Страница:
Ничего не осталось от старой Крымской набережной. По моим подсчетам, на прибрежной Якиманке канули в Лету 200 владений. Стало быть, несколько сот домов! Какими они были, дает представление заросшая деревьями капитальная купеческая недвижимость Крымского тупика и Якиманского переулков. Им повезло: они отстоят от реки. По Генплану у берега замышлялся парк.
В Голутвине (так называлось древнее село, на чьем месте произвели вырубку леса - голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья - Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом, на его стенах я насчитал 60 окон, сохранился по адресу Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор дом стоит с заколоченными окнами немым укором новой власти.
Нижний этаж этого купеческого особняка кирпичный. Вверх - деревянный не по бедности: считалось - в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя, чего мы не видели в пьесах великого драматурга. Мальчики приобщались к семейному делу, льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревском рынке, в лавках. Младший Сергей жил музыкой, учился петь.
Впервые в жизни Павел Третьяков увидел живопись великих мастеров в 20 лет, когда побывал в Санкт-Петербурге. Эрмитаж привел его в восторг.
"Видел несколько тысяч картин! - писал он из Петербурга в Москву матери. - Видел несчетное множество статуй и бюстов. Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия".
С этого времени начинается новый период жизни братьев Третьяковых. Они купили в 1851 году поблизости от родового гнезда новый дом с садом. О нем расскажу, когда подойдем к бывшей "Московской городской галерее Павла и Сергея Михайловича Третьяковых". Теперь она не городская, федеральная, чтит одного брата, что, на мой взгляд, несправедливо.
Дом в Голутвинском переулке оставался за Третьяковыми до 1917 года, став на полвека домом с коммунальными квартирами победившего пролетариата.
Набожный отец водил детей молиться в соседний храм Николы в Голутвине. Купола и колокольня на задворках Якиманки не бросались в глаза ненавистникам купеческой Москвы. Поэтому они лишь срубили церковные главы, сломали верх звонницы, отдав церковь под хозяйственные нужды. Видел я мерзость запустения, когда пришли сюда реставраторы.
У церкви во имя Рождества Богородицы два придела - Николы и Тихвинской Божьей Матери. Она почитается среди шестисот других православных икон в честь девы Марии. Предание гласит: при Дмитрии Донском над Ладожским озером у речки Тихвинки вознесся образ Влахернской Божьей Матери, написанный евангелистом Лукой. Он хранился во "втором Риме", храме, построенном в той части Константинополя, что называлась Влахерны.
На месте видения русские основали Тихвинский монастырь. Шведы дважды терпели поражение у стен обители, их связывали с заступничеством Богоматери. С Тихвинской иконы москвичи сняли копию и отправили образ в деревню Столбово, где со шведами заключили исторический Столбовский мир. Тихвинская Богоматерь хранилась в Успенском соборе Кремля, а в Голутвине список с этой иконы.
Название к храму перешло от придела Николы чудотворца, прославившегося добрыми делами в приморском городе Миры в Ликии, далекой Малой Азии. Поэтому его называют Мирликийским. В Москве, "третьем Риме", одних церквей в его честь было сорок, не считая приделов. За сотни лет церковь не раз переделывалась. В неприкосновенности оставался резной иконостас с образами Тихона Филатьева, мастера Оружейной палаты, где служили лучшие царские иконописцы.
Служба в Голутвине, помянутом в 1472 году, шла до рокового 1930 года. Храм вместе с домом Третьяковых и церковным деревянным домиком в углу ограды восстановили. Так возродился уголок старой Москвы с родовым гнездом великих меценатов, знатоков искусства.
Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии - Рябушинских предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, до недавних дней фабрики "Красный текстильщик". Оно сохранилось на углу 1-го и 3-го Голутвинских переулков.
Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а!"
После революции Рябушинского Павла Павловича многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал.
Ленин склонял имя Павла, Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют его слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лже-друзей народа", "шайку политических шарлатанов".
В отличие от Морозовых Рябушинские не ссуживали деньгами большевиков, не прятали их от полиции в особняках. Перед революцией они жили в особняках на Спиридоновке, Пречистенском бульваре, у Никитских ворот и у "Харитонья в переулке"...
Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа. Со двора дом предстает четрехэтажным, архитектор использовал перепад рельефа и нарастил кубатуру здания.
Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент России" моим соседям по дому, народным артистам России, премьерам Малого театра, впавшим в непривычную им нужду...)
После Щепкина в 1829 году усадьбу купила "купеческая жена" Афимья Рябушинская. Ее крутившийся, как веретено, с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал...
Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного "дела". Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотали триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая любимая жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне - дом приемов МИДа), мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением московских художников "Голубая Роза", плеядой замечательных живописцев начала ХХ века.
Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года Рябушинский понял, что надо спасать Россию не только экономическими средствами. Занялся политикой, издавал большую газету "Утро России", возглавил разные комитеты. Ленин называл его в кавычках "вождем" российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: "Рябушинский царю правду скажет". Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто-куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища картины и особняки, в том числе отчий дом у Якиманки. Тогда закрылась в нем столовая, где кормилось бесплатно по завещанию основателя династии триста бедняков, не стало убежища имени П. М. Рябушинского для вдов и сорот московского купеческого и мещанского сословия христианского вероисповедания..
...На Якиманскую набережную, продуваемую речными ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла не столько тяга к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые - чтобы опорочить мэра Москвы Юрия Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые - тихо заложили под него взрывчатку.
