На параде Лопатин выполнял команды почти бессознательно. Однажды он даже не воспринял команды и остался в прежнем положении, в то время как солдаты повернулись налево. Хорошо, что это случилось задолго до прибытия командующего и не на виду у командира полка. К нему подскочил Лебяжий и с силой рванул за плечо.
   - Оглох, скотина! Весь строй гадишь!
   Лопатин чувствовал за собой вину, но в то же время горечь обиды на мгновенье обожгла ему сердце. Почему он "скотина"? И почему так обзывает его взводный, которому он, Лопатин, сделал столько услуг?
   Однако с этого момента Лопатин стал внимательнее слушать команды, не ошибался и не запаздывал с выполнением приёмов. Только когда к роте подошёл командующий генерал Марушевский и поздоровался, Лопатин в необъяснимом оцепенении даже не открыл рта.
   Впрочем, так же молчаливо встретила приветствие генерала Марушевского и вся рота.
   8
   Эту ночь командующий спал неспокойно. Кто бы мог подумать, что его, бывшего начальника генерального штаба, ещё недавно мыслившего в крупных армейских масштабах, могла теперь так мучительно волновать отправка на фронт всего каких-то двух рот. Хотя парад, как он сам говорил, прошёл сносно, а обед георгиевских кавалеров - вполне прилично, генерал Марушевский чувствовал напряжённость обстановки. Правда, он принял все меры - приказал назначить в каждую из отправляемых рот по двенадцати офицеров, а в пулемётные взводы отобрать наиболее надёжных солдат. Если потребуется, пулемёты можно повернуть в сторону своих же рот...
   И всё-таки генерал не был уверен. На "сносно" прошедшем параде солдаты даже не отвечали, когда он с ними здоровался. Марушевский вглядывался в их лица и встречал в солдатских взглядах уныние и даже злобу.
   В своём кабинете генералу не сиделось. Он то и дело посматривал на часы: отправка рот была назначена на одиннадцать.
   Марушевский решил пройти в штаб английских войск к Айронсайду. Едва он вышел на площадь, как ему встретился запыхавшийся от бега офицер из комендатуры. Офицер встал, как вкопанный, и только испуганно произнёс:
   - В казармах... бунт...
   Марушевский стиснул зубы и тоже некоторое время стоял без движения. Он даже не заметил, как к нему подошёл Айронсайд. Английский генерал уже всё знал. Ему всё стало известно раньше, чем русскому генералу, и это усугубляло неприятность. Англичанин ехидно улыбался.
   - Да, ваша военная полиция неплохо работает, - согласился Марушевский, когда в словах Айронсайда прозвучал намёк: "Мы знаем лучше вас, что делается в ваших войсках".
   - Не завидую полководцам, у которых такие солдаты, - улыбаясь заметил Айронсайд. - Впрочем, это зависит от самих полководцев. У русских бывали лучшие...
   Это было личное оскорбление, но Марушевский не мог на него ответить. В другой обстановке он знал бы, что сказать англичанину. Он знал некоторые подробности карьеры английского генерала, подробности, которые, конечно, не хотелось бы вспоминать и самому Айронсайду.
   - Да, - неопределённо сказал Марушевский и тут же понял всю глупость своего ответа.
   "Но что же делать? - подумал генерал. - Такова обстановка. Приходится терпеть". Почти подобные оскорбления он слышал за последнее время не только от английских генералов, но и от английских офицеров.
   - Что же делать? - спросил он.
   Айронсайд чуть поднял руку, растопырил пальцы и медленно, с напряжением собрал пальцы в кулак. Жест был понятен - подавить беспорядки силой оружия.
   - Моя помощь вам будет обеспечена, - сказал он.
   Марушевский возвратился в свой кабинет и приказал адъютанту вызвать к телефону командира полка. От оскорбления Айронсайда его щёки горели, словно от пощёчин. "Нет, он покажет своё умение командовать войсками, он примет любые меры!"
   Полковник Шевцов находился у телефона на другом конце провода.
   - Почему мне не доложили?! - трясясь от бешенства, заорал в трубку Марушевский. - В полку бунт, и мне об этом сообщает английское командование. А вы там миндальничаете, как баба. Какой вы к чёрту полковник! Я вас разжалую и выброшу из армии! Если вы беспомощны, то я сейчас сам приеду в казармы и наведу порядок.
   - Ваше превосходительство, - ответил Шевцов, - прошу вас подождать с приездом. Я попробую уладить всё сам.
   - Не уладить, а покончить самым решительным образом. И даю срок до двух часов.
   Марушевский бросил трубку и вызвал адъютанта.
   - Передайте моё приказание пулемётной школе и бомбомётной команде оцепить казармы и подготовиться к открытию огня!
   9
   Многие солдаты второй роты проснулись задолго до сигнала побудки. Всех волновала одна мысль - сегодня отправка на фронт. Зачем? За кого и против кого воевать? Не довольно ли пролито крови русских простых людей?
   Ещё лёжа на койках, солдаты шёпотом и вполголоса возбуждённо переговаривались между собой.
   Лопатин тоже проснулся раньше обычного. Он лежал молча, прислушивался к разговорам и думал о том, что может произойти.
