Страница:
В общем, нам таким манером вдалбливали простую мысль: надо с людьми договариваться по-хорошему.
Распорядок в лагерях был очень поучительный. Воскресенье — баня, понедельник — рытье окопов и стрельбы. После всю неделю мы, покрытые окопной грязью, чертили карты и слушали лекции.
Дождавшись воскресной бани, отмывались, с тем чтоб наутро поскорей перепачкаться на всю неделю вперед.
Помню, был у нас во взводе такой здоровенный курсант по фамилии Автократов — с филфака. Так в день на него тратилось пять-шесть пар сапог, а ходил он все равно в кроссовках. Происходило это так. Шагает взвод куда-нибудь по своим делам, а навстречу офицер.
— Стоять! А ну ты, который в кроссовках, бегом ко мне!
Автократов подбегает и пытается доложить.
— Молчать! — орет офицер. — Кто старший? Немедленно послать кого-нибудь бегом за сапогами для этого клоуна!
Комвзвода пытается что-то объяснить, но офицер слушать ничего не желает.
Приносят сапоги. Автократов пытается их обуть, но икры у него такие толстые, что в голенища не лезут. Офицер достает ножик и распарывает казенную кирзу.
Автократов обувает наконец эти опорки, на которые наползают распоротые голенища. Вид не очень уставной.
— Гм… Обувай обратно кроссовки. А что ж ты сразу не сказал? Только обмундирование испортили.
— Так я начал объяснять, а вы мне приказали заткнуться.
Объяснить это все сразу было невозможно. С каждым встречным офицером, который был не в курсе, приходилось всю мизансцену разыгрывать сначала.
Нам выдали тогда новые гимнастерки, правда, старинные — образца 1943 года, со стоячим воротничком. Их нашили про запас столько, что до сих пор никак не сносить. Погоны нам к ним выдали тоже диковинные: зеленые, байковые, с малиновым кантом.
Мы жили в каркасных палатках, в лесу, и вокруг лагеря ходила испитая бабка с рюкзаком, откуда доставала и продавала нам водку. Мы сливали ее во фляжку, которую положено было носить на ремне. Очень удобно!
На тех сборах я имел обыкновение ходить небритым, с расстегнутым воротом, со вчерашним подворотничком. Кроме того, сапоги я ни разу не удосужился довести до зеркального блеска, считая это лишним. В итоге, я то и дело получал наряды вне очереди (немало ночей простоял я под грибком, как бы позаимствованным с детской песочницы, со штык-ножом на поясе, покуривая и слушая ночной шелест леса) и остался этих нарядов должен Министерству обороны этак с десяток. Не успел все отбыть: служба, она ведь короткая — раз, и кончилась.
Моральная проблема. В тексте присяги, которую каждый зачитывал вслух перед лицом своих товарищей, держась за висящий на шее «Калашников», было что-то про партию и социалистическую родину. И что, теоретически теперь Зюганов может претендовать на то, чтоб по первому зову поднять меня на последний и решительный бой?
А что с теперешней российской армией, которой я никогда не присягал? Эта форма со всеми этими пришитыми к экзотическим камуфляжам пантерьими профилями кажется мне диковинной, заморской. Странно видеть ее на пацанах с рязанскими физиономиями — как будто они наемники или мы уже под управлением какого-то чужого правительства…
Кох: А вот в 81-м я шабашил. На строительстве Тольяттинского азотного завода. У одноклассника моей сестры был брат — бригадир монтажников. Я договорился, он меня взял в бригаду — монтажником-высотником. Два месяца. Я помню, заработал где-то под штуку.
— Вот тогда-то ты и начал делать деньги.
— Ха-ха-ха! Ой, ой, ой. Не надо из меня героя лепить. Пожалуйста.
— А налоги ты тогда платил?
— Бухгалтерия удерживала! Не было другого варианта…
— Ладно. И вот умирает Брежнев, а ты дворником трудишься.
— Вечерним дворником. Ну что, ну схоронили его. А что ты меня все расспрашиваешь? Это ж не интервью. Ты и сам расскажи свои ощущения. А я расскажу свои.
— А, ощущения? По поводу смерти Брежнева? Ну, значит, я… Я как знал, что кончается эпоха. Я бросил свои блуждания и таки поступил в газету. В Калуге. В комсомольскую. В отдел — ха-ха — рабочей молодежи и коммунистического воспитания. И вот я работаю, а тут дежурство по номеру. 11 ноября, объявили нам про Брежнева…
— Ты не забудь, 10 ноября не было праздничного концерта на День милиции. Я уж тогда понял: пожалуй, хрюкнул Ильич. Мне показалось — не к добру это: концерта нет.
— Что значит — не к добру?
— Ха-ха-ха. Мне жалко было деда, честно говоря. Да и гроб уронили…
— Но потом же писали, что не уронили, а это чуть ли не салют начался.
— Да ладно, конечно, уронили, вся страна это видела, и весь мир видел. Уронили гроб, он чуть не шлепнулся.
— А у меня на тот вечер был такой план: в 21.00 подписываю номер в печать — и иду в общежитие Калужского пединститута отмечать немецкий, кстати сказать, праздник Fasching. Ну, типа карнавала, сплошной разгул и разврат. Где наши напиваются и дерутся, там немцы чуть выпьют — и идут тихо-мирно девок трахать. Другая концепция. Фашинг — это такое узаконенное нарушение моральных устоев. Там заключаются браки, на одну ночь — причем бланочки есть специальные, все жестко, строго, официально: такой-то и такая-то вступают в брак с такого-то по такое-то, и фото участников.
А я как раз накануне прочел в своей газете письмо одной немецкой студентки — она писала, как все хорошо в России, как ей все нравится. Я записал себе, как ее зовут, и думал: найду и буду с ней отмечать этот светлый праздник.
— А, ее любовь к Стране Советов так тебя возбудила!
— Стране советов и хохлов.
— К человеку, который хвалил нашу страну, у тебя возникало сексуальное чувство.
— Нет, ну я же германист. Был. Я же пятый курс проучился в Германии, в Лейпциге, на секции их журналистики, и у меня остались самые лучшие воспоминания о немецких девушках. Они вообще как бы другая нация, а мужики — они значительно хуже и скучнее. Пардон, я тебя не имел в виду. И вот поскольку я там никого не знал, а тут публикуется имя — и вроде как человек знакомый…
— Понятно. То есть не хочешь признаться, что к социализму у тебя было нездоровое чувство! Ты хотел его трахнуть!
— Да нет же, она писала про другое: что ей нравятся деревянные дома, которых у них в Германии нет.
Ты вот немец, и у тебя, я вижу, дом каменный.
