Страница:
На другое утро Макаров рано приехал ко мне, показал вызывную телеграмму и спросил меня не знаю ли я причины вызова. Связанный полученным указанием, я ответил ему, что ничего не знаю, и просил немедленно по прибытии в Ливадию сообщить мне шифром причину вызова, который не может меня не интересовать живейшим образом, и в тот же вечер Макаров выехал в Крым, а Танеев доставил мне подписанный 12-го сентября Указ о моем назначении.
Через 6 дней Макаров вернулся сияющий и довольный своим назначением Министром Внутренних Дел.
По-видимому, все испытывали большое чувство облегчения от миновавшегося осложнения. Доволен был и Государь, написавший мне самое милое, ласковое письмо, к сожалению, не сохранившееся у меня, и всего вероятнее, не возвращенное мне в числе бумаг, взятых при обыске 30-го июня 1918 года. Но я хорошо помню не только содержание, но даже и отдельные выражения этого письма.
В нем Государь писал мне, что остался очень доволен двукратной беседой с Макаровым, что нашел в нем человека совершенно подготовленного, очень здраво смотрящего на вещи и высказавшего ему все те взгляды на задачи М-ва Вн. Дел, которые казались безусловно правильными и самому Государю, что он уверен, что при нем Министерство войдет в "свои рамки" и будет заниматься разрешением таких вопросов, которые давно запущены, и внесет больше "делового спокойствия" туда, где слишком развилась "политика и разгулялись {497} страсти различных партий, борющихся, если не за захват власти, то, во всяком случае, - за влияние на Министра Внутренних Дел.
В этих словах было явное, неодобрение политики только что сошедшего столь трагическим образом со сцены Столыпина, которому уже не прощали ни его былого увлечения Гучковым и Октябристами, ни последующего перехода его симпатий к Националистам, к которым питали тоже, по-видимому, малое доверие и даже сочувствие и наверху.
Доволен был, конечно, и я, первой, одержанной мною крупной победой, и столь счастливым, казалось, мне в ту пору, разрешением кризиса, и мог спокойно вступить в должность Председателя Совета.
Действительно, кризис разрешился в ту пору совершенно благополучно, потому что без этого мое положение становилось сразу совершенно невыносимым, и я хорошо понимал, что при Министре Внутренних Дел Хвостове мне не было бы никакой возможности показаться в Думе и пришлось бы волей или неволей уходить с места при первой представившейся возможности.
Довольна была даже к печать, встретившая назначение Макарова без всякой враждебности; даже "Гражданин" Мещерского отзывался на первых порах довольно милостиво, пытаясь, однако, всячески взять нового Министра под свою опеку, и недвусмысленно предлагал свое "благоволение" за уступку ему таких корифеев того времени, как Белецкий и Харузин, для осуждения которых у Мещерского не было достаточно резкостей. Это отношение скоро, однако, сменилось на самое враждебное, когда Макаров не только не уволил Белецкого, но даже назначил его Директором Департамента Полиции, а Харузина приблизил к себе, поручив ему заведовать всем делом по подготовке выборов в Государственную Думу.
С разрешением этого критического вопроса наступила сравнительно спокойная пора. Пришлось спешить доканчивать бюджет на 1912 год и закончить массу текущих дел по Совету Министров, накопившихся за время летнего затишья и отсутствие Председателя из Петербурга. Город был пуст, членов Государственного Совета и Думы почти не было налицо, и работа имела характер совершенно спокойный и будничный, перемежающийся с довольно бесцельными и многочисленными беседами с постепенно возвращавшимися из поездок и отпусков Министрами и наезжавшими в большем, чем обычно {498} количестве, провинциальными деятелями.
- Из этого общего серого тона выделилась только резко враждебная позиция, сразу же занятая по отношению ко мне газетою "Новое Время". Уже в No от 10-го сентября появилась телеграмма, посланная из Киева 9-го, в день похорон П. А. Столыпина, А. И. Гучковым, в которой отражалось выражение его личного взгляда на современное положение России и высказывалось что: "Россия попала в болото, вытащить из которого, конечно, не под силу В. Н. Коковцову".
Вскоре же появилась статья Меньшикова, с резким выпадом против меня за покровительство евреев, повторившая заметку "Киевлянина", что на выстрел Багрова я ответил защитою "Киевских жидов".
Гучков также вернулся в Петербург, но ко мне не показывался и уже гораздо позже, около 10-го декабря, написал мне письмо с просьбою принять его, а все время до этого до меня доходили только упорные слухи о том, что в Редакции "Нового Времени", к совету которой Гучков принадлежал, велись собеседования о походе против меня.
