Уже со следующего дня Виктор и остальные курсанты с утра до вечера изучали теорию и материальную часть танков, грозного оружия, менявшегося ежедневно и ежечасно. Именно танки должны были обеспечить неоспоримый перевес в сухопутных сражениях, и на разработки в области модернизации брони, двигателей и вооружения сил и средств не жалели. Курс Неринга оказался на самом острие передовой «бронетанковой» мысли, и курсанты жадно впитывали знания почти на пределе человеческих возможностей. Курсанты так уставали за день, что засыпали в момент соприкосновения головы и подушки. От перегрузок спасало молодое здоровье и спортивная подготовка.
   Занятия по теории проходили в свободных от техники боксах танкового парка. Схемы узлов и агрегатов висели повсюду, даже в столовой и спальном помещении. Как объяснил один из преподавателей, это было частью метода полного погружения.
   Основное обучение проводили немецкие специалисты. Все они носили гражданскую одежду или черные комбинезоны. Без сомнения, преподаватели в недавнем прошлом служили в действующей армии; их одежда, лишенная знаков различия, не могла скрыть военную выправку и привычку уверенно отдавать приказы.
   Лекции по теории танкового боя в «Каме» читали безымянные советские офицеры. Переводчиков не было. Чтобы все быстрее выучили русский язык, немецкая речь была строго запрещена даже в быту, и нарушителей ждало немедленное отчисление. Допускалось только кратко пояснять друг другу значение русских слов на родном языке. Очень скоро все свободно начали понимать лекторов, а еще через некоторое время – разговаривать и ругаться. Красочная составляющая русской речи особенно выручала в танковом парке, когда при работе на технике гаечные ключи срывались с головок болтов, а неопытные напарники чаще попадали молотками друг другу по рукам, а не по стальным тракам.
   После экзаменов по теории и материальной части курс приступил к вождению на трассах танкодрома и огневой подготовке на стрельбище. В окрестностях учебного городка стоял несмолкающий гул мощных моторов, лязг гусениц и грохот орудийных выстрелов. Тишина изредка наступала вместе с сумерками, но длилась недолго: в самые темные часы летних ночей начиналось ночное вождение.
   Режим на базе «Кама» обеспечивали русские; на них же лежало материальное снабжение и обслуживание техники. Немецкие курсанты по условиям контракта ни на что, кроме учебы, не отвлекались, и успехи их были впечатляющими.
   Самым памятным для Неринга стал день, когда группе показали новый, сверкающий свежей краской танк БТ. Не в каждой советской танковой части слышали о нем, а тем более видели воочию. Седой русский офицер со шпалой в черных петлицах рассказывал об особенностях новой боевой машины. Она стояла на утрамбованной грунтовой площадке у ворот в огромный ангар, компактная, с приподнятым коническим носом, готовая к резвому и неутомимому бегу. Большие колеса с резиновыми ободами для шоссейных дорог идеально сочетались с узкими гусеницами, предназначенными для грунта.
   По команде преподавателя курсанты подошли к танку. Они заглядывали под днище, сравнивая большие обрезиненные колеса с маленькими катками других известных моделей. Русский капитан сказал, что максимальная скорость БТ на гусеницах достигает почти шестидесяти километров в час, а при переходе на колесный ход танк может дать и все восемьдесят. Среди слушателей пробежал шепот восхищения.
   Седой капитан попросил курсантов и преподавателей отойти от танка и встать подальше от его борта. Из небольшого деревянного модуля, игравшего роль временного пункта управления на танкодроме, выбежали три танкиста. На них были новенькие черные комбинезоны, яловые сапоги и ребристые кожаные шлемы с защитными очками над налобниками.
   По команде советского офицера экипаж деловито скрылся в люках машины. Заработал двигатель, выбрасывая сизый дым. Руководитель полевого занятия поднял красный флажок, сделал резкую отмашку. Танк, чуть присев на корму, сорвался с места. Из-под гусениц брызнули фонтанчики сухого грунта, и в следующее мгновение БТ скрылся в вихре несущейся за ним пыли.
