— И... и она его нашла?
— Нашла, нашла. — Смех ее прозвучал шорохом сухой листвы. — И открыла для себя, что ее любимая пища — кровь вампиров.
— И чем это кончилось?
Незнакомка пожала плечами и криво улыбнулась:
— Пока еще не кончилось, я надеюсь. Ладно, хватит обо мне. Кто такой этот святой Эверхильд?
— Не уверен, что таковой еще существует. Его вычеркнули из святцев где-то в период Второй мировой. Был он ранним английским мучеником, которого викинги разрубили на куски и скормили стаду диких кабанов. Считается, что эти кабаны en masse побросались с обрыва в Северное море. Кажется, он был покровителем свинопасов. Может быть, его выбрали за сходство его мученичества с рассказом о том, как Иисус изгнал беса по имени Легион.
— А что за история у этой церкви? Зачем ее построили на территории Своих?
— Этого я не знаю. История прихода скрыта завесой тайны. Документов о строительстве и освящении церкви нигде нет, но слухи и мифы о ней ходят уже больше ста лет. Говорят среди прочего, что ее воздвигли как вызов силам зла. У этого прихода та репутация, что назначенные сюда священники и монахини постоянно исчезали. Иногда предполагается, что Святой Надзор нарочно посылал сюда самых неудобных, еретически настроенных клириков. Единственное, что я точно знаю, — церковь была оставлена где-то в годы Великой Депрессии.
— Так что же здесь делаете вы?
Отец Эймон моргнул и нервным движением вытер губы. Ему уже всерьез хотелось выпить. Он глянул на статую Девы, потом снова на неизвестную. Глубоко, со стоном вздохнув, он опустился на скамью рядом с ней.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
Глядя в зеркальные очки неизвестной, он видел двойное отражение того, чем он сегодня стал. Наверное, пришло время, после всех этих лет, рассказать все как было.
— Родителей своих я не знал. Моя мать умерла очень молодой от ревматизма. Мне тогда было три месяца. Отец погиб в уличной аварии, когда мне было четыре года. Тетка и дядя мои были хорошие люди, я полагаю, но были стары и бездетны. Они не знали, ни как ко мне отнестись, ни что со мной делать — кроме как пристроить к работе у себя на ферме.
Они меня не били, не обижали — во всяком случае, не больше, чем в те годы считалось нормальным. Но они не были людьми эмоций — даже со мной, даже друг с другом. Как я уже говорил, они хорошо со мной обращались, но я так и оставался дальним родственником. Подросши, я оказался хорошим учеником — способным и усердным. Но мне было трудно с кем-нибудь сойтись. Мои тетя и дядя не танцевали, не слушали музыку, никак не развлекались. Но они ходили к мессе. И там я встретил отца Раймонда.
Отец Раймонд посмотрел на меня и увидел одинокого мальчика, у которого нет отца, а потому взял меня под свое крыло. В конце концов, это и есть роль приходского священника — быть отцом для всех детей. Это он развивал мои схоластические способности, это он устроил меня на курсы в университет Лойолы. И это он проследил, чтобы меня приняли в семинарию. Я не видел от него ничего, кроме доброты и поддержки, и решил про себя, что именно таким священником я хочу стать.
Я уже говорил, что окончил семинарию в 1959 году. Мне было двадцать четыре года, меня переполняли идеализм и энергия наивности. Через год Америка избрала своего первого президента-католика, и я не сомневался, что грядут великие события. Я хотел помогать сиротам обрести себя, как помог мне отец Раймонд. Первые несколько лет своего священства я провел, учительствуя в разных приходских школах бедных приходов. Потом, в 1969 году, меня послали в приют Сент-Иво для мальчиков.
Приют Сент-Иво не принадлежал к хорошо финансируемым учреждениям, и в обязанности его настоятеля входил прежде всего поиск средств, так что священники и братья, пекущиеся непосредственно о детях, не находились под постоянным пристальным надзором. Я не слишком об этом задумывался, пока не обратил внимание на одного из воспитателей — брата Мартина. Поначалу это были мелочи — например, как у него руки замедляют движения, когда он касается кого-нибудь из младших мальчиков. Что-то было просто болезненное в том внимании, которое он уделял белью всех мальчиков, проверяя, чтобы на нем не было следов «самоосквернения». У меня возникли подозрения, но не уверенность. Заговорить об этом с настоятелем я не решался, боясь скандала, который повредит и без того шаткому экономическому положению приюта.
Потом одного из любимцев брата Мартина, шестилетнего мальчика с лицом херувима, навестил давно забытый дальний родственник. Очевидно, мальчик что-то рассказал, потому что родственники сообщили в полицию. Настоятель обратился к епископу, который сумел уладить дело и с опекунами мальчика, и с полицией. Брат Мартин был удален из приюта и, как я полагал, лишен сана. Было это в 1971 году.
Я оставался в приюте Сент-Иво еще два года, потом меня перевели в приют Сент-Левана. Можете себе представить мое потрясение и возмущение, когда я обнаружил там брата Мартина! Я был в ужасе от подобной мерзости. Но, когда я обратился к настоятелю и сообщил ему о наклонностях брата Мартина, он не стал меня слушать и назвал склочником. Мне пришлось работать с братом Мартином больше года. Конечно, я старался изо всех сил присматривать за детьми, чтобы с ними ничего не случилось, но в конце концов потерпел неудачу. Это был мальчик не старше четырех лет, и звали его Кристофер.
Отец Эймон замолчал, вздохнул глубоко и прерывисто и поднял лицо к своду. Глаза его быстро моргали, пока он пытался снова овладеть собственным голосом.
— Он был очень красивым ребенком. Безупречно красивым. Огромные матовые глаза — как у лани. На него смотреть — просто сердце щемило. Я бы посвятил свою жизнь служению такому ребенку. Я...
Голос отца Эймона задрожал и начал садиться. Слишком сильно накатили воспоминания. Хоть столько лет прошло, боль не притупилась, рана не зажила. Он закрыл глаза, но не мог отогнать образ, только теперь не было виски, чтобы притупить остроту и залить ожог. Трясущейся рукой Эймон вытер слезы.
