Один из тостов Лукомцев предложил за Асю.
- За девушку, ставшую, как вы знаете, снайпером, - сказал он - которая бьет теперь немцев не хуже мужчин. До войны она, может быть, платочки вышивала... Письма разносила.
- Ну вот, видите, - письма!
Лукомцев обнял Асю, отчего девушка совсем смутилась, покраснела, замахала руками и выскочила из-за стола.
- Позовите-ка Ермакова, - приказал Лукомцев.
Шофер явился с баяном, и в блиндаже зазвучала музыка. Командиры заслушались. Расстегнув ворот, комдив задумчиво смотрел вверх, шевелил губами и вдруг запел:
Тихо кругом, лишь ветер на сопках рыдает...
Хор вступил за командиром дивизии:
Порой из-за туч наплывает луна,
Могилы бойцов освещает.
Плакал баян, люди отстукивали такт сжатыми кулаками.
Героев тела давно уж в могилах истлели.
Но мы им последний не отдали долг и вечную память не спели.
- Мы отдадим долг! - крикнул Загурин. - Мы со штыками пройдем проклятую страну Гитлера!
Лукомцев всматривался в каждого присутствующего, и все были ему близки, всех он знал и как людей, и как командиров.
- Друзья, - сказал он, - помните, как иной раз иронически отзывались по нашему адресу: ополченцы! Да я и сам немножко грешил вначале: принимая дивизию, сомневался, сможем ли мы воевать по-настоящему. А теперь я горд, что нахожусь с людьми, взявшими оружие по призыву партии, я уважаю их как доблестных солдат. Разве не солдат майор Кручинин - лучший командир полка? Разве не солдаты капитан Селезнев и старший лейтенант Фунтик? Они поставили разведку и саперное дело так, что нам завидуют. Разве не солдат эта милая девочка, у которой уже свыше десятка фрицев на истребительном счету? Ополченцы! Горжусь, что сам в рядах ополченцев. За народное ополчение, товарищи!
Среди ночи Лукомцеву доставили пакет за пятью сургучными печатями. А утром он уже ехал в штаб армии. Ермаков мчал полковника на "студебеккере", потерявшем прежний щегольской вид, изрядно помятом на фронтовых дорогах, потускневшем, пробитом осколками и нулями.
Лукомцев казалось, дремал, полузакрыв глаза. Но он уже мысленно видел поля предстоящих новых и больших сражений, двигал вперед свои полки. Он мог положиться на любого из его командиров, зная, что каждый из них в выполнение боевого приказа внесет что-то новое, свое, грамотное и остроумное. Каждый из них в военной профессии достиг мастерства. Лукомцев вспомнил недавний разговор с командиром соседней дивизии, тоже полковником. "Неудивительно, что вы получили орден, - говорил тот, - с такими людьми вы и звание гвардейской заработаете, полковник". Невольная усмешка скользнула тогда по лицу Лукомцева. "Но ведь это же ополченцы, - ответил он, тыловики. Не так ли еще осенью рассуждали и вы, и многие другие кадровые военные?" - "Злопамятны вы, полковник".
Лукомцев вспомнил этот разговор, и новая волна гордости прилила к сердцу.
- Наддай-ка газу, Василий! - сказал он Ермакову и через несколько минут уже входил к только что назначенному новому командующему армией. Это был его старый друг генерал Астанин.
Астанин быстро поднялся ему навстречу, подошел быстрой, энергичной походкой помолодевшего человека и крепко обнял.
- Награда обязывает, так, кажется, пишут в газетах, старик? Перед тобой армия ставит задачу: демонстрировать наступление. Надо сорвать подготовку противника к новому штурму Ленинграда. Обо всем личном потолкуем позже - есть о чем потолковать, давно не видались, а сейчас садись-ка к столу, время не ждет.
- Карту! - потребовал командующий, тоже придвигая к столу кресло рядом с Лукомцевым.
5
Ленинград был взволнован. Все говорили об одном. Зина по пути на фабрику слышала, как старушка, перекрестясь на ближнюю церковь, вслух сказала:
- Господи, пошли им победу!
