Страница:
"ура".
Они стояли, как и прежде, - на правом фланге отделения высокий
Любов, на левом - маленький Ершов. Они стояли бледные, но подтянутые,
усталые, но победившие.
- Ну, что же, теперь наступать... - сказал Конкин.
- Да, теперь вперед, на запад! - ответил Усов.
К ДОТ-у подходил командир батальона.
Комендант расправил на груди лямку противогаза, подал отделению
команду и строевым шагом пошел с докладом навстречу командиру
батальона.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Это была удивительно красивая сказка, веселая и в то же время
чуть-чуть печальная, порой суровая и жестокая, временами легкая и
прозрачная, как дымок лесного костра, сверкающая россыпью ярких слов.
И до сих пор Дмитрий Иванович не знает, слышала ли эту сказку бабка
Агриппина от других людей или выдумала она эту сказку сама.
Рассказываемая в полутемной крестьянской избе зимним вечером,
когда за черными окнами бесновалась вьюга, сказка казалась особенно
чудесной и невероятной. Может быть из хитрости, чтобы сказка была еще
интереснее, добрая бабка Агриппина называла героя сказки Митенькой.
Впрочем, в то время Дмитрия Ивановича в деревне никто Митенькой не
называл. Звали его просто Митька. Но не все ли равно: Дмитрий,
Митенька или Митька.
В сказке ее герой Митенька, после смерти матери, остался сиротой.
Он ушел из дому от голода и нищеты в поисках счастья. Он шел дремучим
лесом, без дорог, через снежные сугробы, в метели и морозную стужу. Он
шел по звезде, которая ярко горела высоко в небе и звала, манила
мальчика все вперед и вперед. Мальчику встречались хищные звери, и он
смело вступал с ними в борьбу, пугая их палкой и силой своего взгляда.
Он тонул в незамерзающих коварных болотах, но все-таки выбирался из
них и продолжал путь. Его руки и ноги коченели от холода. Иногда он
опускался от усталости на снег, но потом вскакивал, зная, что может
замерзнуть. И еще много всевозможных трудностей перенес он в пути,
пока этот путь не закончился. Звезда привела его уже сильного,
волевого, возмужавшего в большой дом-дворец. И удивительнее всего то,
что в этой сказке, в отличие от всех других сказок, во дворце не было
ни царей, ни королей, ни князей. Во дворце собрались такие же как
Митенька простые, сильные и мужественные люди, перенесшие в поисках
своего счастья много горестей и страданий.
В представлении Дмитрия Ивановича тот дворец из сказки был похож
на Большой академический театр, что стоит в Москве на площади
Свердлова. Только не помнит Дмитрий Иванович, говорила ли бабка
Агриппина о прекрасных конях, что вздыбились перед фронтоном театра.
Сказку бабки Агриппины Дмитрий Иванович, ныне знаменитый человек,
народный артист, вспомнил мельком сейчас, сидя в солдатском клубе на
концерте художественной самодеятельности. Он сидел в первом ряду, на
почетном месте, рядом с генералом Дружининым, своим товарищем по
гражданской войне.
Выступал хор, затем - струнный оркестр, плясуны и рассказчики.
Дмитрий Иванович всем аплодировал, искренне радуясь успехам этих
непрофессиональных актеров.
Наконец на сцену вышел ефрейтор Голубков, певец-солист, лучший
запевала и гордость всей части. Дмитрий Иванович и генерал
переглянулись.
- Он?
- Он, - утвердительно кивнул головой генерал.
Три дня назад генерал Дружинин вошел в свой кабинет, снял шинель
и папаху и сел за стол. На столе лежали свежие газеты. Генерал
развернул местную газету. Он внимательно прочитал передовую,
просмотрел сообщения из различных городов и сел Советского Союза.
Подумал, как всегда: "До чего много самых разнообразных больших
событий происходит ежедневно в стране!" Сколько успехов и побед у
советских людей! Высокая производительность, перевыполнение планов и
норм, рекорды, закладка новых строек, новые изобретения, открытия,
книги.
На четвертой странице в отделе объявлений бросилась в глаза
большая рамка из тонких волнистых линий: "Гастроли народного артиста
Д. И. Оленева".
Генерал дважды прочитал объявление. Воспоминания о давних
событиях всколыхнулись где-то в глубине и заполнили сознание.
Оленев. Необыкновенную историю этого человека генерал хорошо
знал.
Он был почти мальчиком, когда пришел в красноармейский отряд, где
служил генерал, в то время еще рядовой боец. Он умолял принять его в
отряд.
- А что ты у нас будешь делать? - спросил командир отряда.
- Воевать, - невозмутимо ответил Митя. - Бить беляков и всяких
буржуев.
- А стрелять ты умеешь?
- Научусь.
- Ну, допустим, научишься. А еще что умеешь?
Митя задумался. Потом сказал:
- Все умею. Коней чистить, запрягать, седлать... И еще умею петь
песни...
Командир засмеялся.
- Песни петь дело нетрудное.
- Смотря как петь, - сказал Митя.
- А ты по-особому умеешь?
- Послушайте.
Разговор происходил летом у опушки леса, где расположился отряд.
- Что же, - согласился командир отряда. - Сейчас отдых. Спой, у
нас песни любят.
Митя запел сначала тихо, чуть смущаясь. Голос в самом деле у него
был необыкновенный - чистый, уверенный и какой-то особенно задушевный.
Трудно даже верилось, что это поет худенький юноша, одетый в
старый-престарый пиджак, на котором даже многие заплаты уже
превратились в лохмотья.
Постепенно песня наливалась силой. Она была свободная, могучая,
как сама река Волга, о которой в ней пелось.
Услыхав песню, удивленные бойцы бросали свои дела и направлялись
туда, где сидели командир отряда и Митя Оленев. Хороша была эта
русская песня, и голос был незнакомый, чудодейственно привлекающий,
серебряно-звонкой чистоты.
Вскоре десятки бойцов окружили певца. Словно очарованные стояли
они и слушали.
Другая песня тоже была о Волге, о богатой русской зиме, о тройке
в бубенцах, мчащейся по широкой замерзшей реке.
Так Митя остался в отряде и стал общим любимцем. Он оказался не
только замечательным певцом, но и храбрым солдатом. И вскоре уже весь
отряд знал его историю - историю мальчика из беднейшей крестьянской
семьи, ставшего батраком у кулака. Тянуть бы и тянуть Мите нищенскую
батрацкую лямку, но он узнал о Красной Армии и ушел от кулака.
В отряде все любили Митю, но никому и в голову не приходило, что
он будет знаменитым на всю страну певцом. Было суровое время борьбы.
Тогда больше думали о судьбе республики и как-то меньше думали о своей
личной жизни. Если республика Советов будет защищена - значит, и все
остальное наладится.
