Страница:
И как скупец, что всех богатств лишился,
Я вновь в отчаянье впадать душою стал,
Опять, дрожа, с пути прямого сбился
И к той долине мертвой отступал,
Где даже голос солнца замолкает [7],
Вдруг некий муж передо мной предстал,
Ему, казалось, голос изменяет
От долгого молчанья, видел я,
Он путь ко мне спокойно направляет;
Восторженно забилась грудь моя,—
— «Кто б ни был ты, о, сжалься надо мною!..
Ты. человек иль тень земного бытия!»
А он в ответ: «Увы, перед тобою
Не человек, хоть им я прежде был,
Теперь, увы, я — только тень... не скрою,
Мой род из Мантуи, а сам я в Риме жил
При добром Августе, но лживы были боги
В те времена,— их ныне мир забыл [8]
Я был поэт благочестивый, строгий,
Анхиза сын был воспеваем мной...
Но для чего нам воскрешать тревоги.
Сгорела Троя, град его родной,
И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине
Ты скрылся здесь испуганной душой
И не стремишься к радостной вершине
Роскошного холма, что все блага сулит,
Раскинувшись перед тобою ныне!..»
В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид,
Вергилий — ты, источник вдохновенный,
Что из себя поток поэзии струит!»
И перед ним склонил чело смущенный.
НАДПИСЬ НА ВРАТАХ АДА
ПАОЛО И ФРАНЧЕСКА
ПОВЕСТЬ ГРАФА УГОЛИНО
[17]
ДАНТЕ И БЕАТРИЧЕ
ПРЕДДВЕРИЕ РАЯ
К СИЛЬВИИ
ЗАВЕЩАНИЕ
СВАДЬБА
СОНЕТ
НАДПИСЬ НА КАМНЕ
«ВО ИМЯ БОГА»
К ДОЧЕРИ
СОНЕТ
Ф. НИЦШЕ
СИЛЬ-МАРИЯ
«ВЕСЕЛАЯ НАУКА»
К НОВЫМ МОРЯМ
НОВЫЙ КОЛУМБ
СРЕДИ ВРАГОВ
К ГЛЕТЧЕРУ
НА МОТИВ ИЗ «ЗАРАТУСТРЫ»
РОЖДЕНЬЕ АРФЫ
Я вновь в отчаянье впадать душою стал,
Опять, дрожа, с пути прямого сбился
И к той долине мертвой отступал,
Где даже голос солнца замолкает [7],
Вдруг некий муж передо мной предстал,
Ему, казалось, голос изменяет
От долгого молчанья, видел я,
Он путь ко мне спокойно направляет;
Восторженно забилась грудь моя,—
— «Кто б ни был ты, о, сжалься надо мною!..
Ты. человек иль тень земного бытия!»
А он в ответ: «Увы, перед тобою
Не человек, хоть им я прежде был,
Теперь, увы, я — только тень... не скрою,
Мой род из Мантуи, а сам я в Риме жил
При добром Августе, но лживы были боги
В те времена,— их ныне мир забыл [8]
Я был поэт благочестивый, строгий,
Анхиза сын был воспеваем мной...
Но для чего нам воскрешать тревоги.
Сгорела Троя, град его родной,
И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине
Ты скрылся здесь испуганной душой
И не стремишься к радостной вершине
Роскошного холма, что все блага сулит,
Раскинувшись перед тобою ныне!..»
В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид,
Вергилий — ты, источник вдохновенный,
Что из себя поток поэзии струит!»
И перед ним склонил чело смущенный.
НАДПИСЬ НА ВРАТАХ АДА
Песнь III
«Через меня идут к страданьям вечным,
Через меня идут к погибшим навсегда,
Через меня идут к мученьям бесконечным,
В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата
В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,—
Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита,
Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель.
Простись с надеждой, позабудь мечты
Входящий в эту мрачную обитель!»
Слова ужасные узрев средь темноты,
«Учитель,— я сказал,— как странно их значенье?!.»
А он: «3десь всякий страх оставить должен ты,
Здесь места нет порывам сожаленья,
Здесь должно всякое волненье замереть.
Здесь душ отверженных немолчные мученья
Нам суждено с тобой теперь узреть,
Они утратили навек свое сознанье,
Тот высший дар, что нам дано иметь!
Дай руку мне!» — и, полный упованья,
С лицом веселым вождь переступил
Таинственный предел ужасного страданья...
Безумный вопль вкруг своды огласил,
Повсюду раздались и крики, и проклятья,
И так ужасен свод беззвездный был,
Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!..
Повсюду в ужасе немом я замечал
То всплески рук, то дикие объятья,
От воплей воздух вкруг ужасно грохотал,
Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье.
И, полный ужаса, поэту я сказал:
«Откуда этот сонм, проклятья и стенанья,
Доныне я таких страданий не видал,
За что постигло их такое наказанье?..»
«Здесь души тех, кто никогда не знал
Ни славы подвига, ни срама преступленья,
Кто для себя лишь жил,— Вергилий отвечал,—
Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья,
Они казнятся здесь,— нарушив долг святой,
Они страшилися борьбы и возмущенья,
Им недоступен рай с небесной красотой,
И бездны адские принять их не посмели,
И души, полные безумною враждой,
С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»
«Через меня идут к страданьям вечным,
Через меня идут к погибшим навсегда,
Через меня идут к мученьям бесконечным,
В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата
В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,—
Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита,
Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель.
Простись с надеждой, позабудь мечты
Входящий в эту мрачную обитель!»
Слова ужасные узрев средь темноты,
«Учитель,— я сказал,— как странно их значенье?!.»
А он: «3десь всякий страх оставить должен ты,
Здесь места нет порывам сожаленья,
Здесь должно всякое волненье замереть.
Здесь душ отверженных немолчные мученья
Нам суждено с тобой теперь узреть,
Они утратили навек свое сознанье,
Тот высший дар, что нам дано иметь!
Дай руку мне!» — и, полный упованья,
С лицом веселым вождь переступил
Таинственный предел ужасного страданья...
Безумный вопль вкруг своды огласил,
Повсюду раздались и крики, и проклятья,
И так ужасен свод беззвездный был,
Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!..
Повсюду в ужасе немом я замечал
То всплески рук, то дикие объятья,
От воплей воздух вкруг ужасно грохотал,
Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье.
И, полный ужаса, поэту я сказал:
«Откуда этот сонм, проклятья и стенанья,
Доныне я таких страданий не видал,
За что постигло их такое наказанье?..»