   У противоположной границы танкодрома танк развернулся и помчался к исходной линии. Теперь машина была видна полностью: пылевой шлейф оставался позади и не мешал. Танк пересек две линии окопов и, не сбавляя скорости, заскочил на специально подготовленный трамплин. Пролетев в воздухе восемь-десять метров, он приземлился и продолжил движение. Не более чем через минуту машина достигла исходной линии старта и остановилась на том месте, откуда начала свой пробег. Мотор без натуги работал на малых оборотах, сжигая авиационный бензин и выбрасывая синеватые колечки дыма. Над танком шевелилось марево горячего воздуха. Двигатель умолк, экипаж выбрался из бронированного нутра и отправился в деревянный модуль.
   Виктор Неринг был охвачен восторгом от увиденного. Он не мог отвести взгляда от стоявшего перед ним танка и даже не услышал команды об окончании занятия, очнувшись только после того, как сосед-кавалерист Иоганн Шмитц толкнул его локтем.
   В ту ночь в казарме немецких курсантов никто не спал. Ворочался с боку на бок и Виктор. Перед его глазами летел по воздуху чудо-танк, вхолостую вращая колесами на резиновом ходу внутри сверкающих зубастых гусениц.
 
* * *
 
   Нескольких занятий на «холодной» машине хватило на то, чтобы приучить молодых людей к рычагам управления и педалям, их силе сопротивления, размерам, положению. Примерно через неделю курс был допущен к самостоятельному вождению танка. Сначала водили на малых скоростях, потом учились преодолевать на скорости узкие траншеи. Единственное, что не разрешали выполнять учащимся, – упражнение на трамплине.
   Летящий танк был наваждением не только для Неринга. Драгун, бывший кавалерист Шмитц, крепко «заболел» идеей прыжков через препятствия. Иоганн умудрился раздобыть номер советской окружной газеты, где был описан случай из жизни. Один механик-водитель, сержант сверхсрочной службы, прыгнул на своем танке БТ с обрыва речки и, преодолев в воздухе 32 метра, приземлился на противоположном берегу. Иоганн Шмитц методично и нудно изводил начальника школы. Он ерошил жесткий черный ежик непослушных волос, в тысячный раз проверяя вычисления, выписывал цифры аккуратным столбиком, и при каждой возможности осаждал пожилого тридцатидвухлетнего подполковника фон Радльмайера, раскладывая по полочкам все элементы рискованного упражнения: разбег, сам прыжок, приземление. У него все должно получиться. Наконец у подполковника сдали нервы, и он употребил несколько трескучих немецких фраз, стуча кулаком по отполированной дубовой кафедре. Немецкая брань не успокоила начальника, и он отвел душу затейливой русской комбинацией, затем перевел дух и сказал примирительно, стесняясь своего срыва:
   – Предоставьте русским ставить рекорды. Это у них такая национальная забава – быть во всем первыми. Вы подумали своей головой, что произойдет, если прыжок не удастся? Или она у вас для того, чтобы… э-э… фуражку носить? За испорченную технику придется платить из немецкой казны. Да, и ваше обучение нам влетает в копеечку, чтобы рисковать вашей жизнью или в лучшем случаем здоровьем! Кр-ру-у-гом! Шагом марш!
   Полтора года пролетели незаметно. На выпускных экзаменах, которые принимала смешанная комиссия из немецких и русских офицеров, высшие баллы получили все, кроме кавалериста. На вождении Иоганн Шмитц решил срезать кусок трассы, а заодно и осуществить свою мечту – совершить лихой танковый прыжок. Танк Шмитца завис над крохотным, длиной в двадцать метров, болотцем, словно натолкнувшись на невидимую в воздухе преграду, а затем тяжело, плашмя обрушился на сонное царство лягушек и стрекоз.
   Экипаж тягача технической помощи застал лихого кавалериста сидящим на верхнем люке и со слезой в голосе ругающимся сразу на двух языках. Танк Шмитца увяз в трясине по самую башню. Вокруг злобно квакали контуженые лягушки, пузырилась грязно-зеленая жижа.
   При пересдаче это припомнили, и за блестящее вождение Иоганну поставили четверку.
   На прощальном банкете Виктор пил водку по-русски, до дна. «Московскую» с ядовито-зеленой этикеткой по ошибке разлили не в рюмки, а в широкие бокалы для красного вина. В себя Виктор пришел уже в поезде. Открыв глаза, он увидел перед собой лицо бывшего драгуна, а отныне – новоиспеченного бронетанкиста, как их и себя гордо называли советские офицеры. Кожа Шмитца имела нежный зеленый оттенок, особенно пугающий при свете дежурной лампочки. Облизнув сухие губы, броне-танко-кавалерист молвил по-русски: «Неринг, вставай. Надо подлечиться!»
