Колбасьев Сергей. Центромурцы

   - А-а-а-а!- вздохнула толпа.
   Вздохнула, точно на фейерверке, но фейерверк прозвенел над головами снарядом и с правого борта рассыпался стеклянным столбом.
   - Лодка, - объяснил Павлухин. - Стреляет, стерва! И ром не допили. Жалко!
   Только теперь Болотов увидел по корме низко лежавшую в воде подводную лодку. Второй выстрел - круглой вспышкой, всплеском недолета, скрежетом осколков, водяной пылью по палубе.
   Павлухин вдруг забегал:
   - Вниз! Надо на бережишко, а они машину бросили. Которые духи - вниз! Язвие, ястрие, - вниз!
   Двое машинистов, очнувшись, спрыгнули в люк. За ними механик в одном белье и до глаз черный кочегар. Болотов тоже рванулся к люку - привычка звала в машину. Но на бегу передумал: надо на мостик, оттуда виднее и не так страшно.
   Толчок - точно тральщик врезался в стену. Падая, Болотов слышал веселый окрик Миньки Павлухина:
   - Головой!
   Когда вскочил, увидел вместо орудийной платформы с комендором разорванный полубак и сквозь него сверкающее море. По инерции бросился вверх по трапу. На мостике на штурвале стоял штурман Класт. Он курил длинную вечную сигару.
   - Успеем? - спросил Болотов.
   Класт взглянул вперед. До входа в губу -два кабельтова, но выскакивать на входной риф не следует. Значит, еще шесть до подходящих камней. Ход десять узлов - восемь кабельтовых, - около пяти минут.
   - Нет.
   Труба вдруг исчезла, и на мостик повалил тяжелый дым. Болотов, кашляя, вцепился в поручень. Все равно уходить некуда.
   - Сдавайся! - кричали внизу.
   - Нечем! - ответил голос Павлухина.
   - Как нечем? - вслух удивился Болотов, но сразу понял: очевидно, мачта с флагом на гафеле сбита, и нечем показать, что тральщик сдается.
   Новый взрыв, новые крики, в дыму, разлетаясь в щепы, промелькнула шлюпка и рванул удар - самый сильный. Свист пара, нарастающий крен, но страшнее всего сознание: сейчас придется лезть в нестерпимо холодную воду. Расшнуровывая ботинки, Болотов увидел вспышку. Потом была темнота, и в нее упала последняя мысль: к счастью, не пришлось!
   И почти сразу же перед глазами закружилось светлое небо. Качались облака и солнце. Дымя, падал засевший в камнях тральщик, а за ним темная полоска на воде. Во второй раз Болотов ее узнал. Это была подводная лодка. Она кончила свое дело и теперь смотрела молча.
   Голова его лежала на планшире шлюпки. Волнамя скользила шлюпка, и волнами охватывала голову тупая боль, - вот отчего все качалось. С трудом он обернулся - шлюпка была полна народу.
   - Сколько же?
   - Шестеро, - из-за спины ответил голос Класта. - Павлухин тоже.
   Костя Гарьковенко жил в чайном домике. Жил легко и просто, пока однажды, после ужина, доктор Казаринцев по ошибке не вышел вместо двери в противоположную стену его дома, разломав ее сверху донизу.
   Это сильно повлияло на Костю. Он бросил пить и стал задумываться. Задумавшись, как-то утром вместо чая заварил себе табак, отчего его рвало по всему Мурманску.
   Все местное население смеялось. Пожалела Костю одна лишь барышня, Косточка. Решив, что его нельзя предоставить самому себе, она переселилась в его чайный домик. Так Костя женился на Косточке.
   Это совпадение долго служило темой для острот, однако о замужестве Косточки мурманская молодежь искренне сожалела. Косточка была очень доброй и, пока жила одна, никому и ни в чем не отказывала. Об этом ее свойстве знали все и говорили не злословя, а лишь с чувством благодарности. Теперь же - с сознанием непоправимой утраты.
   Стряпала Косточка весело, Костю держала в порядке и счастье его берегла. Сперва он пробовал понять, почему ее прозвали Косточкой. Не от фамилии, потому что звали ее по-настоящему Татьяной Чечень. Не от наружности, - она была пухленькой, круглоглазой и уютной,
   - Почему? - в который раз спрашивал он ее.