«Здесь души тех, кто никогда не знал
Ни славы подвига, ни срама преступленья,
Кто для себя лишь жил,— Вергилий отвечал,—
Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья,
Они казнятся здесь,— нарушив долг святой,
Они страшилися борьбы и возмущенья,
Им недоступен рай с небесной красотой,
И бездны адские принять их не посмели,
И души, полные безумною враждой,
С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»
ПАОЛО И ФРАНЧЕСКА
Из 5 песни
«Учитель,— я сказал,— мой дух горит желаньем
Вступить в беседу с той воздушною четой,
Что легкий ветерок несет своим дыханьем!..»
Вергилий мне в ответ: «Помедли, и с тобой
Их сблизит ветра вздох... любовью заклиная,
Тогда зови, они на зов ответят твой!..»
И ветер их прибил, и, голос возвышая,
Я крикнул: «Если вам не положен запрет,
Приблизьтесь к нам, о, вы, чья доля — скорбь немая!..»
Тогда, как горлинки неслышный свой полет
К родимому гнезду любовно устремляют,
Они порхнули к нам на ласковый привет,
Дидону с сонмищем видений покидают
И держат робкий путь сквозь адский мрак и смрад,
Как будто их мои призывы окрыляют,—
«Созданья нежные, кому не страшен ад,
Вы к нашим бедствиям прониклись сожаленьем,
Прощая грешников, что кровью мир багрят [9],
Наказаны за то навеки отверженьем!..
О, если б к нам Творец стал милостив опять,
Мы б пали перед ним, как некогда, с моленьем,
Да пролиет на вас святую благодать!..
Вы к нашим бедствиям явили состраданье,
На все вопросы мы готовы отвечать,
Покуда ветерка затихнуло дыханье...
Я [10]родилась в стране, где По, стремясь вперед,
В безбрежный океан ввергается в журчанье,
Чтоб скучных спутников забыть в пучине вод...
В его [11]душе любовь зажглась порывом страстным
(То сердце нежное без всяких слов поймет),
Но был похищен он вдруг замыслом ужасным,
Что до сих пор еще терзает разум мой
И грудь сжигает мне порывом гнева властным!..
Увы, любовь — закон, чтоб полюбил другой,—
И тотчас мной любовь так овладела жадно,
Что оба в бездне мы погибли роковой...
Того [12], кто угасил две жизни беспощадно,
Уже Каина [13]ждет, ему — прощенья нет!..»
Внимая речь ее, с тоскою безотрадной
Поникнул я главой, и мне сказал поэт:
«О чем ты в этот миг задумался смущенно?»
«Учитель.— молвил я,— увы, не ведал свет
Желаний пламенных и страсти затаенной,
Что души нежные к пороку привели!»
И снова обратил слова к чете влюбленной.—
«Франческа,— я сказал,— страдания твои
Поток горячих слез из сердца исторгают;
Зачем ты предалась волнениям любви,
Ты знала, что они лишь горе предвещают?»
Франческа мне в ответ: «О, знай, всего страшней
В несчастье вспоминать (твой доктор [14]это знает):
О счастии былом; но если знать скорей
Ты хочешь ныне все: и страсти пробужденье,
И муки адские, и скорбь души моей,
Я все поведаю тебе без замедленья,
Исторгнув из очей горячих слез струи...
Читали как-то раз мы с ним для развлеченья,
Как Ланчелотто [15]был зажжен огнем любви,
И были мы одни, запретное желанье
В тот миг в его очах прочли глаза мои,—
И побледнели мы, и замерло дыханье...
Когда ж поведал он, как страстная чета
Слила уста свои в согласное лобзанье
(Как Галеотто [16], будь та книга проклята!),
Тот, с кем навеки я неразлучима боле,
Поцеловал мои дрожащие уста,
И сладостно его я отдалася воле...
Увы, в тот день читать уж не пришлося нам!..»
Пока она вела рассказ о страшной доле,
Безмолвно дух другой рыдал, и вот я сам,
К чете отверженной исполнен состраданья.
Нежданно волю дал непрошеным слезам
И, словно труп, упал на землю без дыханья...
«Учитель,— я сказал,— мой дух горит желаньем
Вступить в беседу с той воздушною четой,
Что легкий ветерок несет своим дыханьем!..»
Вергилий мне в ответ: «Помедли, и с тобой
Их сблизит ветра вздох... любовью заклиная,
Тогда зови, они на зов ответят твой!..»
И ветер их прибил, и, голос возвышая,
Я крикнул: «Если вам не положен запрет,
Приблизьтесь к нам, о, вы, чья доля — скорбь немая!..»
Тогда, как горлинки неслышный свой полет
К родимому гнезду любовно устремляют,
Они порхнули к нам на ласковый привет,
Дидону с сонмищем видений покидают
И держат робкий путь сквозь адский мрак и смрад,
Как будто их мои призывы окрыляют,—
«Созданья нежные, кому не страшен ад,
Вы к нашим бедствиям прониклись сожаленьем,
Прощая грешников, что кровью мир багрят [9],
Наказаны за то навеки отверженьем!..
О, если б к нам Творец стал милостив опять,
Мы б пали перед ним, как некогда, с моленьем,
Да пролиет на вас святую благодать!..
Вы к нашим бедствиям явили состраданье,
На все вопросы мы готовы отвечать,
Покуда ветерка затихнуло дыханье...
Я [10]родилась в стране, где По, стремясь вперед,
В безбрежный океан ввергается в журчанье,
Чтоб скучных спутников забыть в пучине вод...
В его [11]душе любовь зажглась порывом страстным
(То сердце нежное без всяких слов поймет),
Но был похищен он вдруг замыслом ужасным,
Что до сих пор еще терзает разум мой
И грудь сжигает мне порывом гнева властным!..
Увы, любовь — закон, чтоб полюбил другой,—
И тотчас мной любовь так овладела жадно,
Что оба в бездне мы погибли роковой...
Того [12], кто угасил две жизни беспощадно,
Уже Каина [13]ждет, ему — прощенья нет!..»
Внимая речь ее, с тоскою безотрадной
Поникнул я главой, и мне сказал поэт:
«О чем ты в этот миг задумался смущенно?»
«Учитель.— молвил я,— увы, не ведал свет
Желаний пламенных и страсти затаенной,
Что души нежные к пороку привели!»
И снова обратил слова к чете влюбленной.—
«Франческа,— я сказал,— страдания твои
Поток горячих слез из сердца исторгают;
Зачем ты предалась волнениям любви,
Ты знала, что они лишь горе предвещают?»