В одном из боев Митя Оленев был тяжело ранен, и ему пришлось
расстаться с отрядом.
Много-много лет спустя Дружинин стал встречать фамилию своего
товарища по отряду в газетах. Об Оленеве писали, как о талантливом
певце. И Дружинин не сомневался, что артист Оленев и красноармеец Митя
- один и тот же человек. А потом в Москве они встретились, боевые
друзья, после концерта, на который Дружинин пришел специально ради
Оленева.
Тогда Оленев был уже заслуженным артистом. И майор Дружинин
подумал о чудесной, почти сказочной судьбе Мити. Нищенское детство,
тяжелое батрачество, гражданская война, длительное лечение,
консерватория, успехи первых выступлений и, наконец, опера и Большой
академический театр.
- Твоя жизнь, как сказка, - сказал Дружинин.
Оленев улыбнулся другу и пропел:
- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
Потом он произнес вдохновенно:
- Быть бы мне батраком, но не напрасно мы дрались за советскую
власть!
Во время Отечественной войны друзья не встречались, хотя и Оленев
часто выезжал с концертами на фронт, и Дружинину в Москве бывать
приходилось.
А три дня назад генерал Дружинин из газеты узнал, что в город
приехал певец Оленев. Генерал снял телефонную трубку и позвонил в
гостиницу. А днем они уже вместе обедали, вспоминая минувшие дни.
После обеда, проезжая в машине по улице, они обогнали солдатский
строй. Солдаты шли и пели.
- Твои? - любовно спросил артист.
- Мои, - улыбнулся генерал.
- Кажется, хорош запевала, - Оленев приоткрыл дверцу и
прислушался.
Генерал приказал шоферу остановить машину.
- Узнаю по голосу, - сказал он, - Голубков...
- Хорош, - восторженно заметил Оленев. - Его стоит послушать.
- Есть славные ребята. Знаешь, Дмитрий Иванович, у нас
послезавтра в клубе новогодний концерт. Самодеятельность. Может быть
заедешь на часок. Все-таки солдатам лестно будет. А потом и Новый год
у меня встретим.
- Что ж, это дело. Буду в ударе, и сам спою. Я когда солдатам
пою, все свой отряд вспоминаю.
Старые друзья - генерал и народный артист - теперь сидели в
солдатском клубе на концерте самодеятельности. Они слушали ефрейтора
Голубкова.
- Все данные, - говорил Оленев. - После армии ему нужно учиться.
- Может быть попросим спеть про Волгу? - спросил генерал. -
Помнишь, как тогда на поляне, в отряде...
И вот ефрейтор Голубков запел ту песню, какую более трех десятков
лет назад пел бойцам отряда Митя Оленев. Песня была свободная,
могучая, как сама река, о которой в ней пелось.
Оленев, Дружинин и солдаты шумно и долго аплодировали Голубкову.
Генерал поднялся и обратился к солдатам, сидящим в зале.
- Раз самодеятельность, значит, разрешите и мне выступить.
- Просим, просим! - солдаты снова захлопали.
И генерал, не поднимаясь на сцену, коротко рассказал чудесную
историю батрака и рядового бойца гражданской войны Мити Оленева,
ставшего народным артистом.
Зал шумел аплодисментами и восторженными приветственными
выкриками, когда Оленев проходил на сцену. За сценой он крепко пожал
руку ефрейтору Голубкову и дружески сказал:
- Будете после армии учиться. За вами - будущее!
Оленев спел несколько песен. Одна из них была старинная русская о
Волге, о богатой русской зиме, о тройке в бубенцах, мчащейся по
широкой замерзшей реке. Вторая песня тоже была о Волге, о великих
чудесных сооружениях эпохи Сталина и коммунизма, сказочный свет
которых еще ярче озарит жизнь.
Зал попрежнему шумел, аплодировал, когда народный артист
спускался со сцены. Генерал благодарил его. И Оленев, весь в
воспоминаниях и в мыслях о будущем, задумчиво произнес:
- Нет сказки, есть наша жизнь!
Как диво-дивное смотрела в разрисованные морозными узорами окна
клуба величественная русская зима.
Приближались часы Нового года.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Дед Роман стоял на берегу реки Усачевки и сокрушенна вздыхал.
Вороной конь, запряженный в высокие старомодные дрожки, участливо
смотрел на деда, словно хотел сказать: "Да, в скверную историю мы
попали с тобой, хозяин!. "
А кто знал, что все так случится. Никому из колхозников и в
голову не приходило, что именно в эту ночь на Усачевке начнется
ледоход и стихия сорвет мост.
Смешно говорить - стихия на Усачевке! Были годы, когда на этой
речке вообще не было ледохода. Лед осаживался и закисал. А сейчас
Усачевка словно взбунтовалась, высоко поднялась и кое-где вышла из
берегов.
Дед Роман ехал на станцию. Вчера в правлении колхоза "Новая
жизнь" получили телеграмму: "Демобилизовался, встречайте двенадцатого.
Григорий Нечаев". Это возвращался из армии Гриша Нечаев,
парень-весельчак, тракторист, ныне старший сержант и кавалер ордена
Славы.
Конечно, в колхозе немедленно стали готовиться к встрече. В клубе
началась уборка и чистка. Школьники писали большой лозунг, который
предполагалось повесить над сценой. Председатель колхоза сочинял
приветственную речь. Во всех домах тоже наводили чистоту - земляк,
которого не видали целых пять лет, должен обязательно зайти в гости,
выпить рюмку водки или, на худой конец, стакан чаю, а главное -
рассказать про войну, про Германию, про все то, что повидал и пережил.
Девушки втихомолку перебирали свои юбки, кофточки и платья и томились
в раздумьи: что же лучше надеть?
На другой день рано утром дед Роман - передовой конюх колхоза
запряг самого лучшего коня и, сопровождаемый многочисленными
напутствиями односельчан, отправился на станцию. До станции было
километров сорок.
И вот на половине дороги он задержался. Вскрывшаяся Усачевка
преградила путь. Дряхлый мостик был сметен ледоходом.
Деду Роману уже представилось, как к станции подойдет поезд. Из
вагона выйдет Гриша Нечаев в полной уверенности, что его,
воина-победителя, прибывшего из далекой Германии, встретят как
желанного и дорогого гостя. Но никого из знакомых не найдет он на
станции. И горькая обида сожмет сердце солдата - "Ну, спасибо,
земляки, за радушный прием!" Да ведь это же позор на всю область
будет. Дед Роман даже вспотел от такой мысли.
- Что, дедушка, переправиться не можешь? - услышал он за спиной
сочувственно-добродушный голос и повернулся.
Судя по погонам, перед ним стоял офицер. Но, признаться, дед
Роман не разбирался в чинах.
- То-то и оно, товарищ командир.