   Пограничный контроль они встретили в вагоне-ресторане. Пограничник в зеленой фуражке, пролистывая их паспорта, с улыбкой спросил:
   – Культурно отдохнули, камрады?
   – Так точно, герр офицер, – ответил Виктор, обращаясь к овчарке, сидевшей на коротком поводке у ноги пограничника. Из всех присутствующих она более всех походила на разумное существо и вызывала симпатию.
   Виктор наклонился и поцеловал ее в холодный нос. Собака оскалилась и фыркнула. Пограничник на прощание махнул в воздухе кулачищем: «Рот фронт!» и пошел вдоль вагона-ресторана. Вагон качался, двери двоились. Нерингу было любопытно, как пограничник пройдет в обе двери, но Шмитц сунул ему в руку стакан с водкой…
   Дипломы о присвоении офицерского звания и нагрудные знаки курсантам вручали в Берлине, в знаменном зале Имперской академии Генерального штаба. На плечах Неринга и его товарищей красовались необмятые витые лейтенантские погоны. Столы были накрыты по родам войск. Соседями танкистов оказались молодые лейтенанты из Люфтваффе. Виктор обратил внимание, что летчики разливают шнапс по стаканам для сока. Из-за их стола слышался громкий хохот и русские шутки. Позднее, когда началось неуправляемое броуновское движение офицеров от стола к столу, банкет плавно перерос в грандиозную попойку, тогда и выяснилось, что летуны тоже только что из России. Они были выпускниками Центра по подготовке летного состава «Липецк». Пили, как обычно: «За дружбу и боевое братство, до дна!», «За братство сильных и смелых!».
   Шел 1933 год.
   Неринг получил назначение в полк, расквартированный в Штутгарте, где принял в распоряжение танковый взвод.
   Вся служба сводилась к бесконечным учениям, смотрам и парадам. После выпуска Виктор практически не пил спиртного, кроме светлого пива, избегал участия в обычных офицерских вечеринках. Сослуживцы относились к нему неплохо, но считали слишком замкнутым. Неринг предпочитал проводить время за чтением книг и в спортивном зале. К службе молодой лейтенант относился серьезно и пунктуально, требуя того же от подчиненных. Внутри его словно сидел железный человечек, не терпевший слюнтяев, неучей и разгильдяев.
   В 1933 году Гитлер стал рейхсканцлером. Ветер перемен, подхвативший капрала Неринга пять лет назад, набрал силу урагана; дуновение его уже с трудом умещалось в границах Германии. Этот ветер раздувал огонь в мартенах и охлаждал раскаленные броневые плиты; он развевал знамена великого рейха и возрождал веру в крепкое, надежное будущее крепких, могучих людей. Над страной мчались валькирии, оседлавшие упругий воздух, и трубили о том, что великая нация заставит мир пожалеть о своем версальском унижении. Долой слабость! Долой все, что мешает титанам занять подобающее место! Зиг хайль!
   Количество танковых частей росло, и у блестящих офицеров, одним из которых, без сомнения, был молодой лейтенант Виктор Неринг, появились зримые перспективы карьерного роста.
   В 1939 году уже в чине обер-лейтенанта Неринг участвовал во вторжении в Польшу. Во время польской кампании Виктор на практике оценил танковый блицкриг. То, чему их учили русские на лекциях в далекой «Каме», сбывалось на все сто процентов. Виктор сумел воочию познать значение внезапных, решительных и жестоких ударов стальным кулаком. Все как в боксе: один сокрушительный удар – и противник деморализован, подавлен, смят и мечтает сдаться с наименьшими потерями. А пехота вычищает ринг и устанавливает новый порядок. Хайль!
   Во время завоевания Франции в 1940 году Виктор получил капитанские погоны и танковую роту под свое начало. Он лично участвовал в прорыве линии Мажино. Это его рота с десантом пехоты на броне прорвала оборону французской 1-й Армии возле Лилля и захватила железнодорожный мост через реку Сомма. Сам командир танковой группы генерал Гёппнер вручил Нерингу Рыцарский крест, прибыв на штабном бронетранспортере в расположение роты. Вы – надежда Германии, капитан. Хайль!