Незнакомые люди, ожидая очереди в парикмахерской, на трамвайных остановках, за столиками столовых, говорили друг другу:
- Наступаем. Слышите, артподготовка?
Окутанные дымом разрывов, батальоны не останавливались ни на миг, растекались, используя отлично разведанные естественные укрытия, проскакивали густые завесы немецкого заградительного огня, вдруг снова сжимались в кулак и, возглавляемые тяжелыми танками, железным кольцом охватывая врага.
Противник сопротивлялся, он вызвал авиацию. Откуда-то из глубины обороны подтягивались немецкие резервы. Но наша артиллерия дальнего действия, поддерживающая дивизию, работала не умолкая. Ее снаряды пахали вражеские дороги к фронту, ломали мосты, сметали потоками стали колонны пехоты и автомашин. Авиация, не обращая внимания на зенитный огонь, швыряла бомбы, расстреливала противника из пулеметов и пушек. Ленинградские истребители над полем сражения дрались с "юнкерсами" и "мессершмиттами".
Ночь перед боем Лукомцев не спал, он встретил утро с головной болью и тяжестью в теле. Но сейчас, прильнув к стереотрубе на чердаке разрушенного заводского здания, он чувствовал, что все его недомогание словно смыло росой и сдуло ветром. Большая, спокойная и радостная уверенность пришла на смену утренним волнениям. Ей подчинялись все чувства. Лукомцев держался, как главный механик этого сражения, ему казалось, что он стоит у незримого пульта управления боем и каждое его слово, каждое движение руки дают громовой отзвук там, впереди. Вот он включает один рубильник - и артиллерия, быстро сманеврировав, обрушивает огонь нескольких дивизионов на танковый десант автоматчиков. Включает второй рубильник - саперы наводят переправу, поперек реки выстраивают понтоны и пехотинцы плотной стремительной лавой текут на тот берег. Третий рубильник - полк Кручинина врывается в брешь, обходит с фланга пылающую деревушку и проникает в нее с тыла.
Битва кипит, бушует огонь, гитлеровцев обманывают ложными ударами, обрушиваются на них в самых неожиданных местах.
Заметно, что командование противника теряет выдержку: контратаки немцев яростны, но слепы их подразделения то дело попадают под сокрушительный огонь Их офицеров на выбор бьют наши снайперы. Радисты Лукомцева перехватывают немецкие шифровки в Гатчину, в Лугу, даже в Псков. Немцы просят помощи. Лукомцев стискивает губы, возле телефонных аппаратов и раций своего НП продолжает включать воображаемые рубильники, распределяя ток боя огромного напряжения.
И вдруг... возле рабочего поселка батальоны Кручинина, совершая сложный обходный маневр, застряли на болоте.
Видя заминку, немцы приободрились. Части эсэсовской дивизии в сопровождении нескольких пушек начали окружать болото.
Лукомцев оценил опасность...
- Знамя! - приказал он, и через несколько минут, как язык пламени, на болоте показалось алое с золотом знамя дивизии. Около знамени с пистолетом в руке шел командир полка майор Кручинин. Бок о бок с ним - Загурин и Семечкин.
Пули рвали шумящий шелк, ветер отбрасывал на него черный дым разрывов, и копоть полосами на золото букв его и на орден. Падали сраженные знаменосцы, знамя вздрагивало, но древко тотчас подхватывали другие крепкие руки, и алое полотнище снова плыло вперед. А за ним, все так же безмолвно, с пистолетом в руке, шел командир.
Бойцы рывками выбирались из тины, выхватывали из нее пулеметы; злые, ненавидящие, пересекали они болото и вышли из него в тот момент, когда немцы уже охватывали его с тыла.
Восстановив боевой порядок и оставив врага позади, полк атаковал поселок и смял его растерявшийся гарнизон.
Артиллерия снова сманеврировала, и ураган снарядов коротко и мощно пробушевал по берегам болота, вокруг которого образовали цепь эсэсовцы. Вслед за этим немцев окружили подразделения резерва, били, уничтожали, топили, эсэсовцы сдавались поднимая руки перед жалами штыков. Не спасли их и танки: танки уже горели, подожженные нашими артиллеристами.
