Декан упомянул о своей академке, и я поняла, что все пропало – откажет. И вдруг – какой позор, какое унижение – заплакала. Сидела перед ним и плакала, как тетка в очереди, горько и безнадежно. И бормотала: «Что же мне сделать, чтобы получить разрешение?! Я сделаю, с ума сойду, а сделаю…»
   Я даже вспоминать это не могу, я никому никогда не расскажу об этом унижении!
   Но он не отказал! Он разрешил! Очевидно, приличный человек. А может быть, дело в том, что мужчины не так мстительны, как женщины. Декан сказал: пусть девочка сдает сессию, он разрешает из уважения ко мне и любви к Илье как оплоту культуры в нашем городе.
   Я сдала сессию! Все это заняло месяц. Я прожила этот месяц, сжав зубы.
   Но Мася!.. Я думала, Мася изменится, соберется, будет как струна, но это я была как сжатая струна, а она опять спала в ванной. Как будто у нас параллельные интересы.
   Я так старалась ее спасти, а она опять гуляла ночами! Опять я звонила ей как сумасшедшая, нажимала «Мася» каждую минуту, повторяла: «Дрянь, дрянь, какая же ты дрянь! Я эти экзамены выбила своей кровью, а ты…»
   Дозвонившись, я говорила: «Масечка, ты где?! Ты же не встанешь утром! А у тебя экзамен». Я хотела ее убить, заставить саму отвечать за последствия ее поведения! Но я не могла позволить ей разрушить ее будущее.
   Этот месяц состоял из моего ежесекундного напряжения, выполнения несданных ею в течение семестра контрольных, курсовых работ, написанных за одну ночь, вдолбленного в Масю экзаменационного материала и милого Масиного «Спасибо, мамочка».
   Я сдала эту сессию! Моя докторская степень – сущая ерунда по сравнению с этой сессией.
   Я так счастлива, что даже не могу в полной мере ощутить свое счастье.
Твоя счастливая Зина.
   P. S.
   Весь этот месяц мы с Ильей почти не разговаривали. Я не рассказала ему о своих унижениях в университете. Это было слишком унизительно, а он всегда должен видеть меня достойной, на высоте. Я сказала ему, когда все закончилось: «Мы сдали сессию». Илья рассеянно сказал: «Молодец, как всегда, всех победила». Я не хотела, чтобы он меня похвалил, я хотела, чтобы он меня пожалел.
   О том, как Мася гуляла, пока я ночами писала ее курсовые, я ему не сказала.
   Я никогда не говорю ему ничего, что мне по-настоящему больно, – это и есть секрет хорошего брака.
   Здравствуй, Зина!
   А если бы она не была золотая девочка, если бы она не была «такая способная», ты бы ее не любила? А если бы оказалось, что она плохая, ты бы ее разлюбила?
Ася.
   Дорогая Ася!
   Ася, что ты говоришь, как это «не любила»? Как это «разлюбила»? С ума сошла?
   Но ты правда думаешь, что она не плохая?
Зина.
   Дорогая Зина!
   Отстань. Сама ты плохая.
Ася.
   Дорогая Ася!
   Спасибо тебе.
 
   Теперь, когда все страшное позади, я опять могу вернуться к Зине и Асе. Зина с Асей опять много бывали вдвоем. Зинин пятерочный аттестат практически был у нее в кармане, а вот у Аси были проблемы. Никто не сомневался, что она поступит в Академию художеств, но все же нужно было закончить школу.
   Зина все время что-то писала за нее, то контрольные по математике, то сочинения. Считала, чему равен sin x, извлекала квадратные корни, писала развернутый план сочинений «Поднятая целина» и «Образ нашего современника», а Ася сидела рядом с горящими глазами и рассказывала, какая у них с Ильей волшебная близость. Как расцелован, заласкан каждый миллиметр ее тела, как хорошо им бывает днем в мастерской, а ночью дома… но ночью иначе, когда можно вместе заснуть, это совсем иначе… Зина писала про деда Щукаря, а Ася, золотая девочка, розовая девочка, была похожа уже не на обиженного олененка, а на расцветший цветок, золотилась и розовела светом счастливой чувственности.