У старика, конечно, не было никакой надежды на помощь. И хотя он
иногда при разных обстоятельствах вспоминал господа-бога, но в чудеса
не верил. А рассказал он офицеру всю историю так просто, чтобы хоть с
кем-нибудь поделиться своим горем.
В это время к ним подошел другой офицер. Он приложил руку к
козырьку:
- Товарищ майор, личный состав батальона распределен по группам и
приступил к работе.
- Хорошо, - ответил майор, - прикажите младшему лейтенанту
Кротову подготовить понтоны. Нужно срочно переправить дедушку на тот
берег.
Не прошло и двадцати минут, как вороной вместе с дрожками был уже
на понтонном плотике. Дед Роман стоял, придерживая под уздцы коня, и
все еще не верил в происшедшее.
- А выдержит? - опасливо спросил он.
- Будьте уверены, дедушка, - ответил молоденький сержант,
командовавший бойцами на плоту. - Мы еще не такие штучки переправляли.
И водная преграда была пошире, и под огнем. Будьте спокойны, на то мы
и саперы!
- Да-а. - Дед Роман вздохнул. - Теперь нам мученье без моста
будет. А ведь на станцию часто приходится ездить. За материалом - за
краской, за железом, за стеклом. Мы теперь строимся обширно, по плану.
Вы к нам в колхоз через год-два приезжайте - подивитесь.
- У вас тоже пятилетка, стало быть? - спросил сержант.
- А как же, - не без гордости ответил дед Роман. - Обсуждали...
Что у нас в "Новой жизни" через пять лет будет - и говорить не
приходится.
Усиленно работая веслами, бойцы быстро переправили понтоны к
другому берегу. Они помогли деду вывести на берег коня, пожелали ему
успехов и поплыли обратно.
На том берегу, где еще полчаса назад, горюя, стоял дед Роман,
собралось много солдат, слышались команды. "Учатся, - подумал дед, -
маневры проводят". И не знал старый Роман, что это был саперный
батальон, вышедший ночью на выполнение срочного задания.
На станцию дед Роман приехал задолго до прихода поезда. Вечером
он встретил Гришу Нечаева, и они зашли в станционный буфет, чтобы, как
полагается при встрече, выпить по сто граммов, а если понравится, да
по ходу разговора потребуется, то и по двести. Дед рассказывал о
житье-бытье в колхозе я обо всех новостях. Не утерпел он и по секрету
сообщил Грише о приготовлениях к встрече. И вдруг лицо старика
омрачилось. Он вспомнил о сбитом ледоходом мостике. Как же они будут
переправляться через Усачевку?
- Ничего, Роман Петрович, - успокаивал его Гриша. - Что-нибудь
придумаем. Не в таких переделках бывали.
Они переночевали у знакомого телеграфиста и утром отправились в
путь.
- Оно, конечно, - рассуждал дед Роман, погоняя вороного, - если
бы маневры не кончились, то вчерашний майор нам опять подсобил бы. А
ведь сколько они там пробудут, - спрашивать у них не будешь. Дело
военное, тайна... Летом бы у Вороньего камня вброд можно. А теперь
Усачевка с головой тебя скроет.
Дед хлестнул вороного и вслух вспомнил бога. Разметав по ветру
гриву, конь вынес дрожки из болотистой низины на высокий берег
Усачевки. И тут дед Роман обомлел.
От одного берега реки на другой был перекинут легкий,
поблескивающий чистым настилом теса новый мост. Старик даже опустил
вожжи. Разгоряченный вороной с ходу влетел на мост, и высокие колеса
дрожек мягко застучали по настилу.
- Вот это по-фронтовому сделано. Как в наступлении. Темпы! -
сказал Гриша, улыбаясь и приветствуя бойцов саперного батальона,
спешивших приладить к новому мосту перила.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Для разговора с фашистами рядовой Федор Иванович Осипов в своем
запасе имел два немецких слова, безотказный автомат и три гранаты.
Чужеземной речи Федор Иванович терпеть не мог, но два известные ему
слова при встречах с немцами все же употреблял, потому что действовали
они тоже почти безотказно. Собственно, эти слова, заставлявшие врага
поднять руки, были как бы придатком к автомату.
Город уже был захвачен, и теперь бойцы вытаскивали на белый свет
последних гитлеровцев, схоронившихся в самых укромных местечках.
Держа наготове оружие, Осипов спустился по выщербленным ступеням
в подвал. Там стоял полумрак, пахло сыростью и плесенью. Осипов провел
лучом карманного фонарика по углам и крикнул:
- Хенде хох!
Он заметил, как в углу за бочкой что-то зашевелилось.
- Хенде хох! - повторил боец и уже по-русски весело добавил: -
вылезай, вылезай, кто сдается, того не уничтожаю.
Человек, скрывавшийся за бочкой, покорно поднялся. К величайшему
удивлению Федора Ивановича он оказался чуть повыше бочки, хотя и стоял
во весь рост. Конечно же, это был не фашист, а всего-навсего
мальчишка.
- Дядя, не надо, не стреляй!
Выставив руку вперед, словно защищаясь, мальчишка громко
всхлипнул.
- Вот так оказия, - удивился Осипов. - Да ты откуда взялся? Не
реви...
Только сейчас распознав родную речь, мальчуган вытер рукавом
глаза, а заодно и под носом, и спросил:
- Ты наш, что ли? Русский?..
- А то какой же, ясно дело, русский... Кто тут еще есть?
- Никого.
- А немцы?
- Не-е...
- Так ты чего тут делал?
- Прятался. За мной один немец побежал.
- А мать у тебя где?
Мальчуган опять всхлипнул, потом навзрыд заплакал.
- Ну, ладно, не реви. Пойдем наверх. Как звать-то тебя?
- Андрейка...
Они поднялись наверх, и теперь Осипов мог хорошо разглядеть
мальчишку. Ему было лет пять, не больше. Женская вязаная кофта
заменяла ему пальто. На кофте оказалось столько заплат, дыр и грязи,
что определить ее цвет было невозможно.
Андрейка шел медленно, пришаркивая правой ногой Он боялся
оставить на дороге свой единственный ботинок, не уступающий в размерах
сапогам правофлангового гвардейца Осипова. Должно быть Гекильберри
Финн перед Андрейкой выглядел бы франтом. Но Федор Иванович не читал
повестей Марка Твена.
В городе было совсем тихо, как после промчавшегося урагана.
Они шли не торопясь, как старые приятели, толкуя о жизни. Бойцы
встречали их веселыми возгласами.
- Ого, Осипов, где ты такого "языка" достал?
- Сынка встретил, Федор Иванович?
Осипов тоже шутил, шуткой подбадривая Андрейку, а у самого где-то
глубоко в груди притаилась щемящая тоска по семье. Сереже недавно пять
исполнилось. А Катюшка уже в школу ходит. Федор Иванович силился
представить своего Сережу и никак не мог.