А полк Кручинина вырвался тем временем дальше. Лавина его батальонов текла за огневым валом к пригородной железнодорожной станции. Кручинин теперь непрерывно перемещался со своим командным пунктом, не отставая от боевых порядков. Небывалая радость переполняла сердце; после долгих месяцев обороны этот бой казался ему праздником, на который собрались все друзья и близкие. Ему казалось, что ряды его батальонов умножились, что в них с винтовками наперевес идут все те, чья кровь скрепила дивизию, ценой чьих жизней приобретен опыт войны. Командир роты Марченко, лейтенант Палкин, тихая девушка Галя Яковлева, прежний комиссар дивизии, командиры и политруки, многие, многие друзья-товарищи, сотни, тысячи ленинградцев, убитых и раненных на фронте, умерших возле станков в голодные зимние дни, шли мстить за себя, за свои жизни и кровь...
Может быть, и перед дрогнувшими немцами встал в этот миг страшный призрак расплаты, или просто они не выдержали натиска, но как бы там ни было - враг побежал. Побежал по всему фронту дивизии, бросая оружие, танки, артиллерию, склады, автомашины.
Это было началом. Первая трещина в железном кольце блокады...
Заслышав шаги позади, Лукомцев оглянулся. Только что вернувшийся из боевых порядков Баркан стоял, прислонясь к обгорелой балке чердачного перекрытия, и сквозь разорванную кровлю смотрел туда, где дымил Ленинград, живой и могучий. Под израненными крышами его заводов стучали пневматические молотки, по Неве шли ожившие буксиры, на берегах у стапелей вспыхивали молнии электросварки, пели сверла, звенела сталь. Это был голос великого города, зовущего своих сынов в бой.
И они отвечали ему громом орудий.
"Ополченцы! - мысленно повторил Лукомцев ранее сказанные слова. Горжусь, что и я в ваших рядах".
Ленинград - фронт
1942-1943 гг.
- За девушку, ставшую, как вы знаете, снайпером, - сказал он - которая бьет теперь немцев не хуже мужчин. До войны она, может быть, платочки вышивала... Письма разносила.
- Ну вот, видите, - письма!
Лукомцев обнял Асю, отчего девушка совсем смутилась, покраснела, замахала руками и выскочила из-за стола.
- Позовите-ка Ермакова, - приказал Лукомцев.
Шофер явился с баяном, и в блиндаже зазвучала музыка. Командиры заслушались. Расстегнув ворот, комдив задумчиво смотрел вверх, шевелил губами и вдруг запел:
Тихо кругом, лишь ветер на сопках рыдает...
Хор вступил за командиром дивизии:
Порой из-за туч наплывает луна,
Могилы бойцов освещает.
Плакал баян, люди отстукивали такт сжатыми кулаками.
Героев тела давно уж в могилах истлели.
Но мы им последний не отдали долг и вечную память не спели.
- Мы отдадим долг! - крикнул Загурин. - Мы со штыками пройдем проклятую страну Гитлера!
Лукомцев всматривался в каждого присутствующего, и все были ему близки, всех он знал и как людей, и как командиров.
- Друзья, - сказал он, - помните, как иной раз иронически отзывались по нашему адресу: ополченцы! Да я и сам немножко грешил вначале: принимая дивизию, сомневался, сможем ли мы воевать по-настоящему. А теперь я горд, что нахожусь с людьми, взявшими оружие по призыву партии, я уважаю их как доблестных солдат. Разве не солдат майор Кручинин - лучший командир полка? Разве не солдаты капитан Селезнев и старший лейтенант Фунтик? Они поставили разведку и саперное дело так, что нам завидуют. Разве не солдат эта милая девочка, у которой уже свыше десятка фрицев на истребительном счету? Ополченцы! Горжусь, что сам в рядах ополченцев. За народное ополчение, товарищи!
