— Но бывший главный охранник явно кое-что утаил.
— Почему вы так думаете?
— А вам самому не кажется, что за утайку-то его и убили — заткнули рот?
— Да-да. Ловка женщина — одним выстрелом двух зайцев… Что ж, вполне возможно.
— Существует же где-то юбилейная комиссия.
— Мне об этом ничего не известно, я с ней никак не связан.
— А ведь она назначена Советом…
— Что-то я краем уха слышал. Приветственное слово по случаю юбилея обычно поручают мне. Я, жеребец, для этого и существую. Ну а сама подготовка к празднованию юбилея… В общем, Совет, как правило, придерживается линии невмешательства.
— Но это же официальный праздник. И кто-то должен всем распоряжаться.
— Если такой человек существует, то это скорее всего вы.
— Помогите мне встретиться с директором клиники.
— Не говорите чепухи. — Ливень усилился. Жеребец, глядя в окно, потянулся и сцепил пальцы на затылке. Потоки дождя бежали по стеклу, колеблясь, как языки пламени. Таким же зыбким казалось и лицо жеребца. — Разве кто-нибудь способен охватить все происходящее в клинике? Хотелось бы верить, что это возможно. Хотелось бы верить… Но кто знает. Да ведь от того, что здесь творится, с ума сойдешь. Даже просто сказать об этом не наберешься смелости. Тем более если речь зайдет о директоре клиники… Сколько лет не задавали такого вопроса, не задавал его и я. Иногда по ночам, наедине с самим собой, я думаю о нем. Может быть, именно сейчас в каком-то уголке клиники директор с беспокойством размышляет обо мне, не ведая о моем местожительстве, специальности, имени да и о самом моем существовании…
— Попробую-ка повнимательней разобраться, не уловили ли подслушивающие устройства чего-либо нового о празднике.
— Это прекрасно. — Жеребец повернулся к мужчине, выражение его лица смягчилось. — В вашем положении нужно слушать все подряд, без разбора, как это ни обременительно. Вы ведь теперь главный охранник. И должны быть в курсе всего. Даже если это не удастся, делайте вид, будто вам все известно, заставьте окружающих поверить вам.
— Я связан по рукам и по ногам. И это прекрасно знают те, кто скрывает мою жену, независимо от того, хотят они защитить ее или обидеть.
— Нужно, наверно, добиться их молчаливого согласия на ваше назначение.
— Сложное дело.
Жеребец вынул из шкафчика бутылку виски и два небольших стакана. Наполнив их до краев, он торжественно поднял свой стакан и опрокинул в рот, будто запивая огромную пилюлю.
— Выпейте-ка со мной. Воду налейте в стакан из-под пива. Может, теперь разрешите взглянуть на ваши записки?
Торговаться и дальше было бессмысленно.
Ведь жеребец сообщил мне обещанные сведения. И я уяснил одно — в исчезновении жены из приемного покоя нет ничего загадочного. Однако, напав наконец на след жены, я разволновался куда меньше, чем ожидал. Но зато овладевавшее мной беспокойство медленно и неуклонно прибывало, как вода в дырявой лодке. Во всяком случае, с похищением пилюль жена была связана чисто случайно, а главный вопрос — почему без всякого вызова прибыла «скорая помощь» — остался без ответа. Моя жена точно провалилась во тьму бездонной пещеры, и пока сквозь прорезавшуюся крохотную щелку разглядеть, где она, совершенно невозможно.
— За два вечера вы дошли лишь до этого места?.. — спросил жеребец ехидно, читая конец записок. — Вы еще даже не добрались до своей комнаты. А дальше — столько всего, о чем и писать-то непросто.
Я ответил ему в тон:
— А дальше — столько всего, о чем вы хотите узнать.
Жеребец рассмеялся с невинным видом и снова налил виски.
— Разумеется. Я думаю, вы продолжите эту работу?
— Не знаю, что и делать.
— Прошу вас. Завтра празднование юбилея, и я буду очень занят.
— Вы меня не обманываете?
— В чем?
— Пообещав переправить записки моей жене…
— Зачем же обманывать?
— Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой. Все, что вы говорите…
— Согласись вы с самого начала сотрудничать со мной, никаких проблем не возникло бы.
Вдруг голос его дрогнул. Подбородок натужно задвигался, будто он затолкал в рот пяток жевательных резинок, кончик носа побелел. Его возбуждение, видимо, передалось и мне — от груди к рукам пробежала электрическая искра.
— Я вообще жалею, что сотрудничал с вами; нет, нет, я не шучу.
— Если вам не хочется писать, можете сообщить мне обо всем устно.
— О чем же?..
— Разве не ясно? О том, что я жажду узнать.
— О моих сексуальных возможностях?
Жеребец неожиданно ухватил за горлышко бутылку виски и грохнул ею по столу. Помня, должно быть, как он недавно ушиб руку о стол, жеребец решил воспользоваться бутылкой. Она почему-то не разбилась, а по мраморной столешнице побежала полукруглая трещина. Нажав на стол, он соединил ее края.
— Теперь на любой бензоколонке можно купить хороший клей.
— Только не говорите, что вам ничего не известно. — Жеребец коротко вздохнул и сжал зубы. — Речь идет о больной из восьмой палаты. О том дне, когда удалось восстановить функции нижней части тела вашего предшественника и добиться полного соединения его нервных окончаний с моими. Бесконечные консультации с сотрудниками отделения искусственных органов и сотрудниками отделения нейротехники, оказавшими мне всестороннюю помощь, затем совместный обед — все это заняло массу времени, и, когда я вернулся в восьмую палату, помнится, шел уже десятый час. Ее кровать была пуста. А ведь именно в тот день я превратился в жеребца. Девочка должна была меня ждать. Кто-то ее увел — это несомненно.
— Вы хотите сказать, что преступник — я?
— Самые серьезные подозрения падают, конечно, на вашего предшественника. Он был ее родным отцом, с больными ничего общего не имел и вдобавок не одобрял наших с ней отношений. Но как, при всем желании, заподозрить человека, от которого осталась лишь нижняя часть тела? Да и потом, у него алиби. Он тогда чуть не весь день старательно прикреплял к окончаниям моих двигательных нервов платиновую проволоку с кремниевым покрытием.