Франческа мне в ответ: «О, знай, всего страшней
В несчастье вспоминать (твой доктор [14]это знает):
О счастии былом; но если знать скорей
Ты хочешь ныне все: и страсти пробужденье,
И муки адские, и скорбь души моей,
Я все поведаю тебе без замедленья,
Исторгнув из очей горячих слез струи...
Читали как-то раз мы с ним для развлеченья,
Как Ланчелотто [15]был зажжен огнем любви,
И были мы одни, запретное желанье
В тот миг в его очах прочли глаза мои,—
И побледнели мы, и замерло дыханье...
Когда ж поведал он, как страстная чета
Слила уста свои в согласное лобзанье
(Как Галеотто [16], будь та книга проклята!),
Тот, с кем навеки я неразлучима боле,
Поцеловал мои дрожащие уста,
И сладостно его я отдалася воле...
Увы, в тот день читать уж не пришлося нам!..»
Пока она вела рассказ о страшной доле,
Безмолвно дух другой рыдал, и вот я сам,
К чете отверженной исполнен состраданья.
Нежданно волю дал непрошеным слезам
И, словно труп, упал на землю без дыханья...
ПОВЕСТЬ ГРАФА УГОЛИНО
[17]
I. (Из песни 32-й)
Увидел я потом чету иную,
Замерзшую в пучине ледяной,—
Там голова одна на голову другую
Нависла шапкою; как гложет хлеб порой
Голодный бешено, так и она вонзала,
Ярясь, в затылок зуб ужасный свой,
И как Тидея злоба опьяняла,
Когда он мозг врага, безумствуя, сосал,
Так череп голова ужасная глодала...
«Что сделал он? — в смущеньи я сказал,—
За что, как лютый зверь, весь яростью пылая
Его грызешь, скажи, чем он твой гнев стяжал?..
Когда ты прав, его безжалостно терзая,
Я в мире том отмщу за горький жребий твой,
О нем рассказами живых оповещая,
Коль оттого язык вдруг не иссохнет мой!»
II. (Из песни 33-й)
От страшной пищи губы оторвав,
Он [18]их отер поспешно волосами;
Врагу весь череп сзади обглодав,
Ко мне он обратился со словами:
«Ты требуешь, чтоб вновь поведал я
О том, что сжало сердце мне тисками,
Хоть повесть впереди еще моя!..
Пусть эта речь посеет плод позора
Изменнику, сгубившему меня!..
Тебе готов поведать вся я скоро,
Рыдая горько... Кто ты. как сюда
Проник, не ведаю; по звукам разговора —
Ты флорентиец, верно... Я тогда
Был Уголино. Высших Сил решеньем
Нам суждено быть вместе навсегда
С епископом Руджьери, чьим веленьем
Я. как изменник подлый, схвачен был
И умерщвлен; услышь же с изумленьем,
Как Руджиери страшно мне отметил,
Какие вынес я тогда страданья,
И чем он ныне казнь такую заслужил!..
Уж много раз луна неверное сиянье
С небес роняла в щель ужасной башни той,
Что „башни голода“ мой жребий дал названье
(Хоть многих в будущем постигнет жребий мой!..),
Вдруг страшный сон, покров грядущего срывая,
Приснился мне полночною порой,—
Мне грезилась охота удалая;
Она неслась к гope [19], что. много долгих лет
Пизанцев с Луккою враждебной разделяя,
Воздвиглась посреди; завидев волчий след,
Руджьери с сворою собак голодной
Гнал волка и волчат; за ним неслись вослед
Гуаланд, Сисмонд, Лафранк [20]; но скоро бег свободный
Измучил жертвы их, и вот увидел я,
Как звери острые клыки в борьбе бесплодной
Вонзили в грудь себе: погибла их семья!
Тут стоны тихие меня вдруг пробудили,
То хлеба жалобно просили сыновья
И слезы горькие во сне обильно лили!..
Зачем спокоен ты, скажи мне! ты жесток!
Коль до сих пор твои глаза сухими были,
Скажи, над чем бы ты еще заплакать мог!..
Настал желанный час, нам есть тогда давали,
Но глухо прогремел в последний раз замок,
То „башню голода“ снаружи запирали...
Тогда бесстрашно я в лицо сынам взглянул,
Слез не было в очах, уста мои молчали,
И вот, собравши дух, в последний раз вздохнул
И весь закаменел, не слыша их рыданья;
Анзельм. малютка мой, ко мне с мольбой прильнул:
„Отец мой, что с тобой?!“ Ответ ему — молчанье,
Так сутки целые упорно я молчал,
Сдавив в груди своей безумное страданье!
Когда же через день дрожащий свет упал,
В их лицах я узнал свое изображенье
И руки в бешенстве себе кусать я стал;
Они же, думая, то — голода мученье,
Сказали: „Было бы гораздо легче нам,
Когда бы, съевши нас, нашел ты облегченье.
Ты плотью нас облек презренной, ныне сам
Плоть нашу совлеки!“ — но я молчал упорно,
Бояся волю дать рыданьям и слезам...
Прошло еще два дня, на третий день позорный,
О для чего, земля, ты не распалась в миг,
Мой Гаддо с жалобой, с мольбой покорной
„О, помоги, отец!“ упал у ног моих
И умер... Как теперь меня ты видишь ясно,
Так видел я потом еще троих,
Погибших в пятый день от голода... Ужасно!..
Я их ощупывал и звал, слепой от слез,
Три долгих дня. увы, но было все напрасно!
И вот безумие в моей душе зажглось,—
И голод одолел на миг мои страданья!»
Замолкнул и опять, как будто жадный пес,
Стал череп грызть, прервав свое повествованье,
Очами засверкал и зубы вновь вонзил
В еду проклятую и, чуждый состраданья,
Зубами скрежеща, вдруг кости раздробил...
О Пиза, о позор страны моей прекрасной,
Где нежно «si» звучит, о если б покорил
Тебя нещадный враг... пускай четой ужасной
Капрара двинется с Горгоною скорей [21],
Чтоб преградить Арно плотиной самовластно,
Пусть жителей Арно зальет волной своей,
Пусть яростный поток твои затопит стены!..
Пусть был отец изменник и злодей,
Но дети бедные не ведали измены!..
Увидел я потом чету иную,
Замерзшую в пучине ледяной,—
Там голова одна на голову другую
Нависла шапкою; как гложет хлеб порой
Голодный бешено, так и она вонзала,
Ярясь, в затылок зуб ужасный свой,
И как Тидея злоба опьяняла,
Когда он мозг врага, безумствуя, сосал,
Так череп голова ужасная глодала...
«Что сделал он? — в смущеньи я сказал,—
За что, как лютый зверь, весь яростью пылая
Его грызешь, скажи, чем он твой гнев стяжал?..