— Я его нашел в платяном шкафу. Трусы были заткнуты ему в глотку так глубоко, что он задохнулся. Я знал, чья это работа, и обезумел от гнева. Я бросился искать Мартина и нашел его в подвале — он собирался сжечь в печи собственное белье. А на нем была кровь и еще другие следы. Я его обвинил в изнасиловании и убийстве бедняжки Кристофера. Этот мерзавец налетел на меня с угольной лопатой. Для маленьких детей он был ужасом, но взрослому мужчине не противник. Я вырвал у него лопату...
Глаза отца Эймона сощурились, лицо сжалось, как у человека, превозмогающего боль при операции без анестезии.
— Какой-то миг я просто стоял, зная, что и это тоже замажут и скроют, как было в приюте Сент-Иво. Я знал, что брат Мартин ни за что не окажется в тюрьме. В лучшем случае его лишат сана, в худшем — переведут в новый приход, начать заново. В любом случае дети будут в опасности. Такие дети, как Кристофер — бедный невинный Кристофер.
Я ему проломил голову той же лопатой.
Полиция назвала это самообороной. Архиепископ очистил меня от подозрений в преступлении. В конце концов, церкви нужен был «священник-герой» в противовес убийце-педофилу. Я сам себе говорил, что совершил справедливость, что послужил орудием гнева Господня. Но это была ложь. Когда я стоял над Мартином и слушал его лепет о пощаде, ничего другого я не чувствовал, кроме ненависти! Священник должен ненавидеть грех, но любить грешника, а я ненавидел именно его. Ненавидел за то, что он сделал с несчастным ребенком! Ненавидел себя — за то, что не оказался на месте, когда был нужен Кристоферу! Ничего не было во мне от Бога, когда я опустил угольную лопату ему на череп, и я это знал. Вскоре после этого я начал пить. В 1982 году перенес нервный срыв. Архиепископ послал меня в санаторий, через полгода я оттуда сбежал. Предъявил права на небольшое наследство, которое осталось от моих тети и дяди, и на это с тех пор и живу.
Еще студентом в семинарии я слышал рассказы о «приходе проклятых». Год мне пришлось странствовать в его поисках — но я нашел наконец Город Мертвых. Забавно, как людям открывается сюда путь, когда прочие улицы жизни для них закрываются. Здесь я живу уже двенадцать лет, напиваюсь до забвения каждую ночь и прошу от Господа знака, что я прощен. Но молюсь я напрасно — потому что нет во мне истинного раскаяния в моем грехе. Не могу я ощутить сожаления за сделанное. Моя душа запятнана чужой кровью — но не кровью брата Мартина.
— Вы не можете себе простить гибель мальчика.
— Я не спас его. Я пообещал, что ничего с ним не случится, — и солгал. Уже двенадцать лет не проходит ни одной ночи, чтобы я, закрыв глаза, не увидел его, холодного и мертвого. Иногда я просыпаюсь, задыхаясь, как задыхался он в эти последние страшные мгновения.
— Святой отец, это не ваша вина. Вы терзаете себя ни за что.
— Так и врачи говорили в санатории. Но они ошибались, и вы тоже ошибаетесь. В этот день умерло все, что делало меня священником. Я стал одним из проклятых, вот почему я искал Город Мертвых. Мне место здесь. — Он с усилием встал со скамьи, пытаясь сдержать дрожь в руках. — Мне... мне надо подышать воздухом. Прошу извинить меня. Если я вам буду нужен, я на колокольне.
Он шагнул из переулка — и тут же перед ним из темноты вырос здоровенный «звездник», заступив дорогу.
— Эй, парни, смотри-ка, что я нашел!
Второй такой же массивный «звездник» появился из темноты за спиной Клауди.
— Так-так, похоже, нарушитель комендантского часа. Ты чего, старик, не знаешь, что у нас чрезвычайное положение?
Клауди сжался, стараясь держать в поле зрения обоих.
— Чрезвычайное положение? А кто его ввел?
— Ты чё, совсем офонарел? Лично Король Ада — лорд Эшер, царь всего этого блядского Города Мертвых! — осклабился первый и ткнул толстым пальцем в кулер в руках у Клауди. — А чего у тебя тут, мудило? Нам положено обыскивать и допрашивать всех, кто выйдет на улицу после заката.
— Да ничего для вас интересного. Давайте вы меня отпустите, ладно?
Второй «звездник» наклонился поближе, зловеще хмурясь.
— Слышь, батя, он тебя спросил, что у тебя в кулере. Давай-ка посмотрим.
Клауди полоснул первого ножом, чуть не отхватив ему большой палец. Бандит схватился за свою руку, пораженный скорее удивлением, чем болью.
— Ах ты блядь!
Клауди бросился бежать мимо загородившего дорогу угловика, но второй был слишком близко сзади. Клауди ощутил, как воздух с шумом вырывается из легких, когда его бросило на землю с такой силой, что кости задрожали. Хрустнула сломанная лопатка, и Клауди вскрикнул.
Первый, все еще держа себя за палец, поддал ему ногой так, что подбросил в воздух.
— Этот гад меня полоснул! — завизжал он. — Я его убью на хрен!
Из темноты бегом появился третий, привлеченный криками и шумом борьбы.
— Что у вас тут?
— Этот гад меня полоснул, вот что у нас! — зарычал раненый «звездник», еще раз поддавая Клауди сапогом в живот.
— Что в кулере?
— Да хрен его знает, — пожал плечами второй «звездник». — Старый хрыч не хотел показывать. Может, выпивка. Никого здесь не осталось, кроме полных алкашей и нарков.
— Так чего не посмотреть, что у него там за пойло? — Третий «звездник» осклабился, глядя на лежащего почти без сознания Клауди с окровавленной бородой. — Пакет «одд стерно» ты сюда засунул, пенс?
Ухмылка его исчезла, когда он вытащил из кулера пластиковый пакет с человеческой плазмой.
— К лорду Эшеру его! Быстро!
Что толку в победе над Синьджоном, когда нет Никола и Децимы, чтобы разделить с ними успех? И еще сильнее омрачало ситуацию, что неизвестная сумела ускользнуть. Эшер не любил, когда его оставляли в дураках. Эта стерва с зеркальными глазами ему заплатит за все — и дорого заплатит.
— Лорд Эшер!
Он повернулся и нахмурился, увидев «звездника» с пластиковым кулером в руках.
— В чем дело? Ты разве не видишь, что я занят?