Среди ночи Лукомцеву доставили пакет за пятью сургучными печатями. А утром он уже ехал в штаб армии. Ермаков мчал полковника на "студебеккере", потерявшем прежний щегольской вид, изрядно помятом на фронтовых дорогах, потускневшем, пробитом осколками и нулями.
Лукомцев казалось, дремал, полузакрыв глаза. Но он уже мысленно видел поля предстоящих новых и больших сражений, двигал вперед свои полки. Он мог положиться на любого из его командиров, зная, что каждый из них в выполнение боевого приказа внесет что-то новое, свое, грамотное и остроумное. Каждый из них в военной профессии достиг мастерства. Лукомцев вспомнил недавний разговор с командиром соседней дивизии, тоже полковником. "Неудивительно, что вы получили орден, - говорил тот, - с такими людьми вы и звание гвардейской заработаете, полковник". Невольная усмешка скользнула тогда по лицу Лукомцева. "Но ведь это же ополченцы, - ответил он, тыловики. Не так ли еще осенью рассуждали и вы, и многие другие кадровые военные?" - "Злопамятны вы, полковник".
Лукомцев вспомнил этот разговор, и новая волна гордости прилила к сердцу.
- Наддай-ка газу, Василий! - сказал он Ермакову и через несколько минут уже входил к только что назначенному новому командующему армией. Это был его старый друг генерал Астанин.
Астанин быстро поднялся ему навстречу, подошел быстрой, энергичной походкой помолодевшего человека и крепко обнял.
- Награда обязывает, так, кажется, пишут в газетах, старик? Перед тобой армия ставит задачу: демонстрировать наступление. Надо сорвать подготовку противника к новому штурму Ленинграда. Обо всем личном потолкуем позже - есть о чем потолковать, давно не видались, а сейчас садись-ка к столу, время не ждет.
- Карту! - потребовал командующий, тоже придвигая к столу кресло рядом с Лукомцевым.
5
Ленинград был взволнован. Все говорили об одном. Зина по пути на фабрику слышала, как старушка, перекрестясь на ближнюю церковь, вслух сказала:
- Господи, пошли им победу!
Незнакомые люди, ожидая очереди в парикмахерской, на трамвайных остановках, за столиками столовых, говорили друг другу:
- Наступаем. Слышите, артподготовка?
Окутанные дымом разрывов, батальоны не останавливались ни на миг, растекались, используя отлично разведанные естественные укрытия, проскакивали густые завесы немецкого заградительного огня, вдруг снова сжимались в кулак и, возглавляемые тяжелыми танками, железным кольцом охватывая врага.
Противник сопротивлялся, он вызвал авиацию. Откуда-то из глубины обороны подтягивались немецкие резервы. Но наша артиллерия дальнего действия, поддерживающая дивизию, работала не умолкая. Ее снаряды пахали вражеские дороги к фронту, ломали мосты, сметали потоками стали колонны пехоты и автомашин. Авиация, не обращая внимания на зенитный огонь, швыряла бомбы, расстреливала противника из пулеметов и пушек. Ленинградские истребители над полем сражения дрались с "юнкерсами" и "мессершмиттами".
Ночь перед боем Лукомцев не спал, он встретил утро с головной болью и тяжестью в теле. Но сейчас, прильнув к стереотрубе на чердаке разрушенного заводского здания, он чувствовал, что все его недомогание словно смыло росой и сдуло ветром. Большая, спокойная и радостная уверенность пришла на смену утренним волнениям. Ей подчинялись все чувства. Лукомцев держался, как главный механик этого сражения, ему казалось, что он стоит у незримого пульта управления боем и каждое его слово, каждое движение руки дают громовой отзвук там, впереди. Вот он включает один рубильник - и артиллерия, быстро сманеврировав, обрушивает огонь нескольких дивизионов на танковый десант автоматчиков. Включает второй рубильник - саперы наводят переправу, поперек реки выстраивают понтоны и пехотинцы плотной стремительной лавой текут на тот берег. Третий рубильник - полк Кручинина врывается в брешь, обходит с фланга пылающую деревушку и проникает в нее с тыла.