Андрейка ничем не напоминал сына. Худенький, остроносый,
чернявый, он должно быть был южанином. Хотя Осипов не мог представить
сына, но он знал, что у Сережки льняные волосы, круглые щеки и нос -
маленькая забавная луковка.
Федор Иванович взглянул на Андрейку и неожиданно для себя пожалел
о том, что он совсем не похож на сына. Солдат вдруг спохватился и стал
рыться в карманах, но ничего не нашел. Он вспомнил, что еще ночью
перед штурмом догрыз последний сухарь. То были часы напряженного
ожидания и волнения, и в такие часы у Осипова почему-то всегда
появлялся аппетит.
Угостить Андрейку оказалось нечем. Впрочем, скоро должны были
подойти кухни. Покормить, а потом с первой машиной можно отправить в
тыл.
У Андрейки были грустные глаза, и солдату непременно захотелось
его развеселить. Осипов еще порылся в карманах, вытащил неизвестно
почему оказавшиеся там две автоматных гильзы и протянул мальчугану.
Андрейка, не останавливаясь, осмотрел гильзы и возвратил их
Осипову.
- Пустые, - равнодушно сказал он. - Такие не выстрелят...
Потом подумал и повторил очевидно где-то слышанные слова:
- Совершенно безопасно.
- Ух ты, - удивился Осипов. - Бывалый. Тебе все известно.
На отдых рота повзводно расположилась в нескольких одноэтажных
домах, на окраине города. Сюда подвезли кухню. После некоторого
затишья улица оживилась. Побрякивали котелки, всюду слышались смех и
разговор усталых солдат.
- Так-так, - сказал старшина роты, выслушав Осипова и оглядывая
Андрейку. - Значит, молодое пополнение в роту. Ну, что же, покорми. Да
вот беда - машины сегодня не пойдут. На три дня рота вместе с полком
остается в городе. Может быть на шоссе какую перехватим, с ней и
отправим.
Федор Иванович принес два котелка с супом, занял у ефрейтора
Коноплева ложку и сказал:
- Давай, Андрейка, перекусим... А там видно будет.
Оказалось, что Андрейка уже два дня ничего не ел.
Две недели назад в той деревне, где жил с матерью Андрейка,
гитлеровцы собрали всех молодых женщин и погнали на запад. Это были
страшные две недели. Андрейка тащился за матерью, держась за ее руку.
Потом женщины работали - строили укрепления на подступах к городу уже
на чужой земле. А вчера женщин опять погнали дальше на запад.
Гитлеровский офицер на этот раз не разрешил матери взять
мальчика. Она кричала и плакала. Ее увели насильно. Андрейка бросился
к матери, но конвоир отогнал его. Он еще раз попытался подойти, тогда
конвоир погнался за ним. В испуге мальчик забрался в подвал. Он провел
там ночь, заснул, а утром его разбудила стрельба.
...Андрейка ел с жадностью. Как давно не ел он такого супа! Но
вспомнив о матери, он отложил ложку, и крупные слезы закапали прямо в
котелок.
- Ничего, малыш, - пробовал его успокоить ефрейтор Коноплев, -
вот фашистов переколотим и найдем твою маму.
Но Андрейка не унимался.
Вокруг собирались бойцы и сержанты.
- Мы завтра же разыщем твою маму, - сказал сержант Голубков. - Не
надо плакать...
- Правда, найдете? - недоверчиво спросил Андрейка.
- Говорю найдем, значит, найдем. Доедай, потом я тебя песенке
одной научу. Про Волгу-Волгу не знаешь? Ну вот. А дядя Петрович сказку
расскажет про немецкого генерала и русского партизана. Тоже не слыхал?
А вон тот дядя, Рыбников его фамилия, автомат тебе смастерит.
Слезы у мальчугана высохли, и глаза глядели уже совсем весело.
- Ну, вот, - продолжал Голубков, - житье тебе у нас будет в роте.
Сто солдат - сто забав. Конфет только нету. Зато сахар есть, вот
держи. - И сержант сунул в андрейкину руку огромный кусок сахару.
Спустя полчаса Андрейка, заботливо укрытый солдатскими шинелями,
спал на широкой кровати. А бойцы, занимаясь каждый своим делом,
вспоминали семьи и беседовали о горькой судьбе маленького Андрейки.
- Где-то мой Павлуха! - говорил Рыбников, вырезая ножом из доски
игрушку. - Деревню спалили, а о них ни слуху, ни духу. Может быть
перебили или в Германию увезли... Эх, да я за своего Павлуху у врага
душу выну!
- На тебя обижаться не приходится, - сказал ефрейтор Коноплев. -
Ты уже не у одного эту самую душу вынул.
- Мало, - ответил Рыбников. - Мало еще вынул. Таких как мой
Павлуха может быть сто тысяч. А за каждого мальца по три фашиста надо.
Вот и подсчитай, ты ведь алгебру проходил.
Коноплев о чем-то задумался.
- Не ломай голову, - уверенно сказал Рыбников. - Тут и без
алгебры обойтись можно. Когда последнего фашиста хлопнем, тогда и
совесть наша чиста будет.
Утром командир роты, узнав об Андрейке, позвал его завтракать к
себе.
- Если б не война, - сказал он, усаживая мальчугана, - был бы ты
нашим воспитанником. Стал бы носить гимнастерку с погонами и пилотку
со звездочкой. Впрочем, экипировку мы и так тебе сменим. А то вид у
тебя очень уж непрезентабельный. Хочешь быть военным?
Андрейка, освоившись в новой обстановке, кивнул головой.
- Тебя в суворовскую школу устроят. Будешь офицером, а может быть
и генералом.
- Маршалом, - засмеялся ординарец, подставляя Андрейке котелок с
макаронами.
Командир роты подарил Андрейке два цветных карандаша и толстую
тетрадь, а потом вызвал старшину.
- Обмундировать надо солдата, - сказал он, поднимая Андрейку к
потолку.
- Я уже отдал приказание, товарищ лейтенант, - ответил старшина.
- Разрешите снять мерку?
В каждой роте среди советских бойцов всегда найдутся мастера,
которые умеют строить дома или чинить сапоги, рисовать плакаты или
ремонтировать машины. Нашлись в роте и портные.
Андрейка познакомился с солдатами всей роты и быстро привык к
своим новым друзьям. Бойцы рассказывали ему солдатские сказки, научили
петь "Катюшу", а повозочный Мартынов катал его верхом на лошади.
Словом, жизнь Андрейки в эти дни отдыха роты была веселой и
интересной.
Вечером старшина переодел его в новый костюм, и мальчишка стал
Они стояли, как и прежде, - на правом фланге отделения высокий
Любов, на левом - маленький Ершов. Они стояли бледные, но подтянутые,
усталые, но победившие.