   - Вот, ей-богу, не знаю, - в бесчисленный раз отвечала она и бежала по хозяйству.
   Наконец Костя успокоился. Не все ли равно в конце концов?
   Он начал полнеть.
   21
   Проснувшись, Косточка похолодела от страха: входная дверь, скрипя, качалась на петлях, в комнате было светло и кто-то кашлял.
   Шепотом она позвала Костю, но Костя не хотел просыпаться. Тогда в отчаянии она ущипнула его за плечо.
   Костя замычал и вскочил, чуть не опрокинув фанерную ширму. Спросонья в исхудавшем, небритом человеке он не сразу узнал Болотова. Узнав, поздоровался и успокоил свою Косточку. Потом закрыл входную дверь, зажег лампу, затопил печь, - все без единого слова, потому что говорить он не любил.
   Конечно, занятно было услышать, что расскажет Гришка, но чайник требовал непосредственного внимания, а Косточка куда-то запрятала хлеб и сахар.
   После чая Болотов сказал:
   - Плохие дела, - и лег спать на полу.
   - Спокойной ночи, - ответил Костя и тоже отправился на покой. Уснуть ему, однако, не удалось, Косточка всю ночь терзалась законным любопытством.
   Разговаривали утром. Вернее, говорил один Болотов, но неохотно. Говорил, не подымая глаз. Об англичанах, о Печенге, об отце Амвросии и об отце-монтере.
   Но все это было не то. Косточка дрожала от нетерпения.
   - Вы ранены, Григорий Сергеич! - вдруг вскрикнула она, заметив, что Болотов с трудом поворачивает голову,
   - Контузия. - И с еще большей неохотой Болотов рассказал о походе Т-23, бое и гибели. Об этом не хотелось вспоминать.
   Вайда-губа - кладбище кораблей. На берегу - голый скелет выброшенного бурей "Ледокола-5", у берега - надвое переломленный "Василий Великий", в заливе - труба затонувшего "Сполоха", а мористее, на входном рифе, расстрелянный Т-23. Невыносимое место.
   Долго шли пешком, и было нечего есть. Потом встретили лопарей с оленями, ели страшные вещи. Дальше - на оленьих запряжках. Сани без полозьев, вроде байдарки с обрубленной кормой. На них кажется, что страшно быстро едешь: летит снег и кружится голова. Впрочем, голова, может быть, кружилась от голода.
   Наконец добрались до Сеть-Наволока, там застали французский катер и на нем пошли в Александровск. Оттуда - просто пароходом.
   Добрая Косточка расплакалась. Наскоро размазав по лицу слезы, вытащила из чемодана банку малинового варенья - присланного из России, настоящего, необычайно ценного, но, по ее мнению, совершенно необходимого для потрясенного организма Болотова.
   После варенья, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей, Села рассказывать новости. В Мурманске, конечно, все по-старому, только исчезли русские папиросы и взбесился Мокшеев. Почему-то увез Нелли Владимировну из их чудесного дома там теперь французские артиллеристы - и поселился с ней в вагоне. И не то чтобы просто поселился на путях, а загнал свой вагон почти в Колу, куда никто не ходит. А если кто и придет - не принимает. Бедная Нелли Владимировна!
   Болотов молча курил. Равнодушие его было неколебимо. Позавтракав, он отблагодарил Косточку, попросил у хозяина бритву, привел себя в порядок и вышел.
   Он пошел в Колу.
   22
   Он шел в Колу. На путях была жидкая грязь и те же кучи консервных банок, те же горы нечистот. Страшна консервная жизнь Мурманска!
   На открытой платформе солдат-француз чинил сапог и пел непристойную песню, на соседней - двое непонятной национальности возились с издававшей кислую вонь походной кухней, напротив из прибывшего с юга состава высаживались пассажиры все больше офицеры.
   Пар шел от земли и от воды, пар заволакивал невысокое небо, сквозь пар тускло светило расплывчатое солнце, проклятое мурманское солнце. Хорошо бы уехать сегодня же.
   - Где здесь начальство?
