Страница:
Четыре всадника! И все четверо в нем одном, несущем проклятие.
Пока Голландец излагал нечаянной спутнице историю своей высокомерной самонадеянности, «Отчаяние» продолжал дрейфовать. Теперь, когда шлюзы открылись, слова лились неудержимым потоком. Он чувствовал необходимость рассказать о событиях, которые пытался забыть столько вечностей подряд, и уж если кому-то и рассказывать, то именно этой женщине, которая могла бы быть его возлюбленной.
— Была одна женщина, очень похожа на тебя, Майя де Фортунато. Ее звали Мария. В ней для меня было все: утро, полдень, ночь. Для нее я сделал бы все, но только не бросил свои исследования открытой мною энергии. — Голландец прошел мимо Марии и облокотился на поручень.
Мария предупредила бы, если бы знала о его работе. Она была для него всем, но все же он не рассказал ей о своих делах, опасаясь, что она попросит отказаться от его открытия. А позже остановиться стало уже немыслимо.
— Я считал себя исследователем, который претворит в жизнь то, о чем мы все еще мечтали. Я почувствовал себя первооткрывателем, мостящим дорогу к чудесам, в которые никто не мог даже поверить. Мое имя, моя слава должны сиять вечно. Мария смотрела бы на меня с еще большей любовью и гордостью.
В его ушах раздался шепот. Сначала ему показалось, что это Мария, затем он решил, что голос принадлежит его теперешней спутнице. И только когда к нему присоединился еще один. Голландец понял, что возвращается еще одна часть его проклятия. Почему бы и нет? Конечно, окружающее выглядело немного иначе, чем обычно, но все же это место весьма походило на ту пустоту, к которой он так привык.
Но это его не отвлечет. Он хочет рассказать ей все, независимо от ее реакции. Она заслужила.
Усилием воли он столкнул голоса на край сознания.
Они все еще были здесь, но звучали теперь, как жужжание комара.
Майя, видимо, расценила его молчание как сомнение, так как сама наконец спросила:
— И что произошло? В чем вы ошиблись?
«В чем я ошибся?»
— Во всем. От предпосылок до выводов. Я понимал, что делаю. Действительно понимал. Считал, что имею право.
Голоса стали сильнее, но сейчас он мог с ними справиться. Голландец попытался схоронить их поглубже в своей душе и продолжил исповедь. Наступал момент, когда женщина, стоящая рядом, должна услышать о его самой большой глупости, ставшей началом Конца будущих миров.
Все началось с расчетов, которые он выполнил, основываясь на своих достижениях. Так много открылось дверей!
Так много чудес он мог не просто увидеть, но сам сотворить!
Чтобы полностью отдаться работе, Голландец переехал на уединенный островок в сутках пути от города, который он называл своим домом. Достаточно далеко, чтобы чужие не беспокоили, и достаточно близко, чтобы поддерживать контакт с друзьями, особенно с Марией. Раз в неделю он возвращался домой проветрить мозги и окунуться как бы в обычную жизнь. Для него это служило доказательством, что он действовал в здравом уме и работа его застрахована от ошибок с его стороны.
Глубже он заблуждаться не мог. Очень скоро прогресс в работе перестал удовлетворять Голландца. Чудеса, невероятные для большинства, стали меркнуть в его глазах.
Было ясно, что получи он больший доступ к силам, которые он открыл, удастся осуществить по-настоящему великие свершения. Для нужд цивилизации всегда требовалось много энергии. К несчастью, той энергии, которую он до этих пор был в состоянии получить, едва хватало для его нужд, но это ничем не помогало остальным.
— И тогда, — рассказывал Голландец Майе, заставляя себя взглянуть ей в лицо, — я решил: чтобы осуществить всеобщую мечту или по крайней мере то, что я считал всеобщей мечтой, мне следует заставить еще более мощный поток энергии войти в наш мир. — Он сжал кулаки, и сейчас еще, через столько времени, не в состоянии поверить, что мог быть таким самонадеянным.
В этом была еще одна причина отказаться от своего имени. Человек, который носил его, не достоин памяти, только проклятия.
— Я обнаружил, что это не так уж трудно сделать… Сама энергия давала первичный импульс. Он шел извне, так что отверстие, прорыв в веществе реальности уже существовал.
Мне нужно было лишь расширить его. Несложная задача для такого специалиста, как я. Просто вопрос времени.
Женщина с волосами цвета воронова крыла все еще молчала. Он и радовался и боялся этого. Конечно, она охотно слушала, фактически и выбора-то не имела, кроме как слушать, но, может, ее молчание скрывало растущую неприязнь и отвращение. Когда Голландец на секунду попытался встретиться с ней глазами, взгляд ее сместился на частично восстановленные паруса судна. Однако она все еще слушала.
По ее позе он это чувствовал. Просто Майя де Фортунато… не могла на него смотреть, винить ее за это он был не вправе.
Делать было нечего, надо продолжать, продолжать до горечи самого конца. В конце концов, времени у них немерено.
— Потребовалось лишь четыре дня, чтобы решить судьбу того, первого мира, моего мира. Как я это сделал? В моем распоряжении были лучшие приборы и сама энергия. Я установил точку, где входила энергия, и сконцентрировал поток сам на себя в обратном направлении. Я использовал его собственную мощь, чтобы еще больше ослабить границу между моим миром и, не найду подходящего слова, потусторонним. Мне не было дела, где это — та сторона. Важно было, что она дает мне так много и даст еще больше.
К концу четвертого дня мне удалось расширить брешь.
Она стала в два раза больше и позволяла вытечь достаточному потоку энергии. Два дня я ничего не делал, просто играл с ней, исследовал ее разными способами. Но ведь я искренне считал, что понимаю и действительно контролирую силы, которые привлек. Полностью убежденный в своей способности держать все под контролем, я разрабатывал метод направления энергии к практическим целям. Энергия для экипажей, освещения городов, обработки земли и воды, и никакого разрушения. Результаты меня более чем удовлетворяли.
Я совершу революцию в мире, дам ему все и, конечно, получу признание и награды за свои свершения. Мария, которая в последнее время стала задавать вопросы о моем, как она говорила, «супер усердии», поймет, работа была настолько важна, что требовала от меня безграничной преданности.