   Полной неожиданностью для командира роты и его подчиненных был приказ о возвращении в Германию. Специальным эшелоном танки и их экипажи были доставлены в город Майнц. На станции рота Неринга поступила в полное распоряжение штандартенфюрера СС Вюста. Крепкий эсэсовец в черной форме показал бумагу, подписанную лично рейхсфюрером Гиммлером, и посоветовал не задавать лишних вопросов, коротко пояснив капитану Нерингу, что для выполнения специального задания понадобилось лучшее подразделение с боевым опытом.
 
* * *
 
   Танковая рота Виктора совершила короткий стремительный марш к месту новой дислокации. Недалеко от Майнца находился старый римский карьер, носивший название «Трон Кримхильды». Здесь в 240 году нашей эры располагался 22-й римский легион, охранявший… Что, собственно? Это было доподлинно неизвестно. Стены карьера пестрели символическими изображениями и надписями. Некоторые рисунки, вырубленные в каменных стенах, были грубы и незатейливы; видимо, их оставили римские легионеры, которые охраняли карьер. Прочие наскальные рисунки и надписи объединяло одно – по словам археологов, они настойчиво советовали всякому смертному держаться подальше от местных достопримечательностей.
   Древний карьер с курганом в центре привлекал ведомство Гиммлера многим. На его крутых стенах, например, были изображены две свастики. Министерство пропаганды было не прочь обнаружить в этом месте культовый объект германцев и обустроить его как одно из мест национал-социалистического паломничества. Исходя из обилия солярных символов, историки в красивой черной форме официально заявили, что «Трон Кримхильды» был алтарем служения Солнцу или неизвестному доныне богу огня. Зачем или от кого римский легион охранял забытый карьер, не было сказано ни слова.
   Нерингу было приказано расставить танки по периметру старой каменной выработки. Особенно его поразило, что орудия должны быть направлены в сторону раскопок. Казалось, археологи из СС боялись именно того, что могли найти в результате раскопок.
   Первый танковый взвод расположили почти вплотную к кургану. Боевые машины тщательно замаскировали камуфляжной сеткой. Танк с выключенным двигателем теперь можно было обнаружить, только подойдя к нему вплотную.
   На вопрос, с кем предстоит сражаться огневой мощью танковой роты, штандартенфюрер с серебряным погоном на правом плече черного кителя лаконично ответил: «Не суйте нос не в свое дело. Ваша задача быть в постоянной боевой готовности». Виктор козырнул и отправился к подчиненным. Никаких вопросов людям в черной форме он больше не задавал. Честно говоря, у Неринга накопилось много невысказанных претензий к ведомству Гиммлера, особенно после сожжения чуждых арийскому духу книг на площади Оперы, но уроки детства были надежно закреплены внезапными арестами болтливых сослуживцев, и капитан держал свое мнение при себе, не позволяя выдать истинное отношение к происходящему даже движением бровей или тенью улыбки.
 
* * *
 
   Работа в карьере велась без перерыва. Ночью копали при свете прожекторов, и синеватое зарево было видно в темноте за несколько километров. Местность охраняли патрули СС. Часовые и патрульные обязаны были постоянно находиться в поле зрения друг у друга; таким образом, снять часового и не обнаружить себя было практически невозможно. Таких беспрецедентных мер безопасности Виктор не видел даже на фронте.
   Вместе с солдатами местность патрулировали сторожевые собаки. Таких здоровенных псов Виктор видел недавно во Франции. Французские военнопленные ремонтировали мост, поврежденный во время недавних боев. В соседнем лесу бригада лесорубов из числа арестантов валила деревья для нового настила. Пленных охраняли пожилые резервисты, и несколько французов попытались бежать.
   «От людей уйдут, от собак – нет», – уверенно сказал, закуривая и пуская из ноздрей ароматный дым, фельдфебель полевой жандармерии, остановившийся прикурить у палатки Неринга. Действительно, для беглых лесорубов громадные ищейки, специально натасканные на людей, оказались непреодолимым препятствием. Патруль спускал собаку с поводка, и овчарка, взяв след, легко догоняла нарушителя. Если беглец безропотно садился или ложился на землю, собака его не трогала и ждала жандармов, спешивших на лай. При попытке бежать или сопротивляться пес сбивал с ног и рвал горло, не оставляя несчастному ни единого шанса. Отбиваться от громадного зверя было бесполезно. Короче говоря, на следующее утро на поверке пленных присутствовали все французы: одни стояли, другие лежали на земле. Живые вместе с мертвыми – все сто процентов. Больше побегов не было…
   Расставляя танки вокруг карьера, Неринг устроил так, чтобы сектор обстрела каждой бронемашины не накрывал своих. Ему пришлось учесть несколько хорошо замаскированных огневых точек роты охраны СС и оба входа в блиндажи, устроенные на северном склоне карьера. В результате за вторым и третьим взводами были закреплены зоны карьера, примыкающие к кургану. Танки четвертого взвода капитан поставил рядом с палаточным городком, направив орудия в сторону раскопа. В любой момент четвертый взвод мог усилить опасное направление, представляя собой мобильный и очень мощный резерв. Личный состав роты Неринг разбил на три смены, чтобы экипажи, сменяя друг друга на дежурстве, могли полноценно отдыхать. В конце концов, любое, даже самое идиотское дежурство можно нести достойно.
