Страница:
СБОРНИК "ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЯ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1960
Это было в 1912 году.
Соломбальский мальчишка Сашка Корелин шел по главной улице
Архангельска. Улица эта в то время называлась Троицким проспектом.
Сашка не торопился. Бывать в городе ему приходилось редко. Он шел
по Троицкому проспекту с видом самого делового человека, стараясь
казаться равнодушным к уличной жизни. Но все на проспекте ему очень
нравилось. Деревянные тротуары были широкие и ровные, не такие, как в
его родной морской слободе Соломбале. Всевозможных вывесок такое
множество, что Сашка не успевал на ходу их прочитывать. Чистота на
мостовой, свежевыкрашенная обшивка домов, красиво одетые прохожие -
все это отличало центр Архангельска и богатую немецкую слободу от
Соломбалы, Кузнечихи и других окраин.
На одной из улиц, пересекавших главный проспект, Сашка увидел
толпу ребятишек. Они окружили шарманщика. Сашка тотчас присоединился к
шумливой ватаге. Когда ему надоело смотреть на зеленого мигающего
попугая и слушать бесконечную монотонную музыку "Разлука ты,
разлука...", он направился на набережную.
Широкая, чуть взволнованная Северная Двина в этом месте
расходилась двумя рукавами. Вдали виднелась Соломбала - мачты судов,
флотский полуэкипаж, собор, деревья. Сашка провел мысленную линию к
своему дому, потом к причальной стенке, где стоял "Фока". Спустившись
к воде, он швырнул несколько камешков, стараясь, чтобы они скользили
рикошетом. "Есть блинчики" - как это называлось у соломбальских ребят
- считалось большим искусством. Но вблизи никого не было. Никто не
восхищался Сашкиным умением, и потому это занятие ему тоже скоро
наскучило. Он поднялся на бульвар и прилег на траву.
Поблизости на скамейке сидели двое - офицер в морской форме и
полный господин с лысиной. Толстяк вытирал платком с лица пот. Рядом
на скамейке лежал его котелок.
"Эх, спустить бы эту шляпопенцию на воду, - с озорством подумал
Сашка, - хороший бы корабль вышел... дальнего плавания".
- Бессмысленная затея, - сказал толстяк, - деньги на ветер. Кому
он нужен, этот Северный полюс!
Сашка прислушался. Он сразу же сообразил, о чем идет разговор.
- И его еще пытаются защищать некоторые глупые филантропы, -
отвечал офицер. - Выскочка из мужичья хочет показать себя...
- Я не дал ни копейки Седову...
- И правильно поступили. Прав отец Михаил, сказав, что грех
думать в такие времена о каком-то полюсе, когда турецкие башибузуки
издеваются над православными. Да и в России беспорядки, смуты. Ох, на
месте Думы задал бы я этому хвастуну. Впрочем, на этом корыте "Фоке",
дай бог, если они выберутся за Канин Нос.
Это уже была насмешка, нестерпимое оскорбление для Седова и для
всей экспедиции, для судна "Фоки" и для Сашки. Промысловый корабль,
старый морской странник "Фока", опутанный оснасткой, - Сашкина мечта,
- был осмеян и унижен щеголеватым офицером. Сашка вскочил с травы,
сплюнул, как настоящий матрос, и пошел к Соломбале, унося в себе
обиду.
Вот уже больше трех недель в Соломбале у причала стоит "Фока",
готовый к отплытию. Старший лейтенант флота из Гидрографического
Управления Георгий Яковлевич Седов задался смелой и дерзновенной
мыслью - достигнуть Северного полюса. На подобное предприятие в России
еще никто не отваживался.
Почти ежедневно прибегал к гавани Сашка полюбоваться на "Фоку",
поболтать с матросами и узнать о дне отплытия.