— Но у меня на участке есть и деревянный. Во-о-н, видишь?
— Это во-о-н там, вдалеке? Там все еще твой участок?
— Ну. Значит, действие происходило в Калуге, да?
— Да. Которая гордится великим фашистом Циолковским.
— Почему это он фашист?
— Ну, так сейчас же опубликовали его труды без купюр. И, оказывается, у него не столько про путешествия к иным мирам и не про цеппелин…
— А что, неужели его «жиды заели»? Так банально?
— Не помню насчет жидов, но низшие существа — от коров до дикарей — ему не нравились, и он хотел их всех извести… Спасибо, икра чудесная…
— Воблячья.
— Продолжаю. Он хотел извести низшие существа и неправильные расы…
— Это какие?
— А ты сам не знаешь?
— Он что, был антисемит?
— Ну, там, по-моему, в основном было про негров. И азиатов…
— То есть не антисемит.
— Ну. Он мечтал лишних уничтожить и оставить только интеллект.
— А чем же ему индейцы Амазонии не угодили? Они ж у него есть не просят…
— Ты просто не знаешь, какой у него был идеал духовной жизни. И эволюции. Он полагал, что тело мешает духу развиваться. И мечтал все устроить так, чтоб в будущем от людей остались только мозги, заключенные в запаянную стеклянную колбу с воздухом и питательными веществами. И эти колбы будут летать, мыслить, обмениваться знаниями…
— А секс?
— Секс? (Свинаренко задумался.) Ну, видимо, им оставался только секс по сотовому телефону.
— Но так ты не достигаешь оргазма.
— Ну, не достигаешь. Только зачем ты дискутируешь со мной, если эта теория Циолковского? Я сам ее, может, не разделяю.
— Я с тобой не дискутирую, я уточняю параметры теории. Я-то не читал Циолковского.
— Так, по его теории, вот человек-то низшей расы и не получил бы удовольствия от жизни в колбе без яиц и вообще без всего. Чистый разум.
— Тогда, боюсь, что и я принадлежу к низшей расе.
— Даром что ариец.
— А это легко определяется — высшая или низшая. Не хочешь в виде шарика летать — значит низшая. Я думаю, и ты низшая.
— Не знаю, я в шарике не пробовал. Так вот я, вместо того чтоб пойти на немецкий праздник — причем не в виде мозга в колбе, а в виде юноши со всеми органами, — вместо того чтоб пойти в пединститут на праздник разврата — я сижу и жду, когда мне принесут полосы на подпись. То есть я отмечал праздник практически как мозг в колбе, причем на родине великого мечтателя. И сидел я долго, потому что никто не знал, как хоронить Брежнева — и как об этом извещать народ. Обком комсомола затребовал инструкции в обкоме партии, те — в ЦК. А там говорят — мы тоже не знаем, перезвоните нам часа в два ночи. Так они подняли архивы «Правды» за 53-й год — это был последний случай похорон действующего главы СССР — и оттуда слизали весь макет. Значит, рамка черная во всю полосу, и отклики трудящихся, что они скорбят и потому перевыполнят план, а партия еще теснее сплотится вокруг ленинского ЦК. Идиотизм, в общем, такой, что сегодня в это трудно поверить… Короче, это кончилось в пять утра. Ну, куда уж ехать? Там весь разврат, наверное, закончился. Я подумал: «Пожалуй, я сегодня уже чужой на этом празднике жизни».
— Человек и сам помер, и тебя поститься заставил. А у меня была такая история. Я никого не трогаю, пришел с института, мету двор, починяю, как говорится, примус, и тут ко мне подходит моя бригадирша с постной мордой и говорит: «Сейчас флаги будем ставить». В такие дырочки, знаешь? На домах были такие фиговины. И в них втыкали. А сама процедура не так трудная, как нудная. Потому что этих дырочек до хрена, этих флагов до хрена…
— Вы с бригадиршей занимались типа имитацией секса — засовывали флаги в дырочки…
— Меня бригадирша использовала как грубую мужскую силу.
— Во-во.
— Я должен был флаги таскать и лестницу, а она уже сама по лестнице забегала и эти флаги втыкала.
— Если б она знала, что за ней лестницу таскает будущий бывший вице-премьер, она б точно навернулась с той лестницы…
— Я снял с себя всякую ответственность и исполнял роль вьючного животного. Тащил лестницу и флаги. А бригадирша разукрашивала наш микрорайон по заданию райкома партии. Потом я с удовольствием смотрел телерепортаж про похороны. Мне очень понравилось. Ну не то, что гроб уронили, а вообще. Мы накупили с ребятами пи-и-и-ва, с-е-е-ли… Старик порадовался бы, если б нас увидел.
У Соловьева в фильме «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» есть сцена, когда в дурдоме смотрят похороны Брежнева. Очень сильная сцена. Советую посмотреть. Мы тогда очень похоже посидели.
— Что пили? «Битбургер» твой любимый?
— Не-не-не. Это «Жигулевское» было, без этикетки, где на пробке были выбиты цифры.
— Я и сейчас иногда «Жигулевское» покупаю — у него такой горьковатый вкус. Вкус, знакомый с детства [В детстве каждое лето я проводил в Жданове, у моря. Там жили мои дед с бабкой, по материнской линии — Иван Мацуев и Вера Ковалева. Дед, пролетарий и фронтовик, любил выпить. Помню, мы шли домой из гостей, он шатался и молча выслушивал ругань жены. Он был весьма покладистый и деликатный человек. Наутро после пьянки вел себя безупречно и начинал издалека: «Бабушка, дай рубль, а то внучок пива просит». Она давала, куда ж деться, и мы шли в пивную. Это был простенький стояк. Дед сверху вниз подавал мне блюдце с сушками, с кусками крупной соли на них и разрешал отхлебнуть пены с верха кружки. По прошествии 40 лет я замечательно помню слегка горький вкус густой пены и пронзительную соленость кристалла, намертво прилепленного к полированной поверхности маленького каменного бублика. Еще помнится чувство удивительной безмятежности, которое я испытывал с дедом в этих пивных походах. Он точно меня любил всерьез — вот, спешил поделиться со мной какими-то важными радостями жизни.
Еще дед Иван при мне презрительно комментировал официоз, пытался разъяснить понятия. До меня это доходило тяжело — еще долго в битве за меня побеждал мой партийный отец…]. Настоящее пиво.