— Все, что вы пока сказали, звучит прекрасно, — прервала его Майя, на мгновение останавливая на нем взгляд. — Но что же пошло не так?
— Я был слишком самоуверен, в этом проклятие любого исследователя, где бы он ни был. Думал, что, открыв шлюз, я так же легко его закрою. — Черные глаза сверкнули. На заднем плане Голландец все еще слышал голоса. Теперь их стало больше, но пока он говорил, они не имели значения. — Я оказался дураком.
Казалось, что затянуть отверстие там, где он его прервал, задача совсем не сложная. Поток энергии вернулся бы на свой прежний уровень без каких-либо видимых осложнений.
Однако торжествующий ученый, как будто покоривший этот новый источник могущества, совсем мало знал о его природе. Он хотел основательно подготовиться к объявлению о своем открытии на весь мир. Голландец считал, что ему следует вернуться в университет, где он когда-то учился. Если во всем мире и существовала информация, которую он искал, то только там. Путешествие займет несколько дней, но тогда это не имело большого значения.
— Знаете, я отправился туда, даже не поговорив с ней.
Считал, что кинуться в университет важнее, чем хоть на денек увидеться с женщиной, которую любил. Я планировал подготовить все для грандиозного сообщения, а потом вернуться к ней и первой ей все рассказать… — Таинственный путник содрогнулся. Он почувствовал слабость в ногах, но не пошевелился. Он думал лишь о своем рассказе.
Как только я приехал, сразу же окунулся в работу. С радостью я оставил за дверями университета всю суету жизни.
Так много надо было прочесть, изучить столько теорий, понять, представляют ли они для меня интерес или нет. Я всегда любил науку. Оказалось, любил так сильно, что узнал о начавшихся событиях только через два дня. — Он взглянул на Майю, но глаза ее вновь устремились к парусам. Однако поняв, что Голландец прекратил рассказ, она посмотрела на него. В ее глазах не было ненависти, но смотреть на себя дольше она не позволила, снова вернувшись к исследованию парусов. Голландец не мог понять, что же ее так привлекает, но потом забыл об этом, вернувшись опять к рассказу.
Произошла катастрофа. Землетрясение разрушило островок, на котором он работал. Пострадали и некоторые районы вокруг, но других разрушений не было.
Для большинства эта новость оказалась лишь интригующей, но не вызвала особого беспокойства. Однако для него ее было достаточно, чтобы уничтожить все надежды на триумф. Слишком странное совпадение, слишком объяснимое. Он тут же решил отправиться на побережье, как можно ближе к месту, где он прежде работал, и обследовать разрушения.
На следующий день было объявлено, что именно в этом районе чудовищный ураган разрушил все вокруг. Как сообщалось, погибло более четырех тысяч человек. Ураган возник без всякого предупреждения, обрушился на побережье и исчез без следа.
До конца дня на континент обрушилось еще три катастрофы, все возрастающей силы и все более удаляющиеся от островка. На плодородной равнине, где производилась значительная доля продовольствия, произошло извержение вулкана. Разлилась крупная река, и затопило несколько поселений, хотя еще два дня назад уровень воды был нормальным.
А в его городе, городе, где жила Мария, возник торнадо.
— Я уже давно не думаю о том проклятии, которое выпустил на волю. — Голландец прикрыл глаза, вспоминая ушедшие события.
«Почему я не могу забыть их? Они были так давно, но все еще повторяются в моей памяти с проклятой живостью».
Забвения не было. В глубине души он знал, что причина в нем самом, не в усилиях какого-то невидимого тюремщика. Он один — источник того, что воспоминания так остры.
«Я мучился только из-за нее, моей Марии. Она должна была жить. Должна».
Привычный мир его народа все более и более становился с ног на голову. Возникали и наносили удары бури, чтобы тут же утихнуть. Землетрясения происходили даже в самых стабильных районах. Воды, к которым всегда относились с любовью и благоговением, обратились в неблагодарную стихию, в клочья рвущую побережье и топящую корабли.
Мария была еще жива, единственная добрая новость среди множества бед. Он не нашел ее, но получил весть, что она отправилась к родственникам на север, где было спокойнее всего. Голландец возблагодарил судьбу, полагая, что на какое-то время Мария окажется в безопасности. Он вновь обратился мыслями к стихии, которую развязал. Не было сомнений в том, что все катастрофы вызваны теми силами, с которыми он прежде забавлялся. Он мог ощутить их без малейшего усилия. И, что более важно, другие тоже могли. К несчастью, никто не имел реальных предложений. Он слышал множество рассуждений, но ни одного конкретного совета, что противопоставить ситуации. Какое-то время он надеялся скрыть свою связь с происходящими катастрофами, но потом стало очевидно, что никто не знает о событиях больше него, и ему пришлось выйти из тени.
Сначала ему не поверили. Затем, когда все наконец решили, что он говорит правду, начались обвинения. Предпочтя не вникать в его открытия и не пытаться обратить их на борьбу с ситуацией, его противники просто решили его изгнать. Он понял, что должен справиться с этим сам.
— Это нужно было предпринять там, где я впервые создал брешь. Под чужим именем, так как мое собственное уже становилось анафемой, я нанял судно, очень дорого, ведь владелец сомневался, что я вернусь, и отправился к остаткам моего островка.
— А Мария? — Теперь Майя стояла совсем близко. Странно, но он не мог вспомнить, когда она подошла.
— И снова у меня не нашлось для нее времени. Только минутка, чтобы написать записку.
Что бы произошло, если бы он отправился к ней? Скорее всего ничего, кроме того, что он тоже, вероятно, сгинул бы.
Голландец покачал головой.
— Разумеется, море штормило. Править лодкой мне пришлось самому. Даже сумасшедший не польстился бы на мои деньги. Несмотря на бурю, я добрался до скал — единственного, что осталось от островка. Я не только чувствовал рвущиеся снаружи силы, я их видел. Сверкающие алые и черные волны изливались из ниоткуда и распространялись во всех направлениях. Единственная причина, почему я не был подхвачен ими и не уничтожен в тот же миг, была в том, что я знал, каков ритм этой энергии. В каком-то смысле я оседлал этот ритм и смог создать запас времени и сил, так необходимый мне. Я все еще чувствовал уверенность в себе. Я понял свою прежнюю ошибку, когда полагал, что отверстие практически закрыто. На этот раз я умножу свои усилия и нанесу удар в тот момент, когда энергия будет минимальной.