"Святой Фока" - старое двухмачтовое судно, много раз испытанное в
тяжелых льдах. Не напрасно остановил на нем свой выбор смелый и
опытный полярник Седов. Бешеные ледяные штормы рвали и обмораживали
его оснастку. Дубовые борта выдерживали титанические напоры льдов.
Отважные зверобои доверху набивали его трюмы добычей - морским зверем:
тюленем, морским зайцем1, нерпой, белухой и моржами.
1 В оригинале сказано, "зайцем", но не все знают, что
"морской заяц" это название вида тюленя. (ККК)
Обмытый солеными волнами, длинный бушприт нацелился в небо. Бочка
на передней мачте привлекала взоры ребят. Хотелось по вантам
взобраться на мачту, влезть в бочку и осмотреть в морской бинокль
таинственную даль. Хотелось вместе с Седовым отправиться во льды, к
полюсу, чтобы потом со славой вернуться в Россию.
Каждый раз, прибегая на берег, Сашка намеревался обратиться к
начальнику экспедиции с просьбой. И каждый раз он смущался и бранил
себя за трусость. Отец Сашки в двенадцать лет уже ходил зуйком на
зверобойные промыслы.
Разговаривая с матросами и любопытствуя, Сашка узнал, что
экспедицию почему-то не выпускают из порта, что над Седовым смеются
газеты, у начальника не хватает денег, а правительство отказывает в
помощи.
... Однажды Сашка все же осмелился. Он отошел от берега, набрался
духу и, подбежав к борту, сбивчиво и быстро спросил:
- Дяденька, а вам масленщика не надо? Или юнгу?..
- Милый, - рассмеялся человек на борту "Фоки". - Ну, лезь сюда!
Георгий Яковлевич, на минутку, - крикнул он.
Вышел Седов. Он был в белом кителе и в фуражке с белым чехлом.
Седов был сумрачен. Он держал в руке лист бумаги, видимо, письмо.
- Отговаривают... потом опять задержка из-за документов. Скоро
ли, наконец, мы поплывем?
- Да, таких мытарств, пожалуй, не встретить и на всем пути к
полюсу, - шуткой попробовал развеселить Седова его сподвижник. - А вот
к вам наниматься пришел, смотрите, какой герой!
Сашка подбодрился.
- Чем могу служить? - улыбнувшись, спросил Седов.
- Я хочу поступить на "Фоку"... плыть на полюс...
Глаза Седова тепло блеснули. Он притянул к себе Сашку и, крепко
обняв его, печально проговорил:
- Взрослые, образованные люди не хотят понять. Обидно. А вот они,
ребята, когда-нибудь в будущем полностью исследуют и изучат Север. Их
будут ценить...
Потом он спросил мальчика:
- Как тебя зовут?
- Сашка.
- Так вот, Саша, мы вернемся, а ты подрастешь. И мы вместе
поплывем в новую экспедицию.
- А ведь Северный-то полюс один. Что же мы тогда будем открывать?
- с беспокойством спросил мальчик.
И вот наступил долгожданный день отплытия. На кануне "Фока"
отшвартовался от соломбальского берега и ушел к архангельской пристани
догружаться
Сашка стоял на берегу. Он видел оживленные лица Седова и других
участников экспедиции, стоявших на капитанском мостике и на палубе.
Теперь он всех их знал - и ученых Визе и Павлова, художника Пинегина,
капитана Захарова, матросов Линника и Пустошного, плотника Платона
Коноплева, - всю команду "Фоки".
Ему стало невыносимо грустно. От Соломбалы что-то отняли. Берег
вдруг стал скучным. О, как хотел бы Сашка плыть на "Фоке"!
В день отплытия Сашка собирался в город на пристань, но мать не
отпустила его. Вначале он хотел убежать тайком, потом раздумал. У него
возникла мысль совершить кое-что более интересное. Нужно было только
собрать ребят.
Между тем, на архангельской пристани собралась огромная толпа.
Играл оркестр. Произносились благожелательные напутственные речи.