Когда ты прав, его безжалостно терзая,
Я в мире том отмщу за горький жребий твой,
О нем рассказами живых оповещая,
Коль оттого язык вдруг не иссохнет мой!»
II. (Из песни 33-й)
От страшной пищи губы оторвав,
Он [18]их отер поспешно волосами;
Врагу весь череп сзади обглодав,
Ко мне он обратился со словами:
«Ты требуешь, чтоб вновь поведал я
О том, что сжало сердце мне тисками,
Хоть повесть впереди еще моя!..
Пусть эта речь посеет плод позора
Изменнику, сгубившему меня!..
Тебе готов поведать вся я скоро,
Рыдая горько... Кто ты. как сюда
Проник, не ведаю; по звукам разговора —
Ты флорентиец, верно... Я тогда
Был Уголино. Высших Сил решеньем
Нам суждено быть вместе навсегда
С епископом Руджьери, чьим веленьем
Я. как изменник подлый, схвачен был
И умерщвлен; услышь же с изумленьем,
Как Руджиери страшно мне отметил,
Какие вынес я тогда страданья,
И чем он ныне казнь такую заслужил!..
Уж много раз луна неверное сиянье
С небес роняла в щель ужасной башни той,
Что „башни голода“ мой жребий дал названье
(Хоть многих в будущем постигнет жребий мой!..),
Вдруг страшный сон, покров грядущего срывая,
Приснился мне полночною порой,—
Мне грезилась охота удалая;
Она неслась к гope [19], что. много долгих лет
Пизанцев с Луккою враждебной разделяя,
Воздвиглась посреди; завидев волчий след,
Руджьери с сворою собак голодной
Гнал волка и волчат; за ним неслись вослед
Гуаланд, Сисмонд, Лафранк [20]; но скоро бег свободный
Измучил жертвы их, и вот увидел я,
Как звери острые клыки в борьбе бесплодной
Вонзили в грудь себе: погибла их семья!
Тут стоны тихие меня вдруг пробудили,
То хлеба жалобно просили сыновья
И слезы горькие во сне обильно лили!..
Зачем спокоен ты, скажи мне! ты жесток!
Коль до сих пор твои глаза сухими были,
Скажи, над чем бы ты еще заплакать мог!..
Настал желанный час, нам есть тогда давали,
Но глухо прогремел в последний раз замок,
То „башню голода“ снаружи запирали...
Тогда бесстрашно я в лицо сынам взглянул,
Слез не было в очах, уста мои молчали,
И вот, собравши дух, в последний раз вздохнул
И весь закаменел, не слыша их рыданья;
Анзельм. малютка мой, ко мне с мольбой прильнул:
„Отец мой, что с тобой?!“ Ответ ему — молчанье,
Так сутки целые упорно я молчал,
Сдавив в груди своей безумное страданье!
Когда же через день дрожащий свет упал,
В их лицах я узнал свое изображенье
И руки в бешенстве себе кусать я стал;
Они же, думая, то — голода мученье,
Сказали: „Было бы гораздо легче нам,
Когда бы, съевши нас, нашел ты облегченье.
Ты плотью нас облек презренной, ныне сам
Плоть нашу совлеки!“ — но я молчал упорно,
Бояся волю дать рыданьям и слезам...
Прошло еще два дня, на третий день позорный,
О для чего, земля, ты не распалась в миг,
Мой Гаддо с жалобой, с мольбой покорной
„О, помоги, отец!“ упал у ног моих
И умер... Как теперь меня ты видишь ясно,
Так видел я потом еще троих,
Погибших в пятый день от голода... Ужасно!..
Я их ощупывал и звал, слепой от слез,
Три долгих дня. увы, но было все напрасно!
И вот безумие в моей душе зажглось,—
И голод одолел на миг мои страданья!»
Замолкнул и опять, как будто жадный пес,
Стал череп грызть, прервав свое повествованье,
Очами засверкал и зубы вновь вонзил
В еду проклятую и, чуждый состраданья,
Зубами скрежеща, вдруг кости раздробил...
О Пиза, о позор страны моей прекрасной,
Где нежно «si» звучит, о если б покорил
Тебя нещадный враг... пускай четой ужасной
Капрара двинется с Горгоною скорей [21],
Чтоб преградить Арно плотиной самовластно,
Пусть жителей Арно зальет волной своей,
Пусть яростный поток твои затопит стены!..
Пусть был отец изменник и злодей,
Но дети бедные не ведали измены!..
ДАНТЕ И БЕАТРИЧЕ
Мне было девять, Биче — восемь лет,
Когда у Портинари мне впервые
Она, смеясь, послала свой привет...
Стоял душистый май... тогда лучи живые
Одели в золото ее простой наряд,
Одежду красную и кудри завитые
И навсегда к ней приковали взгляд!..
Она казалась мне в тот миг подругой нежной
Бесплотных ангелов, что в небесах парят,
Но смертным кажутся лишь цепью тучек снежной,
Позолоченною пурпурною зарей...
И голос прозвучал в моей душе мятежный:
«Ты побежден, воззри, твой Бог перед тобой!..»
Затрепетала грудь, чело огнем горело,
Проснулся Жизни Дух и силой роковой
Багровым факелом зажег мой дух и тело!
Эллис.
Когда у Портинари мне впервые
Она, смеясь, послала свой привет...
Стоял душистый май... тогда лучи живые
Одели в золото ее простой наряд,
Одежду красную и кудри завитые
И навсегда к ней приковали взгляд!..
Она казалась мне в тот миг подругой нежной
Бесплотных ангелов, что в небесах парят,
Но смертным кажутся лишь цепью тучек снежной,
Позолоченною пурпурною зарей...
И голос прозвучал в моей душе мятежный:
«Ты побежден, воззри, твой Бог перед тобой!..»
Затрепетала грудь, чело огнем горело,
Проснулся Жизни Дух и силой роковой
Багровым факелом зажег мой дух и тело!
Эллис.
ПРЕДДВЕРИЕ РАЯ
Я странствовал во сне... Вдали чудесный рай
Сиял бессмертными, небесными лучами...
Пещеры адские, земной неволи край
Остались позади и позабылись нами,
Еще вздымалась грудь, минувшая гроза
Еще пытала мозг ужасными мечтами,
Еще не высохла отчаянья слеза,
Катился жаркий пот обильною струею
И адский блеск слепил еще мои глаза,
Как в чистом воздухе уж разлилась волною
Прохлада нежная, сквозь дымку облаков
Луч розовой зари дробился над водою,
Осыпав золотом ковер живых цветов...