— Вы говорите о ваших отношениях, но ей же всего тринадцать лет, этой девочке…
— Вы превратно поняли мои слова.
— Если я у вас все время на подозрении, почему было не сказать об этом ясно и определенно? Глупо. Заставили меня зря потратить столько времени на донесения…
— Видите ли, я то верил, то сомневался.
— Ну что ж, мне, пожалуй, пора.
— Нет, так не пойдет. То, что преступник вы, сейчас уже факт неопровержимый.
— У вас есть доказательства?
— Есть, причем сколько угодно. — Жеребец стукнул тетрадью по столу, но было видно, он слегка переигрывает. — Здесь все написано.
— Сомневаюсь.
— Во всех своих тетрадях вы намеренно указываете место, где сделаны записи. Слишком уж это нарочито. Позвонив вам сегодня — договориться о встрече, я застал вас дома, что случается крайне редко, обычно вы задерживаетесь на работе. А вот ни вчера, ни позавчера вас дома не было. И ночевали где-то в другом месте. Мы с секретаршей пытались разыскать вас, и не пробуйте изворачиваться, не выйдет.
— Чего же не выследили?
— Вы огорошили нас своим быстрым бегом.
— Вся сила в туфлях для прыжков. Не угодно ли заказать такие же, сэнсэй?
— Сдаюсь. Но, прошу вас, этой девочке необходим серьезный уход. Прошло уже почти три дня.
— Нет, только два.
— Болезнь ее называется «таяние костей»; кости исчезают — ужасно! Малейшее ослабление медицинской помощи, и под действием тяжести тела начинается укорачивание. Если произойдут необратимые изменения, будете виноваты вы. Прошу вас, умоляю. С каким трудом я превратился наконец в жеребца — неужели впустую?
— Бросьте причитать — вам это не к лицу.
— Утренний тест показал, что мои мужские качества значительно возросли. Присутствовавшая медсестра и та захлебнулась от восторга.
— Вы можете использовать в качестве партнерши кого угодно — вашу жену, секретаршу, медсестру.
— Кончайте свои непристойности. Вам, видно, этого не понять. Для меня девочка из восьмой палаты незаменима…
— Единственное, что вы получили, — возможность подглядывать за тем, что она делает.
— Физическая близость меня интересует меньше всего. Для меня это вопрос философский. Хороший врач — хороший больной — вам такое высказывание известно?
— А я думал, для вас суть в физической близости.
— Врач издревле обречен страдать духовной ущербностью. — Жеребец заговорил с быстротой паука, ткущего паутину. Но я ощущал какой-то разрыв между его словами и мыслями. — Обязанность его вовсе не в том, чтобы сочувствовать боли пострадавшего, — он должен остановить кровь, продезинфицировать рану, забинтовать ее. Он видит в пострадавшем не человека, получившего ранение, а рану, полученную человеком. Когда врачу, с этой его привычкой, вдруг попадается больной, предстающий перед ним человеком, он выходит из себя. И чтоб не выводить его из себя, больному надо перестать быть человеком. Постепенно врач обособляется от всех, становится одиноким, ожесточается и все больше отдаляется от людей. Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что предубеждение против больного — непременное качество, позволяющее стать знаменитым врачом. Подобное одиночество врача как раз и позволяет ему быть истинно гуманным, и это не парадокс. Только человек, противясь принципу выживания наиболее приспособленных, то есть естественному отбору, окружает заботой слабых и больных и гарантирует их существование. Герой погибает, а слабый живет. Фактически, уровень цивилизации может быть вычислен по проценту никудышных людей, входящих в данное общество. Был, кажется, даже один политолог (имени его я не помню), который дал такое определение современности: «Век больных, опирающийся на больных, для больных». И нечего роптать на порочность нашего века. Больной имеет право требовать от врача одиночество. Если же, несмотря ни на что, врач решается бежать от одиночества — ничего не поделаешь, он одновременно становится больным и как бы двуликим. Я лично готов пойти на это. Потому-то, честно говоря, и не роптал из-за своей импотенции. Это — истинная правда. Скорей я заслуживаю жалости, ибо мое бессилие — свидетельство сближения с больными.
— Неубедительно. Не вы ли сами говорили, что и у больных, по мере того как они становятся настоящими больными, наблюдается повышение чувственности.
— С этого я и начал. Действительно, огромное количество примеров, полученных путем подслушивания, убеждает: существование такого явления следует признать объективным фактом. Среди настоящих больных, похоже, нет импотентов. Даже во время болезни. В чем причина? Возможно, это связано со структурой общества больных. В тюрьме или казарме откровенно непристойные рассказы — ключ к взаимопониманию. Успешному заключению торговой сделки очень часто способствует так называемый эротобанкет. А мало ли примеров, когда супруги, охладевшие друг к другу, делают вход в спальню платным и таким путем преодолевают кризис в своих отношениях. В общем, куда ни глянь, везде перестройка человеческих отношений происходит с помощью секса. Разумеется, общество больных отличается от тюрьмы или казармы. И не потому, что здесь нет нужды скрываться от людей и не существует опасности разрушения человеческих отношений. Дело в том, что в его структуре где-то спрятан, несомненно, секрет облегчения бремени, отыскания стержня человеческих отношений. Что представляет собой больной? В чем его сущность? Совершенно неожиданно я нашел нужные мне ответы. Во всяком случае, девочка из восьмой палаты заставила меня забыть об импотенции. Она распахнула ворота хлева, в котором томился врач, и увлекла его в общество больных. Ей удалось это лишь потому, что у нее душа идеального больного. Безмерно богатая душа, которой она могла поделиться со мной. Нужно понять ее сердце. Нужно отдать все силы, чтобы сделать свою душу похожей на ее…
— Как это ни печально, ваши души нисколечко не похожи…
— Идеальный больной… самый лучший больной… человек, который не исцелится во веки веков… дни, проведенные в обнимку со смертью… растение-паразит, обогнавшее ростом другое, давшее ему жизнь… воплощение уродства… чудовище… наконец, человек-жеребец…
— Но вам ведь известно, что нижняя часть туловища, которой вы воспользовались, принадлежала отцу этой девочки.
— Даже физическая близость достигается не таким путем, в ее основе — стержень человеческих отношений.