- Дума - Думой, газеты - газетами, а народ все же сочувственно к
нам относится, - заметил один из участников экспедиции. - Смотрите,
сколько провожающих!
После третьего свистка нагруженный "Фока" с помощью буксирного
пароходика отвалил от пристани и, развернувшись, медленно поплыл вниз
по Северной Двине.
Стояла отличная штилевая погода. Река лежала спокойная и
сверкающая. Чуть заметные волны разбегались за кормой "Фоки". В
голубую высь поднималось веселое августовское солнце.
В это время из устья речки Соломбалки, что впадает в Двину,
выплыла шлюпка. На корме у руля сидел Сашка, держа курс на середину
фарватера. Четверо его друзей старательно гребли. Когда "Фока"
приблизился, на шлюпке раздалась команда:
- Суши весла!
Сашка схватил с банки дробовик и нацелил в небо. Ребята вытащили
игрушечные пистолеты.
Грянул залп - прощальный привет экспедиции.
С "Фоки" ответили протяжным гудком.
- Ура-а-а! - закричали в восторге ребята и подняли весла "в
стойку". Это был настоящий морской салют.
Последовал новый, еще более продолжительный гудок.
- Счастливого плавания!
Сверкающие капли стекали с поднятых лопастей весел. Отлогая
волна, едва качнув шлюпку, игриво побежала к берегу.
"Фока" уходил все дальше и дальше - в море, на Север, к полюсу.
СБОРНИК "ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЯ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1960
На кухне у Марии Васильевны шел настоящий аврал. Плита дышала
нестерпимым жаром. На ней что-то кипело, шипело, урчало.
Иван Дмитриевич несколько раз заходил на "камбуз" и нетерпеливо
посматривал на жену.
- Не волнуйся, Ваня, - успокаивала Мария Васильевна мужа. -
Видишь, из-за тебя молоко чуть не убежало. Иди лучше расскажи гостям
что-нибудь...
Несколько последних лет капитан Иван Дмитриевич Котлов дни своего
рождения проводил или в море, или в далеких чужеземных портах. А на
этот раз ему посчастливилось получить отпуск, и он приехал домой.
Среди приглашенных гостей был кинооператор Корольков. С
Корольковым Иван Дмитриевич познакомился в Мурманске, на киносъемках в
порту. Было это прошедшей весной. Капитан и оператор познакомились и
подружились.
Сегодня Корольков появился в квартире Котловых почему-то с
огромным чемоданом. И его появление отвлекло Ивана Дмитриевича от
"камбузных" треволнений.
- Куда это ты с чемоданом собрался? - спросил удивленный капитан.
- Поздравить тебя. Приготовь поскорее простыню, да побольше! Пока
есть время, покажу вам свою картинку. Ты ведь еще не видел, как я тебя
изобразил.
Иван Дмитриевич догадался и бросился к бельевому шкафу. А тем
временем Корольков вытащил из чемодана портативную киноустановку.
Вскоре простыня, развешенная на стене, превратилась в киноэкран.
Свет погасили, и аппарат чуть слышно застрекотал.
Женщины, которые, кто делом, а кто советом, помогали Марии
Васильевне на кухне, моментально забыли о салатах и соусах и сбежались
в столовую.
Мелькнули кадры Баренцева моря, Кольского залива, скалистых
берегов. Потом - капитанский мостик, и на мостике - в кителе и в
форменной фуражке Иван Дмитриевич Котлов.
Среди гостей послышались радостные и одобрительные восклицания:
- Ваня! Он, он!
- Иван Дмитриевич!
- Машенька! Идите скорее полюбуйтесь на Иван Дмитриевича!
- Она уже видела, в интерклубе, - тихо сказал Иван Дмитриевич. -
Рассказывала.