— Ты мне рассказываешь? Я-то вообще в Жигулях вырос. С 1969 по 1978 год прожил в городе Тольятти Куйбышевской области. Это был очень сильный опыт. Автозавод еще строился, и город вместе с ним. Грязища непролазная. Народу понаехало — со всего Союза, за жильем. Русские, татары, мордва, чуваши, хохлы. На весь город — один кинотеатр. Культур-мультур — ноль. Я был единственный в Автозаводском районе мальчик, который окончил школу без троек. Любимое развлечение — драки квартал на квартал. Дрались вусмерть. Обрезками водопроводных труб, велосипедными цепками. Меня предки сдуру, т.е. не подумав, определили в музыкальную школу. Можете себе представить: среди такой «мужской» атмосферы бредет подросток с папочкой для нот. Да и фамилия какая-то не такая. Били каждый день. Пока я не бросил музыкалку и не записался в секцию самбо. Стало полегче. Как вспомнишь, так вздрогнешь. После школы полкласса сразу село. Некоторые уже вторую и третью ходку имеют. Некоторые в земле сырой. Меня господь сподобил поступить в Ленинградский финансово-экономический институт.
— А сейчас пьешь «Жигулевское»?
— Я — с удовольствием, конечно!
— Вот смотри, в 1982 году наметилась вся твоя дальнейшая жизнь.
— Да ничего там не наметилось.
— Нет, ты смотри. Во-первых, ты начал делать бабки, вон шабашил и дворничал. Второе, ты был причастен к государственным делам.
— Как это?
— Ну, государственные флаги на улицах развешивал. И третье: наведение порядка в стране. Для начала с метлой, в одном отдельно взятом питерском квартале… Слушай, ты там ничего тогда не приватизировал?
— Нет, в то время не давали. Дефицит был большой на приватизацию. Эх, как вспомню нашу квартирку на улице Красной Конницы, ныне Кавалергардская, — рядом со Смольным! Квартира коммунальная, крысы бегали… Пол проваливался, сырость. Окна во двор-колодец. Там было весело… У меня был сосед, мальчик, он в ПТУ учился. Правда, редко ходил туда, чаше косил. Решив, что является крупным гитаристом, он поставил себе звукосниматель на гитару, подсоединил ее к мощному динамику — и разучивал песню «Земля в иллюминаторе».
— Это он сочинил?
— Нет, сочинил кто-то другой. А он только разучивал. С утра, так часиков с десяти, он начинал распевку. Сто заходов подряд: «Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе» и так далее. Жена уже с ума сходила. Она говорила ему — ну прекрати, хочешь, я тебя покормлю.
— Чья жена?
— Моя.
— Вот эта же самая, что сейчас?
— Ну конечно, у меня одна-единственная жена.
— А как так получилось? У всех много, а у тебя одна.
— Ха-ха-ха. Пускай я буду хоть в этом оригинален. Это я так перед вами выделываюсь. Ха-ха-ха.
— А на самом деле, если не выделываться — ты чего бы хотел?
— В нынешней демографической ситуации, да и социальной я — за многоженство.
— Многоженство последовательное — или параллельное?
— Э-э-э… Параллельное. Я считаю, что жен бросать нельзя. Если уж приперло, любовь-морковь там, то можно просто параллельно с ними заводить других жен. Но поскольку теперешняя мораль протестует, то придумана какая-то идиотская система смены жен. А что с предыдущей делать? На помойку выбрасывать, что ли? Нельзя. Если она нашла себе какого-то кавалера, хорошо. А если не нашла? Тоже мне, взяли моду — жен бросать. Должен тащить до конца, до смерти. Я считаю. Понимаешь, да?
Тут, может быть, некстати, у меня возникло целое соображение следующего порядка. Вот наши великие предки, из новой и новейшей истории России, там Петр Первый, Екатерина Вторая, все Александры и пр., включая Столыпина, ведь они как смотрели на Россию. У них не было какой-то там рефлексии относительно политических и неполитических методов. Агрессор, мол, или не агрессор. Они думали о стране, о людях, о положении относительно других стран и народов. И вначале пришли к неутешительному выводу. Экономика — слабая, армия — слабая. Геополитическое положение — хуже не придумаешь: на задворках Европы, без выхода к морю, настоящая Азия (Китай, Индия) — тоже далеко. Экономически, как говорится, — зона рискованного земледелия. Неурожаи, голод. Семь-восемь месяцев в году страна скована снегами, еще два — распутица. Как быть? Понятно, что в тогдашних географических границах страна не имела сколько-нибудь приличного будущего. Плодородные земли — северное Причерноморье, Дон, Кубань, Терек, среднее и нижнее течение Волги, Урала, башкирские степи — все под постоянной угрозой нападения. Где турок, где крымчаков, где разных размеров ордынцев, всяких там горцев. Да и казачки царскую власть любят больше на словах, а на деле сами любители пограбить да погулять. Землю-то пахать палкой не загонишь. А заселишь мужиками, так те же казачки оберут до нитки, да еще и за собой сманят «в казаки».
И начал Петр Первый воевать с турками. С огромным трудом взял Азов. Да и отдал потом, не выстоял. В Молдавию с Валахией пошел («Прутский поход» называется), так в плен попал, жена потом его выкупала из плена. Дербентский поход тоже ничем закончился — Османская империя тогда еще сильная была, России не по зубам. Затеяли со шведами Северную войну. Почти двадцать лет воевали. Получила Россия доступ к морю. Торговлишку, какую-никакую, завела. Но ведь главного вопроса не решила. Как теперь модно говорить, «вопроса о продовольственной безопасности страны». Пахотных, плодородных земель-то не прибавилось. Да и порты нужны незамерзающие.
И вот взялась Екатерина Вторая снова воевать с турками. Поначалу плохо получалось, но потом развоевались (Потемкин, Орловы, Румянцев, Суворов) и пошло дело. Заняли все северное Причерноморье, Кубань, покорили Крым. Начали осваивать.
Построили порты. Торговые и военные. Одесса, Николаев, Севастополь, Новороссийск. Распахали землю. Собрали первые урожаи. Стало полегче. «Золотой век» Екатерины. А народу все прибавляется и прибавляется. Не хватает земли всех прокормить.
Дальше — больше. Плодородная Грузия. Да связь с ней плохая — Кавказ, горцы. А с юга — персы да те же турки. Снова воевать. Александр и Николай Павловичи, да уж и Александр Второй Николаевич — все отметились на Кавказе и в Закавказье. До Эрзерума дошли. Была идея Балканы присоединить да в Константинополе столицу сделать: слава Богу, на Балканах народ православный живет, он русского царя примет лучше, чем султана. Но тут уж европейские державы всполошились. Не дали. Англия с Францией ввязались в Крымскую войну и остановили нашу экспансию. Но Терек уже русский и безопасен. Грузия тоже в порядке. А народ все растет. Прибавляется. Опять не хватает земли.