— Я, видимо, чего-то не понимаю, но ваши рассуждения представляются мне слишком безапелляционными.
— Не думаю. Один американский врач открыл, что стремление к близости напоминает зуд. Зуд необходим для того, чтобы механическим способом избавиться от скопления в той или иной части организма биологически чужеродных тел. Кожные рецепторы под воздействием этих биологически чужеродных тел вырабатывают вещество (не помню точно названия) и посылают сигнал в головной мозг, отчего и возникает ощущение зуда. Это ощущение играет роль спускового крючка, вызывая желание почесать определенное место. Так же можно объяснить стремление к близости между мужчиной и женщиной. Но в данном случае все обстоит не столь просто и ясно, возникают некие симптомы, например, «краска на лице». В общем, всем распоряжается мозг. И если не будут устранены сдерживающие факторы, все закончится «краской на лице». Таким образом, если участок мозга, выполняющий роль стража человеческих отношений, не разрешит начать действия, нужды в них не появится.
— Но если стремиться к этому, достаточно взорвать сторожевой пост, и все в порядке.
— Учтите, вы отняли у меня девочку, а я ведь у вас никого не отнимал.
— Какая разница — кто? Клиника отняла.
— А может, ваша жена сама подала прошение о допуске ее к участию.
— В чем…
— В праздничном конкурсе. Стоит прийти к этой мысли, и все сразу становится на свои места. Запись на конкурс проводилась достаточно широко, не исключено, что и похищение пилюль — результат сговора. А вот «скорая помощь», я об этом думал, — здесь чувствуется рука человека, связанного с клиникой и прекрасно знакомого с тем, что в ней происходит.
— Вам это, возможно, покажется странным. Но мы с женой совершенно здоровы, и у нас не было ни малейшей необходимости иметь дело с клиникой.
— Граница между клиникой и внешним миром не так четко обозначена, как вам кажется. Если ваша жена сама подала прошение, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.
— Если девочка из восьмой палаты по собственной воле покинет больницу, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.
— Учтите, местонахождение вашей жены мне не известно.
— Учтите, местонахождение девочки мне не известно.
Да, мы с жеребцом обменялись хорошими ударами. Жеребец все время стоял, а я сидел на стуле, и мы, даже не пытаясь скрыть прерывистого дыхания, злобно уставились друг на друга. Я первым отвел глаза. Просто контактные линзы сдвинулись с места — никакой другой причины не было.
— Видите, я могу только стоять. И мозолить глаза.
Жеребец распустил пояс, расстегнул молнию, опустил брюки до самых колен и задрал рубаху. От поясницы почти до колен он был затянут в черный корсет из синтетической резины толщиной миллиметров в пять. Поверхность корсета была опутана сложным переплетением разноцветных проводов, в каждой точке их соединения находился позолоченный ввод. У нижнего края корсета зияла прорезь, как в почтовом ящике.
— Посмотрите, способен я на что-либо?
— Все ясно, можете подтянуть брюки.
Стоило перехватить корсет микрокомпьютерным поясом и присоединить дополнительную нижнюю часть тела к малогабаритным аппаратам поддержания жизненных функций, как сразу же возникало слияние чувственных восприятий. Один раз в три дня корсет сдается для промывания в отделение искусственных органов, но самому снимать его нельзя, а в нем можно лишь стоять или лежать. Если когда-нибудь я буду так великодушен, что прощу жеребца (пока что этого не предвидится), то постараюсь сконструировать для него специальный стул, в котором он сможет отдыхать стоя.
* * *
Подтягивая брюки, жеребец сказал:
— Хорошо. Если вы позволяете себе такие заявления, давайте, как мы договаривались, подвергнем вас испытанию на детекторе лжи.
— Не возражаю.
По правде говоря, меня очень беспокоило, что будет с девочкой из восьмой палаты, и хотелось как можно скорее отделаться от жеребца. Уже почти пять часов она ждет меня в подземелье. Водой и пищей она обеспечена. Но ей, наверно, тоскливо одной, и, конечно, она чувствует себя покинутой. К тому же, опасался я, дождь может затопить подвальный этаж.
Но там вокруг здания притаились преданные секретарше юнцы, только и ждущие моего появления, чтобы выследить, куда я пойду. А местность мне совершенно незнакома, и я не уверен, смогу ли обмануть преследователей. К счастью, жена жеребца, которая была специалистом по детектору лжи, кажется, жила отдельно от него в гостинице, расположенной рядом с лабораторией лингвопсихологии. Аппаратура принадлежит лаборатории, поэтому, естественно, испытание должно проводиться на месте. Лаборатория находилась в белом прямоугольном здании, восточнее главного корпуса, через дорогу от больничного кладбища. Чтобы предотвратить проникновение извне шума и света, здание спроектировано без окон, а вход и выход находятся в подвале. Если бежать оттуда, то, используя пересеченный рельеф кладбища, можно уйти от любой погони.
Я не собирался всерьез подвергнуться испытанию. Важно было под каким-нибудь благовидным предлогом избавиться от жеребца и, договорившись с его женой, упросить ее отменить или по крайней мере отложить эксперимент.
Но едва я увидел ее, все мои предположения рассыпались в прах. Прекрасно сложена, миловидна, правда, остренький носик и верхняя губа производили неприятное впечатление. Глаза, серьезные и печальные, похожи на спелые виноградины; голос мягкий, прерывающийся; ворот халата сверкает крахмальной белизной.
Я изменил тактику и решил согласиться на испытание. Я жаждал нормальных ощущений, как ныряльщик под водой жаждет воздуха. И не просто спасовал перед фантасмагорией — этим жеребцом и всем, связанным с ним. Я уже не испытывал уверенности в том, что мое собственное зеркало по-прежнему останется незамутненным и будет верно отражать события.
Ничего страшного, на худой конец, если вопрос окажется слишком опасным, я откажусь отвечать на него.
Она отнеслась ко мне так, как я и ожидал. Откровенно рассказала, почему живет отдельно от мужа. С первого дня супружества они заключили своеобразное соглашение: любую происходящую между ними беседу удостоверять с помощью детектора лжи. Дело было вовсе не в ревности или недоверии друг к другу, а в бесхитростном желании снова и снова убеждаться во взаимной любви. Они стремились исключить любые недомолвки, связанные со словом «ложь», не ради взаимных упреков, а во имя взаимного прощения.