— Мы тут поймали одного, милорд, и подумали, что надо его вам показать. — Он махнул рукой своим спутникам, и они втащили в зал аудиенций избитого и окровавленного Клауди. — Вот этот говнюк нарушил комендантский час. И напал на нас, когда мы захотели посмотреть, что у него в кулере.
— Дай взглянуть, — резко бросил Эшер. Вытащив охлажденные пакеты плазмы, он внимательно рассмотрел наклейки, как знаток рассматривает вино, потом бросил их обратно в кулер. — Подведите его ближе.
«Звездники» подтащили вяло отбивающегося хиппи к трону и бросили на колени перед повелителем вампиров.
— Я тебя узнал, — сказал Эшер. — Ты тот, кто пытался спасти мальчишку. Тот, кого я велел ей уничтожить. Скажи мне, где она, старик, и я оставлю тебе жизнь.
— Хрен тебе, крысеныш! — сплюнул Клауди. — Ни черта я тебе не скажу.
Улыбка Эшера была тоньше бритвы и так же остра.
— Я бы на твоем месте не говорил так уверенно.
Громко стукнула внезапно распахнувшаяся дверь на колокольню, и в церковь вбежал отец Эймон. Он шумно и тяжело дышал, лицо его было краснее свеклы.
— Его схватили! — выдохнул он.
— Кого схватили? — Она попыталась встать, но это напряжение было ей уже не по силам.
— Клауди! Я видел с колокольни! Они его схватили!
Неизвестная еще сильнее обмякла на скамье:
— Что ж, значит, так.
— Вы думаете, он скажет Эшеру, где вы?
— Это совершенно уже не важно. Без этой крови я все равно уже мертвая. — Она заставила себя встать на дрожащие ноги, скривившись от непосильного напряжения. — Ладно, нет смысла оттягивать неизбежное...
Отец Эймон встал у нее на дороге:
— Куда вы?
— Я должна помочь Клауди.
— Но вы же сами сказали, что у вас без этой крови нет ни одного шанса?
— Святой отец, я не могу сидеть сложа руки, пока он умирает! Он рисковал жизнью, пытаясь помочь мне, — и я должна вытащить его из этой дыры. А теперь, пожалуйста, отойдите с моей дороги. Дайте мне сделать то, что я должна.
Она протиснулась мимо отца Эймона и шагнула, шатаясь, в проход. Сгорбившись от боли, она сделала еще один шаг — и свалилась.
Отец Эймон встал на колени рядом с ней, перевернул обмякшее тело, взяв на руки. Он бережно снял темные очки, вздрогнув при виде налитых кровью глаз с щелью зрачков, как у ящерицы.
— Вы умираете.
— Да, я заметила, — шепнула она.
— Вам нужна кровь. — Он посмотрел на Деву Марию, на распятие над разрушенным алтарем. Не было чудесных слез, не кровоточили стигматы, но ему уже не нужны были такие грубые дорожные указатели, чтобы выбрать свой путь. Спокойной рукой он снял воротник священника. — Возьмите мою.
Глаза неизвестной расширились, показав белки, налитые кровью еще сильнее.
— Святой отец, вы не понимаете, что говорите...
— Напротив. Впервые за много лет я точно понимаю, что говорю. Мне неизвестно, кто послал вас — Ад или Небеса, — но происхождение Эшера не вызывает у меня сомнений. Я мало что знаю и понимаю еще меньше, но в одном я уверен: все то, что было со мной в жизни, должно было привести меня сюда, чтобы именно я оказался сейчас рядом с вами на коленях. Никто не может принести этой жертвы, кроме меня.
Он притянул ее ближе, положив ее голову себе на плечо, как головку спящего младенца. Она закрыла глаза, пытаясь не видеть пульсирующих на шее жил. Она чуяла запах его крови под этой кожей. Она слышала, как бежит кровь по артериям в такт ударам сердца. Клыки ныли, требуя, чтобы их вонзили в обнаженное горло.
— Святой отец — нет! Не делайте этого. Не заставляйте меня быть вашей убийцей, — шептала она, стараясь высвободиться из объятий.
— Об этом не волнуйтесь, я уже много лет как мертв. Я был убит вместе с Кристофером.
Она облизала губы, тронула языком кожу его горла. Вкус пота, грязи и человека. Задрожав, она ощутила, как ее решимость уступает непобедимому голоду. Она шире открыла рот, и показались клыки.
— Давай же! — зашипела Другая у нее в ухе. — Если ему так хочется принять мученический венец, так пусть примет! Мы обе умрем, если ты этого не сделаешь, и где мы тогда будем? На Небесах? В Аду? Или снова начнем оттуда, откуда начинали столько лет назад?
Отец Эймон дернулся от первого укола клыков, потом расслабился, когда естественный анестетик ее слюны начал действовать. Он чувствовал, как уходит из него кровь, но это было совершенно безболезненно — даже приятно. Куда лучше, чем выпивка из бутылки. Не было ни страха, ни гнева, ни ненависти — только сонная отстраненность, возникающая в ту долю секунды, когда осознаешь, что засыпаешь.
Он повернулся к фреске Девы, увидел следы молока и крови на ее потрескавшихся и облезлых щеках. Что-то затрепетало у него в груди, как бумажка на колючей проволоке, и он услышал вроде как приглушенное хлопанье крыльев. Подняв глаза к балкам крыши, отец Эймон увидел сидящего в их переплетении Кристофера, окруженного стаей белых голубей. Он сидел и болтал ногами, а потом улыбнулся и помахал отцу Эймону.
Голова отца Эймона безжизненно повисла на шее, и неизвестная слизнула с губ кровь. Ей трудно было припомнить, чтобы жертва умирала так безмятежно. Бледное лицо казалось умиротворенным, почти блаженным в мигающем свете молельных свечей.
Тело ее восстанавливалось, сила возвращалась. Естественно, она была еще не в лучшей форме, но тут уж ничем не поможешь. Во всяком случае, она достаточно уже здорова, чтобы выдать Эшеру все, что может. Неизвестная встала, без усилий подняв на руках тело отца Эймона.
Положив священника на алтарь, она сложила ему руки на груди. Четки она обмотала ему вокруг шеи, а молельные свечки поставила так, чтобы они образовывали крест. Вытащив пружинный нож, она вырезала на дереве алтаря эпитафию:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СВЯТОЙ ЭЙМОН —
ПОКРОВИТЕЛЬ ПРОКЛЯТЫХ
Глава 12
— Нашла, нашла. — Смех ее прозвучал шорохом сухой листвы. — И открыла для себя, что ее любимая пища — кровь вампиров.