Теперь Голландец слышал не голоса, а рев бури, швыряющей суденышко о камни и грозящей разбить о скалы того, что некогда было его святилищем. Он снова чувствовал буйные силы, которым он позволил ворваться в свой мир в большей степени, чем сам желал. Снова вспомнил, как считал импульсы, замеряя каждый из них, чтобы определить, когда поток будет минимальным. Мощь, с которой инородные силы вливались в его мир, подтвердила то, что до этой минуты он лишь подозревал: если вскоре не развернуть поток вспять, он навсегда загубит вещество реальности. Его мир, а может, и нечто большее, погибнет.
— В каждом мире так или иначе говорят об Апокалипсисе, — зашептал Голландец, больше не задумываясь, слышит ли его женщина. — Но в тот момент я был свидетелем его потенциальной возможности прямо в этом месте в этот самый миг. Я понял, что дольше ждать нельзя. Все еще оставалась возможность полностью затянуть разрыв. Я мог исправить часть того, что натворил. Так что я собрался с силами, нацелился и нанес удар в самый подходящий момент. Потребовалось чудовищное усилие. Не единожды мне казалось, что сердце сейчас разорвется. Но все же разрыв сокращался, очень медленно, но неуклонно. Опасность уменьшалась. Борьба еще держала меня в напряжении, но я видел, что успех близок. Оставалось еще одно, последнее усилие. Я собрал волю в кулак и ударил.
«Отчаяние» заскрипел. Вполне возможно, что он менял курс, но если и так, то поворот был настолько плавным, что невозможно заметить. Голландец посмотрел на сияющие звездами небеса. Мысли его оставались в ужасных событиях прошлого. С большим запозданием он обратил внимание на влагу, струящуюся по обветренному лицу. Невозможно, чтобы это были слезы. Свои слезы он пережил на целые эпохи.
— Я собрал волю и ударил, и получил удар в ответ. Получил удар. Моя собственная мощь была отражена против меня. Я не мог в это поверить. Но это меня не остановит! Я ударил снова, сильнее, чем прежде… — В мыслях он снова боролся со штормом. Скалы все приближались. Стоя на палубе, он бросал вызов силам, с которыми еще недавно управлялся играючи.
Однако на этот раз отчаявшегося ученого не просто отбросило назад. На этот раз в ответ на его нападение небеса сверкнули таким внезапным взрывом энергии, что его утлое суденышко оказалось переброшенным через остатки острова, а сам он неуправляемым снарядом слетел с палубы.
Он упал в воду, едва сохраняя сознание. Даже волны пытались расплющить его о скалы, но ему удалось за одну зацепиться и с усилием заползти на вершину. Опасное положение, но оно позволяло ему видеть, что происходит.
Вместо того чтобы закрыть брешь, он ухудшил дело. Вещество рвалось сильнее, энергия вливалась в его мир, все вокруг разрушая и распространяясь все дальше и дальше во всех направлениях. Голландец закричал, но звука не было.
Все ощущения реальности, все понятия привычной физики, все изменилось. Вода поднималась и текла. Скалы таяли. Он сам существовал в тысяче тел, и каждое пыталось задержаться за тысячу одинаковых камней.
Сквозь разрыв вырвалась громадная белая комета, так ослепительно сиявшая, что несчастный изгой даже сквозь закрытые веки чувствовал боль. Она стремительно неслась, оставляя за собой кипящее море и изувеченную материю. Он почувствовал, как земля под ним задрожала и как его маленький приют стал осыпаться в пенящиеся воды. Нога его соскользнула, и море поглотило его.
— Моей последней мыслью, когда волны сошлись над моей головой, было то, что Мария умрет, помня только, что я создал средство нашей гибели. Она никогда не узнает, как я пытался все спасти.
«Отчаяние» снова заскрипел. На этот раз Голландец почувствовал, как проклятый корабль слегка изменил курс.
«Но, раз меняет, значит, снова направляется к последнему варианту мира. Он все еще восстанавливает себя. Мы вернемся на землю».
Сам он не мог покинуть корабль, но его спутница, разве и она в ловушке? Возможно — только возможно — ей удастся покинуть борт. У Странников есть особые способности.
Если бы только удалось приблизиться к тому периоду времени, откуда ее выхватили.
— Есть надежда.
Сначала она не поняла, о чем он говорит, очевидно, ожидая продолжения рассказа. Но теперь у Голландца уже не было времени на разговоры, пусть даже говорит он сам. Не тогда, когда появилась надежда освободить эту женщину. В каком-то смысле он чувствовал, как будто получил второй шанс спасти свою Марию, пусть хоть на время. Лучше жизнь, которую вела Майя де Фортунато и ее товарищи, чем нежизнь, которой мучился он сам.
— Что вы имеете в виду? — наконец спросила она.
Повернувшись, чтобы видеть ее, Голландец пытался выглядеть не слишком обнадеживающе. Значительная часть его расчетов основывалась на теории, а из истории своих преступлений в прошлом он уже знал, насколько надежными бывают его теории и предположения. Он показал на паруса:
— Корабль разворачивается.
— Я знаю. Я, я заметила, что он следует за голосами.
На этот раз наступила его очередь удивиться.
— Паруса, корпус, весь корабль как будто следует им. Но не всем. Я заметила это, пока вы, пока вы рассказывали мне о… — Она отступила, очевидно, не желая об этом говорить.
«Корабль следует за голосами?» Голландец рассматривал паруса, как будто они его в чем-то предали.
"Как мог я не заметить такого, пройдя столько миров?
Как мог я пропустить нечто столь очевидное, что она отметила это почти тотчас?"
Но это не важно. Важно то, что он, может быть, спасет ее от своей судьбы.
— Послушайте меня, Майя де…
— Майя. Просто Майя. Не зовите меня по фамилии. Вы произносите ее так похоже на моего родителя, когда он представляется. Не могу этого слышать.
— Простите. — Он неловко потоптался, начиная понимать, почему она так быстро приспособилась к такой необычной ситуации. Отец ее, нося личину смуглого подростка, наводил на нее ужас. Ей довелось пострадать от его рук.