Вопреки ожиданиям, все это обернулось против них. День ото дня их интерес друг к другу ослабевал, и в конце концов осталась лишь опустошенность.
— Я не могу сказать, что в наших отношениях что-то изменилось. Они — как бы сказать поточнее — стали лампочкой, отключенной от сети. Детектор лжи — штука бездушно-холодная, согласны? Правда — лицо, ложь — изнанка. Во всем происходящем есть лицо и изнанка.
— Вообще это ужасно тоскливо.
— Компьютеры тоже рассматривают все как плюс или минус. Да или нет. Может, это и хорошо, когда между чувством и разумом нет противоречия. Но что произойдет, если человека лишить такого противоречия? Если исчезнут ложь и правда и останутся одни лишь голые факты…
— В логичности вам не откажешь.
— Этим-то я себе и противна.
У супругов, лишенных прелести свободного общения, исчезло и взаимное влечение. Не с чем соглашаться, не на что возражать — остались одни их сердца, иссушенные, как трупики насекомых. Заместитель директора начал страдать острой импотенцией, и заведующий лабораторией лингвопсихологии помог ей поселиться отдельно.
— Пережитое в то время, наверно, и легло в основу вашей статьи «Логика лжи»?
— Читали?
— Бессмысленно такому человеку, как я…
— Например, существует узаконенная социальная ложь: оповещению о начале близости между мужчиной и женщиной дают наименование свадьбы; временный отъезд, чтобы без помех предаться любви, называют свадебным путешествием. Таким образом вуалируется непристойность. Обряды ничем не отличаются от процедуры выдачи водительских прав — придание стабильности стержню человеческих отношений.
— Я сегодня уже второй раз слышу о стержне человеческих отношений…
— Вы хотите сказать, что третий раз грозит вам сердечным приступом? — Она засмеялась. Проверка аппаратуры была закончена. — Ну как, начнем?
— Пожалуйста.
Потянулся бесконечный ряд монотонных, отчетливых вопросов. Любите собак?.. Сейчас утро?.. Дождь идет?.. Ели когда-нибудь помидоры?.. Вы чистите зубы перед умыванием?.. Сегодняшний сон был цветным?..
Потом вдруг обрушилась лавина совершенно неожиданных вопросов, заставших меня врасплох.
— Вы хотите спать со мной? — Я сидел, не отвечая ни слова, и жена заместителя директора, глядя на волнистую линию, бегущую по бумажной ленте, засмеялась, прикусив нижнюю губу. — О, солгали.
— Я же еще ничего не ответил.
— Любой ваш ответ будет ложью.
— Напрасно обвиняете меня.
— Тайная связь — серьезнейшая угроза стержню человеческих отношений.
— Задайте мне еще раз этот вопрос.
— Вы хотите спать со мной?
— Да.
— Странно…
— Показывает, что правда?
— Что-то похожее на снижение функций стержня человеческих отношений. Может быть, детектор лжи выполнил роль формализатора?
— Ну что ж, задавайте свой последний вопрос.
Но она вместо этого выключила аппарат и принялась освобождать меня от датчиков.
— Почему-то сначала у меня не было желания отвечать на ваш вопрос.
Перехватило дыхание, ощущение, будто говорит кто-то другой, находящийся далеко от меня. Возможно, я все еще чувствовал себя подключенным к детектору лжи? Она — я не исключаю этого — прекратила свои вопросы вовсе не ради меня, а решила тем самым довести до сведения заместителя директора, что, поскольку он излечился от импотенции, они могут теперь жить вместе. Мне стала отвратительна сама мысль об их близости, едва я представил себе, как все с это будет происходить.
— Еще не пропало желание спать со мной?
Отвечать не хотелось. Возможно, потому, что обряд закончился одновременно с отключением датчиков. Сконфузившись, она сказала, что хотела бы сфотографировать меня, и с помощью поляроидной камеры с разных ракурсов пять-шесть раз сняла меня во весь рост, в трусах. Представив себе, как ночью она в одиночестве будет рассматривать эти фотографии, я испытал некоторое раскаяние. Мне показалось слишком несправедливым, когда такое прекрасное тело одиноко. И в то же время промелькнула мысль, что одиночество почему-то подходит ему.
Я пошел вперед, пиная ногами камни, шелестя ветвями деревьев, чтобы привлечь внимание преследователей. А потом припустился бежать. Но не по дороге. Устроив соревнование в беге с препятствиями, я, пренебрегая дорогой, несся напрямик, перемахивая через могильные плиты. К счастью, в такую погоду можно было не опасаться вспугнуть какую-нибудь парочку, устроившую на кладбище тайное свидание. Дождь прошел, и месяц, проглядывавший сквозь разрывы среди туч, освещал мокрые могильные плиты. В туфлях для прыжков с ходу перемахнуть через них ничего не стоило, а в простых ботинках нужно сперва вскочить на плиту, потом спрыгнуть с нее. Одно это уже давало преимущество во времени. Вдобавок могильные плиты были расположены в шахматном порядке, а не параллельно друг другу, и тропинка петляла между ними, выписывая причудливые арабески. Планировщику кладбища, как видно, претила мысль о дружеском общении покойников. Но в затруднительном положении оказались не только покойники — моим преследователям, перебравшись через очередную плиту, всякий раз приходилось определять, к какой могиле нужно бежать, чтобы продолжить движение по прямой. Когда расстояние между нами достаточно увеличится, они потеряют представление, куда бежать, рассыплются в разные стороны и, гоняясь друг за другом, в конце концов потеряют меня из виду.
— Почему вы так думаете?
— А вам самому не кажется, что за утайку-то его и убили — заткнули рот?
— Да-да. Ловка женщина — одним выстрелом двух зайцев… Что ж, вполне возможно.
— Существует же где-то юбилейная комиссия.
— Мне об этом ничего не известно, я с ней никак не связан.
— А ведь она назначена Советом…
— Что-то я краем уха слышал. Приветственное слово по случаю юбилея обычно поручают мне. Я, жеребец, для этого и существую. Ну а сама подготовка к празднованию юбилея… В общем, Совет, как правило, придерживается линии невмешательства.