Несмотря на это меня посетили от этой газеты 2 лица: Михаил Суворин и правая рука Редакции, типичный приказчик неважного магазина, - Мазаев. Беседа наша протекала совершенно дружелюбно, хотя я и указал им обоим, что не знаю основания их враждебного отношения ко мне, и хотел бы выяснить, что именно им особенно не нравится, и на какой почве могло бы последовать сближение со мною. Ответа я никакого не получил, если не считать совершенно бессвязного лепета того и другого, ссылки на невозможность для руководителей Редакции следить за статьями отдельных сотрудников, и откровенного заявления об отсутствии солидарности и дисциплины среди их сотрудников. Характерны были, между прочим, слова Суворина по поводу Меньшикова. "С этим господином никакого сладу нет; он и нас каждый день ругает, так что мы просто стараемся не показываться ему на глаза".
Несколько дней после этих визитов газета как-то замолчала, а потом возобновила те же нападки, намеки, булавочные уколы или самое сухое упоминание о том, что было сделано, без всяких комментарий. Долгое время я так и не понимал, в чем заключается причина столь недружелюбного ко мне отношения, и лишь много времени спустя мне разъяснили мои прегрешения.
Их оказалось два. Во-первых, я не сделал первым визита братьям Сувориным Михаилу и Борису, {499} и даже не поехал к ним после посещения меня Михаилом. Во-вторых, они знали мое отрицательное отношение к системе всякого рода льгот за счет средств казны и были уверены, что за ними трудно обращаться ко мне, как нет надежды и на мое воздействие на частные банки в смысле выдачи ссуд, как было сделано после меня.
Как только выяснилось назначение Макарова Министром Внутренних Дел, Крыжановский, вызванный мною из заграницы и управлявший Министерством, заявил мне, что он с Макаровым вместе служить не может, так как их отношения за время их совместной службы на должностях Товарищей Министра были очень натянуты, и просил меня устроить его судьбу "хотя бы назначением в Сенат", если не представится другой возможности.
Желая устранить на первых порах ведомственные трение и зная Крыжановского за человека очень ловкого, способного, мoгущего при известных условиях принести большую пользу, я уговорил Председателя Государственного Совета Акимова взять его в Государственные Секретари и тем самым достигнуть двойную цель - дать видное назначение человеку, далеко не заурядному, и предупредить всякие посторонние влияния на случайное и притом нежелательное назначение в Государственные Секретари какого-нибудь неожиданного фаворита. Зная отношение Государя к Крыжановскому, я написал совершенно откровенный доклад, получил согласие Акимова на представление Указа о назначении Крыжановского к подписи и очень быстро, менее чем через неделю, - получил этот Указ подписанным.
Через 6 дней Макаров вернулся сияющий и довольный своим назначением Министром Внутренних Дел.
По-видимому, все испытывали большое чувство облегчения от миновавшегося осложнения. Доволен был и Государь, написавший мне самое милое, ласковое письмо, к сожалению, не сохранившееся у меня, и всего вероятнее, не возвращенное мне в числе бумаг, взятых при обыске 30-го июня 1918 года. Но я хорошо помню не только содержание, но даже и отдельные выражения этого письма.
В нем Государь писал мне, что остался очень доволен двукратной беседой с Макаровым, что нашел в нем человека совершенно подготовленного, очень здраво смотрящего на вещи и высказавшего ему все те взгляды на задачи М-ва Вн. Дел, которые казались безусловно правильными и самому Государю, что он уверен, что при нем Министерство войдет в "свои рамки" и будет заниматься разрешением таких вопросов, которые давно запущены, и внесет больше "делового спокойствия" туда, где слишком развилась "политика и разгулялись {497} страсти различных партий, борющихся, если не за захват власти, то, во всяком случае, - за влияние на Министра Внутренних Дел.
В этих словах было явное, неодобрение политики только что сошедшего столь трагическим образом со сцены Столыпина, которому уже не прощали ни его былого увлечения Гучковым и Октябристами, ни последующего перехода его симпатий к Националистам, к которым питали тоже, по-видимому, малое доверие и даже сочувствие и наверху.
Доволен был, конечно, и я, первой, одержанной мною крупной победой, и столь счастливым, казалось, мне в ту пору, разрешением кризиса, и мог спокойно вступить в должность Председателя Совета.
Действительно, кризис разрешился в ту пору совершенно благополучно, потому что без этого мое положение становилось сразу совершенно невыносимым, и я хорошо понимал, что при Министре Внутренних Дел Хвостове мне не было бы никакой возможности показаться в Думе и пришлось бы волей или неволей уходить с места при первой представившейся возможности.