Пострадать, но и получить закалку. Он не сломал ее, только сделал сильнее. Вот почему так скоро она справилась со страхом перед ним самим, перед ним — кого прокляло все ее племя.
Он начал снова:
— Майя… Майя, есть надежда, что тебе удастся спастись.
Я, я забыл, что «Отчаяние» должен вернуться в этот вариант мира. Он еще не полностью восстановлен, и пока все не будет в порядке, он не может уйти совсем. Он снова войдет в контакт со временем и реальностью, и когда это случится, ты сможешь с помощью друзей покинуть корабль.
— Вы шутите? — В ее глазах сверкнула внезапная надежда.
Ей не терпелось освободиться от него. Голландец подавил неожиданную волну разочарования. Он не мог рассчитывать, что она останется с ним, во всяком случае не более, если бы речь шла о той, на кого она была так похожа. Майя не была Марией, да и не одна из них не заслуживала, чтобы страдать рядом с ним. Майя страдала достаточно, осужденная вместе со своими соплеменниками скитаться путем Апокалипсиса.
— Я не шучу. Надежда есть, но не могу обещать, что ты вернешься в то время, из которого пришла. Это может оказаться любое столетие.
— Но я просто должна вернуться туда. Гил и Хамман в опасности. Я не могу их бросить.
Может, так и получится. Наверняка «Отчаяние» подойдет близко. Он вполне в состоянии попасть в то же десятилетие, возможно, в тот же год. Но все же надеяться, что Майя встретится со своими друзьями, — это уж слишком.
— Рискованно ждать периода, откуда тебя забросили. Если мы будем проходить его, когда ты еще не подготовишься к бегству, тогда, и правда, есть опасность застрять здесь навсегда.
В первый раз ее прелестные и величественные черты лица выразили искреннее сострадание к нему.
— Это настолько ужасно?
— Другого я не заслуживаю! — произнес он со страстью, надеясь, что больше ей спрашивать не захочется. Он не желал, чтобы ее заботила его судьба.
Голоса теперь звучали громче. Особая, освещенная звездным светом вселенная, которая окружала «Отчаяние», как будто покрылась рябью. Это явление заставило потерять ориентацию даже Голландца, а на Майю подействовало еще сильнее: она потеряла равновесие и повалилась на своего таинственного спутника. Голландец едва подхватил ее, сам с трудом удержавшись на ногах.
— Мы начинаем падать на планету, — объяснил он.
— Куда? — выпалила потрясенная спутница. — Куда?
— "Куда" — это не так важно, как в «когда». Куда-то в промежуток между открытием огня и сожжением Рима. Едва ли позже. — Он встречал варианты Земли, когда человечество так и не пошло дальше строительства пирамид. Они могли очутиться в любом из бесчисленных отрезков времени.
«Отчаяние» содрогнулся, загрохотав так, как будто гигантский младенец взял его в руки. Майя крепко держалась за спутника. Голландец не отстранял ее: ее это успокаивало, а ему давало драгоценное ощущение человеческого тепла, согревающего его тело.
Звезды поблекли. Появились очертания Земли — дрожащего призрака, который одновременно рос и уплотнялся. Когда она полностью обрела форму, то заслонила собою все остальное.
«Отчаяние» неустрашимо двигался прямо к левиафану.
Голландец знал, что это вовсе не похоже на падение в Мальстрем и корабль не идет навстречу разрушению, однако смотреть на все это было нелегко.
Поднялся ветер, растрепав волосы женщины и норовя сорвать мантию мужчины. «Отчаяние» мчался по волнам сияющей энергии, и спуск шел очень быстро. Его направляла гравитация, одновременно принуждая увеличивать скорость.
Ощущение было захватывающее и страшное.
— А ваш рассказ? — прокричала Майя. Кричать ей пришлось: теперь даже стоя рядом, они с трудом могли слышать друг друга из-за ветра, да из-за голосов тоже.
— Вы так и не рассказали, что произошло, когда вас смыло в море.
— Это подождет.
— Нет! Расскажите!
Разумеется, сейчас было не время описывать, что случилось, когда он оказался в море. Впереди угрожающе разрастались очертания Земли. Голландец оторвал взгляд от вздувающейся сферы и посмотрел на женщину с темными, как ночь, волосами, чьи руки что есть сил цеплялись за него. Страх все еще сковывал ее, но, как и его Мария, Майя пыталась ослабить путы страха. Заставляя его продолжить рассказ, она, без сомнения, старалась сама отвлечься от падения.
Более неудачного направления, чтобы переключить свое внимание, она выбрать не могла. Голландец быстро взглянул на Землю этого варианта. Уже скоро…
— Расскажите! — повторила Майя еще громче. Фальшивый хор голосов почти заглушал ее голос, но чтобы подчеркнуть свою заинтересованность, она протянула руку и развернула Голландца, заставив его снова взглянуть ей в глаза.
— Расскажите мне, что случилось. Ну пожалуйста!
Голландец пытался вернуться к разглядыванию ужасающей и чудесной картины впереди, но Майя не дала.
Даже ужасающее великолепие голубой планеты не могло соперничать с ее требовательным взором. Он вновь повернулся к ней лицом. Черные глаза, отражающие свет звезд и переполненные тоской.
Голос его звучал чуть громче шепота, но все же достиг ее ушей.
— Я умер.
11. Контакты
Пока Голландец излагал нечаянной спутнице историю своей высокомерной самонадеянности, «Отчаяние» продолжал дрейфовать. Теперь, когда шлюзы открылись, слова лились неудержимым потоком. Он чувствовал необходимость рассказать о событиях, которые пытался забыть столько вечностей подряд, и уж если кому-то и рассказывать, то именно этой женщине, которая могла бы быть его возлюбленной.
— Была одна женщина, очень похожа на тебя, Майя де Фортунато. Ее звали Мария. В ней для меня было все: утро, полдень, ночь. Для нее я сделал бы все, но только не бросил свои исследования открытой мною энергии. — Голландец прошел мимо Марии и облокотился на поручень.
Мария предупредила бы, если бы знала о его работе. Она была для него всем, но все же он не рассказал ей о своих делах, опасаясь, что она попросит отказаться от его открытия. А позже остановиться стало уже немыслимо.