— И чем это кончилось?
Незнакомка пожала плечами и криво улыбнулась:
— Пока еще не кончилось, я надеюсь. Ладно, хватит обо мне. Кто такой этот святой Эверхильд?
— Не уверен, что таковой еще существует. Его вычеркнули из святцев где-то в период Второй мировой. Был он ранним английским мучеником, которого викинги разрубили на куски и скормили стаду диких кабанов. Считается, что эти кабаны en masse побросались с обрыва в Северное море. Кажется, он был покровителем свинопасов. Может быть, его выбрали за сходство его мученичества с рассказом о том, как Иисус изгнал беса по имени Легион.
— А что за история у этой церкви? Зачем ее построили на территории Своих?
— Этого я не знаю. История прихода скрыта завесой тайны. Документов о строительстве и освящении церкви нигде нет, но слухи и мифы о ней ходят уже больше ста лет. Говорят среди прочего, что ее воздвигли как вызов силам зла. У этого прихода та репутация, что назначенные сюда священники и монахини постоянно исчезали. Иногда предполагается, что Святой Надзор нарочно посылал сюда самых неудобных, еретически настроенных клириков. Единственное, что я точно знаю, — церковь была оставлена где-то в годы Великой Депрессии.
— Так что же здесь делаете вы?
Отец Эймон моргнул и нервным движением вытер губы. Ему уже всерьез хотелось выпить. Он глянул на статую Девы, потом снова на неизвестную. Глубоко, со стоном вздохнув, он опустился на скамью рядом с ней.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
Глядя в зеркальные очки неизвестной, он видел двойное отражение того, чем он сегодня стал. Наверное, пришло время, после всех этих лет, рассказать все как было.
— Родителей своих я не знал. Моя мать умерла очень молодой от ревматизма. Мне тогда было три месяца. Отец погиб в уличной аварии, когда мне было четыре года. Тетка и дядя мои были хорошие люди, я полагаю, но были стары и бездетны. Они не знали, ни как ко мне отнестись, ни что со мной делать — кроме как пристроить к работе у себя на ферме.
Они меня не били, не обижали — во всяком случае, не больше, чем в те годы считалось нормальным. Но они не были людьми эмоций — даже со мной, даже друг с другом. Как я уже говорил, они хорошо со мной обращались, но я так и оставался дальним родственником. Подросши, я оказался хорошим учеником — способным и усердным. Но мне было трудно с кем-нибудь сойтись. Мои тетя и дядя не танцевали, не слушали музыку, никак не развлекались. Но они ходили к мессе. И там я встретил отца Раймонда.
Отец Раймонд посмотрел на меня и увидел одинокого мальчика, у которого нет отца, а потому взял меня под свое крыло. В конце концов, это и есть роль приходского священника — быть отцом для всех детей. Это он развивал мои схоластические способности, это он устроил меня на курсы в университет Лойолы. И это он проследил, чтобы меня приняли в семинарию. Я не видел от него ничего, кроме доброты и поддержки, и решил про себя, что именно таким священником я хочу стать.
Я уже говорил, что окончил семинарию в 1959 году. Мне было двадцать четыре года, меня переполняли идеализм и энергия наивности. Через год Америка избрала своего первого президента-католика, и я не сомневался, что грядут великие события. Я хотел помогать сиротам обрести себя, как помог мне отец Раймонд. Первые несколько лет своего священства я провел, учительствуя в разных приходских школах бедных приходов. Потом, в 1969 году, меня послали в приют Сент-Иво для мальчиков.
Приют Сент-Иво не принадлежал к хорошо финансируемым учреждениям, и в обязанности его настоятеля входил прежде всего поиск средств, так что священники и братья, пекущиеся непосредственно о детях, не находились под постоянным пристальным надзором. Я не слишком об этом задумывался, пока не обратил внимание на одного из воспитателей — брата Мартина. Поначалу это были мелочи — например, как у него руки замедляют движения, когда он касается кого-нибудь из младших мальчиков. Что-то было просто болезненное в том внимании, которое он уделял белью всех мальчиков, проверяя, чтобы на нем не было следов «самоосквернения». У меня возникли подозрения, но не уверенность. Заговорить об этом с настоятелем я не решался, боясь скандала, который повредит и без того шаткому экономическому положению приюта.
Потом одного из любимцев брата Мартина, шестилетнего мальчика с лицом херувима, навестил давно забытый дальний родственник. Очевидно, мальчик что-то рассказал, потому что родственники сообщили в полицию. Настоятель обратился к епископу, который сумел уладить дело и с опекунами мальчика, и с полицией. Брат Мартин был удален из приюта и, как я полагал, лишен сана. Было это в 1971 году.
Я оставался в приюте Сент-Иво еще два года, потом меня перевели в приют Сент-Левана. Можете себе представить мое потрясение и возмущение, когда я обнаружил там брата Мартина! Я был в ужасе от подобной мерзости. Но, когда я обратился к настоятелю и сообщил ему о наклонностях брата Мартина, он не стал меня слушать и назвал склочником. Мне пришлось работать с братом Мартином больше года. Конечно, я старался изо всех сил присматривать за детьми, чтобы с ними ничего не случилось, но в конце концов потерпел неудачу. Это был мальчик не старше четырех лет, и звали его Кристофер.
Отец Эймон замолчал, вздохнул глубоко и прерывисто и поднял лицо к своду. Глаза его быстро моргали, пока он пытался снова овладеть собственным голосом.
— Он был очень красивым ребенком. Безупречно красивым. Огромные матовые глаза — как у лани. На него смотреть — просто сердце щемило. Я бы посвятил свою жизнь служению такому ребенку. Я...
Голос отца Эймона задрожал и начал садиться. Слишком сильно накатили воспоминания. Хоть столько лет прошло, боль не притупилась, рана не зажила. Он закрыл глаза, но не мог отогнать образ, только теперь не было виски, чтобы притупить остроту и залить ожог. Трясущейся рукой Эймон вытер слезы.
— Я его нашел в платяном шкафу. Трусы были заткнуты ему в глотку так глубоко, что он задохнулся. Я знал, чья это работа, и обезумел от гнева. Я бросился искать Мартина и нашел его в подвале — он собирался сжечь в печи собственное белье. А на нем была кровь и еще другие следы. Я его обвинил в изнасиловании и убийстве бедняжки Кристофера. Этот мерзавец налетел на меня с угольной лопатой. Для маленьких детей он был ужасом, но взрослому мужчине не противник. Я вырвал у него лопату...