Однажды утром появился здесь хмурый президент Борис Ельцин. Молча выслушал объяснения опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле большие отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента России в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую улицу, в мастерскую Зураба Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий художник показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл. Хочу всем об этом сообщить.
И - продолжить рассказ о Замоскворечье.
ПОСРЕДИ СОРОКА-СОРОКОВ
Переулков в Замоскворечье не меньше, чем на Арбате. Правда, они не такие известные: Пушкин здесь не бывал. Но в наш век захаживали сюда большие поэты.
Собрались, завели разговор,
Долго длились их важные речи.
Я смотрела на маленький двор,
Чудом выживший в Замоскворечье...
Дочь и внучка московских дворов
Объявляю: мой срок не окончен.
Посреди сорока-сороков
Не иссякнет душа-колокольчик.
Такое признание Белла Ахмадулина сделала тридцать лет назад. Еще дальше от нас поэт, которого сейчас не издают, чьи песни не поют. Но какие дивные артисты, какие хоры и оркестры их исполняли!
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Могучая "Песня о родине" написана в начале "большого террора". Зловещая дата - 1937 - значится под словами:
И звезды сильней заблистали,
И кровь ускоряет свой бег,
И смотрит с улыбкою Сталин
Советский простой человек.
Кровь ускоряла свой бег, стекая по камням застенков, рвам, о чем воодушевленный автор ничего не знал, поверив вождю: "живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей". Похмелье поэта наступило 22 июня 1941 года. Тогда родилась "Священная война", с которой солдаты шли умирать за родину.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой...
Сочинил эти песни выходец из замоскворецкого двора, сын "сапожника-кустаря" Василий Лебедев, придумавший себе революционный псевдоним - Кумач. Он учился в 10-й гимназии на Большой Якиманке, 33. А родился в Замоскворечье, в доме на Пятницкой улице, 6, где на фасаде протяженного двухэтажного дома висит мемориальная доска в память о нем.
За учебу в гимназии полагалось внести сто рублей в год. Их вносил исправно не сапожник, а живший в Англии русский историк Виноградов. Сочинявшего стихи на латыни гимназиста он надеялся отправить после окончания московской гимназии в Оксфорд...
Двухэтажный дом бывшей гимназии с ампирным фасадом притаился за оградой на углу переулка. До выпуска с золотой медалью гимназист Вася напечатался в "Журнале для всех". И "ушел в революцию", забыв лирику и латынь.
Для души сочинял он такие белогвардейские стихи:
Не зажгусь холодным пламенем.
По указке не сгореть.
Под линялым красным знаменем
Бестолково ходит смерть.
Чтобы выжить, будучи беспартийным, стал писать стихи Василий Лебедев к революционным праздникам, 7 ноября и 8 марта, сочинял рифмованные речи, произносимые с воодушевлением на съездах, сессиях по докладу мандатной и бюджетной комиссий, по случаю начала суда над право-троцкистским блоком. Вместе с этим хламом сотворил классические песни на блистательную музыку Исаака Дунаевского для "Веселых ребят", "Волги-Волги", "Цирка" и других самых популярных фильмов предвоенных лет.
За эти песни получил в Кремле ордена, которые с гордостью носил. Он сорвал их в день эвакуации из Москвы, увидев на Казанском вокзале портрет улыбающегося вождя. Потеряв рассудок, Лебедев-Кумач закричал: "Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?" От лагеря больного спасла казанская психбольница НКВД...
Гимназии в Замоскворечье значились почти на каждой улице, мужские и женские, казенные и частные, что лишний раз свидетельствует о преобразовании некогда автономной купеческой республики в субъект единой Москвы.
Один из переулков Якиманки назван именем Бродникова, богатого купца. Его усадьба с домом, свечным заводом и прочими строениями занимала квартал. Бродников переулок впадает в крошечную безымянную площадь отшумевшего страстями древнего Полянского рынка. На этой площади я насчитал шесть(!) прямых и острых углов, образуемых пересечениями старинных проездов. Такой крутой изгиб, такую лихую планировку могла себе позволить история, стихия торга, царившая здесь до того, как Москвой занялись императорские архитекторы. В 1729 году Сенат издал указ, предписывавший это место, "где имеется съезд уездных людей для торга, замостить камнем". Но выправить московскую кривизну не под силу было даже петербургскому Сенату.
Усадьба Бродникова ждет инвесторов. Приземистые дома бесхитростной архитектуры источают аромат прошлого. Над ними клубится дым отечества. Тот самый, что сладок и приятен тому, кто не открещивается от родства со старой Москвой, третьим Римом, чуть было не стертым с лица земли.
Следы вандализма остались там, где была церковь Спаса Преображения, что в Наливках. К востоку от Якиманки жили иностранцы-телохранители Василия III. Тоску по родине им разрешалось заливать вином в кабаке. Там они могли бражничать в любой день, чего великий князь не разрешал подданным. На огонек стремились сюда и стрельцы, жившие поблизости. Они входили сюда с нескрываемым вожделением, с обращенным к кабатчику загадочным для чужеземцев словом: "Налей-ка!" Согласно легенде, от него произошло название местности - Налейки, ставшей позднее Наливками. Так якиманский храм Спасителя, чтобы отличать от других в честь Христа, получил определение, что в Наливках. А два замоскворецких переулка стали Спасоналивковскими. На месте деревянного - каменный храм возвели жившие здесь князья Барятинские, Репнины, Мещерские, Вяземские... После пожара 1812 года знать уступила купцам и мещанам Замоскворечье.