- Ну, что же, теперь наступать... - сказал Конкин.
- Да, теперь вперед, на запад! - ответил Усов.
К ДОТ-у подходил командир батальона.
Комендант расправил на груди лямку противогаза, подал отделению
команду и строевым шагом пошел с докладом навстречу командиру
батальона.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Это была удивительно красивая сказка, веселая и в то же время
чуть-чуть печальная, порой суровая и жестокая, временами легкая и
прозрачная, как дымок лесного костра, сверкающая россыпью ярких слов.
И до сих пор Дмитрий Иванович не знает, слышала ли эту сказку бабка
Агриппина от других людей или выдумала она эту сказку сама.
Рассказываемая в полутемной крестьянской избе зимним вечером,
когда за черными окнами бесновалась вьюга, сказка казалась особенно
чудесной и невероятной. Может быть из хитрости, чтобы сказка была еще
интереснее, добрая бабка Агриппина называла героя сказки Митенькой.
Впрочем, в то время Дмитрия Ивановича в деревне никто Митенькой не
называл. Звали его просто Митька. Но не все ли равно: Дмитрий,
Митенька или Митька.
В сказке ее герой Митенька, после смерти матери, остался сиротой.
Он ушел из дому от голода и нищеты в поисках счастья. Он шел дремучим
лесом, без дорог, через снежные сугробы, в метели и морозную стужу. Он
шел по звезде, которая ярко горела высоко в небе и звала, манила
мальчика все вперед и вперед. Мальчику встречались хищные звери, и он
смело вступал с ними в борьбу, пугая их палкой и силой своего взгляда.
Он тонул в незамерзающих коварных болотах, но все-таки выбирался из
них и продолжал путь. Его руки и ноги коченели от холода. Иногда он
опускался от усталости на снег, но потом вскакивал, зная, что может
замерзнуть. И еще много всевозможных трудностей перенес он в пути,
пока этот путь не закончился. Звезда привела его уже сильного,
волевого, возмужавшего в большой дом-дворец. И удивительнее всего то,
что в этой сказке, в отличие от всех других сказок, во дворце не было
ни царей, ни королей, ни князей. Во дворце собрались такие же как
Митенька простые, сильные и мужественные люди, перенесшие в поисках
своего счастья много горестей и страданий.
В представлении Дмитрия Ивановича тот дворец из сказки был похож
на Большой академический театр, что стоит в Москве на площади
Свердлова. Только не помнит Дмитрий Иванович, говорила ли бабка
Агриппина о прекрасных конях, что вздыбились перед фронтоном театра.
Сказку бабки Агриппины Дмитрий Иванович, ныне знаменитый человек,
народный артист, вспомнил мельком сейчас, сидя в солдатском клубе на
концерте художественной самодеятельности. Он сидел в первом ряду, на
почетном месте, рядом с генералом Дружининым, своим товарищем по
гражданской войне.
Выступал хор, затем - струнный оркестр, плясуны и рассказчики.
Дмитрий Иванович всем аплодировал, искренне радуясь успехам этих
непрофессиональных актеров.
Наконец на сцену вышел ефрейтор Голубков, певец-солист, лучший
запевала и гордость всей части. Дмитрий Иванович и генерал
переглянулись.
- Он?
- Он, - утвердительно кивнул головой генерал.
Три дня назад генерал Дружинин вошел в свой кабинет, снял шинель
и папаху и сел за стол. На столе лежали свежие газеты. Генерал
развернул местную газету. Он внимательно прочитал передовую,
просмотрел сообщения из различных городов и сел Советского Союза.
Подумал, как всегда: "До чего много самых разнообразных больших
событий происходит ежедневно в стране!" Сколько успехов и побед у
советских людей! Высокая производительность, перевыполнение планов и
норм, рекорды, закладка новых строек, новые изобретения, открытия,
книги.
На четвертой странице в отделе объявлений бросилась в глаза
большая рамка из тонких волнистых линий: "Гастроли народного артиста
Д. И. Оленева".
Генерал дважды прочитал объявление. Воспоминания о давних
событиях всколыхнулись где-то в глубине и заполнили сознание.
Оленев. Необыкновенную историю этого человека генерал хорошо
знал.
Он был почти мальчиком, когда пришел в красноармейский отряд, где
служил генерал, в то время еще рядовой боец. Он умолял принять его в
отряд.
- А что ты у нас будешь делать? - спросил командир отряда.
- Воевать, - невозмутимо ответил Митя. - Бить беляков и всяких
буржуев.
- А стрелять ты умеешь?
- Научусь.
- Ну, допустим, научишься. А еще что умеешь?
Митя задумался. Потом сказал:
- Все умею. Коней чистить, запрягать, седлать... И еще умею петь
песни...
Командир засмеялся.
- Песни петь дело нетрудное.
- Смотря как петь, - сказал Митя.
- А ты по-особому умеешь?
- Послушайте.
Разговор происходил летом у опушки леса, где расположился отряд.
- Что же, - согласился командир отряда. - Сейчас отдых. Спой, у
нас песни любят.
Митя запел сначала тихо, чуть смущаясь. Голос в самом деле у него
был необыкновенный - чистый, уверенный и какой-то особенно задушевный.
Трудно даже верилось, что это поет худенький юноша, одетый в
старый-престарый пиджак, на котором даже многие заплаты уже
превратились в лохмотья.
Постепенно песня наливалась силой. Она была свободная, могучая,
как сама река Волга, о которой в ней пелось.
Услыхав песню, удивленные бойцы бросали свои дела и направлялись
туда, где сидели командир отряда и Митя Оленев. Хороша была эта
русская песня, и голос был незнакомый, чудодейственно привлекающий,
серебряно-звонкой чистоты.
Вскоре десятки бойцов окружили певца. Словно очарованные стояли
они и слушали.
Другая песня тоже была о Волге, о богатой русской зиме, о тройке
в бубенцах, мчащейся по широкой замерзшей реке.
Так Митя остался в отряде и стал общим любимцем. Он оказался не
только замечательным певцом, но и храбрым солдатом. И вскоре уже весь
отряд знал его историю - историю мальчика из беднейшей крестьянской
семьи, ставшего батраком у кулака. Тянуть бы и тянуть Мите нищенскую
батрацкую лямку, но он узнал о Красной Армии и ушел от кулака.
В отряде все любили Митю, но никому и в голову не приходило, что
он будет знаменитым на всю страну певцом. Было суровое время борьбы.
Тогда больше думали о судьбе республики и как-то меньше думали о своей
личной жизни. Если республика Советов будет защищена - значит, и все
остальное наладится.
В одном из боев Митя Оленев был тяжело ранен, и ему пришлось
расстаться с отрядом.