Глаза отца Эймона сощурились, лицо сжалось, как у человека, превозмогающего боль при операции без анестезии.
— Какой-то миг я просто стоял, зная, что и это тоже замажут и скроют, как было в приюте Сент-Иво. Я знал, что брат Мартин ни за что не окажется в тюрьме. В лучшем случае его лишат сана, в худшем — переведут в новый приход, начать заново. В любом случае дети будут в опасности. Такие дети, как Кристофер — бедный невинный Кристофер.
Я ему проломил голову той же лопатой.
Полиция назвала это самообороной. Архиепископ очистил меня от подозрений в преступлении. В конце концов, церкви нужен был «священник-герой» в противовес убийце-педофилу. Я сам себе говорил, что совершил справедливость, что послужил орудием гнева Господня. Но это была ложь. Когда я стоял над Мартином и слушал его лепет о пощаде, ничего другого я не чувствовал, кроме ненависти! Священник должен ненавидеть грех, но любить грешника, а я ненавидел именно его. Ненавидел за то, что он сделал с несчастным ребенком! Ненавидел себя — за то, что не оказался на месте, когда был нужен Кристоферу! Ничего не было во мне от Бога, когда я опустил угольную лопату ему на череп, и я это знал. Вскоре после этого я начал пить. В 1982 году перенес нервный срыв. Архиепископ послал меня в санаторий, через полгода я оттуда сбежал. Предъявил права на небольшое наследство, которое осталось от моих тети и дяди, и на это с тех пор и живу.
Еще студентом в семинарии я слышал рассказы о «приходе проклятых». Год мне пришлось странствовать в его поисках — но я нашел наконец Город Мертвых. Забавно, как людям открывается сюда путь, когда прочие улицы жизни для них закрываются. Здесь я живу уже двенадцать лет, напиваюсь до забвения каждую ночь и прошу от Господа знака, что я прощен. Но молюсь я напрасно — потому что нет во мне истинного раскаяния в моем грехе. Не могу я ощутить сожаления за сделанное. Моя душа запятнана чужой кровью — но не кровью брата Мартина.
— Вы не можете себе простить гибель мальчика.
— Я не спас его. Я пообещал, что ничего с ним не случится, — и солгал. Уже двенадцать лет не проходит ни одной ночи, чтобы я, закрыв глаза, не увидел его, холодного и мертвого. Иногда я просыпаюсь, задыхаясь, как задыхался он в эти последние страшные мгновения.
— Святой отец, это не ваша вина. Вы терзаете себя ни за что.
— Так и врачи говорили в санатории. Но они ошибались, и вы тоже ошибаетесь. В этот день умерло все, что делало меня священником. Я стал одним из проклятых, вот почему я искал Город Мертвых. Мне место здесь. — Он с усилием встал со скамьи, пытаясь сдержать дрожь в руках. — Мне... мне надо подышать воздухом. Прошу извинить меня. Если я вам буду нужен, я на колокольне.
* * *
Клауди оглядел переулок, переложив кулер из правой руки в левую. Улицы были необычно пусты даже для Города Мертвых. И все же пешая прогулка не была самым безопасным предприятием в эти ночные часы. Но у Клауди не было выбора. Поиск торговца кровью с черного рынка занял почти весь день. Когда покупка была сделана и Клауди возвращался в Город Мертвых, солнце уже садилось. Он обещал доставить покупку и собирался свое слово сдержать. Судя по словам священника, ей не выдержать ночь без вливания. Сейчас надо только добраться до Сент-Эверхильда, не попавшись громилам Эшера...Он шагнул из переулка — и тут же перед ним из темноты вырос здоровенный «звездник», заступив дорогу.
— Эй, парни, смотри-ка, что я нашел!
Второй такой же массивный «звездник» появился из темноты за спиной Клауди.
— Так-так, похоже, нарушитель комендантского часа. Ты чего, старик, не знаешь, что у нас чрезвычайное положение?
Клауди сжался, стараясь держать в поле зрения обоих.
— Чрезвычайное положение? А кто его ввел?
— Ты чё, совсем офонарел? Лично Король Ада — лорд Эшер, царь всего этого блядского Города Мертвых! — осклабился первый и ткнул толстым пальцем в кулер в руках у Клауди. — А чего у тебя тут, мудило? Нам положено обыскивать и допрашивать всех, кто выйдет на улицу после заката.
— Да ничего для вас интересного. Давайте вы меня отпустите, ладно?
Второй «звездник» наклонился поближе, зловеще хмурясь.
— Слышь, батя, он тебя спросил, что у тебя в кулере. Давай-ка посмотрим.
Клауди полоснул первого ножом, чуть не отхватив ему большой палец. Бандит схватился за свою руку, пораженный скорее удивлением, чем болью.
— Ах ты блядь!
Клауди бросился бежать мимо загородившего дорогу угловика, но второй был слишком близко сзади. Клауди ощутил, как воздух с шумом вырывается из легких, когда его бросило на землю с такой силой, что кости задрожали. Хрустнула сломанная лопатка, и Клауди вскрикнул.
Первый, все еще держа себя за палец, поддал ему ногой так, что подбросил в воздух.
— Этот гад меня полоснул! — завизжал он. — Я его убью на хрен!
Из темноты бегом появился третий, привлеченный криками и шумом борьбы.
— Что у вас тут?
— Этот гад меня полоснул, вот что у нас! — зарычал раненый «звездник», еще раз поддавая Клауди сапогом в живот.
— Что в кулере?
— Да хрен его знает, — пожал плечами второй «звездник». — Старый хрыч не хотел показывать. Может, выпивка. Никого здесь не осталось, кроме полных алкашей и нарков.
— Так чего не посмотреть, что у него там за пойло? — Третий «звездник» осклабился, глядя на лежащего почти без сознания Клауди с окровавленной бородой. — Пакет «одд стерно» ты сюда засунул, пенс?
Ухмылка его исчезла, когда он вытащил из кулера пластиковый пакет с человеческой плазмой.
— К лорду Эшеру его! Быстро!