 
* * *
 
   Один день сменялся другим. Капитан про себя крыл почем зря древних германцев, археологов, историков и всех причастных к тому, что его роту отозвали с фронта, где одна интереснейшая операция следует за другой. А здесь… Археологи копались в земле своими совочками и кисточками, танкисты угрюмо и бесславно сидели в своих бронированных машинах с закрытыми люками. Писать домой было нечего и не о чем – так, набор общих фраз, люблю, целую, победим. Каждое утро приходил маленький черный ефрейтор и выдавал Нерингу конверты – письма экипажам его роты. Письма шли через почту армии Гудериана в Лотарингии и возвращались в Германию специальным почтовым самолетом. В день прибытия роты к карьеру сотрудники гестапо взяли у всех подписку о неразглашении, как бы ненароком сообщив, что ближайший концлагерь находится всего в тридцати километрах. Там ждут не дождутся тех, кто не умеет хранить государственную тайну. Так что для всех родных и близких рота Неринга сражалась против англичан и французов, утверждая в Европе новый порядок.
   Чтобы солдаты не маялись от безделья, Виктор ввел в распорядок дня роты обязательные занятия боксом и усиленную физическую подготовку, начав переговоры с командиром роты охраны СС обер-лейтенантом фон Борком о проведении товарищеского боксерского матча.
   Офицеры и археологи питались отдельно от солдат охраны и чернорабочих. Однажды Виктор зашел в палатку полевой офицерской столовой на обед. Он взял свой поднос и поискал глазами свободное место. Свободное место нашлось возле человека, сидевшего отдельно от компании археологов-копателей, шумно обсуждавших недавно найденный глиняный осколок не то римской тарелки, не то кружки. Расположившийся за маленьким столиком в дальнем от входа углу человек был одет в потертую замшевую профессорскую куртку с кожаными заплатами на локтях. Его нос украшали очки в роговой оправе с мощными линзами. Внешне он напомнил Нерингу старинного приятеля отца еще с университетских времен. Доктор Эрик Гримм служил старшим архивариусом в Национальной библиотеке Вены и несколько раз останавливался у Нерингов по дороге на очередной исторический симпозиум или конференцию. Виктор мог, конечно, ошибаться, но подобную куртку с кожаными латками и очки, похожие на телескопы, трудно было вообразить на ком-то другом.
   – Разрешите присоединиться? Я вижу, вы один? – спросил Виктор, подойдя к столу с подносом в руках.
   – Да, конечно, присаживайтесь… э-э, юноша, – рассеянно ответил архивариус, подслеповато щуря глаза за толстыми линзами.
   – Капитан Виктор Неринг, – вежливо представился командир танковой роты, осторожно ставя поднос с тарелками на стол.
   – Неринг! Виктор! Мой мальчик! – доктор порывисто поднялся из-за стола и обнял капитана, не заметив, как край куртки очутился в тарелке с тушеной капустой и сосисками. – Ты так вырос, не узнать! Как родители? Мы давно не виделись с твоим отцом. Все дела, будь они неладны! – он закончил приветствие с досадой.
   – Дома все в порядке. Месяц назад получил от них письмо, еще во Франции.
   – Так ты прямо с фронта! – удивлению старика не было предела. – Они думают, что их спасут танки! Всех от дела отрывают, безумцы, – он понизил голос и тихо добавил: – Их бесцеремонность не знает границ.
   Доктор Гримм не пояснил, кого имел в виду – эсэсовцев в частности или власти в целом.
   – Честно говоря, я не понимаю, что здесь происходит, дядя Эрик. – Виктор прекрасно помнил о совете не совать нос в чужие дела, но искушение узнать хоть что-нибудь дельное было велико.