Довольна была даже к печать, встретившая назначение Макарова без всякой враждебности; даже "Гражданин" Мещерского отзывался на первых порах довольно милостиво, пытаясь, однако, всячески взять нового Министра под свою опеку, и недвусмысленно предлагал свое "благоволение" за уступку ему таких корифеев того времени, как Белецкий и Харузин, для осуждения которых у Мещерского не было достаточно резкостей. Это отношение скоро, однако, сменилось на самое враждебное, когда Макаров не только не уволил Белецкого, но даже назначил его Директором Департамента Полиции, а Харузина приблизил к себе, поручив ему заведовать всем делом по подготовке выборов в Государственную Думу.
С разрешением этого критического вопроса наступила сравнительно спокойная пора. Пришлось спешить доканчивать бюджет на 1912 год и закончить массу текущих дел по Совету Министров, накопившихся за время летнего затишья и отсутствие Председателя из Петербурга. Город был пуст, членов Государственного Совета и Думы почти не было налицо, и работа имела характер совершенно спокойный и будничный, перемежающийся с довольно бесцельными и многочисленными беседами с постепенно возвращавшимися из поездок и отпусков Министрами и наезжавшими в большем, чем обычно {498} количестве, провинциальными деятелями.
- Из этого общего серого тона выделилась только резко враждебная позиция, сразу же занятая по отношению ко мне газетою "Новое Время". Уже в No от 10-го сентября появилась телеграмма, посланная из Киева 9-го, в день похорон П. А. Столыпина, А. И. Гучковым, в которой отражалось выражение его личного взгляда на современное положение России и высказывалось что: "Россия попала в болото, вытащить из которого, конечно, не под силу В. Н. Коковцову".
Вскоре же появилась статья Меньшикова, с резким выпадом против меня за покровительство евреев, повторившая заметку "Киевлянина", что на выстрел Багрова я ответил защитою "Киевских жидов".
Гучков также вернулся в Петербург, но ко мне не показывался и уже гораздо позже, около 10-го декабря, написал мне письмо с просьбою принять его, а все время до этого до меня доходили только упорные слухи о том, что в Редакции "Нового Времени", к совету которой Гучков принадлежал, велись собеседования о походе против меня.
Несмотря на это меня посетили от этой газеты 2 лица: Михаил Суворин и правая рука Редакции, типичный приказчик неважного магазина, - Мазаев. Беседа наша протекала совершенно дружелюбно, хотя я и указал им обоим, что не знаю основания их враждебного отношения ко мне, и хотел бы выяснить, что именно им особенно не нравится, и на какой почве могло бы последовать сближение со мною. Ответа я никакого не получил, если не считать совершенно бессвязного лепета того и другого, ссылки на невозможность для руководителей Редакции следить за статьями отдельных сотрудников, и откровенного заявления об отсутствии солидарности и дисциплины среди их сотрудников. Характерны были, между прочим, слова Суворина по поводу Меньшикова. "С этим господином никакого сладу нет; он и нас каждый день ругает, так что мы просто стараемся не показываться ему на глаза".
Несколько дней после этих визитов газета как-то замолчала, а потом возобновила те же нападки, намеки, булавочные уколы или самое сухое упоминание о том, что было сделано, без всяких комментарий. Долгое время я так и не понимал, в чем заключается причина столь недружелюбного ко мне отношения, и лишь много времени спустя мне разъяснили мои прегрешения.
Их оказалось два. Во-первых, я не сделал первым визита братьям Сувориным Михаилу и Борису, {499} и даже не поехал к ним после посещения меня Михаилом. Во-вторых, они знали мое отрицательное отношение к системе всякого рода льгот за счет средств казны и были уверены, что за ними трудно обращаться ко мне, как нет надежды и на мое воздействие на частные банки в смысле выдачи ссуд, как было сделано после меня.
Как только выяснилось назначение Макарова Министром Внутренних Дел, Крыжановский, вызванный мною из заграницы и управлявший Министерством, заявил мне, что он с Макаровым вместе служить не может, так как их отношения за время их совместной службы на должностях Товарищей Министра были очень натянуты, и просил меня устроить его судьбу "хотя бы назначением в Сенат", если не представится другой возможности.
Желая устранить на первых порах ведомственные трение и зная Крыжановского за человека очень ловкого, способного, мoгущего при известных условиях принести большую пользу, я уговорил Председателя Государственного Совета Акимова взять его в Государственные Секретари и тем самым достигнуть двойную цель - дать видное назначение человеку, далеко не заурядному, и предупредить всякие посторонние влияния на случайное и притом нежелательное назначение в Государственные Секретари какого-нибудь неожиданного фаворита. Зная отношение Государя к Крыжановскому, я написал совершенно откровенный доклад, получил согласие Акимова на представление Указа о назначении Крыжановского к подписи и очень быстро, менее чем через неделю, - получил этот Указ подписанным.