У Спаса насчитывалось четыре придела - иконы Богоматери "Всех скорбящих радость", Николая, Михаила Архангела и Иннокентия Иркутского. Между святыми пролегла пропасть времени. Иннокентий - современник Петра Первого, учился в духовных академиях Киева и Москвы. Царь отправил его в Китай, но китайцы не пустили русского епископа в Срединную империю. Его с радостью принял молодой город Сибири - Иркутск, где за четыре года до смерти он прославился как чудотворец, стал Иннокентием Иркутским, чтимым по всей Руси.
Колокола Спаса отзвонили в 1929 году. Участок храма, где стояли церковно-приходская школа и богадельня, приглянулся жилищному кооперативу победившего пролетариата "Замоскворецкий рабочий". Церковь со всеми строениями сломали. На их месте - пятиэтажная кирпичная коробка. Она протянулась вдоль Казанского переулка. Лучше сюда не ходить.
Больше повезло Спасналивковским переулкам, где осталось много прелестных старых домов Замоскворечья, обновленных в годы Лужкова. В Первом Спасоналивковском - памятниками считают вросшие в землю три соседние дома 4, 6, 8. Двухэтажным домам по 250 лет, одноэтажному - свыше 100. Ничего купеческого в их облике нет, сохранились черты "московского барокко", эклектики. Во Втором Спасоналивковском переулке, 5, жил Виктор Васнецов в пору, когда создавал в русском стиле эскизы декораций и костюмов для оперы Римского-Корсакова "Снегурочка". Выбор этого адреса связан был очевидно, с тем, что по-соседству с Васнецовым во Втором Хвостовом переулке, 6, обитал много лет профессор истории Василий Осипович Ключевский, друг и консультант живописцев, писавших картины на исторические темы.
Лекции профессора в аудитории университета приходила слушать вся Москва. Чтимый поколениями "Курс русской истории" создавался в годы жизни в Замоскворечье, вдохновлявшего летописца звоном сорока-сороков и тишиной живописных дворов.
Ярким символом купеческой Москвы предстает на Якиманке здание посольства Франции. Построил сказочный терем Николай Поздеев, городской архитектор Ярославля, там знают многие его строения. В Москве он работал однажды. Заказал ему дорогой проект владелец Товарищества Большой Ярославской мануфактуры Игумнов. Влюбленный в зодчество древнего Ярославля, мастер возрождал его образы. Островерхие крыши, гребни, башенки, крылечки, причудливые арки времен первых Романовых сочетались с комфортом развитого капитализма. Однако фасад с изразцами, резьба по камню, кирпичная фигурная кладка, - все это и многое другое считалось архаикой в профессиональной среде архитекторов. В конце ХIХ века в моде были другие стили. Искусствоведы с гиком набросились на автора так, как сегодня они кидаются на Зураба Церетели. Одному маститому Стасову пришелся по душе "чудный русский дом" на Якиманке. Этой похвалы Николай Иванович Поздеев не узнал. Он покончил жизнь самоубийством. Игумнов отказался оплатить затраты, не обусловленные договором. Заказчик не въехал в свой роскошный дворец на крови, пустовавший многие годы.
...Долго стоял перед домом ярославского мануфактуриста юноша, обдумывавший житье, выпускник кишиневской гимназии Алексей Щусев. Он искал призвание в душевной борьбе между живописью и зодчеством. "Чудный русский дом" подсказал выбор профессии будущему главному архитектору Советского Союза. Щусев-архитектор вернулся из Петербурга в Москву, чтобы строить в стиле, названном его хулителями "псевдорусским".
Почему судьба так жестоко обошлась с Якиманкой, утратившей четыре храма и десятки зданий? Потому что в наш век она стала "дорогой государевой". Эту роль играли прежде иные улицы. По Покровке ездил царь Алексей Михайлович в Измайлово. И Петр к друзьям, любимой Анне Монс спешил в Иноземную слободу по ней же. В ХVIII веке царской улицей стала Тверская, отсюда въезжали в Кремль императоры, постоянно жившие в Санкт-Петербурге.
Генеральные секретари со времен Хрущева мчались по Большой Якиманке во Внуково-2, правительственный аэропорт. Здесь же встречали президентов и премьеров зарубежных стран. Поэтому прорубили по-живому, по старой Москве широкий прямой путь, не щадя ни церквей, ни палат, ни особняков.
Была ли альтернатива, можно ли было, не ломая Якиманки, дать генсекам магистраль для быстрой езды? Прежде мне казалось, что гибель улицы была неминуемой. Теперь я так не думаю. Протяженность улицы - примерно километр. Длина тоннеля, проложенного ныне под Калужской заставой - километр. Вот и весь ответ на мучивший меня вопрос. Можно было под Якиманкой, как сейчас под проспектом Мира, проложить тоннель, нацеленный на аэропорт, в кварталы Юго-Запада, Черемушки.
...Полвека назад в плацкартном вагоне я был очарован попутчицей-студенткой. На прощанье она сказала, что живет в общежитии. Нашел ее на задворках Якиманки. Там стоял почерневший доходный дом, превращенный в общежитие первого мединститута. Кто бы мог подумать, что захудалый корпус выйдет лицом к улице, очистится и станет офисом банка? От всех зданий Москвы дом отличает протянувшаяся по фасаду ленточка красочных плиток. Их почистили, и проявились вновь картинки деревенской идиллии с озерами, вереницей гусей и пейзанками. Облицованный белой глазурованной плиткой фасад дома выглядит чуть ли не памятником архитектуры рядом с хмурыми новостройками пятилеток.