— Но это же официальный праздник. И кто-то должен всем распоряжаться.
— Если такой человек существует, то это скорее всего вы.
— Помогите мне встретиться с директором клиники.
— Не говорите чепухи. — Ливень усилился. Жеребец, глядя в окно, потянулся и сцепил пальцы на затылке. Потоки дождя бежали по стеклу, колеблясь, как языки пламени. Таким же зыбким казалось и лицо жеребца. — Разве кто-нибудь способен охватить все происходящее в клинике? Хотелось бы верить, что это возможно. Хотелось бы верить… Но кто знает. Да ведь от того, что здесь творится, с ума сойдешь. Даже просто сказать об этом не наберешься смелости. Тем более если речь зайдет о директоре клиники… Сколько лет не задавали такого вопроса, не задавал его и я. Иногда по ночам, наедине с самим собой, я думаю о нем. Может быть, именно сейчас в каком-то уголке клиники директор с беспокойством размышляет обо мне, не ведая о моем местожительстве, специальности, имени да и о самом моем существовании…
— Попробую-ка повнимательней разобраться, не уловили ли подслушивающие устройства чего-либо нового о празднике.
— Это прекрасно. — Жеребец повернулся к мужчине, выражение его лица смягчилось. — В вашем положении нужно слушать все подряд, без разбора, как это ни обременительно. Вы ведь теперь главный охранник. И должны быть в курсе всего. Даже если это не удастся, делайте вид, будто вам все известно, заставьте окружающих поверить вам.
— Я связан по рукам и по ногам. И это прекрасно знают те, кто скрывает мою жену, независимо от того, хотят они защитить ее или обидеть.
— Нужно, наверно, добиться их молчаливого согласия на ваше назначение.
— Сложное дело.
Жеребец вынул из шкафчика бутылку виски и два небольших стакана. Наполнив их до краев, он торжественно поднял свой стакан и опрокинул в рот, будто запивая огромную пилюлю.
— Выпейте-ка со мной. Воду налейте в стакан из-под пива. Может, теперь разрешите взглянуть на ваши записки?
Торговаться и дальше было бессмысленно.
Ведь жеребец сообщил мне обещанные сведения. И я уяснил одно — в исчезновении жены из приемного покоя нет ничего загадочного. Однако, напав наконец на след жены, я разволновался куда меньше, чем ожидал. Но зато овладевавшее мной беспокойство медленно и неуклонно прибывало, как вода в дырявой лодке. Во всяком случае, с похищением пилюль жена была связана чисто случайно, а главный вопрос — почему без всякого вызова прибыла «скорая помощь» — остался без ответа. Моя жена точно провалилась во тьму бездонной пещеры, и пока сквозь прорезавшуюся крохотную щелку разглядеть, где она, совершенно невозможно.
— За два вечера вы дошли лишь до этого места?.. — спросил жеребец ехидно, читая конец записок. — Вы еще даже не добрались до своей комнаты. А дальше — столько всего, о чем и писать-то непросто.
Я ответил ему в тон:
— А дальше — столько всего, о чем вы хотите узнать.
Жеребец рассмеялся с невинным видом и снова налил виски.
— Разумеется. Я думаю, вы продолжите эту работу?
— Не знаю, что и делать.
— Прошу вас. Завтра празднование юбилея, и я буду очень занят.
— Вы меня не обманываете?
— В чем?
— Пообещав переправить записки моей жене…
— Зачем же обманывать?
— Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой. Все, что вы говорите…
— Согласись вы с самого начала сотрудничать со мной, никаких проблем не возникло бы.
Вдруг голос его дрогнул. Подбородок натужно задвигался, будто он затолкал в рот пяток жевательных резинок, кончик носа побелел. Его возбуждение, видимо, передалось и мне — от груди к рукам пробежала электрическая искра.
— Я вообще жалею, что сотрудничал с вами; нет, нет, я не шучу.
— Если вам не хочется писать, можете сообщить мне обо всем устно.
— О чем же?..
— Разве не ясно? О том, что я жажду узнать.
— О моих сексуальных возможностях?
Жеребец неожиданно ухватил за горлышко бутылку виски и грохнул ею по столу. Помня, должно быть, как он недавно ушиб руку о стол, жеребец решил воспользоваться бутылкой. Она почему-то не разбилась, а по мраморной столешнице побежала полукруглая трещина. Нажав на стол, он соединил ее края.
— Теперь на любой бензоколонке можно купить хороший клей.
— Только не говорите, что вам ничего не известно. — Жеребец коротко вздохнул и сжал зубы. — Речь идет о больной из восьмой палаты. О том дне, когда удалось восстановить функции нижней части тела вашего предшественника и добиться полного соединения его нервных окончаний с моими. Бесконечные консультации с сотрудниками отделения искусственных органов и сотрудниками отделения нейротехники, оказавшими мне всестороннюю помощь, затем совместный обед — все это заняло массу времени, и, когда я вернулся в восьмую палату, помнится, шел уже десятый час. Ее кровать была пуста. А ведь именно в тот день я превратился в жеребца. Девочка должна была меня ждать. Кто-то ее увел — это несомненно.
— Вы хотите сказать, что преступник — я?
— Самые серьезные подозрения падают, конечно, на вашего предшественника. Он был ее родным отцом, с больными ничего общего не имел и вдобавок не одобрял наших с ней отношений. Но как, при всем желании, заподозрить человека, от которого осталась лишь нижняя часть тела? Да и потом, у него алиби. Он тогда чуть не весь день старательно прикреплял к окончаниям моих двигательных нервов платиновую проволоку с кремниевым покрытием.
— Вы говорите о ваших отношениях, но ей же всего тринадцать лет, этой девочке…
— Вы превратно поняли мои слова.
— Если я у вас все время на подозрении, почему было не сказать об этом ясно и определенно? Глупо. Заставили меня зря потратить столько времени на донесения…
— Видите ли, я то верил, то сомневался.
— Ну что ж, мне, пожалуй, пора.
— Нет, так не пойдет. То, что преступник вы, сейчас уже факт неопровержимый.
— У вас есть доказательства?
— Есть, причем сколько угодно. — Жеребец стукнул тетрадью по столу, но было видно, он слегка переигрывает. — Здесь все написано.