   Болотов остановился. Перед ним стоял невысокий мичман в распахнутой шинели. Засунув руки в карманы, он балансировал на рельсе и с интересом разглядывал Болотова.
   - Что нужно?
   - Начальство, штаб, высшее командование или еще что-нибудь.
   Болотов повернулся и рукой показал на стоявший кормой "Глори". На нем красно-белой тряпкой висел флаг адмирала Кемпа.
   - Вот оно, ваше начальство.
   - Это не мое - это английское, - подумав, ответил мичман. - А где наше? Болотов усмехнулся:
   - Вы давно здесь?
   - Четверть часа. Прибыл прямым вагоном из Питера.
   Стало быть, один из спасителей родины. Стоит ли разговаривать? Но Болотов не утерпел:
   - Что в Питере?
   - В Питере? - переспросил мичман. - Весь Балтийский флот, и очень весело. Едят дохлых лошадей.
   - Весь? Откуда?
   - Откуда его вышибли - из Гельсинков. Теперь стоит у Николаевского моста и вместо службы занимается балтанцами... А как у вас? Говорят, налаженность?
   Нет, надо идти в Колу. Говорить с любителем нала-женности не о чем. Болотов двинулся вперед.
   - Где же вышеупомянутое начальство?
   Вышеупомянутое? Послать его, что ли, для смеха в Центромур?.. Однако сделать этого Болотов не успел. Собственной своей персоной Центромур подходил к разговаривавшим.
   - Гришка? - Это был Плесецкий, и голос его звучал невесело. - Мы слыхали, что ты вернулся... Пойдем в штаб - доложишь о Т-23. Кстати, расскажешь, почему уехал с "Кокрэна".
   Болотов расстегнул бушлат. Из внутреннего кармана вынул конвертик пергаментной бумаги, в котором хранил свой мандат. Вынул и отдал Плесецкому.
   - Прощай1
   Плесецкий побледнел. Больше делать ему было нечего.
   - Знакомьтесь с начальством, - в последний раз взглянув на мичмана, сказал Болотов. Опустил голову и прошел между своими собеседниками. Теперь до самой Колы он не остановится. Теперь никто не сможет помешать, - он знает, что сделает в Коле. Но, снова взглянув вперед, прямо перед собой увидел Мокшеева. Огромного, с темным лицом и трясущейся нижней губой.
   Чуть вправо и прямо. Молча, не смотря, не оборачиваясь, Болотов прошел мимо Мокшеева и всей спиной почувствовал, как тот смотрит ему вслед.
   "Смотри, боров, смотри!"
   23
   - Не принимают! - с площадки пропищал скопец. Теперь он был настоящим евнухом и этим, видно, гордился. - Не принимают! - Попробовал захлопнуть дверь, но она вырвалась у него из рук. И хорошо, что вырвалась, иначе он вылетел бы в грязь.
   Отведя скопца рукой, Болотов прошел в вагон. В коридоре были ящики консервов и сваленный как попало памятный домашний уют: диванные подушки и медвежьи шкуры. Людей не было.
   - Нелли Владимировна! - негромко позвал Болотов.
   Она появилась в одной из дверей, бледная, в голубом платье. Еще более воздушная, чем прежде. С удивлением Болотов заметил, что она сильно напудрена и закатывает глаза.
   - Жорж! - вскрикнула она, хватаясь за дверь.- Это вы, Жорж?
   - Да, это я,- вдруг сказал Болотов. Это было глупо, но он не мог удержаться. А теперь нельзя было даже поздороваться.
   Нелли Владимировна комкала платок. Надо было начинать, но как начать - она не знала. Может быть, прямо?
   - Жорж! Какой ужас! Иоанн нашел записку и стал безумным!,. Но я.,, разве можно было устоять против этой записки? Я соглаода,,.
   "Собирайте вещи!" - так должен был бы ответить Болотов, но он молчал. Он, конечно, не смел поверить своему счастью.
   - Глупый! - в голосе ее звучала непривычная ласка. - Ведь я согласна. Я даже все приготовила. Даже сговорилась с английским консулом - он обещал переправить нас в Англию. В Англию, Жорж! Какое счастье! Ведь мы оба,,, мы оба.,, - Продолжать было невозможно. Как странно смотрел Жорж - точно поверх ее головы.