Заросла травой раздольная поляна, отведенная при социализме под здание Литературного музея. Не знаю, поднимется ли после кризиса просевший банк, но верю - Якиманку возродят. Если не этот, так другие банки, которых много появилось в Замоскворечье.
Одну потерю улице частично возместили там, где была церковь Казанской Божьей Матери. Патриарх всея Руси Алексий II не далее как 1 июня 2000 года освятил на ее месте новый храм-часовню. Двери в нем постоянно открыты, пусто здесь не бывает. Отделанная мрамором и бронзой, украшенная новыми иконами маленькая церковь традиционна и современна. Над вратами и колоколами возвышается статуя ангела с крестом. Его изваял скульптор Анатолий Бичуков, ныне ректор Художественного института имени Сурикова. Его же - Есенин на Тверском бульваре, колонна Георгия Победоносца на Трубной площади в честь солдат внутренних войск. И храм-часовня на Якиманке воздвигнут в память защитников правопорядка, милиционеров. Их министерство, МВД, высится белым кубом над Калужской площадью и Якиманкой.
На некогда круглой площади не сохранилось ни одного старого дома с магазинами. Все новое, большое, многоэтажное, прямоугольное. Никакой кривизны, никаких овалов. В центре - бронзовый Ленин, чуть было не попавший отсюда на Якиманскую набережную, в компанию бронзовых соратников, свезенных туда по идее Юрия Лужкова. Он и Владимир Ресин, сооружавший монумент незадолго до краха СССР, не дали толпе повалить громадную фигуру. А бедную Якиманку защитить было некому.
БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА
"КРАСНАЯ ЦЕРКОВЬ ПРИ ПОЛЯНКЕ"
Имена московским улицам присваивал не генерал-губернатор. Их придумывал народ. Большая Кадашевская вела в Замоскворечье, к кадашам, делавшим кадки, бочки. Когда возникла каменная церковь Козьмы и Дамиана, ее звали Козьмодамианской, пока не перекрестили в Большую Полянку. За Москвой-рекой простирались на юг поля-поля...
"Сначала поля, потом редкие избы крестьян, затем поселения ремесленников и торговцев, стрельцов и казаков, наконец, к ХIХ веку неотъемлемая часть "темного царства" , вотчина "тит титычей" , которых сменяли их более цивилизованные, европеизированные дети, пока Октябрьская революция, свергнув "гнет роковой навсегда", не передала власть новым, законным хозяевам и не принесла сюда социалистический образ жизни". По такой схеме описывалась Большая Полянка недавними путеводителями. Из прошлого вычеркивались люди и явления, не укладывавшиеся в примитивную картину "купеческой Москвы".
"...Итак, я родился в Москве, в собственном доме на Полянке, в приходе Козьмы и Дамиана". Привожу начало известных мемуаров, написанных по настоянию Александра Пушкина потомственным дворянином, страстным коллекционером Павлом Воиновичем Нащокиным. Эта яркая личность известна широтой души, трогательной дружбой с "солнцем русской поэзии".
Большая Полянка на рубеже ХVIII-ХIХ веков слыла улицей дворянской, прежде чем ее заселили купцы, чиновники и мещане, жившие по соседству с дворянами. К собственному дому Нащокина мы подойдем, а пока остановимся на месте церкви Козьмы и Дамиана.
Стояла древняя церковь вблизи ворот улицы со времен Ивана Грозного. В камень ее одел богатый кадашевец Филипп Савельев в середине ХVII века. Спустя век поднялась над улицей многоярусная колокольня. Сломали ее в 19ЗЗ году. Из храма в Третьяковскую галерею поступили "Иоанн Предтеча в Пустыне" и два чина иконостаса с образами пророков и праотцов. Где остальные три чина?
Позолоченный резной "с виноградом" иконостас сожгли хозяйственники Лубянки. Таким чекистским способом добыли казне золота на семь тысяч рублей. Жгли вместе с иконами, не проданными иностранцам, не попавшими в музей.
Восемь московских церквей в честь Козьмы и Дамиана служили духовным мостом между Москвой и древним Римом, где первые христиане подвергались лютым мучениям и казням. Родные братья-врачи Козьма и Дамиан прославились в столице империи своим искусством. Денег у страждущих они не брали, лишь побуждали исцеленных к вере во Христа. Народ прозвал братьев бессребрениками. За проповедь христианства оба предстали перед судом, который вершил беспощадный сын Римского императора. И его они излечили, за что получили свободу. Козьма и Дамиан погибли от руки убийцы, их закидал камнями врач-язычник.
Нечто подобное пришлось пережить верующим всех конфессий, когда наступил "социалистический образ жизни". Пастырей убивали. Храмы разрушали, как это произошло на Большой Полянке.
"Низкая этажность" вменялась "новыми, законными хозяевами" старой Москве в вину. Была дана директива: "к постройке допускать дома высотой не ниже 6 этажей". Сломали не только церковь, но и стоявший напротив редкой красоты дом Василия Баженова. От его наследия большевики не отказывались, оно считалось предтечей соцреализма в архитектуре. Мастер построил двухэтажный дом, напоминавший римские "palazzo". Его называли "небольшим изысканным дворцом", одним из лучших памятников времен Екатерины II. За свои достоинства черетеж здания попал в альбомы Матвея Казакова. С командой помощников он запечатлел в планах, чертежах и рисунках лучшие здания Москвы. И сохранил, таким образом, ноты, по которым архитекторы второй половины ХVIII века исполняли музыку в камне.