— Сомневаюсь.
— Во всех своих тетрадях вы намеренно указываете место, где сделаны записи. Слишком уж это нарочито. Позвонив вам сегодня — договориться о встрече, я застал вас дома, что случается крайне редко, обычно вы задерживаетесь на работе. А вот ни вчера, ни позавчера вас дома не было. И ночевали где-то в другом месте. Мы с секретаршей пытались разыскать вас, и не пробуйте изворачиваться, не выйдет.
— Чего же не выследили?
— Вы огорошили нас своим быстрым бегом.
— Вся сила в туфлях для прыжков. Не угодно ли заказать такие же, сэнсэй?
— Сдаюсь. Но, прошу вас, этой девочке необходим серьезный уход. Прошло уже почти три дня.
— Нет, только два.
— Болезнь ее называется «таяние костей»; кости исчезают — ужасно! Малейшее ослабление медицинской помощи, и под действием тяжести тела начинается укорачивание. Если произойдут необратимые изменения, будете виноваты вы. Прошу вас, умоляю. С каким трудом я превратился наконец в жеребца — неужели впустую?
— Бросьте причитать — вам это не к лицу.
— Утренний тест показал, что мои мужские качества значительно возросли. Присутствовавшая медсестра и та захлебнулась от восторга.
— Вы можете использовать в качестве партнерши кого угодно — вашу жену, секретаршу, медсестру.
— Кончайте свои непристойности. Вам, видно, этого не понять. Для меня девочка из восьмой палаты незаменима…
— Единственное, что вы получили, — возможность подглядывать за тем, что она делает.
— Физическая близость меня интересует меньше всего. Для меня это вопрос философский. Хороший врач — хороший больной — вам такое высказывание известно?
— А я думал, для вас суть в физической близости.
— Врач издревле обречен страдать духовной ущербностью. — Жеребец заговорил с быстротой паука, ткущего паутину. Но я ощущал какой-то разрыв между его словами и мыслями. — Обязанность его вовсе не в том, чтобы сочувствовать боли пострадавшего, — он должен остановить кровь, продезинфицировать рану, забинтовать ее. Он видит в пострадавшем не человека, получившего ранение, а рану, полученную человеком. Когда врачу, с этой его привычкой, вдруг попадается больной, предстающий перед ним человеком, он выходит из себя. И чтоб не выводить его из себя, больному надо перестать быть человеком. Постепенно врач обособляется от всех, становится одиноким, ожесточается и все больше отдаляется от людей. Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что предубеждение против больного — непременное качество, позволяющее стать знаменитым врачом. Подобное одиночество врача как раз и позволяет ему быть истинно гуманным, и это не парадокс. Только человек, противясь принципу выживания наиболее приспособленных, то есть естественному отбору, окружает заботой слабых и больных и гарантирует их существование. Герой погибает, а слабый живет. Фактически, уровень цивилизации может быть вычислен по проценту никудышных людей, входящих в данное общество. Был, кажется, даже один политолог (имени его я не помню), который дал такое определение современности: «Век больных, опирающийся на больных, для больных». И нечего роптать на порочность нашего века. Больной имеет право требовать от врача одиночество. Если же, несмотря ни на что, врач решается бежать от одиночества — ничего не поделаешь, он одновременно становится больным и как бы двуликим. Я лично готов пойти на это. Потому-то, честно говоря, и не роптал из-за своей импотенции. Это — истинная правда. Скорей я заслуживаю жалости, ибо мое бессилие — свидетельство сближения с больными.
— Неубедительно. Не вы ли сами говорили, что и у больных, по мере того как они становятся настоящими больными, наблюдается повышение чувственности.
— С этого я и начал. Действительно, огромное количество примеров, полученных путем подслушивания, убеждает: существование такого явления следует признать объективным фактом. Среди настоящих больных, похоже, нет импотентов. Даже во время болезни. В чем причина? Возможно, это связано со структурой общества больных. В тюрьме или казарме откровенно непристойные рассказы — ключ к взаимопониманию. Успешному заключению торговой сделки очень часто способствует так называемый эротобанкет. А мало ли примеров, когда супруги, охладевшие друг к другу, делают вход в спальню платным и таким путем преодолевают кризис в своих отношениях. В общем, куда ни глянь, везде перестройка человеческих отношений происходит с помощью секса. Разумеется, общество больных отличается от тюрьмы или казармы. И не потому, что здесь нет нужды скрываться от людей и не существует опасности разрушения человеческих отношений. Дело в том, что в его структуре где-то спрятан, несомненно, секрет облегчения бремени, отыскания стержня человеческих отношений. Что представляет собой больной? В чем его сущность? Совершенно неожиданно я нашел нужные мне ответы. Во всяком случае, девочка из восьмой палаты заставила меня забыть об импотенции. Она распахнула ворота хлева, в котором томился врач, и увлекла его в общество больных. Ей удалось это лишь потому, что у нее душа идеального больного. Безмерно богатая душа, которой она могла поделиться со мной. Нужно понять ее сердце. Нужно отдать все силы, чтобы сделать свою душу похожей на ее…
— Как это ни печально, ваши души нисколечко не похожи…
— Идеальный больной… самый лучший больной… человек, который не исцелится во веки веков… дни, проведенные в обнимку со смертью… растение-паразит, обогнавшее ростом другое, давшее ему жизнь… воплощение уродства… чудовище… наконец, человек-жеребец…
— Но вам ведь известно, что нижняя часть туловища, которой вы воспользовались, принадлежала отцу этой девочки.
— Даже физическая близость достигается не таким путем, в ее основе — стержень человеческих отношений.
— Я, видимо, чего-то не понимаю, но ваши рассуждения представляются мне слишком безапелляционными.
— Не думаю. Один американский врач открыл, что стремление к близости напоминает зуд. Зуд необходим для того, чтобы механическим способом избавиться от скопления в той или иной части организма биологически чужеродных тел. Кожные рецепторы под воздействием этих биологически чужеродных тел вырабатывают вещество (не помню точно названия) и посылают сигнал в головной мозг, отчего и возникает ощущение зуда. Это ощущение играет роль спускового крючка, вызывая желание почесать определенное место. Так же можно объяснить стремление к близости между мужчиной и женщиной. Но в данном случае все обстоит не столь просто и ясно, возникают некие симптомы, например, «краска на лице». В общем, всем распоряжается мозг. И если не будут устранены сдерживающие факторы, все закончится «краской на лице». Таким образом, если участок мозга, выполняющий роль стража человеческих отношений, не разрешит начать действия, нужды в них не появится.