   - Так, - сказал наконец Болотов. Повернулся и пошел к площадке.
   Он шел очень медленно. Скучающим взглядом навстречу смотрел скопец, и нечем было дышать. После ветра, еще гудящего в голове, затхлая вонь вагона неужели за ней он пришел сюда? Неужели за этой женщиной? Англия, какое счастье!
   Но скопец внезапно исчез. Вместо него в дверях стоял Мокшеев.
   - Вы крадете мою жену? - тихо спросил он.
   - Я не краду вашей жены.
   Приходилось говорить на вы, приходилось объясняться, - все это было невыносимо скучно.
   - Вы прохвост! - выкрикнул Мокшеев.
   Что ответишь? Пожалуй, лучше сказать правду, но только не при ней - при ней неловко.
   - Выйдем, - предложил Болотов, но Мокшеев не двигался. Тяжело дыша, он раздувался. Казалось, вот-вот рухнет на голову.
   - Большевик! Немецкий шпион! Подлец! - Мокшеев начал поднимать руку, но под взглядом Болотова снова ее опустил. - Это дело мы решим оружием, - с трудом выговорил он.
   Болотов поморщился;
   - Не стоит.
   - Значит, трус?
   - Пожалуйста. А теперь дайте пройти.
   - Пристрелю! - срываясь с голоса, закричал Мокшеев.- Защищайся, иначе пристрелю!
   - Ладно, - вдруг ответил Болотов. - Будем стреляться. Идем, здесь все равно нельзя.
   Слишком разошелся боров. Пожалуй, неплохо, если одним дураком меньше станет... Которым, впрочем?
   Пятясь до лесенки, Мокшеев сошел с площадки. Болотов, не оглядываясь, двинулся за ним. Он не видел, какими глазами вслед ему смотрела Нелли Владимировна.
   Теперь она все поняла. Жорж молчал, потому что увидел Иоанна. Жорж пошел ему навстречу, пошел сражаться за нее. Жорж был великолепен.
   Все было великолепно. "Так, - думала она, - бывало в первобытном мире. О таком писал Лондон".
   Она была совершенно счастлива.
   24
   На дрезине ехали молча. У английских бараков слезли и сошли с насыпи.
   - Вы вооружены? - церемонно спросил Мокшеев. Уэлш, когда спрашивал, добавил бы "сэр". Почему он вспомнился? Болотов пожал плечами:
   - Иначе не поехал бы. У меня браунинг; семь - восьмая в стволе.
   - Условия, если разрешите, обсудим на ходу.
   - Некогда заседать, - усмехнулся Болотов, но Мокшеев не ответил.
   Вошли в лес. Условия обсуждал один Мокшеев, Болотов со всем соглашался. В нагане Мокшеева было всего три патрона, Болотов отдал ему пять своих. Американская дуэль?
   Ладно.
   Что ж, пусть будет последняя американская дуэль русского флота. Дуэль за женщину, которую и даром не взял бы. Или, может быть, за поруганную дворянскую честь баталера из бухгалтеров и механика из слесарей.
   А в общем - караемая смертью глупость.
   Лес начинался кустарником. Низкой порослью на забитых, засахаренных снегом камнях. Тропинка вела в гору. Кривая и скользкая, она не позволяет двоим идти рядом.
   Болотов пошел вперед. О Мокшееве нужно было забыть, и он забыл. Обо всем нужно было забыть, ни о чем не думать, только слушать, как под ногами хрустят сухие ветки, как в лесу каплет вода.
   В лесу хорошо. Низкорослые сосны, а все же сосны. И даже птица какая-то свистит. Жаль, что он раньше не додумался ходить в лес.
   И внезапно над самым ухом ударил выстрел.
   Болотов зашатался, но сразу повернулся, выхватывая пистолет. Взглянул на Мокшеева, потом по сторонам - никого в виду не было, а Мокшеев стоял с удивленным лицом и без оружия в руках.
   - Сосна, наверное, - подумав, сказал Болотов, - треснула.
   Снова повернулся и зашагал. Пистолет он сжимал в кармане. Не думать о том, что будет, он больше не мог.