Цветы в невиданных доселе сочетаньях
Пестрели радостно на мураве лугов,
Ползли, виясь, в ветвях, в их дружных лобызаньях,
В объятьях трепетных их лепестков живых
Я узнавал, молясь, в восторга замираньях,
Гирлянды райские блаженных душ святых,
В один живой ковер сплетенных неразрывно,
И я почтил Творца в тот чудный светлый миг!..
И песнь незримая, как шепот слов призывный,
Вдруг пролилась: «Вперед, о брат, перед тобой
Путь восхождения, стремись же непрерывно
Туда, где светлый рай сияет за горой!»
Вздох легких ветерков разнес тот ропот нежный,
Как тихих арф аккорд над трепетной толпой;
Скользили облака в лазури цепью снежной,
Как легкие ладьи, не морща лона вод
Скользят, когда порой весь океан безбрежный,
Чудесной силою заворожен, заснет...
Пурпурная заря все ярче разгоралась,
Теней причудливей сплетался хоровод,
И песнь призывная все громче раздавалась...
Эллис.
Сиял бессмертными, небесными лучами...
Пещеры адские, земной неволи край
Остались позади и позабылись нами,
Еще вздымалась грудь, минувшая гроза
Еще пытала мозг ужасными мечтами,
Еще не высохла отчаянья слеза,
Катился жаркий пот обильною струею
И адский блеск слепил еще мои глаза,
Как в чистом воздухе уж разлилась волною
Прохлада нежная, сквозь дымку облаков
Луч розовой зари дробился над водою,
Осыпав золотом ковер живых цветов...
Цветы в невиданных доселе сочетаньях
Пестрели радостно на мураве лугов,
Ползли, виясь, в ветвях, в их дружных лобызаньях,
В объятьях трепетных их лепестков живых
Я узнавал, молясь, в восторга замираньях,
Гирлянды райские блаженных душ святых,
В один живой ковер сплетенных неразрывно,
И я почтил Творца в тот чудный светлый миг!..
И песнь незримая, как шепот слов призывный,
Вдруг пролилась: «Вперед, о брат, перед тобой
Путь восхождения, стремись же непрерывно
Туда, где светлый рай сияет за горой!»
Вздох легких ветерков разнес тот ропот нежный,
Как тихих арф аккорд над трепетной толпой;
Скользили облака в лазури цепью снежной,
Как легкие ладьи, не морща лона вод
Скользят, когда порой весь океан безбрежный,
Чудесной силою заворожен, заснет...
Пурпурная заря все ярче разгоралась,
Теней причудливей сплетался хоровод,
И песнь призывная все громче раздавалась...
Эллис.
К СИЛЬВИИ
(посвящается Н. П. Рей)
Ты помнишь ли те золотые годы,
О Сильвия, когда среди утех
К пределам юности ты шла, полна свободы,
Когда так радостно звучал твой звонкий смех!..
Ты помнишь ли, как песнь твоя звенела,
И как окрестность вся, ей отвечая, пела!
При светлом празднике сияющей весны
В грядущую судьбу с надеждой взор вперяя,
Вся в благовониях чарующего мая
Ты забывала мир... тебя ласкали сны;
Проворною иглой работу пробегая,
Ты песней радостной встречала светлый день
И пламенный закат и тихой ночи тень...
Заслышав песнь твою и я бросал работу,
Бумаги, кипы книг, куда я воплотил
Пыл сердца, разума тревожную заботу,
Куда я часть души чудесно перелил;
Я слушал песнь твою с высокого балкона,
Следя, как гаснет свет в лазури небосклона!..
Еще дрожащий луч дороги золотил,
Росистые сады и моря переливы,
И дальних гор хребты, ласкаясь, серебрил,
Как грудь безжалостно сжимал порыв тоскливый,
И слов в тот чудный миг язык не находил,
Но сердце пело мне, что я тебя любил!..
Ты помнишь, Сильвия, ту пору золотую,
Надежды светлые и чистую любовь,
Зачем? Когда мой дух переживет их вновь,
В моей душе печаль, я плачу, я тоскую,
Я говорю, зачем судьба нам улыбалась
И обманула нас, и прочь любовь умчалась!..
И прежде, чем зима ковер цветов измяла,
Недугом ледяным измята, не цветя,
Сошла в могилу ты, о нежное дитя,
Тебе любовь хвалы еще не расточала!..
С тобой погибло все навек в душе моей,—
Надежда робкая и радость юных дней.
Таков весь этот мир!.. Восторги и страданья
И громкие дела, и даже ты, любовь,—
Ничто, коль пало ты, прекрасное созданье,
Лишь холод Истины на нас повеял вновь!..
Ты пала и рукой холодной и бессильной
Мне указать могла один лишь холм могильный!..
Ты помнишь ли те золотые годы,
О Сильвия, когда среди утех
К пределам юности ты шла, полна свободы,
Когда так радостно звучал твой звонкий смех!..
Ты помнишь ли, как песнь твоя звенела,
И как окрестность вся, ей отвечая, пела!
При светлом празднике сияющей весны
В грядущую судьбу с надеждой взор вперяя,
Вся в благовониях чарующего мая
Ты забывала мир... тебя ласкали сны;
Проворною иглой работу пробегая,
Ты песней радостной встречала светлый день
И пламенный закат и тихой ночи тень...
Заслышав песнь твою и я бросал работу,
Бумаги, кипы книг, куда я воплотил
Пыл сердца, разума тревожную заботу,
Куда я часть души чудесно перелил;
Я слушал песнь твою с высокого балкона,
Следя, как гаснет свет в лазури небосклона!..
Еще дрожащий луч дороги золотил,
Росистые сады и моря переливы,
И дальних гор хребты, ласкаясь, серебрил,
Как грудь безжалостно сжимал порыв тоскливый,
И слов в тот чудный миг язык не находил,
Но сердце пело мне, что я тебя любил!..
Ты помнишь, Сильвия, ту пору золотую,
Надежды светлые и чистую любовь,
Зачем? Когда мой дух переживет их вновь,
В моей душе печаль, я плачу, я тоскую,
Я говорю, зачем судьба нам улыбалась
И обманула нас, и прочь любовь умчалась!..
И прежде, чем зима ковер цветов измяла,
Недугом ледяным измята, не цветя,
Сошла в могилу ты, о нежное дитя,
Тебе любовь хвалы еще не расточала!..
С тобой погибло все навек в душе моей,—
Надежда робкая и радость юных дней.
