснулся Петропавел и бросился к пострадавшему. Тот лежал в траве и смеялся. Насмеявшись, он грамотно объяснил:
   – Я не убился, а рассмеялся!
   – Давайте все-таки познакомимся, – смягчился Петропавел при виде такого добродушия.
   – Обойдешься, не велика пицца! – без любезности откликнулся старичок и белкой взлетел на сук. «Ну и шут с тобой!» – сказал Петропавел в сердце своем и снова зашагал один. Идти становилось все труднее: похоже, он забрел в самые дебри. Привязчивый спутник следовал за ним и от скуки, должно быть, вдруг громко, но довольно вяло исполнил бессмысленный какой-то вокальный номер:
 
Из-за мыса, мыса Горн едет дедушка Легорн…
 
   Не дождавшись поощрения, старичок попытался завязать беседу.
   – Хорошо тут, в ЧАЩЕ ВСЕГО, правда?
   – Предлог «в» – лишний, – подумав, сказал Петропавел. – Дурацкое словосочетание получается… «в чаще всего»!
   – То есть почему же дурацкое? Вокруг нас – чаща. Она называется ЧАЩА ВСЕГО, ибо здесь всего хватает. И если мы находимся внутри нее, то и выходит, что мы в ЧАЩЕ ВСЕГО.
   – Ерунда какая! – восхитился Петропавел.
   – Не тебе судить, – оборвал старичок.
   Петропавел промолчал, ломясь сквозь сучья. На несколько следующих вопросов старичка он не ответил принципиально.
   – Сколько волка ни кори… – начал было тот, однако продолжать не стал, а объяснил ситуацию: – Ты идешь прямо в лапы к Муравью-разбойнику! – Ответа опять не последовало. – Чего ты надулся? – взвился старичок. – Ну, отказался я знакомиться – так это только потому, что не знаю я – понимаешь, не знаю! – кто я такой… Зовут меня Ой ли-Лукой ли – устраивает тебя? Меня, например, не устраивает! Я бы предпочел что-нибудь типа Зевеса, если уж обязательно как-то называться.
   – Ой ли-Лукой ли… это, кажется, из Андерсена? – вспомнил Петропавел.
   – Да бог меня знает, откуда… Может, конечно, и оттуда, но вообще-то я местный, из этой ЧАЩИ ВСЕГО. А вот кто я такой, убей – не знаю! Следовало бы, наверное, назвать какие-нибудь мои особенности, вытекающие из того обстоятельства, что я Ой ли-Лукой ли, но никакие такие особенности мне неизвестны. Или, скажем, перечислить события, которые в твоих представлениях были бы связаны со мной… У тебя что-нибудь со мной связано?
   – Ничего, – честно сказал Петропавел.
   – Стало быть, на вопрос о том, кто я такой, нет ответа. Я бы квалифицировал этот твой вопрос как праздный, а тебя – как болтуна, но мне до тебя нет никакого дела. Мне есть дело только до себя!.. Вот живу я, – доверительно сообщил он, – и все время думаю: что ж это я за старик такой, а?
   – Нормальный старик… только грубый очень, – помог Петропавел.
   – Ума я к себе не приложу, – не воспользовался помощью Ой ли-Лукой ли. – Знаю только, что таких, как я, нету больше.
   – Каждый по-своему неповторим, – Петропавел беспардонно улыбнулся.
   – Ну, это ты брось! Таких, например, как ты, – навалом: имя им легион. А вот я… Никак не пойму, в чем мой секрет! Всю жизнь бьюсь над собой, да бестолку. Иной раз спросишь себя: «Старик! Чего ты хочешь?» – и сам себе ответишь: «Не знаю, старик».
   Петропавлу не понравилось, что Ой ли-Лукой ли на ходу растоптал его индивидуальность, и он не без сарказма поинтересовался:
   – Да что же в Вас такого необычного?
   – В том-то и вопрос! – оживился старик. – Я вот каждого вижу насквозь, в мельчайшей букашке прозреваю ее сущность – и нет для меня никакой загадки в мире, кроме себя самого: тут я – пас! Ну, не удивительно ли, что за всю мою долгую жизнь я ни разу – обрати внимание: ни разу! – не встретил никого, кто был бы точно таким же, как я? Вот уж создала природа – так создала…
   – Давайте о чем-нибудь другом поговорим, – предложил Петропавел. – Про Вас я уже, кажется, все понял. И если попробовать… ну, истолковать…
   – Не смей меня истолковывать! – завизжал старик. – Понимаешь – и понимай себе, а истолковывать не смей! Понимать, хотя бы отчасти, – дело всех и каждого; истолковывать – дело избранных. Но я тебя не избирал меня истолковывать. Я для этого дела себя избрал. Есть такой принцип: познай себя. А такого принципа, как познай меня, – нету. Между тем, познать – это и значит истолковать. Так что отойди от меня в сторону… И там заткнись. А я себя без твоей помощи истолкую.