   Будет американская дуэль. Без секундантов и прочих пережитков, как сказал Мокшеев. Когда дойдут до удобного места, один остановится, а другой пойдет дальше. Пройдет столько шагов, сколько захочет, и повернется. С этого момента огонь и поведение противников - по способности.
   Условия были неравными и невероятными, но об этоад думать не хотелось. Хотелось поскорее кончить.
   - Здесь, - сказал- Болотов в начале длинной, почти ровной поляны.
   Мокшеев остановился. Он вдруг почувствовал, что вперед не пойдет, что стоит пойти, как он получит пулю в спину.
   - Я пойду вперед, - сказал Болотов. Мокшеев встряхнулся:
   - Нет, я.
   - Почему?
   - Я оскорбленная сторона. Я могу выбирать. - И твердыми, прямыми шагами Мокшеев пошел вперед.
   Это было правильным решением. Болотов, конечно, в спину бить не станет, а исход дуэли зависит от того, кто идет вперед. Можно стреляться на короткую, смертельную дистанцию и можно отойти подальше. Даже нужно отойти чуть подальше, потому что с наганом это удобнее. Нет, не потому, а просто потому, что следует определить правильную степень опасности для жизни противника.
   - Довольно! - откуда-то сзади прокричал голос Болотова, но Мокшеев остановиться не мог. Он не боялся смерти, он боялся ошибиться. Он жалел, что пошел, не считая шагов. - Довольно! - Но Мокшеев шел дальше.
   Болотов стоял расставив ноги, держа браунинг в опущенной руке. Он выстрелит, когда Мокшеев повернется.
   И Мокшеев начал поворачиваться, сперва медленно, потом быстрее, сгибаясь, но не поднимая оружия. Потом, сгибаясь еще ниже, раскинув руки и завертевшись волчком, он пропал в кустах.
   Болотов не выстрелил.
   Это американская дуэль - поведение по способности. Значит, Мокшеев имеет право стрелять из-за прикрытия. Пусть стреляет.
   Болотов не сдвинулся с места.
   Он ждал молча, но ждать было трудно. Потом подумал: "Может, нужно подать голос?"
   - Ау! - но ответа не было. Еще раз крикнул и невольно удивился, что так охрип. Снова ответа не было. Больше не кричал.
   Из любого куста впереди, в любой момент могла вылететь пуля. Она ударит раньше звука, и Болотов приготовился к ее толчку. Он выпрямил грудь и ждал. Ждал так долго, что перестал слышать шорохи в лесу, перестал слышать свое сердце. Вероятно, теперь он не смог бы поднять руку и выстрелить.
   Немели ноги, медленно сочилось время, и постепенно подступала смерть.
   Хорошо бы сразу.
   25
   Он шел качаясь. Обходя угол дома, сильно ударился о него плечом. Остановился перед дверью и удивился: куда он попал? Потом понял: это гарьковенковский чайный домик.
   На стук открыла Косточка. Открыла и, побледнев, отпрянула назад: прямо на нее был наведен зажатый в правой руке Болотова браунинг.
   Болотов неожиданно увидел свою руку, а в ней пистолет. Как это он раньше не заметил? С трудом согнул руку и запрятал ее в карман.
   - Простите. Я нечаянно.
   - Что с вами, Григорий Сергеич? Что с вами? Что с вами?
   Косточка отступала, пока не наткнулась на стол. Ей показалось, что Болотов кого-то убил, и от испуга у нее закружилась голова.
   - Простите, Косточка. Я не хютел, - сказал Болотов.
   А может, не убил? Что же случилось? Косточку охватило непобедимое любопытство, и головокружение сразу -прошло.
   - Входите, Григорий Сергеич! Входите, я вам говорю! У вас нехороший вид вам надо закусить.
   Болотов вошел, закрыл за собой дверь и сел на скамью. Потом осторожно вынул из кармана правую руку и левой стал гладить ее неразгибавшиеся пальцы. Они ничего не чувствовали.
   - Болотов, миленький, не надо волноваться. Свою руку она положила ему на плечо, и почти вплотную к его лицу были ее круглые, детские глаза.
   - Расскажите, что случилось. Это вас успокоит, Болотов покачал головой.