После портовой панорамы, погрузки и других кадров на экране вновь
появился капитан Котлов. На этот раз он пожимал руку пожилому моряку,
по всей видимости, иностранцу. И Иван Дмитриевич и иностранец
улыбались. Они рассматривали какой-то предмет, похожий на самопишущую
ручку.
- Это Остин Питт, матрос с английского судна, - пояснил оператор
Корольков. - Впрочем, Иван Дмитриевич вам все сам подробно расскажет.
- Могу и я кое-что рассказать, - вдруг услышали гости голос Марии
Васильевны, которая с риском для праздничного ужина покинула кухню. -
А теперь разрешите мне накрывать на стол. На несколько минут прошу
удалиться из столовой.
Что же было дальше? Нет, вначале, что было раньше.
Последние дни Остин Питт вел себя странно. Это особенно замечал
его приятель матрос Парсон. Как-то раз утром Парсон увидел в глазах
Остина "сумасшедшинки". Он удивился и осторожно осведомился, не хватил
ли Остин чего-нибудь горячительного с утра. Накануне Остин где-то
пропадал. Друзья посмотрели друг на друга удивленно, озабоченно, но
достаточно выразительно.
Если Парсону было без малого тридцать лет, то Остину Питту было
за сорок.
Парсон был женат. Остин Питт оставался холостяком. Когда-то в
юности он полюбил девушку, полюбил, как любят истые моряки. Но
однажды, вернувшись из рейса, он узнал, что девушка обманула его в
лучших чувствах. Верный этим чувствам, он и решил свою судьбу.
Мать Остина с дня его рождения души не чаяла в сыне. Позднее ее
любовь подогревалась учителем мальчика. Мистер Бенкс говорил, что если
способный Остин не будет премьером, то телегу-то впереди лошади он
никогда не поставит. Конечно, Остин не стал премьером, но и к лошадям,
к телегам, коляскам, фаэтонам и прочим экипажам он остался
равнодушным. Он стал моряком, простым матросом, но мечтал получить
диплом штурмана дальнего плавания.
Однажды, в Архангельском порту, вернувшись из интерклуба на
судно, Остин неожиданно попросил у старшего штурмана томик сочинений
Чарльза Диккенса. Это тоже озадачило его приятеля Джона Парсона,
потому что Остина литература никогда не привлекала.
Вопросы, которые задавал Остин, совсем сбили с толку и серьезно
обеспокоили бедного Парсона. В самом деле, что мог, например, означать
вопрос: "А как ты думаешь, Джон, может ли англичанин жениться на
женщине другой страны?" Или: "Кто писал лучше - Диккенс или русский
писатель Лев Толстой?"
Ни на один из таких вопросов Джон Парсон ответить не мог. Он
качал головой и спрашивал:
- К чему тебе это нужно знать, Остин?
Но в вопросах Питт не нуждался. Он нуждался в ответах.
...Итак, Остин побывал в архангельском интерклубе. Он искренне
любил русских, потому что однажды именно русские парни спасли ему
жизнь.
В зрительном зале сидели моряки - англичане, норвежцы, шведы,
голландцы, немцы. Много поплававший, Остин Питт почти безошибочно мог
определять национальность - по разговору, по одежде, по манере
держаться.
На сцене висел портрет старика с большой бородой и длинными
волосами, с задумчивым взглядом красивых проницательных глаз. Это был
портрет великого английского писателя Чарльза Диккенса, портрет,
знакомый Остину еще со школьных лет.
Две женщины стояли на трибуне. Одна говорила по-русски, другая
переводила речь подруги на английский язык. На нее-то, на переводчицу,
и обратил все свое внимание Остин Питт. Одета она была скромно, но
изящно. Впрочем, Остин никогда не запоминал нарядов женщин. Его
поразило лицо переводчицы. Оно было знакомо Питту с давних пор, лицо
Мэри, девушки, которую он когда-то полюбил. Те же глаза, смотрящие
прямо и смело и всегда как будто чем-то восхищенные. Те же упрямые
губы и тот же округлый подбородок. И почти тот же голос. Переводчица
говорила по-английски очень чисто, четко, словно уроженка его родины.