Тогда собрался Александр Второй в поход в Азию. С детства будоражили его воображение рассказы Жуковского про походы Александра Македонского. Хорезм, Самарканд, Коканд, Фергана. Плодородные долины в междуречьях многоводных рек. Сказочные Согдиана и Бактрия… Прошли огнем и мечом. Перешли русские солдаты Амударью и Пяндж. Дальше Панджер, за ним перевал Саланг, а дальше — Пешавар, Кабул, владения британской короны. Остановились. Осмотрелись. Батюшки, завоевали-то сколько! А народ растет, прибавляется. Тут крепостное право отменили. Народ из деревень побежал. Кто в город, а кто и на новые земли. Провели первую перепись населения и ахнули: вот мы уже и самая большая страна в Европе.
Александр Третий да Николай Второй понастроили железных дорог. Осваивай народ Россию-матушку. Кто на юг, а кто и на восток. Тут и Транссиб поспел. Столыпин разломал крестьянскую общину. Началось освоение южной Сибири. Сделали прогноз населения на тридцать лет и дальше. Честный, не как Госплан. Четыреста миллионов человек будет жить в Российской империи в 1940 году! В 1980 — шестьсот миллионов. Каково?
«А потом пришел гегемон, и все пошло прахом». Когда говорят, что большевики провели индустриализацию и выиграли войну, нужно задать вопрос: «А какой ценой?» Ответ прост. Ценой примерно (!) пятидесяти миллионов убитых в войнах и лагерях и ста пятидесяти миллионов (!!!) неродившихся людей. То есть, говоря сегодняшними цифрами, не родилась еще одна Россия.
Ныне демографическая ситуация чудовищная. Население сокращается. Структура его ухудшается день ото дня. Народ стареет. Скоро, очень скоро на каждого работающего будет два пенсионера. Это несмотря на то что продолжительность жизни, особенно мужчин, не больше шестидесяти лет. Доля русского населения снижается. Есть еще один штрих к портрету страны: не за горами то время, когда Россия будет преимущественно мусульманской.
Даже той территории, которая осталась за Российской Федерацией после развала Советского Союза, нам много. Мы третий год подряд собираем пшеницы больше, чем можем съесть. Зерно пропадает. Пора признаться в страшном: население страны не в состоянии обслужить ее территорию. Для таких просторов нас мало. Попросту говоря, предыдущие триста лет перед Россией стояла задача подогнать территорию (прежде всего по качеству) под растущее население. Теперь ситуация обратная. Нужно население (теперь уже прежде всего по количеству) подогнать под размеры страны. Рассмотрим все возможные источники роста населения страны.
Конечно, нужно по всей эсэнговии собрать в Россию людей, которые именно ее считают своей Родиной. Да здесь, видать, потенциал почти исчерпан. Из Казахстана и Средней Азии все, кто хотел, уже, наверное, приехали. Да еще и таджиков прихватили. Из Закавказья тоже. С изрядной толикой грузин, армян и азербайджанцев. Из Прибалтики, несмотря на «ущемление прав русскоязычного населения», ехать не спешат, да и не приедут. Дурных нема. Они уж почти в Европе, а тут опять визы, бестолковость российская… ну, в общем, сами понимаете. Опять же в армию могут замести. И с Украиной вряд ли что получится. Разве на заработки приедут в Россию, а семьи везти насовсем — шалишь. Ни жилья, ни работы постоянной.
Давайте зададимся вопросом: а есть ли в мировой истории страна, которая также оказалась перед необходимостью резкого (в разы) увеличения населения для освоения своей территории? Ответ очевиден. Это — Соединенные Штаты Америки в XIX веке, после присоединения Луизианы, Техаса и Калифорнии, а также продвижения пионеров на Средний Запад.
Через океан от Америки была перенаселенная Европа, с ее войнами, свирепыми монархами, неурожаями, погромами, эпидемиями и прочими прелестями тогдашней жизни. Один неурожай картофеля в Ирландии — и, пожалуйста, получи Америка миллион граждан. Еврейские погромы в царской России — еще один миллион. Потянулись колонисты в Америку. В Землю Обетованную, где текут молочные реки и кисельные берега. Где землю раздают бесплатно, в собственность ~ кто быстрее доскачет, забьет колышек, пометит. Государство осознало позитивность этого процесса и создало эффективную бюрократическую машину натурализации колонистов. Кто был в музее иммиграции на Эллис-Айленде в Нью-Йорке, тот может оценить масштабы этого процесса.
Конечно, скажете вы, Старый Свет был в социальном и культурном плане достаточно близок к Америке. Действительно, он был преимущественно христианский, связанный с Новым Светом огромным количеством родственных и исторических связей. Приток такого населения не требовал преодоления культурного барьера между местным населением и приезжающими колонистами.
В России ситуация сейчас намного хуже. Потенциальные источники притока иммигрантов должны удовлетворять двум критериям. Жизнь людей должна быть беднее, чем в России, и перенаселенность не должна оставлять никаких шансов для более-менее сносных перспектив. Таким критериям удовлетворяет сегодня только Южная и Юго-Восточная Азия. Если быть более точным, то материковый Китай и Индия.
Индия обладает некоторыми преимуществами по следующим причинам. Во-первых, индусы более-менее представляют себе европейский строй мысли (спасибо британскому владычеству) и прилично говорят по-английски, что, хотя бы на первых порах, облегчит взаимодействие с ними. Во-вторых, индусы, как показала практика их поведения в других странах (США, Великобритания, ЮАР, нефтяные арабские страны), неагрессивны, стараются получить хорошее образование и работать в реальном секторе экономики.
Однако есть и существенные препятствия для стимулирования притока именно индусов. Прежде всего это российский климат. Потом, что индусу в России делать? Индустриальные центры и так страдают от относительной перенаселенности, а в глубинку, тем более сибирскую или дальневосточную, он не поедет ни за какие коврижки, поскольку, не обладая опытом выживания в наших условиях, не зная адекватной агрокультуры, он вряд ли обеспечит себе в России более заманчивые перспективы, чем в родной Индии.
Итак, остается Китай. Нужно иметь мужество признать: приток иммигрантов из Китая — неизбежность. Собственно, этот процесс идет уже давно, и счет китайских иммигрантов перевалил за миллион. Надо быть слепым, чтобы этого не заметить.
И действительно, чему здесь удивляться? Стало банальностью повторять: «Свято место, пусто не бывает». Пятьдесят — семьдесят миллионов китайцев, проживающих вдоль нашей дальневосточной границы, а напротив —¦ пустота (если есть миллион, то хорошо). Климат — не беда. Вряд ли на том, китайском, берегу Амура и Уссури он значительно мягче.