В Голутвине (так называлось древнее село, на чьем месте произвели вырубку леса - голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья - Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом, на его стенах я насчитал 60 окон, сохранился по адресу Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор дом стоит с заколоченными окнами немым укором новой власти.
Нижний этаж этого купеческого особняка кирпичный. Вверх - деревянный не по бедности: считалось - в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя, чего мы не видели в пьесах великого драматурга. Мальчики приобщались к семейному делу, льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревском рынке, в лавках. Младший Сергей жил музыкой, учился петь.
Впервые в жизни Павел Третьяков увидел живопись великих мастеров в 20 лет, когда побывал в Санкт-Петербурге. Эрмитаж привел его в восторг.
"Видел несколько тысяч картин! - писал он из Петербурга в Москву матери. - Видел несчетное множество статуй и бюстов. Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия".
С этого времени начинается новый период жизни братьев Третьяковых. Они купили в 1851 году поблизости от родового гнезда новый дом с садом. О нем расскажу, когда подойдем к бывшей "Московской городской галерее Павла и Сергея Михайловича Третьяковых". Теперь она не городская, федеральная, чтит одного брата, что, на мой взгляд, несправедливо.
Дом в Голутвинском переулке оставался за Третьяковыми до 1917 года, став на полвека домом с коммунальными квартирами победившего пролетариата.
Набожный отец водил детей молиться в соседний храм Николы в Голутвине. Купола и колокольня на задворках Якиманки не бросались в глаза ненавистникам купеческой Москвы. Поэтому они лишь срубили церковные главы, сломали верх звонницы, отдав церковь под хозяйственные нужды. Видел я мерзость запустения, когда пришли сюда реставраторы.
У церкви во имя Рождества Богородицы два придела - Николы и Тихвинской Божьей Матери. Она почитается среди шестисот других православных икон в честь девы Марии. Предание гласит: при Дмитрии Донском над Ладожским озером у речки Тихвинки вознесся образ Влахернской Божьей Матери, написанный евангелистом Лукой. Он хранился во "втором Риме", храме, построенном в той части Константинополя, что называлась Влахерны.
На месте видения русские основали Тихвинский монастырь. Шведы дважды терпели поражение у стен обители, их связывали с заступничеством Богоматери. С Тихвинской иконы москвичи сняли копию и отправили образ в деревню Столбово, где со шведами заключили исторический Столбовский мир. Тихвинская Богоматерь хранилась в Успенском соборе Кремля, а в Голутвине список с этой иконы.
Название к храму перешло от придела Николы чудотворца, прославившегося добрыми делами в приморском городе Миры в Ликии, далекой Малой Азии. Поэтому его называют Мирликийским. В Москве, "третьем Риме", одних церквей в его честь было сорок, не считая приделов. За сотни лет церковь не раз переделывалась. В неприкосновенности оставался резной иконостас с образами Тихона Филатьева, мастера Оружейной палаты, где служили лучшие царские иконописцы.
Служба в Голутвине, помянутом в 1472 году, шла до рокового 1930 года. Храм вместе с домом Третьяковых и церковным деревянным домиком в углу ограды восстановили. Так возродился уголок старой Москвы с родовым гнездом великих меценатов, знатоков искусства.
Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии - Рябушинских предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, до недавних дней фабрики "Красный текстильщик". Оно сохранилось на углу 1-го и 3-го Голутвинских переулков.
Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а!"
После революции Рябушинского Павла Павловича многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал.
Ленин склонял имя Павла, Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют его слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лже-друзей народа", "шайку политических шарлатанов".
В отличие от Морозовых Рябушинские не ссуживали деньгами большевиков, не прятали их от полиции в особняках. Перед революцией они жили в особняках на Спиридоновке, Пречистенском бульваре, у Никитских ворот и у "Харитонья в переулке"...
Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа. Со двора дом предстает четрехэтажным, архитектор использовал перепад рельефа и нарастил кубатуру здания.
Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент России" моим соседям по дому, народным артистам России, премьерам Малого театра, впавшим в непривычную им нужду...)
После Щепкина в 1829 году усадьбу купила "купеческая жена" Афимья Рябушинская. Ее крутившийся, как веретено, с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал...
Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного "дела". Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотали триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая любимая жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне - дом приемов МИДа), мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением московских художников "Голубая Роза", плеядой замечательных живописцев начала ХХ века.
Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года Рябушинский понял, что надо спасать Россию не только экономическими средствами. Занялся политикой, издавал большую газету "Утро России", возглавил разные комитеты. Ленин называл его в кавычках "вождем" российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: "Рябушинский царю правду скажет". Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто-куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища картины и особняки, в том числе отчий дом у Якиманки. Тогда закрылась в нем столовая, где кормилось бесплатно по завещанию основателя династии триста бедняков, не стало убежища имени П. М. Рябушинского для вдов и сорот московского купеческого и мещанского сословия христианского вероисповедания..
...На Якиманскую набережную, продуваемую речными ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла не столько тяга к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые - чтобы опорочить мэра Москвы Юрия Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые - тихо заложили под него взрывчатку.
Однажды утром появился здесь хмурый президент Борис Ельцин. Молча выслушал объяснения опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле большие отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента России в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую улицу, в мастерскую Зураба Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий художник показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл. Хочу всем об этом сообщить.