Много-много лет спустя Дружинин стал встречать фамилию своего
товарища по отряду в газетах. Об Оленеве писали, как о талантливом
певце. И Дружинин не сомневался, что артист Оленев и красноармеец Митя
- один и тот же человек. А потом в Москве они встретились, боевые
друзья, после концерта, на который Дружинин пришел специально ради
Оленева.
Тогда Оленев был уже заслуженным артистом. И майор Дружинин
подумал о чудесной, почти сказочной судьбе Мити. Нищенское детство,
тяжелое батрачество, гражданская война, длительное лечение,
консерватория, успехи первых выступлений и, наконец, опера и Большой
академический театр.
- Твоя жизнь, как сказка, - сказал Дружинин.
Оленев улыбнулся другу и пропел:
- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
Потом он произнес вдохновенно:
- Быть бы мне батраком, но не напрасно мы дрались за советскую
власть!
Во время Отечественной войны друзья не встречались, хотя и Оленев
часто выезжал с концертами на фронт, и Дружинину в Москве бывать
приходилось.
А три дня назад генерал Дружинин из газеты узнал, что в город
приехал певец Оленев. Генерал снял телефонную трубку и позвонил в
гостиницу. А днем они уже вместе обедали, вспоминая минувшие дни.
После обеда, проезжая в машине по улице, они обогнали солдатский
строй. Солдаты шли и пели.
- Твои? - любовно спросил артист.
- Мои, - улыбнулся генерал.
- Кажется, хорош запевала, - Оленев приоткрыл дверцу и
прислушался.
Генерал приказал шоферу остановить машину.
- Узнаю по голосу, - сказал он, - Голубков...
- Хорош, - восторженно заметил Оленев. - Его стоит послушать.
- Есть славные ребята. Знаешь, Дмитрий Иванович, у нас
послезавтра в клубе новогодний концерт. Самодеятельность. Может быть
заедешь на часок. Все-таки солдатам лестно будет. А потом и Новый год
у меня встретим.
- Что ж, это дело. Буду в ударе, и сам спою. Я когда солдатам
пою, все свой отряд вспоминаю.
Старые друзья - генерал и народный артист - теперь сидели в
солдатском клубе на концерте самодеятельности. Они слушали ефрейтора
Голубкова.
- Все данные, - говорил Оленев. - После армии ему нужно учиться.
- Может быть попросим спеть про Волгу? - спросил генерал. -
Помнишь, как тогда на поляне, в отряде...
И вот ефрейтор Голубков запел ту песню, какую более трех десятков
лет назад пел бойцам отряда Митя Оленев. Песня была свободная,
могучая, как сама река, о которой в ней пелось.
Оленев, Дружинин и солдаты шумно и долго аплодировали Голубкову.
Генерал поднялся и обратился к солдатам, сидящим в зале.
- Раз самодеятельность, значит, разрешите и мне выступить.
- Просим, просим! - солдаты снова захлопали.
И генерал, не поднимаясь на сцену, коротко рассказал чудесную
историю батрака и рядового бойца гражданской войны Мити Оленева,
ставшего народным артистом.
Зал шумел аплодисментами и восторженными приветственными
выкриками, когда Оленев проходил на сцену. За сценой он крепко пожал
руку ефрейтору Голубкову и дружески сказал:
- Будете после армии учиться. За вами - будущее!
Оленев спел несколько песен. Одна из них была старинная русская о
Волге, о богатой русской зиме, о тройке в бубенцах, мчащейся по
широкой замерзшей реке. Вторая песня тоже была о Волге, о великих
чудесных сооружениях эпохи Сталина и коммунизма, сказочный свет
которых еще ярче озарит жизнь.
Зал попрежнему шумел, аплодировал, когда народный артист
спускался со сцены. Генерал благодарил его. И Оленев, весь в
воспоминаниях и в мыслях о будущем, задумчиво произнес:
- Нет сказки, есть наша жизнь!
Как диво-дивное смотрела в разрисованные морозными узорами окна
клуба величественная русская зима.
Приближались часы Нового года.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Дед Роман стоял на берегу реки Усачевки и сокрушенна вздыхал.
Вороной конь, запряженный в высокие старомодные дрожки, участливо
смотрел на деда, словно хотел сказать: "Да, в скверную историю мы
попали с тобой, хозяин!. "
А кто знал, что все так случится. Никому из колхозников и в
голову не приходило, что именно в эту ночь на Усачевке начнется
ледоход и стихия сорвет мост.
Смешно говорить - стихия на Усачевке! Были годы, когда на этой
речке вообще не было ледохода. Лед осаживался и закисал. А сейчас
Усачевка словно взбунтовалась, высоко поднялась и кое-где вышла из
берегов.
Дед Роман ехал на станцию. Вчера в правлении колхоза "Новая
жизнь" получили телеграмму: "Демобилизовался, встречайте двенадцатого.
Григорий Нечаев". Это возвращался из армии Гриша Нечаев,
парень-весельчак, тракторист, ныне старший сержант и кавалер ордена
Славы.
Конечно, в колхозе немедленно стали готовиться к встрече. В клубе
началась уборка и чистка. Школьники писали большой лозунг, который
предполагалось повесить над сценой. Председатель колхоза сочинял
приветственную речь. Во всех домах тоже наводили чистоту - земляк,
которого не видали целых пять лет, должен обязательно зайти в гости,
выпить рюмку водки или, на худой конец, стакан чаю, а главное -
рассказать про войну, про Германию, про все то, что повидал и пережил.
Девушки втихомолку перебирали свои юбки, кофточки и платья и томились
в раздумьи: что же лучше надеть?
На другой день рано утром дед Роман - передовой конюх колхоза
запряг самого лучшего коня и, сопровождаемый многочисленными
напутствиями односельчан, отправился на станцию. До станции было
километров сорок.
И вот на половине дороги он задержался. Вскрывшаяся Усачевка
преградила путь. Дряхлый мостик был сметен ледоходом.
Деду Роману уже представилось, как к станции подойдет поезд. Из
вагона выйдет Гриша Нечаев в полной уверенности, что его,
воина-победителя, прибывшего из далекой Германии, встретят как
желанного и дорогого гостя. Но никого из знакомых не найдет он на
станции. И горькая обида сожмет сердце солдата - "Ну, спасибо,
земляки, за радушный прием!" Да ведь это же позор на всю область
будет. Дед Роман даже вспотел от такой мысли.
- Что, дедушка, переправиться не можешь? - услышал он за спиной
сочувственно-добродушный голос и повернулся.
Судя по погонам, перед ним стоял офицер. Но, признаться, дед
Роман не разбирался в чинах.
- То-то и оно, товарищ командир.