   У Ильи с Зиной появилась игра. Илья имитировал стиль какого-то писателя или поэта, а Зина угадывала, кто это. Иногда это бывало просто, и она угадывала мгновенно, по одной строчке, а иногда мучилась по нескольку дней. У Ильи была целая система поощрений: за мгновенную отгадку – шарик шоколадного мороженого в кафе «Лягушатник» на Невском, за отгадку через несколько дней – ириска.
   Была и еще одна игра – «лечь на кушетку». Имелся в виду психоанализ, когда введенный в сон или в гипноз пациент лежал на кушетке, а психоаналитик беседовал с ним и анализировал. Илья и Зина по очереди бывали пациентом и психоаналитиком, но их «психоанализ» так или иначе всегда сводился к Асе.
 
   – Твоей маме нравится кто-нибудь из твоих друзей? – спросил Илья.
   – А у меня нет друзей. Только Ася. Асю она любит. Они могут часами разговаривать, мама ей рассказывает все: про свои болезни, про папу, советуется, как с подружкой… Но если бы она узнала, что вы с Асей… она бы перестала ее любить.
   Зина смутилась и назло себе старательно выговорила: «Если бы она узнала, что Ася уже женщина, она бы перестала ее любить».
   – Какое ей дело?.. – удивился Илья. – И как вообще связана ее любовь к Асе с тем, женщина Ася, или девочка, или мальчик?..
   – О-о… ты не понимаешь. Знаешь, что она мне сказала? Когда я… ну, когда у меня… мне было тринадцать лет… В литературе это никогда не называется словами, в крайнем случае говорят: «В эти дни она была очень нервозна». Ну?! Понял?.. Я лучше скажу по-английски – «periods». Теперь понял?
   – Я сразу понял, – улыбнулся Илья. – И чем она тебя так напугала, когда тебе было тринадцать лет, и у тебя скоро должна была начаться менструация?
   – Ничем, – мрачно сказала Зина.
   Мама сказала Зине: «Хорошо бы ты подольше не стала взрослой». «Почему? – удивилась Зина. – Почему, почему?» Она не ответила, но Зина поняла: когда она станет женщиной, мама не сможет ее любить – разве мама сможет любить чужую женщину?.. А вот Асю она не разлюбит – Ася же ей не дочь. Асе она разрешит быть женщиной.
   – Асю она не разлюбит, – сказала Зина, – она всегда говорит так высокопарно: «Это золотая девочка, она создана для любви». Моя мама выходит из комнаты, когда по телевизору целуются. И даже она видит, что Ася создана для любви.
   – Ася золотая девочка, – подтвердил Илья.
   – Нет, розовая… – возразила Зина. – Она как Марфинька после свадьбы…
   – Марфинька была сама нега, смущение, нежность… – тут же процитировал Илья. – Но Асино обаяние – это не обаяние невинной невесты после первой брачной ночи. Знаешь, как на нее смотрят мужчины? Как ни вульгарно это звучит, но точнее не скажешь – как будто хотят ее съесть! Лучше бы я в тебя влюбился, так было бы справедливей, – улыбнулся Илья, – потому что в Асю будут влюблены все.
   – Погоди, а я… Что же, в меня нельзя влюбиться? – подозрительно спросила Зина.
   – Влюбиться в тебя? – Илья нарочито смерил Зину взглядом. – Спасибо, нет. Как-то страшно. Ты сплошной категорический императив – «можно это, нельзя то». У тебя каждый день есть цель, разбитая на микроцели, – ответить, сдать, получить пятерку, покрепче завязать шапку… Это как-то… необаятельно.
   – Иначе говоря, я скучная… Ну, а если Ася разлюбит тебя? – мстительно спросила Зина.
   – То есть выберет кого-то, кто лучше меня? Это естественный отбор. Тогда я… Что я… Тогда я буду плакать и гордиться собой, – всякому, кого она выбрала хоть ненадолго, есть чем гордиться… – сказал Илья.
   – Ты прав.
   …Где все это происходило?.. На Невском, в закрытом на весеннюю просушку Летнем саду, – в сумерках туда можно было пробраться, в Михайловском саду, в кафе, всюду, где мы встречались тайком от тебя, Ася.
   Но как получилось, что все это – доморощенный психоанализ, рассуждения о скучной Зине и о нескучной Асе, о природе Асиного обаяния, о природе Асиной сексуальности, – все это было втайне от Аси? Как будто это были не «ложись на кушетку», не разговоры о книгах, не разгадывание стилей, а любовные свидания. Кто первый сказал «не говори Асе»?..
   Никто не сказал! «Не говори Асе» – этих слов ни разу не было сказано!..
   Зина впервые встретила человека, который читал все, что можно было прочитать, помнил наизусть все, что прочитал, даже детские книжки. Они разговаривали цитатами – как угодно долго, хоть целый вечер… Правда, Зина иногда ошибалась и тогда начинала злиться. Илья говорил: «Я не виноват, что ты такая тупая!»
   В первый раз это было просто «пойдем погуляем?..». Это было просто «пойдем погуляем», и Асе об этом не сказали. Зина думала, что Илья ей сказал, и вдруг поняла, что он не сказал, и… тоже не сказала. А потом – «пойдем погуляем», «пойдем в кино», «вечером позвоню», и Илья не рассказывал об этом Асе, и Зина молчала, и у них образовалась своя жизнь, тайная от Аси.
 
   Пока.
Твоя Зина.
   Ася, привет!
   …Илья ночевал у Аси, Зина с Асей делали вместе Асины уроки, Зина гуляла с Ильей, Ася с Ильей встречались в мастерской…Иногда они все втроем встречались в мастерской. Ася писала их общий портрет: Илья в костюме испанского гранда – берет, кружевной воротник, тонкое одухотворенное лицо, Зина – тонкая, почти бестелесная, затянутая в черное платье, и над их головами розово-золотое облачко – это Ася.
   Иногда Илья, минуту назад совершенно спокойный, вдруг взглядывал на Асю особенным взглядом, и Зина понимала – она лишняя. Позирование прерывалось, Зина вставала и уходила. От чего зависело его желание, как возникало, – это была тайна, как и то, что происходило у Аси с Ильей без нее.
   Но и у Зины тоже была тайна. Ася спит с Ильей, а у Зины в кармане письма.
   Илья сказал «прочитаешь потом» и сунул Зине в карман письмо.
   Всего Зина получила от него четыре письма, вот они.
 
   Письмо первое.
   «Для меня цель, смысл жизни, все – ты!»
 
   Письмо второе.
   «Мне было бы страшно остаться с Вами. На всю жизнь – тем более. Я иногда боюсь и дрожу при Вас, незримый. Могу или лишиться рассудка, или самой жизни. Это бывает больше по вечерам и по ночам. Неужели же Вы каким-нибудь образом не ощущаете этого?»
 
   Письмо третье.
   «Ты – мое Солнце, мое Небо, мое Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни здесь, ни там. Ты Первая моя Тайна и Последняя Моя Надежда. Моя жизнь вся без изъятий принадлежит Тебе с начала до конца. Играй ей, если это может быть Тебе Забавой. Если мне когда-нибудь удастся что-нибудь совершить и на чем-нибудь запечатлеться, все будет Твое, от Тебя и к Тебе… Тебе нет имени. Ты – Звенящая, Великая, Полная Осанна моего сердца бедного, жалкого, ничтожного… Помни все время, что я сердцем с Тобой, что Ты – властная, а я – подвластный, и нет больше моей Любви к Тебе».
 
   Что чувствует семнадцатилетняя девочка, прочитав такие письма? Удивление, смущение, восторг. Зина удивилась, смутилась, пришла в восторг.
   Ответ Зины:
   «Дорогой мой, безумно тебя люблю и тоскую о тебе… Я свободна, смотрю на голубое небо и голубой разлив и тоскую о тебе. А горький осадок последних дней тает в душе, уходит… Хочется окружить тебя нежностью, заботиться о тебе, быть с тобой…»
 
   Письмо четвертое.
   «…Твое письмо я получил третьего дня и ношу с собой. На него я могу ответить тебе только, что думаю о тебе каждый день, тебя недостает каждый день, и я живу все время тем, что жду тебя… Я теперь переживаю эту одинокую жизнь и знаю, что она очень хороша, но бесплодна, бесплодна – другого слова не придумаешь».
 
   Эти письма были для Зины несравненно лучше, чем любовь, физическая любовь, читать эти письма, перечитывать, думать о них было для Зины самым большим удовольствием, которое она могла себе вообразить!..
   Вот такой психоанализ.
   До свидания, Ася.
Зина.
   Привет, моя дорогая Ася!
   Девочки расположились на диване под одним пледом. Они всегда занимались у Зины, Ася всегда лежала, закинув руку под голову, смотрела в потолок, Зина всегда сидела у нее в ногах с учебником и кричала: «Ася! Завтра контрольная, а ты!..» или «Ася! Тебя завтра спросят, а ты!..»
   – Ася! Экзамен послезавтра, а ты!.. Читай Некрасова! – прикрикнула Зина.
   Шли выпускные экзамены. Уже написали сочинение, и послезавтра – устный экзамен по литературе.
   – Ты была с Ильей, – отозвалась Ася.
   Ася знает!.. Не имеет значения, как она узнала. Увидела их на Невском, выглянула случайно в окно и заметила, как Илья входит в ее дом, но в Зинин подъезд.
   Или Зинина мама сказала: «Зина гуляла с твоим Ильей, симпатичный мальчик, но ничего особенного». Или домработница встретила Асю на улице и пошутила: «Смотри, Аська, как бы Зина его у тебя не увела». Или просто кто-то сказал ей, так, небрежно бросил: «Видел в кино твою Зину и твоего Илью, а ты почему с ними не пошла, уроки делала?..»
   Наверное, Ася не придала этому никакого значения и легко спросила Илью:
   – Почему ты мне не рассказал?
   А Илья, наверное, ответил:
   – Это же пустяк, я просто не придавал значения…
   – А почему Зина мне не сказала? – напряженным голосом спросила Ася. – Почему вы оба мне не сказали?
   Или не спросила, потому что поняла – не бывает, чтобы оба забыли, посчитали пустяком, не придали значения. Значит, от нее скрыли.
   Ася не смотрела на Зину, лежала на спине и неотрывно смотрела в потолок, как будто ей на потолке показывали кино.
   – Ася!.. Ты что, думаешь, что мы?..
   Ася, обиженный олененок, спряталась с головой под плед, и оттуда донеслось приглушенное: «Вы мне не сказали…»
   Ася с детства ненавидела чужие секреты. Не имело значения, что это было – плохое, хорошее или очень хорошее. Возможно, это была младенческая травма, – бросившая ее в роддоме мать-натурщица, или детский невроз, вызванный внезапной смертью Александры Андреевны, или тому подобные психоаналитические штучки. Вот Зина вся в комплексах, так почему бы Асе не иметь хотя бы один?
   Но, скорей всего, Ася просто не выносила, когда от нее что-то скрывают. Даже на Новый год всегда хотела знать, что подарят. А если случался неожиданный подарок, Ася разворачивала шуршащую бумагу с перекошенной улыбкой, как будто боялась, что оттуда вышуршится что-то ужасное. И всегда говорила Зине: «Никаких сюрпризов, пожалуйста, только никаких сюрпризов, скажи мне заранее, что ты мне подаришь, я не хочу не знать».
   Зина всегда говорила – я подарю тебе на день рождения то-то и то-то. В первом классе это была кукла, фарфоровый пупс в кружевах, папа привез Зине из Германии. Это было самое ценное, что было у Зины. Она подарила его Асе без разрешения, и это был настолько необычайно смелый для нее поступок, что она сама себе казалась чуть ли не пионером-героем. На следующий день рождения Зина подарила Асе свой велосипед – ярко-красный, трехколесный, почему-то ей хотелось не просто подарить специально купленный мамой подарок, а отдать свое. А Ася всегда дарила ей свои картины, – к десятому классу у Зины в комнате висели десять картин: семь акварелей, две – масло, одна пастель.
   – Мы тебе не изменяли! Мы не целовались! Он даже ни разу не взял меня за руку! Мы только разговаривали… – глупо оправдывалась Зина. – Знаешь, как бывает, – сначала кажется, что ты просто забыла сказать, а потом уже как-то забываешь, что забыла… Но ведь Илья мог сам тебе сказать!
 
   Она хотела объяснить Асе, что это не была измена – ни один из них не изменил Асе, не отнял у нее то, что было ее. У них с Ильей не было даже самого невинного физического контакта.
   – Я знаю, в чем дело! Ты сама не можешь с ним спать, – тебе мама не разрешает и никогда не разрешит, – донеслось из-под пледа, – вот ты и хочешь зацапать себе мою любовь. Как будто ты – это я!
   Зина удивленно сказала:
   – Это как в романе. Девушка сама не может любить, потому что ее строгая мать лишила ее здоровой сексуальности. Поэтому она ведет свою любовную жизнь как бы за счет подруги. Поздравляю тебя, Асечка, ты просто Айрис Мердок!..Нет, в романе Айрис Мердок все было бы не так! У этой девушки была бы латентная гомосексуальность, и на самом деле она любила не юношу, а свою подругу.
   – Отстань со своими книжками!..Я не хочу, я больше не хочу, не хочу… – закричала Ася под пледом.
   Это «не хочу» из-под пледа прозвучало как «больше не хочу тебя», и Зина в панике начала защищаться.
   – Ах, вот ты как… Почему ты так… Ты вот так, сразу… – бессвязно бормотала она.
   – Может, у тебя и оргазм будет мой?! Потому что своего у тебя нет! И никогда не будет!.. Потому что у тебя вообще нет тела!..
   Зина задохнулась от обиды. Только очень близкий человек может так сильно, так нестерпимо обидеть, только очень близкий человек может так близко подойти к самому больному – она ведь сама боялась, что у нее «никогда не будет». Она хотела посчитать до десяти, чтобы успокоиться, но досчитала только до двух.
   – Да, да?! А вот и нет! – выкрикнула Зина. – Ты знаешь, что ты! Ты сама!.. Ты всегда! А я никогда! А ты сразу!..
   Она хотела сказать, что любовь всегда доставалась Асе просто так. Любовь всегда доставалась Асе просто так, а ей приходилось всегда бороться, и что Илья, такой необыкновенный, достался ей, как с неба упал. Что она не влюблена в Илью, не хочет отнять его у Аси. Ася, у которой так много всего – и Зина ее любит, и Илья, – не может простить ей – чего?! Всего лишь разговоров, писем?! Но из нее вырывались только злые и жалкие слова. Если бы ее мама вошла в комнату, она бы удивилась: Зина стояла над диваном и кричала на плед.
   – Подумаешь, у меня не будет оргазма, подумаешь, у меня нет тела!.. У меня нет тела, да?! А ты… а у тебя… у тебя нет духа! Ты правда думаешь, что я как сумасшедшая, как шизофреник, что я хочу все твое?!
   Ася высунулась из-под пледа, сделала гримаску «да, именно так я и думаю» и нырнула обратно.
   – Ах, так?! – зашлась Зина. – Мне не нужно твое! Он с тобой спит, а мне просто пишет письма!.. А тебе не пишет, нет! Почему это, как ты думаешь?.. Потому что с тобой можно только спать!..Ой. Я не это хотела сказать. Я просто хотела сказать, что ты думаешь, что все тебе, ты эгоистка, Ася…
   – Это ты эгоистка, Зина, – спокойно сказала Ася, – ты же знаешь, как мне невыносимо, когда от меня секреты… Ты бы лучше сказала мне. А получается, ты предатель…Какие письма?
   Зина обомлела от стыда. Все настоящие слова были мужского рода – человек, борец, мыслитель. «Предатель» – не предательница, а «предатель» – переводило ее поведение из секретиков, недомолвок, мелких девчоночьих обид во что-то по-настоящему подлое… Это было как будто получить черную метку – «предатель, не подходи ко мне никогда, навсегда!».
   – Ты не понимаешь, это совсем другое! – закричала Зина, бросилась к сумке, вытащила письма, швырнула на диван. – Вот, возьми себе, все возьми!..Почитай, и сама увидишь! Да вылезь ты наконец из-под этого пледа, идиотка!
   Из-под пледа вытянулась рука, схватила письма, утянула.
   – Сама идиотка, не вылезу, – откликнулась Ася, выбираясь из-под пледа, и с достоинством сказала: – Там темно, я дома прочитаю. Ты ко мне не приходи и не звони. Пока я не прочитаю, я все равно тебя не прощу.
   Зина гордо отвернулась – и не приду, и не надо! Они с Ильей говорили о книгах и об Асе – только об Асе. А если даже говорили о себе, то все равно получалось, что об Асе.
   …Как это – не приходить, не звонить?.. Это было пусто и странно, как будто у нее отняли руку… Или голову.
 
   Аська, пока.
Зина.
   P. S.
   Ася, Ася! Слава богу, что таблеток было слишком много.
   Слава богу, что любовница твоего отца… Я никак не могу припомнить, как ее звали, – Анна? Жанна? Марианна? Что-то оканчивающееся на «нна». Она накануне не приняла свое снотворное и проснулась ночью от странных звуков из твоей комнаты. Тебя рвало.
   Ты понимаешь, что эта Жанна-Марианна могла не проснуться, ты вообще понимаешь, что тебя могло больше не быть?!
   Ася, здравствуй!
   Шли выпускные экзамены, все кружились в водовороте «аттестат, средний балл, институт», у всех завтра экзамен, литература, а Ася лежала в постели в детской полосатой пижамке, полоска розовая, полоска белая, на кармане вышит розовый слон. Она была похожа на Малыша, ждущего Карлсона, а не на девушку, пытавшуюся убить себя.
   Зина целый день ждала, что Ася позвонит, и к вечеру пошла сама, без звонка – завтра же экзамен, нужно проверить Асю по билетам. Любовница Асиного отца прижала палец к губам и прошептала:
   – Спит… Сильное отравление.
   – С ума сошла?! Отравление?! Что ты съела? Экзамен же завтра!
   Ася посмотрела на Зину взглядом человека, который побывал там, где экзамен не стоящая внимания мелочь.
   – У нее ночью разболелась голова. Она вошла ко мне в комнату, разбудила меня, сказала «ужасно болит голова». – Любовница Асиного отца говорила четко и ясно, будто докладывала. – Я ответила: «Возьми на тумбочке анальгин». Она перепутала в темноте таблетки. Взяла мое снотворное вместо анальгина. И со сна приняла почти целую упаковку феназепама…Перепутала с анальгином.
   – Я перепутала, – повторила за ней Ася.
   – А отцу мы ничего не скажем, это будет наш девичий секрет, – сказала любовница Асиного отца и ушла в магазин. Врач велел больше пить. Ася любила компот из яблок, и она отправилась за яблоками.
   – Зина? – сказала Ася, как только они остались вдвоем. – Возьми его письма. Они же тебе написаны.
   – Это не его письма, а Блока. Написаны не мне, а Любови Менделеевой, – улыбнулась Зина. – Я долго не могла отгадать, а потом все-таки угадала!.. В библиотеке сидела…Ну, теперь ты поняла, что между нами ничего нет, только игра?..
   Ася приподнялась в постели, посмотрела на Зину запавшими глазами.
   – Какого Блока?! Ах, Блока… а я подумала… я подумала, что это не Блок, а… Некрасов…
   – Ты что, дурочка? – возмутилась Зина. – Ты подумала, Некрасов пишет Панаевой? Это совсем другой стиль, другая эпоха… Нет, вообще-то я сначала тоже не поняла, кто это писал. Тургенев Полине Виардо? Бальзак Эвелине Ганской? Маяковский Лиле Брик?..
   Зине было нелегко догадаться, чьи это письма. Со стороны Ильи это было нечестно – дать сначала такие безликие строчки! И стиль в первом письме не характерный, любой влюбленный мужчина, даже не писатель, может так написать: «Для меня цель, смысл жизни, все – ты».
   При встрече Илья спросил: «Ну что, можешь ответить?» Зина помотала головой, и Илья быстро написал на коленке записку – это было второе письмо – и отдал Зине со словами: «Теперь ты точно догадаешься». Вечером Илья позвонил и сказал: «Ну что, не догадалась?.. Эх ты, Митрофанушка! Спустись к почтовому ящику и достань еще одно письмо». По последнему письму Зина поняла – это поэт, начало века…
   Зина присела на кровать.
   – Это мог быть и Бальмонт, и Андрей Белый или Брюсов… Но я догадалась, что это Блок, это его Прекрасная Дама!.. Я в библиотеке нашла переписку Блока и Менделеевой, списала одно ее письмо и ответила. И получила еще одно письмо, четвертое…Это было самое интересное, получить именно это письмо – как будто мне пишет Блок!.. Ну что, ты теперь поняла, что между нами ничего нет?!
   – Да, теперь я поняла, – тихо сказала Ася. – …А я не знала, что это так некрасиво – рвота, «скорая помощь», промывание желудка… Я думала, я просто засну… Я думала, он писал тебе.
   – Кто, Блок? – засмеялась Зина, и тут ее, как пишут в старых романах, «будто молния пронзила». – Ася?.. Ты что, не поняла?..
   Ася что, не поняла? Не поняла, что это письма Блока?.. Ася ночью в темноте читала письма, в которых через строчку повторялось «люблю», и… Господи, она же не поняла!.. И сделала это?..
   – Ася, подвинься. – Зина залезла к ней в кровать и зашептала жарко: – Ну ты и балда, не узнала Блока, ты что, подумала, что это его письма ко мне? Как ты могла подумать, что я такая жестокая – могла бы дать тебе письма Ильи ко мне?! Я бы никогда! И вообще, зачем мне Илья, я люблю тебя… мы сами друг друга любим, нам никто не нужен…
   Чем больше Зина шептала, тем ясней ей становилось, что Ася не могла сделать это. Но от неясности, предположения, возможности было очень страшно.
   – Но, Ася, даже если ты подумала, что Илья писал мне, ты же не могла сделать это? Это на тебя совсем не похоже, правда? Ты всегда говоришь: «Любая страшная проблема к вечеру уже не такая страшная, а назавтра ее уже просто нет»…Ася! Скажи! Ты же перепутала таблетки, правда?..
   – Я подумала: как же это – он со мной спит, а тебе пишет «люблю»?.. Не Блок, а Илья, – пояснила Ася. – А таблетки… я перепутала. Сколько раз тебе говорить – перепутала. – Ася обняла Зину, прошептала: – Зина-Зиночка, я перепутала, а ты что подумала?..
   А Зина подумала: «А что, если ты врешь, врешь, врешь?..»
   – Ася-Асечка, больше никогда не пей в полусне анальгин.
   Ася уткнулась в Зину, и донеслось невнятное «бу-бу-бу»…
   – Что, что ты сказала? У тебя опять болит голова? – подозрительно спросила Зина. – Ася, где тебе сейчас больно?
   – Я сказала «мне не больно, курица довольна», – радостно хихикнула Ася. – Я довольна, что Блок писал письма Прекрасной Даме.
   – Все получилось как в комедии ошибок – и письма не его, и адресованы не мне… Этот сюжет использовался в мировой литературе много раз, – задумчиво сказала Зина. – Я остаюсь ночевать у тебя, а маме совру, что у меня билеты для экзамена с собой. Но я ведь и так все билеты помню.
 
   Ася спала, вздыхала во сне, переживала свою радость, что Илья оказался Блоком. А Зина шептала: «Пускай нам говорит изменчивая мода, что тема старая страдания народа и что поэзия забыть ее должна», ставила галочку в списке билетов напротив вопроса «Гражданская лирика Некрасова» и переходила к следующему вопросу. Ставила галочку и шептала дальше: «Образ народа в „Войне и мире“», «Образ Пугачева в повести Пушкина „Капитанская дочка“»… И так до утра, пока не прозвенел будильник.