* * *
Эшер восседал на помосте на своем троне, положив подбородок на сложенные кулаки, и смотрел в никуда. Он ожидал лучшего. После долгих лет интриг он наконец-то стал безраздельным владыкой Города Мертвых. Вся подпольная торговля наркотиками и оружием на Восточном побережье теперь в его руках и больше ни в чьих. Десятилетия ожидания, и вот он наконец стал одним из самых влиятельных — если не самым влиятельным — принцем в Америке. Но вместо радости и удовлетворения от втаптывания врага в пыль он ощущал только пустоту.Что толку в победе над Синьджоном, когда нет Никола и Децимы, чтобы разделить с ними успех? И еще сильнее омрачало ситуацию, что неизвестная сумела ускользнуть. Эшер не любил, когда его оставляли в дураках. Эта стерва с зеркальными глазами ему заплатит за все — и дорого заплатит.
— Лорд Эшер!
Он повернулся и нахмурился, увидев «звездника» с пластиковым кулером в руках.
— В чем дело? Ты разве не видишь, что я занят?
— Мы тут поймали одного, милорд, и подумали, что надо его вам показать. — Он махнул рукой своим спутникам, и они втащили в зал аудиенций избитого и окровавленного Клауди. — Вот этот говнюк нарушил комендантский час. И напал на нас, когда мы захотели посмотреть, что у него в кулере.
— Дай взглянуть, — резко бросил Эшер. Вытащив охлажденные пакеты плазмы, он внимательно рассмотрел наклейки, как знаток рассматривает вино, потом бросил их обратно в кулер. — Подведите его ближе.
«Звездники» подтащили вяло отбивающегося хиппи к трону и бросили на колени перед повелителем вампиров.
— Я тебя узнал, — сказал Эшер. — Ты тот, кто пытался спасти мальчишку. Тот, кого я велел ей уничтожить. Скажи мне, где она, старик, и я оставлю тебе жизнь.
— Хрен тебе, крысеныш! — сплюнул Клауди. — Ни черта я тебе не скажу.
Улыбка Эшера была тоньше бритвы и так же остра.
— Я бы на твоем месте не говорил так уверенно.
* * *
Незнакомка сидела на церковной скамье, глядя на тени, отбрасываемые дрожащим светом молельных свечек. С каждым следующим ударом сердце у нее билось все тише и неуверенней. Странное ощущение — когда чувствуешь, как умираешь клетка за клеткой. Она подумала, сколько еще пройдет времени, пока замутится сознание. Может быть, этого и не будет. Может быть, таково проклятие нежити — умирать и оставаться в полном сознании, ощущать, как гниешь, и не иметь возможности это прекратить. М-да, жизнерадостная мысль.Громко стукнула внезапно распахнувшаяся дверь на колокольню, и в церковь вбежал отец Эймон. Он шумно и тяжело дышал, лицо его было краснее свеклы.
— Его схватили! — выдохнул он.
— Кого схватили? — Она попыталась встать, но это напряжение было ей уже не по силам.
— Клауди! Я видел с колокольни! Они его схватили!
Неизвестная еще сильнее обмякла на скамье:
— Что ж, значит, так.
— Вы думаете, он скажет Эшеру, где вы?
— Это совершенно уже не важно. Без этой крови я все равно уже мертвая. — Она заставила себя встать на дрожащие ноги, скривившись от непосильного напряжения. — Ладно, нет смысла оттягивать неизбежное...
Отец Эймон встал у нее на дороге:
— Куда вы?
— Я должна помочь Клауди.
— Но вы же сами сказали, что у вас без этой крови нет ни одного шанса?
— Святой отец, я не могу сидеть сложа руки, пока он умирает! Он рисковал жизнью, пытаясь помочь мне, — и я должна вытащить его из этой дыры. А теперь, пожалуйста, отойдите с моей дороги. Дайте мне сделать то, что я должна.
Она протиснулась мимо отца Эймона и шагнула, шатаясь, в проход. Сгорбившись от боли, она сделала еще один шаг — и свалилась.
Отец Эймон встал на колени рядом с ней, перевернул обмякшее тело, взяв на руки. Он бережно снял темные очки, вздрогнув при виде налитых кровью глаз с щелью зрачков, как у ящерицы.
— Вы умираете.
— Да, я заметила, — шепнула она.
— Вам нужна кровь. — Он посмотрел на Деву Марию, на распятие над разрушенным алтарем. Не было чудесных слез, не кровоточили стигматы, но ему уже не нужны были такие грубые дорожные указатели, чтобы выбрать свой путь. Спокойной рукой он снял воротник священника. — Возьмите мою.
Глаза неизвестной расширились, показав белки, налитые кровью еще сильнее.
— Святой отец, вы не понимаете, что говорите...
— Напротив. Впервые за много лет я точно понимаю, что говорю. Мне неизвестно, кто послал вас — Ад или Небеса, — но происхождение Эшера не вызывает у меня сомнений. Я мало что знаю и понимаю еще меньше, но в одном я уверен: все то, что было со мной в жизни, должно было привести меня сюда, чтобы именно я оказался сейчас рядом с вами на коленях. Никто не может принести этой жертвы, кроме меня.
Он притянул ее ближе, положив ее голову себе на плечо, как головку спящего младенца. Она закрыла глаза, пытаясь не видеть пульсирующих на шее жил. Она чуяла запах его крови под этой кожей. Она слышала, как бежит кровь по артериям в такт ударам сердца. Клыки ныли, требуя, чтобы их вонзили в обнаженное горло.
— Святой отец — нет! Не делайте этого. Не заставляйте меня быть вашей убийцей, — шептала она, стараясь высвободиться из объятий.
— Об этом не волнуйтесь, я уже много лет как мертв. Я был убит вместе с Кристофером.
Она облизала губы, тронула языком кожу его горла. Вкус пота, грязи и человека. Задрожав, она ощутила, как ее решимость уступает непобедимому голоду. Она шире открыла рот, и показались клыки.
— Давай же! — зашипела Другая у нее в ухе. — Если ему так хочется принять мученический венец, так пусть примет! Мы обе умрем, если ты этого не сделаешь, и где мы тогда будем? На Небесах? В Аду? Или снова начнем оттуда, откуда начинали столько лет назад?