— Но если стремиться к этому, достаточно взорвать сторожевой пост, и все в порядке.
— Учтите, вы отняли у меня девочку, а я ведь у вас никого не отнимал.
— Какая разница — кто? Клиника отняла.
— А может, ваша жена сама подала прошение о допуске ее к участию.
— В чем…
— В праздничном конкурсе. Стоит прийти к этой мысли, и все сразу становится на свои места. Запись на конкурс проводилась достаточно широко, не исключено, что и похищение пилюль — результат сговора. А вот «скорая помощь», я об этом думал, — здесь чувствуется рука человека, связанного с клиникой и прекрасно знакомого с тем, что в ней происходит.
— Вам это, возможно, покажется странным. Но мы с женой совершенно здоровы, и у нас не было ни малейшей необходимости иметь дело с клиникой.
— Граница между клиникой и внешним миром не так четко обозначена, как вам кажется. Если ваша жена сама подала прошение, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.
— Если девочка из восьмой палаты по собственной воле покинет больницу, то, даже обнаружив ее местонахождение, вы в дальнейшем столкнетесь с большими трудностями.
— Учтите, местонахождение вашей жены мне не известно.
— Учтите, местонахождение девочки мне не известно.
Да, мы с жеребцом обменялись хорошими ударами. Жеребец все время стоял, а я сидел на стуле, и мы, даже не пытаясь скрыть прерывистого дыхания, злобно уставились друг на друга. Я первым отвел глаза. Просто контактные линзы сдвинулись с места — никакой другой причины не было.
— Видите, я могу только стоять. И мозолить глаза.
Жеребец распустил пояс, расстегнул молнию, опустил брюки до самых колен и задрал рубаху. От поясницы почти до колен он был затянут в черный корсет из синтетической резины толщиной миллиметров в пять. Поверхность корсета была опутана сложным переплетением разноцветных проводов, в каждой точке их соединения находился позолоченный ввод. У нижнего края корсета зияла прорезь, как в почтовом ящике.
— Посмотрите, способен я на что-либо?
— Все ясно, можете подтянуть брюки.
Стоило перехватить корсет микрокомпьютерным поясом и присоединить дополнительную нижнюю часть тела к малогабаритным аппаратам поддержания жизненных функций, как сразу же возникало слияние чувственных восприятий. Один раз в три дня корсет сдается для промывания в отделение искусственных органов, но самому снимать его нельзя, а в нем можно лишь стоять или лежать. Если когда-нибудь я буду так великодушен, что прощу жеребца (пока что этого не предвидится), то постараюсь сконструировать для него специальный стул, в котором он сможет отдыхать стоя.
* * *
Подтягивая брюки, жеребец сказал:
— Хорошо. Если вы позволяете себе такие заявления, давайте, как мы договаривались, подвергнем вас испытанию на детекторе лжи.
— Не возражаю.
По правде говоря, меня очень беспокоило, что будет с девочкой из восьмой палаты, и хотелось как можно скорее отделаться от жеребца. Уже почти пять часов она ждет меня в подземелье. Водой и пищей она обеспечена. Но ей, наверно, тоскливо одной, и, конечно, она чувствует себя покинутой. К тому же, опасался я, дождь может затопить подвальный этаж.
Но там вокруг здания притаились преданные секретарше юнцы, только и ждущие моего появления, чтобы выследить, куда я пойду. А местность мне совершенно незнакома, и я не уверен, смогу ли обмануть преследователей. К счастью, жена жеребца, которая была специалистом по детектору лжи, кажется, жила отдельно от него в гостинице, расположенной рядом с лабораторией лингвопсихологии. Аппаратура принадлежит лаборатории, поэтому, естественно, испытание должно проводиться на месте. Лаборатория находилась в белом прямоугольном здании, восточнее главного корпуса, через дорогу от больничного кладбища. Чтобы предотвратить проникновение извне шума и света, здание спроектировано без окон, а вход и выход находятся в подвале. Если бежать оттуда, то, используя пересеченный рельеф кладбища, можно уйти от любой погони.
Я не собирался всерьез подвергнуться испытанию. Важно было под каким-нибудь благовидным предлогом избавиться от жеребца и, договорившись с его женой, упросить ее отменить или по крайней мере отложить эксперимент.
* * *
Как обманулся я в жене заместителя директора! Я счел было ее умной, поскольку, благодаря одной-единственной статье «Логика лжи применительно к структуре, базирующейся на формализации», она сразу же превратилась из заурядной машинистки-больной в сотрудницу лаборатории. Достаточно расчетливая, чтобы, сославшись на импотенцию мужа, поселиться отдельно от него, она представлялась мне лишенной округлостей женщиной, этаким треугольником в платье.Но едва я увидел ее, все мои предположения рассыпались в прах. Прекрасно сложена, миловидна, правда, остренький носик и верхняя губа производили неприятное впечатление. Глаза, серьезные и печальные, похожи на спелые виноградины; голос мягкий, прерывающийся; ворот халата сверкает крахмальной белизной.
Я изменил тактику и решил согласиться на испытание. Я жаждал нормальных ощущений, как ныряльщик под водой жаждет воздуха. И не просто спасовал перед фантасмагорией — этим жеребцом и всем, связанным с ним. Я уже не испытывал уверенности в том, что мое собственное зеркало по-прежнему останется незамутненным и будет верно отражать события.
Ничего страшного, на худой конец, если вопрос окажется слишком опасным, я откажусь отвечать на него.
Она отнеслась ко мне так, как я и ожидал. Откровенно рассказала, почему живет отдельно от мужа. С первого дня супружества они заключили своеобразное соглашение: любую происходящую между ними беседу удостоверять с помощью детектора лжи. Дело было вовсе не в ревности или недоверии друг к другу, а в бесхитростном желании снова и снова убеждаться во взаимной любви. Они стремились исключить любые недомолвки, связанные со словом «ложь», не ради взаимных упреков, а во имя взаимного прощения.