Таков весь этот мир!.. Восторги и страданья
И громкие дела, и даже ты, любовь,—
Ничто, коль пало ты, прекрасное созданье,
Лишь холод Истины на нас повеял вновь!..
Ты пала и рукой холодной и бессильной
Мне указать могла один лишь холм могильный!..
ЗАВЕЩАНИЕ
Когда, кружась, осенние листы
Усыпят наше бедное кладбище,
Там, в стороне, где скрыли все цветы,
Найди мое последнее жилище!..
Тогда укрась чело венком живых цветов,
Из сердца моего возросших, им согретых,—
То — звуки песен мною недопетых,
Любви моей не высказанных слов!
Усыпят наше бедное кладбище,
Там, в стороне, где скрыли все цветы,
Найди мое последнее жилище!..
Тогда укрась чело венком живых цветов,
Из сердца моего возросших, им согретых,—
То — звуки песен мною недопетых,
Любви моей не высказанных слов!
СВАДЬБА
Зачем, дитя, ты потупляешь
Свой взор и чистое чело?!.
Мы здесь одни. Иль ты не знаешь.
Что нас в алтарь любви влекло?!.
Сними же девственный венок
И белоснежные одежды,
И к изголовью, мой дружок,
Склони главу, смеживши вежды!..
На миг стыдливость отгоня,
Раскрой объятья мне, подруга,
И взор, руками заслоня,
Не отвращай от ласки друга!..
Нет, лучше завтра, в блеске дня
Красней от сладкого испуга!..
Свой взор и чистое чело?!.
Мы здесь одни. Иль ты не знаешь.
Что нас в алтарь любви влекло?!.
Сними же девственный венок
И белоснежные одежды,
И к изголовью, мой дружок,
Склони главу, смеживши вежды!..
На миг стыдливость отгоня,
Раскрой объятья мне, подруга,
И взор, руками заслоня,
Не отвращай от ласки друга!..
Нет, лучше завтра, в блеске дня
Красней от сладкого испуга!..
СОНЕТ
«Ella diced...»
Она ему с тоскою раз сказала:
«Зачем в твоих очах немой укор?
Зачем твой хладен смех и твой насмешлив взор?..
Ужель души твоей ничто не умиляло?»
Он ей сказал: «О, ты еще не знала
Сомненья муки, но, поверь, с тех пор,
Как в первый раз оно мне в грудь запало,
Мой смех звучит безжалостно остер!..»
Она сказала: «Разве сам Спаситель
И Ангелы, и сонмы душ в раю
Не исцелят, увы, печаль твою?..»
Он ей сказал: «Что мне сам Вседержитель!..
Ты — мне надежда, Ангел мой Хранитель!
Забудем мир, шепни „люблю!..“»
Она ему с тоскою раз сказала:
«Зачем в твоих очах немой укор?
Зачем твой хладен смех и твой насмешлив взор?..
Ужель души твоей ничто не умиляло?»
Он ей сказал: «О, ты еще не знала
Сомненья муки, но, поверь, с тех пор,
Как в первый раз оно мне в грудь запало,
Мой смех звучит безжалостно остер!..»
Она сказала: «Разве сам Спаситель
И Ангелы, и сонмы душ в раю
Не исцелят, увы, печаль твою?..»
Он ей сказал: «Что мне сам Вседержитель!..
Ты — мне надежда, Ангел мой Хранитель!
Забудем мир, шепни „люблю!..“»
НАДПИСЬ НА КАМНЕ
Стремясь беспечно ввысь, в прохладу рощи темной,
К вершинам зеленеющих холмов,
Я вижу, ищете вы уголок укромный,
Где чище ручеек, где гуще леса кров...
О вы, любовники-счастливцы! перед вами
Я на пути безмолвно слезы лью,
О, сжальтесь в час любви над горькими слезами,
Поймите их... Один я не люблю!..
К вершинам зеленеющих холмов,
Я вижу, ищете вы уголок укромный,
Где чище ручеек, где гуще леса кров...
О вы, любовники-счастливцы! перед вами
Я на пути безмолвно слезы лью,
О, сжальтесь в час любви над горькими слезами,
Поймите их... Один я не люблю!..
«ВО ИМЯ БОГА»
«Сеньор, я голоден, устал, полуодет...
О, сжальтесь надо мной во имя Бога!..
Молю вас, помогите мне...» — «Нет, нет!»
«Во имя взоров милой!..» — «На немного...»
О, сжальтесь надо мной во имя Бога!..
Молю вас, помогите мне...» — «Нет, нет!»
«Во имя взоров милой!..» — «На немного...»
К ДОЧЕРИ
(Посвящается О. М. Соловьевой)
Ты смотришь весело на небо голубое
И вереницею крылатых облаков
Любуешься, смеясь; а я, дитя родное,
Ропщу по-прежнему и зарыдать готов!..
Я снова жаркою мечтою улетаю
Высоко и. в лазурь вперяя робкий взор,
Как сфинкса вещего, я небо вопрошаю,
Молю его открыть грядущий приговор!..
Напрасно!.. Ни лазурь, ни облаков гряда
Великой тайны нам, дитя, не разгадают —
Там, в небе, есть ли Бог? — увы, они не знают...
Не будут знать, как мы, быть может, никогда!..
И время пролетит, и я прощусь с землею,
И шелк твоих кудрей мороз посеребрит,
А тайну страшную, дитя мое родное,
Неразрешенной небо сохранит!..
Ты смотришь весело на небо голубое
И вереницею крылатых облаков
Любуешься, смеясь; а я, дитя родное,
Ропщу по-прежнему и зарыдать готов!..
Я снова жаркою мечтою улетаю
Высоко и. в лазурь вперяя робкий взор,
Как сфинкса вещего, я небо вопрошаю,
Молю его открыть грядущий приговор!..
Напрасно!.. Ни лазурь, ни облаков гряда
Великой тайны нам, дитя, не разгадают —
Там, в небе, есть ли Бог? — увы, они не знают...
Не будут знать, как мы, быть может, никогда!..
И время пролетит, и я прощусь с землею,
И шелк твоих кудрей мороз посеребрит,
А тайну страшную, дитя мое родное,
Неразрешенной небо сохранит!..
СОНЕТ
Как милых вестников Надежды и Любви,
Как чистых ангелов, мне двух малюток нежных
Любовь послала в дни страстей и мук мятежных.
То голос неба был: «Надейся и живи!»
И я отшельником провел всю жизнь свою,
И я в тиши ночей рыдаю над могилой,
И я работаю, страдаю и люблю,
И дорог мне родной очаг с подругой милой!..