Распорядок в лагерях был очень поучительный. Воскресенье — баня, понедельник — рытье окопов и стрельбы. После всю неделю мы, покрытые окопной грязью, чертили карты и слушали лекции.
Дождавшись воскресной бани, отмывались, с тем чтоб наутро поскорей перепачкаться на всю неделю вперед.
Помню, был у нас во взводе такой здоровенный курсант по фамилии Автократов — с филфака. Так в день на него тратилось пять-шесть пар сапог, а ходил он все равно в кроссовках. Происходило это так. Шагает взвод куда-нибудь по своим делам, а навстречу офицер.
— Стоять! А ну ты, который в кроссовках, бегом ко мне!
Автократов подбегает и пытается доложить.
— Молчать! — орет офицер. — Кто старший? Немедленно послать кого-нибудь бегом за сапогами для этого клоуна!
Комвзвода пытается что-то объяснить, но офицер слушать ничего не желает.
Приносят сапоги. Автократов пытается их обуть, но икры у него такие толстые, что в голенища не лезут. Офицер достает ножик и распарывает казенную кирзу.
Автократов обувает наконец эти опорки, на которые наползают распоротые голенища. Вид не очень уставной.
— Гм… Обувай обратно кроссовки. А что ж ты сразу не сказал? Только обмундирование испортили.
— Так я начал объяснять, а вы мне приказали заткнуться.
Объяснить это все сразу было невозможно. С каждым встречным офицером, который был не в курсе, приходилось всю мизансцену разыгрывать сначала.
Нам выдали тогда новые гимнастерки, правда, старинные — образца 1943 года, со стоячим воротничком. Их нашили про запас столько, что до сих пор никак не сносить. Погоны нам к ним выдали тоже диковинные: зеленые, байковые, с малиновым кантом.
Мы жили в каркасных палатках, в лесу, и вокруг лагеря ходила испитая бабка с рюкзаком, откуда доставала и продавала нам водку. Мы сливали ее во фляжку, которую положено было носить на ремне. Очень удобно!
На тех сборах я имел обыкновение ходить небритым, с расстегнутым воротом, со вчерашним подворотничком. Кроме того, сапоги я ни разу не удосужился довести до зеркального блеска, считая это лишним. В итоге, я то и дело получал наряды вне очереди (немало ночей простоял я под грибком, как бы позаимствованным с детской песочницы, со штык-ножом на поясе, покуривая и слушая ночной шелест леса) и остался этих нарядов должен Министерству обороны этак с десяток. Не успел все отбыть: служба, она ведь короткая — раз, и кончилась.
Моральная проблема. В тексте присяги, которую каждый зачитывал вслух перед лицом своих товарищей, держась за висящий на шее «Калашников», было что-то про партию и социалистическую родину. И что, теоретически теперь Зюганов может претендовать на то, чтоб по первому зову поднять меня на последний и решительный бой?
А что с теперешней российской армией, которой я никогда не присягал? Эта форма со всеми этими пришитыми к экзотическим камуфляжам пантерьими профилями кажется мне диковинной, заморской. Странно видеть ее на пацанах с рязанскими физиономиями — как будто они наемники или мы уже под управлением какого-то чужого правительства…
Кох: А вот в 81-м я шабашил. На строительстве Тольяттинского азотного завода. У одноклассника моей сестры был брат — бригадир монтажников. Я договорился, он меня взял в бригаду — монтажником-высотником. Два месяца. Я помню, заработал где-то под штуку.
— Вот тогда-то ты и начал делать деньги.
— Ха-ха-ха! Ой, ой, ой. Не надо из меня героя лепить. Пожалуйста.
— А налоги ты тогда платил?
— Бухгалтерия удерживала! Не было другого варианта…
— Ладно. И вот умирает Брежнев, а ты дворником трудишься.
— Вечерним дворником. Ну что, ну схоронили его. А что ты меня все расспрашиваешь? Это ж не интервью. Ты и сам расскажи свои ощущения. А я расскажу свои.
— А, ощущения? По поводу смерти Брежнева? Ну, значит, я… Я как знал, что кончается эпоха. Я бросил свои блуждания и таки поступил в газету. В Калуге. В комсомольскую. В отдел — ха-ха — рабочей молодежи и коммунистического воспитания. И вот я работаю, а тут дежурство по номеру. 11 ноября, объявили нам про Брежнева…
— Ты не забудь, 10 ноября не было праздничного концерта на День милиции. Я уж тогда понял: пожалуй, хрюкнул Ильич. Мне показалось — не к добру это: концерта нет.
— Что значит — не к добру?
— Ха-ха-ха. Мне жалко было деда, честно говоря. Да и гроб уронили…
— Но потом же писали, что не уронили, а это чуть ли не салют начался.
— Да ладно, конечно, уронили, вся страна это видела, и весь мир видел. Уронили гроб, он чуть не шлепнулся.
— А у меня на тот вечер был такой план: в 21.00 подписываю номер в печать — и иду в общежитие Калужского пединститута отмечать немецкий, кстати сказать, праздник Fasching. Ну, типа карнавала, сплошной разгул и разврат. Где наши напиваются и дерутся, там немцы чуть выпьют — и идут тихо-мирно девок трахать. Другая концепция. Фашинг — это такое узаконенное нарушение моральных устоев. Там заключаются браки, на одну ночь — причем бланочки есть специальные, все жестко, строго, официально: такой-то и такая-то вступают в брак с такого-то по такое-то, и фото участников.
А я как раз накануне прочел в своей газете письмо одной немецкой студентки — она писала, как все хорошо в России, как ей все нравится. Я записал себе, как ее зовут, и думал: найду и буду с ней отмечать этот светлый праздник.
— А, ее любовь к Стране Советов так тебя возбудила!
— Стране советов и хохлов.
— К человеку, который хвалил нашу страну, у тебя возникало сексуальное чувство.
— Нет, ну я же германист. Был. Я же пятый курс проучился в Германии, в Лейпциге, на секции их журналистики, и у меня остались самые лучшие воспоминания о немецких девушках. Они вообще как бы другая нация, а мужики — они значительно хуже и скучнее. Пардон, я тебя не имел в виду. И вот поскольку я там никого не знал, а тут публикуется имя — и вроде как человек знакомый…
— Понятно. То есть не хочешь признаться, что к социализму у тебя было нездоровое чувство! Ты хотел его трахнуть!
— Да нет же, она писала про другое: что ей нравятся деревянные дома, которых у них в Германии нет.
Ты вот немец, и у тебя, я вижу, дом каменный.
— Но у меня на участке есть и деревянный. Во-о-н, видишь?