Вопреки ожиданиям, все это обернулось против них. День ото дня их интерес друг к другу ослабевал, и в конце концов осталась лишь опустошенность.
— Я не могу сказать, что в наших отношениях что-то изменилось. Они — как бы сказать поточнее — стали лампочкой, отключенной от сети. Детектор лжи — штука бездушно-холодная, согласны? Правда — лицо, ложь — изнанка. Во всем происходящем есть лицо и изнанка.
— Вообще это ужасно тоскливо.
— Компьютеры тоже рассматривают все как плюс или минус. Да или нет. Может, это и хорошо, когда между чувством и разумом нет противоречия. Но что произойдет, если человека лишить такого противоречия? Если исчезнут ложь и правда и останутся одни лишь голые факты…
— В логичности вам не откажешь.
— Этим-то я себе и противна.
У супругов, лишенных прелести свободного общения, исчезло и взаимное влечение. Не с чем соглашаться, не на что возражать — остались одни их сердца, иссушенные, как трупики насекомых. Заместитель директора начал страдать острой импотенцией, и заведующий лабораторией лингвопсихологии помог ей поселиться отдельно.
— Пережитое в то время, наверно, и легло в основу вашей статьи «Логика лжи»?
— Читали?
— Бессмысленно такому человеку, как я…
— Например, существует узаконенная социальная ложь: оповещению о начале близости между мужчиной и женщиной дают наименование свадьбы; временный отъезд, чтобы без помех предаться любви, называют свадебным путешествием. Таким образом вуалируется непристойность. Обряды ничем не отличаются от процедуры выдачи водительских прав — придание стабильности стержню человеческих отношений.
— Я сегодня уже второй раз слышу о стержне человеческих отношений…
— Вы хотите сказать, что третий раз грозит вам сердечным приступом? — Она засмеялась. Проверка аппаратуры была закончена. — Ну как, начнем?
— Пожалуйста.
Потянулся бесконечный ряд монотонных, отчетливых вопросов. Любите собак?.. Сейчас утро?.. Дождь идет?.. Ели когда-нибудь помидоры?.. Вы чистите зубы перед умыванием?.. Сегодняшний сон был цветным?..
Потом вдруг обрушилась лавина совершенно неожиданных вопросов, заставших меня врасплох.
— Вы хотите спать со мной? — Я сидел, не отвечая ни слова, и жена заместителя директора, глядя на волнистую линию, бегущую по бумажной ленте, засмеялась, прикусив нижнюю губу. — О, солгали.
— Я же еще ничего не ответил.
— Любой ваш ответ будет ложью.
— Напрасно обвиняете меня.
— Тайная связь — серьезнейшая угроза стержню человеческих отношений.
— Задайте мне еще раз этот вопрос.
— Вы хотите спать со мной?
— Да.
— Странно…
— Показывает, что правда?
— Что-то похожее на снижение функций стержня человеческих отношений. Может быть, детектор лжи выполнил роль формализатора?
— Ну что ж, задавайте свой последний вопрос.
Но она вместо этого выключила аппарат и принялась освобождать меня от датчиков.
— Почему-то сначала у меня не было желания отвечать на ваш вопрос.
Перехватило дыхание, ощущение, будто говорит кто-то другой, находящийся далеко от меня. Возможно, я все еще чувствовал себя подключенным к детектору лжи? Она — я не исключаю этого — прекратила свои вопросы вовсе не ради меня, а решила тем самым довести до сведения заместителя директора, что, поскольку он излечился от импотенции, они могут теперь жить вместе. Мне стала отвратительна сама мысль об их близости, едва я представил себе, как все с это будет происходить.
— Еще не пропало желание спать со мной?
Отвечать не хотелось. Возможно, потому, что обряд закончился одновременно с отключением датчиков. Сконфузившись, она сказала, что хотела бы сфотографировать меня, и с помощью поляроидной камеры с разных ракурсов пять-шесть раз сняла меня во весь рост, в трусах. Представив себе, как ночью она в одиночестве будет рассматривать эти фотографии, я испытал некоторое раскаяние. Мне показалось слишком несправедливым, когда такое прекрасное тело одиноко. И в то же время промелькнула мысль, что одиночество почему-то подходит ему.
* * *
С некоторым сожалением проводив ее до гостиницы, я вернулся на дорогу, огибавшую больничное кладбище. В свете ртутных фонарей мокрая лента асфальта чернела, как вода в грязном канале. Немыслимо ничто более черное — перебеги ее черный котенок, заметить его было бы невозможно. Медленно перейдя на ту сторону, где было кладбище, я перемахнул через бетонную ограду почти в рост человека и, спрятавшись в густых зарослях вишни, стал осматриваться. Не прошло и трех секунд, как пять силуэтов пересекли дорогу. Интересно, те ли это юнцы, которые убили моего предшественника, или пять вообще любимое число секретарши?Я пошел вперед, пиная ногами камни, шелестя ветвями деревьев, чтобы привлечь внимание преследователей. А потом припустился бежать. Но не по дороге. Устроив соревнование в беге с препятствиями, я, пренебрегая дорогой, несся напрямик, перемахивая через могильные плиты. К счастью, в такую погоду можно было не опасаться вспугнуть какую-нибудь парочку, устроившую на кладбище тайное свидание. Дождь прошел, и месяц, проглядывавший сквозь разрывы среди туч, освещал мокрые могильные плиты. В туфлях для прыжков с ходу перемахнуть через них ничего не стоило, а в простых ботинках нужно сперва вскочить на плиту, потом спрыгнуть с нее. Одно это уже давало преимущество во времени. Вдобавок могильные плиты были расположены в шахматном порядке, а не параллельно друг другу, и тропинка петляла между ними, выписывая причудливые арабески. Планировщику кладбища, как видно, претила мысль о дружеском общении покойников. Но в затруднительном положении оказались не только покойники — моим преследователям, перебравшись через очередную плиту, всякий раз приходилось определять, к какой могиле нужно бежать, чтобы продолжить движение по прямой. Когда расстояние между нами достаточно увеличится, они потеряют представление, куда бежать, рассыплются в разные стороны и, гоняясь друг за другом, в конце концов потеряют меня из виду.