Отец Эймон дернулся от первого укола клыков, потом расслабился, когда естественный анестетик ее слюны начал действовать. Он чувствовал, как уходит из него кровь, но это было совершенно безболезненно — даже приятно. Куда лучше, чем выпивка из бутылки. Не было ни страха, ни гнева, ни ненависти — только сонная отстраненность, возникающая в ту долю секунды, когда осознаешь, что засыпаешь.
Он повернулся к фреске Девы, увидел следы молока и крови на ее потрескавшихся и облезлых щеках. Что-то затрепетало у него в груди, как бумажка на колючей проволоке, и он услышал вроде как приглушенное хлопанье крыльев. Подняв глаза к балкам крыши, отец Эймон увидел сидящего в их переплетении Кристофера, окруженного стаей белых голубей. Он сидел и болтал ногами, а потом улыбнулся и помахал отцу Эймону.
Голова отца Эймона безжизненно повисла на шее, и неизвестная слизнула с губ кровь. Ей трудно было припомнить, чтобы жертва умирала так безмятежно. Бледное лицо казалось умиротворенным, почти блаженным в мигающем свете молельных свечей.
Тело ее восстанавливалось, сила возвращалась. Естественно, она была еще не в лучшей форме, но тут уж ничем не поможешь. Во всяком случае, она достаточно уже здорова, чтобы выдать Эшеру все, что может. Неизвестная встала, без усилий подняв на руках тело отца Эймона.
Положив священника на алтарь, она сложила ему руки на груди. Четки она обмотала ему вокруг шеи, а молельные свечки поставила так, чтобы они образовывали крест. Вытащив пружинный нож, она вырезала на дереве алтаря эпитафию:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СВЯТОЙ ЭЙМОН —
ПОКРОВИТЕЛЬ ПРОКЛЯТЫХ
Глава 12
Дом Эшера стоял пустой и одинокий посреди щебня Города Мертвых, и силуэт его громады зловеще выделялся на фоне восходящей луны. Кладбищенская тишина округи еще больше усиливала сходство с гигантским надгробием — местом, где владычествуют мертвые и куда нет входа живым. Блокпостов больше не было, и кучка часовых держалась на тротуаре возле дома, светя вспышками сигарет и переговариваясь вполголоса.
Неизвестная долго смотрела на них из тени, прикидывая варианты. Стоит ли входить в овердрайв, чтобы разобраться с этими гориллами? Этот режим требует приличных резервов энергии, а у нее лишних нет. Как только она ступит на порог, Эшер будет знать, что она здесь. Преимущество внезапности исчезнет, не появившись. Нет — нужен другой вход.
Она заползла в один из открытых подвалов, окружающих квартал, как кратеры от бомб. На полпути она поняла, что дно усыпано мертвыми телами. «Звездники», пережившие бунт и штурм крепости Синьджона, использовали яму как братскую могилу, скидывая туда своих убитых вместо того, чтобы их хоронить. Как ни мерзка была вонь, это еще цветочки по сравнению с тем, что здесь будет завтра-послезавтра.
Она пробиралась среди трупов, пока не нашла вход в туннель, куда едва мог протиснуться человек. Такой туннель наверняка используется редко, что вполне отвечало ее целям. У стен не было никакой облицовки, будто туннель прокопал какой-то гигантский крот, и пришлось ползти на животе сквозь темноту, проталкиваясь локтями. Она только надеялась, что не встретится ни с кем из анклава Эшера, кто полз бы наружу. И без того ситуация непростая.
После нескольких долгих минут, полных клаустрофобии, она наконец увидела что-то, похожее на свет. Осторожно продвигаясь вперед, она увидела подземный зал, служивший казармой для рекрутов Эшера. Сейчас в просторном помещении вроде бы не было Своих. Бесшумно выскользнув из туннеля, она отряхнула волосы и одежду от земли несколькими резкими движениями ладони.
В каком-то извращенном смысле Другая подготовила ее к тому, чтобы иметь дело с Эшером. Она много лет подряд училась подавлять свою вампирскую личность и потому сразу поняла, что Эшер пытается захватить над ней контроль. Вампир более слабый принял бы желания Эшера за свои собственные и действовал бы, не задумываясь.
Дверь в допросную была не заперта. Неизвестная шагнула внутрь. Все было почти так, как прошлой ночью, — только тело Децимы уже убрали, и кто-то написал на стене человеческой кровью: «Он со мной».
Эшер сидел под цветным витражом, висящим над его троном, и один ботинок поставил на тело Клауди. Борода старого хиппи была ярко-красной, левый глаз и щека распухли так, будто ему под кожу вшили грейпфрут, но вроде бы он дышал. Свои и «звездники» выстроились вдоль стен, и глазки у них блестели, как у крыс в канаве.
— Отпусти его, Эшер, — сказала неизвестная. — Я в твоей власти — он тебе уже не нужен.
— Отнюдь, красавица, — ухмыльнулся Эшер, слегка пнув носком ботинка тело Клауди. — Он мне очень нужен. В конце концов, это ведь он защищал того мерзкого мальчишку. Отсюда следует, что он знает, где Никола.
— Никола погибла. Сгорела в Черной Ложе.
— Ты мне будешь ссать в глаза и говорить, что это дождик? — зарычал Эшер. — Если бы она была у Синьджона, он бы вышвырнул ее после первых трех минут штурма! Нет-нет, я понимаю, что похищение моей возлюбленной — это твоя работа, а не его. Не знаю, зачем тебе надо было втравить меня и Синьджона в джихад — может быть, чтобы мы убили друг друга, а Город Мертвых достался тебе? Таков был план? Ты как млекопитающее, строящее козни у ног динозавров?
— Ты бы не понял моих мотивов, если бы я тебе сказала. Но в одном ты прав: я прибыла с четкой целью избавиться и от тебя, и от Синьджона.
Эшер встал и отошел от Клауди, злобно хмурясь.
— Кто ты, женщина? Тебя послала Камарилья? Ты их Архон?
— Камарилья! — Она отвернулась и сплюнула. — Камарилью я люблю не больше, чем тебя, Эшер!
— Отвечай, будь ты проклята! Кто ты? Назови свое имя!
— Хочешь знать, кто я? Я — та тень, которой страшатся монстры! Я — кошмар, преследующий мертвых! Загляни в самый темный угол своего черного сердца, и там ты найдешь меня! Я — убийца мертвых, разрушитель проклятых! Я то, чего боишься ты больше всего на свете, — я твоя смерть, Эшер!