— Это во-о-н там, вдалеке? Там все еще твой участок?
— Ну. Значит, действие происходило в Калуге, да?
— Да. Которая гордится великим фашистом Циолковским.
— Почему это он фашист?
— Ну, так сейчас же опубликовали его труды без купюр. И, оказывается, у него не столько про путешествия к иным мирам и не про цеппелин…
— А что, неужели его «жиды заели»? Так банально?
— Не помню насчет жидов, но низшие существа — от коров до дикарей — ему не нравились, и он хотел их всех извести… Спасибо, икра чудесная…
— Воблячья.
— Продолжаю. Он хотел извести низшие существа и неправильные расы…
— Это какие?
— А ты сам не знаешь?
— Он что, был антисемит?
— Ну, там, по-моему, в основном было про негров. И азиатов…
— То есть не антисемит.
— Ну. Он мечтал лишних уничтожить и оставить только интеллект.
— А чем же ему индейцы Амазонии не угодили? Они ж у него есть не просят…
— Ты просто не знаешь, какой у него был идеал духовной жизни. И эволюции. Он полагал, что тело мешает духу развиваться. И мечтал все устроить так, чтоб в будущем от людей остались только мозги, заключенные в запаянную стеклянную колбу с воздухом и питательными веществами. И эти колбы будут летать, мыслить, обмениваться знаниями…
— А секс?
— Секс? (Свинаренко задумался.) Ну, видимо, им оставался только секс по сотовому телефону.
— Но так ты не достигаешь оргазма.
— Ну, не достигаешь. Только зачем ты дискутируешь со мной, если эта теория Циолковского? Я сам ее, может, не разделяю.
— Я с тобой не дискутирую, я уточняю параметры теории. Я-то не читал Циолковского.
— Так, по его теории, вот человек-то низшей расы и не получил бы удовольствия от жизни в колбе без яиц и вообще без всего. Чистый разум.
— Тогда, боюсь, что и я принадлежу к низшей расе.
— Даром что ариец.
— А это легко определяется — высшая или низшая. Не хочешь в виде шарика летать — значит низшая. Я думаю, и ты низшая.
— Не знаю, я в шарике не пробовал. Так вот я, вместо того чтоб пойти на немецкий праздник — причем не в виде мозга в колбе, а в виде юноши со всеми органами, — вместо того чтоб пойти в пединститут на праздник разврата — я сижу и жду, когда мне принесут полосы на подпись. То есть я отмечал праздник практически как мозг в колбе, причем на родине великого мечтателя. И сидел я долго, потому что никто не знал, как хоронить Брежнева — и как об этом извещать народ. Обком комсомола затребовал инструкции в обкоме партии, те — в ЦК. А там говорят — мы тоже не знаем, перезвоните нам часа в два ночи. Так они подняли архивы «Правды» за 53-й год — это был последний случай похорон действующего главы СССР — и оттуда слизали весь макет. Значит, рамка черная во всю полосу, и отклики трудящихся, что они скорбят и потому перевыполнят план, а партия еще теснее сплотится вокруг ленинского ЦК. Идиотизм, в общем, такой, что сегодня в это трудно поверить… Короче, это кончилось в пять утра. Ну, куда уж ехать? Там весь разврат, наверное, закончился. Я подумал: «Пожалуй, я сегодня уже чужой на этом празднике жизни».
— Человек и сам помер, и тебя поститься заставил. А у меня была такая история. Я никого не трогаю, пришел с института, мету двор, починяю, как говорится, примус, и тут ко мне подходит моя бригадирша с постной мордой и говорит: «Сейчас флаги будем ставить». В такие дырочки, знаешь? На домах были такие фиговины. И в них втыкали. А сама процедура не так трудная, как нудная. Потому что этих дырочек до хрена, этих флагов до хрена…
— Вы с бригадиршей занимались типа имитацией секса — засовывали флаги в дырочки…
— Меня бригадирша использовала как грубую мужскую силу.
— Во-во.
— Я должен был флаги таскать и лестницу, а она уже сама по лестнице забегала и эти флаги втыкала.
— Если б она знала, что за ней лестницу таскает будущий бывший вице-премьер, она б точно навернулась с той лестницы…
— Я снял с себя всякую ответственность и исполнял роль вьючного животного. Тащил лестницу и флаги. А бригадирша разукрашивала наш микрорайон по заданию райкома партии. Потом я с удовольствием смотрел телерепортаж про похороны. Мне очень понравилось. Ну не то, что гроб уронили, а вообще. Мы накупили с ребятами пи-и-и-ва, с-е-е-ли… Старик порадовался бы, если б нас увидел.
У Соловьева в фильме «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» есть сцена, когда в дурдоме смотрят похороны Брежнева. Очень сильная сцена. Советую посмотреть. Мы тогда очень похоже посидели.
— Что пили? «Битбургер» твой любимый?
— Не-не-не. Это «Жигулевское» было, без этикетки, где на пробке были выбиты цифры.
— Я и сейчас иногда «Жигулевское» покупаю — у него такой горьковатый вкус. Вкус, знакомый с детства [В детстве каждое лето я проводил в Жданове, у моря. Там жили мои дед с бабкой, по материнской линии — Иван Мацуев и Вера Ковалева. Дед, пролетарий и фронтовик, любил выпить. Помню, мы шли домой из гостей, он шатался и молча выслушивал ругань жены. Он был весьма покладистый и деликатный человек. Наутро после пьянки вел себя безупречно и начинал издалека: «Бабушка, дай рубль, а то внучок пива просит». Она давала, куда ж деться, и мы шли в пивную. Это был простенький стояк. Дед сверху вниз подавал мне блюдце с сушками, с кусками крупной соли на них и разрешал отхлебнуть пены с верха кружки. По прошествии 40 лет я замечательно помню слегка горький вкус густой пены и пронзительную соленость кристалла, намертво прилепленного к полированной поверхности маленького каменного бублика. Еще помнится чувство удивительной безмятежности, которое я испытывал с дедом в этих пивных походах. Он точно меня любил всерьез — вот, спешил поделиться со мной какими-то важными радостями жизни.
Еще дед Иван при мне презрительно комментировал официоз, пытался разъяснить понятия. До меня это доходило тяжело — еще долго в битве за меня побеждал мой партийный отец…]. Настоящее пиво.