У старика, конечно, не было никакой надежды на помощь. И хотя он
иногда при разных обстоятельствах вспоминал господа-бога, но в чудеса
не верил. А рассказал он офицеру всю историю так просто, чтобы хоть с
кем-нибудь поделиться своим горем.
В это время к ним подошел другой офицер. Он приложил руку к
козырьку:
- Товарищ майор, личный состав батальона распределен по группам и
приступил к работе.
- Хорошо, - ответил майор, - прикажите младшему лейтенанту
Кротову подготовить понтоны. Нужно срочно переправить дедушку на тот
берег.
Не прошло и двадцати минут, как вороной вместе с дрожками был уже
на понтонном плотике. Дед Роман стоял, придерживая под уздцы коня, и
все еще не верил в происшедшее.
- А выдержит? - опасливо спросил он.
- Будьте уверены, дедушка, - ответил молоденький сержант,
командовавший бойцами на плоту. - Мы еще не такие штучки переправляли.
И водная преграда была пошире, и под огнем. Будьте спокойны, на то мы
и саперы!
- Да-а. - Дед Роман вздохнул. - Теперь нам мученье без моста
будет. А ведь на станцию часто приходится ездить. За материалом - за
краской, за железом, за стеклом. Мы теперь строимся обширно, по плану.
Вы к нам в колхоз через год-два приезжайте - подивитесь.
- У вас тоже пятилетка, стало быть? - спросил сержант.
- А как же, - не без гордости ответил дед Роман. - Обсуждали...
Что у нас в "Новой жизни" через пять лет будет - и говорить не
приходится.
Усиленно работая веслами, бойцы быстро переправили понтоны к
другому берегу. Они помогли деду вывести на берег коня, пожелали ему
успехов и поплыли обратно.
На том берегу, где еще полчаса назад, горюя, стоял дед Роман,
собралось много солдат, слышались команды. "Учатся, - подумал дед, -
маневры проводят". И не знал старый Роман, что это был саперный
батальон, вышедший ночью на выполнение срочного задания.
На станцию дед Роман приехал задолго до прихода поезда. Вечером
он встретил Гришу Нечаева, и они зашли в станционный буфет, чтобы, как
полагается при встрече, выпить по сто граммов, а если понравится, да
по ходу разговора потребуется, то и по двести. Дед рассказывал о
житье-бытье в колхозе я обо всех новостях. Не утерпел он и по секрету
сообщил Грише о приготовлениях к встрече. И вдруг лицо старика
омрачилось. Он вспомнил о сбитом ледоходом мостике. Как же они будут
переправляться через Усачевку?
- Ничего, Роман Петрович, - успокаивал его Гриша. - Что-нибудь
придумаем. Не в таких переделках бывали.
Они переночевали у знакомого телеграфиста и утром отправились в
путь.
- Оно, конечно, - рассуждал дед Роман, погоняя вороного, - если
бы маневры не кончились, то вчерашний майор нам опять подсобил бы. А
ведь сколько они там пробудут, - спрашивать у них не будешь. Дело
военное, тайна... Летом бы у Вороньего камня вброд можно. А теперь
Усачевка с головой тебя скроет.
Дед хлестнул вороного и вслух вспомнил бога. Разметав по ветру
гриву, конь вынес дрожки из болотистой низины на высокий берег
Усачевки. И тут дед Роман обомлел.
От одного берега реки на другой был перекинут легкий,
поблескивающий чистым настилом теса новый мост. Старик даже опустил
вожжи. Разгоряченный вороной с ходу влетел на мост, и высокие колеса
дрожек мягко застучали по настилу.
- Вот это по-фронтовому сделано. Как в наступлении. Темпы! -
сказал Гриша, улыбаясь и приветствуя бойцов саперного батальона,
спешивших приладить к новому мосту перила.
СБОРНИК "КОСТЕР БОЛЬШОЙ ДРУЖБЫ"
АРХАНГЕЛЬСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1952
Для разговора с фашистами рядовой Федор Иванович Осипов в своем
запасе имел два немецких слова, безотказный автомат и три гранаты.
Чужеземной речи Федор Иванович терпеть не мог, но два известные ему
слова при встречах с немцами все же употреблял, потому что действовали
они тоже почти безотказно. Собственно, эти слова, заставлявшие врага
поднять руки, были как бы придатком к автомату.
Город уже был захвачен, и теперь бойцы вытаскивали на белый свет
последних гитлеровцев, схоронившихся в самых укромных местечках.
Держа наготове оружие, Осипов спустился по выщербленным ступеням
в подвал. Там стоял полумрак, пахло сыростью и плесенью. Осипов провел
лучом карманного фонарика по углам и крикнул:
- Хенде хох!
Он заметил, как в углу за бочкой что-то зашевелилось.
- Хенде хох! - повторил боец и уже по-русски весело добавил: -
вылезай, вылезай, кто сдается, того не уничтожаю.
Человек, скрывавшийся за бочкой, покорно поднялся. К величайшему
удивлению Федора Ивановича он оказался чуть повыше бочки, хотя и стоял
во весь рост. Конечно же, это был не фашист, а всего-навсего
мальчишка.
- Дядя, не надо, не стреляй!
Выставив руку вперед, словно защищаясь, мальчишка громко
всхлипнул.
- Вот так оказия, - удивился Осипов. - Да ты откуда взялся? Не
реви...
Только сейчас распознав родную речь, мальчуган вытер рукавом
глаза, а заодно и под носом, и спросил:
- Ты наш, что ли? Русский?..
- А то какой же, ясно дело, русский... Кто тут еще есть?
- Никого.
- А немцы?
- Не-е...
- Так ты чего тут делал?
- Прятался. За мной один немец побежал.
- А мать у тебя где?
Мальчуган опять всхлипнул, потом навзрыд заплакал.
- Ну, ладно, не реви. Пойдем наверх. Как звать-то тебя?
- Андрейка...
Они поднялись наверх, и теперь Осипов мог хорошо разглядеть
мальчишку. Ему было лет пять, не больше. Женская вязаная кофта
заменяла ему пальто. На кофте оказалось столько заплат, дыр и грязи,
что определить ее цвет было невозможно.
Андрейка шел медленно, пришаркивая правой ногой Он боялся
оставить на дороге свой единственный ботинок, не уступающий в размерах
сапогам правофлангового гвардейца Осипова. Должно быть Гекильберри
Финн перед Андрейкой выглядел бы франтом. Но Федор Иванович не читал
повестей Марка Твена.
В городе было совсем тихо, как после промчавшегося урагана.
Они шли не торопясь, как старые приятели, толкуя о жизни. Бойцы
встречали их веселыми возгласами.
- Ого, Осипов, где ты такого "языка" достал?
- Сынка встретил, Федор Иванович?