Собравшиеся стали ежиться, перешептываясь. Эшер резким движением руки призвал всех к молчанию.
— Слишком пафосный разговор для мелкой интриганки! — презрительно бросил он. — Ты думаешь, твоя похвальба меня смутила, анарх? Кто ты такая, чтобы бросать мне вызов? Мне! Колдуну клана Тремере! Я — принц этого города, и твое колено преклонится передо мной! — Он шагнул к краю помоста и ткнул вниз пальцем. — Ты слышала меня, сука, — я приказываю тебе склониться передо мной!
Она ощущала в себе его волю, разрушающую ее самообладание. Будто невидимая рука давила на затылок, стараясь склонить голову вниз, но она не уступала.
Эшер гневно сверкнул глазами на такую дерзость и удвоил усилия.
Неизвестная долго смотрела на них из тени, прикидывая варианты. Стоит ли входить в овердрайв, чтобы разобраться с этими гориллами? Этот режим требует приличных резервов энергии, а у нее лишних нет. Как только она ступит на порог, Эшер будет знать, что она здесь. Преимущество внезапности исчезнет, не появившись. Нет — нужен другой вход.
Она заползла в один из открытых подвалов, окружающих квартал, как кратеры от бомб. На полпути она поняла, что дно усыпано мертвыми телами. «Звездники», пережившие бунт и штурм крепости Синьджона, использовали яму как братскую могилу, скидывая туда своих убитых вместо того, чтобы их хоронить. Как ни мерзка была вонь, это еще цветочки по сравнению с тем, что здесь будет завтра-послезавтра.
Она пробиралась среди трупов, пока не нашла вход в туннель, куда едва мог протиснуться человек. Такой туннель наверняка используется редко, что вполне отвечало ее целям. У стен не было никакой облицовки, будто туннель прокопал какой-то гигантский крот, и пришлось ползти на животе сквозь темноту, проталкиваясь локтями. Она только надеялась, что не встретится ни с кем из анклава Эшера, кто полз бы наружу. И без того ситуация непростая.
После нескольких долгих минут, полных клаустрофобии, она наконец увидела что-то, похожее на свет. Осторожно продвигаясь вперед, она увидела подземный зал, служивший казармой для рекрутов Эшера. Сейчас в просторном помещении вроде бы не было Своих. Бесшумно выскользнув из туннеля, она отряхнула волосы и одежду от земли несколькими резкими движениями ладони.
* * *
Теперь, внутри, надо было узнать, где держат Клауди — а в этом сумасшедшем доме-аттракционе совершенно непонятно, где это может быть. Наиболее вероятно было бы искать в той подземной тюрьме, где ее допрашивали, а это было в каком-то коридоре главных катакомб. Идя по своим следам прошлой ночи, она ощутила, как бьется в ней кровь Эшера вторым сердцем. Когда она была слаба, легче было заглушать этот зов, но сейчас он был почти такой же повелительный, как зловещее влияние Другой.В каком-то извращенном смысле Другая подготовила ее к тому, чтобы иметь дело с Эшером. Она много лет подряд училась подавлять свою вампирскую личность и потому сразу поняла, что Эшер пытается захватить над ней контроль. Вампир более слабый принял бы желания Эшера за свои собственные и действовал бы, не задумываясь.
Дверь в допросную была не заперта. Неизвестная шагнула внутрь. Все было почти так, как прошлой ночью, — только тело Децимы уже убрали, и кто-то написал на стене человеческой кровью: «Он со мной».
* * *
— Ах! Смотрите, кто к нам пришел!Эшер сидел под цветным витражом, висящим над его троном, и один ботинок поставил на тело Клауди. Борода старого хиппи была ярко-красной, левый глаз и щека распухли так, будто ему под кожу вшили грейпфрут, но вроде бы он дышал. Свои и «звездники» выстроились вдоль стен, и глазки у них блестели, как у крыс в канаве.
— Отпусти его, Эшер, — сказала неизвестная. — Я в твоей власти — он тебе уже не нужен.
— Отнюдь, красавица, — ухмыльнулся Эшер, слегка пнув носком ботинка тело Клауди. — Он мне очень нужен. В конце концов, это ведь он защищал того мерзкого мальчишку. Отсюда следует, что он знает, где Никола.
— Никола погибла. Сгорела в Черной Ложе.
— Ты мне будешь ссать в глаза и говорить, что это дождик? — зарычал Эшер. — Если бы она была у Синьджона, он бы вышвырнул ее после первых трех минут штурма! Нет-нет, я понимаю, что похищение моей возлюбленной — это твоя работа, а не его. Не знаю, зачем тебе надо было втравить меня и Синьджона в джихад — может быть, чтобы мы убили друг друга, а Город Мертвых достался тебе? Таков был план? Ты как млекопитающее, строящее козни у ног динозавров?
— Ты бы не понял моих мотивов, если бы я тебе сказала. Но в одном ты прав: я прибыла с четкой целью избавиться и от тебя, и от Синьджона.
Эшер встал и отошел от Клауди, злобно хмурясь.
— Кто ты, женщина? Тебя послала Камарилья? Ты их Архон?
— Камарилья! — Она отвернулась и сплюнула. — Камарилью я люблю не больше, чем тебя, Эшер!
— Отвечай, будь ты проклята! Кто ты? Назови свое имя!
— Хочешь знать, кто я? Я — та тень, которой страшатся монстры! Я — кошмар, преследующий мертвых! Загляни в самый темный угол своего черного сердца, и там ты найдешь меня! Я — убийца мертвых, разрушитель проклятых! Я то, чего боишься ты больше всего на свете, — я твоя смерть, Эшер!
Собравшиеся стали ежиться, перешептываясь. Эшер резким движением руки призвал всех к молчанию.
— Слишком пафосный разговор для мелкой интриганки! — презрительно бросил он. — Ты думаешь, твоя похвальба меня смутила, анарх? Кто ты такая, чтобы бросать мне вызов? Мне! Колдуну клана Тремере! Я — принц этого города, и твое колено преклонится передо мной! — Он шагнул к краю помоста и ткнул вниз пальцем. — Ты слышала меня, сука, — я приказываю тебе склониться передо мной!
Она ощущала в себе его волю, разрушающую ее самообладание. Будто невидимая рука давила на затылок, стараясь склонить голову вниз, но она не уступала.
Эшер гневно сверкнул глазами на такую дерзость и удвоил усилия.