— Я считал себя исследователем, который претворит в жизнь то, о чем мы все еще мечтали. Я почувствовал себя первооткрывателем, мостящим дорогу к чудесам, в которые никто не мог даже поверить. Мое имя, моя слава должны сиять вечно. Мария смотрела бы на меня с еще большей любовью и гордостью.
В его ушах раздался шепот. Сначала ему показалось, что это Мария, затем он решил, что голос принадлежит его теперешней спутнице. И только когда к нему присоединился еще один. Голландец понял, что возвращается еще одна часть его проклятия. Почему бы и нет? Конечно, окружающее выглядело немного иначе, чем обычно, но все же это место весьма походило на ту пустоту, к которой он так привык.
Но это его не отвлечет. Он хочет рассказать ей все, независимо от ее реакции. Она заслужила.
Усилием воли он столкнул голоса на край сознания.
Они все еще были здесь, но звучали теперь, как жужжание комара.
Майя, видимо, расценила его молчание как сомнение, так как сама наконец спросила:
— И что произошло? В чем вы ошиблись?
«В чем я ошибся?»
— Во всем. От предпосылок до выводов. Я понимал, что делаю. Действительно понимал. Считал, что имею право.
Голоса стали сильнее, но сейчас он мог с ними справиться. Голландец попытался схоронить их поглубже в своей душе и продолжил исповедь. Наступал момент, когда женщина, стоящая рядом, должна услышать о его самой большой глупости, ставшей началом Конца будущих миров.
Все началось с расчетов, которые он выполнил, основываясь на своих достижениях. Так много открылось дверей!
Так много чудес он мог не просто увидеть, но сам сотворить!
Чтобы полностью отдаться работе, Голландец переехал на уединенный островок в сутках пути от города, который он называл своим домом. Достаточно далеко, чтобы чужие не беспокоили, и достаточно близко, чтобы поддерживать контакт с друзьями, особенно с Марией. Раз в неделю он возвращался домой проветрить мозги и окунуться как бы в обычную жизнь. Для него это служило доказательством, что он действовал в здравом уме и работа его застрахована от ошибок с его стороны.
Глубже он заблуждаться не мог. Очень скоро прогресс в работе перестал удовлетворять Голландца. Чудеса, невероятные для большинства, стали меркнуть в его глазах.
Было ясно, что получи он больший доступ к силам, которые он открыл, удастся осуществить по-настоящему великие свершения. Для нужд цивилизации всегда требовалось много энергии. К несчастью, той энергии, которую он до этих пор был в состоянии получить, едва хватало для его нужд, но это ничем не помогало остальным.
— И тогда, — рассказывал Голландец Майе, заставляя себя взглянуть ей в лицо, — я решил: чтобы осуществить всеобщую мечту или по крайней мере то, что я считал всеобщей мечтой, мне следует заставить еще более мощный поток энергии войти в наш мир. — Он сжал кулаки, и сейчас еще, через столько времени, не в состоянии поверить, что мог быть таким самонадеянным.
В этом была еще одна причина отказаться от своего имени. Человек, который носил его, не достоин памяти, только проклятия.
— Я обнаружил, что это не так уж трудно сделать… Сама энергия давала первичный импульс. Он шел извне, так что отверстие, прорыв в веществе реальности уже существовал.
Мне нужно было лишь расширить его. Несложная задача для такого специалиста, как я. Просто вопрос времени.
Женщина с волосами цвета воронова крыла все еще молчала. Он и радовался и боялся этого. Конечно, она охотно слушала, фактически и выбора-то не имела, кроме как слушать, но, может, ее молчание скрывало растущую неприязнь и отвращение. Когда Голландец на секунду попытался встретиться с ней глазами, взгляд ее сместился на частично восстановленные паруса судна. Однако она все еще слушала.
По ее позе он это чувствовал. Просто Майя де Фортунато… не могла на него смотреть, винить ее за это он был не вправе.
Делать было нечего, надо продолжать, продолжать до горечи самого конца. В конце концов, времени у них немерено.
— Потребовалось лишь четыре дня, чтобы решить судьбу того, первого мира, моего мира. Как я это сделал? В моем распоряжении были лучшие приборы и сама энергия. Я установил точку, где входила энергия, и сконцентрировал поток сам на себя в обратном направлении. Я использовал его собственную мощь, чтобы еще больше ослабить границу между моим миром и, не найду подходящего слова, потусторонним. Мне не было дела, где это — та сторона. Важно было, что она дает мне так много и даст еще больше.
К концу четвертого дня мне удалось расширить брешь.
Она стала в два раза больше и позволяла вытечь достаточному потоку энергии. Два дня я ничего не делал, просто играл с ней, исследовал ее разными способами. Но ведь я искренне считал, что понимаю и действительно контролирую силы, которые привлек. Полностью убежденный в своей способности держать все под контролем, я разрабатывал метод направления энергии к практическим целям. Энергия для экипажей, освещения городов, обработки земли и воды, и никакого разрушения. Результаты меня более чем удовлетворяли.
Я совершу революцию в мире, дам ему все и, конечно, получу признание и награды за свои свершения. Мария, которая в последнее время стала задавать вопросы о моем, как она говорила, «супер усердии», поймет, работа была настолько важна, что требовала от меня безграничной преданности.
— Все, что вы пока сказали, звучит прекрасно, — прервала его Майя, на мгновение останавливая на нем взгляд. — Но что же пошло не так?
— Я был слишком самоуверен, в этом проклятие любого исследователя, где бы он ни был. Думал, что, открыв шлюз, я так же легко его закрою. — Черные глаза сверкнули. На заднем плане Голландец все еще слышал голоса. Теперь их стало больше, но пока он говорил, они не имели значения. — Я оказался дураком.
Казалось, что затянуть отверстие там, где он его прервал, задача совсем не сложная. Поток энергии вернулся бы на свой прежний уровень без каких-либо видимых осложнений.
Однако торжествующий ученый, как будто покоривший этот новый источник могущества, совсем мало знал о его природе. Он хотел основательно подготовиться к объявлению о своем открытии на весь мир. Голландец считал, что ему следует вернуться в университет, где он когда-то учился. Если во всем мире и существовала информация, которую он искал, то только там. Путешествие займет несколько дней, но тогда это не имело большого значения.
— Знаете, я отправился туда, даже не поговорив с ней.