И - продолжить рассказ о Замоскворечье.
ПОСРЕДИ СОРОКА-СОРОКОВ
Переулков в Замоскворечье не меньше, чем на Арбате. Правда, они не такие известные: Пушкин здесь не бывал. Но в наш век захаживали сюда большие поэты.
Собрались, завели разговор,
Долго длились их важные речи.
Я смотрела на маленький двор,
Чудом выживший в Замоскворечье...
Дочь и внучка московских дворов
Объявляю: мой срок не окончен.
Посреди сорока-сороков
Не иссякнет душа-колокольчик.
Такое признание Белла Ахмадулина сделала тридцать лет назад. Еще дальше от нас поэт, которого сейчас не издают, чьи песни не поют. Но какие дивные артисты, какие хоры и оркестры их исполняли!
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Могучая "Песня о родине" написана в начале "большого террора". Зловещая дата - 1937 - значится под словами:
И звезды сильней заблистали,
И кровь ускоряет свой бег,
И смотрит с улыбкою Сталин
Советский простой человек.
Кровь ускоряла свой бег, стекая по камням застенков, рвам, о чем воодушевленный автор ничего не знал, поверив вождю: "живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей". Похмелье поэта наступило 22 июня 1941 года. Тогда родилась "Священная война", с которой солдаты шли умирать за родину.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой...
Сочинил эти песни выходец из замоскворецкого двора, сын "сапожника-кустаря" Василий Лебедев, придумавший себе революционный псевдоним - Кумач. Он учился в 10-й гимназии на Большой Якиманке, 33. А родился в Замоскворечье, в доме на Пятницкой улице, 6, где на фасаде протяженного двухэтажного дома висит мемориальная доска в память о нем.
За учебу в гимназии полагалось внести сто рублей в год. Их вносил исправно не сапожник, а живший в Англии русский историк Виноградов. Сочинявшего стихи на латыни гимназиста он надеялся отправить после окончания московской гимназии в Оксфорд...
Двухэтажный дом бывшей гимназии с ампирным фасадом притаился за оградой на углу переулка. До выпуска с золотой медалью гимназист Вася напечатался в "Журнале для всех". И "ушел в революцию", забыв лирику и латынь.
Для души сочинял он такие белогвардейские стихи:
Не зажгусь холодным пламенем.
По указке не сгореть.
Под линялым красным знаменем
Бестолково ходит смерть.
Чтобы выжить, будучи беспартийным, стал писать стихи Василий Лебедев к революционным праздникам, 7 ноября и 8 марта, сочинял рифмованные речи, произносимые с воодушевлением на съездах, сессиях по докладу мандатной и бюджетной комиссий, по случаю начала суда над право-троцкистским блоком. Вместе с этим хламом сотворил классические песни на блистательную музыку Исаака Дунаевского для "Веселых ребят", "Волги-Волги", "Цирка" и других самых популярных фильмов предвоенных лет.
За эти песни получил в Кремле ордена, которые с гордостью носил. Он сорвал их в день эвакуации из Москвы, увидев на Казанском вокзале портрет улыбающегося вождя. Потеряв рассудок, Лебедев-Кумач закричал: "Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?" От лагеря больного спасла казанская психбольница НКВД...
Гимназии в Замоскворечье значились почти на каждой улице, мужские и женские, казенные и частные, что лишний раз свидетельствует о преобразовании некогда автономной купеческой республики в субъект единой Москвы.
Один из переулков Якиманки назван именем Бродникова, богатого купца. Его усадьба с домом, свечным заводом и прочими строениями занимала квартал. Бродников переулок впадает в крошечную безымянную площадь отшумевшего страстями древнего Полянского рынка. На этой площади я насчитал шесть(!) прямых и острых углов, образуемых пересечениями старинных проездов. Такой крутой изгиб, такую лихую планировку могла себе позволить история, стихия торга, царившая здесь до того, как Москвой занялись императорские архитекторы. В 1729 году Сенат издал указ, предписывавший это место, "где имеется съезд уездных людей для торга, замостить камнем". Но выправить московскую кривизну не под силу было даже петербургскому Сенату.
Усадьба Бродникова ждет инвесторов. Приземистые дома бесхитростной архитектуры источают аромат прошлого. Над ними клубится дым отечества. Тот самый, что сладок и приятен тому, кто не открещивается от родства со старой Москвой, третьим Римом, чуть было не стертым с лица земли.
Следы вандализма остались там, где была церковь Спаса Преображения, что в Наливках. К востоку от Якиманки жили иностранцы-телохранители Василия III. Тоску по родине им разрешалось заливать вином в кабаке. Там они могли бражничать в любой день, чего великий князь не разрешал подданным. На огонек стремились сюда и стрельцы, жившие поблизости. Они входили сюда с нескрываемым вожделением, с обращенным к кабатчику загадочным для чужеземцев словом: "Налей-ка!" Согласно легенде, от него произошло название местности - Налейки, ставшей позднее Наливками. Так якиманский храм Спасителя, чтобы отличать от других в честь Христа, получил определение, что в Наливках. А два замоскворецких переулка стали Спасоналивковскими. На месте деревянного - каменный храм возвели жившие здесь князья Барятинские, Репнины, Мещерские, Вяземские... После пожара 1812 года знать уступила купцам и мещанам Замоскворечье.