За что ж, скажите мне, средь вечных покаяний
Смешав с поэтами апостолов святых,
Вы так позорите меня, детей моих,
Что нет пригодных слов для всех негодований?!.
Уж не за то ль. что я, алтарь укрывши свой,
Не стану петь псалмов пред хладною толпой?!.
Как чистых ангелов, мне двух малюток нежных
Любовь послала в дни страстей и мук мятежных.
То голос неба был: «Надейся и живи!»
И я отшельником провел всю жизнь свою,
И я в тиши ночей рыдаю над могилой,
И я работаю, страдаю и люблю,
И дорог мне родной очаг с подругой милой!..
За что ж, скажите мне, средь вечных покаяний
Смешав с поэтами апостолов святых,
Вы так позорите меня, детей моих,
Что нет пригодных слов для всех негодований?!.
Уж не за то ль. что я, алтарь укрывши свой,
Не стану петь псалмов пред хладною толпой?!.
Ф. НИЦШЕ
Сотни раз живой скелет.
Жалкий червь на дне могилы,—
Вновь я жизнь, и дух, и свет,
И дыханье новой силы!..
Ф. Ницше.
Ты шел, смеясь... перед тобой стоит
Высокий крест, на нем Невинный и Закланный,
В последний раз там сердце задрожит,
Там упадешь ты, бездыханный!..
Эллис.
Жалкий червь на дне могилы,—
Вновь я жизнь, и дух, и свет,
И дыханье новой силы!..
Ф. Ницше.
Ты шел, смеясь... перед тобой стоит
Высокий крест, на нем Невинный и Закланный,
В последний раз там сердце задрожит,
Там упадешь ты, бездыханный!..
Эллис.
СИЛЬ-МАРИЯ
Я там сидел один, исполнен ожиданья,
За грань Добра и Зла переступив душой...
Не ведал я. куда неслись мои мечтанья,
И с морем слился я бесцельною мечтой...
И свет, и тень мне в грудь вливали упоенье,
Я упивался их причудливой игрой!..
Вдруг стало двое нас. и выросло виденье —
И Заратустры тень прошла передо мной.
Дождь, как педант, стучит в окно,
И каплет, каплет, все одно
Твердя, что так давно знакомо!
В окно косится бледный день
И тоже жалобно бормочет,
Как будто усыпить нас хочет:
«Все — суета, весь мир — лишь тень!»
Снова счастье и свет пожелтели,
Скоро месяц взойдет, и дохнет ветерок!.
Я готов... Я, как плод, упаду на песок
Под дыханьем осенней метели!..
За грань Добра и Зла переступив душой...
Не ведал я. куда неслись мои мечтанья,
И с морем слился я бесцельною мечтой...
И свет, и тень мне в грудь вливали упоенье,
Я упивался их причудливой игрой!..
Вдруг стало двое нас. и выросло виденье —
И Заратустры тень прошла передо мной.
* * *
Вдали гремят раскаты грома,Дождь, как педант, стучит в окно,
И каплет, каплет, все одно
Твердя, что так давно знакомо!
В окно косится бледный день
И тоже жалобно бормочет,
Как будто усыпить нас хочет:
«Все — суета, весь мир — лишь тень!»
* * *
Скучный день отзвучал, светлый полдень далек,Снова счастье и свет пожелтели,
Скоро месяц взойдет, и дохнет ветерок!.
Я готов... Я, как плод, упаду на песок
Под дыханьем осенней метели!..
«ВЕСЕЛАЯ НАУКА»
Не книга это, что бессильна,
Как саван или склеп могильный;
Здесь — жажда власти, здесь — утеха,
Здесь — разрушенье всех мостов,
Блеск якоря и рев валов,
И ветра злобного потеха,
Здесь белый дым и пушек рев,
И взрывы яростного смеха!..
Как саван или склеп могильный;
Здесь — жажда власти, здесь — утеха,
Здесь — разрушенье всех мостов,
Блеск якоря и рев валов,
И ветра злобного потеха,
Здесь белый дым и пушек рев,
И взрывы яростного смеха!..
К НОВЫМ МОРЯМ
Вперед, туда... Я снова обнажаю
Отважно шпагу, снова предо мной
Синеет даль морей, свободною душой,
Расставшись с Генуей, я в море улетаю!
Здесь новый мир в восторге вижу я!..
Пространство, Время спят в полдневный час безгласно,
Здесь око бесконечности ужасной
Теперь одно взирает на меня.
Отважно шпагу, снова предо мной
Синеет даль морей, свободною душой,
Расставшись с Генуей, я в море улетаю!
Здесь новый мир в восторге вижу я!..
Пространство, Время спят в полдневный час безгласно,
Здесь око бесконечности ужасной
Теперь одно взирает на меня.
НОВЫЙ КОЛУМБ
Колумб сказал подруге: «Дорогая,
Здесь в Генуе изменчива любовь,
Ее сыны, семью позабывая,
Вверяются мечтаньям вновь и вновь!..
Нам дорого и свято лишь чужое,
Отрадна нам лишь качка корабля!
Взгляни... в волнах сокрылось все родное,
Передо мной лишь чуждые края!..
Сын Генуи могуч в пути далеком,
Возврата нет в веселый край родной!..
И вечно в даль зовет приветным оком
И слава, и любовь, и смерть в волне морской!..»
Здесь в Генуе изменчива любовь,
Ее сыны, семью позабывая,
Вверяются мечтаньям вновь и вновь!..
Нам дорого и свято лишь чужое,
Отрадна нам лишь качка корабля!
Взгляни... в волнах сокрылось все родное,
Передо мной лишь чуждые края!..
Сын Генуи могуч в пути далеком,
Возврата нет в веселый край родной!..
И вечно в даль зовет приветным оком
И слава, и любовь, и смерть в волне морской!..»
СРЕДИ ВРАГОВ
(По цыганской пословице)
Мой черед... На месте лобном
Петля страшная висит,
Молча в нетерпеньи злобном
Вкруг толпа врагов стоит;
Молча с бородою красной
Встал палач передо мной,
Но смеется разум мой:
«Все я знаю, все — напрасно!»
Я смеюсь, в лицо врагу
Я кричу: «Я жил, страдая,
Непрестанно умирая,
Умереть я не могу!..
Сотни раз живой скелет,
Жалкий червь во тьме могилы —
Вновь я жизнь и дух, и свет,
И дыханье новой силы!..»
Мой черед... На месте лобном
Петля страшная висит,
Молча в нетерпеньи злобном
Вкруг толпа врагов стоит;
Молча с бородою красной
Встал палач передо мной,
Но смеется разум мой:
«Все я знаю, все — напрасно!»