   - Ничего, Косточка. Ничего не случилось. Я только простоял сорок минут на одном месте. Сорок минут по часам. Все ждал, и ничего не случилось. Я очень устал.
   Странно говорил Болотов. И в том - что, и в том - как он говорил, была тайна. Заманчивая, необъясненная тайна.
   Но все же Косточка поднялась и пошла за чайником. Она была исключительно хорошей женщиной, - ради того чтобы напоить Болотова чаем, она сумела побороть свое любопытство.
   - Нет, друг, не надо. Мне некогда.
   И Косточка с чайником остановилась на полпути к печке.
   На "Соколице" остались его вещи. Там же был рулевой Семченко, - с ним нужно было попрощаться или взять его с собой.
   - Мне надо бежать, Косточка.
   Бежать? Значит, он все-таки убийца! Все равно - он, наверное, был прав. Он хороший.
   Ей хотелось что-нибудь для него сделать, но сделать она ничего не могла. Она даже не знала, что бы сказать ему на прощанье.
   - Ну что же, бегите, Григорий Сергеич. Бегите, только нас не забывайте.
   26
   Часы его стали.
   По пристани ходили люди, на "Соколице" команда спала. Было светло, и Болотов не мог вспомнить, день это или ночь. Часы "Соколицы" тоже стояли. Это был конец старого русского флота: догнивающих в непонятном тумане мертвых кораблей, спящих тяжелым сном и бредущих без сна людей. Теперь они служат чужой стране, чужим хозяевам, теперь они, как тот, кто на дуэли дерется за ненужную женщину.
   Это был конец Мурмана.
   Брезентовый чемодан оттягивал плечо и толкался. Иногда казалось, что это кто-то, идущий рядом. Рулевой Семченко? Нет, его на "Соколице" не было, а все остальные сторожа спали. Не хотелось их будить, спрашивать.
   Он шел низко опустив голову. Шел бесконечно долго и неизвестно куда. Земля, раскачиваясь, тянула его к себе, мелькали сверкающие консервные банки, блестела жирная грязь.
   Последним, что он видел, был сапог. Отвратительный, безобразный сапог. Нужно было спасаться, но земля гигантским шаром вдруг выкатилась из-под ног и навалилась на грудь. Тогда он понял, что спасения нет, - сапог был крепко зашнурован на его собственной ноге.
   27
   Костя нашел его в нескольких шагах перед своим домиком. Болотов лежал раскинув руки, точно пристреленный. Костя поднял его и отнес в дом на кровать. Косточка очень разволновалась. Наверное, у него жар. Но как узнать, если градусника нет, а на ощупь Болотов мокрый и непонятный? И чем привести его в чувство?
   Костя предложил запустить в нос гусара.
   - Дурак!
   Нашатыря не было. Спиртных напитков в доме не держали. Что делать?
   - Костя, беги за доктором!
   Костя пошел искать фуражку, но в это время Болотов открыл глаза.
   - Не надо доктора! - спохватилась Косточка. Она вспомнила, что Болотова нельзя выдавать. О том, что случилось, даже мужу говорить не следует. Видишь, он приходит в себя, - прошептала она, для верности схватив Костю за руку.
   Болотов узнал Косточку и улыбнулся.
   - Ты болен, - сказал Костя. Сказал, точно сообщил новость.
   - Нет, - тихо ответил Болотов. - Я хочу спать.
   Закрыл глаза, повернулся на бок и ровно задышал.
   Супруги, посовещавшись, постелили шинель и пальто на полу, покрыли их простыней, под головы пристроили тужурку и маленькую подушку, покрылись зеленой плюшевой скатертью, единственным приданым Косточки, и тоже уснули. Когда утром они проснулись, Болотова в кровати не было.
   - Сумасшедший! - ахнула Косточка.
   Косте почему-то показалось, что Болотов прячется за ширмой, и он вскочил взглянуть, но у стола остановился. На столе он увидел записку, прислоненную к чайнику.
   - Смотри! -сказал он.
   На большом листе бумаги неровными буквами было написано:
   "Я уехал в Питер. Уезжайте и вы - здесь жить нельзя. Прощайте, я вас не забуду. Болотов".
   Супруги читали, обнявшись.