У Спаса насчитывалось четыре придела - иконы Богоматери "Всех скорбящих радость", Николая, Михаила Архангела и Иннокентия Иркутского. Между святыми пролегла пропасть времени. Иннокентий - современник Петра Первого, учился в духовных академиях Киева и Москвы. Царь отправил его в Китай, но китайцы не пустили русского епископа в Срединную империю. Его с радостью принял молодой город Сибири - Иркутск, где за четыре года до смерти он прославился как чудотворец, стал Иннокентием Иркутским, чтимым по всей Руси.
Колокола Спаса отзвонили в 1929 году. Участок храма, где стояли церковно-приходская школа и богадельня, приглянулся жилищному кооперативу победившего пролетариата "Замоскворецкий рабочий". Церковь со всеми строениями сломали. На их месте - пятиэтажная кирпичная коробка. Она протянулась вдоль Казанского переулка. Лучше сюда не ходить.
Больше повезло Спасналивковским переулкам, где осталось много прелестных старых домов Замоскворечья, обновленных в годы Лужкова. В Первом Спасоналивковском - памятниками считают вросшие в землю три соседние дома 4, 6, 8. Двухэтажным домам по 250 лет, одноэтажному - свыше 100. Ничего купеческого в их облике нет, сохранились черты "московского барокко", эклектики. Во Втором Спасоналивковском переулке, 5, жил Виктор Васнецов в пору, когда создавал в русском стиле эскизы декораций и костюмов для оперы Римского-Корсакова "Снегурочка". Выбор этого адреса связан был очевидно, с тем, что по-соседству с Васнецовым во Втором Хвостовом переулке, 6, обитал много лет профессор истории Василий Осипович Ключевский, друг и консультант живописцев, писавших картины на исторические темы.
Лекции профессора в аудитории университета приходила слушать вся Москва. Чтимый поколениями "Курс русской истории" создавался в годы жизни в Замоскворечье, вдохновлявшего летописца звоном сорока-сороков и тишиной живописных дворов.
Ярким символом купеческой Москвы предстает на Якиманке здание посольства Франции. Построил сказочный терем Николай Поздеев, городской архитектор Ярославля, там знают многие его строения. В Москве он работал однажды. Заказал ему дорогой проект владелец Товарищества Большой Ярославской мануфактуры Игумнов. Влюбленный в зодчество древнего Ярославля, мастер возрождал его образы. Островерхие крыши, гребни, башенки, крылечки, причудливые арки времен первых Романовых сочетались с комфортом развитого капитализма. Однако фасад с изразцами, резьба по камню, кирпичная фигурная кладка, - все это и многое другое считалось архаикой в профессиональной среде архитекторов. В конце ХIХ века в моде были другие стили. Искусствоведы с гиком набросились на автора так, как сегодня они кидаются на Зураба Церетели. Одному маститому Стасову пришелся по душе "чудный русский дом" на Якиманке. Этой похвалы Николай Иванович Поздеев не узнал. Он покончил жизнь самоубийством. Игумнов отказался оплатить затраты, не обусловленные договором. Заказчик не въехал в свой роскошный дворец на крови, пустовавший многие годы.
...Долго стоял перед домом ярославского мануфактуриста юноша, обдумывавший житье, выпускник кишиневской гимназии Алексей Щусев. Он искал призвание в душевной борьбе между живописью и зодчеством. "Чудный русский дом" подсказал выбор профессии будущему главному архитектору Советского Союза. Щусев-архитектор вернулся из Петербурга в Москву, чтобы строить в стиле, названном его хулителями "псевдорусским".
Почему судьба так жестоко обошлась с Якиманкой, утратившей четыре храма и десятки зданий? Потому что в наш век она стала "дорогой государевой". Эту роль играли прежде иные улицы. По Покровке ездил царь Алексей Михайлович в Измайлово. И Петр к друзьям, любимой Анне Монс спешил в Иноземную слободу по ней же. В ХVIII веке царской улицей стала Тверская, отсюда въезжали в Кремль императоры, постоянно жившие в Санкт-Петербурге.
Генеральные секретари со времен Хрущева мчались по Большой Якиманке во Внуково-2, правительственный аэропорт. Здесь же встречали президентов и премьеров зарубежных стран. Поэтому прорубили по-живому, по старой Москве широкий прямой путь, не щадя ни церквей, ни палат, ни особняков.
Была ли альтернатива, можно ли было, не ломая Якиманки, дать генсекам магистраль для быстрой езды? Прежде мне казалось, что гибель улицы была неминуемой. Теперь я так не думаю. Протяженность улицы - примерно километр. Длина тоннеля, проложенного ныне под Калужской заставой - километр. Вот и весь ответ на мучивший меня вопрос. Можно было под Якиманкой, как сейчас под проспектом Мира, проложить тоннель, нацеленный на аэропорт, в кварталы Юго-Запада, Черемушки.
...Полвека назад в плацкартном вагоне я был очарован попутчицей-студенткой. На прощанье она сказала, что живет в общежитии. Нашел ее на задворках Якиманки. Там стоял почерневший доходный дом, превращенный в общежитие первого мединститута. Кто бы мог подумать, что захудалый корпус выйдет лицом к улице, очистится и станет офисом банка? От всех зданий Москвы дом отличает протянувшаяся по фасаду ленточка красочных плиток. Их почистили, и проявились вновь картинки деревенской идиллии с озерами, вереницей гусей и пейзанками. Облицованный белой глазурованной плиткой фасад дома выглядит чуть ли не памятником архитектуры рядом с хмурыми новостройками пятилеток.