   Вскоре после побудки прибежали трое солдат из третьей роты.
   - На молебен выходить не будем, - говорили они, переходя от одной группы солдат к другой. - Никуда нас не пошлют, если сами не захотим! Прошли времена! Хватит, поиздевались над нашим братом!
   - А если что, так разбирай винтовки, - уходя, крикнул один из них. - И действовать будем, братцы, все сообща.
   - Нужно послать людей в другие роты, - предложил Лосев. - Нужно поднять весь полк!
   Вскоре в казарме появился командир роты.
   Он остановился в дверях, поражённый представившейся ему картиной.
   Солдаты, вместо того чтобы стоять в строю на утренней поверке, находились в разных местах казармы, шумно разговаривали и кричали.
   - Это что такое за... Смирно! Дежурный!
   - Всё равно на фронт не поедем! - крикнул кто-то из глубины казармы.
   Ротный медленно, тяжёлым шагом пошёл вперёд.
   - Кто это сказал?!
   И тут он увидел, как солдаты мгновенно сбежались на середину и стали перед ним непроницаемой стеной.
   Они молчали, и ротный понял своё бессилие. Он схватился за пистолет, но тут же испугался этого необдуманного поступка.
   Театральный жест его привёл солдат в движение. Людская стена загудела и двинулась на него. Он резко повернулся и поспешно пошёл к выходу.
   Едва дверь за офицером захлопнулась, как один из солдат крикнул:
   - Стрелять хотел! Ребята, бери винтовки!
   - Товарищи, - сказал Лосев, - будем держаться. Скоро сюда придут из Соломбалы матросы. Никого из офицеров в казарму не пускать!
   Солдаты моментально разобрали из пирамиды винтовки. Лопатин тоже взял свою винтовку и стоял, не зная что делать. Кто-то сунул ему в руку обойму с патронами.
   Лосев побежал в третью роту. Там все солдаты тоже были с винтовками. Потом он прошёл в четвёртую и к пулемётчикам, всюду призывая солдат поддержать протест против отправки на фронт. Потом по широкой лестнице он спустился вниз и вышел на крыльцо.
   Внизу, на площадке, Лосев заметил проскользнувшего в дверь складского помещения прапорщика Лебяжьего. Увидев солдата с винтовкой, взводный очевидно изрядно струхнул и быстро захлопнул за собой дверь.
   У крыльца Лосева поджидал Грушин.
   - Придут матросы? - спросил он у столяра.
   - Должны придти. Я сейчас пойду в Соломбалу встречать их. Держитесь дружно и поддерживайте дисциплину. А главное - следите, чтобы тут не оказалось провокаторов, предателей и трусов.
   Андрей Грушин миновал казарму, пересёк Петроградский и Троицкий проспекты и вышел на высокий берег Кузнечихи. На противоположном соломбальском берегу он увидел скопление людей. Вероятно, это были матросы из флотских казарм. Но почему они не идут? Почему медлят?
   По косой тропке, по льду, Грушин быстрым шагом направился к Соломбале.
   Приблизившись к берегу, Грушин понял, почему матросы остановились. На мосту стояли два пулемёта. Английские солдаты и офицеры преградили путь морякам.
   - Гады! - Грушин сжал кулаки. Он хотел подняться на берег у моста, но англичане его не подпустили. Они что-то кричали, указывая на обходный путь у Мосеева острова.
   Долго ещё стоял Грушин, надеясь подойти к матросам. Потом он понял, что напрасно теряет время. Он решил вернуться в казармы. Нужно было воодушевить солдат и возглавить восстание.
   Но Грушин опоздал. Подойти к казарме уже было невозможно. Она была оцеплена английской морской пехотой и белогвардейцами. Тут и там виднелись пулеметы и бомбомёты, направленные на казарму.
   Грушин подошёл к одному из расчётов.
   - Товарищи, в кого вы хотите стрелять? В своих же солдат! Одумайтесь, солдаты!
   Ближний солдат хмуро посмотрел на Грушина и, не ответив, отвернулся. К расчёту приближался офицер.
   По Троицкому проспекту к углу Пермской улицы подкатил автомобиль. Дверца открылась, и из машины, осматриваясь по сторонам, вылез генерал Марушевский. Его окружили офицеры. Видя, что никакая опасность ему не угрожает, генерал начал отдавать приказания.
   10
   Командир полка не был труслив, и когда ему доложили о том, что солдаты волнуются, он сам направился в казармы. Он снял кобуру, но револьвер вытащил и предусмотрительно сунул в карман.
   В сопровождении офицеров полковник решительно поднялся по лестнице и вошёл во вторую роту. Он хорошо знал обстановку, настроение солдат и потому понимал, что ни приказания, ни угрозы сейчас не помогут. Он хотел завести с солдатами простецкий разговор, повлиять на них хорошими словами и обещаниями.
   Но хитрость в первый же момент не удалась.
   - На фронт не поедем! - прямо кричали солдаты.
   - Пусть англичане и американцы убираются из Архангельска!
   - Хватит, повоевали!