- Мы, советские люди, любим произведения гениального английского
писателя Чарльза Диккенса, преклоняемся перед его замечательным
талантом к глубоко чтим его память. - Так говорила эта женщина.
И вдруг Остину стало не по себе. Русские читают и любят книги
английского писателя, а он, Остин Питт - англичанин, помнил лишь, что
в детстве читал только "Оливера Твиста". И больше ничего не знал.
Переборов смущение, Остин в перерыве подошел к переводчице и
спросил:
- Скажите, вы когда-нибудь были в Англии?
- Нет, в Англии я никогда не была, - ответила переводчица,
нисколько не удивившись его вопросу.
- Но по всему видно вы любите англичан?
- Разные есть англичане, - сказала она. - Но мы уважаем
английский народ.
Он задал еще вопрос, потом еще. Она отвечала ему охотно и
спокойно. Он узнал, что она не переводчица, а преподавательница
английского языка в институте. Он узнал, что ее зовут Мария, и еще
более поразился: Мэри и Мария. Но о той девушке, о Мэри, он ничего ей
не сказал. Да и сейчас он увидел, что она мало похожа на Мэри. Ему
хотелось спросить Марию еще об одном, но на это Остин не решился.
Конечно, это был вопрос, замужем ли Мария.
Они тепло и дружески распрощались, и Остин Питт возвращался на
судно в приподнятом настроении.
Через три дня он снова появился в интерклубе. На этот раз в клубе
было много и русских моряков. На пригласительном билете Остина было
написано: "Вечер интернациональной дружбы моряков".
В зале демонстрировался кинофильм. Остин зашел туда. И вдруг он
увидел на экране себя. Он здоровался с капитаном советского парохода.
И переводчица говорила:
- Так встретились старые знакомые русский и английский моряки
капитан Иван Дмитриевич Котлов и матрос Остин Питт.
Когда в зале зажегся свет, к Остину подошла Мария. Остин, гордый
и в то же время смущенный, обрадовался, вспыхнул. Мария подошла к нему
первая.
- Здравствуйте, мистер Питт, - сказала она, подавая ему руку. -
Оказывается, вы знакомы не только со мной, но и с моим мужем.
Остин с недоумением посмотрел на Марию.
- Вы знакомы с моим мужем, - повторила она, - с капитаном Иваном
Дмитриевичем Котловым.
- Он ваш муж? - пробормотал ошеломленный Остин. - О, я ему очень,
очень многим обязан.
Что же было дальше? Нет, прежде, что было раньше.
Оператор кинохроники Корольков трудился в поте лица. Он имел
задание показать жизнь, труд и быт советских моряков. Ему
порекомендовали пароход, на котором капитаном был Иван Дмитриевич
Котлов.
Корольков ходил на пароходе в короткий рейс, снимал команду на
вахтах и на отдыхе. Веселый и общительный, он стал в команде своим
человеком, почти ее членом.
- Вам этой пленки на полнометражный фильм хватит, - сказал
Королькову Иван Дмитриевич, плохо разбиравшийся в искусстве
киносъемок. - А то, пожалуй, и на две серии...
- Не беспокойтесь, Иван Дмитриевич, - ответил оператор, - начнем
монтировать, и на пятнадцать минут не хватит.
По возвращении из рейса в Мурманск капитан и оператор гуляли по
городу. Беспокойный Корольков все еще "работал", он искал и
придумывал, что бы такое еще прибавить к заснятым кадрам. Как
известно, на ловца и зверь бежит. Новые кадры сами "пришли в руки", да
такие, о каких Корольков мог только мечтать.
К Ивану Дмитриевичу на улице вдруг подошел иностранный моряк, по
виду матрос.
- Вы не узнаете меня? - спросил иностранец по-английски.