Заросла травой раздольная поляна, отведенная при социализме под здание Литературного музея. Не знаю, поднимется ли после кризиса просевший банк, но верю - Якиманку возродят. Если не этот, так другие банки, которых много появилось в Замоскворечье.
Одну потерю улице частично возместили там, где была церковь Казанской Божьей Матери. Патриарх всея Руси Алексий II не далее как 1 июня 2000 года освятил на ее месте новый храм-часовню. Двери в нем постоянно открыты, пусто здесь не бывает. Отделанная мрамором и бронзой, украшенная новыми иконами маленькая церковь традиционна и современна. Над вратами и колоколами возвышается статуя ангела с крестом. Его изваял скульптор Анатолий Бичуков, ныне ректор Художественного института имени Сурикова. Его же - Есенин на Тверском бульваре, колонна Георгия Победоносца на Трубной площади в честь солдат внутренних войск. И храм-часовня на Якиманке воздвигнут в память защитников правопорядка, милиционеров. Их министерство, МВД, высится белым кубом над Калужской площадью и Якиманкой.
На некогда круглой площади не сохранилось ни одного старого дома с магазинами. Все новое, большое, многоэтажное, прямоугольное. Никакой кривизны, никаких овалов. В центре - бронзовый Ленин, чуть было не попавший отсюда на Якиманскую набережную, в компанию бронзовых соратников, свезенных туда по идее Юрия Лужкова. Он и Владимир Ресин, сооружавший монумент незадолго до краха СССР, не дали толпе повалить громадную фигуру. А бедную Якиманку защитить было некому.
БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА
"КРАСНАЯ ЦЕРКОВЬ ПРИ ПОЛЯНКЕ"
Имена московским улицам присваивал не генерал-губернатор. Их придумывал народ. Большая Кадашевская вела в Замоскворечье, к кадашам, делавшим кадки, бочки. Когда возникла каменная церковь Козьмы и Дамиана, ее звали Козьмодамианской, пока не перекрестили в Большую Полянку. За Москвой-рекой простирались на юг поля-поля...
"Сначала поля, потом редкие избы крестьян, затем поселения ремесленников и торговцев, стрельцов и казаков, наконец, к ХIХ веку неотъемлемая часть "темного царства" , вотчина "тит титычей" , которых сменяли их более цивилизованные, европеизированные дети, пока Октябрьская революция, свергнув "гнет роковой навсегда", не передала власть новым, законным хозяевам и не принесла сюда социалистический образ жизни". По такой схеме описывалась Большая Полянка недавними путеводителями. Из прошлого вычеркивались люди и явления, не укладывавшиеся в примитивную картину "купеческой Москвы".
"...Итак, я родился в Москве, в собственном доме на Полянке, в приходе Козьмы и Дамиана". Привожу начало известных мемуаров, написанных по настоянию Александра Пушкина потомственным дворянином, страстным коллекционером Павлом Воиновичем Нащокиным. Эта яркая личность известна широтой души, трогательной дружбой с "солнцем русской поэзии".
Большая Полянка на рубеже ХVIII-ХIХ веков слыла улицей дворянской, прежде чем ее заселили купцы, чиновники и мещане, жившие по соседству с дворянами. К собственному дому Нащокина мы подойдем, а пока остановимся на месте церкви Козьмы и Дамиана.
Стояла древняя церковь вблизи ворот улицы со времен Ивана Грозного. В камень ее одел богатый кадашевец Филипп Савельев в середине ХVII века. Спустя век поднялась над улицей многоярусная колокольня. Сломали ее в 19ЗЗ году. Из храма в Третьяковскую галерею поступили "Иоанн Предтеча в Пустыне" и два чина иконостаса с образами пророков и праотцов. Где остальные три чина?
Позолоченный резной "с виноградом" иконостас сожгли хозяйственники Лубянки. Таким чекистским способом добыли казне золота на семь тысяч рублей. Жгли вместе с иконами, не проданными иностранцам, не попавшими в музей.
Восемь московских церквей в честь Козьмы и Дамиана служили духовным мостом между Москвой и древним Римом, где первые христиане подвергались лютым мучениям и казням. Родные братья-врачи Козьма и Дамиан прославились в столице империи своим искусством. Денег у страждущих они не брали, лишь побуждали исцеленных к вере во Христа. Народ прозвал братьев бессребрениками. За проповедь христианства оба предстали перед судом, который вершил беспощадный сын Римского императора. И его они излечили, за что получили свободу. Козьма и Дамиан погибли от руки убийцы, их закидал камнями врач-язычник.
Нечто подобное пришлось пережить верующим всех конфессий, когда наступил "социалистический образ жизни". Пастырей убивали. Храмы разрушали, как это произошло на Большой Полянке.
"Низкая этажность" вменялась "новыми, законными хозяевами" старой Москве в вину. Была дана директива: "к постройке допускать дома высотой не ниже 6 этажей". Сломали не только церковь, но и стоявший напротив редкой красоты дом Василия Баженова. От его наследия большевики не отказывались, оно считалось предтечей соцреализма в архитектуре. Мастер построил двухэтажный дом, напоминавший римские "palazzo". Его называли "небольшим изысканным дворцом", одним из лучших памятников времен Екатерины II. За свои достоинства черетеж здания попал в альбомы Матвея Казакова. С командой помощников он запечатлел в планах, чертежах и рисунках лучшие здания Москвы. И сохранил, таким образом, ноты, по которым архитекторы второй половины ХVIII века исполняли музыку в камне.