Я смеюсь, в лицо врагу
Я кричу: «Я жил, страдая,
Непрестанно умирая,
Умереть я не могу!..
Сотни раз живой скелет,
Жалкий червь во тьме могилы —
Вновь я жизнь и дух, и свет,
И дыханье новой силы!..»
К ГЛЕТЧЕРУ
Посвящ. А. Белому
Так в полдень бывает, лишь в горы
Поднимется лето, как мальчик
Со взором усталым и жгучим,
И с нами беседу заводит,
Мы речь его видим, но знойно
Дыханье малютки, так знойно.
Как ночью дыханье горячки!..
И ель, и ледник, и источник
На лепет его отвечают,
Но мы их ответ только видим!
Со скал низвергаясь в долину,
Колонной дрожащею встанет
Вдали водопад, и темнее
Мохнатые кажутся ели;
Тогда меж камней, льда и снега
Вдруг свет засверкает знакомый,—
Не так ли у мертвого очи
Нежданно блеснут на мгновенье,
Когда его нежно малютка,
В слезах обнимая, целует...
И взор угасавший промолвит:
«Дитя, я люблю тебя крепко!»
Все шепчет вкруг, страстно пылая:
«Дитя, тебя крепко мы любим!»
А он, этот нежный малютка,
Со взором горячим, усталым,
Целует их, полный печали,
И греет последнею лаской,
И шепчет: «Прощайте навеки,
Я юным, друзья, умираю!..»
Потом, испуская дыханье,
Он слух напрягает тревожно,—
Все тихо, все птички замолкли...
Но вдруг по горам пробегает,
Как молнии блеск, содроганье,
И вновь все вокруг замолкает...
Так в полдень бывает, лишь в горы
Поднимется лето, как мальчик,
Со взором усталым и жгучим!..
Так в полдень бывает, лишь в горы
Поднимется лето, как мальчик
Со взором усталым и жгучим,
И с нами беседу заводит,
Мы речь его видим, но знойно
Дыханье малютки, так знойно.
Как ночью дыханье горячки!..
И ель, и ледник, и источник
На лепет его отвечают,
Но мы их ответ только видим!
Со скал низвергаясь в долину,
Колонной дрожащею встанет
Вдали водопад, и темнее
Мохнатые кажутся ели;
Тогда меж камней, льда и снега
Вдруг свет засверкает знакомый,—
Не так ли у мертвого очи
Нежданно блеснут на мгновенье,
Когда его нежно малютка,
В слезах обнимая, целует...
И взор угасавший промолвит:
«Дитя, я люблю тебя крепко!»
Все шепчет вкруг, страстно пылая:
«Дитя, тебя крепко мы любим!»
А он, этот нежный малютка,
Со взором горячим, усталым,
Целует их, полный печали,
И греет последнею лаской,
И шепчет: «Прощайте навеки,
Я юным, друзья, умираю!..»
Потом, испуская дыханье,
Он слух напрягает тревожно,—
Все тихо, все птички замолкли...
Но вдруг по горам пробегает,
Как молнии блеск, содроганье,
И вновь все вокруг замолкает...
Так в полдень бывает, лишь в горы
Поднимется лето, как мальчик,
Со взором усталым и жгучим!..
НА МОТИВ ИЗ «ЗАРАТУСТРЫ»
Посвящается А, Белому
1.
Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал,
И ветер мне гимн похоронный свистал,
И жгло меня солнце горячим лучом,
И буря кропила холодным дождем...
Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги,
Как мертвый, я в грезах безумных лежал,
Но круг завершился, и снова я встал,
Заратустра, плясун легконогий!..
Я вижу, весь мир ожидает меня,
И ветер струит ароматы,
И небо ликует в сиянии дня,
Меня обгоняя, весельем объяты,
Бегут ручейки, беззаботно звеня!..
И снова живу я, и снова отрада —
Внимать болтовню беззаботных зверей,
Весь мир принимает подобие сада,
Веселое царство детей!
Вновь сердце трепещет... вновь пестрой толпою
Вкруг звуки и песни парят,
И радуги в небе повисли дугою —
Мостов ослепительных ряд...
Мне снова открыты все в мире дороги,
Повсюду я встречу привет,
Со мной закружится весь свет!..
Заратустра, плясун легконогий!..
2.
В этот миг океан к небесам воздымает
Вновь ряды бесконечные жадных грудей,
Снова щедрое солнце в волнах утопает,
Рассыпая снопы золотистых лучей...
Тучи искр золотых, золотые колонны
Протянулись в бездонных водах,
Горы звонких червонцев дрожат на волнах,
И поток серебра отраженный
Разлился в пробежавших по дну облаках!..
В этот миг каждый нищий-рыбак, глядя в море,
Может тихо о веслах мечтать золотых!..
Только я не забуду безумное горе
В этот миг!..
1.
Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал,
И ветер мне гимн похоронный свистал,
И жгло меня солнце горячим лучом,
И буря кропила холодным дождем...
Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги,
Как мертвый, я в грезах безумных лежал,
Но круг завершился, и снова я встал,
Заратустра, плясун легконогий!..
Я вижу, весь мир ожидает меня,
И ветер струит ароматы,
И небо ликует в сиянии дня,
Меня обгоняя, весельем объяты,
Бегут ручейки, беззаботно звеня!..
И снова живу я, и снова отрада —
Внимать болтовню беззаботных зверей,
Весь мир принимает подобие сада,
Веселое царство детей!
Вновь сердце трепещет... вновь пестрой толпою
Вкруг звуки и песни парят,
И радуги в небе повисли дугою —
Мостов ослепительных ряд...
Мне снова открыты все в мире дороги,
Повсюду я встречу привет,
Со мной закружится весь свет!..
Заратустра, плясун легконогий!..
2.
В этот миг океан к небесам воздымает
Вновь ряды бесконечные жадных грудей,
Снова щедрое солнце в волнах утопает,
Рассыпая снопы золотистых лучей...
Тучи искр золотых, золотые колонны
Протянулись в бездонных водах,
Горы звонких червонцев дрожат на волнах,
И поток серебра отраженный
Разлился в пробежавших по дну облаках!..
В этот миг каждый нищий-рыбак, глядя в море,
Может тихо о веслах мечтать золотых!..
Только я не забуду безумное горе
В этот миг!..
РОЖДЕНЬЕ АРФЫ
(Из «Ирландских мелодий» Т. Мура)
Посвящ. А. Д. Бугаевой
Одно я чудесное знаю преданье,—
Посвящ. А. Д. Бугаевой
Одно я чудесное знаю преданье,—