   Шевцов зашёл в соседнюю роту, но и там услыхал такие же ответы. Солдаты наотрез отказались возвратить винтовки и требовали отмены приказа об отправке на фронт.
   Полковник всё же надеялся уговорить солдат. Но вскоре по ротам разнеслась весть, что казармы окружены англичанами. Шевцов понимал: это подольёт масла в огонь. Его возмущало ещё и то, что ротные и взводные офицеры боялись идти к солдатам и трусливо прятались в отдельных помещениях.
   Когда Шевцов вторично зашёл в казармы, солдаты просто не стали с ним разговаривать. Они уже находились у окон, готовые открыть огонь.
   В ответ на свои слова он только слышал:
   - Уберите англичан! Долой палачей!
   Убедившись, что он бессилен изменить положение, полковник ушёл.
   Лопатин то сидел на своей койке, то бродил по казарме, перепуганный всем, что происходило вокруг.
   - Нужно арестовать офицеров! - предложил Лосев. - Тогда они побоятся стрелять по казарме.
   Тут же была собрана команда для ареста офицеров. Но только команда во главе с Лосевым направилась было из помещения, как на улице грянул выстрел бомбомёта. За ним последовал второй. Переливчато, длинными очередями затрещали пулемёты. Из оконных рам со звоном посыпались стёкла.
   Лосев подскочил к окну и щёлкнул затвором. Первый ответный выстрел прогремел в каменных стенах казармы оглушительно. Лопатин вскочил с койки и в страхе побежал к двери.
   Солдаты заняли все подоконники и открыли частый огонь. Но патронов было мало, и скоро из окон и с чердака казармы стали лишь изредка раздаваться одиночные выстрелы.
   Между тем бомбомёты и пулемёты остервенело били по казарме. Пули врезались в штукатурку и осыпали её. Пороховой дым смешивался с известковой пылью и туманил воздух.
   Вдруг послышался душераздирающий крик. Никто из солдат не мог понять, что произошло. Они не знали, что прапорщик Лебяжий с несколькими другими офицерами подослали в казарму предателей, чтобы наводить среди восставших панику.
   Лосев увидел в окно, как с крыльца казармы сбегают солдаты и накапливаются на плацу. Он осмотрелся: в казарме людей оставалось всё меньше и меньше. Стрелять было нечем - патроны кончились.
   Он присел на койку и опустил голову. Его окружили оставшиеся товарищи.
   - Нужно выходить, - сказал кто-то глухо. - Один в поле не воин. Хуже, если нас нескольких здесь возьмут. А всех вместе не пересудишь.
   - Да, - с горечью согласился Лосев и поднялся. - Придётся выходить.
   Они медленно спустились по лестнице, вышли на крыльцо и потом на плац.
   11
   Лопатин был уже на плацу. Винтовку он оставил где-то на лестнице. Он не помнил, как оказался в строю своего взвода. Только злые глаза прапорщика Лебяжьего, метавшегося с пистолетом перед строем, заставили Лопатина очнуться. Он смотрел на длинное и высокое здание казармы с перебитыми стёклами, и ему казалось, что он в самом деле очнулся после тяжёлого сна.
   В морозном воздухе повисли, медленно расползаясь и тая, зловеще-сизые клочья дыма.
   Полк вытянулся длинными и неровными шеренгами. На середине плаца толпились офицеры. В углу сверкали штыки англичан. Сюда же были стянуты пулемётные расчёты.
   К шеренгам подошёл незнакомый полковник. Последовала, команда "смирно". Её повторили ротные командиры.
   - Командующий возмущён беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине.
   - Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян!
   Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный.
   - Кто подстрекал, а?! - кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовёт первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры.
   Полковник повторил своё требование. Солдаты молчали.
   Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие".
   В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.
   По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.
   Снова послышалась команда.
   - По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?
   - Р-р-рассчитайсь!
   - Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...
   Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...
   - Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.
   - Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.
   Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.
   "Скоро ли всё это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.
   Новая команда вывела Лопатина из раздумья.
   - Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!
   "Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"
   Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.
   - Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя.
   Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушённый ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулемёты.
   Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?".
   Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил:
   - Рас-стрелять!
   Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац.
   Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперёд, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в неё. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно.
   - Всё кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас!
   Их увели за кладбище, на "Мхи1".
   12
   Всё это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомёт, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака.
   Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей!
   Когда всё закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошёл в ту же сторону.
   Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришёл ветер и тоскливо завыл в вершинах оголённых тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги чёрных, без единого огонька окон и рваные тёмные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный.
   За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы.
   "Добивают, - подумал Андрей. - Всё кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза.
   - Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается!
   Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжёлой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях.
   Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе.
   Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его.
   Полузанесённые снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход.
   Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашёл узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошёл по ней на огоньки, мерцающие на окраине города.
   * * *
   События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра.
   Ветер становился всё свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти.
   Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых.
   Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешёл на сторону Красной Армии.
   Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия.
   Буря была неизбежна.
   1 Мудьюг - остро в Двинской губе, на котором в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили концлагерь с изощренными пытками и бесчеловечным содержанием всех заключенных. (ККК)
   1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК)