Страница:
Мог ли Поэт представить, что где-то в огромном мире затерялась эта крошечная квартирка, где десятилетиями жила память о его мимолетном присутствии?
Ну, Поэт, наверное, мог, а вот обычные люди ничего не знают друг о друге. Быть огоньком, мягко горящим в чьей-то душе, даже не подозревая об этом, – это так волнующе и загадочно, а с другой стороны, почему бы и нет – ведь в нашей душе тоже обязательно живет Некто, к примеру, образ первой любви из детского сада, и он, этот образ, никогда об этом не узнает…
Ну а в Аврориной душе жил Поэт.
Б. А. подозревал (конечно, из ревности), что ребенок Аврора была знакома с Поэтом не очень близко. Бывали минуты, когда он, выступая совсем уж мстительным ревнивцем, думал, что знакомство ребенка Авроры с Поэтом было такого рода, когда один человек знаком с другим, а этот другой с ним – нет.
Опять же к тому, что мы порой не знаем ничего о других людях, даже о самых близких, – у Б. А. была от Авроры тайна. Он считал (возможно, из ревности), что для гения, равного Пушкину, Поэт писал немного слишком сложно, и что он, Б. А., пожалуй, все-таки больше любит Пушкина, тем более раз уж они равны… А из современных – Самойлова и Слуцкого. Но это было тайной, особенно Слуцкий.
Б. А. послушно читал Поэта вслух по требованию Авроры и про себя – под пристальным контролем Авроры. Ему вообще пришлось смириться с постоянным присутствием Поэта в их жизни – что же ему оставалось, ведь Аврора предпочла бы витающую по ее квартирке тень Поэта любой реальности, тем более такой несовершенной реальности, как Б. А. А он был ужасно несовершенной реальностью, о чем Аврора без устали ему и сообщала.
Итак, Аврора была не одна – с ней всегда был Поэт. Племянник, например, специально приводил к ней своих знакомых и представлял ее так: «Моя тетка – культурный раритет, была лично знакома с Поэтом». Знакомые мгновенно смущались и начинали следить за осанкой, и Авроре это было приятно – не за себя, а за Поэта.
…Так что Кирочкино спокойное равнодушие было ей непривычно, и она почувствовала себя неуютно. Похоже, ее поставили на место, и в душе Аврора ужасно растерялась.
– К столу, прошу всех к столу, – громко позвала Лариса, проходившая мимо с полной вазой цветов. Пышный розовый георгин мазнул Кирочку по лицу, но девушка не ойкнула, не улыбнулась и не нахмурилась – у нее было почти лишенное мимики лицо. Такое бесстрастное личико могло принадлежать не юной девушке, а взрослой, бесповоротно взрослой женщине, какой далеко не каждой удается стать. А вот Кирочке удалось.
Умело пресекая увиливания гостей в сторону – прогуляться по дому, выйти покурить или приватно поболтать, Лариса усадила всех за стол и, приятно улыбаясь, принялась расхваливать закуски.
– Холодный крем-суп из анчоуса, сервированный копченым лососем. А это террин из сыра моцарелла и помидоров. Салат «Цезарь» с соусом из анчоусов, гренками и сыром пармезан.
– Все это подается в мамином клубе, – не удержалась и похвасталась Мариша. – Террин из моцареллы просто потрясающий!
– Я специально принес твой любимый, – тихо сказал Кириллу Игорь. – Мне хотелось выпить – ты знаешь, за что…
Сидевшая по его левую руку Аврора ощущала исходившее от Игоря радостное возбуждение так явственно, будто рядом с ней тонким звоном заливался будильник. В ней самой тоже иногда звенел такой возбужденный звоночек – когда она бывала влюблена.
– Что же, мне и водки не с кем выпить? – возмутился Кирилл.
– Ну давай водку, – разочарованно протянул Игорь.
Кирилл мог оскорбиться из-за сущего пустяка, и чем пустячнее, мельче был повод, тем опаснее бывало ему противостоять: такое презрение появлялось на его лице, словно он удивлялся, что окружающие тоже считают себя людьми… Непонятно, как ему это удавалось, но почему-то при этом его обаяние никуда не исчезало.
– Ну, давай выпьем ты знаешь, за что, – повторил Кирилл слова Игоря, в котором при этих словах звоночек взорвался радостной трелью.
И они выпили за что-то известное им одним, а Ира выпила вместе с ними просто так – полбокала джина, назло Игорю.
Все увлеченно передавали друг другу закуски. Лариса задумчиво глядела на террин в своей тарелке, размышляя, не съесть ли ей лучше крем-суп или салат «Цезарь», и будет ли такой обмен равнозначен в смысле калорий. Ира с Игорем вели партизанскую войну за бутылку джина: Ира все подливала и подливала себе в бокал, а Игорь пытался, соблюдая приличия, незаметно, по сантиметру, отодвинуть от нее бутылку.
Аврора умудрилась попробовать все по третьему разу, Таня, страдальчески морщась, ковырялась в тарелке, потому что ангелы обычно не бывают голодны, Рита деловито доедала вторую порцию салата «Цезарь», а Катя все еще не решалась приступить к еде – в общем, застолье шло своим чередом.
– А почему вы ничего не едите? – спросила любопытная Аврора, заметив, что перед Кириллом и Игорем стоят отдельные тарелки, а на тарелках грецкие орехи, семечки и курага. – Что это у вас, специальная диета?
– Они уже три недели ведут здоровый образ жизни, – пояснила с улыбкой Ира. – Кирилл по убеждению, а Игорь так… за компанию. Ему для Кирилла ничего не жалко, даже мясо может не есть. Жует орехи, а сам мечтает о баранине. Грызет семечки, а сам грезит о жирном куске свинины. А вчера ночью я застала его у холодильника, как Васисуалия Лоханкина. Правда, Васисуалий?
Игорь в ответ на выпад жены решительно переставил джин на другой конец стола.
Взметнув розовыми шелками, Таня встала и, поиграв с пультом CD-проигрывателя, с полузакрытыми глазами заструилась в такт музыке.
– Во мне живет танец, я жертва музыки, – кружась на месте, напевала она, будто бы самой себе. Довольно громко напевала, между прочим.
Лариса взяла пульт, и музыка прекратилась. Таня, не открывая глаз, демонстративно замерла в прерванном движении.
– Голова-а… бо-олит… я сегодня просто сгусток неервов, – протянула она.
Домработница Надя, невысокая худенькая женщина неопределенного возраста, крутившаяся с подносом за спинами гостей, наклонилась к ней.
– Давайте я вам травку дам от головной боли, – прошептала она, достав из кармана передника темнозеленый пузырек, – вот, только что заварила, на кухню несу.
– Надя делает отвары трав, мы теперь вообще лекарств не пьем, – пояснила Лариса, поймав любопытный взгляд Авроры.
– Только вы осторожно, пару капелек капните, и все… а то и отравиться недолго… Пурпуровая наперстянка вещь опасная, вот у меня как раз одна знакомая умерла… – простодушно произнесла Надя.
Лариса строго взглянула на нее, и Надя тут же ретировалась на кухню.
– А давайте кого-нибудь отравим?! – развеселилась Мариша. – Можно в чай плеснуть, можно в пиво. Отвар этот желтый, никто и не заметит.
На фоне Ларисиной неприязни к жертве музыки даже смерть Надиной знакомой показалась милой застольной шуткой, а уж Маришино предложение и подавно, и все оживленно заулыбались.
Поднялся Кирилл с бокалом вина.
– Б. А. никогда не мог привести в дом женщину: сначала родители мешали, потом жена, потом сын… Но вот я вырос, и Б. А. наконец привел Аврору.
За Кириллом водилась эта манера внезапно сказать что-то ошеломляюще бестактное – так швейная машинка вдруг подпрыгивает посреди ровных стежков. Б. А. уже почти забыл, как это неприятно…
Рита беспокойно поглядела на Аврору. Ее обязанности в этом доме были разнообразны, и, к примеру, загладить сейчас нетактичность хозяина тоже надо было ей. Она же не знала, что Аврора обижалась, только когда желала обижаться.
– Вы поженились? Я вас поздравляю! У вас любовь, это так трогательно, – чуть более ласково, чем надо, произнесла Рита, наклонившись к Авроре через стол.
– Поздравляйте, – рассеянно кивнула Аврора, – я очень люблю, когда меня поздравляют… Что же касается любви… Знаете, милочка, в нашем с вами возрасте о любви не говорят, она или есть, или ее нет…
– В каком это «нашем», вы же… я же, – опешила Рита, на глазах перетекая из имиджа деловой женщины в пошловатую «блондинку в жутких розочках». Подавив желание выбежать из-за стола и немедленно посмотреться в зеркало, она еще раз придирчиво рассмотрела Аврору и еще раз изумилась. Конечно, Авроре ни за что не дашь ее лет – маленькая, худощавая, седые волосы по-детски убраны в хвостик, но все же какое невероятное нахальство: «В нашем с вами возрасте!»
– Мне уже делать шашлык? – спросил Игорь Кирилла.
– Уже делай, – мрачновато отозвался Кирилл, и Игорь направился в сторону кухни, небрежно-вороватым жестом прихватив со стола бутылку джина. Это был бессмысленный акт, так как стол был уставлен напитками, и с его стороны было довольно глупо рассчитывать, что Ира прекратит пить.
– Игорь, пойдем домой, – в спину ему проворковала Ира и невинно добавила: – Кирилл все равно не разрешит тебе есть шашлык… а дома поешь мяса с картошечкой…
В выражении ее лица было столько пронзительной злой нелюбви! Такое лицо обычно не решаются показывать на людях, но Ира не постеснялась – ведь Игорю удалось унеси лишь полбутылки джина, а остальное она успела выпить.
– Дождь идет, – первые слова, произнесенные Катей за весь вечер, случайно прозвучали при общем молчании, и она смутилась, словно сказала глупость, и заправила волосы за мгновенно покрасневшие уши. Мариша посмотрела на нее с насмешливой жалостью: она не была недоброй или заносчивой, просто покрасневшие уши сейчас не в моде.
Аврора отреагировала моментально, словно на животе у нее была кнопочка:
Никто не удивился. Все привыкли к тому, что иногда только что милый улыбчивый Кирилл внезапно, без видимой причины, менялся в лице, и тогда – хорошо, если успевал уйти, побыть один, а бывало, словно что-то в нем взрывалось, всегда одинаково, злобно, беспомощно и страшновато.
Аврора тоже не удивилась, но не потому, что знала за Кириллом эту его манеру внезапно уходить из-за стола, – она просто ничего не заметила.
– Сегодня ночью у меня в квартире тоже шел дождь, – сказала она. – Представьте, я сплю, и вдруг сверху дождь. Сначала я накрылась всеми одеялами, потом всеми газетами, а потом газеты тоже протекли, и я промокла… А утром смотрю – окно открыто. Вот какой сильный дождь шел у меня в квартире. Чистый Хармс.
– Что?! – бессильно выдохнул Б. А. – Ты же простудилась… тебе срочно нужно принять аспирин и микстуру от кашля…
– Не паникуй, – довольная Аврора оглянулась, чтобы проверить, все ли заметили, как он за нее испугался, но оказалось, замечать было некому, они с Б. А. остались одни.
Гости разбрелись по дому – посидеть на веранде, посмотреть, как делается шашлык, поглядеть на горящие поленья в камине. Аврора уселась у камина и оцепенела – огонь всегда действовал на нее, как на домашнюю собаку, в которой вдруг просыпаются первобытные инстинкты.
Зазвонил телефон. Лариса вошла в комнату, где оставались только Аврора с Б. А., поискала глазами трубку и, не обнаружив ее, включила громкую связь.
– Не спишь? Вчера моя приятельница была в твоем ресторане, – раздался женский голос. – Учти, по-дружески тебе говорю: она сказала, волован из грибов был несвежий.
– Да?.. – растерянно проронила Лариса, хотя было очевидно, что, конечно же, да. – А дизайн? Дизайн ей понравился?
– А разве в твоем ресторане есть дизайн? – невинно удивился женский голос. – Кстати, у тебя никого нет в Эрмитаже? Хочу отдать ребенка в кружок, а там большой конкурс…
– Сучка! – выплюнула Лариса, впрочем, вполне беззлобно, усевшись напротив Авроры после окончания разговора. – Это жена владельца сети магазинов «Полет»… Ну, знаете, те, что на каждом шагу… Думает, если у нее столько денег, то ей все позволено… У меня к вам просьба. Вы же один, то есть одна из лучших экскурсоводов в Русском музее… Не могли бы вы мне помочь?..
– О чем разговор, милочка, для меня это сущие пустяки, – приветливо улыбнулась Аврора. – Пусть ваша знакомая придет к директору. Только будет лучше, если она не скажет, что она от меня, вообще не упоминает моё имя. У меня с директором конфликт. Кстати, виноват он…
А в это время кое-кто незаметно улизнул, поднялся по маленькой боковой лестнице на самый верх, в самую дальнюю комнату под крышей, долго пристраивал себя на угловом кожаном диване, удивляясь его скользкой неуютной бессмысленности, и, сказав себе: «Я только на минуточку», задремал. Этот кое-кто был, конечно, Б. А. Он чувствовал себя совершенно разбитым и опустошенным. Какая нелепая идея это публичное примирение! Как будто можно у всех на глазах за несколько минут исправить то, на что ушла вся жизнь… или часов, или дней…
Кабинет Кирилла выглядел, как тысячи других кабинетов – черный кожаный диван, книжные полки, огромный письменный стол. Единственным отличием было то, что в этом кабинете личность хозяина не была видна ни в одной детали.
В кабинете мужчины всегда каким-то образом проявляется личность хозяйки дома, и по степени внедрения в сугубо частное мужское пространство можно судить об отношениях между супругами. Невзначай подсунутые в кабинет игрушки, фотографии, сувениры на память о совместной поездке – любая мелочь годится, чтобы супруг никогда не оставался тут без нее.
Небрежно брошенные на диване подушки (если бы они там были) могли бы, к примеру, поведать нам о Ларисиной манере забежать посреди дня, усесться поудобнее, зарывшись в подушки, и поболтать, а может быть, даже и прилечь на диван. Но на черном кожаном диване никто не сидел, а уж тем более не лежал со дня покупки.
О самом Кирилле Ракитине могли бы рассказать какие-нибудь предметы – к примеру, удочка, неожиданная отвертка посреди канцелярских принадлежностей, ножик или, скажем, фляжка, любая мужская штучка, хотя бы кляссер с марками, – но нет. Единственно личным была заставка на мониторе – старый дом в соснах.
На столе стояла фотография в старой, изъеденной жучками рамке – прелестное женское лицо, большеглазое, легкие кудри подняты со лба, узкие губы подправлены помадой в модный бантик. Очаровательное лицо, чуть старомодное, словно со старинного медальона, хотя на самом деле – всего лишь недалекие 50-е годы.
Рядом была еще одна фотография: то же лицо, неприятно тронутое временем, – но эта неприятность, казалось, заключалась не в поплывшем овале, морщинах и прочем, а скорее в контрасте с нежным очарованием соседнего изображения. Странное это было лицо: жесткий взгляд, нелюбимые заброшенные губы… опустевшее лицо, как дом, который оставили жильцы.
В остальном зеленая поверхность огромного письменного стола была совершенно пустой, словно стол стоял не в писательском кабинете, а в доме, где хозяева считают кабинет и письменный стол обязательным атрибутом приличной обстановки, не более.
Но если кабинет ничего не говорил о Кирилле Ракитине, то, может быть, он все же не так ревностно оберегал писателя Кира Крутого?
На открытых полках блестели корешками энциклопедии. Кирилл использовал их для сверки своих фантазий с реальностью – чтобы случайно не повторить реальность. На письменном столе царила нерабочая чистота: монитор, стаканчик с веером идеально отточенных карандашей, бокал на подносе. И все, словно никто никогда не присаживался к компьютеру и словно с этого стола, как с конвейера, не сошло множество книг.
Кир Крутой выходил огромными тиражами, и его читательская аудитория была достаточно разнообразной. Его поклонники воображали своего любимого писателя человеком, с трудом отрывавшим затуманенный взор от беспорядочного вороха бумаг и собственных мыслей, похожим на Эйнштейна на той знаменитой фотографии, где он шизофренически высовывает язык. Они удивились бы, увидев, что обожаемый ими фантастический мир, так густо населенный персонажами, рождается посреди такой внешней пустоты. Поклонники не могли заглянуть в его шкаф, но если бы случайно взглянули, то удивились бы еще больше. В шкафу не просто царил порядок – это расхожее выражение не могло передать геометрической точности, в которой находилась его одежда. Лариса всегда покупала своему знаменитому мужу партии одинаковых футболок, трусов и носков, специально для того, чтобы при складывании в стопки швы совпадали у них с точностью до миллиметра.
Выходящие из-под пера Кира Крутого затейливые фантазии странным образом не сочетались с таким педантичным обустройством Кирилла Ракитина во внешнем мире. Но ведь и с его удивительной способностью ориентироваться в практических, материальных делах они тоже не сочетались.
А, собственно, почему читатели Кира Крутого должны были представлять себе его именно так, а не иначе, и вообще – почему он, со своими футболками и носками, сложенными швом к шву, кажется нам странным?
Сам Кирилл явственно представлял свой внутренний мир в виде картинки. На картинке – прекрасный сад, огороженный высокой решеткой. Красивой и очень высокой. С острыми пиками. В саду цвели цветы, тоже прекрасные. И Кирилл позволял читательской массе прогуливаться по прекрасному саду его души, кроме некоторых, конечно, уголков. Но читательская масса безлика, абстрактна, а вообще-то сад его души находился под надежной охраной решетки с острыми пиками.
Итак, Кирилл Ракитин, один из самых удачливых российских литераторов, разглядывал из окна кабинета свою собственность – тридцать соток земли от дома до высокого кирпичного забора.
Обычно Кирилл, в зависимости от цели, воспринимал мир то картинкой с расплывчивым сюжетом, то требующей строгого анализа схемой. И думал он, как правило, о нескольких вещах одновременно. Его мыслительная деятельность была похожа на плиту, где на каждой конфорке что-то варится, шкворчит, выкипает.
А сейчас, когда ему было так паршиво, ему нужно было свести все картинки в одну схему, проанализировать ее и получить результат. И результат должен получиться таким, каким… какой результат ему нужен?
«Зачем мне нужно было в Комарово?» – подумал он и чуть подхалимским голосом ответил сам себе вслух:
– Да так, ничего особенного… сосны…
Затем он произнес убеждающим голосом:
– Я, Кирилл Ракитин, – счастливый человек. Или уж, во всяком случае, такой, как все.
Но эти слова до конца не убедили его, к тому же он не был таким, как все. Ему полагалось намного больше счастья, чем всем остальным, и Кирилл принялся про себя перечислять свои счастья и счастьица.
С точки зрения среднего человека – что нужно для счастья?
Так, первое. Работа. У каждого человека должна быть работа, лучше нелюбимая.
А у него есть любимая работа (ну не скажешь же про самого себя «мое творчество»). С его дурацким, никому не нужным образованием (тьфу!) он стал обеспеченным человеком в те годы, когда многие только ныли и, не желая расстаться со своим культурным прошлым, удивлялись, почему культура нынче недорогого стоит. Все у него было – случалось, что сидел, обхватив голову руками, стонал, и казалось, что жизнь обложила со всех сторон, не вырваться. И ничего, все ништяк… Бедным быть ужасно, он это помнит. Спасибо, покушали. Бедные несчастливы по определению, а он бедным уже никогда не будет. Особенно теперь. Правда, пришлось пойти на некоторые уступки, но они были необходимы.
Теперь он узнал, что такое настоящие деньги.
…Зачем, ну зачем все-таки ему сегодня нужно было в Комарово?!.
…Зачем ему сегодня нужно было в Комарово? А может, ну его, фиг ли думать? Большинство людей не хочет думать, живут как звери… ну и флаг им в руки… А у него как раз полно времени заняться собой, своей душой. Вот, например, прямо сейчас.
…Жена. Наличие жены само по себе, конечно, не то чтобы такая уж редкая в жизни удача, но Лариса – правильная жена. У нее свой бизнес – она занята, раз, и не пристает, два. Ее ровно столько, сколько требуется (она, кстати, и ест ровно столько, сколько требуется, не достает всех окружающих своими диетами). Ей так мало нужно для счастья: появилась ее фотография в «Кошке ру» – и она сияет. Она хорошая, даже профессиональная хозяйка… и вообще. Нормально.
Дети. У человека должны быть дети. И у него есть «очаровательная дочь» – так Маришу недавно назвали в редакции журнала, где поместили Ларисину фотографию. Дочь учится в каком-то левом театральном и катастрофически бездарна. Мариша пошла в мать, и мечта у нее такая же куцая – увидеть в глянцевом журнале свои фотографии, сделанные то на модной вечеринке, то на открытии нового элитного клуба. Мариша хорошенькая. Дочь делает честь Ларисе, и именно такого рода честь особенно важна Ларисе при ее страсти к публичной жизни… Дочь как дочь. Нормально.
Что там еще, с точки зрения среднего человека?.. А-а, ну еще дом. Дом – вот он, красавец. Земля. Выходит, у него есть все, что должно быть у человека, – жизнь удалась.
И вдруг – раз! – и внезапно оказываешься мордой в салате. А крыша-то где? Снесло крышу… Вот, пожалуйста, например, – зачем человеку в Комарово, если человек этот живет в Токсове? Всем известно, что Токсово совсем в другой стороне… правда, можно через переезд…
…Ну а теперь самое главное.
Несколько месяцев назад у него вдруг появились мысли о смерти. Пришли и больше не уходили. Владимир Семенович, знакомый психоаналитик, как-то сказал, что каждый человек должен: а) понять для себя, что такое смерть, и б) принять свое понимание.
Как всегда при мысли о смерти, Кирилла охватила паника. Даже ладони вспотели.
Что понять?! Что принять, с какой такой стати?!
Почему всегда было ощущение, как будто он идет в горку, а сейчас, ближе к сорок третьему дню рождения, стало совершенно ясно – все, приехали, конец котенку, летим с горы… И не так, как бегал ребенком в Комарове, – в мамины распахнутые руки, а один, один, в черную бездну…
В голову приходили просто глупости и совсем уж стыдные глупости. Но Кирилл все равно неотступно думал – когда-то будет у него последняя в жизни жареная картошка, последний секс, последний Новый год… И главное, он не знает, когда именно, вот съест сейчас картошку, а она как раз и последняя!.. Может быть, ему повезет, и он умрет, не зная, что умирает, просто незаметно переместится во сне туда, откуда никто еще не возвращался…
Но тогда страшно засыпать, так страшно – заснешь, словно уйдешь с поста, и не проснешься.
А Владимир Семенович говорит «принять»!..
«И как он хочет, чтобы я это принял?» – подумал Кирилл и усмехнулся нечаянному еврейскому акценту своей мысли.
Ему офигенно повезло, что он встретил Владимира Семеновича. Сначала он ему не понравился – женственный, мягкий, «какой-то пидороватый» – так он подумал про него при первой встрече. А оказался умнейший мужик. Если ли бы не он, Кирилл стал бы жалким существом, себя не знающим. А теперь у него все проблемы скоро будут решены. Владимир Семенович говорит, что если человек осознал свои проблемы, значит, он уже проделал большую душевную работу.
Кирилл выпятил нижнюю губу и подумал – все это кажется таким бредом, такой туфтой! Когда не касается тебя лично…
«А потому что иметь проблемы – это нормально. Они, проблемки мои, – часть окружающего мира. По крайней мере так говорит мой психоаналитик, – продолжал рассуждать про себя Кирилл. – Мне охренительно трудно, а мой психоаналитик говорит, что это, наоборот, хорошо… Кто бы мог подумать – у меня психоаналитик!..» – и дальше совсем нецензурно, а смысловой нагрузки не несет.
Зато теперь Кирилл твердо знал свой диагноз – кризис среднего возраста. А что, нормально. Все как у всех. Небольшой катар желудка, хронический радикулит и кризис среднего возраста.
Кирилл достал из правого ящика стола ручку, из левого – лист бумаги и написал несколько слов, просто на всякий случай.
Он стоял, почти высунувшись в окно, и смотрел вниз. Кто-то бродил под окном, издалека доносилась музыка, но он ничего не видел и не слышал – с самого детства обладал способностью так глубоко уходить в себя, что ему стучали по лбу и говорили: «Тук-тук, отзовись, если ты здесь!»
И к приступам мрачной тоски можно было бы уже и привыкнуть – они с юности случались. Правда, прежде тоска была беспричинная: будто он музыкальный инструмент, который расстроился, устал. Он и научился управлять собой, как музыкальным инструментом, но в последнее время инструмент что-то не настраивается… Потому что сейчас на это есть причина, важная причина.
Кирилл мягко улыбнулся. Когда становится совсем нестерпимо, выход все же есть.
Он сел к столу, достал из ящика стола ампулу и мензурку… и уверенно – ведь это же был единственный выход, единственное спасение от боли – разбил ампулу, вылил в мензурку, выпил содержимое, затем протянул руку за стаканом и сделал глоток.
Ну, Поэт, наверное, мог, а вот обычные люди ничего не знают друг о друге. Быть огоньком, мягко горящим в чьей-то душе, даже не подозревая об этом, – это так волнующе и загадочно, а с другой стороны, почему бы и нет – ведь в нашей душе тоже обязательно живет Некто, к примеру, образ первой любви из детского сада, и он, этот образ, никогда об этом не узнает…
Ну а в Аврориной душе жил Поэт.
Б. А. подозревал (конечно, из ревности), что ребенок Аврора была знакома с Поэтом не очень близко. Бывали минуты, когда он, выступая совсем уж мстительным ревнивцем, думал, что знакомство ребенка Авроры с Поэтом было такого рода, когда один человек знаком с другим, а этот другой с ним – нет.
Опять же к тому, что мы порой не знаем ничего о других людях, даже о самых близких, – у Б. А. была от Авроры тайна. Он считал (возможно, из ревности), что для гения, равного Пушкину, Поэт писал немного слишком сложно, и что он, Б. А., пожалуй, все-таки больше любит Пушкина, тем более раз уж они равны… А из современных – Самойлова и Слуцкого. Но это было тайной, особенно Слуцкий.
Б. А. послушно читал Поэта вслух по требованию Авроры и про себя – под пристальным контролем Авроры. Ему вообще пришлось смириться с постоянным присутствием Поэта в их жизни – что же ему оставалось, ведь Аврора предпочла бы витающую по ее квартирке тень Поэта любой реальности, тем более такой несовершенной реальности, как Б. А. А он был ужасно несовершенной реальностью, о чем Аврора без устали ему и сообщала.
Итак, Аврора была не одна – с ней всегда был Поэт. Племянник, например, специально приводил к ней своих знакомых и представлял ее так: «Моя тетка – культурный раритет, была лично знакома с Поэтом». Знакомые мгновенно смущались и начинали следить за осанкой, и Авроре это было приятно – не за себя, а за Поэта.
…Так что Кирочкино спокойное равнодушие было ей непривычно, и она почувствовала себя неуютно. Похоже, ее поставили на место, и в душе Аврора ужасно растерялась.
– К столу, прошу всех к столу, – громко позвала Лариса, проходившая мимо с полной вазой цветов. Пышный розовый георгин мазнул Кирочку по лицу, но девушка не ойкнула, не улыбнулась и не нахмурилась – у нее было почти лишенное мимики лицо. Такое бесстрастное личико могло принадлежать не юной девушке, а взрослой, бесповоротно взрослой женщине, какой далеко не каждой удается стать. А вот Кирочке удалось.
Умело пресекая увиливания гостей в сторону – прогуляться по дому, выйти покурить или приватно поболтать, Лариса усадила всех за стол и, приятно улыбаясь, принялась расхваливать закуски.
– Холодный крем-суп из анчоуса, сервированный копченым лососем. А это террин из сыра моцарелла и помидоров. Салат «Цезарь» с соусом из анчоусов, гренками и сыром пармезан.
– Все это подается в мамином клубе, – не удержалась и похвасталась Мариша. – Террин из моцареллы просто потрясающий!
– Я специально принес твой любимый, – тихо сказал Кириллу Игорь. – Мне хотелось выпить – ты знаешь, за что…
Сидевшая по его левую руку Аврора ощущала исходившее от Игоря радостное возбуждение так явственно, будто рядом с ней тонким звоном заливался будильник. В ней самой тоже иногда звенел такой возбужденный звоночек – когда она бывала влюблена.
– Что же, мне и водки не с кем выпить? – возмутился Кирилл.
– Ну давай водку, – разочарованно протянул Игорь.
Кирилл мог оскорбиться из-за сущего пустяка, и чем пустячнее, мельче был повод, тем опаснее бывало ему противостоять: такое презрение появлялось на его лице, словно он удивлялся, что окружающие тоже считают себя людьми… Непонятно, как ему это удавалось, но почему-то при этом его обаяние никуда не исчезало.
– Ну, давай выпьем ты знаешь, за что, – повторил Кирилл слова Игоря, в котором при этих словах звоночек взорвался радостной трелью.
И они выпили за что-то известное им одним, а Ира выпила вместе с ними просто так – полбокала джина, назло Игорю.
Все увлеченно передавали друг другу закуски. Лариса задумчиво глядела на террин в своей тарелке, размышляя, не съесть ли ей лучше крем-суп или салат «Цезарь», и будет ли такой обмен равнозначен в смысле калорий. Ира с Игорем вели партизанскую войну за бутылку джина: Ира все подливала и подливала себе в бокал, а Игорь пытался, соблюдая приличия, незаметно, по сантиметру, отодвинуть от нее бутылку.
Аврора умудрилась попробовать все по третьему разу, Таня, страдальчески морщась, ковырялась в тарелке, потому что ангелы обычно не бывают голодны, Рита деловито доедала вторую порцию салата «Цезарь», а Катя все еще не решалась приступить к еде – в общем, застолье шло своим чередом.
– А почему вы ничего не едите? – спросила любопытная Аврора, заметив, что перед Кириллом и Игорем стоят отдельные тарелки, а на тарелках грецкие орехи, семечки и курага. – Что это у вас, специальная диета?
– Они уже три недели ведут здоровый образ жизни, – пояснила с улыбкой Ира. – Кирилл по убеждению, а Игорь так… за компанию. Ему для Кирилла ничего не жалко, даже мясо может не есть. Жует орехи, а сам мечтает о баранине. Грызет семечки, а сам грезит о жирном куске свинины. А вчера ночью я застала его у холодильника, как Васисуалия Лоханкина. Правда, Васисуалий?
Игорь в ответ на выпад жены решительно переставил джин на другой конец стола.
Взметнув розовыми шелками, Таня встала и, поиграв с пультом CD-проигрывателя, с полузакрытыми глазами заструилась в такт музыке.
– Во мне живет танец, я жертва музыки, – кружась на месте, напевала она, будто бы самой себе. Довольно громко напевала, между прочим.
Лариса взяла пульт, и музыка прекратилась. Таня, не открывая глаз, демонстративно замерла в прерванном движении.
– Голова-а… бо-олит… я сегодня просто сгусток неервов, – протянула она.
Домработница Надя, невысокая худенькая женщина неопределенного возраста, крутившаяся с подносом за спинами гостей, наклонилась к ней.
– Давайте я вам травку дам от головной боли, – прошептала она, достав из кармана передника темнозеленый пузырек, – вот, только что заварила, на кухню несу.
– Надя делает отвары трав, мы теперь вообще лекарств не пьем, – пояснила Лариса, поймав любопытный взгляд Авроры.
– Только вы осторожно, пару капелек капните, и все… а то и отравиться недолго… Пурпуровая наперстянка вещь опасная, вот у меня как раз одна знакомая умерла… – простодушно произнесла Надя.
Лариса строго взглянула на нее, и Надя тут же ретировалась на кухню.
– А давайте кого-нибудь отравим?! – развеселилась Мариша. – Можно в чай плеснуть, можно в пиво. Отвар этот желтый, никто и не заметит.
На фоне Ларисиной неприязни к жертве музыки даже смерть Надиной знакомой показалась милой застольной шуткой, а уж Маришино предложение и подавно, и все оживленно заулыбались.
Поднялся Кирилл с бокалом вина.
– Б. А. никогда не мог привести в дом женщину: сначала родители мешали, потом жена, потом сын… Но вот я вырос, и Б. А. наконец привел Аврору.
За Кириллом водилась эта манера внезапно сказать что-то ошеломляюще бестактное – так швейная машинка вдруг подпрыгивает посреди ровных стежков. Б. А. уже почти забыл, как это неприятно…
Рита беспокойно поглядела на Аврору. Ее обязанности в этом доме были разнообразны, и, к примеру, загладить сейчас нетактичность хозяина тоже надо было ей. Она же не знала, что Аврора обижалась, только когда желала обижаться.
– Вы поженились? Я вас поздравляю! У вас любовь, это так трогательно, – чуть более ласково, чем надо, произнесла Рита, наклонившись к Авроре через стол.
– Поздравляйте, – рассеянно кивнула Аврора, – я очень люблю, когда меня поздравляют… Что же касается любви… Знаете, милочка, в нашем с вами возрасте о любви не говорят, она или есть, или ее нет…
– В каком это «нашем», вы же… я же, – опешила Рита, на глазах перетекая из имиджа деловой женщины в пошловатую «блондинку в жутких розочках». Подавив желание выбежать из-за стола и немедленно посмотреться в зеркало, она еще раз придирчиво рассмотрела Аврору и еще раз изумилась. Конечно, Авроре ни за что не дашь ее лет – маленькая, худощавая, седые волосы по-детски убраны в хвостик, но все же какое невероятное нахальство: «В нашем с вами возрасте!»
– Мне уже делать шашлык? – спросил Игорь Кирилла.
– Уже делай, – мрачновато отозвался Кирилл, и Игорь направился в сторону кухни, небрежно-вороватым жестом прихватив со стола бутылку джина. Это был бессмысленный акт, так как стол был уставлен напитками, и с его стороны было довольно глупо рассчитывать, что Ира прекратит пить.
– Игорь, пойдем домой, – в спину ему проворковала Ира и невинно добавила: – Кирилл все равно не разрешит тебе есть шашлык… а дома поешь мяса с картошечкой…
В выражении ее лица было столько пронзительной злой нелюбви! Такое лицо обычно не решаются показывать на людях, но Ира не постеснялась – ведь Игорю удалось унеси лишь полбутылки джина, а остальное она успела выпить.
– Дождь идет, – первые слова, произнесенные Катей за весь вечер, случайно прозвучали при общем молчании, и она смутилась, словно сказала глупость, и заправила волосы за мгновенно покрасневшие уши. Мариша посмотрела на нее с насмешливой жалостью: она не была недоброй или заносчивой, просто покрасневшие уши сейчас не в моде.
Аврора отреагировала моментально, словно на животе у нее была кнопочка:
– Ах, – оживилась Таня, – я с детства пропадаю на дорогах поэзии, я просто вся цвету стихами…
– Но правда в том, что если дождь идет,
нисходит ночь, потом заря бледнеет…
Кирилл резко поднялся и, не сказав ни слова, направился к лестнице, ведущей наверх, в кабинет. Может быть, он не любил стихи?
…подумать вдруг, что если гибнет дом,
вернее – если человек сгорает,
и все уже пропало: грезы, сны…
Никто не удивился. Все привыкли к тому, что иногда только что милый улыбчивый Кирилл внезапно, без видимой причины, менялся в лице, и тогда – хорошо, если успевал уйти, побыть один, а бывало, словно что-то в нем взрывалось, всегда одинаково, злобно, беспомощно и страшновато.
Аврора тоже не удивилась, но не потому, что знала за Кириллом эту его манеру внезапно уходить из-за стола, – она просто ничего не заметила.
– Сегодня ночью у меня в квартире тоже шел дождь, – сказала она. – Представьте, я сплю, и вдруг сверху дождь. Сначала я накрылась всеми одеялами, потом всеми газетами, а потом газеты тоже протекли, и я промокла… А утром смотрю – окно открыто. Вот какой сильный дождь шел у меня в квартире. Чистый Хармс.
– Что?! – бессильно выдохнул Б. А. – Ты же простудилась… тебе срочно нужно принять аспирин и микстуру от кашля…
– Не паникуй, – довольная Аврора оглянулась, чтобы проверить, все ли заметили, как он за нее испугался, но оказалось, замечать было некому, они с Б. А. остались одни.
Гости разбрелись по дому – посидеть на веранде, посмотреть, как делается шашлык, поглядеть на горящие поленья в камине. Аврора уселась у камина и оцепенела – огонь всегда действовал на нее, как на домашнюю собаку, в которой вдруг просыпаются первобытные инстинкты.
Зазвонил телефон. Лариса вошла в комнату, где оставались только Аврора с Б. А., поискала глазами трубку и, не обнаружив ее, включила громкую связь.
– Не спишь? Вчера моя приятельница была в твоем ресторане, – раздался женский голос. – Учти, по-дружески тебе говорю: она сказала, волован из грибов был несвежий.
– Да?.. – растерянно проронила Лариса, хотя было очевидно, что, конечно же, да. – А дизайн? Дизайн ей понравился?
– А разве в твоем ресторане есть дизайн? – невинно удивился женский голос. – Кстати, у тебя никого нет в Эрмитаже? Хочу отдать ребенка в кружок, а там большой конкурс…
– Сучка! – выплюнула Лариса, впрочем, вполне беззлобно, усевшись напротив Авроры после окончания разговора. – Это жена владельца сети магазинов «Полет»… Ну, знаете, те, что на каждом шагу… Думает, если у нее столько денег, то ей все позволено… У меня к вам просьба. Вы же один, то есть одна из лучших экскурсоводов в Русском музее… Не могли бы вы мне помочь?..
– О чем разговор, милочка, для меня это сущие пустяки, – приветливо улыбнулась Аврора. – Пусть ваша знакомая придет к директору. Только будет лучше, если она не скажет, что она от меня, вообще не упоминает моё имя. У меня с директором конфликт. Кстати, виноват он…
А в это время кое-кто незаметно улизнул, поднялся по маленькой боковой лестнице на самый верх, в самую дальнюю комнату под крышей, долго пристраивал себя на угловом кожаном диване, удивляясь его скользкой неуютной бессмысленности, и, сказав себе: «Я только на минуточку», задремал. Этот кое-кто был, конечно, Б. А. Он чувствовал себя совершенно разбитым и опустошенным. Какая нелепая идея это публичное примирение! Как будто можно у всех на глазах за несколько минут исправить то, на что ушла вся жизнь… или часов, или дней…
Кабинет Кирилла выглядел, как тысячи других кабинетов – черный кожаный диван, книжные полки, огромный письменный стол. Единственным отличием было то, что в этом кабинете личность хозяина не была видна ни в одной детали.
В кабинете мужчины всегда каким-то образом проявляется личность хозяйки дома, и по степени внедрения в сугубо частное мужское пространство можно судить об отношениях между супругами. Невзначай подсунутые в кабинет игрушки, фотографии, сувениры на память о совместной поездке – любая мелочь годится, чтобы супруг никогда не оставался тут без нее.
Небрежно брошенные на диване подушки (если бы они там были) могли бы, к примеру, поведать нам о Ларисиной манере забежать посреди дня, усесться поудобнее, зарывшись в подушки, и поболтать, а может быть, даже и прилечь на диван. Но на черном кожаном диване никто не сидел, а уж тем более не лежал со дня покупки.
О самом Кирилле Ракитине могли бы рассказать какие-нибудь предметы – к примеру, удочка, неожиданная отвертка посреди канцелярских принадлежностей, ножик или, скажем, фляжка, любая мужская штучка, хотя бы кляссер с марками, – но нет. Единственно личным была заставка на мониторе – старый дом в соснах.
На столе стояла фотография в старой, изъеденной жучками рамке – прелестное женское лицо, большеглазое, легкие кудри подняты со лба, узкие губы подправлены помадой в модный бантик. Очаровательное лицо, чуть старомодное, словно со старинного медальона, хотя на самом деле – всего лишь недалекие 50-е годы.
Рядом была еще одна фотография: то же лицо, неприятно тронутое временем, – но эта неприятность, казалось, заключалась не в поплывшем овале, морщинах и прочем, а скорее в контрасте с нежным очарованием соседнего изображения. Странное это было лицо: жесткий взгляд, нелюбимые заброшенные губы… опустевшее лицо, как дом, который оставили жильцы.
В остальном зеленая поверхность огромного письменного стола была совершенно пустой, словно стол стоял не в писательском кабинете, а в доме, где хозяева считают кабинет и письменный стол обязательным атрибутом приличной обстановки, не более.
Но если кабинет ничего не говорил о Кирилле Ракитине, то, может быть, он все же не так ревностно оберегал писателя Кира Крутого?
На открытых полках блестели корешками энциклопедии. Кирилл использовал их для сверки своих фантазий с реальностью – чтобы случайно не повторить реальность. На письменном столе царила нерабочая чистота: монитор, стаканчик с веером идеально отточенных карандашей, бокал на подносе. И все, словно никто никогда не присаживался к компьютеру и словно с этого стола, как с конвейера, не сошло множество книг.
Кир Крутой выходил огромными тиражами, и его читательская аудитория была достаточно разнообразной. Его поклонники воображали своего любимого писателя человеком, с трудом отрывавшим затуманенный взор от беспорядочного вороха бумаг и собственных мыслей, похожим на Эйнштейна на той знаменитой фотографии, где он шизофренически высовывает язык. Они удивились бы, увидев, что обожаемый ими фантастический мир, так густо населенный персонажами, рождается посреди такой внешней пустоты. Поклонники не могли заглянуть в его шкаф, но если бы случайно взглянули, то удивились бы еще больше. В шкафу не просто царил порядок – это расхожее выражение не могло передать геометрической точности, в которой находилась его одежда. Лариса всегда покупала своему знаменитому мужу партии одинаковых футболок, трусов и носков, специально для того, чтобы при складывании в стопки швы совпадали у них с точностью до миллиметра.
Выходящие из-под пера Кира Крутого затейливые фантазии странным образом не сочетались с таким педантичным обустройством Кирилла Ракитина во внешнем мире. Но ведь и с его удивительной способностью ориентироваться в практических, материальных делах они тоже не сочетались.
А, собственно, почему читатели Кира Крутого должны были представлять себе его именно так, а не иначе, и вообще – почему он, со своими футболками и носками, сложенными швом к шву, кажется нам странным?
Сам Кирилл явственно представлял свой внутренний мир в виде картинки. На картинке – прекрасный сад, огороженный высокой решеткой. Красивой и очень высокой. С острыми пиками. В саду цвели цветы, тоже прекрасные. И Кирилл позволял читательской массе прогуливаться по прекрасному саду его души, кроме некоторых, конечно, уголков. Но читательская масса безлика, абстрактна, а вообще-то сад его души находился под надежной охраной решетки с острыми пиками.
Итак, Кирилл Ракитин, один из самых удачливых российских литераторов, разглядывал из окна кабинета свою собственность – тридцать соток земли от дома до высокого кирпичного забора.
Обычно Кирилл, в зависимости от цели, воспринимал мир то картинкой с расплывчивым сюжетом, то требующей строгого анализа схемой. И думал он, как правило, о нескольких вещах одновременно. Его мыслительная деятельность была похожа на плиту, где на каждой конфорке что-то варится, шкворчит, выкипает.
А сейчас, когда ему было так паршиво, ему нужно было свести все картинки в одну схему, проанализировать ее и получить результат. И результат должен получиться таким, каким… какой результат ему нужен?
«Зачем мне нужно было в Комарово?» – подумал он и чуть подхалимским голосом ответил сам себе вслух:
– Да так, ничего особенного… сосны…
Затем он произнес убеждающим голосом:
– Я, Кирилл Ракитин, – счастливый человек. Или уж, во всяком случае, такой, как все.
Но эти слова до конца не убедили его, к тому же он не был таким, как все. Ему полагалось намного больше счастья, чем всем остальным, и Кирилл принялся про себя перечислять свои счастья и счастьица.
С точки зрения среднего человека – что нужно для счастья?
Так, первое. Работа. У каждого человека должна быть работа, лучше нелюбимая.
А у него есть любимая работа (ну не скажешь же про самого себя «мое творчество»). С его дурацким, никому не нужным образованием (тьфу!) он стал обеспеченным человеком в те годы, когда многие только ныли и, не желая расстаться со своим культурным прошлым, удивлялись, почему культура нынче недорогого стоит. Все у него было – случалось, что сидел, обхватив голову руками, стонал, и казалось, что жизнь обложила со всех сторон, не вырваться. И ничего, все ништяк… Бедным быть ужасно, он это помнит. Спасибо, покушали. Бедные несчастливы по определению, а он бедным уже никогда не будет. Особенно теперь. Правда, пришлось пойти на некоторые уступки, но они были необходимы.
Теперь он узнал, что такое настоящие деньги.
…Зачем, ну зачем все-таки ему сегодня нужно было в Комарово?!.
…Зачем ему сегодня нужно было в Комарово? А может, ну его, фиг ли думать? Большинство людей не хочет думать, живут как звери… ну и флаг им в руки… А у него как раз полно времени заняться собой, своей душой. Вот, например, прямо сейчас.
* * *
Ну ладно, поехали дальше. Значит, с точки зрения среднего человека……Жена. Наличие жены само по себе, конечно, не то чтобы такая уж редкая в жизни удача, но Лариса – правильная жена. У нее свой бизнес – она занята, раз, и не пристает, два. Ее ровно столько, сколько требуется (она, кстати, и ест ровно столько, сколько требуется, не достает всех окружающих своими диетами). Ей так мало нужно для счастья: появилась ее фотография в «Кошке ру» – и она сияет. Она хорошая, даже профессиональная хозяйка… и вообще. Нормально.
Дети. У человека должны быть дети. И у него есть «очаровательная дочь» – так Маришу недавно назвали в редакции журнала, где поместили Ларисину фотографию. Дочь учится в каком-то левом театральном и катастрофически бездарна. Мариша пошла в мать, и мечта у нее такая же куцая – увидеть в глянцевом журнале свои фотографии, сделанные то на модной вечеринке, то на открытии нового элитного клуба. Мариша хорошенькая. Дочь делает честь Ларисе, и именно такого рода честь особенно важна Ларисе при ее страсти к публичной жизни… Дочь как дочь. Нормально.
Что там еще, с точки зрения среднего человека?.. А-а, ну еще дом. Дом – вот он, красавец. Земля. Выходит, у него есть все, что должно быть у человека, – жизнь удалась.
И вдруг – раз! – и внезапно оказываешься мордой в салате. А крыша-то где? Снесло крышу… Вот, пожалуйста, например, – зачем человеку в Комарово, если человек этот живет в Токсове? Всем известно, что Токсово совсем в другой стороне… правда, можно через переезд…
…Ну а теперь самое главное.
Несколько месяцев назад у него вдруг появились мысли о смерти. Пришли и больше не уходили. Владимир Семенович, знакомый психоаналитик, как-то сказал, что каждый человек должен: а) понять для себя, что такое смерть, и б) принять свое понимание.
Как всегда при мысли о смерти, Кирилла охватила паника. Даже ладони вспотели.
Что понять?! Что принять, с какой такой стати?!
Почему всегда было ощущение, как будто он идет в горку, а сейчас, ближе к сорок третьему дню рождения, стало совершенно ясно – все, приехали, конец котенку, летим с горы… И не так, как бегал ребенком в Комарове, – в мамины распахнутые руки, а один, один, в черную бездну…
В голову приходили просто глупости и совсем уж стыдные глупости. Но Кирилл все равно неотступно думал – когда-то будет у него последняя в жизни жареная картошка, последний секс, последний Новый год… И главное, он не знает, когда именно, вот съест сейчас картошку, а она как раз и последняя!.. Может быть, ему повезет, и он умрет, не зная, что умирает, просто незаметно переместится во сне туда, откуда никто еще не возвращался…
Но тогда страшно засыпать, так страшно – заснешь, словно уйдешь с поста, и не проснешься.
А Владимир Семенович говорит «принять»!..
«И как он хочет, чтобы я это принял?» – подумал Кирилл и усмехнулся нечаянному еврейскому акценту своей мысли.
Ему офигенно повезло, что он встретил Владимира Семеновича. Сначала он ему не понравился – женственный, мягкий, «какой-то пидороватый» – так он подумал про него при первой встрече. А оказался умнейший мужик. Если ли бы не он, Кирилл стал бы жалким существом, себя не знающим. А теперь у него все проблемы скоро будут решены. Владимир Семенович говорит, что если человек осознал свои проблемы, значит, он уже проделал большую душевную работу.
Кирилл выпятил нижнюю губу и подумал – все это кажется таким бредом, такой туфтой! Когда не касается тебя лично…
«А потому что иметь проблемы – это нормально. Они, проблемки мои, – часть окружающего мира. По крайней мере так говорит мой психоаналитик, – продолжал рассуждать про себя Кирилл. – Мне охренительно трудно, а мой психоаналитик говорит, что это, наоборот, хорошо… Кто бы мог подумать – у меня психоаналитик!..» – и дальше совсем нецензурно, а смысловой нагрузки не несет.
Зато теперь Кирилл твердо знал свой диагноз – кризис среднего возраста. А что, нормально. Все как у всех. Небольшой катар желудка, хронический радикулит и кризис среднего возраста.
Кирилл достал из правого ящика стола ручку, из левого – лист бумаги и написал несколько слов, просто на всякий случай.
Он стоял, почти высунувшись в окно, и смотрел вниз. Кто-то бродил под окном, издалека доносилась музыка, но он ничего не видел и не слышал – с самого детства обладал способностью так глубоко уходить в себя, что ему стучали по лбу и говорили: «Тук-тук, отзовись, если ты здесь!»
И к приступам мрачной тоски можно было бы уже и привыкнуть – они с юности случались. Правда, прежде тоска была беспричинная: будто он музыкальный инструмент, который расстроился, устал. Он и научился управлять собой, как музыкальным инструментом, но в последнее время инструмент что-то не настраивается… Потому что сейчас на это есть причина, важная причина.
Кирилл мягко улыбнулся. Когда становится совсем нестерпимо, выход все же есть.
Он сел к столу, достал из ящика стола ампулу и мензурку… и уверенно – ведь это же был единственный выход, единственное спасение от боли – разбил ампулу, вылил в мензурку, выпил содержимое, затем протянул руку за стаканом и сделал глоток.