Осипов тоже шутил, шуткой подбадривая Андрейку, а у самого где-то
глубоко в груди притаилась щемящая тоска по семье. Сереже недавно пять
исполнилось. А Катюшка уже в школу ходит. Федор Иванович силился
представить своего Сережу и никак не мог.
Андрейка ничем не напоминал сына. Худенький, остроносый,
чернявый, он должно быть был южанином. Хотя Осипов не мог представить
сына, но он знал, что у Сережки льняные волосы, круглые щеки и нос -
маленькая забавная луковка.
Федор Иванович взглянул на Андрейку и неожиданно для себя пожалел
о том, что он совсем не похож на сына. Солдат вдруг спохватился и стал
рыться в карманах, но ничего не нашел. Он вспомнил, что еще ночью
перед штурмом догрыз последний сухарь. То были часы напряженного
ожидания и волнения, и в такие часы у Осипова почему-то всегда
появлялся аппетит.
Угостить Андрейку оказалось нечем. Впрочем, скоро должны были
подойти кухни. Покормить, а потом с первой машиной можно отправить в
тыл.
У Андрейки были грустные глаза, и солдату непременно захотелось
его развеселить. Осипов еще порылся в карманах, вытащил неизвестно
почему оказавшиеся там две автоматных гильзы и протянул мальчугану.
Андрейка, не останавливаясь, осмотрел гильзы и возвратил их
Осипову.
- Пустые, - равнодушно сказал он. - Такие не выстрелят...
Потом подумал и повторил очевидно где-то слышанные слова:
- Совершенно безопасно.
- Ух ты, - удивился Осипов. - Бывалый. Тебе все известно.
На отдых рота повзводно расположилась в нескольких одноэтажных
домах, на окраине города. Сюда подвезли кухню. После некоторого
затишья улица оживилась. Побрякивали котелки, всюду слышались смех и
разговор усталых солдат.
- Так-так, - сказал старшина роты, выслушав Осипова и оглядывая
Андрейку. - Значит, молодое пополнение в роту. Ну, что же, покорми. Да
вот беда - машины сегодня не пойдут. На три дня рота вместе с полком
остается в городе. Может быть на шоссе какую перехватим, с ней и
отправим.
Федор Иванович принес два котелка с супом, занял у ефрейтора
Коноплева ложку и сказал:
- Давай, Андрейка, перекусим... А там видно будет.
Оказалось, что Андрейка уже два дня ничего не ел.
Две недели назад в той деревне, где жил с матерью Андрейка,
гитлеровцы собрали всех молодых женщин и погнали на запад. Это были
страшные две недели. Андрейка тащился за матерью, держась за ее руку.
Потом женщины работали - строили укрепления на подступах к городу уже
на чужой земле. А вчера женщин опять погнали дальше на запад.
Гитлеровский офицер на этот раз не разрешил матери взять
мальчика. Она кричала и плакала. Ее увели насильно. Андрейка бросился
к матери, но конвоир отогнал его. Он еще раз попытался подойти, тогда
конвоир погнался за ним. В испуге мальчик забрался в подвал. Он провел
там ночь, заснул, а утром его разбудила стрельба.
...Андрейка ел с жадностью. Как давно не ел он такого супа! Но
вспомнив о матери, он отложил ложку, и крупные слезы закапали прямо в
котелок.
- Ничего, малыш, - пробовал его успокоить ефрейтор Коноплев, -
вот фашистов переколотим и найдем твою маму.
Но Андрейка не унимался.
Вокруг собирались бойцы и сержанты.
- Мы завтра же разыщем твою маму, - сказал сержант Голубков. - Не
надо плакать...
- Правда, найдете? - недоверчиво спросил Андрейка.
- Говорю найдем, значит, найдем. Доедай, потом я тебя песенке
одной научу. Про Волгу-Волгу не знаешь? Ну вот. А дядя Петрович сказку
расскажет про немецкого генерала и русского партизана. Тоже не слыхал?
А вон тот дядя, Рыбников его фамилия, автомат тебе смастерит.
Слезы у мальчугана высохли, и глаза глядели уже совсем весело.
- Ну, вот, - продолжал Голубков, - житье тебе у нас будет в роте.
Сто солдат - сто забав. Конфет только нету. Зато сахар есть, вот
держи. - И сержант сунул в андрейкину руку огромный кусок сахару.
Спустя полчаса Андрейка, заботливо укрытый солдатскими шинелями,
спал на широкой кровати. А бойцы, занимаясь каждый своим делом,
вспоминали семьи и беседовали о горькой судьбе маленького Андрейки.
- Где-то мой Павлуха! - говорил Рыбников, вырезая ножом из доски
игрушку. - Деревню спалили, а о них ни слуху, ни духу. Может быть
перебили или в Германию увезли... Эх, да я за своего Павлуху у врага
душу выну!
- На тебя обижаться не приходится, - сказал ефрейтор Коноплев. -
Ты уже не у одного эту самую душу вынул.
- Мало, - ответил Рыбников. - Мало еще вынул. Таких как мой
Павлуха может быть сто тысяч. А за каждого мальца по три фашиста надо.
Вот и подсчитай, ты ведь алгебру проходил.
Коноплев о чем-то задумался.
- Не ломай голову, - уверенно сказал Рыбников. - Тут и без
алгебры обойтись можно. Когда последнего фашиста хлопнем, тогда и
совесть наша чиста будет.
Утром командир роты, узнав об Андрейке, позвал его завтракать к
себе.
- Если б не война, - сказал он, усаживая мальчугана, - был бы ты
нашим воспитанником. Стал бы носить гимнастерку с погонами и пилотку
со звездочкой. Впрочем, экипировку мы и так тебе сменим. А то вид у
тебя очень уж непрезентабельный. Хочешь быть военным?
Андрейка, освоившись в новой обстановке, кивнул головой.
- Тебя в суворовскую школу устроят. Будешь офицером, а может быть
и генералом.
- Маршалом, - засмеялся ординарец, подставляя Андрейке котелок с
макаронами.
Командир роты подарил Андрейке два цветных карандаша и толстую
тетрадь, а потом вызвал старшину.
- Обмундировать надо солдата, - сказал он, поднимая Андрейку к
потолку.
- Я уже отдал приказание, товарищ лейтенант, - ответил старшина.
- Разрешите снять мерку?
В каждой роте среди советских бойцов всегда найдутся мастера,
которые умеют строить дома или чинить сапоги, рисовать плакаты или
ремонтировать машины. Нашлись в роте и портные.
Андрейка познакомился с солдатами всей роты и быстро привык к
своим новым друзьям. Бойцы рассказывали ему солдатские сказки, научили
петь "Катюшу", а повозочный Мартынов катал его верхом на лошади.
Словом, жизнь Андрейки в эти дни отдыха роты была веселой и
интересной.
Вечером старшина переодел его в новый костюм, и мальчишка стал