- Не помню, - признался капитан.
Тогда иностранец вытащил из кармана самопишущую ручку и подал ее
Ивану Дмитриевичу.
- Не узнаете? Меня зовут Остин Питт. Помните сорок третий год?
Иван Дмитриевич взял ручку и, видимо, узнав ее, вдруг радостно
улыбнулся и крепко пожал англичанину руку.
- Ну как же не помнить! Это мой вам подарок.
Оказалось, что Остин Питт и Иван Дмитриевич Котлов знакомы со
времен войны. И вот теперь они случайно встретились. Разве мог
упустить такие кадры оператор Корольков?!
На другой день советский капитан и английский матрос снова
встретились уже перед объективом киноаппарата Королькова.
Что же было дальше? Нет, прежде, что было раньше.
Немецкая подводная лодка в 1943 году потопила английский
транспорт. Многие из членов команды транспорта погибли. Кое-кому
удалось спастись. Одну шлюпку с шестью англичанами, долгое время
скитавшуюся по бурному океану, нашел и поднял на борт советский
пароход.
Особое мужество при спасении английских моряков проявил третий
штурман Котлов. Ему же была поручена капитаном забота о спасенных.
Среди спасенных был матрос Остин Питт. Он на всю жизнь запомнил
дружеское отношение к нему советских моряков.
Когда англичане в порту покидали советское судно, взволнованный
Остин Питт, прощаясь, сказал штурману Котлову:
- Вы будете капитаном. Я тоже хочу стать капитаном, но...
Спасибо! Подарите мне, пожалуйста, что-нибудь на память о России, о
вас и о ваших товарищах!
Иван Дмитриевич пошарил по карманам. Ему попалась самопишущая
ручка. На металлическом держателе ручки было выгравировано: "Москва".
- Возьмите вот это, пожалуйста!
- Спасибо, - сказал англичанин. - Мы должны дружить, англичане и
русские. Только мне нечего подарить вам на память. Разве вот только...
Он вынул из кармана металлическую сигаретную коробку, открыл ее и
булавкой на крышке нацарапал: "Остин Питт, Ливерпуль".
Иван Дмитриевич открыл ящик письменного стола, достал из него
металлическую сигаретную коробку и подал Королькову. Оператор открыл
коробку, в которой еще осталось несколько сигарет, и прочитал на
оборотной стороне крышки: "Остин Питт, Ливерпуль".
- Да, - сказал Корольков, - Мария Васильевна права. Разные есть
англичане. Но я уверен, что Остин Питт в колонии бы не поехал. Ему там
нечего делать. Настоящий парень!..
Государственное Издательство Детской Литературы
Министерство Просвещения РСФСР
Москва 1962
Всякий раз, как я открываю книгу Евгения Коковина, новую или
давно уже прочитанную, мне кажется, что со страниц ее веет на меня
свежим северным ветром, - сиверко называют его поморы, жители
беломорских берегов, земляки писателя, книгу которого вы сейчас
держите в руках.
У детской литературы богатая и просторная география. Талантливые
писатели, пишущие для ребят, живут не только в Москве и Ленинграде.
Хорошую большую литературу для детей делают во многих краях нашей
родины. Подойдешь к ее карте, окинешь ее, громадную, взглядом - и
думаешь о дорогих товарищах по работе: они везде, куда ни глянь!
И стоит лишь мне поднять глаза к верхнему краю карты страны,
увидеть там Белое море и город Архангельск, как сразу я вспоминаю
Коковина. Немало сделал он своими интересными повестями и
увлекательными рассказами, чтобы ребята полюбили Север, почувствовали
на своих щеках холодное и бодрящее дыхание сиверка, крепко зауважали
бы тружеников моря и тундры, могучих лесорубов, бесстрашных моряков,
храбрых и терпеливых полярников. Все они - давние и любимые герои
произведений Коковина.