Битва кипит, бушует огонь, гитлеровцев обманывают ложными ударами, обрушиваются на них в самых неожиданных местах.
Заметно, что командование противника теряет выдержку: контратаки немцев яростны, но слепы их подразделения то дело попадают под сокрушительный огонь Их офицеров на выбор бьют наши снайперы. Радисты Лукомцева перехватывают немецкие шифровки в Гатчину, в Лугу, даже в Псков. Немцы просят помощи. Лукомцев стискивает губы, возле телефонных аппаратов и раций своего НП продолжает включать воображаемые рубильники, распределяя ток боя огромного напряжения.
И вдруг... возле рабочего поселка батальоны Кручинина, совершая сложный обходный маневр, застряли на болоте.
Видя заминку, немцы приободрились. Части эсэсовской дивизии в сопровождении нескольких пушек начали окружать болото.
Лукомцев оценил опасность...
- Знамя! - приказал он, и через несколько минут, как язык пламени, на болоте показалось алое с золотом знамя дивизии. Около знамени с пистолетом в руке шел командир полка майор Кручинин. Бок о бок с ним - Загурин и Семечкин.
Пули рвали шумящий шелк, ветер отбрасывал на него черный дым разрывов, и копоть полосами на золото букв его и на орден. Падали сраженные знаменосцы, знамя вздрагивало, но древко тотчас подхватывали другие крепкие руки, и алое полотнище снова плыло вперед. А за ним, все так же безмолвно, с пистолетом в руке, шел командир.
Бойцы рывками выбирались из тины, выхватывали из нее пулеметы; злые, ненавидящие, пересекали они болото и вышли из него в тот момент, когда немцы уже охватывали его с тыла.
Восстановив боевой порядок и оставив врага позади, полк атаковал поселок и смял его растерявшийся гарнизон.
Артиллерия снова сманеврировала, и ураган снарядов коротко и мощно пробушевал по берегам болота, вокруг которого образовали цепь эсэсовцы. Вслед за этим немцев окружили подразделения резерва, били, уничтожали, топили, эсэсовцы сдавались поднимая руки перед жалами штыков. Не спасли их и танки: танки уже горели, подожженные нашими артиллеристами.
А полк Кручинина вырвался тем временем дальше. Лавина его батальонов текла за огневым валом к пригородной железнодорожной станции. Кручинин теперь непрерывно перемещался со своим командным пунктом, не отставая от боевых порядков. Небывалая радость переполняла сердце; после долгих месяцев обороны этот бой казался ему праздником, на который собрались все друзья и близкие. Ему казалось, что ряды его батальонов умножились, что в них с винтовками наперевес идут все те, чья кровь скрепила дивизию, ценой чьих жизней приобретен опыт войны. Командир роты Марченко, лейтенант Палкин, тихая девушка Галя Яковлева, прежний комиссар дивизии, командиры и политруки, многие, многие друзья-товарищи, сотни, тысячи ленинградцев, убитых и раненных на фронте, умерших возле станков в голодные зимние дни, шли мстить за себя, за свои жизни и кровь...
Может быть, и перед дрогнувшими немцами встал в этот миг страшный призрак расплаты, или просто они не выдержали натиска, но как бы там ни было - враг побежал. Побежал по всему фронту дивизии, бросая оружие, танки, артиллерию, склады, автомашины.
Это было началом. Первая трещина в железном кольце блокады...
Заслышав шаги позади, Лукомцев оглянулся. Только что вернувшийся из боевых порядков Баркан стоял, прислонясь к обгорелой балке чердачного перекрытия, и сквозь разорванную кровлю смотрел туда, где дымил Ленинград, живой и могучий. Под израненными крышами его заводов стучали пневматические молотки, по Неве шли ожившие буксиры, на берегах у стапелей вспыхивали молнии электросварки, пели сверла, звенела сталь. Это был голос великого города, зовущего своих сынов в бой.
И они отвечали ему громом орудий.
"Ополченцы! - мысленно повторил Лукомцев ранее сказанные слова. Горжусь, что и я в ваших рядах".
Ленинград - фронт
1942-1943 гг.