   - Говорят, у него что-то вышло с Мокшеевым, - сказал муж.
   - Чепуха! - возмутилась жена. - "Говорят, говорят" - пожалуйста, не сплетничай. Мне это вовсе не интересно. - И, вздохнув: - Здесь только сплетни. Ах, как здесь гадко!
   - Сплетни происходят от скуки, - не сразу ответил Костя. - Ты права, Тасенька, здесь действительно очень плохо.
   28
   Чаще всего он видел, как отыскивает свои вещи. Почему-то они были не на "Соколице", а в том вагоне, из которого он ушел, не простившись. Это был совсем такой же вагон, как все остальные, и он находил его чутьем.
   Но стоило его найти, как приходил паровоз. Паровоз тонко свистел и, толкаясь, уводил куда-то в лес. Вагон был совершенно пуст, только на скамейке напротив сидел Пирс.
   Вещи были под головой. Он их все-таки нашел, и это должно было обрадовать маму.
   - Вы правы, Гришки, - говорил Пирс и, как китайский болванчик, кивал головой.
   Но, шире раскрывая глаза, Болотов видел, что это не Пирс, а тот самый мичман, которого он только что встретил в Мурманске. Любитель налаженности и спаситель родины.
   - С добрым утром, - говорил он.
   - Где ваша налаженность? - спрашивал Болотов.
   - Там же, где и ваша. В Питере.
   - Расскажите, - просил Болотов, и мичман рассказывал.
   Почему-то Болотову казалось, что он много раз подряд слышал один и тот же рассказ. Он знал наперед каждое слово.
   - Я видел две незабываемые картины: штаб союзного военного совета и бой Т-25.
   - 23, - поправлял его Болотов.
   - Про 23 я знаю, но это был 25. Бой его был еще хуже. Он происходил у стенки, потому что в море команда идти отказалась. Они говорили, что в море им ходить незачем. Как ни странно, им действительно не за что воевать с немцами.
   - Я воевал со страху.
   - А они не испугались и в бой не пошли. Лучший из них был рулевой - хорошо рассуждал. Не помню только, как его звали.
   - Семченко?
   - Нет, не Семченко. Он крепко говорил, и за то ему крепко бил морду целый английский патруль.
   - Мы приводим страну в порядок, Гришки, - на ухо сказал Пирс.
   - Налаженность! - пробормотал Болотов. - Вот она, ваша налаженность!
   - Нет, это не моя налаженность, - ответил мичман. - Я от такой уехал. Я видел только начало революции, а потому не понимал. Теперь я вижу ее дальше. Этот рулевой здорово держался, когда его разделывали под орех. Теперь я знаю он пойдет в море, когда будет за что идти, и я пойду вместе с ним. Тогда будет моя налаженность.
   Болотов закрывал глаза и улыбался, а мичман снова говорил:
   - Эскадра, идущая кильватерной колонной, повернув "все вдруг", превращается в строй фронта, но остается эскадрой. Мы пойдем новым строем по новому направлению. Революция - это поворот "все вдруг".
   По огромному серому морю шел весь боевой флот Республики. Болотов видел дым из тяжелых труб, а за дымом - сигнал на головном линкоре. По спуске сигнала флот поворачивал "все вдруг" на восемь румбов влево. ,- - Они красиво ворочают, - сказал Болотов, - но почему на корабле так здорово трясет?
   - Потому что у вас испанка, и вы не на корабле, в в вагоне.
   Тогда Болотов увидел окно вагона и в нем бегущие ряды высоких, до самого неба, елей. На скамье напротив действительно сидел мичман. Тот самый мичман, с которым он встречался в Мурманске. Только теперь было приятно смотреть ему в лицо. Это потому, что он тоже едет в Питер.
   - Отчего такие высокие деревья?
   -- Выросли.
   - Как они могли вырасти? Здесь ничего не растет. Здесь Мурман.
   - Здесь не Мурман. Мы подъезжаем к Петербургу. Болотов поднялся и протянул руку. Сделать это было нелегко. Раз все-таки сделал, значит, очень хотел.
   - Меня зовут Болотов... Гришка Болотов.
   - Шурка Сейберт, - ответил мичман. - Лежите, испанец, и не двигайтесь.