Считал, что кинуться в университет важнее, чем хоть на денек увидеться с женщиной, которую любил. Я планировал подготовить все для грандиозного сообщения, а потом вернуться к ней и первой ей все рассказать… — Таинственный путник содрогнулся. Он почувствовал слабость в ногах, но не пошевелился. Он думал лишь о своем рассказе.
Как только я приехал, сразу же окунулся в работу. С радостью я оставил за дверями университета всю суету жизни.
Так много надо было прочесть, изучить столько теорий, понять, представляют ли они для меня интерес или нет. Я всегда любил науку. Оказалось, любил так сильно, что узнал о начавшихся событиях только через два дня. — Он взглянул на Майю, но глаза ее вновь устремились к парусам. Однако поняв, что Голландец прекратил рассказ, она посмотрела на него. В ее глазах не было ненависти, но смотреть на себя дольше она не позволила, снова вернувшись к исследованию парусов. Голландец не мог понять, что же ее так привлекает, но потом забыл об этом, вернувшись опять к рассказу.
Произошла катастрофа. Землетрясение разрушило островок, на котором он работал. Пострадали и некоторые районы вокруг, но других разрушений не было.
Для большинства эта новость оказалась лишь интригующей, но не вызвала особого беспокойства. Однако для него ее было достаточно, чтобы уничтожить все надежды на триумф. Слишком странное совпадение, слишком объяснимое. Он тут же решил отправиться на побережье, как можно ближе к месту, где он прежде работал, и обследовать разрушения.
На следующий день было объявлено, что именно в этом районе чудовищный ураган разрушил все вокруг. Как сообщалось, погибло более четырех тысяч человек. Ураган возник без всякого предупреждения, обрушился на побережье и исчез без следа.
До конца дня на континент обрушилось еще три катастрофы, все возрастающей силы и все более удаляющиеся от островка. На плодородной равнине, где производилась значительная доля продовольствия, произошло извержение вулкана. Разлилась крупная река, и затопило несколько поселений, хотя еще два дня назад уровень воды был нормальным.
А в его городе, городе, где жила Мария, возник торнадо.
— Я уже давно не думаю о том проклятии, которое выпустил на волю. — Голландец прикрыл глаза, вспоминая ушедшие события.
«Почему я не могу забыть их? Они были так давно, но все еще повторяются в моей памяти с проклятой живостью».
Забвения не было. В глубине души он знал, что причина в нем самом, не в усилиях какого-то невидимого тюремщика. Он один — источник того, что воспоминания так остры.
«Я мучился только из-за нее, моей Марии. Она должна была жить. Должна».
Привычный мир его народа все более и более становился с ног на голову. Возникали и наносили удары бури, чтобы тут же утихнуть. Землетрясения происходили даже в самых стабильных районах. Воды, к которым всегда относились с любовью и благоговением, обратились в неблагодарную стихию, в клочья рвущую побережье и топящую корабли.
Мария была еще жива, единственная добрая новость среди множества бед. Он не нашел ее, но получил весть, что она отправилась к родственникам на север, где было спокойнее всего. Голландец возблагодарил судьбу, полагая, что на какое-то время Мария окажется в безопасности. Он вновь обратился мыслями к стихии, которую развязал. Не было сомнений в том, что все катастрофы вызваны теми силами, с которыми он прежде забавлялся. Он мог ощутить их без малейшего усилия. И, что более важно, другие тоже могли. К несчастью, никто не имел реальных предложений. Он слышал множество рассуждений, но ни одного конкретного совета, что противопоставить ситуации. Какое-то время он надеялся скрыть свою связь с происходящими катастрофами, но потом стало очевидно, что никто не знает о событиях больше него, и ему пришлось выйти из тени.
Сначала ему не поверили. Затем, когда все наконец решили, что он говорит правду, начались обвинения. Предпочтя не вникать в его открытия и не пытаться обратить их на борьбу с ситуацией, его противники просто решили его изгнать. Он понял, что должен справиться с этим сам.
— Это нужно было предпринять там, где я впервые создал брешь. Под чужим именем, так как мое собственное уже становилось анафемой, я нанял судно, очень дорого, ведь владелец сомневался, что я вернусь, и отправился к остаткам моего островка.
— А Мария? — Теперь Майя стояла совсем близко. Странно, но он не мог вспомнить, когда она подошла.
— И снова у меня не нашлось для нее времени. Только минутка, чтобы написать записку.
Что бы произошло, если бы он отправился к ней? Скорее всего ничего, кроме того, что он тоже, вероятно, сгинул бы.
Голландец покачал головой.
— Разумеется, море штормило. Править лодкой мне пришлось самому. Даже сумасшедший не польстился бы на мои деньги. Несмотря на бурю, я добрался до скал — единственного, что осталось от островка. Я не только чувствовал рвущиеся снаружи силы, я их видел. Сверкающие алые и черные волны изливались из ниоткуда и распространялись во всех направлениях. Единственная причина, почему я не был подхвачен ими и не уничтожен в тот же миг, была в том, что я знал, каков ритм этой энергии. В каком-то смысле я оседлал этот ритм и смог создать запас времени и сил, так необходимый мне. Я все еще чувствовал уверенность в себе. Я понял свою прежнюю ошибку, когда полагал, что отверстие практически закрыто. На этот раз я умножу свои усилия и нанесу удар в тот момент, когда энергия будет минимальной.
Теперь Голландец слышал не голоса, а рев бури, швыряющей суденышко о камни и грозящей разбить о скалы того, что некогда было его святилищем. Он снова чувствовал буйные силы, которым он позволил ворваться в свой мир в большей степени, чем сам желал. Снова вспомнил, как считал импульсы, замеряя каждый из них, чтобы определить, когда поток будет минимальным. Мощь, с которой инородные силы вливались в его мир, подтвердила то, что до этой минуты он лишь подозревал: если вскоре не развернуть поток вспять, он навсегда загубит вещество реальности. Его мир, а может, и нечто большее, погибнет.
— В каждом мире так или иначе говорят об Апокалипсисе, — зашептал Голландец, больше не задумываясь, слышит ли его женщина. — Но в тот момент я был свидетелем его потенциальной возможности прямо в этом месте в этот самый миг. Я понял, что дольше ждать нельзя. Все еще оставалась возможность полностью затянуть разрыв. Я мог исправить часть того, что натворил. Так что я собрался с силами, нацелился и нанес удар в самый подходящий момент. Потребовалось чудовищное усилие. Не единожды мне казалось, что сердце сейчас разорвется. Но все же разрыв сокращался, очень медленно, но неуклонно. Опасность уменьшалась. Борьба еще держала меня в напряжении, но я видел, что успех близок. Оставалось еще одно, последнее усилие. Я собрал волю в кулак и ударил.
«Отчаяние» заскрипел. Вполне возможно, что он менял курс, но если и так, то поворот был настолько плавным, что невозможно заметить. Голландец посмотрел на сияющие звездами небеса. Мысли его оставались в ужасных событиях прошлого. С большим запозданием он обратил внимание на влагу, струящуюся по обветренному лицу. Невозможно, чтобы это были слезы. Свои слезы он пережил на целые эпохи.
— Я собрал волю и ударил, и получил удар в ответ. Получил удар. Моя собственная мощь была отражена против меня. Я не мог в это поверить. Но это меня не остановит! Я ударил снова, сильнее, чем прежде… — В мыслях он снова боролся со штормом. Скалы все приближались. Стоя на палубе, он бросал вызов силам, с которыми еще недавно управлялся играючи.
Однако на этот раз отчаявшегося ученого не просто отбросило назад. На этот раз в ответ на его нападение небеса сверкнули таким внезапным взрывом энергии, что его утлое суденышко оказалось переброшенным через остатки острова, а сам он неуправляемым снарядом слетел с палубы.
Он упал в воду, едва сохраняя сознание. Даже волны пытались расплющить его о скалы, но ему удалось за одну зацепиться и с усилием заползти на вершину. Опасное положение, но оно позволяло ему видеть, что происходит.
Вместо того чтобы закрыть брешь, он ухудшил дело. Вещество рвалось сильнее, энергия вливалась в его мир, все вокруг разрушая и распространяясь все дальше и дальше во всех направлениях. Голландец закричал, но звука не было.
Все ощущения реальности, все понятия привычной физики, все изменилось. Вода поднималась и текла. Скалы таяли. Он сам существовал в тысяче тел, и каждое пыталось задержаться за тысячу одинаковых камней.
Сквозь разрыв вырвалась громадная белая комета, так ослепительно сиявшая, что несчастный изгой даже сквозь закрытые веки чувствовал боль. Она стремительно неслась, оставляя за собой кипящее море и изувеченную материю. Он почувствовал, как земля под ним задрожала и как его маленький приют стал осыпаться в пенящиеся воды. Нога его соскользнула, и море поглотило его.
— Моей последней мыслью, когда волны сошлись над моей головой, было то, что Мария умрет, помня только, что я создал средство нашей гибели. Она никогда не узнает, как я пытался все спасти.
«Отчаяние» снова заскрипел. На этот раз Голландец почувствовал, как проклятый корабль слегка изменил курс.
«Но, раз меняет, значит, снова направляется к последнему варианту мира. Он все еще восстанавливает себя. Мы вернемся на землю».
Сам он не мог покинуть корабль, но его спутница, разве и она в ловушке? Возможно — только возможно — ей удастся покинуть борт. У Странников есть особые способности.
Если бы только удалось приблизиться к тому периоду времени, откуда ее выхватили.
— Есть надежда.
Сначала она не поняла, о чем он говорит, очевидно, ожидая продолжения рассказа. Но теперь у Голландца уже не было времени на разговоры, пусть даже говорит он сам. Не тогда, когда появилась надежда освободить эту женщину. В каком-то смысле он чувствовал, как будто получил второй шанс спасти свою Марию, пусть хоть на время. Лучше жизнь, которую вела Майя де Фортунато и ее товарищи, чем нежизнь, которой мучился он сам.
— Что вы имеете в виду? — наконец спросила она.
Повернувшись, чтобы видеть ее, Голландец пытался выглядеть не слишком обнадеживающе. Значительная часть его расчетов основывалась на теории, а из истории своих преступлений в прошлом он уже знал, насколько надежными бывают его теории и предположения. Он показал на паруса:
— Корабль разворачивается.
— Я знаю. Я, я заметила, что он следует за голосами.
На этот раз наступила его очередь удивиться.
— Паруса, корпус, весь корабль как будто следует им. Но не всем. Я заметила это, пока вы, пока вы рассказывали мне о… — Она отступила, очевидно, не желая об этом говорить.
«Корабль следует за голосами?» Голландец рассматривал паруса, как будто они его в чем-то предали.
"Как мог я не заметить такого, пройдя столько миров?
Как мог я пропустить нечто столь очевидное, что она отметила это почти тотчас?"
Но это не важно. Важно то, что он, может быть, спасет ее от своей судьбы.
— Послушайте меня, Майя де…
— Майя. Просто Майя. Не зовите меня по фамилии. Вы произносите ее так похоже на моего родителя, когда он представляется. Не могу этого слышать.
— Простите. — Он неловко потоптался, начиная понимать, почему она так быстро приспособилась к такой необычной ситуации. Отец ее, нося личину смуглого подростка, наводил на нее ужас. Ей довелось пострадать от его рук.
Пострадать, но и получить закалку. Он не сломал ее, только сделал сильнее. Вот почему так скоро она справилась со страхом перед ним самим, перед ним — кого прокляло все ее племя.
Он начал снова:
— Майя… Майя, есть надежда, что тебе удастся спастись.
Я, я забыл, что «Отчаяние» должен вернуться в этот вариант мира. Он еще не полностью восстановлен, и пока все не будет в порядке, он не может уйти совсем. Он снова войдет в контакт со временем и реальностью, и когда это случится, ты сможешь с помощью друзей покинуть корабль.
— Вы шутите? — В ее глазах сверкнула внезапная надежда.
Ей не терпелось освободиться от него. Голландец подавил неожиданную волну разочарования. Он не мог рассчитывать, что она останется с ним, во всяком случае не более, если бы речь шла о той, на кого она была так похожа. Майя не была Марией, да и не одна из них не заслуживала, чтобы страдать рядом с ним. Майя страдала достаточно, осужденная вместе со своими соплеменниками скитаться путем Апокалипсиса.
— Я не шучу. Надежда есть, но не могу обещать, что ты вернешься в то время, из которого пришла. Это может оказаться любое столетие.