   Старого друга семьи Виктор не опасался – донос для интеллигента старой школы был немыслим, в отличие от выскочек из простого люда, прокладывавших себе путь наверх любыми, в том числе самыми сомнительными средствами.
   Рассказ архивариуса вызвал у Неринга самые противоречивые чувства.
   Доктор Эрик Гримм поведал Виктору, что раскопки карьера, точнее, кургана внизу, организованы под патронажем Аненербе («Наследие предков»), научно-исследовательской организации, напрямую подчиняющейся рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Ученые из отдела целевых военных исследований заявили, что здесь можно найти точку отсчета для дальнейших разработок оружия победы. Они основывали свои умозаключения в первую очередь на провидческом энтузиазме и личной харизме рейхсфюрера, во вторую – на неких секретных документах, которые никто, кроме высших руководителей рейха, в глаза не видывал.
   Неринг узнал, что старый каменный карьер лежит на пересечении «священных линий», якобы найденных исследователями на севере Германии, и что они, эти линии, связывают карьер с остальными древними религиозными сооружениями, в том числе с каменным кругом в Бад-Майнберге, где легендарный Зигфрид убил непобедимого дракона и омылся его кровью.
   В карьере были найдены остатки молельни, где, как считают археологи, некогда располагались древние сооружения, использовавшиеся для астрономических наблюдений за движением Солнца, Луны и звезд. Предположительно карьер являлся центром отправления неизвестного древнего культа. Находки подтвердили гипотезу, в соответствии с которой отсутствие крыши и разрушения в молельне-обсерватории были результатом намеренного вандализма христианских монахов. Археологи уже откопали восьмидесятитонную плиту, лежавшую рядом со скалой. Эта плита прежде была боковой стеной молельни. Ученые из Аненербе считают, что плитой монахи специально закрыли проход в подземелья, скрытые под курганом.
   Предания о магических скалах уже давно попали в поле зрения нацистов. Новая страница в полномасштабных исследованиях началась сейчас, после того, как Гитлер пообещал, что весь земной шар будет принадлежать немецкому народу, единственному полноправному наследнику древних германцев.
   При раскопках были найдены остатки статуи дракона. Примечательно, что голова, хвост и две лапы с тремя длинными когтями были специально отбиты и закопаны отдельно друг от друга в четырех удаленных местах карьера. Места символических захоронений были ориентированы на четыре стороны света. Археологи считают, что эти увечья были нанесены дракону все теми же обрушившими плиту монахами. Остатки каменного дракона были увезены под охраной вооруженных до зубов эсэсовцев в специальное хранилище Аненербе.
   Кстати, до настоящего времени трехпалые рептилии не дожили, хотя, как сказал один из археологов, ему попадались останки трехпалых ископаемых ящеров. Значит, они были, но очень-очень давно, эдак с двадцать миллионов лет назад.
   В относительно мягкой горной породе природа сотворила множество пещер и проходов. Обитатели этих мест только расширяли их и придавали нужную форму, приспосабливая под свои нужды. Назначение одних пещер не вызывало сомнений – это были древние молельни и кельи. Для каких целей использовались другие – загадка: там были и ступени, ведущие в никуда, и загадочные платформы с непонятными символами, и высеченная в скале пустая гробница, по размерам подходящая великану, и просверленные в скалах мелкие и большие отверстия, длину которых не удавалось даже измерить. Самое современное горное оборудование не позволяло делать в скалах ничего похожего.
   Наиболее примечательное место – молельня, высеченная высоко в отвесной скалистой стене. Попасть туда нелегко: добраться до нее можно лишь по выбитым в камне ступеням и шаткому деревянному мостику. Крыши у молельни нет, а на ее восточной стороне находится куполообразная ниша с алтарем в форме колонны. Таких элементов в этом сочетании нет ни в одном из привычных стилей церковной архитектуры. Схожие элементы можно найти во внутреннем оформлении египетских пирамид, но сходство довольно спорное. Непосредственно над алтарем расположено круглое окно, напоминающее иллюминатор в обрамлении высеченных неизвестных чудовищ – полулюдей, полуживотных с непонятными предметами в лапах-руках. Исследователи определили, что окно направлено одновременно на точку летнего стояния солнца и самую северную точку восхода луны – две самые важные астрономические координаты, отмеченные в аналогичных сооружениях таинственно и внезапно исчезнувших индейцев майя…