С Евгением Степановичем Коковиным я познакомился много лет назад.
Сперва мы с ним дружили заочно - он присылал из Архангельска мне и
редакции "Пионера" свои рассказы. А потом я встретился с ним самим. До
этого я никогда на Белом море не бывал, и мне Евгений Коковин
представлялся эдаким могучим помором, головой выше береговых утесов,
бас - капитанский, в плечах косая сажень... А на деле он оказался
донельзя худым, очень гибким, удивительно тонколицым и
застенчиво-тихим. Только глаза были действительно уж "беломорские",
такие по-северному светлые, как небо в Заполярье. Да и брови и волосы
им под стать. Такой он и сейчас, хотя ему уже пятьдесят. Но то ли он
совсем не поседел, то ли не заметишь седины в его волосах, и раньше
белых, но ни в жизни, ни в его новых произведениях не услышишь даже
самых отдаленных шагов подкрадывающейся старости. А вот свежий, до
самого нутра тебя прохватывающий и зовущий в северные дали беломорский
сиверко продолжает задувать, свистит и гудит, как в корабельных
снастях, между строк его повестей и рассказов.
Он родился в 1913 году в Соломбале. Так называется рабочий район
Архангельска, остров, омываемый широкой Северной Двиной, ее рукавом
Кузнечихой и узенькой речкой Соломбалкой. Там по сей день живут
главным образом люди моря и леса: рыбаки, моряки, судоремонтники,
лесопильщики. Среди них и вырос Евгений Коковин, на всю жизнь сохранив
горячую сердечную привязанность, строгое и дружеское уважение к
храбрым, сильным людям, не боящимся пронзительно-ледяного ветра,
умеющим обходиться без лишних слов и в белые ночи, и в черные дни.
Здесь он, окончив морскую школу, вошел полноправно в дружную и
прочную семью беломорцев, работал на ремонте судов, плавал на
пароходах Советского торгового флота. Ходил на Новую Землю, на Печеру
и в Мурманск. Летней порой ходит он в море и поныне. Беломорские
корабельщики, капитаны, штурманы, механики, радисты, матросы уже давно
признали Коковина своим человеком. И немало удивительных случаев,
захватывающих историй, морских и заполярных происшествий наслышался от
них писатель.
А то, что он станет писателем, Коковин решил давно, когда ему
было еще пятнадцать лет. В те дни он познакомился с Аркадием
Петровичем Гайдаром, работавшим в архангельской газете "Правда
Севера". Гайдар со свойственным ему дружеским и уважительным тактом
отнесся к первому литературному опыту Коковина, но объяснил мальчишке,
что печатать рассказ еще нельзя, что это и не рассказ вовсе, а так
просто, запись наспех: интересный замысел недопустимо скомкан. А
затем, узнав, что в рассказе этом описана история, случившаяся на
самом деле в Соломбале, где, он слышал, "много интересных людей есть",
Гайдар посоветовал ему в будущем написать повесть о соломбальцах.
Прошло много лет с той памятной встречи. Евгений Коковин давно
уже напечатал свой первый рассказ "Случай на Мальте" в московском
"Пионере". В Архангельске вышел первый сборник его рассказов
"Возвращение корабля". И, накопив уже достаточный литературный опыт,
поверив в свои писательские силы и уменье, Евгений Коковин выполнил
то, что когда-то ему посоветовал Гайдар. Он написал в 1947 году
повесть "Детство в Соломбале" - о хорошо ему знакомом детстве и
судьбах беломорских мальчишек: Димы Красова, от имени которого и
ведется повествование, Гриши Осокина, Кости Чижова и других. Книга эта
полна шума и плеска беломорских прохладных волн, пароходных гудков,
запаха распиленного леса и рыбы, свежего дыхания сиверка и горячего
дыхания революции, пришедшей на беломорские берега. Книга понравилась
и любопытным ребятам, и взыскательным взрослым. Она была издана в