— Но я просто должна вернуться туда. Гил и Хамман в опасности. Я не могу их бросить.
Может, так и получится. Наверняка «Отчаяние» подойдет близко. Он вполне в состоянии попасть в то же десятилетие, возможно, в тот же год. Но все же надеяться, что Майя встретится со своими друзьями, — это уж слишком.
— Рискованно ждать периода, откуда тебя забросили. Если мы будем проходить его, когда ты еще не подготовишься к бегству, тогда, и правда, есть опасность застрять здесь навсегда.
В первый раз ее прелестные и величественные черты лица выразили искреннее сострадание к нему.
— Это настолько ужасно?
— Другого я не заслуживаю! — произнес он со страстью, надеясь, что больше ей спрашивать не захочется. Он не желал, чтобы ее заботила его судьба.
Голоса теперь звучали громче. Особая, освещенная звездным светом вселенная, которая окружала «Отчаяние», как будто покрылась рябью. Это явление заставило потерять ориентацию даже Голландца, а на Майю подействовало еще сильнее: она потеряла равновесие и повалилась на своего таинственного спутника. Голландец едва подхватил ее, сам с трудом удержавшись на ногах.
— Мы начинаем падать на планету, — объяснил он.
— Куда? — выпалила потрясенная спутница. — Куда?
— "Куда" — это не так важно, как в «когда». Куда-то в промежуток между открытием огня и сожжением Рима. Едва ли позже. — Он встречал варианты Земли, когда человечество так и не пошло дальше строительства пирамид. Они могли очутиться в любом из бесчисленных отрезков времени.
«Отчаяние» содрогнулся, загрохотав так, как будто гигантский младенец взял его в руки. Майя крепко держалась за спутника. Голландец не отстранял ее: ее это успокаивало, а ему давало драгоценное ощущение человеческого тепла, согревающего его тело.
Звезды поблекли. Появились очертания Земли — дрожащего призрака, который одновременно рос и уплотнялся. Когда она полностью обрела форму, то заслонила собою все остальное.
«Отчаяние» неустрашимо двигался прямо к левиафану.
Голландец знал, что это вовсе не похоже на падение в Мальстрем и корабль не идет навстречу разрушению, однако смотреть на все это было нелегко.
Поднялся ветер, растрепав волосы женщины и норовя сорвать мантию мужчины. «Отчаяние» мчался по волнам сияющей энергии, и спуск шел очень быстро. Его направляла гравитация, одновременно принуждая увеличивать скорость.
Ощущение было захватывающее и страшное.
— А ваш рассказ? — прокричала Майя. Кричать ей пришлось: теперь даже стоя рядом, они с трудом могли слышать друг друга из-за ветра, да из-за голосов тоже.
— Вы так и не рассказали, что произошло, когда вас смыло в море.
— Это подождет.
— Нет! Расскажите!
Разумеется, сейчас было не время описывать, что случилось, когда он оказался в море. Впереди угрожающе разрастались очертания Земли. Голландец оторвал взгляд от вздувающейся сферы и посмотрел на женщину с темными, как ночь, волосами, чьи руки что есть сил цеплялись за него. Страх все еще сковывал ее, но, как и его Мария, Майя пыталась ослабить путы страха. Заставляя его продолжить рассказ, она, без сомнения, старалась сама отвлечься от падения.
Более неудачного направления, чтобы переключить свое внимание, она выбрать не могла. Голландец быстро взглянул на Землю этого варианта. Уже скоро…
— Расскажите! — повторила Майя еще громче. Фальшивый хор голосов почти заглушал ее голос, но чтобы подчеркнуть свою заинтересованность, она протянула руку и развернула Голландца, заставив его снова взглянуть ей в глаза.
— Расскажите мне, что случилось. Ну пожалуйста!
Голландец пытался вернуться к разглядыванию ужасающей и чудесной картины впереди, но Майя не дала.
Даже ужасающее великолепие голубой планеты не могло соперничать с ее требовательным взором. Он вновь повернулся к ней лицом. Черные глаза, отражающие свет звезд и переполненные тоской.
Голос его звучал чуть громче шепота, но все же достиг ее ушей.
— Я умер.
11. Контакты
В австралийском буше в те времена, когда воины Западной Европы убивали друг друга во имя Цезаря, аборигену, приготовившемуся поразить свою жертву, явилось внезапное видение Он взглянул на небеса и, игнорируя любопытные взгляды своих товарищей-охотников, проклял свое нынешнее существование на языке, который через несколько столетий могли бы определить как родственный португальскому.
В Египте, в тот момент, когда Рамзес II благословлял еще одну, самую громадную статую своей высочайшей особы, один из его советников внезапно заболел. Рассыпавшись в многословных извинениях перед его августейшим величеством, советник, лысый высокий человек, кинулся прочь из палат. Он не остановился, пока не оказался вдали от любых взоров.
Когда он убедился, что никто его не видит и не слышит, он пробормотал:
— Черт побери! Что это было? Что это значит?
Язык, на котором он говорил, вполне сошел бы за английский во многих вариантах мира.
Все как один и спящие, и бодрствующие Странники, независимо от эпохи, созерцали это видение. Некоторые узнали его части, другие кинулись к собратьям за объяснениями. Никто из всей группы эмигрантов этого не избежал. Те, кто понимал суть событий, не всегда спешили с советами к тем, кто только пытался понять. Однако лишь очень немногие догадывались об истинной природе поразительного видения.
В Египте, в тот момент, когда Рамзес II благословлял еще одну, самую громадную статую своей высочайшей особы, один из его советников внезапно заболел. Рассыпавшись в многословных извинениях перед его августейшим величеством, советник, лысый высокий человек, кинулся прочь из палат. Он не остановился, пока не оказался вдали от любых взоров.
Когда он убедился, что никто его не видит и не слышит, он пробормотал:
— Черт побери! Что это было? Что это значит?
Язык, на котором он говорил, вполне сошел бы за английский во многих вариантах мира.
Все как один и спящие, и бодрствующие Странники, независимо от эпохи, созерцали это видение. Некоторые узнали его части, другие кинулись к собратьям за объяснениями. Никто из всей группы эмигрантов этого не избежал. Те, кто понимал суть событий, не всегда спешили с советами к тем, кто только пытался понять. Однако лишь очень немногие догадывались об истинной природе поразительного видения.