— Ты мне рассказываешь? Я-то вообще в Жигулях вырос. С 1969 по 1978 год прожил в городе Тольятти Куйбышевской области. Это был очень сильный опыт. Автозавод еще строился, и город вместе с ним. Грязища непролазная. Народу понаехало — со всего Союза, за жильем. Русские, татары, мордва, чуваши, хохлы. На весь город — один кинотеатр. Культур-мультур — ноль. Я был единственный в Автозаводском районе мальчик, который окончил школу без троек. Любимое развлечение — драки квартал на квартал. Дрались вусмерть. Обрезками водопроводных труб, велосипедными цепками. Меня предки сдуру, т.е. не подумав, определили в музыкальную школу. Можете себе представить: среди такой «мужской» атмосферы бредет подросток с папочкой для нот. Да и фамилия какая-то не такая. Били каждый день. Пока я не бросил музыкалку и не записался в секцию самбо. Стало полегче. Как вспомнишь, так вздрогнешь. После школы полкласса сразу село. Некоторые уже вторую и третью ходку имеют. Некоторые в земле сырой. Меня господь сподобил поступить в Ленинградский финансово-экономический институт.
— А сейчас пьешь «Жигулевское»?
— Я — с удовольствием, конечно!
— Вот смотри, в 1982 году наметилась вся твоя дальнейшая жизнь.
— Да ничего там не наметилось.
— Нет, ты смотри. Во-первых, ты начал делать бабки, вон шабашил и дворничал. Второе, ты был причастен к государственным делам.
— Как это?
— Ну, государственные флаги на улицах развешивал. И третье: наведение порядка в стране. Для начала с метлой, в одном отдельно взятом питерском квартале… Слушай, ты там ничего тогда не приватизировал?
— Нет, в то время не давали. Дефицит был большой на приватизацию. Эх, как вспомню нашу квартирку на улице Красной Конницы, ныне Кавалергардская, — рядом со Смольным! Квартира коммунальная, крысы бегали… Пол проваливался, сырость. Окна во двор-колодец. Там было весело… У меня был сосед, мальчик, он в ПТУ учился. Правда, редко ходил туда, чаше косил. Решив, что является крупным гитаристом, он поставил себе звукосниматель на гитару, подсоединил ее к мощному динамику — и разучивал песню «Земля в иллюминаторе».
— Это он сочинил?
— Нет, сочинил кто-то другой. А он только разучивал. С утра, так часиков с десяти, он начинал распевку. Сто заходов подряд: «Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе» и так далее. Жена уже с ума сходила. Она говорила ему — ну прекрати, хочешь, я тебя покормлю.
— Чья жена?
— Моя.
— Вот эта же самая, что сейчас?
— Ну конечно, у меня одна-единственная жена.
— А как так получилось? У всех много, а у тебя одна.
— Ха-ха-ха. Пускай я буду хоть в этом оригинален. Это я так перед вами выделываюсь. Ха-ха-ха.
— А на самом деле, если не выделываться — ты чего бы хотел?
— В нынешней демографической ситуации, да и социальной я — за многоженство.
— Многоженство последовательное — или параллельное?
— Э-э-э… Параллельное. Я считаю, что жен бросать нельзя. Если уж приперло, любовь-морковь там, то можно просто параллельно с ними заводить других жен. Но поскольку теперешняя мораль протестует, то придумана какая-то идиотская система смены жен. А что с предыдущей делать? На помойку выбрасывать, что ли? Нельзя. Если она нашла себе какого-то кавалера, хорошо. А если не нашла? Тоже мне, взяли моду — жен бросать. Должен тащить до конца, до смерти. Я считаю. Понимаешь, да?
Тут, может быть, некстати, у меня возникло целое соображение следующего порядка. Вот наши великие предки, из новой и новейшей истории России, там Петр Первый, Екатерина Вторая, все Александры и пр., включая Столыпина, ведь они как смотрели на Россию. У них не было какой-то там рефлексии относительно политических и неполитических методов. Агрессор, мол, или не агрессор. Они думали о стране, о людях, о положении относительно других стран и народов. И вначале пришли к неутешительному выводу. Экономика — слабая, армия — слабая. Геополитическое положение — хуже не придумаешь: на задворках Европы, без выхода к морю, настоящая Азия (Китай, Индия) — тоже далеко. Экономически, как говорится, — зона рискованного земледелия. Неурожаи, голод. Семь-восемь месяцев в году страна скована снегами, еще два — распутица. Как быть? Понятно, что в тогдашних географических границах страна не имела сколько-нибудь приличного будущего. Плодородные земли — северное Причерноморье, Дон, Кубань, Терек, среднее и нижнее течение Волги, Урала, башкирские степи — все под постоянной угрозой нападения. Где турок, где крымчаков, где разных размеров ордынцев, всяких там горцев. Да и казачки царскую власть любят больше на словах, а на деле сами любители пограбить да погулять. Землю-то пахать палкой не загонишь. А заселишь мужиками, так те же казачки оберут до нитки, да еще и за собой сманят «в казаки».
И начал Петр Первый воевать с турками. С огромным трудом взял Азов. Да и отдал потом, не выстоял. В Молдавию с Валахией пошел («Прутский поход» называется), так в плен попал, жена потом его выкупала из плена. Дербентский поход тоже ничем закончился — Османская империя тогда еще сильная была, России не по зубам. Затеяли со шведами Северную войну. Почти двадцать лет воевали. Получила Россия доступ к морю. Торговлишку, какую-никакую, завела. Но ведь главного вопроса не решила. Как теперь модно говорить, «вопроса о продовольственной безопасности страны». Пахотных, плодородных земель-то не прибавилось. Да и порты нужны незамерзающие.
И вот взялась Екатерина Вторая снова воевать с турками. Поначалу плохо получалось, но потом развоевались (Потемкин, Орловы, Румянцев, Суворов) и пошло дело. Заняли все северное Причерноморье, Кубань, покорили Крым. Начали осваивать.
Построили порты. Торговые и военные. Одесса, Николаев, Севастополь, Новороссийск. Распахали землю. Собрали первые урожаи. Стало полегче. «Золотой век» Екатерины. А народу все прибавляется и прибавляется. Не хватает земли всех прокормить.
Дальше — больше. Плодородная Грузия. Да связь с ней плохая — Кавказ, горцы. А с юга — персы да те же турки. Снова воевать. Александр и Николай Павловичи, да уж и Александр Второй Николаевич — все отметились на Кавказе и в Закавказье. До Эрзерума дошли. Была идея Балканы присоединить да в Константинополе столицу сделать: слава Богу, на Балканах народ православный живет, он русского царя примет лучше, чем султана. Но тут уж европейские державы всполошились. Не дали. Англия с Францией ввязались в Крымскую войну и остановили нашу экспансию. Но Терек уже русский и безопасен. Грузия тоже в порядке. А народ все растет. Прибавляется. Опять не хватает земли.
Тогда собрался Александр Второй в поход в Азию. С детства будоражили его воображение рассказы Жуковского про походы Александра Македонского. Хорезм, Самарканд, Коканд, Фергана. Плодородные долины в междуречьях многоводных рек. Сказочные Согдиана и Бактрия… Прошли огнем и мечом. Перешли русские солдаты Амударью и Пяндж. Дальше Панджер, за ним перевал Саланг, а дальше — Пешавар, Кабул, владения британской короны. Остановились. Осмотрелись. Батюшки, завоевали-то сколько! А народ растет, прибавляется. Тут крепостное право отменили. Народ из деревень побежал. Кто в город, а кто и на новые земли. Провели первую перепись населения и ахнули: вот мы уже и самая большая страна в Европе.
Александр Третий да Николай Второй понастроили железных дорог. Осваивай народ Россию-матушку. Кто на юг, а кто и на восток. Тут и Транссиб поспел. Столыпин разломал крестьянскую общину. Началось освоение южной Сибири. Сделали прогноз населения на тридцать лет и дальше. Честный, не как Госплан. Четыреста миллионов человек будет жить в Российской империи в 1940 году! В 1980 — шестьсот миллионов. Каково?
«А потом пришел гегемон, и все пошло прахом». Когда говорят, что большевики провели индустриализацию и выиграли войну, нужно задать вопрос: «А какой ценой?» Ответ прост. Ценой примерно (!) пятидесяти миллионов убитых в войнах и лагерях и ста пятидесяти миллионов (!!!) неродившихся людей. То есть, говоря сегодняшними цифрами, не родилась еще одна Россия.
Ныне демографическая ситуация чудовищная. Население сокращается. Структура его ухудшается день ото дня. Народ стареет. Скоро, очень скоро на каждого работающего будет два пенсионера. Это несмотря на то что продолжительность жизни, особенно мужчин, не больше шестидесяти лет. Доля русского населения снижается. Есть еще один штрих к портрету страны: не за горами то время, когда Россия будет преимущественно мусульманской.
Даже той территории, которая осталась за Российской Федерацией после развала Советского Союза, нам много. Мы третий год подряд собираем пшеницы больше, чем можем съесть. Зерно пропадает. Пора признаться в страшном: население страны не в состоянии обслужить ее территорию. Для таких просторов нас мало. Попросту говоря, предыдущие триста лет перед Россией стояла задача подогнать территорию (прежде всего по качеству) под растущее население. Теперь ситуация обратная. Нужно население (теперь уже прежде всего по количеству) подогнать под размеры страны. Рассмотрим все возможные источники роста населения страны.
Конечно, нужно по всей эсэнговии собрать в Россию людей, которые именно ее считают своей Родиной. Да здесь, видать, потенциал почти исчерпан. Из Казахстана и Средней Азии все, кто хотел, уже, наверное, приехали. Да еще и таджиков прихватили. Из Закавказья тоже. С изрядной толикой грузин, армян и азербайджанцев. Из Прибалтики, несмотря на «ущемление прав русскоязычного населения», ехать не спешат, да и не приедут. Дурных нема. Они уж почти в Европе, а тут опять визы, бестолковость российская… ну, в общем, сами понимаете. Опять же в армию могут замести. И с Украиной вряд ли что получится. Разве на заработки приедут в Россию, а семьи везти насовсем — шалишь. Ни жилья, ни работы постоянной.
Давайте зададимся вопросом: а есть ли в мировой истории страна, которая также оказалась перед необходимостью резкого (в разы) увеличения населения для освоения своей территории? Ответ очевиден. Это — Соединенные Штаты Америки в XIX веке, после присоединения Луизианы, Техаса и Калифорнии, а также продвижения пионеров на Средний Запад.
Через океан от Америки была перенаселенная Европа, с ее войнами, свирепыми монархами, неурожаями, погромами, эпидемиями и прочими прелестями тогдашней жизни. Один неурожай картофеля в Ирландии — и, пожалуйста, получи Америка миллион граждан. Еврейские погромы в царской России — еще один миллион. Потянулись колонисты в Америку. В Землю Обетованную, где текут молочные реки и кисельные берега. Где землю раздают бесплатно, в собственность ~ кто быстрее доскачет, забьет колышек, пометит. Государство осознало позитивность этого процесса и создало эффективную бюрократическую машину натурализации колонистов. Кто был в музее иммиграции на Эллис-Айленде в Нью-Йорке, тот может оценить масштабы этого процесса.
Конечно, скажете вы, Старый Свет был в социальном и культурном плане достаточно близок к Америке. Действительно, он был преимущественно христианский, связанный с Новым Светом огромным количеством родственных и исторических связей. Приток такого населения не требовал преодоления культурного барьера между местным населением и приезжающими колонистами.
В России ситуация сейчас намного хуже. Потенциальные источники притока иммигрантов должны удовлетворять двум критериям. Жизнь людей должна быть беднее, чем в России, и перенаселенность не должна оставлять никаких шансов для более-менее сносных перспектив. Таким критериям удовлетворяет сегодня только Южная и Юго-Восточная Азия. Если быть более точным, то материковый Китай и Индия.
Индия обладает некоторыми преимуществами по следующим причинам. Во-первых, индусы более-менее представляют себе европейский строй мысли (спасибо британскому владычеству) и прилично говорят по-английски, что, хотя бы на первых порах, облегчит взаимодействие с ними. Во-вторых, индусы, как показала практика их поведения в других странах (США, Великобритания, ЮАР, нефтяные арабские страны), неагрессивны, стараются получить хорошее образование и работать в реальном секторе экономики.
Однако есть и существенные препятствия для стимулирования притока именно индусов. Прежде всего это российский климат. Потом, что индусу в России делать? Индустриальные центры и так страдают от относительной перенаселенности, а в глубинку, тем более сибирскую или дальневосточную, он не поедет ни за какие коврижки, поскольку, не обладая опытом выживания в наших условиях, не зная адекватной агрокультуры, он вряд ли обеспечит себе в России более заманчивые перспективы, чем в родной Индии.
Итак, остается Китай. Нужно иметь мужество признать: приток иммигрантов из Китая — неизбежность. Собственно, этот процесс идет уже давно, и счет китайских иммигрантов перевалил за миллион. Надо быть слепым, чтобы этого не заметить.
И действительно, чему здесь удивляться? Стало банальностью повторять: «Свято место, пусто не бывает». Пятьдесят — семьдесят миллионов китайцев, проживающих вдоль нашей дальневосточной границы, а напротив —¦ пустота (если есть миллион, то хорошо). Климат — не беда. Вряд ли на том, китайском, берегу Амура и Уссури он значительно мягче.